Я еду к нему

 
      В двадцать часов, как положено,  дабы вовремя присоединится к своей туристической группе,
мы были на вокзале, но, появившийся   пятью минутами позже высокий молодой человек, представившийся   нашим   гидом, объяснил , что ждать нам придётся  ещё более двух часов.
- Наш поезд опаздывает по неизвестным пока причинам, так что ищите себе удобные места на вокзале и ждите.
Со мной рядом оказалась женщина моего возраста. Которая вовсе почему-то не прореагировала на  эту  не совсем приятную для нас новость.
- Здесь, у поляков такое частенько бывает, - с  улыбкой на всё ещё красивом лице спокойно отреагировала она.
- Да? Вам, что это хорошо известно?
Вам знакомы особенности Вроцлавского вокзала?
 Вы, наверное, жили здесь?
На мои, градом сыпавшееся  вопросы, видимо вполне расположившись ко мне доверием,  она поведала мне вот эту историю.
     Вначале повествование текло довольно в спокойном русле, но с каждой фразой  оно оживлялось всё более, и я поняла, что рассказчица моя вновь ощущает себя сейчас той очень молодой женщиной конца семидесятых, которая и была героиней самого этого повествования.

Наконец-то, наконец-то я еду  к мужу!
Заграничный  видимо вагон, ( для меня  немного странный: почти старинный, но ухоженный, мягкий, с полками-диванами, обтянутыми тёмно-зелёным бархатом), по своей конструкции очень похож на наш обычный купейный..
Я села. 
- Очень мягко!
Тихонько провела ладонью по обивке и, почувствовав упругость и плотность ткани, поняла, что  изготовлена была она не «у нас», а, если и «у нас», то на самой заре советской власти.

Поезд приближался к  советско-польской границе.
-Скоро граница, всем оставаться  в купе: пограничный контроль, - заглянув к нам  в купе, командным голосом объявила проводница.
Прошли пограничники  и, быстро собрав документы, ушли снова, сказав коротко: «Ждите!»
Таможенная служба не заставили себя ждать.  Её представитель входит и строго, очень внимательно осматривает купе.
-Кольцо золотое…  - читает он мою декларацию.
-Всё? – спрашивает меня,  глядя на моё  ещё  совсем новенькое, блестящее обручальное кольцо.
Да я и сама никак не могла на него налюбоваться.
Всё ещё никак не могла по-настоящему поверить, что я - жена, я – по-настоящему взрослый, самостоятельный человек, независима от мамы….
Хотя…,  насчет мамы – это   уже через чур.
Пока, мамочка была жива, я никогда-никогда не была независима от неё, от её вечной тревоги и не проходящей материнской любви  ко мне и моей нежной, дочерней  - к ней.
Я, всё же, робея, ведь впервые выезжаю за рубеж, киваю офицеру.
-Да, это всё.
Вскоре возвращается прапорщик, который собирал документы на проверку. Я замечаю. Что форма его с иголочки, фуражка с зелёным околышем – с высокой тульей, вид и внешность его безупречны.
-Цель вашей поездки? – спрашивает он, серьёзным цепким взглядом осматривая меня.
- Я еду к мужу – военнослужащему, - чувствуя внутренне себя немного напряжённо, как школьница перед строгим учителем, отвечаю я.
Тщательно, с фонариком, осматривает он каждый уголок, каждую щелочку в купе. И, наконец, пожелав счастливого пути, уходит.

   Вскоре поезд трогается, но я теперь не одна в купе. Напротив меня разместилась новая пассажирка, очень вежливая и общительная женщина, лет сорока с небольшим.
Наш поезд медленно, будто нехотя,  подъезжает к советско-польской границе.
Все почти высыпали в коридор. С этой стороны лучше видно границу.
Лёгкий гомон затих…,  тишина…!
За окном проплывают: наш советский герб на пограничном столбе, пограничник на посту, река…
Лица людей тожественно  строги, наверное, вон у того седого ветерана щемит сердце, вижу,  что глаза его чуть влажны.
 Да…! Он, советский солдат, едет сейчас к своему другу, с которым  освобождал Варшаву.
   - Вот мы и в Польше.
 В вагоне вновь  появляются офицеры пограничной службы. Но это уже – поляки.
В нашем купе - высокий и весьма  видный, я бы сказала, даже вышколенный польский офицер.
И всё другое.
  Иная, наверное, более удобная, светлых тонов форма, присутствие элементов какой-то почти неуловимой галантности в обращение с дамами.
Возможно мне повезло на первый -то раз. Но и в последующих поездках мне почему-то «везло»: польские офицеры пограничники были, всё же, другими.
 - Dzien dobry panstvu -  изящно, почти с изыском беря под козырёк и прищёлкивая каблуками до блеска начищенных форменных ботинок, приветствует он нас,
 -Prosze pokazac paszporty.
Бегло сверив наши физиономии с фотографиями в документах, вновь очень чётко и быстро отдаёт честь и исчезает.
 -Dzinkuje,  zhegnam vshistkego naylepshego
Тогда, в конце семидесятых мы, были,  что называется, - «на полном доверии», и, зная несгибаемость, неподкупность, ответственность наших пограничников, уже польские пограничники всегда относились к их работе с большим доверием. Знали, что результаты их работы – безупречны.
 И мы снова едем….

    - Хо-ро-о-шо!  - Громко, явно испытывая почти наслаждение, – не говорит, а провозглашает, выдыхая это слово  «хо-ро-шо»,  только - что вернувшаяся из туалетной комнаты соседка, явно с удовольствием вытирая свежим ещё белым вафельным полотенцем уже изрядно порозовевшее от холодной воды  и жёсткости полотенечных выпуклых мелких квадратиков,  своё улыбающееся лицо.
- Вода в кране немного холодновата, но это как раз сейчас  нам и нужно: тонизирует и освежает.
Рекомендую, рекомендую. И вам советую освежиться.
Я  с удовольствием последовала её совету.

   А на обратном пути  в моё купе,  я едва не столкнулась в узком коридоре с  проводником, балансирующим с большим подносом, уставленным множеством чайных стаканов с   тёмно-янтарным круто - заваренным чаем.
От небольшой дорожной тряски стаканы  покачивались и подрагивали и в некоторые мгновенья подскакивали – будто  весело приплясывали под аккомпанемент весело позвякивающих в нём чайных ложечек, и  чай частенько просто-напросто выплёскивался на большой поднос проводника, облачённого по случаю столь традиционного и торжественного момента в кипельно-белую куртку буфетчика.
- Чай будете? - привычно спрашивает  он нас, приоткрыв дверь нашего купе.
- Будем, будем, - почти поспешно отвечает ему моя попутчица, - мне  двойной.
- Мне тоже, тоже,  - поспешно добавляю я, боясь остаться без дразнящего своим ароматом, так любимого всеми крепкого чая  в тонких стаканах с  мельхиоровыми  красивой,  ажурной резьбы подстаканниками.
- Спасибо вам.Как пахнет! Ох, хорош!
Что ж за сорт такой особенный чая этого? - вновь обращается она к проводнику.
- Да обычный, наш советский…,  индийский,  то есть, -  отвечает  с недоуменной улыбкой уже у открытой  им двери, проводник.

   - Вот мы, - рассуждает  вслух моя соседка по  купе,  деловито  доставая из продуктовой сумки пахнущую всеми известными в мире самыми ароматными специями, до хорошей румяной корочки обжаренную аппетитную курочку.
 - Вот мы - русские, продолжила она, разламывая курицу на порционные куски, - ведь как только в поезд сели, как только он трогается - сразу за снедь.( Все советские люди, не взирая ни на какую личную национальную принадлежность назывались обычно тогда за рубежом русскими).
- Ведь правда? – смеясь,  продолжала  она, не забывая тем временем достать солёные, обалденно  пахнущие укропно-чесночным рассолом небольшие, крепкие огурчики, несколько варёных в крутую яиц, ароматные ломтики  свежайшего бородинского хлеба.
Я улыбалась... - невозможно было не радоваться, глядя на эту разговорчивую, общительную женщину, располагающую к себе совершенно.
- Да, вы кушайте,  кушайте,  - настойчиво говорила она мне, указывая на внушительного размера куриную ножку,  уже лежащую передо мной на рифлёной тарелочке из плотной фольги..
- Спасибо вам, но ведь у   меня всё с собой есть, мне мамочка всё положила.
Вот попробуйте её стряпню, гарантирую: пальчики оближите, - нахваливала я,  выкладывая на стол  небольшие пирожки всяких сортов.
Тут были: пирожки с грибами, с рубленым яйцом и зелёным луком, с томлёными курагой и изюмом,  ароматные плюшечки с маком и корицей.
 - О - хо – хо! -  качая головой,  притворно кряхтит моя хорошо упитанная  спутница .
 - Соблазн большой, но...  - фигура… 
 Хотя...,   откусив почти половинку  одного  из  тающих во рту пирожков, - продолжает, смеясь.
- Можно же и  в  чем - то другом себя ограничить.
- Вкусные? Правда?  Во рту тают? – долдонила я, не переставая,  нисколько не сомневаясь в качестве маминых пирогов.
- Это у нас фамильное. Наши пироги - всегда на расхват в доме.
А бабушкины были и того пуще!

Забыв напрочь о фигуре, моя весёлая спутница, за обе щёки уплетала тающие во рту мамины пирожки, тем временем  не забывая  вести обычную  дорожную беседу.
Впервые,  наверное, едете? Я думаю,  что  впервые.
- Да, но почему? Разве это так заметно?
- Заметно, конечно. Ведёте себя, как ученица.
- Какая ученица?
- Какая? Добросовестная очень ученица,- улыбаясь, ласково глядя мне в глаза, поясняет моя попутчица.
К мужу?   Если до Легницы, то выходить вместе будем.
Я там сейчас…  учительствую, - добавила она после небольшой, так и не понятой мной паузы.
- Да нет.
-Что «ДА», «НЕТ»? – переспрашивает она.
-Да, к мужу, нет – до Вроцлава.
-Вам часа на два раньше вставать, в шесть утра мы должны быть во Вроцлаве.
Встречать – то будут?
- Конечно, конечно же, муж будет меня встречать. – уверенным кивком подтверждая свои слова, не без гордости и удовольствия отвечаю я.
А в мыслях моих мгновенно проявляются строки его писем:
«Скучаю. Скучаю! Скучаю! Жду с нетерпением встречи. Люблю! Люблю! Люблю!».

Видно на мгновенье я отвлеклась, забыв о соседке.
Она, будто тоже забыв обо мне, молча смотрела в окно.
Казалось , что она напрочь забыла и о шедевре кулинарного искусства – маминых пирожках
Но вскоре, глянув на меня быстрым каким-то виноватым взглядом, сказала.
- Я…,  меня…, а меня ведь некому встречать.Да вот….  Так вот получилось.
И давайте уже укладываться. Я ведь две пересадки сделала, пока из деревни до Бреста добралась.
- Да, да. Конечно же. – поспешно соглашаюсь я, замечая вдруг нахлынувшую на женщину грусть.
Пожелали друг другу спокойного сна.


 Я выхожу на некоторое время в коридор.
За окном Польша.
Польша…. Поля и поля, равнинная местность. Славяне. Поляне…. Славяне….  Польша…
Близкая  нам, но другая страна, со своими обычаями, другим языком, который я должна обязательно освоить, ведь мне придётся прожить здесь несколько лет, общаться с людьми.
Думаю, что это мне вполне удастся, ведь это язык славян, похож очень на украинский или белорусский, с которыми я хорошо знакома.

Возвращаясь мыслями своими к своей попутчице, думаю о женщинах, о женской доле вообще.
 - Отчего так сложно складывается у других женская судьба?
Ведь такая женщина! Привлекательна,  хорошо сложена, умна образована.
А как быстро и легко сходится с людьми...
И…  одиночество! Что ещё горше может быть для женщины!
Где тот суженый, предначертанный ей судьбой? Где он…?

   Вернувшись в купе, я вижу, что спутница моя, видно, что по  правде изрядно намаявшись в дороге, уже спит.
Я вдруг  замечаю, как она красива: с этими разметавшимися по подушке прекрасными волнистыми русыми волосами, высоким лбом, ярким, красиво очертанным ртом, слегка, как-то по-детски, почти беспомощно  приоткрытым.
- Какая же она на самом-то деле! – думаю я, - Как же это я сразу не заметила…
Ка-ка-я кра-си- ва-я! Белоруска..? Полька? Русская? - спрашиваю я себя.
И сама же себе отвечаю, причём совершенно уверенно, без малейших в том сомнений.
Она же типичная славянка. Да, славянка...!
 Прекрасна как внешней своей красотой, так и неиссякаемой добротой и широтой своей души.
И у меня уходит тяжесть в душе и жалость к ней. Я вдруг ясно понимаю, что всё у неё ещё сбудется. Всё сбудется!
Укладываюсь, наконец, спать.
Простыни, туго накрахмаленные, пахнущие свежестью притягивают и меня.
- Какое тут бельё! – восхищаюсь я. – Не то, что в обычном поезде.
Но этот поезд тоже наш был. Ведь умеем же!
Мы всегда всё умели! Всегда…! Всё могли! Если было нужно, очень нужно.

Но... не спится…
Перед глазами лицо всё напутствующей меня мамы.
- Смотри же юбочку не помни.
В поезде обязательно переоденься в синий  спортивный костюм, который тебе тётя Соня "достала", будешь по-человечески выглядеть. Костюм шерстяной – тепло будет, да и цвет голубой блондинкам очень к лицу.
 Видишь? Всё новенькое тебе справили с отцом! Чтоб было, как у людей.


   Красивая шерстяная плиссированная юбочка цвета вишни висела на перекладине.
Новое светлого букле пальто – на вешалке, туфли, восхитительные, кожаные, итальянские туфли аккуратно поставлены под столик, находясь в поле моего зрения.
Но вовсе не для того, чтобы туфельки не «увели»,  я просто-напросто  любовалась  ими.
Так уж они мне самой нравились!
Ничто,  в общем–то, не мешало отдыху и крепкому сну, но мне не спалось.
Я думала….
Всё представляла наяву  нашу первую встречу после почти трёхмесячной разлуки, встречу в нашей уже по-настоящему самостоятельной, нашей общей семейной жизни.
   
    Я и дома, конечно,  думала, часто воображала, как вот….
 - Поезд подходит  к платформе, и ещё движется.., а он уже бежит, потом быстро-быстро идёт за вагоном, вдоль него, всматриваясь в окна моего вагона и вдруг, заметив меня в проплывающем окне вагона, радостно машет  мне рукой…, нет лучше - машет мне букетом цветов.
А я…!  Невозможно красивая, благодаря новой причёске, моему новому шикарному светлому пальто,….
Да!  Вот,  и новым итальянским туфлям, конечно,  - продлеваю я ход моих, таких приятных мне мыслей, глянув вновь на свои новые туфли.
- А я…,  я радостно улыбаюсь ему лучезарной улыбкой.
  Вот, интересно..?
Oн в форме приедет или в гражданской одежде?
Мне лично он всегда больше нравился в военной форме, особенно, в полной форме - шинели и фуражке.
Шинель всегда мне казалась шедевром модельного искусства: все линии и особенно длина – тридцать сантиметров от пола,  двухбортность с очень красивыми линиями самих бортов, замечательная в воинском же духе фурнитура.   Всё это придавало шинели  уникально элегантный вид.

   Косметику (тушь на ресницах и немного перламутровой помады) я даже не сняла на ночь, как  обычно  это делала дома.
А вдруг не успею привести себя в порядок, ведь поезд приходит рано.
 - А  вдруг не успею? – вновь подумала я и быстро поднявшись, отправилась к проводнику, дабы просить его, чтобы он разбудил меня не позже, чем за час до прибытия.
Проводник беседовал в  коридоре с ветераном, ехавшим во втором купе.
- Ну. зачем же так рано? И так вполне успеть можно.
-Мне очень нужно. Пожалуйста, - повторила я свою просьбу вновь.
- Ладно, ладно…. В четвёртом купе…. Хорошо.  –  соглашается он, недоуменно пожимая плечами и возвращаясь в прерванному разговору с ветераном.

 Укладываюсь, наконец, предварительно всё же пару раз заглянув в дверное зеркало,  в котором  при ночном синем свете   рассмотреть что – либо  толком  было практически невозможно.
 - Да! Вот ещё забыла,  -  достаю из сумочки и надеваю лёгкую косынку-сеточку, дабы сохранить сложную и очень красивую высокую причёску, самую модную в середине семидесятых, сделанную у мастера парикмахерского искусства.
  Надо сказать, что причёска эта – причёска великосветских красавиц мне необыкновенно шла, хотя и делала меня немного старше, что, в общем-то, мне ничуть не мешало при  всё ещё немного детском моём лице  и  подростковом, сорока семи килограммовым весе.
    - Всё, всё – о – о – о !
 Можно спать, - нащупываю  рукой приготовленную к утру косметичку на столике.
Всё. Спать! –  приказываю я себе вновь, прекрасно осознавая  присутствующим всё же в моей голове здравым смыслом необходимость отдыха.

     Усталость, суета прошедшего дня, свежие простыни, так спокойно разлитой синий, ночной лампой  свет в купе, мерный стук колёс и покачивание движущегося поезда  сделали своё дело – убаюкали меня наконец.
    Проснулась я от  звука быстрых шагов в коридоре, услышала голос проводника.
Быстро села, предполагая, что он проспал и спешит ко мне.
Но моя соседка, проснувшаяся по той же причине, быстро приподняв ночную штору, провозгласила.
- Варшава…!
Поток света буквально ринулся в купе.
Я прильнула к окну.
 Большой, щедро - освещённый бесчисленным количеством электрических огней вокзал, выдавал на улицу из себя ещё более яркий поток света.
Пассажиры… Явно другие, - с простыми причёсками, в курточках и брюках, с небольшими чемоданами на колёсиках или дорожными сумками.
Как и положено пассажирам - спешащие, суетящиеся,  снующие в разных направлениях по перрону.
 - Умеют жить комфортно, - подумав о том же, что и я, - заметила моя попутчица.
 Варшава - как поток  света, купающаяся в этом свете,  осталась в моей памяти навсегда.
Времени  рассмотреть  вокзал, чтобы восхититься им было предостаточно,

  Насколько я помню, только через полчаса поезд тронулся. Мы – снова в пути.
Я посмотрела нa часы, они показывали половину первого ночи.
- Как долго ещё! – с досадой подумала я. Целых пять с половиной часов!
Соседка моя молчала,
Нет, не спала. Я видела, что она лежит с открытыми глазами,видно думая о чём-то своём.
   А я  уснула только спустя  часа полтора.

Странно, но без пяти пять я открыла глаза. Тихонечко вышла в коридор
Слышу, что у проводника щёлкнула защёлка входного замка.Вышла проводница.Она направлялась ко мне.
 - Доброе утро говорю я ей. Вы наверное ко мне, но я уже проснулась.
Простите меня, что не даю вам отдыхать.
  - Какой отдых! – отвечает она. Сменщик мой спит,  а мне передал,  что вас раньше на час поднять зачем - то надо.
Нам – то все одно по службе пора вставать. А вам  зачем? Не пойму чтой–то…
Я попыталась было  открыть рот,  но внимательно глянув на меня, проводница вдруг всё поняла.
 - А-а-а! Впервые едете? К мужу да? Понятно тогда,  -   говорит она, и уходит медленно повернувшись в пол-оборота, оглядываясь и слегка улыбаясь, уходит.

 Быстро возвращаюсь в купе, хватаю косметичку и полотенце, неслышно выхожу.
Ведь там, в купе темно, я не могу включить свет и воспользоваться зеркалом.
Вот и зеркало... С пристрастием рассматриваю себя.
- Нет. Ничего. Глаза выразительны, причёска несколько сместилась набок, но лицо бледновато, под глазами явные тени.
Достаю тюбик, только в редчайших случаях мной используемого, чисто случайно доставшегося,( как вынужденно выброшенного на улицу для продажи с целью выполнения плана  нашим центральным косметическим магазином), самого настоящего французского тонального крема фирмы "Lancome".
 Безумно дорогого – по тем временам, целых пятьдесят рублей стоившего.
Ох, и досталось мне от мамы за эту покупку, хоть и куплен он был на "мужнины деньги".
(- Купи себе то, что понравится, да и на всякий случай...,  вручая мне деньги в сумме его "лётческой" месячной зарплаты, - счастливо улыбаясь, говорил мне он.)

     Но покупка явно того стоила – теней под глазами как не бывало.
И ещё долгие годы служил мне верную службу это настоящий французский крем, не меняя свой консистенции и мгновенно преображающий лицо даже спустя десять  лет.
Поправляю слегка сбившуюся набок причёску.
Всё. Придирчиво осмотрев себя в зеркало, возвращаюсь в купе.
  Из соседнего, третьего купе выходит женщина с маленькой девочкой, улыбаясь, мне говорит.
 - Вы тоже во Вроцлаве выходите?
Да, отвечаю я,  но у меня там пересадка. Мне ещё километров шестьдесят от Вроцлава на запад ехать.
- А..!  Знаю, кажется, - Б…?  Там у нас лётчики стоят.
Муж – лётчик?
Я киваю головой, сомневаясь, что можно об этом говорить.
Но ведь эта женщина своя, думаю я и, почти бесшумно войдя в купе, тихонечко одеваюсь.
- Да вы свет включите,  - слышу голос соседки,  - я не сплю.
Полуночница -  вы, с лёгкой укоризной, но всё же ласково, понимающе, пеняет мне она.
  - Отвечаю ей:  « С добрым утром» и быстренько облачаюсь  в свой наряд.
Так, плиссировка в идеальном состоянии.
 Туфли…, взяв  в руку одну из них,  на мгновенье задерживаюсь. Любуюсь, ведь таких дорогих и таких красивых туфель у меня не было никогда раньше.
Блузка, кофточка,…. Всё!
 Смотрю на себя в зеркало.
- Боже! Причёска?!  Почему-то опять съехала  набок.
Поправляю, закрепляю дополнительно шпильками.
- Вот теперь всё
Усаживаюсь…,   но через минуту вскакиваю. Собираю постель.
- Да вы не нервничайте, не суетитесь.
Ещё почти полчаса ехать. Я выйду сейчас, а вы вещи подготовьте.
Посмотрите, чтобы все места по  количеству были, документы проверьте,  -рекомендует мне моя  заботливая попутчица.
 

  Наконец, через 10 минут всё было подготовлено.
Я вышла из купе, подошла к окну.
Стали  чаще появляться огни. Их с каждой минутой становилось всё больше и больше.
Брезжил рассвет. Понятно стало,что погода была «не ахти»: шёл мелкий, занудный, моросящий дождь.   
 Через пять минут я вновь вернулась в купе, чтобы подготовиться и заранее вынести вещи в тамбур, поскольку количество мест было явно больше двух, а один из чемоданов был и вовсе весьма внушительным.
И чемоданов на колёсиках, как теперь, тогда  у нас вовсе не было.
  - Нет! Только вместе. Вам ещё детей рожать,  - твёрдо заявила моя спутница, ухватившись за лямку страховочного дорожного ремня, закреплённого отцом на всякий случай поверх чемодана.

- Ну, всего вам, девочка. Сказала мне моя спутница на прощанье.
Как говорится «дай вам бог и побольше» .
  - А я, я хочу вам сказать, что вы – очень красивая, и просто не может быть, чтобы вас никто не полюбил…
А может быть и любит уже?
 Странно. Что на сей раз, не растерявшись, а вполне уверенно, улыбаясь  говорю я,  совершенно искренне  желая этой замечательной женщине настоящего, большого счастья.
Да. Конечно же, я поняла только сейчас,отчего же я была столь уверена в своих словах.
 Ведь это  моё пожелание ей, исходило  из моего сердца.
Это была уверенность в том,что все так и будет, так и случится.
Ведь, кто как не она заслуживает счастья.
 Оно, пожелание моё, было настолько сильным и искренним, что просто никак не могло не исполнится.
  Ещё раз махнув мне рукой с порога коридора, как-то не очень весело улыбнувшись, она ушла.
- Увижу ли я когда–нибудь эту женщину, таких людей, ведь немного на белом свете, - думала я.

   Но быстро возвращаюсь  к так волнующим меня мыслям о предстоящей встрече, увидев, что проводница уже вышла в тамбур и протирает ручки входной двери, явно готовясь к прибытию поезда и высадке пассажиров.
 - Сколько уже? - с нетерпением спросила я её.
 – По расписанию, - ответила мне с лукавой улыбкой проводница,явно понимая моё нетерпение.
 - Да  через пару минут, - поясняет капитан, стоящий за мной вместе с женой и маленькой дочерью, уже знакомыми мне по встрече я  в  коридоре вагона  утром.
Все мысли мои уже там. Там, на перроне!
Я стараюсь рассмотреть его, этот уже приближающийся перрон из-за спины проводницы,  то приподнимаясь на цыпочки, то приседая.
  Наконец, поезд начинает тормозить, и я всё отчётливее вижу не просто мелькающие  как  раньше лица,  а  разные,  но к сожалению, совершенно незнакомые лица,  находящихся на нём людей.
Моего муже пока не видно…!.

 И вот! Мы – во Вроцлаве.
Я выхожу с двумя более лёгкими дорожными сумками, благо - капитан сносит на платформу мой громоздкий чемодан.
 Оглядываюсь. Нет. Его не видно. Проходит минута…,  две…  Его всё нет.
  - Возможно, встречает у другого вагона,  допускаю  я спасительную от готового охватить меня горького разочарования  мысль
 Но... Нет.
  Минут через десять вижу вновь капитана, так кстати оказавшегося рядом при выходе из вагона.
 - Ну. Что не приехал за вами муж ещё?
 – Нет, Почему–то нет, говорю я голосом, выдающим мою  обиду  и душевное состояние.
 - Ну, нет  же,  нет,  - успокаивает меня капитан.  - Это ничего не значит. Мы – люди военные, и сами понимаете, что всё может быть.
 Вот проходит патруль. -  Указывает он на троих с красными повязками военных, - подойдите к ним, они вам всё объяснят.

 - Вежливо выслушав,   патрульный офицер направляет меня к поодаль сидящим на столь же больших чемоданах пассажирам.
 - Подойдите к ним, они тоже в Б…  едут.  Оставьте вещи и сходите за билетом на вокзал в воинскую кассу,  ведь у вас проездные есть?
- Д–д-а, говорю  я почти дрожащими губами. Но  старательно  выполняю всё, что рекомендовал мне дежурный офицер.
Наших  легко было отличить от поляков,   и мне с их помощью удалось осуществить всё без труда.

  - Вот так….  Безрадостно начинается моя самостоятельная замужняя жизнь,- с горечью думала я, сидя на своём «любимом» большом чемодане рядом с новыми попутчиками.
- Волшебное мгновенье…!  Будет, что запомнить…
 Обида и разочарование  не проходили, хотя я и пыталась найти убедительные доводы отсутствия своего супруга, хоть  чем-то оправдать его.
Ну, ведь и правда военный человек….  Мало ли что? - увещевала я себя, сердцем чувствуя,  что не в этом причина.
- А в чём же,  в чём же тогда? - настойчиво бился в моей не выспавшейся голове неотвязный, неразрешимый в данный момент для меня вопрос.
Немного отвлекло новое, далеко не из приятных ощущение:  от утреннего сентябрьского холода стали зябнуть ноги, и итальянские модельные туфли отменя не спасали.
   Подавленное настроение  всё никак  не оставляло меня.
Зато я успела рассмотреть вокзал, старинный немецкий ещё, как и многое  во Вроцлавском воеводстве.

    Крытые платформы  почти не пропускали  робкий ещё утренний  свет, тусклый свет уже осеннего солнца. 
 Я смотрю в никуда, просто смотрю…
  Но вдруг бесцельный мой взгляд буквально сталкивается с потоком хлынувшего, яркого солнечного света, пробившегося – таки  из-за  казавшимися непроницаемыми  туч  в конец, образованного   крышами перрона,  туннеля.
 И я интуитивно вдруг понимаю, чувствую, что день сегодня будет прекрасным и, что вот сейчас, с пробившим тьму привокзальных перронов  сияющим солнечным потоком, всё должно изменится.

Ещё не взошло  по-настоящему. Но брезжило, мгновениями ослепительно мерцало, рассыпаясь на  множество искрящихся светлых лучей, солнце.
  Слышу голос диктора по громкоговорителю
- Рotёng Osobowa  …..  spuznyashe …       
…..
Я совершенно не понимаю смысла объявления. Но новые мои попутчики до Б…а поясняют, что поезд опаздывает на целых тридцать минут.
 - Да, вы не берите в голову, у них тут всегда так.
Но во мне уже нет,  не было никакой внутренней тревоги,  никакой суетливости.
Я успокоилась.

 Чувствуя, что кто-то трогает меня за плечо, и, предполагая,  что это с какой-то новой рекомендацией патрульный офицер, я  оборачиваюсь и вижу   моего виновато улыбающегося мужа.
 - Пойдём. Пойдём скорей. – наклонившись ко мне, спешно целуя меня в щёку, говорит он. - Нас ждёт такси.
- Зачем же ? - с недоумением спрашиваю я.  – Я же билет купила.
- Пойдём !
Ах да, цветы..., -  добавляет он, быстро  вручая мне букет из каких-то совершенно незнакомых мне цветов, будто освобождая себя от чего-то лишнего. Я  знала, что
" красиво ухаживать" он не умел никогда,
 - Так это и хорошо, - говорила мама,- ведь те, что умеют " красиво ухаживать", обычно за многими женщинами так ухаживают. А он - другой.
 -Скорее, пожалуйста,  повторяет он, уже продвинувшись значительно по платформе со злополучным большим чемоданом и большой сумкой.
 Я  же почти налегке еле поспевала за ним.

  Уже в такси, сидя рядом со мной и ласково - виновато на меня глядя, всё  оправдывался..
 – Ну, сам не знаю. Как это я?
Вчера был у бывшего своего однокашника на дне рождения. И не хотел же идти!
Но. Ведь, как не пойти?! 
В училище всё же в одном отделении были, почти вроде родственники.  Обидется!
 И ушёл - то быстро,  и дома поставил будильник …  в таз…, чтоб наверняка слышно было.
 - В таз?!  – недоуменно переспрашиваю я.
 -Ну, да. Чтоб слышать уже наверняка, А он не зазвонил вообще...
Видно пружину перекрутил.
Обидно!    Жаль, жаль…
- Так просто, такая нелепая причина, такая незначительная...! А я.., я почти всю ночь не спала, да мало того ещё и людям мешала.
  Трудно было сказать, кто из нас был огорчён больше.
Я,   поняв  его искреннюю печаль, старалась принять его  раскаяние.
И это такси, стоившее в оба конца половину его зарплаты…
Я ведь уже давно и определенно знала, что ему никогда-никогда ничего было  для меня не жаль. И вся будущая жизнь вполне это подтвердила.
   Понимая, что нужно помочь ему сгладить всё, я постаралась перевести разговор на другую тему
 Куда-то потихоньку уходила  острота моей обиды.


 Сейчас, оглядываясь назад с высоты уже многих прожитых с того времени лет, я с улыбкой вспоминаю эту худенькую, озябшую  девочку - себя в великолепных  фирменных итальянских туфельках и с королевской причёской, сидящую на большом чемодане во Вроцлаве на вокзале.
  Но улыбка эта,  моя улыбка  всё-таки  почему-то слегка грустна.

Она прервала повествование.
 Звучало объявление как раз о нашем поезде.
 - Poci;g  do Berlinu przybywa na drugiej ;cie;ce trzeciej platformy.
И мы,  несколько спешно попрощавшись, и, пожелав друг другу удачи  и счастливой дороги, направились на посадку.



 




 Сожалею,но никак не сохраняются некоторые буквы в польских фразах.