Огибая поле и чудом уцелевшую берёзовую рощу, едва видимая в траве дорога плавно перетекла в деревенскую улицу. Иду мимо тополей, водопадом стекающих вдоль домов. Шумят листвой, дают прохладу. Вот только непонятно, кому. Домам с пустыми глазницами? Траве, по которой иду? А впрочем, разве этого мало? Это ли не счастье быть полезным, не ожидая взамен благодарности? Тот, кто посадил эти тополя, скорее всего, не задумывался, зачем это делает. Он искал красоту и нашёл её в деревьях, необычных для этих лесных мест. Искал для себя и для своих детей.
"Горят" они по осени свечами на фоне зелени лесной.
Иду по пустынной улице, и ни шелест листвы, ни стрёкот кузнечиков - ничто не может заглушить странно-тревожное чувство охватившее меня, едва ступил под тополиную тень. Куда все подевались? Не слышно детских голосов, петушиного крика, столь присущего деревенскому быту. Неужели мужичок с охапкой дров, неожиданно вывернувшийся из-за угла дома, - единственное живое существо? Увидев меня, оторопело остановился, кивнул так, что едва не слетела шапка с головы, и скрылся в темноте сеней.
Некоторое время я стоял в раздумье: идти через дол и дальше по наезженной дороге, вьющейся по краешку полей (уж точно выйду к большаку) или свернуть направо. Свернул направо.
Нетоптаная трава, умытые солнцем дома с резными наличниками и неизменной си-ренью в палисадниках и тишина, от которой захотелось немедленно бежать туда, на большак, пусть пыльный и шумный, но живой.
Зелёный поток вырвавшийся из тополиного сумрака на солнечный простор, уда-рился в одиноко стоящий дом и, круто свернув, разлился с широкой удалью, затопил сараи, бани и слился с зеленью ближнего леса.
Время за полдень. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь тополиную крону, разбиваются на мириады слепящих глаза "зайчиков". Всматриваясь в "лубочные" дома, неспешно иду по улице, перешагивая через канавки для стока воды. " Красивая деревня, но всё же… скорее на "большак". Достаточно с меня и этой красоты, и тишины", - едва подумал, как с громким лаем откуда-то выскочила собачонка. Скорее от неожиданности замер, рассматривая "нарушителя" спокойст-вия. Симпатичная дворняжка с карими глазами сразу поняла, что я не представляю для неё никакой опасности, и всё же, отойдя на безопасное расстояние, стала внимательно меня изучать, никак не реагируя на щелчки фотоаппарата. В поиске выигрышного ракурса повернулся и краем глаза на "задах", в зарослях буйно разросшейся крапивы и полыни, заметил женскую фигуру, мелькнувшую и тут же пропавшую за домами. Когда же она появилась снова, я замер.
Серая до пят юбка, под цвет юбке кофта с большими, отвислыми карманами, на голове белый платок, повязанный по-деревенски, узелком под подбородком. Женщина перешагнула через поваленный заплот и неспешным шагом прошла мимо, не удостоив меня вниманием. У сарая, притулившегося к огромному тополю, уже лежала внушительная стопка двухметровых "полешек". Лёгким, право же, изящным движением плеча она освободилась от своей ноши и, на ходу сматывая в кольца верёвку, скрылась в дверном проёме сарая. Послышалось жалобное блеяние коз и неспешный, успокаивающий голос хозяйки.
Можно было пройти мимо и забыть об этой случайной встрече: мало ли таких старушек по нашим деревням, но, пока раздумывал, она вновь появилась на пороге, щурясь от солнца и отмахиваясь от вьющейся под ногами собаки. Сам не знаю, что остановило меня, заставило задержаться. Вполне мог бы уже выйти на большак, поймать машину и спокойно ехать в сторону посёлка. Однако же продолжал стоять, вглядываясь в медленно приближающуюся фигуру женщины с удивительно молодыми, пронзительно серыми глазами, явно изучающими незнакомца.
Бывает же такое: встретишь совершенно незнакомого человека, перекинешься с ним ничего не значащими словами.
- Что, небось, гадаешь, сколько лет старухе?
Вот так вот в лоб. Ни тебе здравствуй, ничего другого. Да и я хорош, подрастерялся слегка, не сразу нашёл, чем ответить. Стою, как истукан, с фотоаппаратом. Уж очень выразительна женская фактура передо мной. Грех упустить такой случай. Женщина поправила под подбородком плат и засмеялась дробненько, в зародыше подавляя рвущийся наружу вопрос:
- А ты не гадай. Всё одно не угадаешь. Был тут один недавно. Как и ты, всё выспрашивал, выпытывал. На камеру снимал. Ты вот собачонку мою снимал, а он меня и с козочками, и с курами. Уж так вертелся передо мной. Умолкла на мгновенье, пристально посмотрела, проверила, как реагирую на её слова. А как я должен реагировать? Стою, хлопаю глазами.
- Обходительный такой мужчина. В Канаде, говорит, буду показывать. Посмотрела с вызовом, явно наслаждаясь произведённым эффектом. Оправила кофту, повела плечом.
- А это, - махнула рукой в сторону сарая,- скучно в деревне одной, вот и таскаю потихоньку. Раньше ферма была, а теперь…
Что я знаю о деревенской жизни? А вот что-то тронуло, зацепило. Неужели только колоритный, необычный вид этой пожилой женщины, каких теперь редко встретишь даже в деревнях? Что-то было в ней такое, пока ещё мною не понятое, идущее изнутри. Аскетически сухое лицо, глубокие морщины, отнюдь не портящие, напротив, дополняющие, направляющие к центру её мироздания – глазам, на удивление прозрачным, слегка подёрнутым дымкой времени. Видимо именно это удержало, не позволило уйти. Мелькнуло ещё неосознанно: - Так вот чего мне не хватало в череде дневных событий, с безоглядностью медленно текущих облаков, с кузнечиком на носу и ромашкой в поле. Не хватало всего-то одного штриха, последнего мазка для полноты картины. Не хватало простого человеческого общения. И вот она, передо мной - хотел сказать - старуха, но, право же, язык не поворачивался, настолько колоритно вписывалась она в окружающую природу". "Однако не дурак тот, с камерой в руках. Показать такое в Канаде…"
Отдавшись своим мыслям, я не слышал, что говорила эта девочка-старуха. Со-рвавшаяся с дерева ворона своим противным криком вернула меня в действительность.
-… мало в деревнях осталось. Всё больше дачники. Чтобы как-то замять свою оплошность, произнёс первое, что пришло в голову:
- Чёрные дыры виноваты. Города, они, как чёрные дыры, затягивают в себя.
Старуха посмотрела на меня, как на ненормального.
- Дурь это, а не дыры чёрные. Что им там мёдом мазано? Ты посмотри, какая красота вокруг, а радоваться ею некому. Бегут, а ты…. Чёрные дыры… Я вот всю жизнь прожила в этой деревне. Вот что я тебе скажу: измельчал народ. Перестал видеть красоту. А без народа, куда ж ей?
И столько чувствовалось горечи в её словах, что не выдержал, отвернулся, словно сам был во всём этом виноват. Что мог я возразить, что мог ответить на её слова? Да, похоже, она и не ждала от меня ответа.
Мы сидели на тёплых "полешках" в тени сарая и тополя. Неторопливый рассказ пожилой женщины уносил в далёкое прошлое, напоминая о днях лихолетья, которые не обошли и меня в своё время. Я был не просто слушателем, я был соучастником тех давних событий. Не оттого ли и она была так откровенна со мной, что почувствовала родственную душу? Да и кому, как не постороннему человеку, рассказать то, что не будет слушать соседка?
- Что и говорить, трудно жили. Не доведись такого никому. Да разве всё расскажешь? Жизнь долгая прожита. Родилась-то я за год до революции. Так что всего хватила, - сказала и замолчала надолго. Это было не просто молчание. Это было молчание невысказанного, невостребованного человеческого чувства.
Боясь нарушить установившуюся между нами невидимую связь, сидел не шелох-нувшись. Смотрел, как в окнах напротив отражается свет заката. Тень тополя, под которым мы сидели, дотянулась до соседнего дома, притенила траву. В сарае забеспокоились козы. Собачонка, до этого спокойно спавшая у наших ног, навострила уши и внимательно посмотрела на хозяйку.
- Что и говорить, трудно жили, - собеседница посмотрела мне прямо в глаза и продолжила: - Но жили! Отвернулась, поправила платок и на глазах сникла, постарела.
- Муж с финской пришёл, думала, жизнь наладится, да всего-то два месяца бабьим счастьем попользовалась, а потом… - тяжело вздохнула, словно набираясь сил, и вновь заговорила: - Полным инвалидом с войны вернулся. Зимой легче было. На санках в баню возила. Это сейчас, чуть что - разбежались, а то и просто выгонит… Сорок лет мужа нет, а я бы его и сейчас на руках носила.
Спокойный, сипловатый голос умолк, словно всё, о чём рассказывала, было не с ней. Высохшая рука разглаживает серую ткань на колене. Подёрнутые дымкой глаза прикрыты.
"Трудно, но жили". Эти слова преследовали, не давали покоя, пока шёл по едва натоптанной тропе. Слева ещё остались берёзовые слеги, в былые времена, огораживающие выгон для скота. Чуть дальше темнеет лес. У неказистого мосточка остановился. Расстояние и вечерний сумрак смазали, размыли черты лица, словно выточенного из гранита. Но, возможно, именно такой и должна быть скульптура "женщины", изваянная самой природой.