Моё спасение

Предисловие


Когда разверзается бесконечность, все двери в мир оказываются запертыми.

Виктор Гюго, «Человек, который смеётся»


Я никогда не считал себя неудачником. Никогда.

Даже в моменты самого сильного отчаяния, даже когда я разочаровывался практически во всём, что меня окружало, даже когда в очередной раз одноклассники решали поглумиться надо мной, я, без ложной скромности, по-прежнему сохранял удивительный позитив и проявлял неплохую выдержку. Мой статус в ненавистном коллективе был ниже некуда, из положительно или хотя бы нейтрально настроенных ко мне людей была только сестра, но я никогда не оставлял надежды. Попросту не мог себе этого позволить, так как знал: пропадёт надежда — пропаду и я.

Да, я говорю о самоубийстве. Физически меня ведь ничто не останавливало от этого поступка, и сам факт пугал и привлекал меня одновременно, но разве я имел право оставить Женю? Она не поняла бы, я уверен в этом. Я же искренне любил свою сестру, единственного человека, который принимал меня таким, какой я есть, и поддерживал всегда, независимо от обстоятельств, и, разумеется, не хотел ей зла. А она бы страдала, несмотря на то, что друзей у общительной компанейской девушки было предостаточно.

Но её страдания, как бы эгоистично это ни звучало, не самая важная причина, по которой я оставил всякие мысли о том, чтобы покончить с собой, и решил всё-таки жить.

Первая причина — книги. Моя любовь, моя страсть, моё спасение. Стоит мне открыть любую, как я тут же окунаюсь в новый и совсем ещё неизведанный мир (или же, наоборот, в знакомый, где меня ждали) и надолго пропадаю для всех и вся. Я искренне переживаю за судьбу каждого персонажа, ночами анализирую их поступки и психологию, делаю определённые выводы и порой стараюсь подражать любимым героям, перенимая от них какие-то черты характера, иногда даже их фирменные словечки, и раз за разом нахожу что-то полезное для себя.

Книга — это нечто больше, чем просто набор букв. Книга — это целая жизнь.

И жизнь эта спасает меня от закономерной депрессии, не даёт разочароваться в себе и расширяет границы возможного. Я прячусь в книгах. Без них я был бы куда худшим человеком.

Но есть в этом один минус: мою любовь никто из окружения не разделяет, и это одна из причин, по которым я, увы, изгой. Одноклассники и одноклассницы гуляют, заводят отношения и, можно сказать, наслаждаются жизнью; я же наслаждаюсь ею по-своему, здорово отличаясь этим от всех, и потому не вписался в их коллектив. Я просто… другой. Не хочу судить ни других, ни себя, но я явно им не подхожу, и отсюда все проблемы.

Ну-у, или не все, но большинство. Дело ещё в том, что я замкнут, необщителен, пожалуй, в чём-то ограничен и предпочитаю реальной жизни книги; мало того, я сознаю это и вполне доволен собой. Меня можно назвать самодостаточным, но порой действительно хочется общения, и тогда мне на помощь приходит отзывчивая Женя.

Впрочем, я, наверное, делаю из неё совершенный идеал и упускаю недостатки из внимания. На самом деле, она — полная моя противоположность, и у этого есть свои минусы и плюсы; например, она совсем не любит читать и учится из рук вон плохо (в то время как я учусь вполне хорошо, хоть и не отлично), просто невероятно коммуникабельна и симпатична внешне. Я же лишён всякой красоты: у меня неправильные черты лица, я ужасно сутулюсь, да и улыбка у меня кривая до невозможности. Я никогда не любил свою внешность и старался как можно меньше смотреться в зеркало.

Не то чтобы я комплексовал, нет. Просто мне неприятно это осознавать.

Ну и, конечно, моя сестра умела находить общий язык с любым человеком, и из-за этого жилось ей несравненно лучше, чем мне, не привыкшем контактировать с людьми. Вот так и получается, что Женя всегда окружена друзьями и поклонниками, абсолютно счастлива, да и наверняка сумеет подправить свои оценки, дабы не выйти из школы с аттестатом, полным троек, а я... а что я? У меня книги.

Но я никогда не считал себя неудачником. Я имею больше, нежели многие другие: у меня есть множество миров, заключённых в тысячах приятно пахнущих страниц, и точно знаю, что не буду одинок. Книги со мной везде и всегда, а остальное — это такая, в сущности, мелочь...

И одно событие, перевернувшее с ног на голову мою жизнь, заставило меня остановиться и пересмотреть свои ценности.


Глава первая. Женя


Череда совершенно безумных и неожиданных происшествий, которая погрузила меня в состояние шока, депрессии, а затем и странного забытья, началась с настоящей трагедии. Одна фраза, сказанная мне по телефону, вмиг лишила меня всякой почвы под ногами.

Вы, наверное, уже догадались.

Женя погибла тёплым летним днём, на удивление солнечным, когда на улицах играли дети и пели птицы. Небо было такое яркое, необъятное, нежно-голубое, и, казалось бы, в столь замечательный день нужно радоваться жизни и быть исключительно весёлым, но мне хотелось лишь, чтобы вновь стало мрачно, небеса затянули серые тучи и пошёл сильный ливень, который мог бы загнать всех людей в здания. Кроме, разумеется, меня — я бы бродил по грязным дорогам и думал, мысленно оплакивая свою любимую сестру.

Верите ли, я был от неё без ума. Да, я порой осуждал её, если ей доводилось быть в чём-то категорически неправой, знал все недостатки, да и вообще у нас иногда были ссоры, и каждый злился действительно сильно. Но я любил её, любил чистой любовью, настоящей любовью, а не навязанным с детства чувством. Осуждая что-то в ней, я одновременно восхищался. Будучи в ярости, я не забывал, что это — Женя, та самая Женя, и я, несмотря ни на что, её люблю. Всегда помогал ей по возможности, старался приободрить, поддержать, заботился о ней и обнимал её, когда она, эмоциональная и чувствительная, плакала.

Родители никогда не обращали на нас особого внимания. Нет, они питали к нам определённые чувства, но всё это было мелочно, похоже на привычку — у них были свои ценности, своя жизнь, и порой я задавался вопросом, зачем им вообще нужны были дети. Наши с ними отношения, кажется, почти что уникальны: им неинтересно, как у нас дела, они подолгу отсутствуют дома, но не из-за дел, а лишь потому, что там, за порогом, для них открывается совсем другая сторона реальности, занимающая куда больше места в их жизни, чем мы. Словом, родители отдельно, дети — отдельно.

Конечно, мы с сестрой как бы объединились и полюбили друг друга именно сознательно. И я, и она искали защиту в единственном родном человеке и держались за него, подобно падающему в бездну, что успел ухватиться за чью-то руку. Лично я оставался висеть над пропастью вплоть до этого чудесного внешне дня, когда сама погода уже должна была здорово поднимать настроение.

Женя погибла в очередной автокатастрофе, ничем не отличавшейся от миллионов других, довольно часто происходящих в нашем мире. Я, помимо всего прочего, недоумевал. Такой общительный, жизнерадостный человек — и смерть ещё в молодости, к тому же, столь непримечательная и даже в какой-то степени жалкая? Почему такое вообще случается? Почему не умирают те, кто действительно этого заслуживает?..

С каждым шагом по отвратительно чистой улице мне становилось всё более тоскливо. Я вдруг чётко осознал, что увидеть её радостную улыбку, услышать заливистый смех, просто голос или даже горький плач мне больше не суждено; вот так вот: жил человек, был кому-то дорог, сам дорожил кем-то, а потом взял — и умер. Я едва ли мог в это поверить.

На меня накатил такой жуткий холод, такое мрачное, мерзкое отчаяние, что стало невыносимо страшно. Я весь будто заледенел и уже не был способен чувствовать какие-то либо позитивные эмоции — только мрак, мистическими чёрными тучами сгущающийся надо мной. Женя, бедная моя Женя, родная моя Женя, как же так могло случиться…

Стараясь хоть на долю секунды забыть о своём непередаваемом горе, я подумал, что надо бы пойти спать — быть может, тогда стало бы легче, — но я ведь не смог бы заснуть. Я весь был встревожен и взбудоражен, да до такой степени, что вряд ли был в состоянии хотя бы остановиться и подумать хорошенько над тем, что же делать дальше. Всё было плохо, невероятно плохо. Я остался совершенно одинок, без понимающей души, безо всякой поддержки, даже без близкого родственника. Это всё, это конец, это худшее, что могло произойти со мной…

И тогда мой помутнённый разум прояснился и я, отчаявшийся, лишённый поддержки, вспомнил о книгах. Моментально стало будто легче, я вдруг понял, что нет, есть у меня ещё ценности в жизни, есть нечто дорогое и родное, то, что всегда будет со мной — это книги. Боже мой, как я мог о них забыть… шелест и запах страниц, миллионы историй, заключённые в потёртые переплёты – вот что действительно должно было меня успокоить и привести в порядок мои мысли. Буду ходить по комнате и читать, так я решил.

Потому я, жмурясь от ослепительного солнечного света и пытаясь справиться с колющей болью в слезящихся то ли от лучей солнца, то ли от горя глазах, побежал по направлению к заветному дому, где ещё совсем недавно сидели мы с Женей и разговаривали о мелочах…

… Заснул я лишь спустя долгое время, от дикой усталости этого странного дня. В книгах, не скрою, я нашёл успокоение, но ничтожно малое по сравнению с моим эмоциональным накалом. Как бы я ни уговаривал себя немного поспать, восстановить силы, мысли о несчастной сестре не давали мне покоя — я вспоминал черты её лица, её голос, минуты, когда мы изливали душу и высказывали наисильнейшие свои страхи, наибольшие свои опасения, говорили о печалях и радостях. О, когда-то мы безгранично доверяли друг другу и ни разу не предавали это доверие. Мы вместе, рука об руку, шли по жизни, вот только она, взрослея, находила всё больше знакомых, впоследствии ставших приятелями и друзьями и, соответственно, заменой мне. Я никогда не упрекал её в том, что она избрала иной путь и, хоть и оставаясь верным товарищем, ценила меня всё меньше и меньше, проводила больше времени с другими и порой даже не замечала перемен, происходивших в моей жизни и во мне самом. Она выбрала окружавшее её общество, а я — книги и замыкание в себе. Единственный человек, для кого моя душа, независимо от положения дел и настроения, была открыта — это Женя. Вряд ли она понимала мои чувства, но ценила своё значение для меня и, в свою очередь, стремилась дать мне свою любовь, но, увы, по натуре своей была довольно-таки легкомысленна. Забыть о чём-то важном, увлёкшись новыми знакомствами, приобретя новые впечатления, было для неё нормой. И с каждым годом расстояние между нами увеличивалось (разумеется, не в буквальном смысле).

Это было просто ужасно — я чувствовал, как что-то менялось, что она уже не та одинокая маленькая девочка, искавшая защиту в своём брате и всегда бывшая рядом, а привлекательная девушка, на которую обращают внимание и которая, в свою очередь, интересуется противоположным полом. Я наблюдал за ней и поддерживал, когда они с очередным парнем расставались; она действительно переживала, будто считала эти отношения чем-то серьёзным. Мне оставалось лишь подставлять своё плечо в трудную минуту и совершенно её не понимать. Я не знал, к чему ей лишние страдания, если можно было просто наплевать на всё это, но продолжал искренне любить её и старался всеми силами морально помочь.

У неё было много друзей, что, опять же, не представлялось мне возможным. Она была доверчива, пожалуй, даже слишком доверчива для этого мира, но в то же время самое тайное, самое ценное открывала мне одному, что я невероятно ценил. И всё же я переставал её понимать, что, конечно, ещё больше увеличивало расстояние между нами. Проходили долгие-долгие месяцы, и она рассказывала мне меньше, гораздо меньше, чем, например, в том же счастливом детстве, когда мы были друг у друга одни. Одни в целом мире… я боялся того, что происходило, но ещё больше боялся возможного объяснения между нами. Боялся, что она подумает, будто я на неё давлю, и отдалится от меня настолько, что мы уже никогда не сможем быть друг с другом откровенны. Это было бы просто нестерпимо кошмарно. Таким образом, время медленно проходило, а страданиям моим не было видно конца, в то время как Женя, в силу своей, пускай и небольшой, легкомысленности, ничего не замечала. Я в очередной раз удивлялся, сколько же в жизни боли, но при разговорах с сестрой никак не подавал виду — наоборот, был весел, смеялся, а когда она грустила, молча обнимал её и зажмуривал глаза. Я всё представлял себе, будто это наша последняя встреча, и ловил каждое её слово, внимательно наблюдал за её жестами и выражением лица, стараясь запомнить всё. Лишь книги временно маскировали мою тоску и даже депрессию, окуная меня в свои миры и заставляя забывать о проблемах.

И, тем не менее, я её обожал. И никакая смерть не уменьшила моей любви к Жене, чистой, настоящей, доброй любви, которая причинила мне столько боли, но одновременно сделала таким человеком, какой я сейчас. Лучшим человеком, чем мог бы быть, учитывая окружавших меня людей и вообще мою судьбу; однажды она спасла меня от падения в бездну, и я буду вечно благодарен ей за то, что она была.

Погружённый в воспоминания, я всё-таки заснул. И, как назло, сон мне приснился... странный.

Огромная, просто огромная библиотека. Высокие шкафы, длинные полки и невероятное множество самых разных книг — совсем новых (правда, их было мало), потёртых или вовсе древних. Я бродил вдоль прозрачных стеллажей и читал незнакомые мне названия: «Утонувший в реке», «Когда заходит солнце», «О сказочных созданиях и необычных историях с ними»… про их авторов я тоже слышал впервые. Странное здание.

Но я не удивлялся и даже толком ни о чём не думал, а просто ходил, разглядывал и каждый раз отмечал про себя, что ни знаю ни автора, ни книгу. И библиотека поистине очаровала меня. Бессмертная душа, она пленила своей волшебной античностью и неповторимой мистикой, а родной вид любимых книг, да ещё и в таком количестве, приводил меня в настоящий восторг. Не удержавшись от острого желания ознакомиться с её дарами, я осторожно взял в руки одну книгу, выглядевшую достаточно целой, чтобы не рассыпаться от прикосновения, и принялся с неподдельным интересом читать.

Книги захватили меня, как им обычно удавалось это делать; я всё читал, читал и не мог оторваться. Время летело ужасающе быстро, но в то же время я успевал прочитать столько, сколько наяву и не мечтал. Благоговейный трепет зарождался во мне, когда я брал очередное сокровище и погружался в следующий мир, полный тайн и загадок, напряжённо следил за персонажами, сочувствовал им и радовался как ребёнок, если всё у них складывалось хорошо. Действительно сказочная библиотека. Я не смел даже предполагать существование чего-то подобного, а теперь вдруг оказался в идеальном для такого человека, как я, месте. Просто волшебно, непередаваемо…

Но самое странное то, что ни разу за весь этот сон я не подумал о Жене — словно я был не я, а лишь какой-то фантом.

— Кхм.

Я обернулся, едва не выронив книгу от испуга. Передо мной стоял мужчина лет сорока, облокотившийся об один из шкафов.

— Я вижу, вы, молодой человек, любите книги, — я всё ещё был шокирован. — Что ж, перейду сразу к делу. Как насчёт того, чтобы быть моим помощником?

Это было… весьма неожиданно. Помощником? Но… в чём? И кто вообще этот странный человек? Что он тут делает? Как он оказался в моём сне? Видел ли я его раньше?..

Вопросов было слишком много, а ответов, как это обычно бывает, не находилось. Мне оставалось лишь недоумённо уставиться на незнакомца в ожидании объяснений; к счастью, он оказался человеком отнюдь не болтливым и не стал говорить много лишнего.

— Я — хозяин этой библиотеки, — он кинул оценивающий взгляд на свои владения. Моему изумлению, казалось, не было предела. — Все книги, которые вы тут видите, существуют лишь в воображении писателей и здесь. Они не были написаны — лишь придуманы и брошены впоследствии. Моя задача — следить за ними и исправлять ситуацию, если что-то пойдёт не так.

Я решил, что удивлением делу не помогу, и взял себя в руки.

— И как её исправлять?

— О, тут всё просто: попадаешь в саму книгу и налаживаешь обстановку.

Это заставило меня задуматься. Если бы всё было так легко, то ему не понадобился бы помощник. Значит, есть что-то, что он скрывает от меня, пока я не решу окончательно, согласиться мне или отвергнуть предложение…

— А зачем вам помощник? Всё ведь просто, верно?

Он пару секунд недоумевающе смотрел на меня, а затем расхохотался, словно я удачно пошутил. Странный человек. Так же как и сама библиотека. Так же как и этот сон. Так же как и всё, что он сказал мне.

— А ты сообразительный. Я рад, что сделал правильный выбор, — мужчина на минуту задумался. — Ладно, коли уж догадался, то слушай: в моём деле очень важно лишь исправить существующие проблемы, а не создать новые. И важно столько, сколько и трудно. Это как путешествие во времени: сделаешь что-то не так и навсегда изменишь положение дел. Нужно быть осторожным, внимательным и, что главное, смекалистым. И, уж конечно, любить книги. Всё это присутствует в тебе.

Я снова задумался. Его слова хоть и были необычны, но всё же казались хотя бы логичными. Теперь у меня складывалось целостное восприятие того, что мне, возможно, предстоит делать; но ведь это сон, всего лишь сон, верно? Раз это просто образ, видение, то, каким бы мой ответ ни был, на мою реальную жизнь это всё равно никак не повлияет.

— Кстати говоря, не думай, что это выдумка твоей фантазии, — он как будто читал мои мысли. Невероятно. — Если ты согласишься, то завтра мы приступим к нашим обязанностям. Если нет, то ты навсегда забудешь этот сон и я больше тебя не потревожу. Решай.

Я был попросту ошеломлён. То есть, всё это — правда? Явь? Или вещий сон? Или другая реальность? Что это вообще, как это могло произойти? А главное — что лучше: обычная тихая или полная приключений, но совсем не похожая на реальную, жизнь? Я оказался перед самым необычным за все восемнадцать лет своего существования выбором. Но шок постепенно вытеснялся любопытством, а сам я ужаснулся, осознав, что могу навеки выбросить из памяти эту чудесную библиотеку. Соглашусь — и буду навещать её. Отторгну предложение — отторгну и лучшее будущее. Но как же трудно поверить в то, что это — реальность…

И всё же мне хотелось попробовать. Я вряд ли чем-то рискую, ведь это не опасное для жизни дело… а правда ли оно не опасно?

— Меня могут убить или покалечить в одной из книг?

Библиотекарь помотал головой.

— Значит, я согласен.

… И тогда я проснулся, поняв, что начинается совершенно новая жизнь — возможно, по-своему трудная и печальная, но всё же не та, что раньше. И мне это определённо нравилось. Я вполне мог бы проснуться в то утро счастливым, если бы не воспоминания об утрате любимой сестры, мгновенно погрузившие меня в состояние тяжкой тоски и депрессии. Но я понимал, что становлюсь другим человеком, способным управлять чьими-то судьбами, пускай и не реальных людей. А, как говорил персонаж одной книги, тайное сознание своего могущества намного приятнее открытого превосходства.


Глава вторая. Спящий Том


В день гибели Жени мне было невообразимо плохо, на следующий же день я стал способен более-менее чётко мыслить и объективно оценить масштабы произошедшего и, что наиболее ценно, подумать, как же жить дальше. Эти два роковых события — её смерть и встреча с загадочным библиотекарем, — поразили меня, ввергли в состояние сильного шока и заставляли рассуждать, размышлять, раз за разом вгоняя себя в ещё большую депрессию этими мрачными мыслями. Не буду скрывать, мне было, помимо многого другого, страшно, и это был страх будущего, но всё же я не впадал в панику.

Однако сильнейшие мои страдания были из-за того, что прежняя жизнь закончилась. Не спорю, это в какой-то степени плюс, но неожиданные кардинальные перемены, думаю, почти всегда бывают мучительны впоследствии. Представляете, вот жил кто-то, ничего особенного не делал, и внезапно у него отнимают самого дорогого в его жизни человека, а затем окончательно разрушают все его представления о мире, предлагая начать нечто ранее неизведанное, что означало бы окончательное закрытие всех дверей в прошлое. И он соглашается, а наутро просыпается смятенным и разбитым. Одновременно его раздирают противоречия: болезненная тяга к счастливому прошлому, безумная тоска по умершему и предвкушение чего-то нового, того, что, возможно, сделает его совсем другой личностью. Чего-то, что сулит лучшее будущее. И вот эти стремления то к ушедшему, то к наступающему буквально разрывают его сердце на части.

Представьте — и поймёте, что я тогда чувствовал.

Не буду описывать тяжкий для меня, убитого горем, допрос, который только усугубил ситуацию, ведь я ещё раз вспомнил всё, так же как и свою дорогу обратно. Я отчётливо помню, как вернулся, сел на высокий стул у кухонного стола, представил себе, как мы — я и сестра, — сидели иногда (потому что она порой не ночевала дома, пропадая то у какой-то подруги, то у парня, то просто гуляла по ночным улицам, хотя я старался уговорить её не делать этого) по вечерам и пили чай, болтали, делились впечатлениями о минувшем дне, шутили, смеялись или грустили, молча разглядывая друг друга… Я часто ел любимые пирожные, а она не ела ничего, заботясь о своей фигуре. Она, в общем-то, уделяла много внимания своему внешнему виду, хотя и без того выглядела вполне себе неплохо; внимательно следила за своим весом и переживала, если обнаруживала у себя лишний килограмм. В этом я тоже её не понимал. Но она, несмотря на эту странность, всё же не голодала и умела порой правильно оценивать себя — просто, видимо, желание быть ещё более красивой возобладало над всем остальным.

Я не мог больше находиться на кухне. Всё, буквально всё напоминало о ней — каждая полка посудного шкафа, каждый рисунок на потёртых расклеивавшихся обоях, даже сам вид комнаты. Слёзы душили меня, но я прятал их, не давал им волю, пытался скрыть свои эмоции от самого себя, дабы доказать всему миру, что нет, я не слабак, я могу быть сильным и достоин того, чтобы не называться неудачником. Достоин. Достоин!..

Я быстро, едва не срываясь на бег, дошёл до своей комнаты и рухнул на жёсткую скрипучую кровать, уткнувшись лицом в мягкую подушку. За что, за что, за что мне такое наказание… о, это несравненное по своей горестности чувство — представлять себе самого дорогого человека и знать, что никогда больше его не увидишь.

И лишь тогда я подумал о том, что наверняка закроюсь в себе окончательно, погрязну в собственных проблемах и никогда больше не впущу никого в свою душу. Никогда не смогу никому довериться, довериться по-настоящему, доверить всё и вся, что только может скрываться в моём сердце. Посвятить в свой внутренний мир, помочь самому, поддержать, полюбить, в конце концов — и всё это будет логично, так как я знал, что никто, кроме Жени, не ценит меня. И не будет ценить.

Да кому я вообще нужен…

Но даже с такими прогнозами я не счёл себя неудачником. Надежда на то, что я, быть может, не такой уж и плохой человек и тоже чего-то заслуживаю, несмотря на то, что никому, за исключением сестры, никогда не был нужен, всё же оставалась во мне и не давала навеки погрязнуть в саморазрушении. Неудачник? Я? Нет, просто у меня другая жизнь и другие ценности.

— И снова здравствуй, — голос библиотекаря вмиг пробудил меня от некого транса, и я присел на кровати. — Ты не против, если мы будем на «ты»? Всё-таки нам вместе работать придётся.

Он улыбнулся такой доброй улыбкой, что я улыбнулся ему в ответ, несмотря на страшное горе, тяжёлым грузом висевшее на моих плечах.

— Нет, нет, не против.

— Ты опечален и разбит, но не давай депрессии поглотить себя. Помни, ты нужен книгам.

Книгам... я вдруг понял, что, действительно, книги нуждаются во мне и в том, чем я буду заниматься. Значит ли это, что я наконец смогу быть в чём-то полезным, что во мне нуждаются, пускай это и не живой человек?..

Я чётко различил тусклый, робкий луч света посреди всепоглощающей тьмы, окружавшей меня с ужасного вчерашнего дня.

— Закрой глаза.

Я послушно закрыл, даже не подумав, зачем это надо, и… оказался в той самой библиотеке. Знакомая сырость, знакомые мраморные стены, знакомый холод, не настолько сильный, чтобы дрожать и стучать зубами, но всё же не самый приятный — и, наконец, тысячи, десятки тысяч, миллионы различных книг, губительные недостатки которых мне предстоит устранять. Боль о смерти Жени временно отошла на второй план, вытесненная потрясающими впечатлениями. Я весь трепетал, понимая, что вот-вот приступлю к новой работе.

— История, в которую мы попадём, закручена на легенде о неком Спящем Томе. Это маг, когда-то бывший могущественным, но сражение с куда лучшим противником ослабило его настолько, что ему пришлось укрыться в лесах, про которые все уже давно забыли. Так вот, говорят, Спящий Том до сих пор скрывается и восстанавливает силы, но однажды он, озлобленный, вернётся... и тогда пострадают многие.
Эта легенда сделала местность рядом со злополучными лесами, государство Карнард, весьма известным. Главный герой, выросший на историях про Спящего Тома и изучающий эту легенду, собирается пойти в лес. Просто так, ради интереса. И идёт. Туда, где с ним может случиться всё что угодно.

Я, кажется, понимал.

— Это… нелогично.

— Именно что! Вот это я и буду исправлять. Нужно помешать персонажу пойти в лес, и у меня уже есть план, как это сделать.

—… Первое время ты будешь путешествовать по мирам книг вместе со мной, наблюдать, как я действую. Потом, когда наберёшься знаний и опыта, будешь действовать самостоятельно, — объяснял старик, обходя длинные стеллажи и выискивая глазами нужную книгу. — Главное — никуда не вмешивайся, если на это нет необходимости… о, вот она. Смотри.

Он раскрыл передо мной какую-то книгу, очевидно, ту, в мире которой мне предстоит побывать, и я увидел, как её пожелтевшие страницы превращаются в миллиарды светящихся искр, а затем и в настоящее пламя в руках у странного библиотекаря. Я был в непередаваемом шоке. Он аккуратно положил разгоравшуюся книгу на мраморный пол.

— Шагни.

Я оторопел. То есть как?..

— Говорю, шагни. Это не настоящий огонь, ничего страшного с тобой не случится.

В это едва верилось, но я понимал — если не сделаю, что сказал старик, то не попаду в мир книги и, следовательно, не начну свою работу. Надо просто решиться. Вдох, выдох, вдох, выдох… успокоиться, с тобой ничего не произойдёт, предупредили ведь. Я успокаивал себя и всё равно дышал всё чаще и чаще от страха.

Но в какой-то момент я, не слушая внутренний голос и здравый смысл, выполнил приказание и, стоило мне только шагнуть в бушевавшее пламя, погрузился в непроглядную тьму.

***

Это было самое удивительное зрелище, какое я только видел за всю свою короткую жизнь. Книга, как я уже догадался, придумана в жанре фэнтези, ведь предо мной открылись уникальные, невероятнейшие виды, в существование которых (пускай лишь в воображении писателя и в таинственной библиотеке, вход в которую не разрешён почти никому) я попросту не мог поверить. Я увидел необъятное кровавое небо над головой, три бесконечно далёких, настолько, что я еле различал их очертания, тусклых солнца, почти не светивших, из-за чего вокруг было достаточно темно.

Я озадаченно осмотрелся, отметил про себя, что нахожусь посреди, наверное, бесконечных и почти безлюдных просторов, чем-то напоминающих пустыню, и, к своему удивлению, заметил человека, стоявшего на небольшом возвышении и напряжённо глядевшего вдаль. Он был неестественно низкого роста, но я уже не мог удивляться — всё-таки в книгах этого жанра может быть многое.

— Вымирающая раса, — прокомментировал старик, задумчиво разглядывая карлика. — Пойдём, не стоит ему нас видеть.

Мы отошли за невысокий пригорок, и он начал рассказывать мне свой план действий (не понимаю, почему он не сделал это в библиотеке. Странный человек). Во-первых, нужно было понять, в каком примерно направлении находится лес (я ещё не знал зачем); впрочем, это не так уж и сложно, учитывая то, что, разумеется, библиотекарь читал книгу. Во-вторых, и это основная часть плана, следовало заставить персонажа хорошенько задуматься, стоит ли вообще идти в те места, и поискать более логичные причины для этого. Но — как?.. Я задумался.

Библиотекарь ответил на мой незаданный вопрос.

— Если рассказать местным, будто мы видели Тома, то поднимется паника, а главный герой решит делать оттуда ноги, дабы остаться в живых. Я изучил его характер — он поступит именно так.

— Но ведь он не побоялся умереть, когда шёл в лес.

— Потому что в последнее время всё спокойно. Даже сплетен стало гораздо меньше. Вот он и расслабился.

— Хм…

Это больше походило на правду. Человек, усомнившийся в существовании смертельной опасности, но потом узнавший, что эта опасность всё-таки есть и стала намного ближе… да, он определённо испугался бы и уж точно не пошёл бы в лес.

— Ты прав, — я посмотрел на окутанное тёмной дымкой небо. Мне вспомнилось, как мы с Женей однажды поехали в лес и сидели у дерева, глядя на мрачные вечерние небеса и наслаждаясь волшебной тишиной и долгожданным покоем… при одной лишь мысли об этом моё сердце тревожно забилось, а к горлу подкатил ком. Какое счастливое, какое беззаботное время… — Пошли?

Старик кивнул, и мы побрели в нужном, на его взгляд, направлении.

… В местном трактире было жарко из-за множества людей (или кого-то ещё) и попросту отвратительно. Десятки раскрасневшихся пьяных лиц, шум, галдёж, смазливые официантки (не знаю, как они называются в этом мире) — обо всём подобном я читал в книгах, но не могу сказать, чтобы я воспринял это равнодушно. Было сложно удерживать в голове тот факт, что всё это не по-настоящему, нереально, а просто выдумка чей-то фантазии. Что уж говорить, я так и не смог привыкнуть к трём солнцам.

— Притворись испуганным.

Я исправно выполнил просьбу — округлил глаза, сжал кулаки и затрясся. А библиотекарь тем временем устроил настоящий спектакль.

— Я видел, как нечто выходило из леса! Большое, высокое, и от него летели молнии! Это маг, это Спящий Том, спасите!

Всё застыло в немом удивлении. Внезапно какая-то женщина закричала. Кто-то встал из-за круглого столика и направился к нам с явным намерением разобраться в происходящем, скрывая панический страх. Многие же сидели, не в силах ни сказать что-либо, ни сделать.

— Ты серьёзно?

— Д-да...

Старику отлично удавалось играть свою роль. Незнакомец, посмотрев на его выражение лица, вдруг сам запаниковал.

— Чёрт!.. Эй, Спящий Том идёт!

Так, легенда ожила для посетителей трактира, а затем и для всех жителей Карнарда. Я подумал, что, наверное, это слишком лёгкое задание, ведь мы не встретили особые трудности на своём пути — но, с другой стороны, это небольшое путешествие оставило неизгладимое впечатление для меня. Мне сразу захотелось прочитать эту книгу, узнать о дальнейшей судьбе обманутых нами людей и, конечно, главного героя — что он почувствует, узнав такую новость? Что предпримет — сбежит из Карнарда или останется? Навестит ли загадочный лес по более веским причинам?

Библиотекарь, которого, к слову, зовут Дэмиен, сказал, что теперь события в книге пойдут несколько другим образом. Мы словно порылись в голове писателя и поменяли кое-что, в чём, собственно, и заключается наша работа. Но я точно знал, что действую во благо наивысшей своей ценности, и от этого осознания становилось теплее на душе. Единственное, что мешало моему счастью — это тоска по погибшей. Я понимал — боль останется со мной на всю жизнь, просто немного притупится со временем; но меня это даже устраивало, ведь я ни в коем случае не хотел забывать Женю и свою любовь к ней.

Однако всё начинало налаживаться. И надежда на то, что меня всё-таки нельзя назвать неудачником, кажется, медленно переходила в уверенность.


Глава третья. Забытая деревня


На третий день после гибели Жени и на второй после начала моей новой работы я часто видел счастливых людей. Смеявшиеся, радостные, с улыбками на лицах и весельем в глазах, наслаждавшиеся очередным солнечным днём… я никак не мог понять, почему они столь счастливы, ведь день этот ничем не отличался от многих других, а особенно летом. В конце концов, мне начало казаться, будто они радуются моему горю, и тогда меня охватила настоящая ярость, с которой я, как ни старался её подавить, не совладал.

Женя, за что ты так со мной?..

Я находился чуть ли не на грани сумасшествия. Будь она жива, мы могли бы тоже гулять по улицам и восторгаться всем, чем только можно. Или, что более вероятно, бродили бы вместе, разглядывая местные пейзажи, и молчали… это было бы истинным раем для меня, и вряд ли существовало что-то лучше. На время я даже забыл про то, что мы уже давно с ней были не так близки, как раньше, и между нами не было такого мира. Накануне её гибели дела обстояли по-другому. К тому же, именно тогда она рассталась ещё с одним парнем, в которого действительно влюбилась, и рассказывала мне о нём необычайно много, больше, чем об остальных. Но, увы, он воспринимал их отношения несколько иначе. Когда она сообщила мне о том, что он её бросил, я чётко увидел в её взгляде невыносимую боль и отчаяние. Она хоть и была чувственной, но негативные эмоции такой силы, пожалуй, ей испытывать не доводилось.

Вот, ещё один случай, когда я её совершенно не понимал. Отношений у неё было предостаточно, и каждый раз она как будто забывала, что всё это несерьёзно, что ею просто пользуются и в итоге ей будет больно, а парню — всё равно. Не поверю, что она так этого и не поняла, не извлекла вывод из стольких ситуаций. Словно это доставляло ей какое-то особенное, мазохистское удовольствие, из-за чего она повторяла свою ошибку снова и снова, раз за разом.

Однажды я попытался объяснить сестре свою точку зрения, но она и слушать меня не захотела; мало того, даже обиделась на меня на целый вечер. С тех пор я не решался более заговаривать с ней на эту тему — гиблое дело. Она настолько поверила в свою иллюзию, поддалась губительному самообману, что попросту не воспринимала чужое мнение на этот счёт, отличавшееся от её собственного. Мне было крайне неприятно сознавать это, но что уж тут поделаешь...

А знаете, кого ещё я не понимал? Родителей. Они были в какой-то командировке на неделю, им наверняка сообщили о смерти дочери, но они даже не позвонили, например, мне и не удосужились приехать — неделя-то прошла. И всегда так — они вечно говорили, мол, вернёмся через определённое время, а потом задерживались во всяких там деловых поездках, и оказывалось, что на самом-то деле поездка эта длилась и должна была длиться куда больше. То ли срок поменялся, то ли что-то ещё. Их легкомысленность меня, честно говоря, бесила; эту же черту характера унаследовала и Женя, а я был горд и рад, что не стал таковым. Ведь бывает так, что в действительно серьёзной ситуации ты ведёшь себя соответствующе, а другой воспринимает это как детскую игру или спектакль, а если это ещё и приводит к негативным последствиям… о, тогда всё моё немаленькое терпение испаряется в один миг. Ненавижу легкомысленность.

Но сестра, естественно, почти никогда меня не раздражала, разве что в совсем уж невероятных случаях. Я ведь любил её всем сердцем и сейчас люблю ничуть не меньше, как же я могу раздражаться, даже несмотря на то, что порой она вела себя совершенно для меня непонятно? Вы не представляете, с каким трепетом на душе я обнимал её и шептал ей что-то успокаивающее, когда у неё случались неудачи; я наблюдал за ней, рассматривал её лицо, улыбался ей и понимал, что становлюсь намного счастливей. Это не передать никакими словами. Это нужно просто чувствовать.

И какова же моя боль… Безумная тоска по утерянному, мука от кошмарной несправедливости, ведь Женя действительно заслуживала того, чтобы жить, и в то же время пробуждавшаяся во мне ненависть ко всем радостным людям, не лишившимся дорогого человека – всё это терзало меня беспрестанно. Что-то странное творилось с моей жизнью, учитывая появление в ней Дэмиена, а ещё более необычно моё непосредственное участие во всех этих переменах — я ведь сам, совершенно добровольно приступил к работе и сам же мучительно страдаю от гибели любимой сестры, в то время как, наверное, мог бы постараться забыть об этом или же воспринимать это легче. Хотя… был ли я в состоянии это допустить, был ли способен на подобный поступок? Само словосочетание «любимая сестра» уже говорит о том, что я должен сильно переживать из-за её кончины. Любая другая реакция была бы непростительна.

Оказавшись в своей маленькой комнате, я совершенно бездумно взял какую-то книгу, развернул и принялся читать в надежде на то, что наконец успокоюсь и приведу свои мысли в порядок. Я посмотрел на название — это было произведение Виктора Гюго «Девяносто третий год», исторический роман про Великую французскую революцию. Помню, как я переживал за судьбу трёх малышей, оказавшихся в подожжённой после кровопролитного сражения башне, и маркиза де Лантенака, поначалу безжалостного монстра, но проявившего под конец истинное благородство души; о Мишель Флешар, стойкой и отважной матери, днями и ночами искавшая своих детей; о Симурдэне и Говэне, двух мятежников, обретших долгожданный покой и друг друга…

Помню, я не мог от неё оторваться.

И с настоящим восторгом я погружался в знакомый мир, возвращался к полюбившимся героям, узнавал неповторимый стиль написания, присущий только этому французскому классику, и постепенно успокаивался. Нет, тоска и горе не отходили, просто, как в первое моё посещение библиотеки, временно отошли на второй план. Мне было на удивление хорошо и спокойно, так, как не было, казалось, целую вечность — всё в этой книге было знакомо, но не теряло от этого своего невероятного очарования, а совсем даже наоборот. Я читал с неподдельным интересом, читал быстро — это был тот тип книг, которые «проглатываются», читаются чуть ли не за раз, но, тем не менее, оставляют незабываемые впечатления.

«—… Наша война не ведает жалости. Пришёл час кровожадных.»

На этих мрачных словах я вздрогнул. И в этот самый момент в комнате появился Дэмиен.

— Читаешь, — он усмехнулся. — Да, вижу, тебе стало легче. А я пришёл, чтобы сказать тебе о новом задании. На этот раз будет поинтересней, ведь мы будем иметь дело с настоящим магом.

— Магом?!

Я аж подпрыгнул на кровати от удивления. Значит, я снова окажусь в фэнтези-книге, но на этот раз будет нечто посерьёзней простого обмана и без того напуганных жителей. Это было весьма неожиданно, но занимательно.

— И… и что мы будем делать?

— Объясню потом, — истинный интриган! — Переоденься во что-нибудь потеплее — там лето, но всё равно достаточно холодно, — и приготовься морально к тому, что дело для тебя будет не из самых спокойных. Я приду через полчаса.

Он растворился в воздухе, не дав мне сказать и слова; оставалось лишь отложить книгу и делать, что было сказано.

… Библиотека встретила нас мрачным угрюмым молчанием. Сам старик был, как обычно, невозмутим внешне, но я чувствовал напряжение, повисшее в зале, или же это был плод моего разыгравшегося воображения. А впрочем, я не испугался; трусливым меня никак нельзя назвать; возможно, я и мог бы быть таковым, но я привык держать все эмоции в себе и подавлять их по необходимости.

— Законы этой вселенной прописаны в начале книги, и там сказано, что однажды, много лет назад, на страну, в которой происходят все действия, напал демон. Среди жителей одной деревни, первой подвергшейся нападению, оказался человек с большим потенциалом, нечто вроде мага, сумевший изгнать демона и наложить сильную защиту на близлежащие земли, дабы к ним больше никто из потустороннего мира не приходил. Но одна из глав произведения посвящена как раз таки нападению очередного демона на деревню поблизости, причём о защите, созданной тысячелетия назад, не сказано ни слова. Это и нужно будет исправить.

— Но… как?

Я предполагал, что мы будем изгонять его или что-то в этом роде, но всё оказалось куда проще и безопаснее.

— Понимаешь ли, демоны в этом мире не приходят просто так: возникает что-то, что может спровоцировать их визит. Например, мощный всплеск магии, какое-нибудь крупное сражение, когда проливается много крови, ну и так далее. В нашем случае это эксперимент одного незадачливого мага, который придумал совершенно бесполезный (разумеется, по его мнению, гениальный) ритуал и намеревается скоро его провести. Но проблема в том, что для его проведения нужен как раз таки довольно сильный всплеск магии, что послужит причиной появления демона. Это не играет решающей роли в сюжете, потому что подоспеют разумные маги и изгонят его, а сам экспериментатор погибнет во время ритуала. Так что мы его убьём.

К этому я был не готов, хотя и подозревал, что нам придётся делать всякое. Убийство человека, живого мыслящего существа, пускай и вымышленного… скажи мне кто-то ещё неделю назад, что я буду участвовать в этом — я бы не поверил, ей-богу, ни за что не поверил бы! Сам я жутко не любил, когда погибал кто-то из персонажей, пускай даже самый гнусный из подлецов и самый нечестный из обманщиков, а теперь я собираюсь добровольно поспособствовать тому, что всегда ненавидел.

Впрочем, это пойдёт на пользу книге, успокаивал себя я. Какой бы она ни была, это всё же книга, это всё же идол, божество. Просто обычное убийство, которое даже не я совершу — мне нужно только смотреть и учиться; учиться убийству?..

Как видите, меня снова раздирали противоречия. Библиотекарь понимающе усмехнулся — вероятно, сам переживал нечто подобное, — и раскрыл книгу, в мгновение ока превратившуюся в яростное пламя. Что ж, выбора не оставалось, и я, каким-то странным образом успев привыкнуть к тому, что нужно шагать прямо в огонь, переместился в новый мир, где мне предстояло стать свидетелем преступления.

***

Мир оказался… необычным. Даже необычнее трёх солнц на тёмном кровавом небе.

Начну с того, что я оказался в очередной деревне, но домов в ней было необычайно много — и все совершенно одинаковые; лично я не нашёл ни одного отличия. Все бедные, все деревянные, все с прогнившими крышами. Удивительно, как они ещё держались и не превратились в руины от пожаров или дождей. И ещё наблюдение: помимо многочисленных зданий, я не увидел никаких признаков жизни в этой захолустной дыре. Словно жителей не было вовсе, или же они настолько неприветливые и мрачные, что сидят в четырёх стенах и почти никуда не выходят.

Я надеялся на первое (дабы не столкнуться с агрессивными людьми, которые, должно быть, не любят чужаков), хоть и понимал, что тут должен жить хотя бы тот незадачливый маг, с которым Дэмиен собирался свести счёты.

Мы шли достаточно медленно, чтобы я мог получше рассмотреть окружавшие меня просторы. Но, собственно, разглядывать было и нечего: повсюду находились дома, пустовало лишь поле за деревней да узкая тропинка, по которой я и шёл. Дома расположились двумя сплошными линиями, беспомощно жавшиеся друг к другу и имевшие общее горе — бедность; подобно живым существам, они разглядывали нас с библиотекарем, наблюдали за нами, и на миг мне показалось, что они просят о помощи…

— Поток магии, который выплеснулся на волю во время первого прихода демона, был настолько силён, что подарил им некое подобие жизни. Наделил их душами, сделал из них слабые фантомы, которые только и могут, что взывать к случайным прохожим да сверлить их взглядами, — задумчиво пояснил старик. — Потому-то они и не разрушились ещё: никто их не ремонтирует, но они способны защитить себя теми ничтожными остатками магии, которая бушевала здесь многие годы назад.

Это меня заинтересовало. Я решил почитать книгу на досуге, пускай она и не дописана до конца.

— А где жители?

— Их нет. Большинство отправилось искать лучшие края, а у кого не было возможности, сгнили здесь. Никто не хочет жить в таком месте, — он помолчал немного, а затем добавил: — Ну, или почти никто.

Я проследил за его взглядом и заметил маленький холм, едва видный вдалеке.

— Вон там находится дом нашей жертвы, — при этих словах я вздрогнул, но сумел скрыть свою реакцию. — Он безумец, живущий здесь в полном одиночестве. Еду добывает сам, охотой в лесу, — я не увидел поблизости леса, но поверил на слово. — А в свободное время изучает искусство магии.

Мне представилась картина: заброшенное селение, полное безмолвных, но живых домов, несчастных скорбных душ, молящих путников о помощи, и один-единственный житель на краю деревни, сумасшедший маг — и всё это в полной тишине и зловещем спокойствии оставленного людьми места… В вечном спокойствии. Я ещё раз оглядел дома и поёжился.

— Почему мы не переместились сразу в его дом?

— Если бы я каждый раз перемещался непосредственно туда, куда надо, то всё очарование от путешествия по мирам потерялось бы. Хочется ознакомиться с прочитанным поближе.

Что ж, я вполне разделял его точку зрения. Но я задал этот вопрос так, почти неосознанно, а на самом деле волновало меня совсем другое: то, что дома всё не кончаются и не кончаются. Становилось тревожно.

— Мы вроде идём, а дом этого мага как был далеко, так и остаётся. Почему?

— Души. Они рассматривают нас. Под их взглядами словно находишься в состоянии гипноза.

— Но это же должно закончиться, верно? — я приложил максимум усилий, чтобы мой голос не дрожал.

Дэмиен выждал паузу, к чему-то приглядываясь.

— Конечно, — ответил он наконец, и я вздохнул с облегчением. — Мы почти дошли, я так полагаю.

И он оказался прав. В какой-то момент я моргнул и вдруг осознал, что стою у холма, а впереди возвышается небольшое каменное здание, не столь бедное, как его соседи, но и не богатое; из распахнутого окна доносились обрывки фраз, которые я не смог разобрать.

— Двери он не закрывает, а сам слишком поглощён своими делами, чтобы заметить, что происходит за окном, так что просто войдём через входную и медленно доберёмся до второго этажа.

Я молча кивнул. Итак, мы начали свою работу, а мрачное серое небо было нам свидетелем.

… Глядя на бездыханное тело неизвестного мне человека, я вспомнил несчастную Женю, так рано и несправедливо погибшую. Сердце моё наполнилось нестерпимой болью, но в то же время понимание того, что я даже не в своём мире, среди оживших домов, несколько охладило мой пыл, и я был способен разумно мыслить.

Стоя посреди большой просторной комнаты, которую я видел в первый раз и больше не увижу, я в полной степени осознал, что, какими бы благими мои намерения ни были, я всё же наблюдал за убийством, а значит, стал соучастником этого страшного поступка. В таких случаях наблюдение равносильно самому преступлению, а то и тяжелее него. И пускай это выдуманный персонаж, о котором почти никто не знает — он жил, дышал, ел, пил, изучал магию…

Это заставило меня задуматься, в чём вообще смысл нашей работы. Зачем исправлять ошибки в книгах, которым не суждено увидеть свет? Они даже не написаны — разве есть какая-то реальная польза в том, чтобы исправлять недостатки в их сюжетах?

Когда мы вновь оказались в библиотеке (старик, по всей видимости, нарочно не захотел отправить меня сразу домой; кажется, намечался серьёзный разговор), я спросил у него о том, что меня озадачило.

— Так и знал, что этот момент скоро наступит, — он усмехнулся каким-то своим мыслям. — Взгляни на эти книги.

Я бросил взгляд на бесчисленное множество стеллажей, меня окружавших, и в очередной раз удивился их количеству.

— Это лишь малая часть всех богатств моей библиотеки. Только представь, что скрывается в глубине коридоров, — я попытался представить, и мне даже стало жутко от возможного величия этого места. — Каждая книга, будь она написана, дописана или нет, сама по себе очень ценна, даже если в сюжете её нет ничего особенного. Каждая книга — это отдельный мир, это душа автора, её написавшего, это силы, нервы и время, потраченные писателем на неё. Дописанных книг предостаточно, но недописанных больше, гораздо больше, чем ты думаешь. Теперь понимаешь, какое богатство у нас есть? Миллионы самых разных книг — и каждая имеет свою ценность. Персонажи, затерявшиеся в незаконченной истории, задумки, которым не суждено воплотиться в реальность… и если я могу хоть чем-то им помочь, то я делаю это с честью и с радостью.

Я внимательно слушал и всё больше проникался уважением к старому библиотекарю. Но… но кто он вообще? Не герой ли одной из таких книг? Не выдумка ли моей фантазии? Не результат ли ужасного горя, кошмарной тоски по Жене?..

— Кто ты?

Это, наверное, прозвучало невежливо, но в тот период моей жизни меня занимали куда большие проблемы, нежели нарушение этикета.

— Называй меня Дэмиеном, — он хитро улыбнулся. — И считай, кем хочешь считать.

… Уже находясь в своей душной комнате, глядя в окно на посеревшее небо, так похожее на то, что я видел в заброшенной мрачной деревне, я всё ещё вспоминал речь старика, но это было скорее отчаянной попыткой отвлечься от тяжёлых дум. Убийство полоумного мага, гибель сестры — всё это перемешалось в моём сознании, причиняя боль и словно застилая разум мутной дымкой.

Я запутался в себе окончательно. Что делать, как жить дальше — эти вопросы, ещё недавно так меня мучившие, сделались каким-то даже воспоминанием, чем-то далёким и уже разрешённым, тем, что можно забыть на веки вечные. Пока что я жил, я дышал, я мог порой холодно мыслить, и это давало мне немного последних сил. Что будет потом, я старался не думать. Пока что было терпимо.

И всё бы оставалось так ещё какое-то время, но в день преступления, вечером, на порог квартиры ступили родители.


Глава четвёртая. Погубленная жизнь


Надо сказать, они не такие уж и плохие люди, как я в порыве горести и возмущения их описывал. Они действительно любили нас и, возможно, дорожили нами, хоть и не показывали свою любовь; все беды возникали из-за их невероятной инфантильности, несмотря на то, что им обоим было больше тридцати лет. Встретить старого знакомого, с ним заболтаться, пойти вместе в кафе, потом ещё куда-то и вернуться домой под утро, так и не предупредив нас, было в порядке вещей. Женя, правда, замечала долгое отсутствие родителей довольно поздно, да и то не особенно волновалась из-за этого, а я, без ложной скромности, единственный более-менее ответственный человек в этой семье, подолгу не мог до них дозвониться. В конце концов, я смирился с этим фактом и толком не обращал на это внимание.

Ещё одна странность: я не знаю, где они работают. Скажем так, я примерно представляю сферу их деятельности, но чем именно они зарабатывают на жизнь, понятия не имел. Мы и не разговариваем-то почти, в основном по необходимости, так что, можно сказать, мне о них известно совсем мало. Я никогда не лез в их душу, они в мою тоже, и мы были как бы чужими людьми, если не считать родственных связей.

Но, как бы то ни было, это мои родители, и я люблю их, несмотря на откровенно раздражающие меня черты характера. Они действительно неплохие люди. Но в тот день, как только я услышал звонок в дверь и внутренним чутьём угадал, что за ней вернувшиеся из командировки, меня охватила настоящая ярость. То самое чувство, когда тебе становится наплевать на усталость, равнодушие ко всему и прочее и ты действительно злишься, причём злишься так, что причине этой злости мало не покажется. Разумом-то я понимал, что это бесполезно, что родители даже в таких обстоятельствах меня не поймут, но, как известно, сердце и разум действуют отдельно друг от друга.

Итак, я не выдержал. Терпение моё, прошу заметить, совсем не маленькое, лопнуло, подобно мыльному пузырю, и я встретил их разъярённый.

Мне до сих пор неприятно вспоминать сцену, которая произошла, стоило мне только открыть дверь. Всё началось с того, что мать со слезами пошла в их комнату, а отец посмотрел на меня сурово, за что-то укоряя, и последовал за ней, а закончилось скандалом. Они не сказали мне ни слова. Это-то ладно, это ещё можно понять, но именно осуждающий взгляд отца послужил последней каплей, и я, ещё более разгневанный, сорвался.

Мне в голову пришла совершенно идиотская, но одновременно очевидная мысль о том, что он обвиняет меня в гибели сестры. Значит, он, шлявшийся неизвестно где и вообще, несмотря на смерть дочери, только сейчас приехавший, осуждает меня, к тому же, совсем ни за что! Вот как! Из-за этого — из-за одного лишь взгляда, — я взорвался окончательно и побежал к ним комнату, не сознавая полностью своих действий.

Да, я устроил скандал и довёл мать до потери сознания. Да, я пришёл к родителям и наорал на них, не в силах остановиться. Да, я поступил несправедливо и жестоко, не подумав о чувствах того же отца, не поняв его, даже не попытавшись остудить свой пыл. Да, я чёртов эгоист и до сих пор виню себя за этот поступок, вследствие которого окончательно отдалил от себя семью. Да, я полностью виновен.

Я даже не помню, о чём именно орал — всю боль от тяжёлой утраты, всю утомлённость, всё раздражение я выплеснул на них, о своих словах, конечно, не думая. Иногда человек доходит до той грани, за которой бездонная пропасть, и он падает туда, стремительно летит вниз, ничего не замечая — жизнь его рушится на глазах.

Примерно то же испытал и я в те минуты.

Мне было больно и страшно, потому что родители молчали, и это меня раздражало, а раздражение, вместе с другими факторами, лишь усиливало мою злость.

Я не понимал, что делал, но прекрасно видел реакцию родителей. Они сидели, безмолвные, и ждали. Лучше бы отец схватил меня и запер в комнате. Или сказал, что не любит меня. Это было бы куда приятнее его молчаливого осуждения и шока матери — я чувствовал, что моя выходка не пройдёт без последствий, но меня ожидает нечто более страшное, чем наказание; тем не менее, я всё равно продолжал свою губительную речь. Я попросту не мог остановиться.

Кажется, я кричал про их дурацкую легкомысленность и безответственность, про то, что они никогда нас не любили, кричал про Женю… всё происходившее слилось в какую-то размытую картинку, всё будто плыло перед глазами, я всё больше погружался в себя и уже не видел ничего вокруг — но сумел в последний момент ухватиться за остатки реальности, выбраться из тёмного лабиринта и вернуться в настоящий мир. И тогда я замолчал. И тогда мать упала в обморок — вероятно, я добил её своими криками. Отец, взглянув на неё, весь побледнел и отвесил мне звонкую пощёчину; я молча покинул комнату, быстро надел излюбленные кроссовки и вышел на улицу, понимая, что теперь моя жизнь изменилась ещё больше.

В тот день я не просто лишился терпения — я лишился доверия родителей, последних людей, которые хоть как-то ценили меня, и, зная их характеры, вряд ли когда-нибудь примирюсь с ними вновь. Но… разве это катастрофа? Разве я так уж в них нуждался? Нет, есть ведь Женя, действительно дорогой мне человек.

И я вспомнил, что сестры моей больше нет. Вспомнил и тяжело вздохнул.

Чёрт возьми, когда же всё это закончится…

—… Я вижу, у тебя снова неприятности, но работу никто не отменял, — безо всяких интонаций в голосе известил меня Дэмиен, неожиданно оказавшийся рядом со мной, на улице. — Пойдём, у меня есть для тебя новость.

Мы отошли за угол, где никто не мог нас видеть, и, оказавшись в библиотеке, пошли вглубь. Теперь я был в части этого, по всей видимости, огромного здания, о существовании которой даже не помышлял — это была сеть ветвистых коридоров, освещённых фонарями и с полками, сделанными прямо в каменных стенах. Тут уже не было утончённого мрамора — место, где я находился, напоминало пещеру.

Но книг здесь было столько, что у меня захватывало дух. Вот уж действительно невероятное количество; я и не думал, что такое великое множество литературы может храниться в одном здании. Впрочем, у такого загадочного человека (если вообще человека), как этот библиотекарь, может быть всё что угодно.

— Отныне это всё принадлежит и тебе. Читай, читай как можно больше — читай внимательно, находи ошибки, исправляй их, — он улыбнулся, глядя, как у меня раскрылся рот и округлились глаза от удивления. — Тебе должно понравиться.

Создавалось впечатление, будто меня огрели по голове чем-то тяжёлым — настолько неожиданной была новость старика. Впрочем, сильное изумление почти сразу же сменилось радостью — вся огромная библиотека, так меня восхитившая, теперь полностью в моём распоряжении, и я могу прочесть всё, что пылится тут на каменных полках и в главном мраморном зале. Чёрт возьми, вот ради чего действительно стоит жить!..

Но мысли о Жене вновь одолели меня, вновь заставили вспомнить кое о чём важном и нешуточно пугавшем меня — о депрессии, — и она вновь поглотила мой разум, а хорошее настроение, желание улыбаться и просто хотя бы на минуту стать счастливым исчезли без следа. Я нахмурился, стараясь не показывать Дэмиену своё горе, но он — удивительная личность! — всё-таки понял, какие эмоции я испытывал, и вздохнул не то устало, не то раздражённо, не то разочарованно.

— Я тоже был таким, — проговорил он мечтательным голосом и, заметив, как настороженно я на него смотрю, слегка улыбнулся. — Думал, я тебя из-за одной любви к книгам выбрал?

Библиотекарь становился всё интереснее и загадочнее. Но я, отметив этот факт, тут же забылся в своей тоске, теперь не могущий даже в виде книг найти достойное утешение.

— Ладно, это не так важно сейчас. Принимайся за работу, — он оглядел мрачное пространство. — Всё здание разделено на три части — коридоры с непроверенными книгами, проверенными и главный зал. Сейчас, очевидно, мы находимся в первой. Выбери любую книгу, а когда нужно будет выбраться отсюда — просто подумай об этом и закрой глаза. Так же ты сможешь оказаться в библиотеке. Когда я понадоблюсь, позови меня, где бы ты ни находился — я приду.

Он исчез, как всегда, незаметно. Я, дабы окончательно не впасть в уныние, попытался заглушить душевную боль, перестать думать о сестре и заняться наконец необходимым — у меня получилось только собраться с мыслями, взять книгу наугад и переместиться туда, откуда я и пришёл: на улицу рядом с домом. В квартиру я, естественно, не горел желанием возвращаться, хоть и понимал, что рано или поздно буду вынужден это сделать.

… Я сел на какую-то лавочку под раскидистым дубом и принялся читать, стараясь сосредоточиться на тексте и не думать ни о чём другом. И у меня, с детства внимательного и довольно-таки серьёзного, это даже получалось — я постепенно увлекался новой книгой, уже не замечая бесконечных прохожих, не слыша ничьи голоса и погружаясь в другой, совершенно незнакомый мир.

Это была история про человека, ведшего ни чем не примечательную жизнь — не богат и не беден, не умён и не глуп, и в школе и в институте учится средне, имеет много приятелей, но ни одного друга, и живёт один, — и про его попытки что-либо изменить в повседневной рутине, впустить луч света в непроглядный мрак, его окружающий. Но попытки эти, увы, тщетны. Он постоянно пытается приоткрыть занавес, понять, как же можно добиться желаемого и за что ему вообще всё это. Каждый день он меняется, отказываясь от настоящего себя, и действует в угоду другим в надежде завести хоть с кем-нибудь доверительные близкие отношения.

Этот несчастный пишет: «Если бы у меня был хоть один друг, или просто кто-то, кому я мог бы доверять, то я бы снова сделался искренним. Если бы кто-то, неважно кто, сказал мне, что я не такой уж и ничтожный человек и тоже чего-то стою, то я плюнул бы на всё и действительно стал бы счастливым». Сердце моё наполнилось жалостью. Мне так захотелось сказать ему то, что он отчаянно хотел услышать, дать понять, что он замечательный и заслуживает истинного счастья — но вмешиваться в такое было нельзя. Волнение моё всё усиливалось.

Это натолкнуло меня на размышления о том, что я тоже стал одиноким и судьба моя ещё печальней, ведь счастье у меня отняли. Но, потеряв главное, я спешно разрушил и всё остальное — а ведь родители никогда не хотели мне зла, и я прекрасно знал это. И я сделал зло, по сути-то, совсем не виновным людям — Женя бы всё равно погибла, вне зависимости от того, опоздали бы они или нет. Такова судьба. Но от этой трагичной безысходности мне стало ещё хуже, и я с удвоенным вниманием и упоением принялся следить за обыденной жизнью персонажа-неудачника, который, однако, действительно заслужил того, чтобы называться человеком. Я восхищался его постоянной, непрекращающейся внутренней борьбой, борьбой с тем человеком, каким он был, и огорчался из-за страстного желания избавиться от самого себя, стать тем, кто был бы угоден обществу, стать кому-то полезным, избавиться от мучительного одиночества.

Всё это потрясло мою душу. Я и представить себе не мог, что такие люди существуют даже на бумаге, и теперь вот наблюдал подобное, переживал вместе с главным героем и ужасно хотел ему помочь, хоть и понимал, что это невозможно. Казалось, он всё делает не так, несмотря на свою мечту жить правильно — словом, не нужный никому человек: ни обществу, ни отдельным людям, ни вообще этому миру. Но, вероятно, ему следовало бы найти в своём одиночестве и плюсы и постараться получить от жизни максимум удовольствия, а не уподобляться кому-то другому в надежде стать «своим». Однако он пошёл по ложному, на мой взгляд, пути, ведущему в никуда и уж точно не могущему привести его к исполнению мечты.

Книга о погубленной жизни закончилась тем, что персонаж… влюбился. И это заставило меня глубоко задуматься (хотя мысли о Жене всё ещё не оставляли меня), спасёт ли это его или принесёт новые разочарования, которые ещё больше усугубят положение и, возможно, послужат последней каплей. Сильно не хотелось расставаться с так понравившимся мне героем, но что поделать — нужно было читать, читать, читать, читать, ведь книг невероятно много. Какие-то мне никогда не суждено прочесть именно из-за их огромного количества, но всё же отвлекаться не стоило — работа есть работа. Мне, несмотря на то, что нужно было сосредотачиваться и постоянно быть начеку, всё же нравилось то, чем я теперь занимался.

Тем временем уже стемнело. Я закрыл книгу, бросил небрежный взгляд на почерневшее небо, и вдруг меня осенило. Персонаж, как я, совершенно одинокий посреди всего необъятного мира, упустил одну важную вещь: нужно уметь наслаждаться тем, что тебе дано; и если у него нет друзей, то, быть может, не стоило так уж яростно пытаться изменить себя и подстроиться под окружающих, а просто жить, быть самим собой? В этой бешеной погоне за идеалом он не замечал, как быстро проходит жизнь, и наверняка так и не заметил бы — и мне, наверное, следует извлечь урок из его истории. Конечно, у меня немного другая ситуация, но гибель сестры — это ещё не конец, и моя жизнь, вопреки тому, что прервалась другая, не останавливается, а продолжает свой стремительный ход. И мне нужно принять её кончину, принять и смириться с этим печальным фактом.

В конце концов, у меня есть то, чего не было у героя только что прочитанной книги — удивительное дело, которое мне действительно по душе. Передо мной величайшее множество самых разных миров, так зачем убиваться по тому, что уже прошло? Так или иначе, прошлое есть прошлое, а боль — она притупится, а тоска — она пройдёт… мне безумно хотелось в это верить. И я почувствовал, что началось нечто совершенно новое, то, что сделает меня другим человеком и, возможно, приведёт к истинному счастью, отучит от того, чтобы цепляться за мгновения, которые уже не вернуть.

Эх, Женя, безвозвратно ушедшая от меня Женя… твоя смерть — проклятие или избавление?..

Глава пятая. Виноваты трое

Я, на самом деле, не знаю, почему родители никак не прореагировали на моё позднее возвращение домой. Несмотря на вечную занятость и отсутствие особого интереса к моим делам, они не настолько равнодушны к своим детям, чтобы игнорировать такое. Конечно, накануне я повёл себя, откровенно говоря, отвратительно, но я уж никак не думал, что они попросту перестанут меня замечать.

Видимо, отец обвинил меня в гибели сестры ещё задолго до того, как оказался в нашей квартире и произошёл этот роковой скандал; мало того, мать, ослабевшая духом от такой потери, легко поддалась его влиянию и вслед за ним начала меня осуждать. И я бы, признаюсь честно, понял их и признал свою полную вину во всём случившемся, если бы мы с Женей были детьми: я, как старший, пускай и всего лишь на год, всегда по негласному правилу присматривал за ней. А сейчас? Сейчас мы оба уже не маленькие, а вполне самостоятельные люди со своими головами на плечах. Даже инфантильная сестра и то бывала благоразумной. И, приводя, по своему мнению, убедительные доводы в пользу своей правоты, я задавался мучительным, болезненным вопросом: в чём же я виноват, почему так ополчились на меня родители?

Я сделал следующий вывод: они впервые столкнулись с чем-то поистине серьёзным и поняли, что, увлёкшись посторонними вещами, попросту забыли о своих детях, что никогда и не знали их, а теперь им никогда не суждено узнать свою дочь. И, казалось бы, это должно было заставить их хорошенько задуматься, поменять что-то в своей жизни и в своём поведении, в конце концов, обратить внимание на единственного уже ребёнка, и это стало бы первым шагом на пути к восстановлению мира в нашей семье... но нет — они, не в силах избавиться от собственной же легкомысленности, от привычки, от многих других губительных факторов, добровольно искривили правду, обманув самих себя, и озлобились на того, на кого можно было озлобиться без особых последствий — терять-то нечего, они и так со мной почти что не общались. Однако тут наследственность дала о себе знать, и всё терпение, предмет моей гордости, улетучилось мгновенно: я сделал то, что сделал, чем ещё больше усугубил ситуацию. Не подумал о последствиях, дал волю эмоциям, и вот что из этого вышло: единственные люди, которые меня любили, пускай и очень своеобразно, окончательно встали против меня и, наверное, отныне будут чуть ли не моими врагами; мира в доме больше не будет, даже спокойствия, и каждый раз, когда я буду приходить домой, пока там есть родители, атмосфера будет напряжённой и весьма неприятной.

Разумеется, я был неправ. Но, с другой стороны, меня же самого вынудили, ведь если бы они поступили со мной более-менее справедливо, то ничего этого не было бы, и мы бы вместе пережили общее горе, и всем нам стало бы легче. Выходит, виноваты все трое.

Но кто прав, кто виноват, не имело особого значения, когда я стоял возле старой железной входной двери, тупо глядя на неё и одновременно судорожно ища в кармане связку ключей. Остановившимся взглядом я смотрел на какую-то царапину на ней и не мог поверить в происходившее. Я. Потерял. Ключи. Понимаете? Мало того, что такая потеря — это само по себе печально — это означало ещё, что мне нужно позвонить, подождать, пока мне откроют, встретиться лицом к лицу с кем-то из родителей, под его или её осуждающим взглядом снять обувь, выйти из коридора и пройти определённое расстояние, прежде чем закрыться в своей комнате и вздохнуть с облегчением. Это нужно было выдержать, выдержать и вытерпеть. Благо мне было не впервой. Я специально развил своё терпение и выдержку так, как только смог, лишь бы не уподобляться ни сестре, ни родителям; к тому же, я и сам понимал, насколько полезны будут эти качества на протяжении всей жизни.

Итак, я позвонил. Какое-то время мне не открывали: либо они догадались, что это я, и не решались подойти к двери, либо и вовсе забыли обо мне и никого не ждали в столь поздний час. Но наконец я услышал чьи-то приглушённые шаги, и уже скоро, поспешно оттолкнув мать, торопливо стягивал кроссовки посреди коридора. Я не хотел видеть её взгляд и потому смотрел себе под ноги, больше всего на свете желая лишь одного — поскорее оказаться в своей родной уютной комнате и забыть как страшное сновидение свой позор. Только бы спрятаться ото всех, от всего мира…

Отца, к великому моему счастью, не было — в матери чувствовалась слабость, она не могла достойно мне противостоять, и из-за этого я ощущал себя гораздо сильнее и духовно, и физически, что прибавляло решимости и уверенности; я имею в виду, вытерпеть всё это было куда проще, чем если бы я столкнулся с отцом. Оттолкнуть её, например, мне ничего не стоило, и я знал, что могу ей и нагрубить, а особенно сейчас, когда она убита горем. Откуда во мне было столько злости?.. Вероятно, я был близок к тому событию, которое называют «последней каплей» — ещё совсем немного, и я сорвался бы окончательно, сорвался так, что тот скандал, который я учинил перед родителями, показался бы нам всем незначительным проявлением лёгкого недовольства. Во мне кипели самые разнообразные негативные эмоции, вплоть до ненависти ко всему и вся, и между тем оставалось место и для чего-то хорошего и светлого, например, для неугасаемого интереса к книгам. Но всё же преобладал мрак, я был весь напряжён и почти всегда пребывал в дурном настроении духа, впрочем, я всегда пытался это скрыть.

Так вот, я был почти что на грани и даже сознавал это, но бороться со своим настроением было всё равно что бороться с ветряными мельницами — настолько весь этот круговорот утомительных событий повлиял на меня. Я чувствовал, что нельзя оставить это просто так и надеяться, что это как-нибудь само разрешится, но пока у меня попросту не было сил. И я поддался.

Сняв наконец проклятые кроссовки, я быстро пошёл - не побежал, прошу заметить, — в свою спасительную комнату, плотно закрыл дверь и рухнул на кровать, тут же заскрипевшую под моим весом. Теперь, когда главная цель была достигнута, мне хотелось одного — спать (да и было уже для меня, жаворонка, поздно — десять часов), но сон, как назло, не шёл. Я впадал в некое забытье, проваливался в полудрёму, но заснуть — именно заснуть, — мне никак не удавалось. Ночной холодный ветер становился большой преградой на пути к моей мечте (то есть, забыться сном), к тому же, сказывалось общее возбуждение. В конце концов, раздражение моё достигло своего пика, я вскочил с кровати, взял фонарь с полки, сделал глубокий вдох, закрыл глаза и представил себя посреди длинного тёмного коридора библиотеки.

Через пару секунд я уже был в заветном здании, где меня не могли видеть ни родители, ни случайные прохожие, ни кто-либо ещё. Я был один. И это давало желанное облегчение.

—... Держи, — старик появился совершенно неожиданно, и я едва успел подхватить связку ключей, которую он мне бросил. Мою связку ключей. Ту самую, которую я решил, что потерял. — И советую тебе следить за своими вещами, а то можешь потерять нечто действительно важное. Одну из ненаписанных книг, например...

Я уже устал удивляться, так что лишь кивнул, узнав находку, и, встав с каменного пола, вопросительно уставился на библиотекаря.

— Ты что, по пятам за мной ходить будешь? — я в очередной раз делал что-то неправильно, но не мог остановиться. — Спасибо, впрочем.

Я успел забыть про эти несчастные ключи, равно как и про самого Дэмиена — оказавшись среди книг, я тотчас же принялся за чтение и позабыл обо всём на свете. Новая книга не была столь захватывающей, нет, просто я искал в ней спасения, сильно желал отвлечься от реальной жизни, окунуться, как обычно, в другую реальность и тем самым убежать от самого себя, убежать от всего, что связывало меня с окружающим миром. И теперь, так грубо и внезапно вытянутый из глубокого транса, я уж никак не мог контролировать свои эмоции.

— Не груби мне.

Он смерил меня таким взглядом, что я вздрогнул и вмиг расхотел вообще что-либо ему говорить. Но это быстро прошло и уже казалось неприятным наваждением; я вновь сел на холодный пол, не в силах стоять от усталости, и посмотрел на ставшего добродушным старика снизу вверх. Он, не сказав ни слова, на моих глазах растворился в воздухе.

«Да кто же он, в конце концов?..» — спросил я сам себя и, понятное дело, не нашёл ответа. Впрочем, я не стал озадачиваться этим вопросом и вернулся к чтению, игнорируя жуткую утомлённость и ломоту в теле — самая мысль о том, что придётся возвращаться в квартиру, видеть родителей, постоянно вспоминать тот скандал, приводила меня чуть ли не в ужас. Я из последних сил противился этому; мне начинало казаться, что я заперт в клетке, откуда нет выхода — я могу рассматривать окружающие меня предметы, могу видеть красивые пейзажи, могу чувствовать, что вокруг воля — и в то же время понимаю, что рано или поздно вернусь к жестокой действительности, и не будет мне никакой свободы, и не будет мне никакого спасения. Это… ужасающе.

Но даже в таком состоянии я всё равно старался внимательно читать книгу, следить за сюжетом, обдумывать его и не упускать из памяти важные детали. Пока что автор не путался в событиях, но я оставался начеку. Я всегда ставил книги выше всего, что только могло быть для меня ценным, а потому, несмотря на плохое самочувствие, полнейший беспорядок в голове и проблемы в жизни, я прикладывал максимум усилий, чтобы выполнить свою работу достойно.

Но книга закончилась совершенно неожиданно — она даже не закончилась, а просто прервалась, словно автор раздумал её заканчивать. Хм…

… Вскоре Дэмиен объяснил мне, что мы с ним не просто исправляем логические ошибки, не только являемся как бы хранителями этих книг, но и выполняем ещё одну любопытную работу: выступаем в роли двигателей оборвавшегося сюжета, вдохновителей самих авторов — в общем, всячески заботимся о том, чтобы книги были закончены хотя бы в воображении писателей и закончены удачно, безо всяких грубых недочётов. Меня удивляло, почему он не рассказал о столь важной части нашего дела раньше, но я решил, что, вероятно, у него были свои причины. Это не было столь важно. Главное, что я вникнул в самую суть своей новой работы и она нравилась мне всё больше и больше.

Библиотекарь известил меня также, что пока мы находимся в мире книги, время тут, в реальности, для нас как бы останавливается — то есть, мы можем шагнуть в огонь в полдень и вернуться в это же время. Это была хорошая новость, ведь у меня могло просто не оказаться свободного времени, например, когда я пойду в школу; странно, что я не подумал об этом значительном нюансе.

С тех пор как я впервые увидел заветное здание в своём сне, передо мной открывались всё большие и большие удивительные возможности, о которых я ранее и мечтать не мог. И всё это способствовало увеличению уверенности в себе, что, несомненно, огромный плюс: я прямо-таки чувствовал, насколько мне становилось плевать на свой коллектив, да и на всех остальных людей, с которыми я хоть как-то контактировал. Я почти знал, что не являюсь неудачником, ведь у меня оказалось то, чего более ни у кого нет – доступ к миллионам разных миров. И мечты оборачивались реальностью.

Но чаще всего занимало мои мысли нечто другое, и вы, конечно же, знаете, что именно: Женя. Как бы у меня ни налаживались дела, само осознание того, что я никогда больше её не увижу и не поговорю с ней, давило на меня, угнетало, подавляло волю и останавливало на полпути — боль не притупилась, а воспоминания не потускнели. Всё было так же, как и неделю назад. Прошла только неделя, а жизнь моя изменилась кардинально, до неузнаваемости. Создавалось ощущение, будто я играю в каком-то зловещем цирке, где нет места реальности, здравому смыслу, и я не знаю, зачем я вообще здесь, и я надеюсь, что всё это скоро должно закончиться, но ничего не завершается, и я снова исполняю свою жалкую роль, понятия не имея, для чего и почему...

Но, как бы то ни было, меня ждала работа, и я постарался «запихнуть» мысли о сестре в дальний угол своего сознания, сосредоточиться на главном и, наконец, начать действовать. Старик рассказал мне, что я могу сниться автору, беседовать с ним в его же сне и стать его вдохновителем. Я должен сделать так, чтобы писатель закончил книгу — это одна из главных моих целей.

Вернувшись под утро в свою комнату, я снова лёг на кровать, не раздеваясь, и тут же заснул — сказывалась общая усталость и последствия бессонной ночи. А во сне я оказался в большой спальне, принадлежавшей, насколько я помнил, главному герою той книги с сюжетом, оборвавшимся так неожиданно; на кровати сидел задумчивого вида парень, внешне чуть старше меня. Это, вероятно, и был автор.

— Привет, — я решил, что стоит сначала с ним познакомиться.

— Привет, — казалось, я выдернул его из состояния гипноза. Он рассеянно озирался по сторонам и, видимо, вспомнив, где находится, принялся разглядывать меня. — Ты кто?

— Меня зовут Ваня, — и я перешёл к главному. — Ты не закончил свою книгу, не продумал конец. А ты знаешь, что каждая книга, будь она написана, издана или забыта — это целая душа, целый мир, который должен быть продуманным до конца. Представь, что стало с твоими героями — они затеряны, безжизненны… зачем сводить все свои усилия на нет и давать пропасть своему же миру? Допиши эту книгу, закончи своё дело.

Изумление в его взгляде не передать словами. Он, по всей видимости, никак не ожидал, что кто-то знает про его ненаписанное произведение, и теперь уставился на меня, словно на призрака в тёмном мрачном коридоре. Что ж, ему придётся поверить в происходящее, думал я. Иначе мне вряд ли удастся добиться своего.

— Откуда… откуда ты знаешь?

— Считай меня своим личным вдохновителем, который посвящён в подобные дела, — я понимал, что писатель рано или поздно задаст этот вопрос, но, как обычно, сморозил какую-то чушь. Впрочем, кажется, мой ответ удовлетворил его любопытство. Или же он понял, что ничего толкового о себе от меня не добьётся. — Вспомни Лолу, вспомни Джека. В этих персонажей ты вкладывал свою душу, переживал вместе с ними, у тебя были кое-какие планы, а теперь ты попросту бросаешь свою идею, не додумав концовку, и не даёшь им самого главного — жить. Какой же ты после этого писатель, а? Так просто разбазариваешь свои усилия, но к чёрту, ты не ценишь своих же героев, которые обречены быть навеки затерянными в тёмном лабиринте, из которого попросту нет выхода, — я говорил тоном знатока и с жаром фанатика, надеясь быть понятым. — Почему ты забросил идею? Разочаровался в ней? Забыл? Увлёкся чем-то более важным? Появилась новая?

— Разочаровался, — пробормотал озадаченный автор. — Заметил глупую ошибку, и из-за которой пришлось бы менять сюжет.

— Любую ошибку можно исправить, скрыть, сделать так, чтобы она стала плюсом для произведения. И ты же в курсе, что не бывает книги без ошибок? Все что-то делают неправильно, и это абсолютная норма. Или ты надеялся написать идеальную книгу? Так вот, не бывает такого. Следует стремиться к идеалу, но его, к сожалению или к счастью, никому не суждено достичь. Привыкай к ошибкам, иначе тебя надолго не хватит.

Я всё больше убеждался в том, что говорю чушь, однако, судя по реакции писателя, мои слова всё-таки возымели должный эффект. Наверное, он сам подсознательно хотел вернуться к книге, но то ли не хватало сил, то ли ещё что-то подобное, и я появился в нужное время.

— Ты меня понял?

— Да, да, — он казался испуганным. — А ты ведь прав.

Я знал, что я прав, и потому лишь кивнул головой. Автор будто прозрел и теперь оглядывался по сторонам в каком-то недоумении, словно пытался понять, как же он жил до этого момента. Я понял, что дело сделано и он закончит книгу, и не смог сдержать торжествующей улыбки — настолько меня обрадовал свой первый успех.

И это, может быть, сущая мелочь, из-за которой и не стоит так радоваться, однако мне было весело и легко на душе, пускай и временно; я осознал всю пользу проделанной мною работы, сказал самому себе, что всё это не зря, и наслаждался этим потрясающим чувством. Новая жизнь сильно мне нравилась, и уже одно это могло бы сделать весь мир вокруг светлым и замечательным, если бы не тоска по Жене и неприятный осадок от серьёзного конфликта с родителями. В реальности всё было куда больше, чем плохо, но у меня были и другие миры, которые я мог посетить и которым приносил пользу. Не это ли главное?..


Глава шестая. Библиотекарь


Проснулся я, к счастью, достаточно поздно — родители уже ушли на работу (благо был август), так что я мог спокойно встать, позавтракать и вообще относительно нормально провести время. Но в глубине души я, конечно, понимал, что вечно это продолжаться не будет, что они всё равно рано или поздно вернутся, и тогда мне ничего не останется, кроме как в очередной раз закрыться в своей комнате и либо переместиться в библиотеку, либо пойти спать. Но пока я мог наслаждаться одиночеством и покоем и подумать о прошлом, настоящем и будущем.

Неторопливо поедая бутерброды и почти не чувствуя их вкуса (мысли мои были заняты совсем другим), я вспоминал, как на этой же кухне, за этим же столом мы с Женей любили ужинать и просто болтать, пока родители в очередной раз где-то пропадали. Я, кажется, рассказывал о наших вечерних посиделках, со временем случавшихся всё реже и реже. Мы разговаривали о том, как у нас прошёл день, о её подругах и парнях, о школьных буднях и одноклассниках, о музыке, о книгах, о кино… Я уговаривал её что-нибудь съесть, без устали рассказывая о вреде голодания, и иногда даже одерживал победу. Мы делились переживаниями, опытом, воспоминаниями — словом, наслаждались обществом друг друга; наши вечера стали для меня лучшим временем суток, ведь мы с Женей не могли так много и задушевно общаться когда-либо ещё.

Помню, она часто приходила именно под вечер, уставшая от бесконечных свиданий или прогулок, но, тем не менее, счастливая; я же давно был дома, не имея ни особого желания, ни возможности задерживаться с кем-то. Иногда она, как я уже говорил, не ночевала дома и, по старой семейной традиции, меня не предупреждала, и это каждый раз заставляло меня нервничать. Но разве можно было что-то с этим сделать, если сестра моя была невероятно легкомысленна и забывчива? Даже если бы она захотела, её бы что-то отвлекло и, наконец вспомнив об этом, она бы просто махнула рукой, посчитав, что предупреждать уже поздно.

Я всегда знал, что мы по-разному ценили друг друга. И если я действительно заботился о ней, ждал, когда она придёт, то она воспринимала всё это скорее как должное, хоть и любила меня, искренне любила. Я видел, что те же парни занимают куда больше места в её жизни и в сердце. Но, несмотря ни на что, когда ей было по-настоящему плохо, она шла ни к бесчисленным подругам, ни к вышеупомянутым парням — она шла ко мне, единственному человеку, который ценил её больше всех остальных; Женя не могла этого не чувствовать.

Она, пожалуй, в какой-то степени была эгоисткой — эта её жуткая легкомысленность не могла не сказываться на всей её жизни. Красивая, общительная, весёлая, душа компании, она была окружена многочисленными друзьями и приятелями, пользовалась популярностью у противоположного пола и вообще жила в своё удовольствие; зачем ей сдался такой, как я, пускай у нас и были родственные связи? Она ощущала огромную разницу между нами, и это была ещё одна причина, по которой мы постепенно отдалялись друг от друга, но между тем она вряд ли хотела окончательного разрыва — всё-таки она продолжала меня любить. Однако любовь эта с каждым годом становилась всё более своеобразной и как будто уменьшалась — ещё бы, ведь столько интересных людей рядом, а я, пускай и никогда не был ей чужим человеком, всё-таки здорово отличался от её круга общения.

Порой мне казалось, что нас разделяла пропасть.

Но, несмотря на страдания, которые мне принесла моя любовь к ней, смерть сестры стала для меня поистине тяжёлым ударом — словно мне доставляло какое-то особенное мазохистское удовольствие страдать из-за неё. Но, как бы то ни было, следовало оправиться и жить дальше — в конце концов, не она же моя главная ценность в жизни. Ради книг стоит продолжать существование. Я был уверен, что они со временем залечат мои душевные раны и всё будет как прежде… и тогда я понял, что и в том самом «прежде» я всё равно был в какой-то степени мятежной душой, что и тогда я страдал, что, быть может, и тогда уже был одинок, просто не замечал или не хотел это замечать…

Одинок.

Одинок…

Мне вновь стало невероятно тоскливо, так, как было только в день гибели Жени. Значит ли всё это, что, вопреки её обществу, я всё равно был как бы особняком, наедине с собой, со своими переживаниями и мыслями, со своим внутренним миром, не в силах поделиться сильнейшими своими тревогами с кем бы то ни было? Значит ли всё это, что я — неудачник?..

«Нет!» — запротестовало всё моё нутро, и я почувствовал, как душу мою наполняет истинное возмущение. Но, может, как раз таки наоборот? Я ведь, по сути, и друзей-то никогда не имел, если не считать сестры ещё в детстве, и единственный близкий мне человек, в конце концов, почти что от меня отвернулся. Что ещё тут можно сказать? Неудача за неудачей. По сравнению с той же сестрой, я просто ничтожество, не имеющее ровным счётом ничего.

Но я совсем забыл о своём новом деле. Да, только из-за этого меня уже нельзя назвать неудачником; да и везёт же и мне в этой жизни, случается же со мной что-то хорошее. Нельзя так про себя говорить. У меня есть свои ценности, есть голова на плечах, есть собственное мнение, к тому же, я самодостаточен — разве это не повод перестать унижать самого себя? Я приношу пользу, следовательно, жизнь моя не проходит зря — это уже много. Как же я был глуп, предполагая, что неудачник...

… Так, медленно, но не без пользы, проходили дни. Я спас ведьму от самоубийства, побывал на самом настоящем сражении, стал секундантом на дуэли… в общем, скучать мне не приходилось. Но дни всё равно тянулись жутко медленно, будто нехотя, лениво, ведь всё своё свободное время я думал о Жене и о родителях. На самом деле, их жуткая инфантильность дошла до того, что они провели похороны моей сестры и даже не известили меня об этом (но я всё равно узнал) — но, так или иначе, я привык к такой несерьёзности, да и сам чувствовал, что виноват, и именно из-за чувства вины постарался забыть об этом на веки вечные.

С родителями я так и не наладил контакта, но мне уже, если честно, становилось всё равно — они скоро уедут в очередную командировку, или ещё куда-нибудь, оставив мне немного денег, и я снова буду жить самостоятельно. На самом деле, даже боль от смерти Жени несколько притупилась, и я мог продолжать свою жизнь без таких сильных страданий; всё, кажется, постепенно налаживалось. Да и я чувствовал себя куда лучше, чем, скажем, полторы недели назад.

Я стал более хладнокровен, развивал своё умение «читать между строк» и ещё больше полюбил книги — именно потому, что начал по-настоящему ценить их, осознал истинную сущность, познал всю пользу, которую они приносят людям. И относился к ним как можно бережней, понимая, что держу в руках не просто предмет, а предмет, заключающий в себе целый, не похожий ни на один другой мир.

И, казалось бы, всё действительно стало лучше, но последний месяц лета заканчивался, а с ним кончалась и относительно спокойная моя жизнь. Школа, одиннадцатый класс. Возвращение в ненавистный коллектив, нудные уроки, горы домашних заданий, но главное — обязанность изо дня в день, из часа в час находиться в здании, полном людей. Тут уж никак не закроешься от остального мира и не посвятишь себя одному делу. И это огорчало.

Но, на самом деле, я даже не боялся возвращаться в школу, ко всем этим людям, да и вообще каких-либо перемен — наконец-то я был полностью уверен в себе и в собственных силах. Такого не было давно, невыносимо давно — настолько, что я уж еле помню те времена. Это детство, счастливое, беззаботное детство, когда я точно знал, что у меня есть Женя и что я никогда не останусь одинок. Затем, как вы уже знаете, уверенность моя начала медленно таять.

Так вот, лёжа с закрытыми глазами на кровати и усиленно думая, спрашивая себя, как мне относиться ко всему этому, я вдруг понял, что ответ-то предельно прост — никак. Абсолютно. Найти желанное спасение в равнодушии и тем самым разом решить все свои реально существующие и надуманные проблемы. Ведь всё зависит от моего восприятия, а раз уж у меня появилось любимое дело, то плевать я хотел на всё остальное. Да, у меня нет больше близких людей, но есть книги. Я как никогда смахиваю на неудачника, но какая мне разница, если сам я знаю, что это не так, да и ничьё мнение меня больше не волнует. Я в полной мере осознал, сколь теперь независим, и это, признаться, радовало. Чего мне бояться в этой, в реальной жизни?

Дэмиен уже давно не приходил, и я, если честно, подумал, что он и вовсе забыл обо мне. Быть может, у него появились новые помощники, которым, как бы каламбурно это ни звучало, нужно первое время помогать. Я не знал. Да и не беспокоился особо.

Но теперь, когда я лежал на своей маленькой скрипучей кровати и обдумывал всё вышеупомянутое, библиотекарь вдруг заявился ко мне в комнату с таким блаженным видом, что я насторожился и принялся внимательно его разглядывать, стараясь найти в его лице что-то, что дало бы мне хоть какую-то зацепку. В том, что он не пустится со мной откровенничать, я не сомневался.

— Вот и пришло это время…

Я молча уставился на старика, почему-то, видимо, каким-то своим чутьём угадав, что задавать вопросы бесполезно. Всё это сильно возбуждало моё любопытство, но я хранил молчание в надежде, что он сам всё расскажет.

— Я ведь не просто так решил найти помощника, — он чуть усмехнулся, но я видел, что во всём выражении лица его застыло блаженное спокойствие. — Как видишь, я уже… не в расцвете лет.

Я ещё больше насторожился и весь подобрался, вслушиваясь в слова Дэмиена. Я, конечно, догадался, к чему он клонил, и это ещё больше нервировало меня — я весь сжался, как будто в ожидании удара, и просто ждал, когда он скажет всю правду.

— Скоро придёт и мой черёд, — мои опасения подтверждались. — А библиотека достанется тебе. Вся. До самой твоей смерти.

Он сделал небольшую паузу, судя по всему, давая мне подумать над его словами или же сам собираясь с мыслями. В голове моей царила всепоглощающая пустота, а весь мир вокруг словно померк и испарился в одно мгновение. Я видел только смиренное, расслабленное лицо старика и всё не мог поверить в реальность происходившего.

— Я был точь-в-точь таким же, как ты сейчас… — но, приоткрыв загадочную свою душу, он тотчас закрылся в себе, впрочем, в лице никак не меняясь. — Так что знаю, что тебе можно доверять. Отныне ты — библиотекарь, — он улыбнулся краем губ, увидев, как моя челюсть поползла по направлению к полу. Я, разумеется, понял, что встал на место Дэмиена, ещё раньше, но именно такая формулировка удивила меня и поразила. Раньше мне ещё как-то не особенно верилось, но теперь я окончательно осознал всю серьёзность ситуации. — Потому не только читай, но и осматривай всё здание, следи за порядком и, конечно же, старайся работать как можно больше. Когда придёт время, найдёшь достойного помощника, а затем и передашь ему библиотеку.

Я громко и потрясённо вздохнул, пытаясь привести в порядок все свои разбросанные мысли и в то же время очнуться от шока. Значит, я теперь обладаю библиотекой и только на меня возложена вся эта огромная ответственность. Было… непривычно. И от осознания того, что я теперь совсем как этот старик, становилось жутко и одновременно захватывало дух — посмел бы кто-то после этого назвать меня неудачником!.. Я победно, гордо улыбнулся.

— Не гордись, — одёрнул он меня, верно трактовав значение моей улыбки. Мне вмиг стало стыдно за то, что я позволил себе такое. — Это гиблое дело. Излишняя гордость может привести к разрушению библиотеки.

Я даже не представлял, каким образом из-за обычной человеческой гордости она может разрушиться, но принял это к сведению и вмиг вернул себе прежнее внимательное выражение лица.

— Библиотека — это не просто здание, а целая душа. Это человек с отчаянно бьющимся сердцем. Это живой организм, тоже способный чувствовать. Когда я уйду, тебе откроется другая сторона библиотеки, если ты понимаешь, о чём я, — я не понимал. — В общем, ты поймёшь потом.

И он снова помолчал, как бы что-то обдумывая. Ну а я «переваривал» всё услышанное, стараясь объединить это в единое целое, и пока что у меня даже получалось. Но меня всё беспокоил один вопрос, на который я наверняка не получу ответа — и всё же я понадеялся на слепую удачу и спросил:

— Но кто же ты?

Он глубоко вздохнул, явно не решаясь мне открыться, но затем, судя по его хитрой улыбке, я понял — у него уже всё продумано, и если он решил мне не говорить, то не скажет, как бы ни переменились обстоятельства.

— Я Дэмиен, — он издевательски усмехнулся.

— Как ты создал библиотеку? Ты маг? Или плод моего воображения?

Он вдруг рассмеялся.

— Вспомни заброшенную деревню, — и тут же посерьёзнел. — А теперь я ухожу.

— Уходишь?

— Да.

— Навсегда?

— Навсегда.

До этого момента я совсем не думал, что уже больше и не увижу этого человека. И когда я уже не мог не подумать об этом, когда мне прямо, безо всяких увиливаний и намёков, сказали то, что сказали, мне стало чертовски грустно. Слишком много смертей за этот месяц. Слишком много. Это подавляло.

— Что же теперь, я буду сам?..

Я задал, бесспорно, глупый вопрос, но, как это иногда бывает, я только сейчас понял очевидное.

— Да.

Сам. В полном одиночестве. Снова. Я не питал к Дэмиену никаких особых чувств, но всё же был огорчён, да и не только тем, что с его смертью останусь один. Понимаете, это ощущение подавленности и какого-то даже разочарования возникает не только от трепетного отношения к умирающему человеку, а просто от сочувствия, если, конечно, ты не каменная сволочь. И тогда я испытывал как раз то поганое чувство. Мне хотелось ещё что-то сказать библиотекарю, но я не знал, что именно, и оттого молчал. Он заговорил первый.

— Мне пора.

— Прощай, — к горлу подкатил ком. Я замолк в нерешительности.

— Прощай.

Последнее, что я увидел в тот день, было его лицо, смиренное перед смертью. Затем я просто зажмурился, лёг и мгновенно заснул глубоким, крепким сном.

Меня ждали новые трудности и испытания, куда более тяжёлые, чем казалось на первый взгляд.


Глава седьмая. День неожиданностей


Проснулся я в столь подавленном настроении духа, что даже удивительно, как это я расчувствовался из-за такого, в общем-то, не самого трагичного для меня события. Но я и сам не смог определить причину этого странного упадка, лишь предположил, что, не случись гибели Жени и того ужасного конфликта с родителями, я бы отреагировал на смерть Дэмиена совсем по-другому. Возможно, это стало последней каплей. Возможно.

Однако, несмотря на подобные странности, мне всё же следовало навестить библиотеку уже в качестве её хозяина. И, приведя себя в порядок, я переместился в заветное здание, где меня поджидали очередные неожиданности, не первые за этот необычный день.

Итак, оказавшись на месте, я вдруг обнаружил (всё ещё пребывая в том подавленном состоянии, в каком проснулся утром), что и вся библиотека была словно расстроена, что вокруг как-то непривычно холодно и темно, что где-то тревожно завывает неизвестно откуда взявшийся ветер, что всё застыло и замерло, потеряло свою магию, погибло — я находился в безжизненном пространстве, наедине с каким-то даже новым пронизывающим холодом, не характерным для этого здания.

Уныние, пускай и ненадолго, разогналось удивлением, и я, движимый желанием узнать, что вообще происходит, решил осмотреть это место, тем самым выполняя и наказ старика. Предо мной открывались, как показалось мне тогда, бесконечные просторы, сплошь усеянные книжными полками и стеллажами; всё это манило, увлекало, заставляло забыть обо всём на свете и с трепетом рассматривать всё вокруг. Прекрасное, прекрасное чувство — к тому же, я осознавал, что всё окружающее принадлежит теперь мне, и, несмотря на предупреждение Дэмиена, не мог не гордиться, хотя, по сути, не сделал ничего особенного. Но я — библиотекарь. И это придавало уверенности в себе и поднимало настроение.

Изменения в обстановке я заметил только тогда, когда, уставший от долгого изучения бесчисленных залов и коридоров, оторвался наконец от созерцания и остановился, намереваясь немного отдохнуть. И вдруг понял, что вокруг стало как будто теплее и светлее — ненамного, правда, но всё же разница чувствовалась. Я в недоумении огляделся по сторонам. Словно кто-то издевался надо мной, шутил, но вот кто?..

И тогда я вспомнил слова старика о том, что библиотека — живой организм и что мне откроется другая её сторона. Быть может, это она и есть… я остановился и глубоко задумался. Итак. Когда мне было грустно, вокруг стало на удивление холодно; теперь, когда я отвлёкся от мрачных мыслей, всё изменилось. Значит, обстановка вокруг зависит от моего настроения? В это едва ли верилось, но, тем не менее, это была единственная более-менее разумная догадка. Я ошеломлённо выдохнул и взялся за голову, как бы способствуя этим успешному ходу своих мыслей.

Так. Я один, никто не поможет мне разобраться в том, что за чертовщина происходит и что мне делать дальше. Я волен действовать как угодно, но нужно иметь свою голову на плечах и хорошенько подумать, прежде чем принимать какое-либо решение. На мне большая ответственность, я понимал это, хоть и позволил себе несколько возгордиться.

Быть может, состояние библиотеки действительно зависит от моего душевного состояния, и, значит, мы с ней уже связаны неразрывно. Если мне плохо, то здесь становится сыро и мрачно, словно само здание скорбит вместе со мной, а если я весел и вообще в приподнятом настроении, вокруг светло и будто радостно. Так ли это?.. Никто не смог бы ответить мне на этот вопрос; никто, кроме самого меня. Это я тоже осознавал. Что ж, никто и не говорил мне, что будет легко; напротив, кажется, Дэмиен же и предупреждал меня о трудностях работы помощником. И если помощнику сложно, то самому библиотекарю придётся явно несладко. Впрочем, переживу.

Я усмехнулся собственным мыслям, отметив странность столь внезапно возникшего позитива, и двинулся дальше, решив остановиться на своём выводе о крепкой связи с этим местом. По крайней мере, пока не придумаю что-нибудь разумнее.

Я обходил, наверное, уже сотый коридор и не видел в нём ничего, что бы отличало его ото всех предыдущих. Те же каменные полки, то же несметное количество книг, та же гробовая тишина, которую нарушали разве что мои громкие тяжёлые шаги. Тем не менее, даже в таких условиях меня интересовало буквально всё, на что натыкался мой внимательный взгляд, и я изучал названия книг, какие мог прочесть, а однажды увидел продолжение одного из своих любимых романов «Братья Карамазовы» и пропал на несколько часов для всего мира.

Дело в том, что Достоевский — такой автор, которого нельзя читать так, невнимательно, не вдумываясь в детали, подобно тем бульварным романам, которые имеют популярность в последнее время, притом совершенно не заслуженную. Его нужно читать даже не просто вдумчиво, а очень вдумчиво, иначе читатель рискует понять только внешнюю суть книги, оболочку, достичь первичного, текстуального понимания и не раскрыть хоть один из тех смыслов, сотнями и тысячами которых наполнены его произведения. Так что я засел за небольшой книгой на достаточно долгое время и, мало того, не нашёл изъянов. Хотя не знаю, хорошо ли последнее, ведь у меня был шанс встретить этих персонажей, сыграть свою роль в потрясающей истории, увидеть всё своими глазами… но я понимал, что злоупотреблять своей властью нельзя, и потому постарался не думать об этом.

Продолжение привело меня в истинный восторг, и я, дойдя до концовки, заметил, как тепло и приветливо стало вокруг. Да, день определённо становился всё лучше и лучше, несмотря на его странное, но грустное начало.

И так я обошёл, наверное, большую часть библиотеки, но, в конце концов, совсем выбился из сил и уже еле шёл, настолько утомил меня осмотр здания. Довольный и жутко усталый одновременно, я вернулся в свою комнату, чтобы тут же, не смотря на часы и не раздеваясь, рухнуть на кровать, но сон ко мне упорно не шёл — я долго-долго ворочался, думая над сюжетом продолжения «Братьев Карамазовых», да и вообще о том, как изменилась и ещё изменится моя жизнь, и уснул только часа через два, измотанный окончательно.

… К моему удивлению, я проснулся, когда был вечер. И, судя по шуму откуда-то из гостиной, родители уже пришли домой и, похоже, смотрели телевизор. Потянувшись, я встал с кровати, подошёл к окну и принялся разглядывать свой и без того хорошо изученный двор — уже начинало темнеть, и некоторые детали скрывались от меня подступавшим мраком, но всё равно вид родного места радовал мою душу. Стоя у распахнутого окна, вдыхая прохладный вечерний ветер и наслаждаясь прекрасным видом, я вдруг поймал себя на мысли, что неплохо бы пройтись, развеяться.

Это, надо сказать, было для меня ново, ведь раньше я выходил так поздно разве что в магазин. Не любил я такие прогулки, вероятно, потому, что так делала Женя; на самом деле, несмотря на всю мою любовь к ней, мне решительно не нравилось её поведение и я даже стремился в чём-то от неё отличаться. Но в тот чудесный вечер я подумал — почему бы, собственно, и нет? Это же просто небольшая прогулка, ничего особенного.

С такими мыслями я собрался, вышел из комнаты, прошёл мимо гостиной (родители не захотели меня заметить), обулся и быстро выбежал из квартиры, желая поскорее оказаться на свежем воздухе. А когда желание моё исполнилось, облегчённо (до сих пор не понимаю почему; видимо, из-за встречи с родителями) и радостно вздохнул и широко улыбнулся, чего сам от себя не ожидал. Иметь хотя бы мелочный повод улыбаться — что может быть лучше?

Но вскоре я опомнился и пошёл куда глаза глядят, чувствуя себя как никогда хорошо. Меня опьяняла свежесть летнего вечера, или даже не летнего, а где-то между летним и осенним — когда уже достаточно холодно, но в то же время ощущается нечто от лета, то, чего не передать словами. Я шёл и наслаждался. Невероятное чувство внутренней свободы, восторга и одновременно спокойствия наполняло меня всего, доводя до истинного восхищения.

Не знаю, сколько я прошёл, пока не встретил одноклассницу — девушку, весьма похожую на Женю, только куда более развязную. Юбки, больше похожие на широкие пояса, томные взгляды на особенно популярных парней, тонны косметики и совершенная тупость в больших красивых глазах — это всё про неё. Одна из тех особ, которые либо умнеют с возрастом, либо начинают торговать своим телом. Да и вряд ли первое в её случае возможно — одиннадцатый класс, а она плохо помнит таблицу умножения; впрочем, с её-то внешними данными и деньгами её родителей она сможет чего-то добиться в жизни. Хотя это никогда не мешало мне считать её поистине жалкой.

Наша встреча была неожиданностью для нас обоих — девушка шла одна, судя по вызывающей одежде и яркому макияжу, на какую-то вечеринку и о ней же, наверное, думала, потому и не замечала никого. Столкнувшись со мной, она поначалу испуганно отпрянула, что показалось мне реакцией вполне нормальной, но потом, поняв, кто перед ней, презрительно скривила накрашенные ярко-красной помадой (ей, впрочем, шедшей) губы, да и всё лицо её исказилось в гримасе отвращения. Мне стало мерзко и гадко. Я, не выражая своих эмоций, дабы не уподобляться ей, молча отошёл мимо, давая однокласснице пройти. Она, ещё раз смерив меня взглядом, полным брезгливости, с видом оскорблённого достоинства пошла вперёд, и я, не зная зачем, смотрел ей вслед, пока она окончательно не скрылась из виду. Тогда я пошёл своей дорогой, постаравшись выкинуть из головы эту не самую приятную встречу, и вновь отдался радостным мыслям.

Но всё же осадок остался. Меня не покидало необычное ощущение, словно это событие уязвило моё самолюбие, что я не должен был молчать и давать ей пройти — но неизвестно, какие бы у такого поступка были последствия. В общем, лучше с ними всеми не связываться, а без лишних слов уступить — я-то всё равно ничего не потеряю.

Кроме собственного достоинства, конечно же.

Это заставило меня задуматься. А что, если и вправду стоит им отвечать, показать, что у меня тоже есть кое-какая гордость, что я могу дать достойный отпор на нечто подобное? Способен ли я вообще на это?.. Сложный вопрос. Это ещё предстояло решить, благо до первого сентября оставалось достаточно, чтобы всё обдумать и сделать верный вывод.

… Вернулся я уже ночью. И дома — вот уж действительно день неожиданностей! — меня ждали родители, которые всё-таки решили обратить на меня внимание и со мной заговорить.

Отец смотрел так гневно, что я внутренне похолодел, изо всех сил стараясь скрыть свой страх и мрачное удивление; мать смотрела враждебно, вероятно, так и не простив мне гибели Жени, в которой я был, на самом деле, не виноват. Точно сумасшедшая, она со слабой усмешкой следила за развитием событий, ни во что не вмешиваясь, но неосознанно подливая масла в огонь, раззадоривая отца и пугая меня ещё больше.

— Уже полночь, — в его взгляде сверкнуло нечто яростное. — Что ты делал всё это время, сын?

Я почувствовал то же, что и обычно при встрече с одноклассниками, пользующимися в классе и вообще в школе авторитетом — какое-то болезненное, тошнотворное желание угодить, несмотря на своё отвращение, словно я был слугой, рабом, тряпкой, которая должна выносить все оскорбления. В глубине души я прекрасно осознавал, сколь всё это неправильно, но никак не мог побороть это гадостное чувство — не сумел и при разговоре с отцом. Но вдруг во мне проснулось чувство другое, противоположное тому омерзительному желанию — то самое, какое я испытал после недавней встречи с одноклассницей. Внезапно появившаяся гордость как будто вступила в схватку со своей противоположностью, а поле битвы — моя душа и моё сердце… к тому же, я сам понимал, что нельзя давать слабину, ведь, по всей видимости, родители только этого и добивались. И я решился ответить, постаравшись придать своему голосу дерзкий тон.

— А какая разница?

— Какая разница?!

Он, судя по выражению лица, был изумлён и возмущён, и весь его вид выражал то, что он никак не ожидал от меня ничего подобного. Обычно я был с ними вежлив, учтив, но в какой-то степени холоден — в общем, вёл себя прилично, но держал дистанцию, не подпуская их близко к себе. И никогда не грубил, попросту не позволял себе этого. Но с тех пор, как произошёл тот страшный конфликт, я словно сорвался с цепи.

Я, конечно, мог бы ещё успокоиться, хотя бы не перегибать палку, но тут в моей голове возник образ отца в тот день, когда случился скандал: осуждающий взгляд, суровость, невысказанный упрёк… и я вспомнил тревожные вечера, когда мне ещё не стало относительно всё равно, есть дома родители или же их нет, когда я звонил им каждые пять минут, надеясь, что они наконец услышат, когда нервничал, сидел один во всей квартире и думал, думал, думал, ожидая от них заветного звонка. И не выдержал.

— Да! Без разницы, совершенно без разницы! — я был словно в припадке. День того скандала повторялся. — Оставьте меня, уйдите, вы мне не нужны! Уйдите, уйдите, уйдите!..

И я убежал в свою комнату, громко хлопнув дверью, всё ещё дрожа и задыхаясь, не ведая, что происходит, не сознавая, что делаю, трясущимися руками запер дверь на замок, выбежал на середину, панически огляделся, замер, подошёл к окну, сам не зная зачем, кинул рассеянный взгляд на тёмный двор и вдруг без сил рухнул на пол, прислонившись к холодной стене, пытаясь отдышаться... в голове царил совершеннейший бардак: мысли путались, я уже не мог думать о чём-то более-менее серьёзном, перед глазами вставал образ Жени, её фотография на надгробии, её счастливая улыбка... я определённо сходил с ума. Наконец, восстановив силы и дыхание, я поднялся с пола, ещё раз, но уже куда более осмысленным взглядом оглядел комнату, вмиг ставшую такой тесной, такой ненавистной, и внезапно вспомнил только что произошедшую сцену там, в гостиной, где, возможно, всё ещё сидят родители, то ли в ярости, то ли в недоумении. Меня охватил стыд за своё возмутительное, неслыханное поведение, за, по сути, повторение того рокового скандала, что окончательно удалил от меня единственных теперь в моей жизни родных людей.

Но что было, то прошло, и уже ничего нельзя было изменить. Следовало взять контроль над настоящим и глядеть в будущее.

Я убежал, проявил слабость духа и трусость характера. Возможно, ещё больше усугубил ситуацию (хотя куда уж больше...). Но у меня оставалось дело, которое не терпит отложений, которому нужно посвящать время — и я, захватив с собой фонарь, отправился в теперь своё здание.

... Я просидел там достаточно долгое время, побывал в мирах нескольких книг, но гадкое ощущение какой-то невероятно тоскливой безысходности всё же угнетало, давило на меня, и, в конце концов, я потерял даже возможность здраво мыслить и решил вернуться в квартиру с тем, чтобы поспать. Так я и сделал, и хотя бы во сне убежал от тягостных воспоминаний, от этого тяжёлого и полного неожиданностей дня.

Впрочем, то ли ещё будет, то ли ещё предстоит мне вынести на моём странном пути...


Глава восьмая. Проклятый дом


Ох, люблю я истории про призраков, особенно в мрачных старинных замках, обросших всевозможными страшилками и легендами!

День, бесспорно, начинался прекрасно, ничем не напоминая предыдущий — я даже в огромный тёмный замок отправился в хорошем настроении и был готов чуть ли не горы свернуть. Мне нужно было найти заблудившегося тут парня, недавно переехавшего сюда вместе с семьёй, и отвести его к выходу, потому что в эту ночь в замке все призраки (к слову, вокруг него традиционно витает множество слухов, в том числе и историей про привидений, как оказалось, действительно там обитающих) восстанут и убьют этого персонажа. Но дело в том, что призраки — это просто духи, фантомы, не могущие ничем навредить человеку. Так что я намеревался спасти герою жизнь, тем самым устранив логическую ошибку в сюжете.

Срисовав карту (к счастью, автор оказался человеком отнюдь не ограниченным и ещё и неплохо чертил), я отправился прямиком в мрачный замок, наполненный зловещими призраками, которые вот-вот должны были проснуться.

Тревожно завывал холодный ветер, проникавший в неприветливое здание из окон-решёток, и всё это сильно напоминало какую-нибудь отдалённую тюрьму. Мои глаза ещё не привыкли к такой непроглядной тьме, я беспокойно оглядывал помещение, ожидая, пока не стану наконец хоть что-то видеть, и пытался как-то сориентироваться, понять хотя бы, где, собственно, сам персонаж. Всё это было странно. Я переместился как раз туда, где он находился, но не слышал ни его голоса, ни шагов — вообще ничего, кроме пугающего свиста ветра.

Я постоял с минуту в безвыходном ожидании, строя разнообразные предположения, вплоть до того, что портал испортился (он вообще может испортиться?..), но вдруг чётко услышал, как кто-то идёт. Тихо, осторожно. Услышал и обернулся.

— Отпусти меня, ублюдок!..

Я крепко схватил персонажа за руку, и он впал в то паническое состояние, в которое впадают, пожалуй, многие от отчаяния и одновременно тягостного бессилия. Он как раз был в такой ситуации — заблудился, ничего поделать не мог, кроме как постоянно блуждать по огромному зданию в надежде выбраться, достичь знакомых мест.

— Отстань от меня, отстань, отстань!

Он принялся вырываться из моей хватки, кричать что-то ещё, и я, понимая, что выход тут только один, влепил ему звонкую пощёчину. Парень вмиг успокоился и, стоило мне его освободить, отпрянул. Я победно усмехнулся, ловя на себе его недоумённый испуганный взгляд, и решил, что самое время установить контакт с этим персонажем, иначе он вряд ли сможет мне доверять и следовать за мной.

— Заблудился?

— Ты кто? — так и знал. — Скажи, кто ты, чёрт побери!

— Ваня. Пойдём, не стоит нам тут задерживаться.

Он был хоть и бестолков и напуган, но не последний дурак, и пошёл за мной, не задавая лишних вопросов. Однако, как того и следовало ожидать, не прошли мы и пары коридоров, как он снова заговорил.

— Куда мы идём?

Что ж, я знал, что рано или поздно он задаст этот вопрос — когда соберётся с мыслями и осмелеет, - потому заранее приготовил на него ответ.

— К выходу из дома. Молчи и иди за мной, если не хочешь попасть в руки озлобленным призракам.

Он замолчал (конечно, не поверил мне, но и понял, что лучше не сопротивляться) и уже ничем не выдавал своего присутствия, кроме как дыханием и тяжёлыми шагами. Я шёл и глядел по сторонам, периодически останавливаясь и сверяясь с картой, каждый раз надеясь, что иду по правильному пути и не заблудился — это было бы хуже всего. И хоть я знал, что призраки не могут причинить людям никакого вреда, разве что испугать, а уж тем более мне, путешественнику по мирам книг, мне с каждой минутой пребывания в этом жутком замке становилось всё больше не по себе.

— Чёрт!

Я повернулся к парню и ошеломлённо замер. На нас со странным гулом неслась толпа призраков, судя по лицам, что-то кричавших, но не издававших ни звука — они были прозрачны, но я видел их тонкие кровавые рты и глаза, светящиеся точки, от которых хотелось бежать, и бежать как можно быстрее. И мы, не сговариваясь, побежали.

Коридор, коридор, повернуть, притормозить, задержать дыхание, и снова бег, бег, бег, быстрый, стремительный, уже безо всяких остановок, а гул всё нарастал, становясь почти что невыносимым, и голова начала болеть, а мы бежали, бежали… наконец мы, кажется, оторвались от преследования — по крайней мере, гул утих, а вокруг никого не было видно. Мы смотрели друг на друга расширившимися от ужаса глазами и никак не могли прийти в себя. Я, в общем-то, понимал, почему персонаж так испугался — множество не самых приятных впечатлений за один день дали о себе знать. Я же, зная о своей полной безопасности, не в первый раз выполнял свою работу — и всё-таки испытал жуткий испуг. Быть может, ослабел от многочисленных проблем в реальной жизни… впрочем, я решил, что сейчас есть дела поважнее, и, отдышавшись, поманил парня за собой.

Так, надо проверить, где мы…

Я развернул карту и, щурясь, принялся разглядывать её в полной темноте. Наконец мне удалось рассмотреть очертания нарисованного на помятом клочке бумаги пути, и я, дав своему спутнику знак следовать за мной, осторожно пошёл вперёд. Я всё ещё опасался возможного нападения, но не показывал свои страхи — в конце концов, должен же среди нас двоих хоть кто-то хотя бы выглядеть уверенным и готовым ко всему. Иначе наше маленькое опасное путешествие превратится в сущий ад.

Впрочем, я, кажется, уже в нём находился.

— Мы скоро отсюда выйдем? — настороженно спросил парень.

— Должны.

И тут в конце коридора снова показалось привидение — хрупкое, страшное, с неестественно выпученными глазами.

— Сюда! — неожиданно рявкнул персонаж, потянув меня куда-то вправо.

Я был не робкого десятка, к тому же, без ложной скромности, достаточно сообразителен, и поэтому, не задавая лишних вопросов, быстро прошмыгнул в одно из ответвлений коридора. Оказалось оно узким, настолько, что двум людям было в нём тесно, но мы не жаловались — замерли, притаились, даже не дышали.

Призрак то ли был миролюбив, то ли попросту не успел нас заметить, но нам опять чертовски повезло — когда мы вышли из нашего убежища, в невероятном напряжении прождав несколько жутких минут, вокруг было пусто.

— Молодец, — похвалил я своего спутника.

— Спасибо, — тихо проговорил он, явно уставший от событий этого сумасшедшего вечера. — У нас правда есть шанс выбраться?

Ещё когда я читал книгу, меня удивляли противоречия, ужившиеся в этом человеке — он то проявлял невиданную храбрость, то прятался за спины более сильных; и сейчас, после такого поступка, он снова отчаивается и с робкой надеждой интересуется, сможет ли спастись.

— Правда.

Он вздохнул и, оглядев тёмный коридор, вдруг воспрянул духом. Нет, удивительный всё-таки тип!

— Шевелиться нам нужно. Не ровен час, набегут ещё всякие твари, — он вздрогнул. И я вместе с ним, вспомнив наше бегство от загадочных призраков. — Пойдём.

Я вновь развернул карту, которую всё это время крепко сжимал в руках, и мы продолжили наш невесёлый путь.

Когда мы достигли первого этажа, а до освобождения оставалось совсем чуть-чуть, случилось то, чего я боялся и так хотел избежать — очередное нападение потусторонних сущностей, но на этот раз с особенной агрессией; я понял, что мы всё-таки не успели, что всё началось и что теперь придётся действовать, если мы хотим сохранить свои шкуры. Мы, безусловно, хотели.

И потому, испуганно переглянувшись, побежали вперёд так быстро, как могли, лишь бы оказаться подальше от озлобленных духов, оторваться от погони, спастись, в конце концов. Истошно крича, они буквально летели на нас с необычайной скоростью, а мы… мы, задыхаясь, уже ничего не соображая, были готовы вот-вот упасть, сдаться, я — не выполнить задание, он — погибнуть. У меня невыносимо больно кололо в груди и подкашивались ноги; персонаж, по всей видимости, чувствовал себя не лучше. Казалось, это был конец. И тогда, когда меня посетила эта отчаянная мысль, я вспомнил о своём главном предназначении — помогать. Какой будет от меня толк, если я сдамся и брошу героя и книгу? Зачем было тратить столько сил и нервов? В конце концов, на меня возложена серьёзная ответственность, и я просто обязан правильно выполнять свою работу.

И ко мне пришла идея. Неожиданно и как раз вовремя. Я толком её не обдумал, не знал что именно сделаю, но время работало не на меня — следовало действовать как можно быстрее.

И я решился.

Задыхаясь, я сиплым голосом прокричал персонажу, чтобы тот ни в коем случае не останавливался, а сам, собравшись с силами и сжав волю в кулак, спотыкаясь и испытывая острое желание плюнуть на всё это и вернуться в свою комнату, рухнуть на мягкую удобную кровать, побежал навстречу преследователям…

Всё дальнейшее слилось для меня в череду мутных тёмных рисунков, в мультфильм крайне плохого качества, в котором периодически мелькали искажённые злобой и яростью лица привидений. Порой я видел их прозрачные фигуры, слышал целую какофонию звуков, напоминающих рычание стаи рассерженных хищников. Да, хищники — это как раз то слово, которое подходило этому скоплению мёртвых душ больше всего. Они обступили меня кольцом и завертелись в каком-то бешеном танце, зловеще скалясь и то и дело кидая на меня кровожадные взгляды. Но отчего-то не спешили перейти к главному делу.

Я знал, что они попросту неразумны. И вот, ещё одно подтверждение — к тому же, будь они смышлёны, не стали бы все толпиться около меня, а часть побежала бы за спасённым мною (я надеялся на это) парнем. Мне это сыграло на руку, и я поблагодарил всех известных мне богов за глупость этих, как назвал их герой, тварей.

Тем временем это кольцо всё сужалось, и мне становилось не по себе. Что же они задумали?.. Конечно, в этом мире я был бессмертен, но это не очень-то и успокаивало — пока что я здесь, в окружении потусторонних сущностей, а выбраться отсюда ещё не имеет смысла. Я не был уверен, что персонаж уже покинул проклятый дом. А без этой уверенности было просто бессмысленно возвращаться.

Итак, я оказался в неком подобии замкнутого круга. Я, на самом деле, и не предполагал, что мистические сущности устроят танцы и будут меня пугать. Не проще ли сразу попытаться убить? Впрочем, надо сказать, их попытки были почти что тщетны — мне была неприятная такая ситуация, но все эти запугивания нисколько не действовали. Их это, кажется, не смутило.

Я одёрнул себя и решил, что нужно всё-таки приниматься за дело, иначе это может затянуться. Тяжело вздохнув, я приготовился и прыгнул вперёд, прямо в кишевшее всякой прозрачной живностью пространство, затем откатился к стене, быстро встал на ноги и, не оглядываясь, стремглав побежал туда, где, по моему мнению, должна была быть входная дверь.

Карту я до сих пор сжимал в руке, но у меня, ясное дело, не было времени её развернуть и изучить. Так что пришлось напрячь память, причём сделать это как можно быстрее.

Поворот. Коридор. Ещё поворот.

Наконец вдалеке замаячила огромная металлическая входная дверь. Я бежал изо всех сил, так быстро, как только мог в своём тогдашнем состоянии, и вскоре уже навалился на злосчастную дверь, стремясь её открыть, мне удалось, и я всё-таки выбрался наружу…

… Отдыхать было некогда, точно так же как и сверяться с картой. Теперь необходимо было найти героя, желательно без особых физических усилий — когда опасность фактически миновала, на меня навалилась вся усталость этого сумасшедшего дня. Я еле дышал. Если раньше у меня получалось хотя бы напоминать собранного человека, активно действовать, несмотря на вышеупомянутое, то, будучи за пределами чёртового дома, я уже почти был ни на что не годен. Максимум — уныло плестись по улицам в надежде найти желаемое.

И всё же я не сдавался.

Каким-то удивительным образом найдя в себе силы, я заставил себя хоть казаться бодрым и твёрдой походкой идти вперёд. Сердце билось учащённо, лёгкие нещадно горели, я пытался восстановить сбитое дыхание… начинался рассвет, и поднимавшееся солнце еле-еле грело меня своими тусклыми, робкими лучами. Свежесть утра меня ободрила и как будто помогала брести.

Несмотря на шок и дикую усталость, я любовался нежными красками рассвета. Природа, если честно, всегда поднимает мне настроение, даже после ужасного дня, когда хочется разве что утопиться в ближайшей реке. Я люблю природу, пускай время на единение с ней у меня редко когда имелось. В основном — дела, дела, дела… так и уходит моя странная жизнь.

Но я снова одёрнул себя, вспомнив, что всё хорошо, когда уместно, в том числе и философские размышления. У меня была цель, которую во что бы то ни стало следует выполнить, притом в кратчайшие сроки. Я понимал, что, скорее всего, парень уже далеко, но не терял глупой, упорной, детской даже надежды.

И тут решил кое-что проверить.

— Эй! — закричал я. Вокруг было тихо. — Это я, Ваня.

Кусты справа зашелестели, я вмиг повернулся в ту сторону и увидел того самого персонажа, живого и невредимого. И вздохнул с облегчением. Теперь, как говорится, можно и умереть спокойно.

— Я боялся ходить по незнакомой местности, — он неловко улыбнулся, явно обрадованный, что тут оказался именно я, а не какая-нибудь потусторонняя тварь. — Они же сюда не пройдут?

— Верно.

Мы помолчали. Не хотелось просто взять и исчезнуть — я никогда не воспринимал книжных персонажей, с которыми мне приходилось сталкиваться, выдуманными людьми, по сути, фальшивками. Нужно было хоть как-то объяснить ситуацию.

— Мне пора уходить.

— Куда? — он встрепенулся. — Можно с тобой?

Я коротко рассмеялся, но смех мой был отнюдь не весёлым.

— Нет. Не то чтобы я не хотел… — я вдруг понял, что действительно испытываю симпатию к этому персонажу, и мне стало жаль с ним расставаться. — Просто мне нельзя. Не спрашивай, что к чему.

Он вздохнул и, испуганно оглядевшись по сторонам, уставился на меня, словно на своего спасителя (впрочем, так оно и было).

— А куда мне дальше?.. — и, осознав всю глупость этого вопроса, понурил голову. — Ты не знаешь?

— Не знаю.

Воцарилось тяжёлое молчание. Я искренне хотел помочь этому персонажу, но дальше вмешиваться было попросту нельзя — это не входило в мои обязанности, да и вполне могло навредить самой книге.

— Прощай, — я вздохнул.

— Прощай…

И я растворился в воздухе, вмиг оказавшись в угрюмом здании библиотеки. А вернувшись домой, в свою комнату, я попросту рухнул на кровать и заснул глубоким крепким сном. Этот день ещё предстояло хорошенько обдумать.
Глава девятая. Прятки со смертью

Мне снился беззаботный осенний лес, прекрасный в своей уникальности. Мелодично пели птицы, то и дело слышался отдалённый шорох зверей, осторожно ступавших по земле, усеянной опавшими листьями; деревья едва-едва шелестели ветками на лёгком, но уже прохладном ветру; воздух был чист и свеж, и я с наслаждением вдыхал аромат настоящего дикого леса, ни с чем в этом мире не сравнимый. Лес жил своей особенной жизнью, неторопливой, неспешной. И я, затаив дыхание, шёл по казавшейся мне священной земле, наблюдая живописные закаты и рассветы, радостные дни и спокойные ночи, ослепительный свет и загадочный непроглядный мрак. Всё это было волшебно, и я с упоением ловил каждую минуту своего пребывания здесь.

Но ничто не длится вечно. И однажды, ранним утром, когда лес только начал просыпаться, всё вокруг поглотил страшный серый дым, от которого подозрительно пахло выхлопными газами...

... Проснувшись, я долго не мог понять, что нахожусь в своей привычной комнате и нет поблизости никакого леса, и лежал тихо, неподвижно, порой вообще не дышал. Мне было страшно и горько от того, что невероятный в своей красоте мир, который я будто бы полюбил за время этого странного сна, вдруг исчез, сожранный этим ужасным неосязаемым чудовищем. Я чувствовал стыд от собственной слабости, но ничего не мог с этим поделать — мне всё казалось, что серый дым доберётся и до меня, чужака, которому удалось скрыться в мире яви.

Раньше я считал кошмары полнейшей ерундой, из-за которой не стоит напрягаться и — уж тем более, — переживать. Особенно сейчас, когда позади столько пройденных испытаний, по сравнению с которыми (по крайней мере, я так это воспринимал) сны, какими бы жуткими они ни были, обыкновенная чушь. Но, тем не менее, проснулся я в холодном поту и долго, мучительно долго пытался справиться со своими страхами и опасениями.

Постепенно я пришёл в чувство, поднялся с кровати и отправился есть, всё ещё несколько шокированный увиденным сном. Я и не думал, что простой кошмар может произвести на меня такое впечатление. Верно, изменилась не только моя жизнь, но и я сам...

Я по-прежнему вспоминал о Жене. В моей памяти она навсегда осталась радостным, весёлым, позитивным человеком, всегда приходившим ко мне за моральной поддержкой, которого я никогда бы не предал и не оставил — той, кого я любил больше всего на свете. Мне казалось, что не смогу привязаться ни к кому более, полюбить так, как только способно любить моё сердце — словно с гибелью сестры я превратился в эдакую отчуждённую угрюмую ледышку. Наверное, так и было.

Но, к сожалению или к счастью, я не чувствовал того горького отчаяния, что преследовало меня на протяжении этих недель. Не было той кошмарной безвыходности, обречённости; ушла даже сильная душевная боль, оставив место лишь тоске. Я знал, что человек привыкает ко всему, но и вообразить не мог, что смогу хоть сколько-нибудь свыкнуться с этим фактом — Жени, моей дорогой Жени больше нет и никогда не будет. Эти мысли погружали меня в тоскливую меланхолию, но не в депрессивное состояние — подсознательно я понимал, что раскисать мне противопоказано, что я должен быть сильным и бороться с этой реальностью, решившей преподнести мне парочку неприятных сюрпризов, до самого конца. Пока я не найду помощника, никто, кроме меня, не сможет следить за порядком в ненаписанных книгах. А это значит, что миллионы различных миров останутся без присмотра. Значит, в конце концов, что я не смогу качественно выполнить свою работу. А если так, то зачем я вообще нужен?

Так я размышлял уже достаточно долго и день за днём пытался убедить себя, что мне не стоит впадать в депрессию, что жизнь продолжается и мне нельзя так просто сдаваться. И боль медленно отступила, затаилась на время, чтобы, я уверен, когда-нибудь напасть вновь. Кто-то обязательно скажет неосторожное слово, или я неожиданно что-то вспомню в самое неподходящее время... В этом я даже не сомневался.

Но пока я мог маскировать свою боль, обманывать самого себя, как-то отвлечься — и старался делать это.

Ещё меня, конечно, беспокоила ситуация с родителями. Варианта развития событий было три — либо они будут злиться на меня всё сильнее и уж точно никогда не простят, либо я перестану вообще для них существовать, либо мы рано или поздно помиримся и забудем прежние обиды. Я имел кое-какое представление о характере этих людей и понимал — они, скорее всего, ни за что не сделают шаг навстречу, пока я не сделаю это сам. Но почему я должен об этом заботиться, если они же сами, собственноручно развязали весь этот конфликт, отчего-то обвинив меня в гибели самостоятельного человека, за которым я не обязан неустанно следить?

Пф-ф! У меня ещё оставалась гордость.

Что ж, я попал в замкнутый круг. Выхода не предвиделось, а мне оставалось лишь смириться с этим фактом и больше не заморачиваться — тогда всё, наверное, встало бы на свои места, и я избежал бы всех этих душевных метаний и постоянных напряжённых раздумий о своём туманном будущем...

Однако я решил ещё порассуждать над ситуацией с родителями, но для начала, как обычно, отправиться в библиотеку.

***

«Смысл жизни в саморазвитии, я считаю. Впитывать, точно губка, знания, совершенствоваться во всём и быть всесторонне развитой личностью — не в этом ли счастье? Пока в мире есть идиоты, а они будут в нём всегда, я могу спокойно развивать свой ум, свысока поглядывая на остальных, и испытывать глубокое моральное удовлетворение от долгой и кропотливой работы, проделанной мной. Они смеются и чуть ли пальцем на меня не показывают, а я еле сдерживаю победную ухмылку — они ещё не понимают, насколько я их превзошёл, а когда поймут, будет слишком поздно. Они будут бояться меня. До самой гнусности бояться. А я буду стоять над всеми ними и не скрывать свой смех, а открыто хохотать над жалкими глупцами. Я верю в это».

Я уже час читал размышления какого-то мечтателя и порядком устал от всех этих рассуждений, которым просто не было конца. Этот злорадный тип то и дело разглагольствовал о жизни, причём без особого на то смысла, чем вызывал у меня острое желание бросить всё на полпути, но я крепился и старался сохранять бдительность и не отвлекаться. У меня даже получалось. До поры до времени.

Когда он встретился со своим старым другом и принялся рассказывать ему об одной из своих многочисленных философских идей, я решил, что на сегодня с меня хватит, и переместился в свою комнату. А потом, приведя себя в порядок, вышел на улицу и с блаженством вдохнул свежий воздух, словно оказавшись на воле после длительного заточения.

Я понял, что стены давят на меня, даже когда я этого не замечаю, и теснят мою душу, угнетают, сковывают. И хоть я живу не в самом живописном месте, благодаря отсутствию плена, окружённого молчаливыми суровыми стенами, я чувствую себя человеком. И враз забываются все проблемы, все трудности, так мучившие меня на протяжении прошлых недель...

Я неторопливо пошёл по двору, глядя на чистое синее небо и радуясь хорошей погоде. Порывы прохладного ветра освежающе дули мне в лицо, яркое, совсем ещё летнее солнце грело меня, ближайшие прохожие находились довольно далеко и никто не мешал мне наслаждаться прекрасным днём — и я наслаждался. Было на редкость хорошо и спокойно, лишь приглушённые расстоянием голоса и шаги раздавались где-то вдалеке, но так, что это не могло нарушить эту замечательную атмосферу.

Мне казалось, что это только передышка. Недолгое перемирие во время бесконечной разрушительной войны. Я не знал, сколько оно будет длиться, суждено ли мне выйти победителем и что вообще будет дальше — но мне безумно хотелось, чтобы мирное мгновение продолжалось как можно дольше, и ловил его, судорожно хватал в страхе упустить. Всё это напоминало какую-то болезненную агонию.

Я понимал, что вёл себя как минимум странно — в конце концов, я уже не маленький мальчик, мне следует с достоинством встречать все трудности и проблемы, разбираться с ними, не раскисать; но было, разумеется, тяжело. Особенно для моих нервов. Я подолгу не мог заснуть от того, что дрожал и трясся, пытался успокоить дыхание и порой хохотал, когда на то не было никакой причины; меня мучила бессонница, то незначительная, то страшная. Я даже бросил книгу, не в силах стерпеть занудный момент, чего раньше не делал, да и сон про лес воспринял слишком серьёзно, словно это был не очередной плод моей фантазии, а нечто, имеющее роковое значение.
Словом, перенервничал я, и это сказалось на моём здоровье.

В раздумьях я и не заметил, как двор остался далеко позади. Я увидел широкую дорогу, за ней — череду мрачных каменных домов, за которой был путь до другого посёлка, и решил пойти так. Но, снова погрузившись в долгие тяжёлые размышления, не заметил, как справа на огромной скорости прямо на меня неслась машина…

***

Я открыл глаза. Понял, что выжил. Зажмурился от сильной головной боли. Попытался восстановить сбившееся дыхание. Всё было бесполезно — для начала следовало успокоиться самому.

Меня чуть не убило. Я едва не покинул этот мир. Я был на грани жизни и смерти… Солнце светило невыносимо ярко. Слишком много света. Ослепляет. Меня тошнило. Боль в голове стала чудовищной.

Мне вспомнилась Женя — опечаленная, отчаявшаяся Женя, которая обнимала меня и едва слышно плакала. И загадочный Дэмиен, говоривший «Скоро придёт и мой черёд». По-доброму усмехавшийся. Покинувший меня… Всё вокруг помутилось, закружилось в бешеном танце, сводило с ума. Слишком много света.

Сквозь жуткую тошноту и боль я представил себе здание библиотеки и вмиг очутился в нём.

Тишина. Освежающий холод. Ставшие родными стены. И никакого солнца. Здесь, как обычно, было темно. Я скорчился на полу, стиснув зубы и намереваясь так вытерпеть приступ мигрени. В том, что это была она, я не сомневался, вот только не знал ещё, почему она наступила. Не помнил, что сделал, увидев машину. Ничего не помнил, не видел и не слышал — только Женя и Дэмиен смутными образами всплывали на краю сознания…

… Через пару часов мне стало ощутимо легче. Я мог почти безболезненно сесть, встать и пройтись по коридору, да и боль медленно отступала, давая мне относительную свободу действий. И поняв это, я принялся вспоминать, что же всё-таки случилось.

Я не успел убежать с дороги, и машина сбила меня; по счастью, я не потерял сознание и ничего себе не сломал, так что смог отползти к тротуару. Там я всё-таки упал в обморок.

Просто чудо, что меня никто не увидел. Днём в этой части посёлка, как правило, прохожих немного, но они всё же есть, да и я лежал не в самом незаметном месте… в общем, мне повезло, потому что лишнего внимания к себе я не хотел. К тому же, меня вполне могли обчистить по карманам какие-нибудь местные гопники.

Но, как бы то ни было, происшествие со мной осталось незамеченным, я пережил мигрень и в относительно нормальном состоянии вернулся домой. И тут же завалился спать; это принесло долгожданное облегчение. Только одно меня мучило и никак не давало мне покоя — что вообще произошло, почему возник этот припадок жуткой головной боли? С помощью Интернета я определил, что, быть может, всё дело в этих злосчастных событиях недавнего прошлого, в перенапряжении, а испуг от недавнего злоключения «добил» меня.

Я понял, что не стоит больше себя изводить, и позволил себе полежать пару дней дома, расслабиться, успокоиться. Однако мигрень не желала покидать моё измученное тело и нападала мучительно долгими приступами, так что мне хотелось только одного — чтобы всё это поскорее закончилось. К врачу я не обращался — я уже боялся куда-либо выходить и решил выждать этот период дома, в привычной спокойной обстановке, а потом забыть это как страшный сон.

Боль изнуряла меня, пробуждала от сна, заставляла скрипеть зубами и корчиться на смятой постели, порой появлялась так неожиданно, что слёзы норовили брызнуть из глаз; поначалу я проклинал всё на свете, но потом иссякли последние силы и наступило равнодушие. Оставалось лишь ждать, когда моим страданиям будет положен конец.

Вскоре прошёл очередной приступ, мне удалось заснуть, и больше мигрень не возвращалась. Ещё день я дал себе на отдых — мне становилось всё лучше, но я стал особенно осторожен, опасаясь, что боль может вернуться в любой момент. На следующие сутки я убедился, что этот кошмар, похоже, действительно позади, и решил выбраться в библиотеку…

… Чтобы, оказавшись в окружении мрачных, ставших как будто чужими стен, вспомнить запах выхлопных газов, однажды царивших в здании. И сон про гибель леса.

Он оказался пророческим.

Вот только вокруг меня не было ничего прекрасного, того, о чём я мог бы жалеть, и происшествие с машиной лишь обрекло меня на мигрень и сильно впечатлило. А может, мне стоит просто подождать и сон обретёт большую силу?.. Я не знал; оно и к лучшему. Но теперь для меня открылась ещё одна тайна загадочной библиотеки — похоже, она словно чувствует опасность для моей жизни и стремится предупредить меня об этом.

Значит, у меня появилось нечто вроде личного телохранителя? Я усмехнулся собственным мыслям. Звучало просто невероятно — я и подумать не мог, что когда-нибудь всё обернётся именно таким образом. И, тем не менее, обернулось.

Это здание как будто живое существо, способное заботиться о ком бы то ни было и, мало того, видеть будущее, управлять моими сновидениями… а, быть может, это было моё предчувствие, а библиотека лишь послужила отражением моих же ощущений? Возможно, и так. Я не знал, я ничего не знал, а только делал бесполезные предположения — вряд ли мне когда-нибудь повезёт добраться до сути, найти ответы на все свои вопросы. Мне остаётся смириться и выполнять свою работу дальше. Ну и оставаться начеку, конечно же.

Мне казалось, я играю в прятки со смертью. Она ворвалась в мою жизнь в тот злополучный день, когда всё только началось и я узнал о гибели Жени; потом она кружилась вокруг меня, отправляя на тот свет людей, что меня окружали, и угрожая мне самому. Мне пока удаётся избежать встречи с ней, но лишь пока. И я не удивлюсь, если завтра же окажется, что ещё кто-то погиб, и это снова введёт меня в пучины депрессии.

Впрочем, наиболее жестокое испытание я уже выдержал — сестры моей больше нет. Смерть не сможет сотворить нечто более ужасное. Остальные люди, мне знакомые - родители, персонажи, одноклассники, соседи, — вполне заменимы, но только не Женя. Ничья гибель не сумеет так меня подкосить.

Я заметил, что снова увлёкся и погрузился в печальные размышления, и одёрнул себя. Смерть смертью, а работа работой.

***

И снова я проносился по самым удивительным мирам, погружался в самые захватывающие истории, общался с самыми разными людьми и чувствовал, как ко мне медленно возвращаются жизненные силы. И, казалось бы, жизнь налаживалась, всё стало хорошо, но была одна вещь, которая меня несколько пугала — все истории были пропитаны болью, настоящими душевными страданиями, и нестерпимая мука каждого персонажа заставляла меня вновь и вновь возвращаться в воспоминаниях к умершей сестре. Вместе с моим настроением ухудшался и вид библиотеки — она мрачнела, становясь похожей на старую развалину, но никак не на величественное хранилище книг. Дома тоже было неспокойно — мать куда-то исчезла, отец приходил когда как и тут же ложился спать. Это меня настораживало, но я, понятное дело, никаких вопросов не задавал и вообще редко выбирался из своей комнаты. Вдобавок совсем скоро сентябрь…

Жизнь моя превратилась в нечто странное, смешанное, болезненное, волнительное. Я весь был на взводе, словно ожидал нападения, и был как будто более насторожен, чем обычно; порой мне казалось, что это просто какая-то паранойя, но дела, наверное, обстояли куда хуже — у меня было… предчувствие?

А время шло. Осталась пара дней до того, как я снова вольюсь в привычную, но угнетавшую меня среду, а лету, так сильно изменившему мою жизнь, придёт конец…

… Вечером я услышал, как отец говорил по телефону о матери — с ней что-то случилось, и её забрали в больницу.


Глава десятая. Сентябрь


Осень выдалась на удивление дождливой и унылой. Грязные дороги, сплошь покрытые лужами, постоянные ливни, неизменно вводившие меня в гадкое меланхоличное состояние, и угрюмая атмосфера, царившая в каждом уголке моего города. Я просыпался под звуки дождя, учился под печальным пасмурным небом, возвращался домой, всей душой чувствуя безысходность, буквально повисшую в холодном воздухе. Я начинал понимать, почему Женя каждой осенью становилась более грустной и слушала депрессивную музыку. Мне казалось, что я скоро сам стану вести себя так же.

Впрочем, я ещё держался. К слову о музыке — она пришлась здесь как нельзя кстати. Шагая по улицам и рассеянно разглядывая совершенно безотрадные пейзажи, я включал на всю громкость метал, и это придавало мне бодрости. Если бы я последовал примеру сестры, то раскис бы окончательно и вряд ли бы нашёл в себе силы продолжать работать в библиотеке.

Из класса я, как и раньше, ни с кем не контактировал — сидел себе тихо, никого не трогал и вообще не подавал никаких признаков своего здесь присутствия. Несмотря на это, на меня порой кидали презрительные взгляды, да и чувствовал я, что меня не особо-то и жалуют. Детский сад. Никогда не понимал, почему некоторые люди не могут просто принять человека, который никак им не мешает, и не придираться к нему. Почему бы не оставить его в покое? Почему они не могут жить без презрения к кому-либо невиновному, без того чтобы поперемывать косточки тому, кто вообще их не трогает? Я всегда считал это полным идиотизмом. Но у меня ещё не худшая ситуация; Женю за её красоту и популярность, бывало, сильно не любили определённые особы, прямо-таки ненавидели и постоянно пытались как-нибудь насолить — причём у них-то в жизни всё было в порядке, и на них обращали внимание, и у них были парни, и внешность была вполне привлекательная; но они дружно её невзлюбили. И за что, спрашивается? Разве успехи другого человека — повод для зависти, да ещё и такой, если у тебя самой всё нормально? Зачем, зачем им это было нужно? Ох уж эти женщины!

Но я на одноклассников ни обращал ровным счётом никакого внимания. Пусть говорят себе, что хотят — я больше от них не зависим. Мне абсолютно всё равно. Понимаете? Это просто прекрасно, когда тебе наплевать на всё и вся, когда ты уже не столь уязвим, когда ты ничем не дорожишь и всегда сам по себе. Что бы там ни случилось, тебе всё равно.

Хотя я уверен, что вмиг променял бы всё это гордое одиночество на возвращение сестры в мою жизнь.

К слову о ней. Я никогда её не забывал, несмотря на всё уныние этой гадкой осени, несмотря на свои собственные проблемы, несмотря ни на что — не забывали её и бывшие подруги, порой кидавшие на меня печальные взгляды. Я слышал их разговоры. Они вспоминали Женю. Однако, несомненно, перестанут это делать через пару месяцев — появятся новые дела, новые заботы, а гибель одноклассницы станет событием из разряда «ну, бывает».

Мне очень страшно, что когда-нибудь это может приключиться и со мной. Что я забуду Женю, мою любимую Женю, воспоминания о которой стали для меня родным, тёплым лучом света посреди этой необъятной холодной тьмы. Я не знаю, как так получилось, что я очутился тут, в окружении совсем чужих мне людей, не ценящих меня и мне не нужных, в реальности, где я совершенно лишний, где единственный человек, который когда-либо во мне нуждался, теперь мёртв. И это удручало.

Вдобавок ко всему, мать моя лежала в больнице — я не имел ни малейшего понятия, в какой, почему и что вообще с ней случилось. Я ничего не знал и не понимал. Я был в замешательстве. Я боялся спрашивать у отца, справедливо полагая, что, даже если он и даст мне ответ на вопрос, это будет стоить мне множества нервных клеток. Да и подходить к этому человеку, что-либо говорить ему представлялось мне истинным подвигом, на который я пока не был готов. Слишком уж большая пропасть нас разделяла, слишком уж жестокой была та моя роковая выходка, слишком уж мало я знал о теперешнем отношении ко мне отца. Вернее, совсем ничего.

Затем ко мне пришла мысль проверить все больницы города. Это казалось действительно неплохой идеей: времени было достаточно, да и сил тоже. И я решился.

У моей матери порок сердца. Обычно он проявляется ещё в детстве, но у неё всё иначе — он дал о себе знать уже в зрелом возрасте, в конце августа, в конце моего трагичного лета. Она будет жить, всё наладится и вскоре будет в порядке, это не страшно, миллионы людей имеют такое заболевание – так я успокаивал себя. И это в какой-то степени даже помогало – я перестал сильно нервничать и смог заниматься чем-то другим, отвлечься от мрачных мыслей. Но…

Меня не покидало ощущение, что я совершенно плохой сын. А отец с матерью – плохие родители. Я ничего о них не знаю, точно так же как и они ничего не знают обо мне, и в итоге из-за одной глупой ссоры, где все мы были неправы, мы отдаляемся настолько, что я узнал о её серьёзной болезни лишь неделю спустя. Наша семья абсолютно ненормальна, мы все по отдельности, у нас разные жизни, и мы никогда не были близки. Раньше я принимал это как очевидный факт, о котором и рассуждать-то не имеет смысла, но теперь, когда ситуация приняла такой оборот, я глубоко задумался.

Я весь погрузился в воспоминания — если бы в те минуты меня спросили, зачем я это делаю, я не смог бы ответить. У многих людей вполне нормальные семьи, любящие родители, благодарные дети, а моя семья всегда состояла исключительно из одной Жени, моей весёлой заботливой Жени, с которой я сдружился благодаря общему одиночеству.

«Ерунда, — подумаете вы. — Это ведь далеко не худшее, что может случиться с человеком». И я соглашусь с вами, скажу, что это чертовски верная мысль. Но мне, уже практически погребённому под тяжёлыми слоями серой рутины, едва перенесённого горя и того же самого одиночества, не нужно было нечто действительно страшное, чтобы загрустить. Я заметил за собой странную особенность, которой ранее не отличался — способность впадать в упадок из-за одной только неприятной мысли. Гадкая черта, с которой, по всей видимости, мне ещё долго придётся жить.

Я слишком ослаб, чтобы с ней бороться. Меня едва хватало на работу в библиотеке, чего уж говорить об исправлении своего ставшего совершенно несносным характера. Мне было страшно, что мать выпишут, она вернётся сюда, в квартиру, и я смогу как-нибудь на неё сорваться. Если во время первого конфликта она просто потеряла сознание, то кто знает, что может с ней случиться после происшествия, из-за которого она попала в больницу…

И тут я подумал — а вдруг та моя глупая истерика как-то повлияла на её болезнь?

Не сказать чтобы я так уж любил своих родителей, нет — но мне, конечно, ничуть не хотелось бы, чтобы из-за меня какой-либо человек начинал серьёзно болеть, чтобы я хоть как-то приложил к этому руку. Потому эта жуткая в своих масштабах мысль прочно застряла у меня в голове, не желая ни давать мне покоя, ни забываться. Я не мог просто взять и забыть её. Это очень меня взволновало.

Я стал пить успокоительные вместо того, чтобы нормально питаться — денег, которые давал мне отец на жизнь, стало катастрофически не хватать. Лекарство помогло лишь немного, но, учитывая моё состояние, это было уже практически блаженство.

Я не высыпался, еле плёлся в школу, сидел несколько часов за партой, пытаясь соображать, уставший, приходил домой, делал совершенно ненавистные уроки, часов пять-шесть сидел в библиотеке (и это было лучшей составляющей моего дня), возвращался и почти сразу засыпал. Таким образом, я всегда был сильно утомлён, у меня едва хватало сил хоть немного сосредотачиваться на учёбе — и прибавьте к этому воспоминания о Жене и о том дне, когда меня сбила машина и я корчился на полу заветного здания, намереваясь как-нибудь пережить приступ мучительной головной боли. И теперь то предположение о моей вине в болезни матери. Я был на грани нервного срыва, путал всё на свете, чувствовал себя как выжатый лимон и совсем не ощущал под собой опоры. Я не знал, что мне делать. Библиотека была холодна и угрюма – даже она, видимо, не рада была моему существованию…

Так я медленно погружался в пучину депрессии. Я не видел никакого выхода из всего этого, не видел света в темноте, окружавшей меня повсюду, не видел ни намёка на возможное улучшение.

Пока не появился во сне одного необычного автора.


Глава одиннадцатая. Человек, пробудивший львов


Это была просторная пустая комната со стенами без обоев, сплошь покрытыми мелкими трещинами, и огромной железной дверью, запертой на несколько замков. Было довольно-таки темно — пара маленьких запыленных окон не могла впустить достаточно света. Впереди меня на холодном полу скорчился человек — он закрыл руками лицо и прижал колени к груди. Вероятно, автор недописанного произведения.

Я читал пару его книг — это весьма странный человек наверняка с больным воображением; его повести наполнены психоделическими образами, состоящими из крови, мёртвых тел, убийств, ритуалов, сатанистов… мне приходилось по нескольку раз их перечитывать, чтобы хотя бы понять, что там вообще произошло. Мне показалось, что этот человек находился в сложной жизненной ситуации — пожалуй, даже слишком сложной.

Я тихо окликнул его — реакции не последовало. Окликнул громче — всё та же звенящая тишина. Подошёл к нему, несильно ударил по щеке, и тут он неохотно приподнялся и посмотрел на меня.

— Ну?

Я вздрогнул от его взгляда. Он был несчастным и пронзительным ровно настолько, чтобы я в это самое мгновение враз и целиком понял всю трагичность ситуации.

— Что с тобой случилось?

Автор усмехнулся, но глаза его оставались грустны.

— Ничего особенного. Я просто всё разрушил.

Этого ответа я никак не ожидал.

— Что ты разрушил?

— Всё.

Повисло молчание.

— Тебе, наверное, интересно, кто я…

— Мне не интересно.

И в доказательство своих слов он отвернулся. Я задумался. Видимо, он впал в депрессию и искал утешение в выдумывании историй, но разочаровался и в этом и начал делать что-то другое. Или ничего не делать, а просто лежать и думать, добивать себя мучительными мыслями. В ту минуту мне так захотелось ему помочь, но я понимал, что даже если мне удастся облегчить его участь, то явно ненадолго — слишком уж безнадёжна его ситуация. Он закрылся от всего мира, закрылся безвозвратно, насколько я могу судить.

Я, как ни странно, был полон только альтруистических побуждений — я действительно жаждал помочь конкретному человеку, а не заставить автора додумать книгу.

— Я лишь хочу облегчить твоё положение.

Теперь он заинтересовался — повернувшись, парень внимательно посмотрел на меня своими страшными глазами.

— Зачем?

— Тебе плохо.

Он, казалось, задумался. Я был рад, что мне удалось привлечь его внимание, но его взгляд заставлял меня холодеть изнутри — настолько глубоко он был несчастен. Мне не хотелось верить, что с человеком может случиться… такое.

— И кто же ты? — он задал этот вопрос, словно делая мне одолжение.

— Тот, кто стремится помочь незнакомцам, теряя окружающих его, — пробормотал я, вспомнив события того странного лета. — Ваня.

Автор кинул на меня недоверчивый взгляд и принялся рассматривать потолок.

— Почему бы тебе не помочь тем, кто рядом?

Настала моя очередь задумываться.

— Их беды от меня не зависят.

— Вот как?

Я вздохнул. Что бы я ни намеревался сделать, мне нужно было уговорить его закончить книгу, привести выдуманную им историю к логическому завершению, и вместо этого я философствовал с ним на тему, вообще никак к книгам не относящуюся. Но, с другой стороны, у меня наконец появился шанс хоть с кем-то обсудить свои проблемы, так меня мучившие — просто грех им не воспользоваться, верно?

— Да. Каждый раз так получается. Все, кто меня окружали и были мне хоть сколько-нибудь близки — потеряны. Либо для меня самого, либо для мира живых.

Парень вновь посмотрел на меня, теперь уже с удвоенным интересом.

— И много их было?

— Сестра, наставник и родители.

Он всё ещё пристально меня разглядывал, и мне становилось всё более не по себе. Я не мог выносить вида его глаз; знаете, бывают люди с глазами, будто заледеневшими от боли, не выражающими ничего хоть сколько-нибудь радостного — в них царит мрак и ужас. И смотреть на них — всё равно что смотреть в бездну, полную горя и отчаяния.

— Так что с тобой случилось?

Автор перестал пожирать меня взглядом и перевернулся на спину.

— Всё началось со смерти брата. Он… он был лучшим моим другом, — он закурил. Табачный дым кольцами направился к потолку. — Я впал в глубокую депрессию, никто не мог вытащить меня оттуда. Я сидел перед компьютером, курил, пил, ничего не делал… меня выгнали из института, родители чуть ли не каждый день устраивали мне скандалы, надеясь тем самым пробудить меня к жизни… я почти ничего не ел. Мне хотелось умереть. Ещё у меня была девушка… она была такой красивой. Целых полгода она оставалась рядом, пыталась поддержать, а я был с ней так груб и резок. Я превратился в чудовище. И она ушла. В тот день, когда я смог осознать, сколь оказался неправ, и собирался просить прощения. Это добило меня окончательно. Я словно падал в пропасть. Да что уж, я до сих пор туда падаю… и конца не видно. У неё нет семьи, она одинока… мы сильно любили друг друга. Удивительно, как я не подсел на наркотики, — он горько усмехнулся. Я поражённо слушал, не в силах поверить. — Не хочу опускаться ещё ниже. Если я когда-нибудь решусь умереть, то добью себя более быстрым способом.
Ночами я порой колочу подушку. Я совершеннейшее чудовище… Ваня. Я понял, что внутри каждого человека живут львы – живут в самых тёмных углах его сознания. И рано или поздно они проявляются, издают свой дикий животный рык, бросаются на людей, но перед этим прогрызают себе путь через плоть человека и ломают его, ломают самую его сущность…

Сказать, что я был в шоке — ничего не сказать. Во мне боролись ужасный испуг из-за определённого сходства его ситуации с моей и огромное сочувствие к этому несчастному человеку, на чью долю пришлось столько бед. Хотя, с другой стороны, он оказался слишком слаб, чтобы всё это выдержать, поступил неправильно, оттолкнув от себя остальных. Это стало его роковой ошибкой.

— Родители не выгнали тебя из дома?

— Нет, не выгнали. Они всегда были мягки и добры. Мои львы почувствовали их слабость.

Молчание. Мне следовало приступать к главному, из-за чего я, собственно, здесь и был, но как же это было бы низко — думать о работе, в то время как сломленный человек рассказывает свою трагическую историю.

— Я знаю, ты лишь плод моего больного воображения, — он потушил сигарету и закинул руки за голову, всё так же уставившись в потолок. — Не удивлюсь, если завтра меня заберут в психушку.

— Из-за чего умер твой брат?

— Автокатастрофа. Ничего нового.

Я вздрогнул.

— Женя тоже погибла в автокатастрофе… — мой голос дрожал. — И после её смерти я тоже впал в депрессию и тоже срывался на других.

— Неудивительно. Люди столь ничтожны, что почти все их судьбы не оригинальны. Женя — твоя сестра?

— Да.

Снова молчание. Я поражённо глядел на грязную стену, пытаясь собрать воедино тысячи разнообразных жутких мыслей.

— Эта комната могла бы быть жилой. А на стенах — красоваться аккуратные милые обои, — он тяжело вздохнул. — Но я всё разрушил. Даже обыкновенные фантазии меня разочаровали.

— Почему?

— Как тебе объяснить… интерес пропал. Сначала я подумал, что нашёл в этом хоть какое-то утешение, но всё без толку — жизнь как была мрачной, так и осталась.

— Может, тебе стоит придумать что-то светлое?

— Я думал об этом. Но для того, чтобы в твоих фантазиях, в твоём творчестве нашёл отражение настоящий свет, нужно носить хотя бы частичку этого света в себе. То же самое и про мрак. Последнего у меня хоть отбавляй, а вот тёплого, доброго, радостного — и в помине нет. Но от мрака я устал. Слишком много его в этой жизни, слишком много боли приходится испытать человеку. Я не могу так больше.

— Почему бы тебе не попробовать?

— Говорят, что попытка не пытка, но в моём случае всё совсем наоборот. Я обратился к фантазиям, к выдумке разных историй с надеждой, с верой в то, что это способно мне помочь, отвлечь меня, вытащить из этой трясины, и разочарование было жестоким. И болезненным. Мне не стоит так больше рисковать.

— Но ведь если ты можешь чувствовать надежду, верить во что-то, то это уже говорит о наличии света.

Он замер. И, по всей видимости, глубоко задумался: тишина длилась несколько минут. Я за это время сидел тихо, боясь помешать ходу его мысли, искренне надеясь на то, что мои слова на него подействуют и он сможет вернуться к делу, дарящему надежду. И я даже не подумал о недодуманной книге, в мою голову не закралось ни одной мысли о том, что ему нужно додумать брошенное произведение. Я говорил с человеком, я помогал человеку, а не автору книги. Я не выполнял свою работу, а пробовал облегчить положение несчастного.

— Отчасти ты прав. Я, пожалуй, так и сделаю. Попробую. Наверное, должно получиться… у меня есть одна брошенная история — я бросил её как раз по этой причине; в ней было чересчур много тьмы. Я сделаю там светлую концовку. Постараюсь. Очень постараюсь. Наверное, мне теперь будет для чего жить…

Я лишь вздохнул с облегчением. Дела у этого парня теперь должны пойти на лад. По крайней мере, положение его куда улучшится — и это так радовало, что я не смог сдержать улыбки.

— Но нам пора прощаться.

Он выглядел озадаченным.

— А… да, конечно, не вечно же мне спать, — и он снова повернулся ко мне. Его глаза ожили и словно светились. — Прощай.

— Прощай. Надеюсь, у тебя всё будет нормально.

Секунда — и я уже находился в своей комнате, в удобной мягкой кровати, и ничто, кроме воспоминаний, не связывало меня с человеком, пробудившим «львов», чья история подозрительно схожа с моей.


Глава двенадцатая. «Береги библиотеку»


Я лежал на кровати, тупо уставившись в потолок, прямо как делал это странный автор в моём сне. За окном, по покрытой лужами грязной дороге проносились машины, и их отдалённый гул порой возвращал меня к жизни. Повсюду царила неуютная осенняя прохлада, а на вечерние улицы надвигалась тьма, грозившая вот-вот поглотить весь этот ничтожный мир без остатка. Неприятная атмосфера, но меня это нисколько не волновало — я медленно погружался в состояние сладостной полудрёмы, и лишь надоедливый грохот колёс об асфальт мешал мне окончательно забыться.

Окно было открыто, и свежий ветер беспрепятственно проникал в мою комнату, освежая меня и даря ощущение… свободы? На улице громко матерились местные подростки, которым вечно не спалось. Бешено лаяли дравшиеся собаки. Все эти проявления жизни, бившей ключом где-то во дворе, отголоски которой доносились в мою комнату, меня не особенно касались. Меня вообще ничто не касалось. Я был наедине со своими многочисленными мыслями.
Мне не хотелось повторить судьбу человека, пробудившего львов (так я неосознанно стал его называть), но, с другой стороны, как избежать этого? Порой я ловил себя на мысли, что я сам себе нужен, быть может, гораздо больше, чем нужен остальным. Вот только второго такого человека нет, и мне нужно спасать себя самому. Но как это сделать? Как разорвать замкнувшийся круг и выбраться из депрессии? Ради чего?

Я понял, что катился по наклонной. Возможно, осталось совсем немного, чтобы мои львы получили абсолютную свободу. И как остановиться? Мысли о библиотеке лишь помогали мне жить дальше, давали спасительное чувство ответственности, благодаря которому я ещё как-то жил. Но ведь это не может длиться вечно. Это лишь временное спасение, ненадёжная опора под ногами — мне нужно было нечто более крепкое, более стойкое. Такое, чтобы я смог выдержать удары судьбы.

Мне почему-то казалось, что стоит чему-то измениться в худшую сторону, стоит мне узнать какую-то плохую новость, как этот Колосс на глиняных ногах, который я именовал своей жизнью, рухнет, а с ним рухну и я сам. А этого нельзя допускать, ведь библиотека во мне нуждается. Если я не оправдаю надежды Дэмиена, то на кой чёрт я вообще нужен?..

Тем временем уже стемнело. Я слышал, как ругались во дворе какие-то люди, чувствовал непередаваемую вечернюю прохладу и медленно погружался в сон…

… И вот я в библиотеке, старинной тёмной библиотеке, величественно взиравшей на меня из-под невидимых глаз. Завывал ледяной пронизывающий ветер, вокруг царила мрачная атмосфера, в мою душу закрадывалась тревога, нехорошее ожидание чего-то страшного — и лишь книги оставались пугающе безмолвны. Я был временной жалкой материей посреди этой бездны, но в то же время являлся её полноправным хозяином. Я ходил по коридору, осматривал всё вокруг, завороженный, и наконец взял в руки какую-то книгу. Хотел взять факел, но до меня дошло, что все они здесь потушены…

… Книга распалась на миллионы огненных искр, и ненастоящий огонь уже полыхал на полу, разрастаясь всё больше — я мог очутиться в нём, перейти в другой мир. Но я не двигался. Мне не давало покоя странное ощущение, что здесь что-то не так.

Я услышал чьи-то шаги. Обернулся. И застыл.

— Береги библиотеку. Ты слышишь? Не сдавайся! Не допускай таких ошибок!

Мой покойный наставник исчез так же неожиданно, как и появился — взял и растворился в воздухе. Позади меня полыхал огонь. Впереди я видел лишь безлюдное пространство, но продолжал ошеломлённо его разглядывать, словно Дэмиен всё ещё находился здесь. Я съёжился, будто ожидая нападения. Тревога не отступала, а, наоборот, всё больше увеличивалась, и меня уже начинала бить крупная дрожь.

Внезапно я почувствовал, как кто-то обнимает меня со спины. Затем услышал смех. Тот самый, весёлый родной смех…

Я уже трясся. Если до этого я мог как-то сопротивляться наступавшему беспокойству, мог в случае чего дать достойный отпор, то теперь меня обнимало самое дорогое мне существо, и я попросту не знал, что делать. Во мне боролись величайшее счастье, боль от осознания её смерти, дикий страх и всё то же гадкое чувство непонятной тревоги.

— Женя?..

Она всё так же смеялась.

Боже, как я люблю её смех!.. Она прижималась ко мне, я чувствовал её дыхание и поневоле вспомнил те счастливые вечера, которые мы иногда проводили вместе, разговаривая и утешая друг друга…

— Мне пора.

Что?..

— Мы больше никогда не встретимся?

Я, конечно, знал, что разговариваю с призраком, с обыкновенным плодом своего воспалённого воображения, что сестра моя уже давно мертва, но какое это имело значение, когда здесь, прямо сейчас, меня обнимал человек, которого я люблю больше всего на свете?

— Быть может... всё возможно, не так ли?

Я всё ещё не мог сдвинуться с места, но продолжал испытывать самые разнообразные эмоции — теперь к вышеперечисленному прибавилась нестерпимая мука: моё счастье слишком кратковременно. Разве я не заслужил чего-то большего, разве я настолько ужасный человек, что совсем не стою обыкновенного человеческого счастья?.. Я отказывался в это верить, а между тем вот она, реальность — я мог видеть её своими глазами. Но всё равно не видел и видеть не желал.

Постепенно я чувствовал, как Женя исчезает, как становится реже её дыхание, слабее руки, как вся она холодеет и медленно обращается в прах — такой я её увидел, когда у меня хватило сил обернуться. Я упал на колени и проснулся.

***

Тогда ко мне вернулась мигрень — истинное проклятие! Она началась, когда я сидел на уроке и думал о своём злосчастном сне; я не мог отпроситься домой, я даже ходил с трудом, и потому, выйдя из кабинета, испробовал уже проверенное средство — переместился в библиотеку, намереваясь переждать мучительный приступ там. Переждал. Не буду описывать свои страдания и мысли о том, что я, наверное, вот-вот умру; вернувшись домой, я постарался забыть всё это вместе с жутким сновидением, но не тут-то было — меня начали одолевать воспоминания.

Смысл слов Дэмиена ясен — мне нельзя раскисать, нужно держаться и продолжать свою работу. Тут, конечно, сыграли роль мои выводы о том, ради чего мне стоит жить. А вот Женя… что она делала в моём сне, зачем меня так мучила? Что это вообще было? Наверное, это всё мой воспалённый рассудок. Но… потерять её во второй раз было слишком тяжело. Ещё и эта мигрень…

Существует ли в этом мире хоть капля справедливости? Если бы она была, то, пожалуй, моя прекрасная Женя не отправилась бы на тот свет так рано, не покинула бы меня, не оставила бы в одиночестве — всё было бы действительно хорошо. Но реальность оказалась куда более жестокой, чем я полагал. Я стал лишь беспомощной жалкой игрушкой в руках всесильного рока; о, этот странный, бесконечно странный мир, где люди ничего не решают… Что же случилось, почему мы с сестрой не стоим счастья? Или, быть может, это всё абсолютно нормально, и лишь я воспринимаю всё так болезненно? Что ж, и это возможно. Но мне было ничуть не легче от подобного осознания.

Слова Дэмиена стали моим жизненным девизом и ежедневной молитвой. Беречь библиотеку. Не сдаваться. И я держался по мере сил, стараясь сделать хоть пару шажков, прежде чем рухнуть — перед глазами то и дело вставал образ человека, пробудившего львов, как напоминание о том, кому не следует подражать. Но как же это было трудно… я попросту не видел конца. Куда идти, что делать, где найти смысл жизни?

И тогда, поймав себя на мысли, что я совершенно дезориентирован, я понял, что, должно быть, неудачник.

Одна лишь призрачная догадка словно нанесла мне мощнейший удар по голове. Я постоянно думал об этом и никак не мог успокоиться — неудачник, неудачник, ничтожный неудачник, ничего не могущий добиться в этой жизни, недостойный её!.. Как я тогда не сорвался, не выпрыгнул прямо в открытое окно, вполне легко понять. Я посмотрел на стопку книг, лежавшую на моей полке; среди них была и моя любимая книга «Братья Карамазовы». Я схватился за эту неожиданно протянутую мне руку помощи: открыл книгу и принялся жадно читать, впитывая, точно губка, каждое слово, вчитываясь в каждую строку, будто напивался после продолжительной мучительной жажды. Моя любовь, моя страсть, моё спасение! Почему же я не замечал этого раньше, почему так увлёкся многочисленными проблемами, что лишь сейчас нашёл утешение в единственном теперь смысле моей жизни?..

Неудачник… всю свою сознательную жизнь я пытался убедить себя, что это не так. Но всё, абсолютно всё говорило против меня: работа лишь ещё больше погружала меня в пучину депрессии, родной человек совершенно несправедливо погиб, наставника у меня тоже нет, помочь мне некому, вдобавок постоянная усталость, проблемы со здоровьем и большие неприятности в семье, которые могут обернуться самыми непредсказуемыми последствиями. И семья у меня никогда не была нормальной.

Так кто же я?

Возможно ли не разочароваться в самом себе и продолжить существовать дальше, как ни в чём не бывало?

Я читал про детство и юность главных героев и чувствовал, как внутри зарождается нехорошее чувство, мешавшее дышать. Это, наверное, и называется отчаянием. Я судорожно сжимал дрожавшими пальцами книгу и читал, читал, читал… это давало мне драгоценное забытье. Постепенно я погрузился в этот мир, в эту историю и уже успел позабыть о чувстве, так меня мучившем; величайшее чудо — книги! История захватила меня всего, я уже ни о чём не думал, кроме как о произведении Достоевского, забыл обо всём на свете — ничего больше не существовало, помимо меня и моего спасения.

Так я читал очень долго, не заметил даже, как наступила ночь; я прочитал около половины толстого тома. Меня отвлёк шум в коридоре — кто-то шёл на кухню; «Отец», — подумал я и, не придав этому особого значения, продолжил читать, однако ко мне уже вернулись прежние мучительные мысли. Я не смог сосредоточиться на чтении, отставил книгу и решил, что надо уже пойти спать — если мне удастся заснуть, это ненадолго облегчит мою участь. Нужно ли говорить, что этого не последовало?

В мою комнату постучались.

Я вздрогнул, выпрямился и как можно более спокойным голосом сказал войти.

Дверь, ужасно скрипя, отворилась.

На пороге стояла моя мать.

— Привет, — я не мог в это поверить. Она будто… извинялась? — Почему не спишь?

Когда она успела вернуться домой? Её уже выписали? Почему я этого не заметил? Что произошло, раз она вдруг решила ко мне зайти? Она меня простила? Но почему? Как обычно, вопросов было слишком много, и я уже перестал пытаться на них ответить, а предоставил себя на произвол судьбы. Будь что будет.

— Не могу заснуть.

Она странно посмотрела на застеленную кровать, но ничего не сказала по этому поводу. Я вздохнул. Нельзя давать слабину — я пока не знал, каковы её намерения, а значит, следовало быть осторожным.

— Я до сих пор думаю о Жене…

— Мне жаль, что так получилось.

Мать обратила на меня свой несчастный взгляд, полный горечи и боли, и тут я понял, зачем она пришла. Горло моё начали сдавливать спазмы, я уже весь трясся, но ещё мог сдерживать себя. Боже, мама, через что нам пришлось пройти, чтобы кто-то из нас предпринял попытки к сближению!..

— Я… я не хотел. Прости меня, прости, прости… — я был в глубоком шоке, но в то же время продолжал сознавать, что происходит. А происходило нечто необычайное и невероятно горькое. — Я никогда её не забуду. Я не виноват. Я не хотел, чтобы так вышло. Не хотел, нет, этого не должно было случиться...

Она ничего не ответила. Я медленно встал с кровати, всё ещё не веря в происходившее, подошёл к ней и обнял, обнял свою мать, человека, которого никогда не знал и вряд ли любил... но я понимал, что у неё было большое горе, что она первая пошла на примирение, что сожалеет о гибели Жени — и постарался её поддержать. Это было совершенно искренне. Мне стало жаль этого человека, понявшего свои ошибки слишком поздно. Она плакала. Я жмурился, пытаясь прогнать слёзы: это было бы слишком позорным проявлением моей слабости. Всё в порядке. Всё будет в порядке. У меня, кажется, появился хоть сколько-нибудь близкий человек.

И так хотелось верить, что это положит конец всем моим бедствиям…


Глава тринадцатая. Последняя капля


С тех пор она стала приходить ко мне. И каждый раз она плакала, рассказывала о Жене, о том, что не винит меня, и… об отце. Последнее было даже, пожалуй, самой печальной из всех тем наших разговоров — о сестре-то она ничего не знала и не могла толком сказать. Мой отец превратился в угрюмого мизантропа, не имеющего абсолютно ничего общего с тем человеком, каким он был раньше. И он винил меня, винил во всём — по-видимому, вся его горечь и боль от гибели ребёнка выплеснулась в такой форме; он буквально меня возненавидел. Вспоминал обо мне исключительно как о никому не нужном отбросе обществе, от которого одни беды и несчастья.

Надо сказать, меня это не разочаровало — я никогда его особо не любил. В детстве он казался мне каким-то чудищем, которое мне, может, и не угрожает, но всё равно остаётся весьма и весьма жутким. Неизведанным, отчуждённым и жутким. Потом я вырос и, конечно, понял, что это такой же человек, как и все остальные, а это «чудище» лишь плод моего разыгравшегося воображения. Но некое подобие неприязни всё же осталось.

Потому я, в общем-то, и не расстроился, когда узнал, как тот обо мне думает. Единственное, что не давало покоя — это большая вероятность, неизбежность даже открытого конфликта между нами. Не хотелось бы бороться против собственного отца, который, к тому же, неизвестно что может вытворить: естественно, я понятия не имел, чего от него ожидать.

Мать вдруг стала моим постоянным собеседником, хотя и не другом. Она выговаривалась, я старался её поддержать, иногда говорил что-то о своей жизни, хотя, понятное дело, и словом не обмолвился о библиотеке. Но в то же время я не смел забывать, что эти люди оставили нас с Женей предоставленными самим себе, что это не настоящие родители, что передо мной была не моя родная мать — да, она меня выносила и родила, но не стала для меня действительно родным человеком. Я воспитал себя сам.

У меня, на самом деле, осталось нечто вроде обиды на неё. Я помню, что в детстве не слышал от матери ласкового слова, не чувствовал, что она рядом и я могу на неё положиться, и если бы не Женя… не знаю, кем бы впоследствии вырос — вероятно, жалким человеком, ведь одиночество порой творит с людьми страшные вещи. Но, так или иначе, я её простил, хотя ни за что не забуду, какой ценой далось мне это прощение.

Чтобы эта женщина одумалась и хоть сколько-нибудь повзрослела, пришлось погибнуть моей сестре, и при одной лишь этой мысли мне хотелось забиться в какой-нибудь тёмный угол, прижать колени к груди и плакать — да, самым глупым и позорным для восемнадцатилетнего парня способом. Но я не привык плакать, да и вряд ли это принесло бы мне желанное облегчение…

Выходной. Дождь. Злосчастный, ненавистный мною сентябрьский дождь. Уже который день я находился в какой-то апатии и совершенно не знал, как из неё выбраться — чёрт возьми, я не хотел даже читать! Я ничего не хотел и ничего не делал. Только лежал на кровати и смотрел в окно.

Стук в дверь. Это ненадолго пробудило меня к жизни.

— Можно?

— Да.

Мать медленно зашла в комнату, нерешительно постояла на месте, затем, приободрённая моим оживлённым видом, подошла к моей постели, села на стул и принялась меня разглядывать — этим она занималась довольно часто, как будто хотела запечатлеть в своей памяти мои мельчайшие черты. Видимо, думала, что я, так же как и Женя, внезапно умру и оставлю её в абсолютном одиночестве. Что ж, я понимал её страх.

— Как у тебя дела?

Каждый раз я смотрел на неё с интересом — никогда бы не подумал, что этот человек, о котором я всегда думал как о весёлом легкомысленном создании, может превратиться в это запуганное, нервное существо, говорившее таким жалобным голосом, что впору было плакать, только его услышав.

— Так себе.

— Ты выглядишь грустным.

Я вздохнул. Конечно, я был грустен — а каким мне ещё быть? За относительно небольшой временной отрезок я умудрился потерять почти всё, что имел, и теперь я попросту не знал, выберусь ли когда-нибудь из этой депрессии. Перспектива стать человеком, пробудившим львом, меня отнюдь не радовала. Но что ещё оставалось?.. Я размышлял примерно в таком духе уже который день, и это буквально разъедало меня, уничтожало, медленно пожирало изнутри.

— Что-то случилось?

И так всегда. После этого вопроса неизменно следовало её извечное «Что-то случилось?» Эх, мама, как же ты не можешь понять, что я не отвечу тебе честно, что гложет меня не то, что можно вот так вот спокойно взять и обсудить… неужели это происшествие так изменило тебя, что ты не способна понять даже такую мелочь? Неужели ты настолько сконцентрирована на моём образе, что не в силах просто войти в моё положение, встать на моё место и всё осознать?..

— Мне грустно. Мне чертовски грустно.

— Почему?

Если бы я мог на это ответить… я даже, пожалуй, хотел бы этого, но не мог открыть ей свою боль. Просто не мог. Она чужая. Даже тот необычный автор со львами, которого я ранее никогда не видел и, скорее всего, больше никогда не увижу — даже он был мне менее чужим, чем эта женщина. Я не знал, почему так. Быть может, сказалась давняя обида. Но мне психологически было бы сложно решиться на такие откровения: максимум, что я мог — это чуть приоткрыть занавес, но не более.

— Так вышло.

Она понимающе закивала головой и принялась вспоминать о Жене, говорить, как ей жаль… интересно, её правда заботит, как у меня дела, или она это спросила лишь из вежливости, чтобы приступить к своей любимой теме? Я тяжело вздохнул и закинул руки за голову, уставившись в неровный белый потолок. Может, спросить её об этом?

— Ты… ты что… конечно, я… я… мне интересно, что с тобой, как ты мог об этом подумать…

Она вся затряслась. Я испугался, как бы с ней ничего не произошло, присел на кровати и обнял её — она вмиг разрыдалась в моих объятиях. Я ничего не понимал. Разве смерть ребёнка, на которого она раньше не обращала особенного внимания, могла так на неё повлиять? Почему она такая нервная и хрупкая, почему, неужели одно это столь её подкосило? Хотя я тоже её не знал — быть может, она действительно всегда была такой, просто это было скрыто от наших с сестрой глаз…

— Ну-ну, успокойся. Всё нормально.

Нормально… хотел бы я сам в это верить! Увы, всё было хуже некуда — мы оба затерялись в тёмном бесконечном лабиринте под названием судьба, одинокие, во всём разочарованные, и ни в чём не могли найти себе спасительного утешения…

— Мне звонила твоя классная руководительница, — оповестила меня мать, окончательно успокоившись. Я закатил глаза. Ну конечно, эта курица сообщила ей о моём прогуле. — Почему ты прогуливаешь уроки?

Я вздохнул и задумался. Сказать ей правду наверняка значило встревожить её ещё больше. Но, с другой стороны, не врать же человеку, с которым только-только начал налаживать отношения.

— У меня была мигрень.

Она беспокойно посмотрела на меня и быстро пробормотала:

— Тебе нужно к врачу.

— Думаешь, это мне поможет? Пропишет пару таблеток, которые на время облегчат мою участь, но не помогут полностью избавиться от болей.

Мать замолчала и понуро опустила голову. Я не знал, как её успокоить, и молчал вместе с ней.

— Когда это началось?

— Около месяца назад.

Она вдруг как-то странно покосилась на меня, вздохнула и взяла за руку. Я удивился: она дрожала.

— Боже мой, Ваня… что же с тобой происходит…

Хотел бы я сам знать ответ на этот вопрос!

… Надо мной нависал грязный потолок, вокруг меня сидели люди, с которым я по несчастному стечению обстоятельств был вынужден находиться в одном кабинете, впереди стояла учительница алгебры, ни с кем не сравнимая в своём занудстве, и объясняла нам суть новой темы. Вернее, пыталась объяснять, потому что никому не было до этого дела и, как следствие, никто ничего не понимал. Я же находился в каком-то другом мире, мире своих мыслей, далёком и от алгебры, и от одноклассников, и от школы вообще.

Я вспоминал. Напряжённо, с горечью вспоминал свой разговор с матерью, сильно меня шокировавший. Когда я был уже почти готов к выходу из дома, мать снова зашла в мою комнату, расплакалась и дрожавшим голосом рассказала, что с тех пор как умерла Женя, отец её избивает. Избивает! Этот ублюдок, которого я называл отцом, смеет поднимать на неё руку! На это слабое беззащитное существо!

Когда я спросил, почему он это делает, наивно полагая, что она знает ответ, мать лишь окончательно разрыдалась, едва ли не впала в истерику, и больше я ничего путного не смог от неё услышать.

Можете представить мой гнев, когда я понял, что с этим несчастным человеком, переживавшем большое горе, рыдавшем на моём плече и искавшем у меня хоть какой-то защиты, обращаются как с последней скотиной, которую не жалко! Я впал в настоящее бешенство, старался её обо всём расспросить, чуть ли не проклинал её мужа, вмиг перестал считать его отцом… в то же время я чётко осознавал, что он был на работе, адрес которой мне неизвестен, а мать не могла связать и двух слов; когда он вернётся, можно будет устроить разборку, грандиозный скандал похлеще того рокового, из-за которого, наверное, всё и началось; уж я бы ему показал!.. А потом пришло не менее чёткое осознание того жуткого факта, что мне предстоит прожить целый день до моей цели. Целый чёртов день!.. Как же его прожить?

Я не хотел оставлять мать в таком состоянии, но, проведя этот злосчастный день дома, я бы точно разнёс полквартиры: она была неотрывной части образа Жени, сложившегося в моей голове, а за ней вспоминался и инцидент с родителями, и эта сволочь, которая лучше бы вообще не рождалась и не оставляла потомство… Я решил: следует пойти в школу, хоть немного развеяться, отвлечься. И, попрощавшись с матерью, я пошёл.

Теперь, едва не лёжа на парте и совершенно не слыша учителя, я начинал догадываться, сколь моё предположение было неверно. Сосредоточиться на учёбе я не мог, в мыслях я постоянно возвращался к тому разговору, да и злился я: на учительницу, одноклассников, этот кабинет, это здание, весь этот чёртов мир. Почему некоторые люди живут спокойно и счастливо, с любимой и любящей семьёй, имеют верных друзей, поддержку и опору? Почему некоторые доживают до глубокой старости? Чем я, моя сестра, мать, в конце концов, хуже других людей, по-настоящему счастливых?

Я тут же нашёл ответ: мы попросту не умеем строить своё счастье; и тут же отмахнулся от него, как от назойливой мухи. Разве людей можно разделять на умеющих это делать и не умеющих? Тут, верно, всё зависит от простой удачи и обстоятельств, и способности в нужный момент ухватить это счастье, держать его крепко-крепко, наслаждаться каждым мгновением… но умение — нет, это не то, совсем не то.

Рядом со мной скучающе щёлкал ручкой мой странный одноклассник Артём: приходил он на уроки максимум пару раз в месяц, я нередко заставал его (город-то у нас маленький) пьющим где-то в подворотне, выглядел он всегда отрешённым и не имевшим почти ничего общего с живым человеком — и при всём этом он был довольно слаб и беззащитен. Нет, его не били все кому не лень и он не носил почётного звания изгоя – просто весь его внешний вид прямо-таки кричал о его слабости. Этот человек был худ, неизменно бледен, с заледеневшими глазами и застывшим взглядом; вдобавок ко всему он отличался ужасной нервностью — он то постоянно моргал, то делал какие-то странные движения руками. Все обходили его стороной, предпочитали вообще его не обсуждать и не замечать. Артёма такое положение дел вполне устраивало.

От нечего делать и нежелания думать о своих проблемах я принялся вспоминать его историю. Вернее, то, что я знаю. Он учился здесь с первого класса, никогда не отличался общительностью, но таким стал лишь около года назад. Я не знаю, что с ним случилось, что заставило обычного человека превратиться в такое; наверное, смерть какого-то близкого человека. Происходила эта перемена медленно: вначале бывший отличник перестал выполнять домашние задания, на вопросы учителей отвечал рассеянно и невпопад; становилось ясно, что он не спал ночами; он стал выглядеть больным. Дальнейшего я толком и не помню: меня, на самом деле, Артём заботил мало, так же как и все остальные одноклассники. Но, так или иначе, этот человек в мгновение ока оказался сломан.

Звонок. Облегчённый выдох. Наконец-то…

Я встал, быстро закинул в рюкзак все вещи, вздохнул и, чувствуя усталость каждой клеткой своего тела, поплёлся к двери.

Артём, как всегда, был отрешён и задумчив. Он встал одновременно со мной и шёл с совершенно равнодушным видом: ему действительно было всё равно, что там со мной, с остальным классом, со всем человечеством. Мы шагали бок о бок, измученные, погружённые в свои мысли (уверен, с ним всё было именно так) и плевать хотевшие друг на друга — ровно до того момента, как он случайно меня толкнул, да так, что я чуть не упал прямо в толпу, стремившуюся протиснуться к двери.

Для меня, которому всё осточертело, напряжённому, хотевшему только лечь и умереть, столько мучительных недель копившему в себе весь негатив, это стало последней каплей. Львы внутри меня отчаянно завыли. Монстр, которого породил я сам, нашёл себе жертву, на которую должны были свалиться вся моя злость, всё моё страдание.
И я взбесился. Оттолкнул от себя находившуюся рядом одноклассницу, стремительно шагнул навстречу Артёму и замахнулся.

Никто ничего такого не ожидал.

И потому я, разъярённый и страшный в своей ярости, беспрепятственно нанёс первые сильные удары жертве в лицо.

Жертва ответила. Неловко, но удачно. Я почувствовал металлический привкус во рту.

Кто-то вскрикнул. Кто-то попытался нас разнять.

Окружающий мир превратился в нечто яркое, пёстрое, размытое. Всё моё внимание было сосредоточено на Артёме.

Я понял — вот он, мой враг. Стоит лишь от него избавиться, и всё встанет на свои места, и Женя вернётся ко мне, смеясь своим прекрасным заливистым смехом, и Дэмиен даст мне пару наставлений, а родители снова будут странной семейной четой, вечно где-то шляющейся. Моя жизнь, моя размеренная жизнь соберётся воедино.

Но нет, о чём я? Всё это иллюзии — ничто не вернётся назад. Позади — прошлое, которому никогда не суждено повториться, а впереди — пустота и непроглядный мрак.

А вина во всём этом лежит на нём, на моём проклятом враге — и с каждым ударом я чувствовал, как справедливость торжествовала, чувствовал облегчение и яростное желание добить, добить этого подонка, злостного виновника моих бед…

Меня оттащили. Кто-то большой, сильный и явно недовольный тем, что я устроил. Я попробовал сопротивляться, всё ещё будто находившийся там, рядом с Артёмом, и бивший его, но мне дали хлёсткую пощёчину, и мир вернулся на круги своя: очертания кабинета стали чёткими, я почувствовал усталость. Но в то же время мне стало намного лучше, будто всё это время моё тело было крепко стянуто верёвками, а теперь освободилось.

Мой взгляд упал на Артёма — он задыхался, сплёвывал кровью, под глазом у него красовался большой синяк, но в целом с ним всё было в порядке. Что я сделал? Почему напал на этого человека? Он ведь просто меня толкнул…
И тут я словно прозрел. Отец ведь тоже только посмотрел на меня.


Глава четырнадцатая. Пылающий закат


Я сбежал, когда нас собрались вести к директору. Тот большой и сильный, оказавшийся одним из учителей, отвлёкся, и я быстро ускользнул оттуда, подальше от лишнего шума и проблем. Меня, естественно, попытались догнать, но мне удалось спрятаться, а потом быстро сделать ноги. Когда-нибудь придётся вернуться в школу, объяснить свою выходку, выслушать нечто осуждающее в свой адрес и как-то урегулировать конфликт с Артёмом — он человек отчаянный, возненавидит ведь, — но разве это имеет значение, когда всё это завтра, в далёком, недоступно далёком завтра, когда, казалось бы, всё разрешится, всё станет стабильно хорошо?..

Я сидел на небольшом холме, глядел, как горит бескрайнее небо, и думал, думал, думал. Я пришёл к мысли, что никогда, ни одной минуты не жил — только существовал, всего себя посвящая одному человеку и одному увлечению, ставшему позже работой. Правильно ли это? Стоит ли вообще жить ради кого-то или чего-то, если всё в этой жизни такое ненадёжное и хрупкое? Почему я не жил ради себя? Это ведь, похоже, единственно верный вариант.

Мимо прошли какие-то девушки и странно покосились на меня. Я лишь усмехнулся им вслед; красивые, стройные, весёлые… почему у меня никогда не было девушки? Почему не было даже друга, кроме Жени, которому я смог бы хоть сколько-нибудь довериться? Ведь сейчас, чёрт возьми, моя вечность, а я терял её, погребённый под толстым слоем разнообразных проблем. Мне ведь было только восемнадцать. Я лишь начинал жить, а эта жизнь уже меня достала и продолжать её не хотелось.

И ведь всё началось с гибели дорогого моему сердцу человека… одна смерть — и начало всему этому Аду. Хорошая же цена привязанности!

Мне это всё, честно говоря, надоело. Я не понимал, почему должен был всё это терпеть, почему не мог взять и послать всю свою жизнь к чёрту, начать совершенно другую, ни к кому не привязываясь и не помогая, живя исключительно для себя. У Жени были проблемы — она приходила ко мне, мы разговаривали, обнимались, я пытался её утешить; у матери были проблемы — она, опять же, пришла ко мне, мы разговаривали, обнимались, я пытался её утешить. А кто разрешит мои проблемы? Кто мне самому поможет, кто утешит меня, кто поддержит, поможет встать на ноги и начать всё сначала? Я сам. В совершенном одиночестве.

А возможна ли эта новая жизнь, смогу ли я её начать, в состоянии ли выкарабкаться из всего этого? Открыта ли передо мной хоть одна дверь в будущее? А нужно ли мне это, если у меня есть любимая работа и желание послать к чёрту всё и вся?

Сегодня я выплеснул все накопившиеся негативные эмоции, весь свой гнев на несправедливость этого проклятого мира. У меня снова есть силы, чтобы идти дальше своим путём. Пусть родители сами разбираются, кто прав, а кто виноват — я им не советчик и не спаситель; воспитал себя я сам, им же ничего не обязан. Как и никому другому. Только книгам — это моя ответственность, которую я взял на себя лично. Остальное ничуть меня не касается.

В конце концов, какого чёрта я должен переживать столько трудностей, справляться со столькими проблемами? Мне только восемнадцать, а я уже разочаровался в жизни! Впереди институт, армия, работа… впереди ещё столько лет, за которые я могу сделать что угодно, изменить самого себя до неузнаваемости, увидеть весь мир — так почему я только страдаю, скорблю по сестре и кое-как существую?

Внутри меня совершался невиданный, невероятный перелом, я в корне менял все свои принципы и пытался осознать одну простую вещь: как жить дальше? Теперь, когда обыкновенная драка дала мне долгожданную разрядку и заставила наконец почувствовать себя свободным, я понял, что не хочу больше такой жизни, не хочу так мучиться и всё время помогать другим, не помогая себе самому. Никто не вытянет меня из этой вязкой трясины, кроме самого меня. Никому я больше не понадоблюсь как человек со своими интересами, проблемами и привычками, а не как жилетка и спаситель.

И тут я вспомнил, что у меня тоже есть свой спаситель.

Книги. Моя любовь, моя страсть, моё спасение… это единственное, что может указать мне путь к свету, если он мне вообще доступен. У меня есть для чего просыпаться по утрам и продолжать жить — это книги, драгоценные миры, в которых всегда можно найти покой, утешение и ответы на мучительные вопросы. Это моя работа им во благо. Это то, где я действительно ещё нужен и где что-либо делаю по собственному желанию.

Я встал, полный решимости, и в последний раз взглянул на багровый закат - волшебный пожар, созданный природой. Я буду жить для себя. Я буду спокоен. Я посещу многие страны, прочитаю и спасу великое множество книг, стану достойным библиотекарем. Дэмиен, этот маг или безумец, если он только может за мной наблюдать, будет мной горд. Я найду впоследствии хорошего преемника, который продолжит дело старика. Я не заведу семью, буду жить в одиночестве, но как жить! Это, быть может, будет жизнь законченного эгоиста, потому что я буду обособлен, сам по себе, подальше от общества — но это будет жизнь свободная.

Я медленно побрёл назад, в свой посёлок — это был не я прежний, а совсем уже другой человек. Небо стремительно меркло; город погружался в темноту и приятную ночную прохладу. Закат потерял свою непревзойдённую яркость.

И больше никогда я не видел такого красивого, нестерпимо яркого пылающего заката.

***

А с Артёмом мы всё-таки помирились — я честно рассказал ему, в чём дело. Он понял меня. Я был удивлён и смущён: есть ещё в этом мире добрые и понимающие люди.