Воспоминания мои о Леониде Андрееве двойственны;он с одной стороны занимал в душе важное место:Недавно еще потрясался огромным рассказом его "Заклинающий зверя";и мне открывался космический смысл,не осознанный вовсе -в Л.Н.
А с другой стороны - моя память о Леониде Андрееве как -то скудна;мы - так мало встречались;нечастые встречи порою совсем занавешены памятью;точно густейший туман поднимается там,где должны бы выплывать бытовые подробности встреч;через этот туман выступают отдельные,яркие,острые два-три момента,где жест Л.Н.,жест бессловесный заумный,ко мне обращенный,прорезывает тот темный туман очень ясною вспышкою света,подобного магнию;на мгновенья выхватываясь из тьмы,тот свет обнаруживает очень странные позы людей, производящих движения,но во вспышке мгновенной,являющихся неподвижными,с раскаряченными ногами;стоит человек с неестественно приподнятою ногою над лужей,которую через мгновение перешагнет,но движение пропадает во мраке(ведь вспышка света мгновенна );и кажется,что стояние человека над лужей,с приподнятою ногою продлится - тысячелетия.
Так из мрака беспамятства мне выхватыватывается Леонид Николаевич, на мгновение вспыхнувший.
Так я помню его,передо мною стоящим по середине пустой,освещенной квадратной,предметами ненаполненной комнаты - квартиры на Пресне;тут только ,что очевидно, сидели расставлены стулья в причудливых сдвигах:их двойки тройки,полуобращенные друг ко другу сидениями,обрисовывают расположение только что сидевших гостей;все прошли там,в дверях,уводящих в соседнюю комнату,движутся;и - кажутся нелепыми силуэты;и - гуды людских голосов глухо ухают может быть,там закусывают;и,вероятно, там - Телешёв,А.Е.Грузинский,покойный С.С.Голоушев,художник Первухин,Иван Белоусов Тиньковский и Чириков, и прочие посетители Сред;я не помню, кто там.В пустой комнате передо мною Борис Константинович Зайцев,расспрашивающий о чём- то меня и мне кажущийся низкорослым лишь от того,что на плечи к нему навалилась
большая - большая и грузная фигура Л.Н.,полуобнявшая Б.К. и поставившая на пустой стул - ногу; Л.Н. вглядывается в меня своим острым ,пронзительным взором совсем изумительных, черных глаз,оттеняющих белость спокойно-застывшего лика с упашею черною прядью всклокоченных как-то волос,прорезавшей лоб.
Вся картина воспоминаний как вспышка.
Что говорил Б.К.Зайцеву я, - не припомню; что было за сим - не припомню; о чём говорили с Л.Н.? Но я помню,что вышел меж нами ненужный совсем разговор,производивший во мне впечатление,будто оба мы напрягли усилие говорить лишь о том,что нам не было важно; меж тем : чёрный взор Л.Н.остро и любопытно вперенный в меня из -за белого лика гласил:
- "Да,да - не увертывайся ,братец мой."
- "Дело во все не в том, о чём речь;дело в том ,что за речью..."
- "А ну-ка,а ну -ка,ты покажи мне,что такое там происходит в тебе"
- "Как ты смотришь,когда ты один?
Так сказал не моргающий взор,разрезающий разговор о предметах искусства,который меж нами возник;очень бледные щеки и нос ,очень бледный,бородка,клоки неподвижных волос - мне казались совсем не имеющими отношения к проиcходящему между нами общению.
Тут я почувствовал;Л.Н. мне стал близок и мил;между тем в эти годы мы были в противоположнейших лагерях; мы,
" Скорпионы",писателей "Знания" полагали противниками,а писатели " Знания " в лучшем случае нас считали " чудаками, в худшем - чем то вроде изменников....традициям....общественности" (слова Горького)
Мне творения"Леонида Андреева" прежде во многом казались родственными; с тем усилием,смешанным с родом досады на то,что Л.Н. старался нас " не видеть ",старался быть сдержанным; я старался быть внешним с прославленным всеми писателем,перед которым газетные фельетонисты,травившие нас,забегали вперед - петушком. Наконец: я не знал почти лично Л.Н. ; все то было забором меж нами ,но через " забор " вдруг проник в мою душу внимательный взгляд , любопытный,меня ободряющий,точно сказавший:
" Литературные партии и мнения друг о друге - какой это вздор: одинаково мы одиноки в последнем, в ночном "
Все это длилось мгновение (вспышка магния в мраке); и взгляд из-за слов мне запомнился; взгляд чуть-чуть грустный,сочувственный " через все" ; нет, не помню я даже, в котором то было году, - 1905 ли в 1906 ли ? Не помню я: в тот ли вечер впервые мы встретились;или встреча произошла у С.С.Телоушева, на одной из уютнейших "Сред"; я в ту пору ходил на собрания " Сред " , там спорил с писателями, нам далекими по стилю и вкусам; те споры затевал С.С.Телоушев - о символизме,который отстаивал я,на который обрушивался или тот или этот писатель из " Знания" (впрочем споры носили вполне дружелюбный
характер:прекрасная атмосфера Андреевско-Голоушевских Сред не допускала газетного тона);шли ужинать.
Да я не помню ,когда познакомились мы с Лонидом Андреевым; и - как познакомились;что было сказано между нами, - опять не припомню;массивную и кажущуюся неподвижной фигуру писателя я знавал до знакомства; я помню Л.Н.,возвышавшегося головою над публикою в фойе Художественного Театра;
казался застывшим;в беседе;мне помнится он прислоненным к стене;и вокруг - кучки барышень,кучки студентов,окидывающих писателя влюбленными взорами;помнил рубашку из черного бархата и - высокие черные глянцевые сапоги и - серебряный пояс, затягивающий полнеющий стан.
В этот вечер на Пресне в такой же рубашке стоял передо мною,опоясанный тем же серебряным поясом ; но он был уже близок мне ; чем,- я не знаю.
Он был очень ласковым,гостеприимным хозяином; все движения полного тела напоминали мне ритмом страннейшую гиератику фраз его ;
и казалось,что все,он делает,делает перед собой самим; зорко видит себя среди нас,отделенный пространствами; от себя; смотрит ; оттуда - сюда ;
переживания - там,а узнания - здесь ; знания не накладывались на переживания; знания были - обыкновенными ; переживания - огромными ;
глядя знанием на себя, - видел он пустоту (вместо образов того мира) ; ощупывая переживанием жизнь, - видел он : бестолковицу, к которой старался себя привязать, чтобы не кануть в действительность, относительно которой сознанием не знал ничего: расщеп; и - огромное одиночество ; сидишь рядом: такой,как и все ; и - нет,нет ; не такой ; сидишь рядом,а - не коснешься; как путник,прильнувший к окну,где пируют друзья, он - внушает себе, будто он здесь; со всеми; отсюда то: некоторая театральность его; то - усилие координировать ритм душевных движений - отсюда сюда,протянутся к стакану:другому - естественно это ; а для Андреева жест - результат очень многих усилий: поволить отсюда (с созвездия Пса,может быть),то-б усилие воли вошло в аппарат,представляющий временно - пространственную оболочку " Андреева " ,сидящего с Буниным - вы представьте - на Пресне.
Пространственная оболочка старается быть как все : жест усилия кажется позою.В живости - слишком жив,в тишине - слишком медленен ; вдруг- острый взор,вспышка,магния,преодолевающая пространства:отсюда; и - упраздняющая правительство " Леонида Андреева " ,отчего оболочка в любую минуту способна произвести позу доктора Керженцева : быстро встать на карачки.
Я все это понял в тот вечер; казалось: он понял,что - понял; неинтересны казались слова; я поглядывал на него из "оттуда" ; он - чувствовал,что поглядываю;я два раза поймал быстрый взор,обращенный ко мне,и - ловящий меня (добродушный,чуть чуть иронический); и я понял, откуда пускал на "карачки" он Керженцева;а он понял,что,собственно,диктовало мне фразу: "Все... кончено для человека севшего, на пол ". (I-я "Симфония" )
Таким мне - остался: в чертах редких встреч; я с ним встретился,но - оттуда -туда. В здешнем мог он ругать: я же мог возмущаться непонимание " знаньевцев ".
Что Л.Н.мне близок и дорог,я понял совсем неожиданно - только через год,полтора, или два (снова память туманна). То было в июле или в августе 1907 года: на пыльном Арбате у дома Чулкова,где проживал доктор Добров; я шел к очень близкой знакомой,в те дни проживающей у Доброва; и у подъезда наткнулся на грузно выскакивающего с велосипедом мужчину тёмного и кривого подъезда; он сбил почти с ног меня: он обтирал потный лоб;он был в бледно-жёлтой, широкой,свисающей складками чесучевой рубашке;сначала друг друга окинули мы неприязненным взглядом; и принялися извиняться;потом вдруг откинулись,остановились; и мерили взором друг друга;мужчина в рубашке,придерживая велосипед,наклонился ко мне:
- Вы,Борис Николаевич?
- Вы,Леонид Николаевич?
Он был,кажется,бритый ; я не брился два месяца; у меня отросла борода; оттого то сперва не узнали друг друга; по этому поводу мы обменялися шутками.
Но во время минутной,совсем непредвиденной встречи ощутил вдруг прилив прежней радостной близости, точно были мы очень и очень знакомы; я чувствовал:что-то хорошее по отношению ко мне поднимается в нём; в простоватых словах его чуялась ласка; опять перекинулись мы за словами каким то узнанием друг о друге,не соответствовавшим случайному стилю не значащих встреч. Он вдруг молодо как то встряхнул волосами; взлетела упавшая прядка волос; и так быстро, так ловко вскочил на машину,свернул в переулок.
Тут в том же доме,опять вскоре встретились мы: провели вечер в квартире у доктора Доброва,где я часто бывал у знакомой; Л.Н. преподробно расспрашивал в тот вечер меня о петербургских писателях: А.М.Ремизов и А.А.Блок; он перебрался тогда в Петербург; проявлял интерес к петербургским писателям - нашего, декадентского толка;
рассказывал вслух о проказах А.Ремизова; и с любовью говорил мне о Блоке.В настойчивом разговоре со мною
о Блоке Л.Н. явно выказывал любопытство; в то время как раз, разошёлся я с Блоком; он,видимо, знал о причинах тяжелого расхождения этого; и словами о Блоке - меня он испытывал.
Средь собравшихся была барышня,за которой, как говорили, ухаживал я; был особенно с нею он ласков,поглядывая на меня поощрительно.
Мы отошли от стола: обменялися странными,малопонятными фразами; чувствовал: я могу передать ему мысли нём; он ответил острейшим,сочувственным взглядом - чрез все разделения; слов - вновь не помню (мгновенные вспышки); померкли: в пустейшей беседе.
Я вскоре прочёл " Жизнь Человека " ,которая потрясла меня; Б.К.Зайцев уговорил высказать свои впечатления в фельетоне,что я и сделал. Л.Н.был доволен моим фельетоном. Я в Киеве высказал своё впечатление от драмы; со мной согласился он.
Поздней осенью Леонид Николаевич появился в Москве;мы виделись часто в тот краткий период;и не было между нами
стесненности; казалось: хотел подойти он ко мне; но подходы - не удавались.
Раз помню,в Художественном Театре,в фойе,я почувствовал чью-то мягкую руку у себя на плече; обернулся: стоит Л.Н. ; он - улыбается; заговорили,- о чем, я не помню,как вообще я не помню своих разговоров с Андреевым;помню - молчание подстилавшее их; и оно было - доброе; раз мы отправились с ним в это время откуда-то ( я не помню,откуда ) на представление " Бранда ". Он очень внимательно слушал; и - восхищался Качаловым.Мне же Качалов не говорил в этой роли; потом говорили об Ибсене,тихо расхаживая в антрактах по мягким коврам; я стал жаловаться на разбитые нервы, на то,что давно затрепался на людях.
Л.Н. посмотрел на меня как-то наискось; и со вздохом сказал: " Перемудрили ,Борис Николаевич вы; вам в природу бы ; оторвать от вас книги бы; поезжайте в Финляндию -с удочкой. Удить рыбу - мудрее, чем философствовать ".
К Леониду Николаевичу очень тянуло меня в это время; однажды к нему я явился в Лоскутную; и мы вместе обедали; там проживал Бобыкин; перемогал я мигрень; и боялся за вечер. В тот вечер я должен был,помнится,читать лекцию в зале Политического Музея ("О Фридрихе Ницше" ). Леонид Николаевич дал порошок от мигрени;в тот день очень был возбужден он; и много рассказывал об за столом одном поразившем его происшествии со старою девой,которой отчетливо показалось однажды,что вовсе она невинна;она продолжала упорствовать в мнении,несмотря на решительные уверения врачей,что ошибается; Леонид Николаевич это рассказывал мастерски; мы - смеялись,а - делалось жутко: от мимики совершенно серьёзного,недоумевающего лица; с чуть приподнятою бровью Леонид Николаевич нам подмигивал.
Помнится после обеда пытался Л.Н.передать я о нём что-то внутреннее; он - прислушался;насторожился,молчал.И - ничего не ответил. Впоследствии передавал он кому-то:
- " Ведь вот: приходил Андрей Белый ко мне: говорил очень жарко; о чем говорил - я не понял ни слова..."
И я огорчился; я даже - обиделся; мне казалось,что в этих словах был намеренный шарж - " для корреспондентов "; А.Белый для них был пределом невнятности; вместе с тем:понимал я,что это - барьер,образованный между нами тем фактом,что Леонид Николаевич принадлежал к противоположному мне литературному кругу; я понял: единственное,чем порой,говорил его взгляд, взгляд оттуда (как белейшая вспышка магния),- не воплотимо в общение; мы друг о друге узнали то самое,что лежит за пределами слов;но - весь жизненный путь был различен; в этом различии я поставил тогда твердо точку,сказав себе,что мне нечего делать с Андреевым; никакого общения здесь быть не может; для там же - общение остается; я больше не шел к нему.
Раз еще повстречались случайно мы: на маскараде у Юона; обращающий внимание профиль Андреева,бледный-бледный, с заострённым носом,с косматой шапкой волос - поднимался над масками,арлекинами,домино - неподвижно-застывшей маской; запомнился; очень-очень внимательный взор,очень строгий,перед собой разрезающий пестрые кучки игривых и плящущих пятен,вперенный в мелькавшие маски, как будто то были живые и вещные сущности,выступившие перед ним из-под марева буденных пороков; поразил меня: эта пристальность жадно вперенного взора; я понял,что то ,что считаем мы масками, для Андреева - подлинность; что считаем мы подлинным,для него - только маска; казалось: по маскам, скрывающим подлинный лик,узнает утаенное масками; помнился мне Леонид Николаевич, шествующий среди масок; теперь вкруг него уже не было,рокового, безвидного круга, его отделяющего от всех нас; здесь, в фантастике наших взлетающих жестов,был с нами душою он; не было никакого оттуда ; оттуда спускалось сюда и средь нас расцветало лоскутьми блещущих тряпок и звоном бубенчиков.
Я был - тоже под маской,запахнутый в красное домино; и я дико проказничал; там, из угла - расплясалась огромная, длинная пальма,которую изображал Пушуканис, трагично расстрелянный через одинадцать лет; здесь - безумствовал Эллис,араб,рамахавшийся саблей;я поссорился с ним в эти дни; пригласивши на вальс его, я кружился с ним в вихре пестреющих тряпок; потом - пригрозили ему; он - испугался: меня не узнал; не своею походкой расхаживал я,узнавая знакомых; и голосом,измененным, нашептывал что-то им; все узнавали друг друга; и снимались маски;а я оставался - инкогнито; про меня говорили: " Скажите, а кто это? " Я разговаривал с Поляковым, с m-me Балтрушайтис; и оба - меня не узнали, хотя с Поляковым встречался я часто в те дни; и меня он знал близко; а тут, любопытно приставивши нос к узким прорезам маски моей,он расспрашивал,кто я такой: вдруг я слышу отчетливо сзади:
- Кто это ? А вот кто: Борис Николаевич...
Оборачиваюсь, - и вижу: стоит за спиной Л.Н. и смеётся совсем добродушно. С.А. Поляков - протестует:
- Да,что вы,совсем же не он...
Леонид Николаевич смотрит,немного прищурясь, мне в прорези глаз; и я - вижу,что перед ним не укроешься; но не желая нарушить инкогнито, он, слегка подмигнув мне - прошел мимо: в маски;я понял,что узнал; и наблюдательность Леонида Николаевича,помнится,поразила меня; а усмешка, его как при первом свидании,на Пресне сказала:
- А помнишь,тебя я расспрашивал - кто ты такой: теперь знаю:
Опять что близкое, непосредственное мне пришло прямо в душу; Андреева не было уж: он - прошел чуть замедленным,гиератическим шагом,высоко поднявши серьезный, немного лоб от щебечущих масок- к щебечущим маскам.
И больше его - никогда не видел; но он жил во мне,хотя знал,что не встретимся мы никогда в том ,нас единит; т а м, - быть может; а здесь - никогда; наши встречи будут всегда плохо кончаться он - будет рассказывать обо мне: " Пришел Белый,- наговорил: я - не понял ни слова ".
Я - о нём : " Нет, Андрееву не хватает литературной культуры: смотрите,плохой он лубок ". Меж тем, - знал я, где-то там,что Андреев - огромный, еще не раскрытый писатель: ни Телешову ни Тимковскому не понять: он не с ними ; он - с нами; он - наш; знал,мне думается и Леонид Николаевич,что мы с ним где-то часто встречаемся,но...не в Москве, не в Лоскутной и менее всего у С.С.Голоушева; мы встречаемся - там, в мирах сна,где все маски суть сущности и где видимость Пресни,Лоскутной,Хамовников, "Скорпиона" и " Знания" - маски,порой омолняемые полыханием странного света, и мгновенно застывшие в свете, как фигуры омолненных вспышкой бегущих людей.
Да, все образы творчества Леонида Андреева, весь его бытовой инвентарь - неподвижен, тяжел; он проходит застывшей стопой и слышется шопот: "Богато и пышно". А Некто стоит; и - свеча догорает.
Такими фальшивыми мне казались мнения натуралистической критике о " реализме " Андреева, - об огромном писателе, создававшем огромную каррикатуру на реализм: доктор Керженцев падал тогда на карачки,поверженный проклятием "Зверя"; и утопатывал из распахнутой двери: во тьму.
То,что тайно таилось в Андрееве, - вскрыло позднее себя (у него вместо нашей реальности - пустота,вместо нашей натуры- намеренный манекен,вместо символа - аллегория); он - футурист (до футуризма):единственный в нашей литературе мистический анархист(Маяковский и Хлебников, - не осознавшие себя мистические анархисты ).
Я так написал о нем в ранней рецензии; точно таким показался мне в жизни; ходил над проблемою "Я " самокритике нашего дневного сознания, перенесенного в сферы космической тьмы, разрывается разум Андреева; день покрывается пятнами масок; и ночь входит в день: происходит дневной маскарад; и он голову прячет,как страус,в общении с кругом людей,представляющих для него лишь личины;и сетует в разговорах с понимающим его Горьким: " Ты вот умеешь находить их(то есть людей),а за меня всегда цепляется какой-то репейник". (из воспоминаний Горького о Л. Н.)
Расщеп мною замеченный в нем,- раздражал; помню: вскоре порыве полемики я написал очень острые строки по поводу
его драмы " Анатэма"; Леонид Николаевич,кажется раздражался всем тоном рецензии "Весов"; направления нас развели оказались поздней в разных полюсах (в годы войны); если бы Леонид Николаевич был жив -, мы не встречались бы; но я видел всегда его - там,где нет граней;я видел: встающее Чело Века в пространственно-временном "Человеке"; любить я его: продолжаю любить; вчитываясь порою в беспомощные страницы, я вижу огромную силу,перед которую пасуют зализанные стилистические приемы " словестников " современности. Нет : он - не умер: раскроется в будушем; мы сумеем понять в изреченном им неизреченное; поймем мы попытку: влить в речи людей ритмы космоса,чтобы орбита фразы вращением все того же напева напоминала орбиты вращения космоса.
Он хотел быть огромным не для себя: он хотел отразить в своей бренной писательной поступи - поступь Века; походка его истории литературы ХХ века казалось порой театральной походкой. Казался Корнею Чуковскому он бескорыстным актером; он был Дон Кихотом в прекраснейшем смысле; величие им сотворенного в ярком стремлении к великому;жизнь его книг эпопея. В личине его жило "Я" всего мира,которое он не сумел осознать.
Берлин.
1922 год