( Немного о нём)
Он родился и вырос в деревне. Окончил семь классов в 1936 году. Родственники забрали его в Москву, когда ему исполнилось пятнадцать лет. Парень был высокого роста, стройный, крепкий, жилистый, с пропорциональными чертами лица. Ещё школьником он любил называть себя Жорой. И все его так и звали – Жора. Хотя в действительности он был Егор Герасимович Васильев.
В Москве он учился в ФЗО, потом работал на заводе. Занимался спортом в секции лёгкой атлетики. Его основными спортивными снарядами были: кольца, брусья, турник. Часто выступал на спортивных соревнованиях. К девятнадцати годам это был крепкий, сильный, мускулистый парень, метр восемьдесят ростом. И, естественно, он не был обделён женским вниманием.
Осенью сорокового года его призвали в армию, а через семь месяцев началась война. Жору сразу ещё по призыву определили в артиллерию, как грамотного и технически подготовленного. Служил он нормально, с командирами ладил, стремление самому командовать у него было.
К сорок третьему году он уже был старшим сержантом, а после Сталинградской битвы, где участвовал и их полк дальнобойной артиллерии, ему присвоили звание старшины и назначили старшиной батареи. В мае сорок третьего их часть перебросили на Курскую дугу. Жора к этому времени имел два ордена Красной звезды и несколько медалей, в том числе и «За отвагу».
А так как парень он был статный, привлекательный, то быстро «закрутил» роман с симпатичной телефонисткой. Та, увлечённая таким видным, холостым и перспективным кавалером, быстро отшила своего ухажёра – капитана из штаба полка. Тот был и годами старше Жоры, да, к тому же, женатый.
Капитана сильно задела измена его пассии, да и самолюбие было ущемлено. Он видел, как ехидно поглядывали на него штабисты, хотя и старались делать вид, что будто они ничего не знают и не ведают. Ну, он и взвинтился. Пошёл выяснять отношения «с этим старшиной». И, как говорится: «слово по слову, кулаком по столу», дело дошло до кулаков. Капитан выхватил пистолет, но Жора одним ударом послал его в нокаут. Так что, капитан отлетел в одну сторону, а его пистолет – в другую. На беду Жоры, были свидетели, как он ударил офицера, да и он сам этого не отрицал. Его судил военный трибунал. Присудили: «Штрафной батальон, до первой крови». Разжаловали, отобрали награды.
Пробыл он в штрафбате недолго. Как-то их батальон построили по большому сбору. Вышел к ним генерал – командир дивизии и с ним начальник Особого отдела дивизии. Комдив объявил, что на этом участке фронта, который занимает их дивизия, готовится наступление. На прорыв обороны немцев первым пойдёт их батальон. Задача: прорвать первую линию обороны фашистов и продвигаться на вторую линию обороны, а вслед за батальоном в прорыв войдут основные силы ударной группировки. Если прорыв буде успешным и всё пройдёт по плану, всему батальону будет амнистия, даже не раненным. Всем.
Бой был жестокий. Штрафники на своём участке прорыва разнесли в пух и прах первую линию обороны немцев. В прорыв вошли основные силы дивизии и наступление пошло по плану. Штрафбату не пришлось даже штурмовать вторую линию обороны, так как это сделали основные силы, да и в батальоне практически не с кем было это делать, у них осталось в строю сорок восемь человек.
Командование своё обещание сдержало: все штрафники, оставшиеся в живых, были амнистированы. И раненные, и невредимые. Жоре вернули награды, восстановили в звании и в партии. Он вернулся в свою батарею дальнобойной артиллерии. Ни той телефонистки, ни того капитана в полку уже не было. Их перевели в другие части, а капитана даже на другой участок фронта по его просьбе. Уж больно он неуютно чувствовал себя под взглядами товарищей…
В конце сорок четвёртого Жора опять угодил в штрафбат и опять из-за телефонистки. К этому времени его избрали парторгом батареи. Был у них случай, когда молоденькая телефонистка заснула на дежурстве и не приняла приказ: «Немедленно открыть огонь для поддержки наступления».
Её поведение обсуждали на совместном партийно – комсомольском собрании и всё шло к тому, чтобы передать это дело в трибунал. Жора сжалился над рыдающей девушкой и, как парторг, взял её на поруки. Она, конечно, дала слово, поклялась на собрании, такого больше не повторится.
Всё текло своим чередом. Дальнобойная артиллерия – не передний край. Жизнь здесь, по венным меркам, протекает более менее размеренно и спокойно до начала очередного наступления. Для Жоры служить здесь было весьма комфортно и безопасно.
Как-то он на пароконной повозке привёз на батарею продукты и обмундирование. Предстояло наступление, а с ним и передислокация. Он распряг лошадей и стоял, посвистывая, собирал вожжи. В это время из землянки связистов выбежала телефонистка, которую он брал на поруки, и вся в слезах кинулась к нему.
—Ой! Дядя Жора! Я опять проспала приказ: «Открыть огонь». Что мне делать? Меня отстранили от дежурства, и передают дело в военный трибунал. Я этого не вынесу. Я повешусь!
Жора пришёл в бешенство. Опять нарушалась его такая размеренная жизнь, да и к ответственности его могут привлечь, как поручителя. Поэтому он, не подумав, в порыве гнева бросил ей в ответ:
— Ну и вешайся, чёрт с тобой, вертихвостка. Вот тебе вожжи.
И, бросив ей под ноги связку вожжей, ушёл в свою землянку.
Примерно через час за ним пришёл вестовой. Вызывал командир батареи. Он быстро собрался и пришёл в землянку комбата. Доложил по форме.
— Садись, Егор Герасимович. Разговор у нас будет очень серьёзный.
— Да знаю. Опять проспала, вертихвостка.
— Хуже, старшина. Хуже. Она повесилась.
— Этого ещё не хватало, - побледнел Жора.
— И самое плохое для тебя то, что есть свидетели, как ты бросил ей вожжи и что ты сказал при этом. Да к тому же, ведь ты за неё поручался. И повесилась она на вожжах, которые ты ей бросил.
— Да! Плохо дело, - убитым голосом отозвался тот.
— А учитывая то обстоятельство, что ты уже был под трибуналом, сам понимаешь, что тебе грозит в этом случае. Мне приказано арестовать тебя и доставить в Особый одел дивизии.
— Да я и сам туда дойду, не убегу.
— Знаю, старшина. Но таков приказ. Так что сдай оружие, документы и прощай. Штрафбат – не санаторий. Жалко мне тебя, но видно судьба твоя такая. Может быть ещё и выживешь.
Жору увели. И опять его разжаловали, отобрали все награды и отправили в штрафбат.
Где-то уже на территории южной Польши им опять пришлось прорывать оборону немцев. Но на этот раз фашисты точно знали, кто будет штурмовать их оборону и соответственно подготовились. Когда после сильной артподготовки батальон пошёл в атаку, немцы, почти не оказав сопротивления, отступили до второй линии обороны. Батальон преследовал их по пятам. Но тут в тылу у него в месте прорыва так загрохотало, что не стало слышно собственной стрельбы. Немцы захлопнули прорыв, так что наши ударные части не смогли пробиться даже к их передовым окопам. Потом началось уничтожение батальона. Штрафники поняли, что попали в ловушку и попытались прорваться обратно к своим. Но немцы не зря так легко отступили с переднего края. Батальон обложили со всех сторон большими силами и близко не подпускали к переднему краю.
Тогда комбат, видя, что фашисты основные силы бросили, чтобы отрезать батальон от переднего края, двинул своих штрафников в тыл к фашистам. Легко прорвав слабые тыловые заслоны, они начали громить тылы немцев. Шесть дней они колесили по тылам фашистов, а на седьмой резко повернули к линии фронта, чего немцы никак не ожидали. Вечером седьмого дня остатки батальона в количестве пятнадцати человек прорвались к своим. Тяжело раненного комбата, которого они последние трое суток носили на плащ - палатке, вынесли всё-таки живым.
Всем вышедшим из окружения, как и обещали, вернули награды, восстановили в званиях и направили в действующие части. Жоре тоже всё вернули, кроме одного – его не восстановили в партии. Дальше он уже воевал до Победы и вернулся домой в Москву живым и невредимым.
В последней мясорубке, в которую угодил их штрафбат, он не получил ни одного ранения. Дело в том, что комбата ранило на третьи сутки к вечеру и Жоре вместе с другим таким же крепким парнем поручили нести его на самодельных носилках и беречь больше своей жизни. Жизнь комбата была залогом амнистии тем, которые выйдут живыми к своим. Жора с напарником учли это обстоятельство. Поэтому, когда их пытались подменить, чтобы они передохнули, они отказывались, зная, что комбата будут охранять, даже рискуя своей жизнью, а вместе с ним будут охранять и их. Они со своим подопечным комбатом всегда находились в центре батальона, даже тогда, когда их осталось пятнадцать человек, из которых половина были ранены.
Отпраздновали возвращение оставшихся в живых старых друзей. Это длилось почти месяц, так как возвращались-то не одновременно все. Большинство из вернувшихся имели ранения, а один потерял руку. Он вернулся ещё в начале сорок пятого. В застольных беседах не раз возникал вопрос: кто, как думает устраивать свою дальнейшую жизнь.
— На завод или фабрику мы, кто может работать, ещё успеем устроиться, работы сейчас всем хватает. Я предлагаю пока поторговать немного, поднакопить на благоустройство своей жизни,- предложил Василий, у которого не было руки.
— Это что, на базаре стоять? Да и чем торговать-то? – Спросил его Жора
— Да есть у меня план. Я уже всё разузнал, - ответил Василий. – За прилавком на базаре найдется, кому стоять и без нас. А наше дело – закупить и доставить сюда товар. Сейчас пока эйфория Победы, фронтовики в большом почёте. Проезд и провоз багажа у нас льготный, а я ещё и явный инвалид, так что и документы показывать не надо, да и награды у всех есть.
В общем, договорились. Начались их вояжи в восточные и южные районы страны, а оттуда в западные и центральные, а в основном в Москву и Тулу. Потому что туда возвращались эвакуированные целыми заводскими коллективами. Продукты и товары были в дефиците. Короче говоря, наши ребята занялись спекуляцией, пользуясь льготами фронтовиков и хорошим, добрым отношением к ним простых людей и милиции. Но в азарте гонки за барышом, он потеряли осторожность. И уже в январе сорок шестого их группу арестовали и судили. Жора получил восемь лет лагерей.
В лагерях на лесоповале, а затем на стройке он и ещё шестеро таких же крепких мужиков организовались в бригаду и начали перевыполнять нормы выработки. По существовавшему тогда порядку, для перевыполняющих нормы выработки накрывался «Красный стол». То есть усиленный паёк.
Там были яйца, колбаса, сыр с маслом и белый хлеб. Конечно, блатные и урки им завидовали и злились, но к такой бригаде здоровяков, да ещё прошедших горнило войны, было не подступиться.
В общем, Жора вместо восьми лет отсидел два с половиной года. За ударный труд и примерное поведение он был освобождён досрочно. Тогда существовал такой порядок освобождения. Вернулся он в Москву, в течение трёх дней собрал свои вещи и уехал к матери в деревню. Конечно, не по своей доброй воле, а согласно Указу ПВС СССР. По которому всех зэков выселяли из Москвы, не менее чем за сто километров
Работал он в колхозе по наряду на различных работах, но как-то нехотя. Любил перекуры, разговоры. Назвать его ленивым нельзя было. По дому он делал всё и хорошо, а вот на колхозных работах…. Любил увильнуть и как-то уговорить бригадира, чтобы тот проставил ему норму выработки. А ведь мужчина он был сильный и здоровый. Любил застолья, застольные беседы и песни, мог выпить много, не пьянея. Его никогда не видели в состоянии сильного опьянения. Свои деньги на это дело старался не тратить, а больше полагался на друзей. С начальством никогда не спорил и не ругался, Он умел с ними ладить и договариваться. Располагать он к себе мог. Этого у него не отнять.
Были у него ещё и скрытые черты характера, которые он старался явно не проявлять. Но они иногда помимо его воли внезапно проявлялись при определённых обстоятельствах. Это: жестокость, безразличие к чужому горю, равнодушие к людям, а также эгоизм и себялюбие. Конечно, даже последний идиот себя любит, но в нём негласно выпирало то, что говорила мадам Помпадур: «После нас, хоть потоп».
В деревне он женился. У них родился сын. В октябре 1953 года меня призвали на флот, а когда я вернулся в декабре 1957 года, Жора уже работал комбайнёром. Тогда у нас ещё не было самоходных комбайнов, а только прицепные. У Жоры был новенький комбайн с дизельным мотором. Мне приходилось с ним работать в паре: он – на комбайне, я – на тракторе. На жатве не посачкуешь, некогда, погода не ждёт, да и самое время для заработков, особенно для комбайнёров. Тут он работал нормально, старался побольше заработать. Это естественно. А вот, что касается профилактических работ по уходу за техникой, на это дело у него просто руки не поднимались, оскомина появлялась. Ну не любил он брать ключи в руки и, тем более, лазить куда-то внутрь или под комбайн.
И вот как-то в сырую погоду в разгар жатвы мы остановились на профилактику, и он вскрыл барабан, чтобы проверить, отчего это изменился звук в нём при работе. Посмотрели мы, а там, в статоре барабана, одной трети зубьев не хватает. От вибрации гайки открутились и зубья повыбивало. А комбайн-то новенький, поэтому нужно было Жоре ещё до начала жатвы проверить и подтянуть все крепления, а он этого не сделал, не посчитал нужным.
— Жора, надо ведь срочно привернуть новые зубья, а то очень большие потери зерна будут. Да и остальные, наверное, нужно подтянуть, а то и их повыбивает,– посоветовал я ему.
Ничего. И так сойдёт. Там зубьев ещё много. Не будет потерь. Всё нормально, - махнул он рукой, но остальные зубья все же подтянул.
Закрыл барабан и продолжал работать, как будто, так и надо. А уже в сентябре нас захватил в поле дождь, когда мы убирали пшеницу. Комбайн мы не стали перетаскивать на стан тракторной бригады, а уехали домой на тракторе. Думали, что до завтра подсохнет. А дождь начал лить с перерывами, а потом перешёл на круглосуточную работу и продолжал своё дело с короткими передышками целую неделю. Всё промокло и раскисло. Даже по жнивью ходить нельзя было, ноги вязли. На поле родники начали бить. И не где-нибудь в низине, а почти у самой вершины.
Комбайн, стоя на месте, просел в землю по ступицы колёс. Когда мы приехали, чтобы отбуксировать его на стан, Жора, ничего не проверив, начал проворачивать двигатель комбайна вручную. В результате сильной отдачи у него вырвало из рук заводную рукоятку – рычаг и этой рукояткой сильно рассекло ему верхнюю губу.
По своему равнодушию, перед тем как уехать домой с поля он не накрыл чехлом двигатель и воздухоочиститель, хотя чехлы эти у него имелись в комплекте. Поэтому от длительно ливших дождей в картер двигателя и в поддон воздухоочистителя набралось много воды, а при проворачивании он втянул воду из воздухоочистителя в цилиндры двигателя. Вот и произошёл гидравлический удар по физиономии «рачительному» хозяину. Так что двигатель пришлось полностью перебирать, хотя он не отработал даже один сезон. Вот это и есть «человеческий фактор». Человек халатно отнёсся к своим обязанностям по уходу за техникой, которая работала на него, давая ему возможность заработать хлеб насущный.
В шестидесятых годах, когда отменили Указ о выселении зэков из Москвы, Жора с женой и сыном уехал туда. Там он работал на ДОЗе, а сын учился в школе. Но в семидесятых у него случилось горе. Хулиганы пырнули его сына ножом, когда тот шел вечером из школы домой. Мальчик, не приходя в сознание, умер уже в больнице. А через год умер и сам Жора. Он слегка поранил себе ногу на работе, халатно к этому отнёсся, вероятно, плохо продезинфицировал, и у него началось заражение крови. Поздно кинулся к врачам, и спасти его не удалось. А ведь ему было всего пятьдесят три года. И тут сказался пресловутый «человеческий фактор».