*** «Русь, ты вся поцелуй на морозе!»
Аудиокнига на Ютубе https://youtu.be/0wEazPYr-dk
Отрешённость от вещей и открытость для тайны никогда не придут к нам сами по себе, не выпадут на нашу долю случайно. М. Хайдеггер учил, что они уродятся лишь из неустанного и решительного мышления. Размышляя об истоках творчества и корнях Конрадина Крейцера, которые питала силами его родина, М. Хайдеггер обращал внимание соотечественников, что «это именно мы мыслим, когда мы осознаём себя здесь и сейчас людьми, призванными найти и подготовить путь в атомный век, через него и из него».
Это именно мы мыслим, осознавая себя здесь и сейчас людьми, размышляющими о словоновшестве и «Досках судьбы» Велимира Хлебникова. Это именно мы здесь и сейчас заняты осмыслением. Как говорил В. Маяковский: «вот с этой, с нынешней страницы». Этот выход на путь осмысления спасающий – спасающий мысль поэта от забвения, спасающий нас от утраты своей сущности в смеянствовании смеяльном, зверином быте и тяжёлой плоти, спасающий человека от волкодава атомного века.
«Если отрешённость от вещей и открытость для тайны пробудятся в нас, то мы выйдем в путь, который ведёт нас к новой почве для коренения и стояния. На этой почве творчество может пустить новые корни и принести плоды на века.
Так в другой век и несколько по-другому сбываются вновь слова Иогана Петера Гебела:
“Мы растения, которые – хотим ли мы осознать это или нет – должны корениться в земле, чтобы, поднявшись, цвести в эфире и приносить плоды”».
(М. Хайдеггер. «Отрешённость». С. 111)
* * *
Русь, ты вся поцелуй на морозе!
Синеют ночные дорози.
Синею молнией слиты уста,
Синеют вместе тот и та.
Ночами молния взлетает
Порой из ласки пары уст.
И шубы вдруг проворно
Обегает,
Синея, молния без чувств.
А ночь блестит умно и чорно.
1921
Ночь. Тьма.
Безъязыкость.
Бездна ничто.
Завеса бытия.
Историческое человечество глухо к знамениям. Бытийное мышление признаёт непредвидимый приход неподрасчётного – того, что должно свершиться, вопреки или благодаря наличной исторической необходимости. Присутствие поэта в историческом человечестве исходит из неотступного бытия истины, от которого истина бытия загорается здесь и сейчас в каждом потаённом источнике, хранящем мысль, послушную голосу бытия.
В сентябре 1908 года В. Хлебников подал прошение о переводе на факультет восточных языков по специальности санскритской словесности, позднее всё-таки перевёлся на историко-филологический факультет славяно-русского отделения. Он входит в круг поэтов-символистов и знакомится со своими ровесниками поэтами Н. Гумилёвым и А. Толстым, а М. Кузмина, старшего его на 13 лет, считает магистром, у которого в подмастерьях.
Не шалить!
Эй, молодчики-купчики,
Ветерок в голове!
В пугачёвском тулупчике
Я иду по Москве!
Не затем высока
Воля правды у нас,
В соболях – рысаках
Чтоб катались, глумясь.
Не затем у врага
Кровь лилась по дешёвке,
Чтоб несли жемчуга
Руки каждой торговки.
Не зубами скрипеть
Ночью долгою,
Буду плыть, буду петь
Доном – Волгою!
Я пошлю вперёд
Вечеровые уструги.
Кто со мною – в полёт?
А со мной – мои други!
Февраль 1922
В письме к матери в город Лубны Полтавской губернии 16 октября 1909 года он сообщает:
«Я познакомился почти со всеми молодыми литераторами Петербурга – Гумилёв, Ауслендер, Кузмин, Гофман, гр. Толстой, Гюнтер и др.
Моё стихотворение, вероятно, будет помещено в “Аполлоне”, новом <литературном> журнале, выходящем в Питере.
Дела с Университетом меня сильно утомляют и отнимают много времени.
Я подмастерье и мой учитель – Кузмин (автор “Александра Македонского” и др.). Гумилёв собирается ехать в Африку. Гюнтер (надежда немецкой литературы) собирается женить Кузмина на своей кузине. Граф Толстой собирается написать <роман> и освободиться от чужих влияний. У Гумилёва странные голубые глаза с чёрными зрачками. У Толстого вид современника Пушкина.
Некоторые пророчат мне большой успех. Но я сильно устал и постарел.
Целую и обнимаю всех лубнистов и одесситов».
В письме к брату в Одессу неделю спустя:
«Дорогой Шура! Как дела в Одессе?
Я пишу наскоро письмо. Я буду участвовать в “Академии поэтов”. Вяч. Иванов, М. Кузмин, Брюсов, Маковский её руководители. Я познакомился с Гюнтером, которого я полюбил, Гумилёвым, Толстым.
Я поправился. И хорошо смотрюсь.
Гумилёв написал “Данте”, которое тебе, я помню, понравилось. Напиши мне, что ты думаешь о <его> поэзии. Я очень <её> ценю за глубину, искренность и своеобразие, чего у меня
бедно.
Моё стихотворение в прозе будет печататься в “Аполлоне”. И я делаю вид, что очень рад, хотя равнодушен. Я пришлю тебе оттиск.
Я подмастерье знаменитого Кузмина. Он мой magister. Он написал “Подвиги Александра Македонского”.
Я пишу дневник моих встреч с поэтами.
Кланяйся Г. В. и всем».
(В. В. Хлебников. Мысли и заметки. Письма. С. 126, 128)
Стихотворение в прозе «О, сад, сад…» («Зверинец») в «Аполлоне» так и не вышло. Для поэта эта публикация была важна, хотя извещал брата, что равнодушен: был бы равнодушен, не писал бы о ней в обоих письмах ещё до печати.
В пору дуэли Н. С. Гумилёва с М. А. Волошиным (ноябрь 1909 года) пути юноши «Я – мир» и редакции журнала «Аполлон» разошлись навсегда.
Юноша Я – мир
Я клетка волоса или ума большого человека, которому имя – Россия.
Разве я не горд этим?
Он дышит, этот человек, и смотрит, он шевелит своими костями, когда толпы мне подобных кричат «долой» или «ура». Старый Рим, как муж, наклонился над смутной тёмной женственностью Севера и кинул свои семена в молодое женственное тело.
Разве я виноват, что во мне костяк римлянина?
Побеждать, завоё<вы>вать, владеть и подчиняться – вот завет моей старой крови.
1907
* * *
Я любоч жемчужностей смеха,
Я любоч леунностей греха.
Смехи-грехи – всё мое.
Сладок грех мне, сладко дно!
1908
Осенью 1909 года Виктор Хлебников даёт имени Велимир бытие. Поэзия, благодарная признательность и мыслящее узнавание взаимно обращены друг к другу и одновременно раздельны в нём.
Велимир – южнославянское имя, означающее «большой мир».
Забота об употреблении языка и долго хранимая безъязыкость высветляют новую область сказывания мыслящего в большом мире Велимира Хлебникова – математика, поэта, провидца. В бытии этого поэтического именования изначально уже исполнилась вся судьба его человеческого существа.
«Мышление бытия не ищет себе никакой опоры в сущем. Бытийное мышление чутко к неспешным знамениям неподрасчётного и признаёт в нём непредвидимый приход неотклонимого. Это мышление внимате¬льно к истине бытия и тем помогает бытию истины найти своё место в историческом человечестве. Такая помощь не добивается никаких успехов, потому что не нуждается в воздействии. Бытийное мышление помогает простой неотступностью присутствия, насколько от неё – без того чтобы она могла здесь распоряжаться или хотя бы знать об этом – загорается ей подобное.
Мысль, послушная голосу бытия, ищет ему слово, в котором скажет¬ся истина бытия. Только когда речь исторического человека возникает из этого слова, она весома. А когда она весома, ей обещано обеспечение беззвучного голоса потаённых источников. Мышление бытия стоит на страже этого слова и в такой осторожной строгости исполняет своё предназначение. Это – забота об употреблении языка. От долго храни¬мой безъязыкости и от тщательного прояснения высветляющейся в ней области приходит сказывание мыслящего. Того же происхождения – поэтическое именование. Поскольку, однако, “то же” тождественно то¬лько как различное, а поэзия и мысль наиболее чистым образом тож¬дественны в заботливости слова, они одновременно всего дальше раз¬делены в своём существе. Мыслящий даёт слово бытию. Поэт именует святое. Каким образом, осмысливаемые из существа бытия, поэзия, благодарная признательность и мыслящее узнавание взаимно обращены друг к другу и одновременно раздельны, должно, конечно, остаться здесь открытым. По-видимому, признательность и поэзия по-разному возникают из начальной мысли, которой они требуют, не умея всё же сами по себе быть мыслью.
Людям известно, конечно, многое об отношении философии к по¬эзии. Мы, однако, ничего не знаем о диалоге поэта и мыслителя, которые “на ближних вершинах живут, разделённые бездной”.
Одно из сущностных средоточий безъязыкости – ужас в смысле отшатывания, на который настраивает человека бездна ничто. Ничто как Другое сущему есть завеса бытия. В бытии изначально уже испол¬нилась всякая судьба сущего».
(М. Хайдеггер. Послесловие к: «Что такое метафизика?». С. 40–41)
* * *
Я и ты были серы ...
Возникали пенные женщины из тины.
В них было более истины,
Чем… меры.
1915 год. Конец октября.
Финский залив. Обед на даче Будбергов.
За столом сказано: Вера, дочь хозяина дома, – невеста банковского служащего. Он мысленно заплакал. Она налила вино, сказала:
– Курить – признак мужества. Курите. Ура!
Она прекрасна; сосредоточенно курит, шутит:
– Пойти, разве, и мне на войну?
Сестра рассмеялась.
Когда он кончил читать стихи, она сказала с улыбкой:
– Жалко!
Наливая вино, спросила:
– Вам можно?
Он краснел, благодарил и смотрел…
Через неделю, посмотрев на золотые и тяжёлые обручальные кольца, решил: «Неужто это сон и последнее испытание? Больше я никогда любить не буду!»
* * *
Кому сказатеньки,
Как важно жила барынька?
Нет, не важная барыня,
А, так сказать, лягушечка:
Толста, низка и в сарафане,
И дружбу вела большевитую
С сосновыми князьями.
И зеркальные топила
Обозначили следы,
Где она весной ступила,
Дева ветренной воды.
1908–1909
«Как женщину, ты родину любил», – сказал Н. А. Некрасов (1821–1877) о Н. А. Добролюбове (1836–1861) и ниже, одной строфой, раскрыл суть не столько аскетизма, сколько именно отрешённости от вещей: «Сознательно мирские наслажденья / Ты отвергал, ты чистоту хранил, / Ты жажде сердца не дал утоленья…»
Вера Будберг вышла замуж за банковского клерка, и дальнейшая судьба её неизвестна и неинтересна. Был ли её муж разорён после Октябрьского переворота, поставлен к стенке, голодал, или они спокойно дожили остаток дней в солнечной Калифорнии, – кому какое дело? Сколько их было? Кесарю кесарево. Само её имя сохранилось как мгновение жизни поэта и потонуло в ночи, умной и чорной, в безъязыкости, в бездне ничто.
* * *
Читаю известия с соседней звезды:
«Зазор!
Новость! На земном шаре
Без пролития одной капли крови
Основано Правительство Земного Шара
(В капле крови и море большом тонут суда).
Думают, что это очередной выход
Будетлян, этих больших паяцев Солнечного мира,
Чьи звонкие шутки так часто доносятся к нам, перелетев небо.
На события с Земли
Учёные устремили внимательные стёкла».
Я вскочил с места. Скомкал известия.
Какая ложь! Какая выдумка!
Ничего подобного.
Я просто на песке на берегу южного моря, где синели волны,
Написал мои числа,
И собралась толпа зевак. Я говорил:
Я больше божеств. Я больше небес. Вот переставим здесь, переменим знак,
И пали людей государства,
Столицы сделались пеплом, чтоб зеленела трава.
Я дешевле и удобнее богов.
Не требую войн и законов. Моё громадное преимущество.
Чёрным могучим быком я не гнался за смертною, не был оводом.
Я удобен, как перочинный нож, и потому сильнее божеств.
Возьмите меня вместо ваших небес.
Чёрточки – боги судьбы, созданные мной.
Также мне не надо кровавых жертв.
Это мои превосходства как мужчины и бога.
1920. 1921
…Столичная чиновница, тридцать лет верой и правдой высиживающая должность в министерстве образования, в приватной беседе с учителями словесности делится обширным знанием о быте и личной жизни писателей и поэтов:
– Что за люди? Пушкин – дуэлянт, Лермонтов – задира, проходу не давал, потому и убили. Гоголь – психический, Достоевский – игрок, в казино просаживал всё до копейки. У него и роман такой есть. Толстой с женой – кошка с собакой. Маяковский – шведская семья… Есенин – пьянь, скандалист, Блок – вечный девственник. Нет, с ними невозможно… Как с такими можно жить? Бедные женщины! – связались на свою голову.
– Мой век! – восклицал Анатолий Мариенгоф. – Молодой, горячий, буйный и философский.
Наш век, – скажем, – век клерков, недошивинок, чиновниц из прачечных министерства культуры и такого же образования, учащих страну, как родину любить надо. Совсем недавно вслед за золотом пушкинской поры и Серебряным веком русской поэзии и искусства наш век хотел блистать бронзой. Теперь, как ровная улыбка возрастной красотки, – металлокерамика.
Железные цветов побеги. Туши и тела железной дичи.
Так, под красным флагом прозаседали одну государственность, теперь под триколором прозаседуют оставшееся – «интеллигенции» подобного толка всё равно:
«Сам я рабочий по убеждениям. Я всегда говорил, что лучше умереть под красным знаменем, чем под забором. Под этим лозунгом можно объединить большое количество интеллигенции моего толка». (В. В. Маяковский. «Баня»)
Наш век… – хорошо, если не оловянный.
* * *
Старый, жёлтый,
Мохнатый лев
С глазами старого знакомого
Кривым ножом
Кому-то угрожал холодно.
И солнце – тучная девица – любит варенье –
Льву закатилось за плечо.
Железные цветов побеги,
Охотник оловянных рощ.
Железной дичи туши и тела
Вдоль стен висели
– Железный урожай труда
В деревьях оловянных.
1921
В январе 1914 года в рецензии на первый авторский сборник В. В. Хлебникова с громким названием «Рев!» Н. С. Гумилёв писал:
«Как поэт, Виктор Хлебников заклинательно любит природу. Он никогда не доволен тем, что есть. Его олень превращается в плотоядного зверя, он видит, как на “вернисаже” оживают мёртвые птицы на шляпах дам, как c людей спадают одежды и превращаются – шерстяные в овец, льняные в голубые цветочки льна.
Он любит и умеет говорить о давнопрошедших временах, пользоваться их образами. Например, его первобытный человек рассказывает:
…Что было со мной
Недавней порой?
Зверь, с рёвом гаркая
(Страшный прыжок,
Дыханье жаркое),
Лицо ожог.
Гибель какая!
Дыханье дикое,
Глазами сверкая,
Морда великая…
Но нож мой спас,
Не то я погиб.
На этот раз
Был след ушиб.
И в ритмах, и в путанице синтаксиса так и видишь испуганного дикаря, слышишь его взволнованные речи.
Несколько наивный шовинизм дал много ценного поэзии Хлебникова. Он ощущает Россию, как азиатскую страну (хотя и не приглашает её учиться мудрости у татар), утверждает её самобытность и борется с европейскими веяниями. Многие его строки кажутся обрывками какого-то большого, никогда не написанного эпоса:
Мы водяному деду стаей,
Шутя, почешем с смехом пятки,
Его семья простая
Была у нас на святки.
Слабее всего его шутки, которые производят впечатление не смеха, а конвульсий. А шутит он часто и всегда некстати. Когда любовник Юноны называет её “тётенька милая”, когда кто-то говорит: “от восторга выпала моя челюсть”, грустно за поэта.
В общем В. Хлебников нашёл свой путь и, идя по нему, он может сделаться поэтом значительным. Тем печальнее видеть, какую шумиху подняли вокруг его творчества, как заимствуют у него не его достижения, а его срывы, которых, увы, слишком много. Ему самому ещё надо много учиться, хотя бы только у самого себя, и те, кто раздувают его неокрепшее дарование, рискуют, что оно в конце концов лопнет».
(Н. С. Гумилёв. «Письма о русской поэзии». С. 173)
Печальная новость
8 апреля 1916
Как! И я, верх неги,
Я, оскорблённый за людей, что они такие,
Я, вскормленный лучшими зорями России,
Я, повитой лучшими свистами птиц,
Свидетели: вы, лебеди, дрозды и журавли! –
Во сне провлекший свои дни,
Я тоже возьму ружьё (оно большое и глупое,
Тяжелее почерка)
И буду шагать по дороге,
Отбивая в сутки 365317 ударов – ровно.
И устрою из черепа брызги,
И забуду о милом государстве 22-летних,
Свободном от глупости возрастов старших,
Отцов семейства
(общественные пороки возрастов старших),
Я, написавший столько песен,
Что их хватит на мост до серебряного месяца…
Нет! Нет! Волшебницы
Дар есть у меня, сестры небоглазой.
С ним я распутаю нить человечества,
Не проигравшего глупо
Вещих эллинов грёз,
Хотя мы летаем.
Я ж негодую на то, что слова нет у меня,
Чтобы воспеть мне изменившую избранницу сердца.
Нет, в плену я у старцев злобных,
Хотя я лишь кролик пугливый и дикий,
А не король государства времён,
Как называют меня люди:
Шаг небольшой, только ик
И упавшее о, кольцо золотое,
Что катится по полу.
1916
25 мая 1917 года на параде в день «Займа свободы» грузовик под плакатом «Против войны» с Председателями Земного Шара Велимиром Хлебниковым, Петниковым и Владимиром Маяковским (он запрыгнул в кузов под аркой Главного штаба) вырывается из колонны и мчит, мчит вдоль Невы в будущее.
Велимир торжествует.
Улыбаясь, он читает стихи:
Вчера я молвил: «Гуля! гуля!»
И войны прилетели и клевали
Из рук моих зерно.
И ящер-зеленак на стуле
Целует жалом ноготь крали.
Но в чёрных чоботах «оно».
И два прекрасных богоеда
Ширяли крыльями небес.
После чего на болотистой почве Невы появляется знамя Председателей Земного Шара.
Они трубили: «Мы – победа,
Но нас бичами гонит бес».
И надо мной склонился дёдер,
Покрытый перьями гробов,
И с мышеловкою у бёдер
И с мышью судеб меж зубов.
Смотрю: извилистая трость
И старые синеющие зины,
Но белая, как лебедь, кость
Вертляво зетит из корзины.
Я вскрикнул: «Горе! Мышелов!
Зачем судьбу устами держишь?»
Но он ответил: «Судьболов
Я и меры чисел самодержец».
Но клюв звезды хвостатой
Клевал меня в ладонь.
О, жестокан, мечтою ратуй,
Где звёздной шкурой блещет конь.
И войны крыльями черпали мой стакан
Среди рядов берёз.
И менямолки: «Жестокан!
Не будь, не будь убийцей грёз!»
Кружась волшебною жемжуркой,
Они кричали: «Веле! Веле!»
Венчали бабочку и турку
И все заметно порыжели.
Верхом на мареве убийца войн,
Судья зараз, чумных зараз,
Ударил костью в синий таз.
Но ты червонною сорочкой
Гордися, стиснув удила,
Тебя так плаха родила,
И ты чернеешь взоров точкой.
Сверкнув летучей заревницей,
Копытом упирался в зень.
Со скрипкой чум приходит день
И в горло соловья кокует.
И то, где ты, созвездие, лишь пенка,
В него упёрлися два зенка.
А сей в одежде ясных парч
Держал мой череп, точно харч.
И мавы в лиственных одеждах,
Чьи зебри мяса лишены,
И с пляской юноши на веждах
Гордились обликом жены.
Как рыбы в сетях, – в паутинах
Зелёно-чёрных волосов,
На лапах шествуя утиных,
Запели про страну усов.
1917
Первая русская женщина-профессор математики Софья Васильевна Ковалевская (1850–1891) своим даром числа, полагала, была обязана тому, что стены её детской в усадьбе Полибино случайно, из-за нехватки обоев, были оклеены страницами из трудов её дяди, профессора Остроградского, по высшей алгебре. Семилетний ребёнок, конечно, не разбирал знаки равенств, степени, скобки, иксы и дифференциалы, которые представлялись чем-то волшебным и неподрасчётным, но именно их начертания оказали решающее влияние на её судьбу – она проникла в тайну неведомых загадочных знаков. И равновесие кольца Сатурна – как это возможно? – получило решение во втором приближении. В 1889 году за решение задачи о вращении тяжёлого несимметричного волчка Парижская академия присудила С. В. Ковалевской большую премию.
«Говорят, что стихи должны быть понятны, – рассуждал “король государства времён”. – Так <понятна вывеска на> улице, на которой ясным и простым языком написано: “Здесь продаются…”. <Но вывеска> ещё не есть стихи. А она понятна. С другой стороны, почему заговоры, заклинания так называемой волшебной речи, священный язык язычества, эти “шагадам, магадам, выгадам, пиц, пац, пацу” – суть вереницы набора слогов, в котором рассудок не может дать себе отчёта, и являются как бы заумным языком в народном слове? Между тем этим непонятным словам приписывается наибольшая власть над человеком, чары ворожбы, прямое влияние на судьбы человека. В них сосредоточена наибольшая чара. Им предписывается власть руководить добром и злом и управлять сердцем нежных. Молитвы многих народов написаны на языке, непонятном для молящихся. Разве индус понимает Веды? Старославянский язык непонятен русскому. Латинский – поляку и чеху. Но написанная на латинском языке молитва действует не менее сильно, чем вывеска. Таким образом, волшебная речь заговоров и заклинаний не хочет иметь своим судьёй будничный рассудок». (В. В. Хлебников. «Говорят, что стихи должны быть понятны…». С. 274).
* * *
Город, где люди прячутся от безумия,
И оно преследует города, как лицо убитой
С широко раскрытыми зрачками,
С немного приподнятыми кудрями.
Город, где, спасаясь от сластолюбивых коз,
Души украшают себя шипами
И горькими ядами, мечтая стать несъедобными.
Дом, но красивое, красивое где?
Город, где в таинственном браке и блуде
Люда и вещи
Зачинается Нечто без имени,
Странное нечто, нечто странное…
Город, где рука корзинщика
Остругивает души от листьев и всего лишнего,
Чтобы сплести из них корзину
Для ношения золотистых плодов? рыбы?
Или грязного белья каких-то небесинь?
Что тонко ощущено человеком у дальнего моря,
Возвещающим кончину мира
С высокой сосны,
Так как уходит человек
И приходит Нечто.
Но таинственным образом
Колышки, вошедшие в корзину,
Относятся надменно над вольными лозами,
Так как признали силу плетущих рук за свою собственную.
Город, где…
1909
Убийца войн, автор «Усмеяльных смехачей», он обрёл свободу от вещей, полюбив выражения вида квадратного корня из минус единицы, которые, как замечено, отвергают прошлое. Не разнотствуя с Богом до миротворения, он делается шире возможного, данного природой, и, простирая закон мнимых чисел над пустотой, надеется видеть «народ божичей», зоревеющих вечностью и созидающих Бога.
«Обратимте наши очи к лучам земных воль, – предлагает он, изведав, что слова суть лишь слышимые числа нашего бытия; – если же мы воспользуемся заимствованным светом, то на нашу долю останется навий свет, добрые же лучи останутся на потребу соседним народам.
Мы не должны быть нищи близостью к божеству – даже отрицаемому, даже лишь волимому». (В. В. Хлебников. «Курган Святогора». С. 26).
Что ему жизнь? Ему, проникшему в особую природу числа и волящему ныне познания от «древа мнимых чисел».
Решт
Дети пекут улыбки больших глаз
Жаровнями тёмных ресниц
И подают случайным прохожим.
Лотки со льдом, бобы и жмыхи,
И залежи кувшинов голубых,
Чей камень полон синевы.
То камнеломни цвета голубого
Для путника случайного.
Темнеет сумрак, быстро пав.
И запечатанным вином
Проходят жёны мимо улиц.
1921
Дети пекут улыбки больших глаз жаровнями тёмных ресниц: они должны корениться в земле, чтобы, поднявшись, цвести в эфире и приносить плоды.
Дети своего века – Софья Ковалевская, Велимир Хлебников, Николай Гумилёв, Сергей Есенин – как чада Маврикийского древа, как открытый глаз атома, океан островов, светят в культуре, послушно хранящей тайну Того, «кто, словно древо Игдразиль, пророс главою семью семь вселенных…»
* * *
Я умер и засмеялся.
Просто большое стало малым, малое большим.
Просто во всех членах уравнения бытия знак “да” заменился знаком “нет”.
Таинственная нить уводила меня в мир бытия, и я узнавал вселенную внутри моего кровяного шарика.
Я узнавал главное ядро своей мысли как величественное небо, в котором я нахожусь.
Запах времени соединял меня с той работой, которой я <не верил> перед тем как потонул, увлечённый её ничтожеством.
Теперь она висела, пересечённая тучей, как громадная полоса неба, заключавшая <текучие> туманы и воздух и звёздные кучи.
Одна звёздная куча светила, как открытый глаз атома.
И я понял, что всё остаётся по-старому, но только я смотрю на мир против течения.
Я вишу, как нетопырь своего собственного “я”.
Я полетел к родным.
Я бросал в них лоскуты бумаги, звенел по струнам.
Заметив колокольчики, привязанные к ниткам, я дёргал за нитку.
Я настойчиво кричал “ау” из-под блюдечка, но никто мне не отвечал; тогда закрыл глаза крыльями и умер второй раз, прорыдав: как скорбен этот мир!
1922
«Природа-мать! когда б таких людей / Ты иногда не посылала миру, / Заглохла б нива жизни…» (Н. А. Некрасов).
28 октября 1885 года в семье попечителя округа Владимира Хлебникова в селе Тундутове Малодербетовского улуса Астраханской губернии родился сын Виктор – орнитолог, числяр, поэт, отрешённый от вещей и открытый для тайны повелитель мира.
* * *
Меня окружали степь, цветы, ревучие верблюды,
Круглообразные кибитки,
Моря овец, чьи лица однообразно-худы,
Огнём крыла пестрящие простор удоды –
Пустыни неба гордые пожитки.
Так дни текли, за ними годы.
Отец, далёких гроза сайгаков,
Стяжал благодарность калмыков.
Порой под охраной надёжной казаков
Углублялся в глушь степную караван.
Разбои разнообразили пустыни мир,
И вороны кружили, чуя пир,
Когда бряцала медь оков.
Ручные вороны клевали
Из рук моих мясную пищу,
Их вольнолюбивее едва ли
Отроки, обречённые топорищу.
Досуг со мною коротая,
С звенящим криком: «сирота я»,
Летела лебедь, склоняя шею,
Я жил, природа, вместе с нею.
Пояс казаков с узорной резьбой
Мне говорил о серебре далёких рек,
Порой зарницей вспыхнувший разбой, –
Вот что наполняло мою душу, человек.
1909
БИБЛИОГРАФИЯ
1. Бибихин В. В. Примечания переводчика // М. Хайдеггер. Бытие и время. М.: Ad marginem, 1997. С. 448–451.
2. Гулыга А. В. Немецкая классическая философия. М.: Рольф, 2001.
3. Гумилёв Н. С. Письма о русской поэзии. М.: Современник, 1990. 383 с.
4. Маяковский В. В. Велимир Хлебников // Полное собрание сочинений в 13 томах. Том 12. Статьи, заметки, стенограммы выступлений. М.: ГИХЛ, 1960.
5. Недошивин В. М. Прогулки по Серебряному веку: Санкт-Петербург. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2014. 508 с.
6. Пощёчина общественному вкусу. 18 декабря 1912 года.
7. Пригожин И. Р. От существующего к возникающему. Время и сложность в физических науках. М.: Наука, 1985.
8. Пригожин И. Р. Очеловечивание человека, креативность природы и креативность человека // Вызов познанию: стратегии развития науки в современном мире. М.: Наука, 2004.
9. Соловьёв О. Б. Понимание и культура: Интенции понимания в социокультурной среде. Saarbrucken: LAMBERT Academic Publishing, 2011.
10. Сологуб Ф. Звериный быт. http://www.fsologub.ru/lib/short-story/short-story_26.html
11. Тынянов Ю. О Хлебникове. http://polit.ru/article/2005/11/09/hlebnikov/
12. Хайдеггер М. Отрешённость // М. Хайдеггер. Разговор на просёлочной дороге. М.: «Высшая школа», 1991. С. 102–111.
13. Хайдеггер М. Послесловие к: «Что такое метафизика?» // М. Хайдеггер. Время и бытие. М.: Республика, 1993. С. 36–41.
14. Хлебников В. В. «Говорят, что стихи должны быть понятны…» // Собрание сочинений: В 6 тт. Т. 6. Книга первая. Статьи (наброски). Учёные труды. Воззвания. Открытые письма. Выступления. 1904–1922. М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 274–276.
15. Хлебников В. В. Доски Судьбы // Собрание сочинений: В 6 тт. Т. 6. Книга вторая. «Доски Судьбы» (избранные страницы). Мысли и заметки. Письма и другие автобиографические материалы. 1897–1922. М.: ИМЛИ РАН, 2006.
16. Хлебников В. В. Курган Святогора // Собрание сочинений: В 6 тт. Т. 6. Книга первая. Статьи (наброски). Учёные труды. Воззвания. Открытые письма. Выступления. 1904–1922. М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 22–27.
17. Хлебников В. В. Мы и дома // Собрание сочинений: В 6 тт. Т. 6. Книга первая. М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 229–238.
18. Хлебников В. В. Наша основа // Собрание сочинений: В 6 тт. Т. 6. Книга первая. М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 167–180.
19. Хлебников В. В. Образчик словоновшеств в языке // Собрание сочинений: В 6 тт. Т. 6. Книга первая. М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 28–30.
20. Хлебников В. В. Октябрь на Неве // Собрание сочинений: В 6 тт. Т. 5. Стихотворения в прозе. Рассказы, повести, очерки. Сверхповести. 1904–1922. М.: ИМЛИ РАН, 2004. С. 179–186.
21. Хлебников В. В. О современной поэзии // Собрание сочинений: В 6 тт. Т. 6. Книга первая. М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 182–184.
22. Хлебников В. В. Свояси // Собрание сочинений: В 6 тт. Т. 1. Литературная автобиография. Стихотворения 1904–1916. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 7–9.
23. Хлебников В. В. Слово как таковое / А. Кручёных, В. Хлебников // В. В. Хлебников. Собрание сочинений: В 6 тт. Т. 6. Книга первая. М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 337.
24. Якобсон Р. О. Новейшая русская поэзия. Набросок первый: подступы к Хлебникову. См.: http://philologos.narod.ru/classics/jakobson-nrp.htm
Аудиокнига на Ютубе https://youtu.be/0wEazPYr-dk
http://www.ponimanie555.tora.ru/paladins/chapt_4_5.htm