Первое, что я услышала, ещё не успев окончательно проснуться - странное пение. Тонкий голосок с лёгкой хрипотцой, временами срываясь, выводил на японском какую-то наиглупейшую песенку про три зёрнышка риса мечтающих стать рисовым полем. Несколько минут я лежала с закрытыми глазами, не торопясь открыть их навстречу новому дню и пытаясь сообразить, где нахожусь. Настроение после вчерашнего паршивое. Хочется зарыться поглубже в подушки и спрятаться от всего мира. Только от себя-то не спрячешься. Что это было-то? Я попыталась анализировать. Сперва игра в молчанку и мужа-потеряшку, потом Киото, встреча на улице, район гейш, дурацкое переодевание и… Если не хотел видеть, то за каким лешим вначале затащил в тупичок, а после и в дом привёл. Хотел? Не хотел? Если судить по столкновению у магазина – не хотел, а вечером… брр… Совсем запуталась. И то, что случилось в офуро…
Песенка про рис сменилась на не менее глупую про заблудившуюся сливовую косточку. Ёперный театр! Кто включил радио? Радио?.. Послышалось тихое шарканье по полу.
Меня подбросило на постели.
Какое в баню радио?!
Путаясь в одежде, я умудрилась с рекордной скоростью натянуть на себя футболку с шортами. Хорошо хоть не задом наперёд и не наизнанку.
Пение на мгновение затихло, потом незнакомый фальшивящий голосок начал песню заново, сорвался на фальцет и закашлялся. Не выдержав, я высунулась в прихожую. Пусто. Если не считать старого расхлябанного дзори-тапка бодро елозящего из одного конца коридора в другой. И не просто елозящего. Наверное, мои глаза стали размером с блюдца. Мало того, что по моей, нет, гостиничной, прихожей эдак шурует взад-вперед неизвестного происхождения туфля, так ещё и из неё самым немыслимым образом исходят те самые звуки, которые заставили меня так резво покинуть своё уютное кроватное гнёздышко. Песенка про сливовую косточку. Что? Где? Когда? Я что ещё сплю?? Или это чья-то дурацкая шутка? Моторчик что ли в него вставили? С магнитофончиком заодно. Что здесь вообще творится? Спать легла в своём номере. Точно помню. По идее там же и проснулась. Если проснулась… Я ещё думала, как мне поступить: устроить ли фирменную истерику беременной дамочки, философски принять всё как должное или вообще остаться в блаженном ступоре наподобие соляного столпа, когда в дверь раздался донельзя вежливый стук. Ну, точно ёперный театр и японский городовой в придачу. Кого это принесло?
- Ohayo gozaimasu (доброе утро – яп).
В этот момент я очень пожалела, что в коридоре нет ни одного стульчика. Очень уж присесть захотелось. Поющий тапок был забыт. Какой тапок, если на пороге сама госпожа Аинари-сама собственной персоной? Вот уж кого не ожидала увидеть. В нежном розовом верхнем кимоно великолепно сочетающимся с нижним фиалковым, во всей своей красе, сияющая свежестью и что уж греха таить – красотой. И я – ещё не совсем проснувшаяся, порядком взъерошенная в наспех натянутых случайных вещичках.
- Прошу прощения за столь внезапное вторжение…
Уже с первых слов мелькнула тоскливая мысль, что придётся выслушать целую кучу вежливых расшаркиваний в японском стиле. Ошиблась.
- … никогда бы не посмела нарушить покой, но вчера вечером вы забыли у меня свои вещи.
При этих словах в руках гейши материализовался свёрток, в котором я без труда узнала своё кимоно, так и оставшееся вчера в злополучном офуро. Ох, ты ж! Совсем из головы вылетело.
- Domo arigato gozaimasu (большое спасибо – яп). Если подождёте немного, то я отдам вам ваше.
- Не трудитесь. Оно принадлежит вашему мужу.
Почему-то после этих слов на душе немного полегчало. Значит, он всё же не надевал ничего принадлежащего этой… гейше. Опять шопингом развлекался? Или? Что у них за дела такие на пару? Вчера даже не проводил, скорее с облегчением сбагрил Юки. Что-то мне совсем не хочется уезжать. Тем более, после такого неожиданного визита. Меня прямо подмывало задать парочку вопросов, но… Нет уж.
- Вам лучше поскорее вернуться домой.
Я что-то пропустила?
Видимо на моём лице отразилось недоумение, потому что Аинари-сама тут же добавила:
- Выполните просьбу вашего мужа и возвращайтесь домой. Уезжайте пока ещё есть время.
Не дожидаясь моего ответа на свою последнюю реплику, она нагнулась, подобрала позабытый за время нашего разговора странный притихший дзори и слегка поклонившись, исчезла за дверью.
Чёрта с два я после такого уеду. «Уезжайте пока есть время». Как это понимать? И что это значит? Моё внутреннее «я» говорит, что ничего хорошего. Внутри забил тревогу маленький звоночек. Бьянка, почему ты-то молчишь? Что происходит? В какую новую историю влез мой?.. Сок, Соша… Я хочу тебя увидеть. Хочу узнать. Всё узнать…
Растерянность пополам с решимостью.
Надо позвать Юки. Я шагнула к дверям и остановилась. Из зеркала на стене на меня глянула неприбранная лахудра.
Вначале надо нормально одеться. Или хоть причесаться. И поехать назад в Гион.
Маленькие холодные ладошки накрыли сверху глаза.
Щетка замерла в моих руках.
Раздался звон разбивающегося стекла и тоненький голос:
- Мамочка?..
…Громкое хлопанье крыльев. Хриплые крики воронов.
- Мамочка, как же мне страшно.
В маленькую тесную лачугу на окраине города уже дня три никто не наведывался. Малико проголодалась. В последний раз она ела очень давно. Сколько, она и сама не знала. Для пятилетней всё время звучало просто «долго». Это был засохший огрызок рисовой лепешки, который ей удалось подобрать, когда мимо них по дороге проезжал богатый кортеж какой-то красивой дамы. Такой прекрасной, как сама богиня солнца Аматэрасу. Девочка тогда загляделась на позолоченные носилки и чуть не прозевала тот момент, когда из окошка высунулась белая нежная рука и уронила в пыль аж четвертинку мягкой моти. Она видела тогда только руку, но, конечно же, её обладательница должна была быть красавицей. Малико берегла лепешку на день рождения матери. Но мама больше не хотела есть. Она лежала у стены и молчала. Поначалу Малико попыталась её накормить, но разжёванный и смоченный её собственной слюной, сероватый от времени и плесени мякиш бесформленным комком выпал из приоткрытого рта и шмякнулся на утоптанную землю. Из бледных лиловатых губ не вырвалось ни звука, а щека, когда Малико притронулась к ней, была холодна как камни у ручья зимой, где они с матерью брали воду. Есть хотелось уже просто невыносимо. Девочка сжалась в комок у импровизированного ложа, даже не чувствуя, что в лачуге стоит запах смерти.
… В этом доме так вкусно пахло свежим мисо и варёным дайконом. А ещё на столике стояла целая чашка чудесного белого риса. Малико почти ползком добралась до чашки и, чуть дрожа от голода и близости еды, запустила потемневшие от въевшейся пыли пальчики в эту рыхлую белую груду.
- Ах ты, грязная тварь!
От резкого удара потемнело в глазах. Малико упала. Горло сдавило, но крика не получилось. Сильные удары продолжали сыпаться со всех сторон. По крайней мере, ей ослепшей от боли и непонимания так казалось. Что-то странно хрустнуло, внутри хлюпнуло, боль стала совсем нестерпимой.
Прохладный ветер невесомо касается мокрых щек. Запахи сырости и гниения. Громкое хлопанье крыльев. Вороны всё ближе.
- Я уже почти ничего не чувствую. Мамочка, мне уже почти не больно. Мамочка… Где же ты, мамочка?.. Возьми меня к себе… Мамоч…
Я сидела посреди коридора прямо на полу, обнимая себя за плечи, и пыталась придти в себя. Что. Это. Сейчас. Было? Осколки разбитого зеркала на полу, зияющая пустотой дыра на стене, струйка крови, стекающая вниз к локтю из неглубокой длинной раны на руке. Это всё реально. Реально настолько, что становится страшно. Алая капля шлёпнулась на пол, выводя меня из состояния полной прострации. Я провела ладонью по лицу. Мокрая. Я плакала? Всё пережитое только что было таким же реальным как это разбитое зеркало. Девочка. Её мертвая мать. Страшно пахнущий смертью спертый воздух лачуги. Сырой воздух пустыря, где в полном одиночестве умирал несчастный ребёнок. Малико…
- Она так и не попробовала мисо.
Я и не заметила, как произнесла это вслух.
Дыхание постепенно приходило в норму. Сердце перестало колотиться. Надо встать. Сейчас. Только еще чуть-чуть так посижу. Всего пять минут. Пока не перестанет ныть все внутри от несуществующей боли. Как там моя малышка... или малыш... Мама не даст тебя в обиду. "Мамочка..." Я вздрогнула и тут же расслабилась с облегчением. Почудилось. Надо вернуться в Гион и попытаться хоть что-то выяснить. Не могу я всё так бросить и уехать домой. Не могу оставить его. Не могу и всё. Чтобы потом сходить с ума от тревоги и сомнений? От мысли как он и что с ним? Не знаю, что его связывает с умершей, судя по всему более сотни лет назад, маленькой японской девочкой, но чувствую... Господи, я и сама не знаю, что чувствую... В голове кавардак, в мыслях пустота. И только тупая неясная тревога разрывает душу на части. Я должна быть с ним. Так будет правильно. Где ты Кай, там и я Кайя. Как бы может глупо это не звучало. А ещё, что-то подсказывает мне, что уже в любом случае поздно. Я переступила грань.