Дед Возгарь пошамкал беззубыми, словно у младенца, деснами и вздохнул тяжело и грустно. Видать, сильно тосковал он по своим зубам. Не грызть ему яблок да пряников.
- Дедушка, - плаксиво пропищала маленькая Миланица, смешно склонив светло-русую голову набок, - А мне Зорян сказал, что если я с ним леденцом не поделюсь, то он меня гному продаст. Гном за мной ночью явится и под землю утащит.
Ей было от силы лет пять, но малышка уже демонстрировала мстительный женский характер. Втайне она надеялась, что Зоряну-дураку влетит за его угрозу. Нечего ее пугать.
Старик рассмеялся:
- Ты, глупенькая, вздор говоришь. Гномам, или свергам, как сами они себя кличут, ты не нужна вовсе. Им бы золотишка откуда-нибудь утащить али девку, что постарше тебя, ради дел разных веселых. Да и не под землей они живут уж тысячу лет поди. В городах, что людскому роду принадлежали, обитают.
Хлопочащая у печи Звяжинка повернулась к отцу и недовольно нахмурилась. Дед Возгарь подмигнул ей и, усадив внучку на колено, погладил по голове.
- Деда, расскажи про гномов, - потребовала Миланица, ерзая попой, чтобы поудобнее устроиться. Возгарь ласково посмотрел на любимую внучку и начал:
- Жил-да-был в селе рядом с Синими горами один мужик. Звали его Мелей. И такой он лентяй был, что ничего ему доверить нельзя было. Сидел целый день на завалинке да подсолнухи лузгал. Смеялись над ним соседи, а жена и вовсе смертным боем била. Да без толку все - не хочет ничего по хозяйству делать.
Надоело деревенским терпеть дармоеда, а пуще всего - его жене. Собрали они сход да решили бездельника выгнать из деревни. И как молил Меля их: слезами горючими обливался, просил пожалеть да к делу приспособить. Нет, не сжалились над ним земляки. Сказали: уходи, не нужен ты нам такой. Собрал он нехитрые свои пожитки в узелок да пошел вон из деревни. А на прощание его собственная жена в него полено швырнула. Мол, вернешься, так вообще прибью.
Шел Меля по лесу, куда глаза глядят, пил воду из ручьев да ел, что под ногами находил. И вот выходит он, значит, к горам. Плачет – «вот пришел мне конец! Раньше меня жена кормила-поила, а теперь мне, горемыке, никто даже горбушки не кинет. Так и помру с голоду, а похоронить-то и некому будет. Съедят меня звери или страхолють какая!...» Сел на камень у самого подножья горы да как начнет себя жалеть. Жалеет, слезами горючими обливается и старую, сухую краюху грызет. Помирать готовится.
И вдруг, откуда не возьмись, стук слышит. Словно молотки стучат. Прислушался – и точно! Тук-тук-тук... Да все громче и громче. Обрадовался Меля. Подумал, что работные люди идут. Может, сжалятся да к себе возьмут батраком. Живо он на ноги вскочил и как давай вокруг горы круги наматывать. Ищет, значит, рудокопов. Обежал гору, запыхался, еле на ногах стоит. Нет никого. Только звон от сотен молотов стоит.
И тут вдруг перед ним скала треснула и обвалилась. Как испугался мужик, словами не передать. Думает: «Лезет из горы страхолють каменная. Затопчет меня лапами своими и сожрет, как букашку». Сжался, думает – все, конец пришел! «Надо было мне работать да жене помогать по хозяйству. Сейчас бы калачи ел и на печке спал».
А из скалы обвалившейся мужичок бородатый выходит. Низенький такой, еле до пупа нашему Меле достает. Зато борода огромадная – до колен, вся в колокольчиках. Ручища и ножища толстые; сам крепкий, морда плоская да в рисунках диковинных. В руках кирка в два человечьих роста. То сверг из скалы вылез. А за ним еще один и еще. Идут гномы из скалы да идут, десяток за десятком, сотня за сотней. И у каждого в одной руке кирка, а в другой меч или топор. Но вид сонный, словно спали только что. Стоят гномы озираются, на солнце яркое щурятся. Не понимают, где оказались. А мужик наш обомлел, рот разинул и на них уставился.
И тут главный сверг выходит (тот, что в двух ручищах кирку держал) и к Меле. Кланяется и что-то говорит ему на неведомом наречии. А наш не понимает ничего, только икает от удивления. И так, и сяк пытался сверг с мужиком объясниться да не получается ничего. Не понимают они друг друга и все тут. Плюнул сверг в сердцах и Меле нашему кошель в руку вложил, своим свистнул и пошли они куда-то в лес. А за ними и другие потянулись. Бабы, детишки и старички – такие же низкие да крепкие, словно камни. Меля в кошель глянул и ажно ум последний чуть не потерял. Внутри сапфиры, изумруды да всякие другие каменья.
Обрадовался дурень, обратно в деревню свою побежал. Там его сначала прибить хотели за то, что вернулся, но, как увидели, что он в кошеле принес, так сразу обратно приняли и уж больше работать не заставляли.
Разбогатела та деревенька, на гномьих-то сокровищах. Сам Меля потом всю жизнь на печи да завалинке провел, и никто ему слова не сказал, что не работает.
Дед Возгарь замолчал, ибо увидел, как недоверчиво нахмурился смешной розовый лоб Миланицы.
- Ты чего, внучка? Не нравится сказка?
- Нравится, - кивнула девочка. - А зачем гном мужичку кошелек отдал?
Возгарь улыбнулся. Маленькая вроде, а умница.
- Темная это история, девочка. Всякое потом говорили-спорили. Одни – что якобы принято так у свергов: платить первому встречному за проход и постой на новой земле. Другие – что приняли гномы того лентяя за князя, что землями теми владел. И заплатив мужику, купили себе право строиться и жить у Синих гор. Да только, зная жадность гномью, не могу я в это поверить.
Зато еще один домысел слышал, что заплатили они тому мужику не просто так. Память они, видишь ли, потеряли, и откуда пришли, не помнили. Но что бежали от кого-то – помнили и разумели. А потому Меле тому деньги они дали с испуга. Не говори, мол, никому, что мы, гномы, здесь проходили. Ведомо лишь то, что после этого никто и никогда от свергов за просто так ничего не получал. Повезло Меле, ничего не скажешь.
- Деда, а кого может целый народ боятся? Гномов же много.
Дед нахмурился и сказал:
- Всякое бывает, внука. Кто ж его знает, откуда пришли те сверги и кто за ними может когда-нибудь явиться. Только знаю одно, милая. Немало мне в юности пришлось с гномами дел иметь. О многом говорили-переговаривались. Но вот о том, о чем ты меня спрашиваешь, они говорить даже под брагой отказываются. Сердятся только. Чего-то боятся, а чего – и сами не помнят.