Н О Ч Н Ы Е К О С Т Р Ы
В тот день папа вернулся с работы раньше обычного. В начале 60-х суббота была рабочим, хотя и сокращенным днем. Отцу разрешили сократить его еще больше. Причина для этого была “очень серьезная”: мы собирались на рыбалку, и не просто “на рыбалку”, а “на рыбалку с ночевкой”. До тех пор ночевать у реки мне не доводилось, и ожидал я папу с большим нетерпением.
Быстро пообедав, отец вышел во двор.
– Колесо у коляски спустило? – спросил он меня.
Только сейчас я заметил, что шина на одном из колес мотоцикла промялась до обода.
– Все. Менять! – решил отец и озабоченно посмотрел на часы: – Время у нас есть?
Папа приподнял коляску, а я, по его указанию, уложил снизу один на другой несколько кирпичей. Колесо повисло над землей.
Достав из багажника инструмент, отец отвернул большую гайку и затем потянул колесо на себя. Никакого эффекта. Папа дернул сильнее. Результат тот же.
Я с опаской поглядывал, как раскачиваются кирпичи. Если они рассыпятся, а колесо сорвется, то коляска свалится прямо на ось.
После очередного сильного рывка пирамида действительно рухнула. Но ничего не случилось: колесо оставалось на месте.
– Все, – папа навернул на ось недавно снятую гайку и достал из багажника насос. – Нужда заставит – сменим.
Спешил отец не только потому, что хотел застать “вечерний клев”. Дело в том, что с нами должен был отправиться папин товарищ – “дядя Миша”, как я его называл. И время выезда было обговорено заранее.
Вот уже звонит телефон. Конечно, это дядя Миша.
– Лева просится? – спросил папа в трубку. – Возьмем. Немного тесно им будет в коляске, но ничего.
– Сын дяди Миши хочет с нами, – объяснил мне отец. – Ну, я поехал за ними.
Вскоре они подкатили втроем. Я познакомился с Левой. Сколько ему тогда было лет? Не знаю. Может быть, тринадцать или четырнадцать? Но мне он казался очень большим, почти взрослым.
Стали укладывать вещи.
Собирая в дальний путь 8-летнего сыночка, мама постаралась, чтобы в лесу, у воды ему было тепло и уютно. Среди того, что поместилось в багажник, было и пальтишко, и два одеяла, и даже маленькая подушка.
Наконец все готово. Из коляски торчат концы длинных бамбуковых удилищ. Складные удилища были тогда большой редкостью, а о телескопических никто даже не слышал. Еще одна подкачка злополучной шины, и мы занимаем места. Провожающие – мама, бабушка, сестренка, соседка – стоят у калитки. Слышны последние напутствия: не простудите,… не утонул чтобы,… не потеряйте… . Все это, конечно, обо мне.
– Скорость – 160 километров в час! – весело отвечает им папа, и мотоцикл трогается.
Приподнявшись с сиденья, чтобы лучше видеть спидометр, Лева вслух комментирует:
– Двадцать,… тридцать,… сорок… .
Однако дальше сорока, в направлении крайней отметки спидометра – “160 км/час” – стрелка не пошла. На извилистых, да еще к тому же не асфальтированных улочках, по которым нам пришлось ехать вначале, особенно не разгонишься.
Но вот позади железнодорожный переезд, и мы – на Горьковской трассе.
Погода стояла солнечная. Проносились мимо деревья и кустарники, справа тянулись телеграфные столбы. На папиной непокрытой голове поблескивали стелами немецкие танкистские очки – военный трофей. Никакой каски или шлема у отца не было. В ту пору их можно было увидеть разве что у гонщиков. Ветер развевал еще густую тогда папину шевелюру.
Взрослые разговаривали. Отец объяснял дяде Мише, который сидел у него за спиной, что если на большой скорости оглянуться назад, то, как ни старайся удерживать руль прямо, мотоцикл все равно окажется в кювете.
– Зачем же ты оборачиваешься? – заволновался дядя Миша.
– Это только на большой скорости, – успокоил товарища отец.
Через 20 километров папа свернул с трассы влево.
Впрочем, это я сейчас знаю, что “через 20 километров”. Тогда же представление о том, где мы находимся и куда едем, у меня было весьма смутное.
А путь наш лежал на Пустынские озера. Есть в глухом лесном уголке Арзамасского района водоемы с таким названием. Через озера протекает речка Сережа. Она в этих краях еще совсем небольшая, зачастую ее можно перейти вброд. А вот озера… Это – настоящий оазис в наших, в общем-то сухопутных местах. Здесь гудят лодочные моторы, плещутся волны, подмывая корни вековых сосен, а в селе Старая Пустынь, что раскинулось рядом, в любом доме всегда найдется рыба для ухи.
Но все это я узнал много позже. А тогда слова “Пустынские озера” звучали для меня примерно так же, как “пустыня” – что-то очень далекое и трудно представляемое.
Итак, через 20 километров папа свернул с трассы влево. Асфальта здесь уже не было. Перед нами лежала булыжная дорога. На этом повороте мы сделали первую остановку для подкачки. Дядя Миша и папа по очереди работали насосом. Лева вслух считал движения поршня. Двое мальчишек наблюдали за нами.
– Это чья картошка? – обратился к ним дядя Миша, имея в виду картофельное поле, зеленевшее рядом.
Вопрос дядя Миша задал не случайно. Еще дома он обещал накормить всех печеной картошкой. Причем клубни предполагалось “где-то” накопать. Не знаю, какой ответ ожидал услышать дядя Миша. Может быть, думал, что мальчишки скажут: “Ничья”? Но мальчишки промолчали, и картошка осталась не потревоженной.
Ехать вдвоем в коляске с Левой было совсем не то, что с мамой. Мама, когда мы оказывались в мотоцикле рядом, старалась сесть так, чтобы мне не было тесно. Лева же расположился свободно, прижав меня к борту. Жесткий край давил бок.
На ухабистой булыжной дороге нас сильно трясло, и было решено спуститься вниз, где слева, рядом с насыпью пролегала пыльная грунтовка. Однако первый спуск папа заметил слишком поздно. Но следующий съезд мы уже не проскочили. Теперь позади нас повис густой коричневый шлейф. Я смотрел, как переднее колесо разрезает пушистый слой пыли. Коричневые волны обтекали шину с обеих сторон, ударялись в резиновый брызговик, струей улетали назад. Между мотоциклом и коляской пыль, залетевшая сюда,
поднималась вверх, оседала на папиных и дядимишиных ботинках и брюках.
Но главные испытания нас только ожидали.
Остались позади еще один железнодорожный переезд, большие села, названия которых я еще не знал, обширные поля и луга. И тут мотоцикл въехал в песок. Это не была “дорога, покрытая песком”, не “песок на дороге”, а именно “песок”. Желтый, сыпучий, он заполнял всю колею доверху. Слева и справа поднимался хвойный лес, ближе к нам песчаный грунт покрывала редкая полегшая трава, зеленели молодые сосенки. А впереди лежало перемолоченное колесами желтое месиво.
Мотоцикл сразу пошел тяжело. Его бросало из стороны в сторону. Порой он совсем застревал. Тогда общими усилиями мы освобождали его, проталкивали под натужный рев двигателя на несколько метров и вновь занимали свои места.
В мои ботинки набивался песок, и в коляске я снимал их, оставаясь в носках до следующей остановки.
Мотор стал перегреваться. Цилиндры, когда их касались мокрыми пальцами, шипели, как утюги.
Жара действовала и на нас. Хотелось пить. Фляжки тогда еще распространены не были, и вместо них мы взяли с собой две темно-зеленые стеклянные бутылки, заткнутые “бумажкой”. В жаркую погоду, да еще с такой физической нагрузкой, запасы воды стали быстро таять. К счастью, на пути встретился колодец. Стоял он совсем рядом с колеей, к “журавлю” его была прикручена проволокой обычная бутылка. Нам с Левой колодезную воду давать не решились, ее пили только папы. А мы утоляли жажду остатками, взятыми из дома.
Мотоцикл в очередной раз застрял. Заднее колесо зарылось в песок по выхлопные трубы. Коляску вынесло с колеи и посадило днищем на гребень песка.
Папа выключил зажигание, но мотор продолжал работать. Отец совсем вынул ключ из замка. Это, естественно, ничего не дало. Мы растерянно стояли, не зная, что еще выключить. Наконец папа что-то тронул в моторе. Двигатель громко стрельнул и умолк.
– Только когда воздух перекрыл заслонкой, заглох, – пояснил отец.
О существовании воздушной заслонки я еще не знал, и авторитет папы как мотоциклиста вырос в моих глазах еще больше.
Ждать, пока двигатель остынет, у нас времени не было. Уже вечерело, а сколько мы провозимся на такой дороге, сказать было трудно. Освободили мотоцикл из песчаного плена, постояли минут пять, охлаждая цилиндры струей воздуха из насоса, и двинулись дальше. Теперь заслонкой приходилось пользоваться при каждой остановке.
Однако все когда-то заканчивается. Дорога выбежала из леса и потянулась вверх, туда, где на склоне холма расположились дома большого села. Это была Старая Пустынь.
Грунт пошел твердый, глинистый. И мотоцикл больше не застревал. Он лишь натужно гудел перегретым мотором, забираясь все выше и выше. Затем – несколько поворотов на деревенских улицах, справа и слева глядят темными окнами дома. И дорога повела вниз. На спуске папа выключил зажигание, чтобы хоть немного охладить мотор. Но перекрыть на ходу заслонку он не мог, а останавливаться ради этого не стал. И мотоцикл катился под уклон, продолжая постукивать двигателем.
Наконец мы почти у цели. Уже довольно поздно. Я как-то не заметил, когда закончился день. А между тем, солнце давно за горизонтом. Темнеет. Повеяло ночным холодом.
Заглушив мотор, папа отправляется на разведку, а мы втроем остаемся около мотоцикла. Недалеко от нас пролегает какое-то русло, по поверхности плавают груды сухого камыша.
– Это Сережу так загадили? – спросил Лева дядю Мишу.
– Нет, – ответил тот сыну. – Это рукав, старица.
Папы, как мне показалось, не было долго. Я начал беспокоиться. Леве хорошо, его папа тут, рядом. А вдруг мой не вернется?
Но все обошлось. Увидев знакомый силуэт, я выбрался из коляски и поспешил навстречу отцу. Обуваться не стал, и носки сразу стали мокрыми.
– Ты куда босиком! – прикрикнул на меня папа. – Не видишь, роса уже выпала?
Взрослые посовещались. Все сели по местам. Снова заработал двигатель. Но ехали мы не долго. В вечерних сумерках возникли кусты, за которыми блеснула вода. Папа заглушил мотор.
– Рыбой пахнет? – спросил дядя Миша у сына. И пояснил папе: – Он у меня приучен…
Не помню, что ответил “приученный” Лева, но времени менять место у нас все равно не было. Папа с дядей Мишей отправились на поиски дров. Успели засветло едва-едва. Так что ужинали мы уже в темноте, у костра. Расстелили одно из одеял, расположились кружком, достали снедь. Отрезав ломоть от батона, дядя Миша протянул его сыну:
– На, рубай батон!
Как ни странно, но у дяди Миши с Левой ничего, кроме батона и нескольких плавленых сырков, с собой не оказалось. Зато у нас с папой было все, “как надо”: и вкрутую сваренные яйца, и помидоры, и огурцы – свежие и малосольные. Мама даже положила для меня немного копченой колбасы, но ее отложили до завтра.
Конечно, стол был общим. Лишь от малосольных огурцов дядя Миша отказался:
– Я ем их только сразу из банки, – сказал он.
Сейчас, оценивая наши тогдашние припасы с точки зрения бывалого туриста, я могу сказать, что даже у нас с папой они были подобраны не лучшим образом. Мы взяли с собой то, что обычно берут при воскресных вылазках на природу. Почему-то никто не подумал о возможности приготовить еду на костре. Ту же картошку, которую дядя Миша собирался печь, мы могли бы сварить в кастрюльке или маленьком ведерке (котелка тогда у нас еще не было). Причем, картошку можно было захватить с собой, а не делать сомнительный расчет на чужие поля. Про чай и говорить нечего. Какой уж там чай, заварка, если, испытывая недостаток в питьевой воде, мы не догадались зачерпнуть в озере небольшим ведерком, взятым нами для рыбы, и повесить его над огнем.
Ужин окончен. Пора готовиться к ночлегу. Папа нарезал ножом свежих зеленых веток и уложил их в коляске мотоцикла, который стоял в удалении. Постелил одно из одеял, кинул на сиденье подушечку:
– Ложись, сынок!
Укрытый сверху пальтишком, я закрыл глаза. Но мне не спалось. Откуда-то доносился звук автомобильного мотора. Он то удалялся, то опять нарастал. Кто это ездит? Зачем? Вот вроде затихло. Но потом шум машины послышался совсем рядом. Показалось, что мотоцикл слегка покачивается, накреняется. Прицепили на буксир и теперь увозят? Вместе со мной?! Осторожно выглядываю из коляски. Нет. Никуда я не еду. Куст, слабо освещенный неровным далеким светом, стоит неподвижно. А вот и костер, рядом видны темные фигуры. Кто-то поднимается и направляется ко мне.
– Не спишь? – склоняется отец.
– Что это гудит?
– Это машины на той стороне трубы возят.
Я знал, что от Пустынских озер к Арзамасу прокладывается водовод. А слова “на той стороне” меня успокоили. Но спать все равно не хотелось. Отец вернулся к костру, и я лежал, то закрывая глаза, то глядя в небо на яркие августовские звезды.
Папа вновь подошел ко мне.
– Не холодно? Пойдем к костру?
Я быстро обулся и выбрался из коляски. Отец принес одеяльце и подушечку:
– Ложись?
Но я решил посидеть.
Наши спутники спали, укрыв головы пальто, и мы с папой разговаривали тихо. Однако дядя Миша все равно приподнялся, сделал глоток из кружки, что стояла возле него, а остатки небрежно выплеснул в сторону.
– Из озер пьешь? – догадался папа.
Вода в озерах и Сереже чистейшая. Сел и деревень здесь очень мало. Лес, лес и лес. Потом мне приходилось видеть, как местные жители пьют воду из озер, словно из родника, черпая ее, порой, просто пригоршнями.
– Не спит? – кивнул на меня дядя Миша.
– Не спит. Ну как, нормально устроились?
– Нормально. Только вот о мотоцикле беспокоюсь.
– Мотоцикл будет в порядке, – уверенно сказал папа. – Остынет к утру, и все станет нормально.
– Ну, разбудишь меня, когда захочешь спать.
– Спи. Я, наверное, совсем не буду ложиться. – И папа принялся поправлять костер.
Может быть, на меня повлияла необычная ночная обстановка, или сказались впечатления сложного пути, но только спать мне совсем не хотелось. Я смотрел на огонь, на выступающие из темноты кусты, на то, что делает папа.
Костер, которому предстояло гореть всю ночь, был не таким, какие мы разводили при воскресных выходах в лес. Там он служил для забавы, а здесь – для света и тепла. И дрова сейчас использовались другие, не хворост и палки, а длинные толстые жерди, стволы небольших высохших деревьев. Одним концом они находились в огне, и папа передвигал их по мере прогорания. Помню, на одном из таких стволов где-то с середины начинались ветки с сухими желтыми листьями. И я ждал, когда настанет пора класть в огонь эту часть, заранее представляя, как с треском взметнется вверх пламя. Но папа, когда сгорел весь оголенный участок, откинул остаток в сторону.
Дров запасли маловато, и отец раза два уходил от огня. Может от того, что в этом месте до нас никто не останавливался, но проблем у папы не возникало, он каждый раз возвращался с дровами.
Постепенно светало. Уже стали угадываться дома в селе, которое было совсем недалеко. И тут тишину нарушил петушиный крик. Его подхватил другой. А затем поднялся гомон. Не знаю, сколько он продолжался – минуту, может – две, а потом сразу оборвался.
– Петухи прокричали. Рассвет, – улыбнулся мне папа.
Что петухи кричат по утрам, я уже знал. Но услышать это наяву мне довелось тогда в первый и, замечу, до сих пор в единственный раз. Не знаю, то ли петухов стало меньше, то ли сплю я в палатке по утрам крепко, а скорее всего не пришлось с той поры останавливаться так близко от деревенских домов.
Светало все больше. Появился туман. Особенно много было его над водой.
Подняли головы наши спутники. Лева спросонок моргал глазами, оглядывался вокруг.
Взрослые, забрав удочки, ушли вниз, к воде. А мы, мальчишки, остались у огня. Теперь главным костровым стал Лева. Дров к этому времени почти не было, и когда сгорели остатки, моему приятелю пришлось отправиться на поиски.
Вообще-то костер нам был сейчас ни к чему: светло и, вроде, не холодно. Но Леве, который ночь проспал, нравился сам процесс поддержания огня. А я уже насиделся у костра. Поэтому вскоре ушел смотреть, как дела у папы и дяди Миши.
Рыбаки сидели у воды неподалеку друг от друга. Оба глядели на неподвижные поплавки.
Я походил вдоль берега, посматривая сверху то на одного, то на другого, а затем остановился против папы. Над водой бежали космы тумана, с листьев свисали капли росы.
– Костя, – вдруг позвал меня дядя Миша. – Иди, возьми рыбу и принеси ведро.
Оказывается, пока я наблюдал за папой, у дяди Миши “клюнуло”.
Удочку дядя Миша “дернул” через голову, так что теперь и удилище, и леска лежали на земле за его спиной, вытянувшись в одну линию. А рыба сорвалась с крючка и отлетела еще дальше. Я даже не сразу ее нашел.
Посмотреть на улов подошел Лева. Поднялся наверх папа. Дядя Миша зачерпнул в ведерко воду, и рыбка была пущена туда.
Легкий переполох, поднятый первой добычей, улегся. Папа и дядя Миша вновь занялись удочками, Лева вернулся к костру, а я – к берегу. Рыбаки ждали продолжения. Однако время шло, а клев не возобновлялся.
Убедившись, что их присутствие рядом с удочками на результатах рыбалки никак не сказывается, дядя Миша и папа выбрались наверх.
– Где Лева? – спросил меня дядя Миша. И добавил, обращаясь к папе: – Хочу дать ему задание.
– Картошку? – папа посмотрел на открывшееся совсем недалеко от нас среди рассеявшегося тумана картофельное поле.
– Нет. Это частники. С ними лучше не связываться. Хочу, чтобы он мне веток наломал под задницу.
Слово, использованное дядей Мишей, резануло мой слух. Удивила обыденность, с которой оно было сказано. Мы, мальчишки, если и применяли его, то так, чтобы об этом не узнали взрослые.
Подошел Лева с хворостом в руках.
– Костя, – выслушав дядю Мишу, повернулся он в мою сторону. – К тебе просьба: поддержи костер.
…Уже успели пожухнуть принесенные для дяди Миши ветки. Поднявшееся солнце разогнало остатки тумана. Понемногу подсыхает роса. А в ведерке до сих пор плавает единственная рыбка.
Лева балуется у костра. Он бросает на неостывшие угли свежие, в листьях, ветки ольхи. Ольха такое дерево, что горит и “живьем”. Листья при этом трещат, разбрасывая вокруг пепел.
Наконец взрослые решают, что надо менять место. Но сначала мы завтракаем. Потом собираем и укладываем вещи. Ведерко возить с водой неудобно, и воду сливаем. Рыбка еще живая, она бьется рядом с кострищем, пачкаясь в сером пепле.
Все. На поляне больше ничего не осталось. Лишь примятая трава да большая куча золы напоминают о ночевке.
Выезжаем на грунтовку. Здесь песок, но не тот, что был вчера. Мотоцикл идет довольно легко, не застревает. Переезжаем деревянный низкий мост. Под ним, вся в листьях кувшинок, протока. Движемся дальше и замечаем справа, далеко внизу водоем.
Папа выключает зажигание, и мотор сразу глохнет. Мотоцикл, как и предполагал отец, за ночь пришел в норму.
Захватив снасти, по пологому, покрытому травой и заросшему редкими деревьями склону, спускаемся к берегу. Рыбаки забрасывают удочки и почти сразу, одну за другой вытаскивают несколько крупных рыбин.
Наполненное водой ведерко я поставил, чтобы далеко не ходить, к самому берегу. Присел рядом и иногда поглядывал сверху на узкие темные спинки пойманных рыб.
Лева тоже взял удочку. Дядя Миша насадил ему на крючок червяка. Теперь рыбачили трое. Но клев прекратился.
И тут раздался сильный всплеск. Крупная рыбина вылетела из ведра и плюхнулась в воду. Дядя Миша прыгнул за ней следом. У самого берега было мелко, по щиколотку, поэтому дядя Миша только зачерпнул ботинки. Но рыбке и такой глубины оказалось достаточно.
Дядя Миша ничего не сказал, лишь укоризненно посмотрел на меня. Ведерко убрали подальше от воды.
А рыба все не клевала. Первому это наскучило Леве.
– Можно я схожу порыбачить с моста? – спросил он у дяди Миши.
– Что ж, сходи, – согласился тот.
Я вызвался сопровождать приятеля. Дядя Миша помог сыну насадить на крючок нового червяка. Мы поднялись наверх к мотоциклу и отправились по песчаной дороге.
Мост оказался не очень далеко. Так что вскоре оба, прислонясь к перилам, смотрели вниз, на воду, где среди растительности белел поплавок левиной удочки.
Но тут приятель вспоминает, что не взял запасных червей. И я отправляюсь назад – где быстрым шагом, где переходя на бег.
Когда возвращаюсь на мост, Лева встречает меня словами:
– Держи рыбку!
Рыбка неплохая, наверное, с папину ладонь. Ее нужно пустить в ведерко. А еще Лева снова просит червей.
Бегать взад-вперед по песчаной дороге мне не понравилось. И я решил, что когда вернусь к Леве, тут же метнусь назад, будто бы очень спешу, и уже издали, на ходу, обрывая слова, крикну, что папа разворачивал мотоцикл, но съехал с дороги вниз, и я бегу на помощь.
Однако сыграть намеченное не сумел. Сбился, подошел к приятелю и изложил свою легенду более спокойно. Не знаю, поверил ли мне Лева, но я от него убежал к папе.
Здесь все оставалось по-старому: мотоцикл стоял на обочине, рыбаки сидели на берегу, рыба плавала где-то в глубине озера. Дядя Миша рассказывал подошедшему “дяденьке”, как “парень” поставил ведро рядом с водой, и одна рыба…
В общем, я не стал дослушивать эту историю.
Вскоре решили перебираться к мосту.
– Ну, как дела? – спросил дядя Миша у сына, когда мы проехали по деревянному настилу и папа заглушил двигатель.
– Да вот, по-хорошему червяка насадить не могу, – пожаловался Лева. – Если насадить нормально, то сколько угодно можно наловить.
Лева остался на мосту, а мы втроем спустились вниз и расположились на песчаном берегу.
Рыба хоть и не часто, но клевала. Ведерко понемногу наполнялось. Рыбаки увлеклись. Дядя Миша попробовал ловить на хлеб и вытащил крупную рыбу.
– Хороший батон, дорогой. Рыба, она в этом разбирается, – не то в шутку, не то всерьез сказал он.
Ну, а мне было скучно. Я – то ходил по кромке берега, то присаживался и пересыпал в ладонях сухой, перегретый солнцем песок, толкал его перед собой ногами. Дядя Миша иногда поглядывал в мою сторону, но молчал. Когда же я сгреб большую кучу песка, а затем столкнул ее в воду, и в сторону рыбаков потянулось мутное облако, тот не выдержал:
– Что он все ходит у самого берега? А сейчас смотрю – откуда-то муть пошла. А это парень песок пустил!
Я отошел подальше от воды.
– Озера совсем недалеко, – сказал Лева, обращаясь ко взрослым. – Дяденьки проходили, говорили. Но там камыши. Нужна лодка.
Да, все те мета, где мы до сих пор останавливались, – и это я сейчас знаю – были не озерами, а протоками и заливами. Настоящие же озера действительно находились совсем рядом, и проехать к ним на мотоцикле было бы не сложно. А камышовых зарослей там нет, во всяком случае, на ближнем от нас побережье. Не знаю, где их нашли Левины “дяденьки”. Подход к берегам свободный. У самой воды стоят сосны. Опавшие шишки болтаются в воде. А в воздухе стоит густой запах хвои.
Но увидел я все это только через несколько лет, когда мне довелось еще раз побывать в тех краях.
Двое мальчишек остановились возле мотоцикла.
– Из Арзамаса приехали? – уважительно спросил один.
– Из Арзамаса, – подтвердил я.
– Мотоцикл свой?
– Не свой, а редакционный.
– Они не поймут, – вмешался дядя Миша. – Свой!
А мальчишки, узнав все, что им было нужно, спустились к нам вниз и – бултых в воду!
Нет. В смысле условий для рыбалки дяде Мише сегодня явно не везло. Но с мальчишками было сложнее, чем со мной.
– Ребята, – пытался он договориться с ними. – Мы приехали издалека. Не знаю, когда еще раз попадем сюда. Найдите другое место.
– Я же не ш у м ю, – употребив именно это слово, возразил один из купальщиков. И он, действительно осторожно загребая воду, без шума и плеска двигался прямо на дядимишины поплавки.
– Не шумишь, а рыба все равно пугается! – досадовал рыбак.
Ну, а я… Бессонная ночь начала все же сказываться. Мне уже не хотелось ни бродить, ни забавляться песком. Я сидел в тени и вяло поглядывал на рыбаков.
По протоке, раздвигая носом водоросли, проплыла большая деревянная лодка с двумя “дяденьками”. Потом она прошла назад. А потом…
…Я открыл глаза. Тень давно ушла в сторону. Солнце припекло. Кожа стала липкой от пота.
– Поспал? – улыбнулся отец. – Жарко? Пойдем купаться!
Рыбалка закончилась, и все, уже не боясь распугать рыбу, направились в воду. Все… кроме меня.
– Ну, хоть умойся, – звал отец. – Смотри, как хорошо! – И он рассыпал ладонью сверкающие брызги.
Но я твердил свое:
– Нет. Не буду.
Позже папа рассказывал мне, что когда я уснул, и тень отодвинулась, он перенес меня, сонного, в холодок. Но потом тень переместилась снова, и отец решил не трогать меня второй раз, чтобы не разбудить. К тому же, времени до отъезда оставалось уже немного. “Я думал, что ты хоть умоешься…” – говорил отец.
Обратный путь показался мне не таким сложным, как при движении к озерам. Папа сменил тактику прохождения песков. Накануне мы, вытащив увязший мотоцикл, тут же вчетвером забирались в него и через несколько сотен метров застревали вновь. Сейчас по тяжелому участку отец двигался почти все время один. Это позволяло разгонять мотоцикл и на скорости
преодолевать особо сложные места.
А мы шли пешком, поглядывая на сохранившиеся кое-где следы нашей вчерашней борьбы с песками. Иногда догоняли поджидавшего нас отца. В редких теперь случаях помогали ему вытащить застрявший мотоцикл.
Песчаный участок тянулся где-то километров пять-семь. Так что пешая прогулка среди хвойного леса нам не показалась утомительной. А двигатель мотоцикла на этот раз не перегрелся.
Но теперь у нас появилась другая проблема. Накануне было сожжено непредвиденно много горючего, и папа стал опасаться, что мы не дотянем до города.
На песчаном участке нам дважды попадались машины. По сыпучей колее грузовики шли тяжело, но уверенно. Оба раза мы все четверо оказывались рядом с мотоциклом. Дядя Миша махал рукой, стучал пальцем по крышке бензобака, но машины прошли мимо. Наконец третья, попутная, остановилась. Два “дяденьки”, которые вышли из кабины, посетовали, что горючего у них тоже “в упор”. Но литра два нам все-таки дали. А еще “дяденьки” предложили немного “подбросить” меня и Леву. “Чернуха”, – несколько раз было сказано в разговоре. Но тогда это слово мне ничего не говорило.
Пересаживаться в машину я отказался. И не потому, что боялся уезжать от папы. Мне просто казалось, что если мы отправились в путь на мотоцикле, то использовать нужно только его. Иначе как бы нарушается “чистота” путешествия.
Лева забрался в кузов, и грузовик уехал вперед. А мы продолжили борьбу с песками. Правда, до конца тяжелого участка оставалось совсем немного. Потом, до Чернухи, мы уже ехали все время втроем, без остановок.
– Двигайся, Костя, – первым заметит поджидавшего нас Леву дядя Миша.
И снова жесткий борт давит мой бок.
Долго колесим по селу. “Только здесь пол-литра бензина сожгли”, – говорит отец. Наконец мотоцикл вырывается на пыльную дорогу, что идет рядом с булыжной трассой. Скорость сразу возрастает. Вновь, как и вчера, за нами тянется шлейф пыли. Вдруг что-то резко хлопает. Нас встряхивает, но мотоцикл продолжает мчаться вперед. Я смотрю на переднее колесо и вижу, что оно промялось до обода.
– Шина лопнула! – обрадовано кричу папе. Обрадовано потому, что новое приключение и предстоящая замена колеса просто не могли меня не радовать.
Папа начал тормозить, и когда скорость снизилась, стал ясен обман: иллюзию создали струи пыли, обтекавшие шину.
– Где же лопнула? – отец обрадовался не меньше, чем я несколько минут назад. – Ну и напугал ты меня!
А вот и Горьковская трасса. Асфальт. Все трудности пути остались позади.
Добравшись до города, заехали в Березовую рощу, чтобы в стороне от зевак разделить улов. Дядя Миша бросал из общей кучи по одной рыбешке на две газеты и вспоминал детали рыбалки:
– Вот этого окунька я сразу как приехали под мост, вытянул. Володе его отдал, – бросил он рыбку в “нашу” кучку…
Потом отвезли домой дядю Мишу и Леву.
– Спасибо за компанию, – сказал им, прощаясь, папа.
Потом…
Была встреча, были расспросы, рассказы.
А рыба…
Холодильника у нас тогда еще не было. И, пролежав теплую ночь в кладовке, улов пришел в такое состояние, что от него отказалась даже кошка Пушка.
Много, много минуло лет с той поры. Сколько ночей было в лесу и на реке, в палатке и у костра. Сейчас не сосчитать.
Настал день, когда догорел костер, ставший для бати последним… Наш последний общий костер…
А я хожу по лесам, зажигаю костры, вслушиваюсь в ночную тишину, смотрю на неспокойный, мечущийся огонь и вспоминаю тот, мой самый первый ночной костер, который на Пустынских озерах зажег для меня батя.
август 1999г.