Дорогой друг!
Извини, что мешаю тебе продолжать чтение. Ты удобно устроился (или «устроилась»? Ах, тогда тем более нет мне прощения, но я всё же рассчитываю на твоё снисхождение, прелестная незнакомка!) в кресле или на любимом, продавленном непосредственно под твоё туловище, диване… А может, тебя болтает сейчас в вагоне метро, и ты одной рукой держишься за отполированную миллионами ладоней стальную трубу, а другая служит пюпитром для этой книги. Тебя раскачивает вместе с плотно прижатыми давкой соседями, глаза ловят прыгающие строчки, ни одна сволочь не уступит место, тебе и так нелегко. Ты уже настроился на роман, ты предвкушаешь удовольствие (а как же?!), и тут бесцеремонно встреваю я и отвлекаю тебя от начатого процесса. Но я имею на это право! Я, на всякий случай, этот опус написал.
Просто хочу рассказать тебе одну обыкновенную историю, пока не забыл. Она не имеет никакого отношения к сюжету данной книги, в ней не содержится второго дна (я подозреваю, что у этого произведения и с первым-то дном напряжёнка, и вместо финала у него – вообще обрыв. Но не буду забегать вперёд.) или многозначительных намёков, а вот поди ж ты! – хочу её тебе поведать. Не сердись, не считай меня треплом или каким-то любителем обломов. Прости меня и немножко потерпи. Пожалуйста!
Жил-был на свете один генерал. И даже не просто генерал, а генерал-лейтенант. Злые языки утверждают, что он прямо так и вылупился в реальность – в расшитом золотом мундире, с двойными широкими красными полосами лампас на штанах, такого же цвета самоуверенной мордой и ничем не ограниченным хамством. Некоторые романтики и гуманисты робко надеются, будто у него когда-то была юность, а может, даже детство (отрочества у него точно не было – вы можете представить себе прыщавого генерала, измученного поллюцией? Я – не могу). У меня нет на этот счёт однозначного мнения, поэтому первую часть биографии генерала оставим за кадром.
И совершенно не важно, какая у него была фамилия. Все его помнят по прозвищу как Фотографа. Необычное прозвище для военачальника, не правда ли? Но абсолютно верно отражающее суть данного субъекта.
Несмотря на бесконечные тайные и явные войны, выпавшие на долю нашего Отечества, генерал не имел боевого опыта. Вышестоящие начальники просто не посылали его в районы боевых действий. Клеветники ехидно заметят, что это происходило по причине непроходимой тупости генерала, а так же отсутствия у него тактического, стратегического или ещё какого известного науке вида человеческого мышления. Но я уверен, что заоблачных высот руководители слишком ценили Фотографа и не рисковали им из-за такой мелочи, как война.
Потому, что не было этому генералу равных в искусстве драть, метать громы и молнии, показывать кузькину мать и всяческими иными способами приводить несчастных подчинённых в изумление. Как только в неком Н-ском полку происходило едва заметное снижение воинской дисциплины или даже только намёк на возможное таковое снижение в будущем, там немедленно оказывался Фотограф. Немедленно! Мне даже кажется, что он всегда находился неподалеку от ВСЕХ воинских частей страны одновременно, но я понимаю, что сие невозможно по причине несоответствия законам физики.
Хотя… Что такое какие-то там преходящие законы мироздания в череде сменяющих друг друга взрывающихся Вселенных по сравнению с вечностью Воинской Дисциплины? Мелочь, глупость, пылинка на блестящем хромовом голенище.
Итак, генерал подъезжал на чёрной «Волге» к контрольно-пропускному пункту Н-ского полка и начинал орать. Первым делом он всех снимал. Сначала снимал с наряда дежурного по этому самому КПП; потом, пройдя на территорию, снимал с должности первого встреченного командира роты, потом снимал погоны с любого подвернувшегося майора. Потом снимал с командира бедного Н-ского полка ранее наложенное взыскание и немедленно вешал на него другое взыскание, гораздо более тяжкое… Ну, и так далее. Через час все офицеры и прапорщики, не успевшие спрятаться в каптёрке своей казармы, оказывались откуда-нибудь снятыми. За это пристрастие к съемкам его и называли «Фотографом». Мне думается, что он втайне мечтал достичь скорости 24 снятия в секунду и заслужить тем самым бессмертного определения «Кинооператор», но малая плотность жертв в погонах на квадратный метр воинской части не позволяла добиться такого уникального со всех сторон результата.
Весь этот роковой час генерал орал, не переставая. Мне лично, тогда – гвардии старшему лейтенанту, приходилось отпаивать техническим спиртом пострадавших в очередном стихийном бедствии и деликатно расспрашивать дрожащих, плачущих от ужаса людей, но никто из них не мог дословно вспомнить, какие именно сентенции изрыгал Фотограф – пережитый шок начисто отбивал память. Рассказывают, что один отчаянный прапорщик, начальник радиоузла, записал крики генерала на портативный кассетный магнитофон «Легенда-404». Запершись в своем кабинете и выпив для ясности восприятия полстакана, он включил плёнку и услышал первые сакральные вопли Фотографа:
- Какие, тля, бордюры! А где поребрики?! Кто так траву красит, если картошка не чищена?! Как вы тут материалы съезда КПСС читаете, с расстёгнутой пуговицей!...
Никто в точности не знает, что произошло впоследствии. Совершенно седой прапорщик был обнаружен утром дежурным по полку. Всё выглядело так, будто выломавшая крышку «Легенды» кассета выстрелила в прапорщика узкой магнитной плёнкой, крепко примотавшей бедолагу к стулу. Хищной коричневой ленте чуть-чуть не хватило метража, чтобы дотянуться до горла и задушить храбреца насмерть. Абсолютно белые, без зрачков, глаза уставились на дежурного, серые губы прошипели:
- Чур меня, чур! Быти сему городу пусту, быти сей стране в огне, покуда не явится Скрепер! Чур-чур-чуров, чур вас всех! Выше, ниже – журавля вижу! Хохол на башке, паразиты в кишке! А там быти погибели и без пламени!
Но эта мрачная и таинственная история никак не повлияла на карьеру Фотографа, которого, наоборот, забрали на повышение в Москву. Перед ним распахивались великолепные перспективы, однако не ко времени грянул путч в августе 1991 года, который генерал, естественно, поддержал. В самый разгар событий он храбро, в одиночку, вышел перед веселой грохочущей толпой с трёхцветными флагами, и, выкатив глаза, зарычал:
- Р-р-разой-дись! Р-р-разорю!
Толпа захохотала совершенно уже нагло, а приблизившийся щупленький студент-очкарик сочувственно спросил:
- У вас всё в порядке, дяденька? Может, помочь чем?
Генерал растерялся, ощупал лампасы (на месте!), потом снял и осмотрел фуражку (в порядке), по очереди скосил глаза на погоны – вышитые золотой нитью звёзды никуда не делись. Уверенность вернулась, распёрла широкую генеральскую грудь, и он, набрав побольше воздуха, привычно заорал:
- Я вас снимаю! Всех! Снимаю!
И тут началось чистое светопреставление. Лица, флаги, разноцветные болоньевые куртки соединились в какой-то гогочущий, невозможно наглый хоровод, весело выкрикивающий крамольные слова:
- Ха-ха-ха! Это ж фотограф! Демпрессе – привет, где мундир раздобыл?
- Все улыбнитесь и скажите «сы-ы-р», нас снимают!
- Дедуля, давай к нам, нам только клоуна не хватает для всеобщей радости!
Генерал тихо повернулся, побрёл по лужам, не разбирая пути. Дошел до здания министерства обороны, махнул пропуском перед носом напуганного уличным шумом солдатика из охраны. Поднялся в кабинет. Сел за широкий, как страна моя родная, стол.
И умер.