Обязанный своим именем годовщине революции семнадцатого года, Октябрь Иванович решил отметить их общую «дату» по необычному для нового времени сценарию.
– Как думаешь, Клава? – привычно шмыгнул он красноватым носом с одновременным подтягиванием сползающих с живота брюк. – Там у тебя, кажись, осталась ещё бражка, так давай я того… переварганю её вечерком на самогон. Угостим друганов, соседей наших… шоб не посчитали, шо зажилил «днюху»-то.
– А чё ж, и то правда, – весело подбоченилась о пояс халата жена. – Хоть и стыдновато так, но пенсион сбережём и людей попотчуем. Не заслужил за такие годА, чё ли?
Довольный таким еще почти звериным чутьём женского вкуса, он потёр не менее чуткий нос и с заходом осеннего солнца взялся за дело. «Как раз, считай, вся деревня тоже печки растапливает, вот и буду втихаря на кухне свой чаёк заваривать», – с ухмылкой в седые усы подумал Октябрь Иванович и полез на чердак. Достал оттуда большой, внешне ничем неприметный самовар с трубчатой спиралью внутри. Приладил его к поставленной на уже горячую плиту фляге и плотно зашторил окно.
– Это ж пить её прилюдно не стыдно даже начальству, а вот делать почему-то стало срамно, – пробурчал подпольный мастер самогоноварения. – Детёшек стряпать прям чуть ли ни в телеке не срамно, а вот водочку-то… Тьфу ты!
В поставленный на столик бутафорный самовар налил холодной воды и подключил к его кранику трубочку с фильтром. Не прошла и пара десятков томительных для хозяина минут, как в стеклянную кружку пошли первые капли слегка мутноватой жидкости. Вскоре они превратились в тоненькую синеватую струйку. А когда та заполнила четверть посудины, он быстренько отлил часть этой ещё теплой от охлаждения парообразной сивухи в свою рюмку. Выпил залпом и, зажмурившись от её крепости, быстро ткнул вилкой в стоящие рядом шматочки сала. «Ну и первачок, градусов 70, не меньше! – мысленно воскликнул он. – Подкрашу да запашок заглушу… И сам вискарь закордонный перед ним хмелеть будет!»
Размечтавшись под струящиеся в кружку градусы, хотел ещё отлить себе «пяток грамм», но за окошком каркнула ворона. Она поселилась в этом сорочьем гнезде, что на высоком сплетении ветвей густолистого клёна, ещё в прошлом году. Октябрь Иванович уже дважды пытался её оттуда выкурить дымком засарайного мусора, но та оказалась настырнее хозяина. За что он её, в конце концов, даже по-мужски зауважал. Особенно в последнее время, когда чернуха стала подавать свой картавый голос всё реже и только по делу.
– Ну, ты мне ещё тут накаркай подляны какой, так дерево на хрен спилю вместе с тобой, – весело пробурчал он, опять возвращаясь к мысли о повторной рюмашке начатой дегустации.
– Кхар-р-р… кар-р-р! – ударила та крылом по оконному стеклу. – Я ж тебе бью тревогу, старый усач, тебе-е-е!
«Шоб она так злилась… Это уже шо то сурьёзное», – настороженно подумал почти соскочивший с табуретки самогонщик и выглянул в окошко.
Пригляделся и не сразу поверил: у калитки засветилась в тусклом луче столбового фонаря милицейская фуражка. «И ё-ё-ё… пэрэсэтэ! Неужто новый участковый приперся в такой зрелый час? – едва не зашевелил от испуга губами хозяин. – Говорил же Клавке, шо собачонку надо побыстрей поставить там после старой, схоронённой. Так нет, все выискивает, шоб позлее была… Вот и, видать, дождала-а-ась». Вскоре подобные мысли повставали чуть ли ни частоколом вместо уже покинувших голову волос. И он стал суетно обдумывать своё предстоящее знакомство с форменным представителем здешней власти.
Сам же не по возрасту всё ещё лейтенант тоже остановился, словно присматриваясь к себе издали в столь поздний для работы час. С одной стороны ему казалось, что он уже малость с помощником выпил, и не стоит дальше продолжать удары по собственной печени. А с другой – манил валивший сейчас из трубы этого дома серый дым. И не потому, что он так красиво и нежно как будто вплетался воздушной косичкой в звездный платок чистого неба. Привлекал сам запах, в котором профессионально чуткий нос участкового уловил-таки спиртовой аромат. «Неужели и в наши дни ещё не перевелись подпольные спецы этого дела?» – подумал он и решил лично удостовериться. Ну, хотя бы как «хозяин общественного порядка», что ли. И, поправив фуражку, смело шагнул во двор.
Да так спешно, как будто получил вызов на поимку преступника. На резкие действия участкового не успел толком настроиться не только хозяин – даже сторожащий своих молодых подружек откормленный гусак. Уже беззаботно вздремнувший у входа в шалаш, он едва не попал под милицейский сапог. Просто вовремя «выпорхнул» из своего первого сновидения о новом гусином дне и с полузакрытыми глазами беззвучно отклонился набок. Но вот другая офицерская нога всё же зацепилась за это пушисто-белеющее в темноте тело и с неприличными для власти словами испуганно откинула его дальше. Оскорбленный лейтенантом гусак тоже злобно взмахнул крыльями и хотел, было, дать ему мужской сдачи. Но тут уж выскочил к ним и без того растерянный хозяин. Дрожащей рукой нащупал на стенке электровыключатель и, пытаясь быть в образе шутника, залепетал:
– Вы шо, случаем не погостевать решили у меня или как, уважаемый участковый?
– Не случаем, а по службе я, – покосился тот на застывшего в позе готового к бою гусака. – А вот насчет «или как» ты не ошибся, смекалистый гражданин. Очень хочется посмотреть на последнего самогонщика нашего образцового села… Так что не стой, как под стрелой, а веди… веди в избу.
– Да шо вы… как же… почему я-я-я? – забормотал и сочно шмыгнул носом хозяин. При этом ещё выше подтягивая и так почти подпирающие грудь вытертые временем брюки.
Оба на миг замолчали, слыша лишь недовольный говор разбуженных гусей. И лейтенант подтолкнул невесело встречающего усача вперед. А когда переступили порог кухни, почти воскликнул:
– Куда я попал?!... Да у тебя тут как у киношного Штирлица. И рюмашка с картошечкой, сальцем. И полумрак для думок душевных. Только вот вместо его камина почему-то самовар того времени стоит.
– А я того… шоб чайком вот побаловаться, – опять пошмыгивая красноватым носом, попытался тот отвести внимание участкового хотя бы от «булькающей» паром фляги.
– Чаёк-то, к твоему сведению, гражданин самогонщик, даже в этих краях всегда был д-д-другого цв…цвета! – начал труднее справляться с говорливостью своего языка и слегка пошатнулся в равновесии лейтенант. – И ч-ч-ай-то… чаю такая з-з-закусь не нужна… Или у тебя другой? Давай попробую.
«Так выходит, шо он тоже уже клюкнул, под шафе», – подумал хозяин и слегка вдохновленный этим разлил по рюмкам набежавший в кружку первач. С хитрецой, конечно: ему – под завязку, а себе – вдвое меньше, «шоб быть трезвее».
– Ф-ф-фу, какая гадость теплая! – перекосившись в лице, спешно хватанул прямо пальцами кусочек сала участковый. Прожевал и добавил: – Так не пойдёт, гражданин… Луч-ч-чшее в районе село… Даже к фермам ас-с-сфальт. Комбайны амер-р-риканские, к-к-коровы из Австралии, птицефаб-б-брика немецкая… К-к-кафе, джипы, банкоматы и… твой с-с-самопал в придачу? Не-а, с-с-составляю прОтокол адмнарушения, т-т-точка!
Вновь побледневший от этих слов хозяин задергал руками, зашмыгал носом и с виноватостью кота, только что укравшего с их стола часть закуски, опустил глаза. Но тут же поймал себя на мысли: «Да не менжуйся ты, участковый-то уже почти готов, поухаживай за ним ещё маненько». Сдержанно улыбнулся такой внутренней подсказке, наполнил уже слабеющим самогоном рюмки и нарочито просящим голосом произнес:
– Твоя правда, товарищ лейтенант! Потому признаюсь сейчас только тебе, зуб даю… Тут такая подляна, шо угораздило меня появиться на свет в аккурат в годовщину той ленинской революции. За то и нарекли Октябрём, по батьке Ивановичем. Ей вот завтра 90 исполняется, а мне 65 годков. Ну и решил попраздновать, та сазать…
– Ну, ты экземпляр, Октябрь Иванович… почти ис-с-сторический! – от неожиданности даже трезвея, перебил его участковый. Подумал немного на столь непривычную для себя тему и стукнул донышком пустой рюмки по столу: – Наливай! За твой день рождения, живой п-п-памятник октяб-б-бского пер-р-рворота!
Когда же осушил и эту «тару», откинулся на стенку и чуть не задел сапогом работающий по необычному профилю самовар. Соскользнул спиной по извёстке на топчан и, уходя в подхрапывающий сон, заключил:
– Ладно… штраф-ф-фовать не буду, а п-п-продукт твой коф-ф-фискую!
Озадаченный таким поведением незваного гостя хозяин мысленно улыбнулся: «Какая ж нелёгкая у них служба-то, прям на износ». Облегченно вздохнул, утирая мозолистой рукой пот с лица, и на миг задумался. То, что его не станут срамить в самый юбилей документально, это уже полдела. А вот как бы ещё и сохранить так нужный на завтра самогон? Посмотрел почему-то на кота, лениво отошедшего от милицейской фуражки к стоящему поодаль ведру, и оживился неожиданной мыслью. О так называемой и близкой для него «торговой пересортице».
Едва закончил эту пропитавшую всю комнату сивушным запахом работу, как начал подавать признаки просыпания лейтенант. Октябрь Иванович спешно провёл задуманные манипуляции и вернулся к гостю. Довольный таким оригинальным стартом своей «днюхи», он шмыгнул синевато-красным носом и предложил гостю «покемарить здеся уж до утра». Но тот глянул на часы и спохватился:
– Да ты что! Моё дежурство уже закончилось… Давай свой продукт.
«Не забыл-таки, кровопийца!» – мысленно воскликнул хозяин и, подтягивая без нужды брюки, с нарочитой гримасой обиды кивнул на дверь:
– Там, на выходе из шалаша… поставил, шоб остужалась.
Не до конца взбодрившийся участковый отодвинул его рукой и первым вышел из комнаты. Тот не успел сзади включить свет в темном проходе, как всё время выжидавший за дверью гусак с шипением вытянул вперед шею и с вздыбленными крыльями кинулся к лейтенанту.
– Кга-га-га… г-г-гад ты сапожный! Думаешь, раз власть, то и обижать всех нас можешь, га-га-га-а-а?! – хватанул его что есть силы за галифе и потащил к гусиной стайке. Мол, погогочите теперь и вы над этим смельчаком.
Тот от неожиданности попытался отскочить в сторону и споткнулся у самой пятилитровой баклажки. Растерянно зацепил её за ручку и почти на полусогнутых, поправляя другой рукой фуражку, матерно ринулся на улицу. Из наиболее приличных слов хозяин с гусаком только и услышали от него:
– … люблю твою мать, Октябрь, вместе с революцией той, гусями и самогоном. Всех вас… оптом и в розницу!
«Насчёт последнего-то, шо в баклажке, ты молоде-е-ец. Сделал, как я захотел», – весело подумал хозяин вслед шмыгнувшему за калитку лейтенанту.
Вернувшись на кухню, устало присел на топчан и словно ушёл за границу сновидений. Даже супруга не стала спозаранку будить: пусть, мол, вдосталь отдохнёт хотя бы в день своего юбилея. Накинула на себя рабочий халат и первым делом решила подоить их кормилицу-корову. Глянула на место, где стояло ведро, и удивлённо пожала плечами: «Не подарил же он его этому галифешнику». Огляделась вокруг посапывающего мужа и вышла в шалаш.
Отрешённо протирая заспанные глаза, взялась за ручку своей привычной ёмкости и мысленно буркнула: «Чё это, старый, сюда нАлил-то?... А-а-а, видать, не нужную воду из самовара, правильно». Уже на ходу открыла крышку и вылила содержимое в вырезанное из большой автопокрышки корыто. Гуси с весёлым гаганьем подошли к нему, остановились и небывало замолчали. Она же, тарабаня пустым ведром, поспешила к бурёнушке. А когда вернулась, Октябрь Иванович проснулся от дверного скрипа, потянулся вальяжно и посмотрел на жену.
– Ты случаем не маг, дедуля?! – воскликнула она. – К твоему рождению даже коровье молочко каким-то странным стало, сходу киснет, чё ли… А гуси, так те вооще от твоей воды отвернулись.
– Какой ещё там воды? – шевельнул он улыбкой усов.
– Да из ведра же, которое ты зачем-то в шалаш отсель переставил.
– И ё-ё-ё… пэрэсэтэ! – до надрыва гортани выкрикнул тот и, едва не сбив с ног пышнотелую жену, кинулся в шалаш. – Там же пер… пер-р-р-ресортица… самогон от мента спря-я-ятан!
«Ну, и прытким стал дед. Таким не помню его даже в дни нашего пацанства, когда убегали от сторожа колхозного сада», – ничего пока не понимая, весело подумала Клава. Но тут же услышала в свой адрес через настежь распахнутые двери более понятное обвинение:
– И ё-ё-ё… пэрэсэтэ! Та ворона накаркала, а эта, домашняя… эта всю мою ночную работу гусям под хвост…
Потерявший речевой ориентир, Октябрь Иванович шмыгнул носом и с дрожью в коленях присел у корыта. Увидел там остатки перемешанной с водой и птичьим помётом самогонки и покрылся холодным потом. Он застил ему глаза, покатился по обвалившимся щекам к уже и так увлажнённым ноздрями усам. «Вот подля-я-яна! – сдерживая смех и слёзы, подумал юбиляр. – Лучше бы отдал её лейтенанту заместо той воды… Глядишь, и меня бы сегодня угостил. А так не осталось старику даже запаха родного».
Разозлился вконец, взял ножовку и полез на дерево, где и сдержал своё вечернее слово. А ту, домашнюю «ворону», которая сейчас проплакивала свою виноватость, наказал по-другому – лишил её доступа к своей рублёвой заначке.