В начале весны 1987 года, после трех с половиной месяцев следствия, наше дело о "злостном хулиганстве" наконец вышло на финишную прямую - на руках обвинительное заключение - "объебок", на тюремном сленге, в ближайшей перспективе суд. Этот последний месяц перед судом благостный просто. Больше никаких допросов, никаких экскурсий по тюрьме с перебросом из камеры в камеру, никаких разговоров по душам с "наседками" и "кумом".
В камере, расчитанной на четырех, сидим вдвоем - я и двадцатисемилетний подросток. Почему, зачем, я не понимаю, но и не особо задумываюсь, радусь спокойной и несуетливой жизни. Сидим в "красном" корпусе как на курорте. Сидим вот уже почти месяц. Сокамерник мой контактов с окружающим уголовным миром не поддерживает, "коней" не гоняет, из развлечений только "Восточно-Сибирская правда" два раза в неделю, да радиоточка. Самое интересное в "Восточке" это афиша кинотеатра. Я слежу за тем, как фильмы, согласно прокатной сетке, переползают из одного кинотеатра в другой, скорость их перемещения такая, что за зиму репертуар обновился только на треть. Все уже анекдоты рассказаны, игры в прятки надоели, однажды даже поругались, и сутки друг с другом не разговаривали, что сложно когда сидишь вдвоем. Несколько дней сидели без курева, потом враз получили по посылке и зажили баринами - наелись допьяна, накурились до одури, лежали пластом на шконках и колбасу копченую с голодухи переваривали.
Но самое главное приключение было впереди. Однажды, после проверки, не помню уже какой: то ли утренней, то ли вечерней - в тюрьме все сутки путаются, потому что спишь днем, а "гуляешь" по камере ночью - оставили наши надзиратели камеру открытой. То ли по недосмотру, то ли потехи ради, я не знаю даже. Странное дело, такого по режиму случится никак не должно бы, но, вот, произошло по какой-то причине. И сидим мы - два голубя, и я понимаю, что шанс выпал выпорхнуть, но страшно нос высунуть - что, если дубинкой по башке и в карцер? Но, все же, любопытство сильнее страха, да и чего от скуки не сделаешь - выскользнул я, осторожненько оглядываюсь - во весь коридор никого. Знаю, что в камере напротив подельник мой сидит - дай, думаю, его навещу, порадую приятеля. Крадусь, а сердце, кажется, из груди выскочит, оглядываюсь назад - может вернуться от греха? Но дошел все-таки. В зрачок заглядываю, а там - мама моя родная! - яблоку упасть некуда. В четырехместке сидят человек шесть. На шконках внизу какие-то уголовники: голый торс, бритые наголо, друг мой где-то на верхних ярусах потерялся в облаках дыма, среди таких же бедолаг помельче - я его даже не разглядел толком.
- Степанов, на выход с вещами. - неубедительным, высоким от волнения голосом пропел я и рванулся к дверям своей темницы, где терпеливо дожидался моего возвращения сокамерник, который даже не рыпнулся, потому что, похоже, кроме меня, у него ни друзей, ни родственников на этом этаже не было.
С Игорем мы все-таки встретились, но уже после суда. Собрали нас всех "химиков" в одну камеру до распределения по комендатурам. Ну, это уже почти воля, обычно здесь сидели недели две-три, хотя кому-то приходилось ждать и подольше. Как оказалось, нас здесь уже знали, - с кем-то приходилось пересекаться на этапах, кто-то знал тех, с кем мы когда-то сидели в одних камерах пока шло следствия, в общем, слухом земля полнится, и слава бежит впереди тебя. К моему удивлению, слава Игоря бежала быстрей всех.
- Степанов? Не ты ли тот Степанов, что на ночь сказки рассказывает?
- Ну, я, наверное.
- А ну давай сюда. Про тебя вся кича гудит. Слышь, братва, у нас сказочник в хате, ночью концерт будет!
Ночью был концерт. Игорь несколько часов подряд хорошим русским языком рассказывал зэкам какие-то дивные истории со сложными сюжетными линиями и неожиданными ходами. Больше всего меня поразило то, как Игорь владел аудиторией. Зэки слушали домашнего мальчика, помешанного на фантастике, затаив дыхание, если кто-то своими репликами, вдруг, нарушал тишину, он прекращал рассказ и зеки тут же сурово требовали от нарушителя завалить пасть. Глубокой ночью, а скорее уже под утро, Игоря отпустили спать.
- Слушай, - удивился я, - это что за истории ты рассказываешь?
- Толкиен, - устало ответил Игорь.
- Ты что, все помнишь?
- Да какая разница, они все-равно его не читали - свободные вариации на тему.
- Слушай, ты меня поразил, не помню за тобой талантов рассказчика, ты ж особо и на семинарах-то не выступал.
- Не выступал - да, а здесь научился. За четыре месяца в камере ни одной ночи без выступления не обошлось. Мне уже можно заслуженного артиста России давать, или, по крайней мере, Узбекистана. Думал здесь высплюсь, хрен там. Валить надо на больничку. Не могу больше, на волю выйду, в руки этого Толкиена не возьму.
Спустя три недели, в начале марта, двери СИЗО № 1 открылись для нас и
мы вышли на свободу, то есть, оказались в предместье Рабочее, как есть: бритые наголо, в видавших виды ватниках и продранных на металлических шконках брюках. Даже для Рабочего мы выглядели экзотично. Было еще холодно, но радовало то, что зима уже позади. Первая зима в Иркутске, которую я не застал.