У некоторых людей есть особый дар – обращать в прах самые радужные мечты другого человека, снижать до нуля работоспособность и вообще убивать его как личность, что, на мой взгляд, должно караться не менее строго, чем физическое убийство. Таких людей немного, но они, как ржавчина, проникают почти в каждый трудовой коллектив, разъедая мозг и душу других людей, выбирая при этом самых трудоспособных, самых умных и инициативных.
Кардиология всё сильнее увлекала меня. Отделение у нас было дружное, работоспособное. Сам я был здоровым двадцатипятилетним парнем и поэтому сразу окунулся в работу, не считаясь со своим личным временем. Я начал также заниматься наукой, и уже было сделано немало наблюдений, когда колесо фортуны повернулось ко мне обратной стороной. Судьба свела меня с нашим парторгом, женщиной суровой и непреклонной. Встреча была неизбежной, ибо я был комсомольцем, а в нашей больнице работала сильная комсомольская организация, численностью в двести сорок человек. Естественно, оценив мои способности и отсутствие семьи, она рекомендовала меня на пост секретаря комсомольской организации. Как я ни сопротивлялся, парторг оказалась очень упорной. Прикрываясь, как щитом, мощной фигурой главного врача, который кивал в такт каждому её слову, она сумела вырвать у меня согласие работать комсоргом. Однако я не знал всего ужаса, связанного с этой работой, иначе бы ни за что не согласился. Сразу же после избрания на этот пост я вдруг всем стал очень нужен, причём одновременно. Беспрерывные телефонные звонки, личные беседы с групоргами, бесцельные, но обязательные посещения комсомольского начальства в стенах райкома ВЛКСМ отвлекали от обхода больных, мешали сосредоточиться. От различных документов: характеристик, заявлений, протоколов рябило в глазах. Наукой я уже занимался по ночам, стал раздражительным. Ложился спать под утро, но не мог заснуть, зато днём на собраниях – типа гражданской обороны – спал открыто и беззастенчиво. Так прошёл месяц. Затем начались неприятности. Оказалось, что наша комсомольская организация имеет долг по членским взносам в размере ста сорока рублей. Потребовалось два месяца кропотливого труда, чтобы доказать отсутствие у нас такого долга. Должны мы были всего один рубль сорок копеек, что я и ликвидировал немедленно, уплатив это из своего кармана. Не успел опомниться от этой истории, как райком комсомола дал мне выговор за отсутствие в нашей организации представителей рабочего класса.
- Где, – говорю я, – взять нам рабочих, когда у нас всего два слесаря, три плотника, два электрика и один механик. Всем им давно за пятьдесят, и каждый из них по очереди лечится от алкоголизма.
Зато у нас хорошо была поставлена идеологическая работа. Её возглавляла врач – член КПСС, фанатически преданная идее коммунизма. Её глаза всегда светились нездоровым блеском. Любого сотрудника она могла обвинить в измене Родине, поэтому её все смертельно боялись, в том числе и главный врач, так как попробуй он призвать её к порядку, поднялся бы шум: якобы он преследует преданного коммуниста на политической почве. А быть сосланным на далёкий север не улыбалось никому. Ко мне она относилась терпимо за то, что я изворачивался перед ней как мог. И всё-таки однажды допустил ошибку. Мы собрались на очередное комсомольское собрание и забыли предупредить об этом наше партийное начальство и администрацию. Получилось так, что остались на собрании одни комсомольцы; переглянулись, пожали плечами, и открыли собрание. Нужно сказать, что оно пошло у нас куда лучше и оживлённей, чем при своре представителей. Однако инстинкт привёл идеологиню прямо к дверям кабинета, где проходило собрание. Да тут ещё проходивший мимо уролог пошутил:
- Вы туда не заходите, у них закрытое комсомольское собрание идёт.
Конечно, это подлило масла в огонь. Идеологиня дважды прошлась мимо дверей, копя ярость, а затем подобно снаряду ринулась в кабинет. Глаза её сверкали, на лице было такое выражение, будто бы мы не собрание про-водили, а коллективно расчленяли труп убитого нами первого секретаря обкома партии. Все замерли, докладчик забыл о том что говорил… Не нужно слов о том, что последствия для меня были самыми плачевными. С тех пор я постоянно чувствовал присутствие нашего парторга. После не-скольких бесед с ней осталось ощущение чего-то холодного, непреклонного, нечеловеческого. Она заставляла меня нагружать комсомольскими поручениями медсестёр реанимационного отделения, которые после бессонных ночей буквально валились с ног. Если у человека было личное го-ре, она приказывала дать ему бесполезное, но сложное задание, полагая, что это избавит несчастного от тягостных мыслей. Меня она третировала на каждом шагу. Поведение её смахивало на садизм, за что я её искренне возненавидел, а вместе с ней и всё, что связано с КПСС и комсомолом. К тому же, наблюдая за работой врачей-коммунистов и видя перед собой пример нашего парторга, я пришёл к выводу, что лечиться у врачей-членов КПСС не только противопоказано, а это надо бы запретить законом. Беседы с парторгом вызывали у меня настолько сильный протест против нашего строя, что дома, ложась в постель, прежде чем заснуть, я вынужден был проводить себе курс аутотренинга, убеждая себя в правильности всего происходящего. Однако поверить в это было весьма трудно, ибо, приходя на работу, я видел испитые, апатичные лица своих товарищей, и мне становилось жутко. В то время фигурировал лозунг «ЭКОНОМИКА ДОЛЖНА БЫТЬ ЭКОНОМНОЙ». Наша больница по поводу этого провела партийно-профсоюзно-производственно-комсомольское собрание. Мне как комсоргу пришлось выступить тоже. И хоть я знал, что экономить у нас уже больше нечего, но всё же сказал, что нужно экономить бумагу, электроэнергию, неплохо бы собрать и сдать металлолом. А через неделю коллектив пожал «плоды» этого собрания, и виноваты были конечно же комсомольцы. Дело было в том, что один молодой врач атлетического сложения отвинтил отопительные батареи в рентгенкабинете и сдал их в металлолом. А в помещении морга кто-то подвывернул электрические лампочки.
- Дальнейшее я уже осознавал смутно. Был калейдоскоп ленинских уроков, аттестаций, рапортов, социалистических обязательств, еженедельных комсомольских субботников, где мы рыли для чего-то ямы на территории больницы; а в следующую субботу их зарывали, переносили с места на место хозяйственный инвентарь, рубили молодые деревца, на их место сажали новые и т.д. К тому же весь наш коллектив уже год стоял на трудовой вахте в честь шестидесятилетия образования СССР. К этой дате райком ВЛКСМ рекомендовал нам провести месячник комсомольской песни. Для этого мы должны были в течение месяца ежедневно строем обходить вокруг пяти корпусов нашей больницы и петь песни комсомольского содержания. Особенно мне была отвратительна песня «Не расстанусь с комсомолом – буду вечно молодым». Она напоминала мне ста-реющее и лысеющее комсомольское начальство и связанные с ним отрицательные эмоции. И по закону подлости мелодия и слова этой песни преследовали меня неотступно днём, ночью и даже во сне. Домой я при-ходил поздно, забывая поесть, хватался за обработку данных по научно-практической работе. Сон я совсем утратил, а если засыпал под действием снотворного, то снились секретари райкома, горкома, обкома лысые и обрюзгшие Алики, Вадики, Славики. Они, криво улыбаясь, тянули ко мне руки, а впереди была наша парторг. Из-под верхней губы её, спускаясь к подбородку, торчали два огромных волчьих клыка. Она приближалась ко мне, обдавая смрадом хищной пасти, пытаясь схватить меня клыками за горло… Я просыпался в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем и с трудом поднимался с постели. Я похудел на десять килограммов, цвет лица стал серо-зелёным, щёки запали, вокруг глаз появились тёмные круги. Я мог бы без грима сниматься в кино, в роли узника Бухенвальда. Почти постоянные головные боли туманили разум. Не знаю, как закончил и сдал в печать свою научно-практическую работу. Эта работа заинтересовала профессора-кардиолога из мединститута соседнего города, шефствующего над нами. Он даже предложил мне сотрудничество. Однако этому не суждено было осуществиться. К июлю я почти слёг – еле таскал ноги. Пришлось взять отпуск.
Обеспокоенные родители решили отправить меня к деду на дачу. Собственно, это была не дача, а кордон, где мой дед работал лесником.
Местность была изумительной: старый сосновый лес вперемешку с берёзовыми рощицами, кристально чистый воздух, речка, протекающая в пятидесяти метрах от кордона, – всё это должно было вернуть мне силы и обеспечить здоровый сон. Как только я приехал к деду, он сразу же занялся восстановлением моего здоровья: отвёл отдельную комнату с большим окном; кормил свежими, натуральными продуктами. Правда, первые дни не повезло с погодой – шёл дождь. Вначале я продолжал плохо спать – тишина давила на уши, лесные звуки заставляли вздрагивать. Так продолжалось два – три дня. Когда кончился дождь, я вышел погулять по вечернему лесу и, возвращаясь на кордон, неожиданно услышал… «Не расстанусь с комсомолом – буду вечно молодым». Это пел дед, подстригая кустарник. Что-то словно оборвалось во мне, всё стало безразлично. Я не стал ужинать, а сразу лёг в постель и тут же провалился в пустоту….
Проснулся я ранним утром с чувством умиротворения. За окном щебетали птицы. Прислушавшись внимательно, обнаружил, что они хо-ром исполняли Гимн Советского Союза.
- Слова произносят плохо, – подумал я.
Из-за пригорка показался ярко-красный диск солнца. Оно было так красиво, и я некоторое время смотрел на него, а всмотревшись, увидел, что это не солнце, а герб Советского Союза медленно встаёт над горизонтом. Я сладко потянулся, схватил полотенце и побежал на речку искупаться. На мне ничего не было кроме плавок, и утренний холодок приятно щекотал тело. На тропинке копошилась стайка воробьёв, они чирикали, волновались, клевали что-то на земле.
- К ленинскому зачёту готовятся, – решил я и пошёл дальше.
Выйдя на речной берег, замер от изумления: такая красота была во-круг. Зеркальная гладь воды отражала растущие по берегу сосны. Чем-то далёким, сказочным повеяло на меня, когда я окунулся в тёплую воду речки. Герб был уже высоко, когда я возвращался на кордон. Навстречу мне шатающейся походкой шёл развитой Социализм в лице начальника леспромхоза. Он был настолько развитой, даже круглый какой-то. Шёл, выруливая тугим, как мяч, животом.
- Вот там, в животе – зародыш коммунизма, – подумал я, – и его нужно немедленно освободить, иначе он задохнётся.
- Как жаль, что при мне нет ножа, хотя бы перочинного.
Я бы немедленно сделал операцию кесарева сечения.
Что было делать? Социализм был уже близко. Собрав силы, я, как зверь, кинулся на него, повалил на землю и, разрывая одежду, зубами вцепился ему в живот, стараясь как можно быстрее освободить зародыш коммунизма. Социализм страшно кричал и отбивался…
- Ничего, каждая общественная формация небезболезненно сменяет другую, - думал я, продолжая рвать кожу на животе Социализма.
Тут что-то ударило меня по голове, и я потерял сознание….
Однако зародыш коммунизма я всё же освободил, так как теперь находился в обществе спокойных, положительных людей. Все мы были одинаково одеты в серые одеяния с длинными рукавами, которые иногда завязывали нам узлом за спиной вместе с руками. Вокруг была тишина и покой. Мы работали по способностям – вскапывали грядки, и по потребности получали еду. Были одеты, сыты, здоровы. Иногда я вспоминал свой коллектив, как мы боролись за эту жизнь, сколько труда было вложено…
Но, как только я начинал вспоминать об этом, мышцы мои напрягались, из горла вырывались лозунги и призывы, я начинал ходить строевым шагом вокруг клумб и петь песни комсомольского содержания. Тогда медицинская сестра делала мне укол и возвращала обратно в коммунизм. Такую жизнь раньше называли Раем! Да, теперь я знаю, что такое рай на земле – это наше коммунистическое общество. За это ничего не жаль: ни труда, ни пережитого душевного дискомфорта, ничего… Да здравствует КОММУНИЗМ!
Рассказ «Рай на Земле» публикован в альманахе «Симбирлит»в 2012 г