Одна из множества подмосковных деревенек, прилепившихся к ниточкам-паутинкам дорог, разбегающихся во все стороны от логова огромного города-паука. Домики в три-четыре окна по фасаду, с обязательным «скворечником» слухового оконца на крыше.
Шоссе, разделяющее деревню - граница, под охраной рычащей своры непрерывно мчащихся навстречу друг другу потоков машин. Захотелось проведать соседа, окна которого в двадцати метрах напротив, топай полтора километра до «КПП» - стеклянной трубы перехода, повисшей над ядовито дышащей змеёй, с разноцветными чешуйками-автомобилями, скользящей по серой ленте от горизонта до горизонта.
Чуть покосившийся, под латанной шиферной крышей, обитый дощечками «в ёлочку» домик, утопающий в снегу, корявая графика яблоневых деревьев, китайская грамота заснеженных кустов.
В доме живёт пожилая пара. Дети в двадцати километрах отсюда, в сетях города-паука. Не вырваться из его цепких лап ни им, ни внукам. Одна у стариков радость. В прошлом году, по лету, прибилась ко двору собачонка, махонькая, спинка гладкая, чёрная, а лапки светлые, как в штанишках пушистых. Мордочка бородатая, и «хвостик» на голове, под резинку забранный. Не иначе, как дачники упустили.
Забрали собачку домой, кошек-то, что заводили, одну за другой в конце огорода прикопали, всё эти машины проклятущие.
Хозяева так и не объявились, а собачка-то быстро прижилась, за бабкой, как привязанная ходила. Старики, как ввечеру телевизор смотреть на диван усядутся, и она с ними. Всё не так скучно, ещё одна живая душа в доме.
Дуська, так собачку прозвали, к новым хозяевам ластится, однако предпочтение бабушке оказывает. Старики уже давно по разным комнатам спали, так вот Дуська, исключительно у бабки под боком почивать укладывалась. Дед даже взревновал. Был бы помоложе, внимания бы не обратил, а теперь… старый, что дитя малое. Он её и лакомыми кусочками подкармливал, и гребешком отросшую шёрстку расчесывал, никак не приманить. Как спать укладываться, прибежит, лизнёт, и в бабкину комнату. Ругались даже по этому поводу.
Жена смеётся:
- Давай я тебе, старый, медведя плюшевого куплю. На пару храпака давать будете.
Старик упёрся, всё равно, говорит, Дуську к себе переманю. А старуха за своё:
- Уж на что я с тобой пятьдесят лет прожила, и то от твоего храпа сбежала, а Дуську ты в неделю уморишь.
Дед злился, но собачку приваживать не перестал.
Как-то раз, ночью, в то время морозы не шуточные вдарили, дед сквозь сон почувствовал, как что-то возится у него в ногах. Стариковский сон чуткий, мышка хвостиком махнёт, и то разбудит.
- Замёрзла? Ну, иди сюда, поглажу, - дед похлопал ладонью по постели.
В ногах притихло, а потом робко так, подбирается.
- Да не бойся ты. Неужто я тебя обижу?
Подползла. Поворочалась, устраиваясь поудобнее, потом угомонилась. Пригрелась, значит. Старик её сквозь сон почёсывает, та пыхтит от удовольствия.
Дед по дому гоголем ходит, бабку свою подзуживает:
- Что, старая, рыбья кровушка в морозы не греет?
Жена в толк не возьмёт, что с дедом происходит.
Две недели такое дело продолжалось. Не выдержала бабка:
- Что ходишь, будто молодуху на стороне завёл?
- Молодуху, не молодуху, а Дуську от тебя к себе спать переманил таки. Аль не приметила? – дед даже подбоченился.
- Окстись, старый, которую ночь бессонницей маюсь, она всё это время со мной была, ни на миг не отлучалась, - бабка сделала круглые глаза.
- Зачем врать-то? – взвинтился дед.
- Да не вру я…
Поссорились словом. Чья правда не докажешь, у собачки не спросишь. Старик, было, попытался, чем бабку до смешных слёз довёл.
На другой день жена спрашивает:
- Скажешь и эту ночь Дуська у тебя спала?
- А где же ещё?
Бабка уже всерьёз забеспокоилась, в себе ли старик?
Ночью, когда дед сквозь дрёму привычно поглаживал мягкую шёрстку, в комнате неожиданно зажёгся свет. В дверном проёме стояла жена, а к ногам её испугано жалась Дуська.
Старик посмотрел под свою руку, и обмер…
Пыхнув на него огромными изумрудного цвета глазами, в щель под комодом метнулась мохнатая, зеленая, как болотная ряска тень, размером аккурат с их собачку.
- Что за… - только и сумел выдавить из себя дед.
- Да ты кикиморку пригрел, старый! – всполошилась жена.
- Кого?!
- Кикимору, вот кого. Мне ещё прабабка, покойница, рассказывала, болотце здесь, за леском есть. Там испокон веку кикиморы водились. Морозы-то нынче знатные стоят, вот она от холода в дом и пробралась, а ты её приветил, - старушка покачала головой, не то, удивляясь, не то сердясь.
- Да ты чего несёшь-то! Какая кикимора!
- А ты, поди, не разглядел?
Старик вспомнил человеческие, плещущие испугом глаза.
- Маленькая она ещё, глупая, людей бояться не приучена, вот и прилезла к тебе греться.
- Да сказки всё это! Да и были бы они, разбежались бы давно. Вон, город рядом, – засомневался дед, отказываясь принимать увиденное.
- Сказки, не сказки, а податься им больше некуда. Хоть и нечисть, а всё одно наша, русская. Видать и у них не в чести от родного болота бегать…
А кикимора так больше и не появлялась. Испугалась, наверное, да и морозы на нет сошли.