Дразнилки-мини Что было бы, если бы...
NOTA BENE ... Исполнился ещё год со дня трагической гибели
Наталии Столяровой, автора романа "РЫБЫ" ...
***
Летние сумерки ненастного дня осторожно сгустились в ночную мглу. Городское кладбище до утра погрузилось в безвременье. Угасший день с холодным дождём и шквалистым ветром напомнил приближающуюся осень. В сплошных косматых низких тучах только к ночи стали различимы в лунном свете их редкие разрывы.
Кладбищенский сторож привычно завершал обход вверенного ему объекта вечного упокоения. Он уже «принял на грудь», то есть выпил стакан жидкости определённого градуса, цвета и запаха, сейчас рассуждал сам с собой примерно так:
---Давно ли, кажется, этот обход я делал минут за сорок? А теперь и в час двадцать не укладываюсь. Эх, ноги вы мои ходики, стачиваюсь, как карандаш…
А кладбище – это чулок, вывернутый наоборот… Как можно украсть того, чего нет? Сторож должОн охранять не погребенья, а надгробные сооруженья: от скромных крестов до разных огромных из гранита и мрамора, - настойчиво объяснял он только одному ему виденному собеседнику. - Чувствую, я сам уже памятник, бродячее надгробие, вчерашний день, потому - возраст. Ночью мне здесь особенно миротворно.
Последнее слово в этой тираде сторож-философ от бытия всякий раз произносил на разные лады, в зависимости от состояния его души, как сегодня.
Он был уже не молод, и как всегда, шел медленно, не оглядываясь, сильно хромал, морщась от боли в пятке правой ноги. Ближе к утру он ещё раз «примет на грудь»…
А зря он сегодня вот здесь не обернулся.
За его спиной, у могилки писательницы, упокоенной здесь год назад, на скамейке, возникли две сидящие мужские фигуры - тени. Они не касались друг друга, каждый подчеркивал, будто он здесь один и давно сидит.
Озорник- месяц, выглянув из-за тучки, пустил голубую стрелу в того, который сидел с краю на скамейке, осветив орденские планки на его кители без погон, больше освещать было нечего: над кителем и под кителем была пустота, но такая, что меж сидящими можно было вообразить неспешный обмен фразами – перелёт ночной бабочки, роняя мысль-пыльцу, от одного к другому и обратно: туда – мысль, сюда – слова.
- Звал-вызывал, зятёк? – Произнёс китель в никуда, не меняя застывшей позы.
Месяц, щурясь от набежавшего облачка, пристально смотрел, кому был задан вопрос. Тот сидел сгорбленный, не старше шестидесяти, с недельной щетиной вокруг скорбно сведённых губ, глазами потерявшегося щенка, не отводил взгляд от овальной фотографии, улыбающейся женщины на гранитной плите памятника: недоумение, боль, страх были в его взгляде.
- Душа горит! Поговорить не с кем!
-- Комп больше не спасает? Не утони в своих умствованиях... Читатель - это козёл, не впускай его в огород своей души – вытопчет... По-прежнему считаешь, у знания оборотная сторона – гордыня?
-- Я тогда выживал на страницах собственного текста. Теперь з-заранее знаю, кто там что с-скажет, промолчу или соглашусь. З-знания, полученные через голову, могут вскружить эту г-голову. Знания, полученные сердцем, несут понимание и горячую благодарность за это п-понимание…
-- Ты заикаться стал?
-- И-иногда… н-немного… Погода на душе т-такая же сегодня, как т-тогда… год назад. Год без неё … первая годовщина.
-- Помянём?
-- Наливай…
Возникли бутылка и стаканы. Разлили по стаканам голубой лунный свет, поднесли ко рту, вдохнули в себя из стаканов. Посмотрели друг другу на, виденные только им, посветлевшие лица, перевели взгляд на поощрительно улыбающийся месяц, каждый по-своему кивнули женщине на фото.
Женщина на фотографии улыбнулась.
-- Она тебя жертвенно любила…
-- А я считал это в порядке вещей. Эгоист! Романтик! Для меня годы жизни с ней – счастье! Взлёт! Без неё – сплошное падение. Не хочу себя обманывать - от меня уже ничего не зависит… я пуст.
- Как твой роман? Продвигается? Доволен?
- Я его закончил. В заключительной главе даже себя удивил…
- … как профессиональная плакальщица на собственных похоронах, - произнёс за него китель.
- Так получилось…
Неопрятный комок пролетел над их головами, возможно, сова.
- Малая авиация, она и на кладбище малая: без разницы – сова это или чья-то душа, - вдруг усмехнулся китель.
- Глупые мысли лезут в мою голову – не озвучивай, не надо, - страдальчески произнёс мужчина. -
- Кто же будет забивать голы в свои ворота? Для этого я приглашен: туда мысль, обратно – слово. Туда-сюда, туда-сюда… Эх, любовь зла! Если бы ты не перешёл ей дорогу, она бы, точно, выполнила задачу своей жизни, конечно, не скоро, но выполнила бы обязательно! Она не выполнила, ты не выполнил, он не выполнил, они не выполнили – вот и накрылась тазом ваша перестройка! Заигрались… в эту самую… лу-бофф - участь любящей женщины. Мы ломаем под себя, любящую нас женщину, она всё прощает, даже когда он режет селёдку на доске для хлеба. «Черт с ней, с доской!» - Говорит себе она. Так?
- Не могу не согласиться, ты видишь мои мысли и озвучиваешь их... Поздняя любовь – страх потери. Она что-то предчувствовала. Её последние объятия были особенно нежными, - тихо произнёс мужчина в пустоту.
Ветер стих. На соседней могиле женщины, погибшей в автокатастрофе, опять появилось бледно-голубое трепетное свечение, как нечто недосказанное ею в своё время...
Вот-вот нарушится равновесие короткой летней ночи.
-- Жизнь – это реклама Бога. Реклама – это маленькая жизнь. Бог – ушат холодной воды нам всем за шиворот. Шучу, конечно, - невесело произнёс мужчина самому себе.
Они ещё немного помолчали
-- Всё! Прощай, гусь лапчатый! Через год зови-вызывай. Приду!
Китель вернулся туда, где в своё время был похоронен с воинскими почестями.
Мужчина, съёжившись, улёгся на могилке лицом к фотографии.
***
Женщина на фотографии нежно смотрела на спящего мужчину. Он не обманул. Они вместе навсегда. Мужчина во сне опять почувствовал на своей голове её живую мягкую руку, пальчики привычно перебирали его короткие жесткие волосы, в ухо ему ветерком долетал её шепот-шелест
- Я тебе не говорила: уже тогда я принадлежала другому. Он был всегда рядом со мной. В моём детстве Он говорил со мной командирским голосом моего папы-офицера:
- Тактика и стратегия военного дела также есть в мирной жизни каждого человека. Например, тебе сейчас надо отлично учиться и поступить в институт. Взломав оборону противника, ты выйдешь на оперативный простор. А там ты сама себе голова – … знай работай да не трусь вот за что тебя глубоко я люблю родная Русь - так сказал великий русский поэт Некрасов.
Папа любил цитировать эти строчки Некрасова. Он и на пенсии оставался «товарищ капитан»: до глубокой старости, пока позволяло зрение, вёл казарменный образ жизни - продолжал подшивать белый подворотничок и чистить пуговицы на стареньком, видавшим виды кителе, уже без погон. Сам менял сбившиеся набойки на армейских сапогах.
Семья офицера обречена часто менять место жительства, в зависимости от дислокации очередной воинской части. Я почти по-армейски научилась быстро вживаться в новый детский коллектив каждого класса, ладить с педагогами, навёрстывать пропущенную программу.
Выбор института, учёба в нем и замужество - это правильно найденное место прорыва вражеского фронта для последующего успешного наступления бок о бок с такой же армией – любящим мужем. Муж – инженер, жена – педагог, рождение ребёнка нас ещё более сблизило.
Этот же Голос, когда началась перестройка, поставил предо мной цель и задачу всей моей жизни - я призвана их выполнить! Он произнёс чётко: - Это твой шанс!
Подул ветер перемен. Я - ветреная мельница: после Гоголя-Костанжогло, Чернышевского-Сон Веры Павловны, на страницах своей книги, я должна предсказать свою модель жизни в новой стране
Роман складывался удачно: с новым русским, моим Боссом, возникли дружеские, вполне приемлемые, отношения, пусть не под одним «зонтиком», какая бы женщина этого не хотела, но в одном направлении. И работа моя успешно двигалась, и вроде бы никого не обидела. Даже проявилось моё второе Я - «Ворона».
Я вышла на оперативный простор новой жизни, открывались головокружительные перспективы. Планов росло громадьё.
Но рядом со мной уже был тот, которого я так долго ждала. «Это был ты», ласково уточнили её пальчики на его голове. -- Он всегда был близко, иногда рядом, но не со мной. Он был охотник. От него волнующе веяло тайгой: хвоей, дымом костра, зверьём и даже кровью. Такой пойдёт за своей Эвридикой к чёрту на рога - только бы успеть достучаться… Теперь он засыпал на моей груди и во сне шумно дышал. Я была счастлива -абсолютно и бесповоротно!
… Право выбора у меня никто не отнимал. И я сделала свой выбор…
Я стала переделывать свою жизнь-роман: я очернила себя безвинную – всем так понравилось - привычно, прямолинейно, морально-нравственное падение человека! Я отдала героиням романа всё своё самое лучшее.
Вот тогда проявился за текстом зубной скрежет! Не мой скрежет – моего Хозяина. Стон моей Души!
Цель и средство оказались не соразмерными? Жизнь – не шахматная доска. Наказание неизбежно! Мы тоже чей-то замысел игры.
Стиснув зубы, переделывала всё с точность наоборот: Маргарита, бывшая старшая пионервожатая, теперь наша новая директриса, априори не годилась на эту должность, могла только командовать:
- Дружина! К выносу дружинного Знамени стоять смирно! Знамя внести! Председателям Совета отряда сдать рапорта! –
Так она и педагогами руководила…
И пошел вразнос мой злополучный роман – такова судьба моего последнего романа. Разбить милые сердцу зеркала, ставшие вдруг не проницаемо черными – подвергнуть себя наказанию за самоизмену – дорогая цена, быть рядом с тобой. Зато теперь мы вместе – я сама так захотела.
Я – знала, меня ждёт кара. Хозяин не простит ослушания.
Милый, поменьше медико-аграрных около литературных изысков – топтание на месте – смерти подобно!
О какой ДЕГРАДАЦИИ ты ведёшь речь?
… Автор вырос на советской детективной литературе типа «Сильные духом» Дмитрия Медведева: о партизанах, разведчиках-диверсантах – бесстрашных мстителях в тылу врага, где местные жители целыми деревнями уходили в полицаи. Их надо было выследить, подкараулить и беспощадно уничтожить. Для этого были хороши все способы.
Сегодняшние браконьеры, особенно наиболее удачливые - это потенциальные предатели и палачи природы, которых каждый честный человек должен выявить, или способствовать их выявлению. Эту благородную миссию наш герой добровольно взвалил на свои плечи. Молодой, умный, по-мужски обаятельный, не алкаш, козырной туз в колоде Муфасаила - чем не герой какого-нибудь вестерна? Честь ему и хвала! Ан нет – гнёт его Автор под себя, сокрушается сентенциями, бередящими душу, вроде этой : «А сколько их – таких? Для меня – эта. Для кого-то – моя жена. И кому-то – без разницы её имя. Лишь бы – с обоюдного согласия. Вчера бы я назвал это скотством… А вот сегодня… Это, наверное, и есть – обыкновенная жизнь.»
Для читателя герой и автор - одно лицо. Оба они в детстве недополучили любви, в первую очередь, родительской, материнской. А иная мать наградит своего ребёнка ещё и Эдиповым комплексом. Повзрослев, они были обречены всю последующую жизнь искать эту любовь в каждой встреченной ими женщине, заведомо ошибаться и - мстить! Мстить! Мстить! Безжалостно мстить каждой из этих женщин. Не сексуальный гигант, но бездуховный импотент, погубивший Еву. Любовь - мщение: кто жертва, кто палач?
А каких книг от автора вы ждали?..
Последнюю фразу она произнесла из своего безвременья не ему, а тем, кто придёт, или не придёт, на её годовщину. Ему же казалось, эти слова произносит он сам, причем уже не в первый раз, когда засыпал
***
В мире пространства-времени ночную мглу сменило солнечное, ветреное утро. Прошедшая ночь, как и предыдущие, для кого-то была последней, а кого-то серьёзно предупредила. И не важно, какие при этом были декорации – главное, что бы человек вспомнил и понял, проснувшись…
Старая, очень старая женщина, по прозвищу Глухая Карга, заступала на свою дневную вахту - на кладбище, обихаживать дорогие её сердцу семейные могилки. Она пережила всех членов своей семьи, а могло быть всё наоборот, сделай она в своё время иной выбор - вот и свербит занозой в душе: правильно ли тогда поступила. Столько раз во сне умирая, просила прощения, давно перепутала сон с явью. Теперь летними днями с рассвета до темноты пропадала на этом кладбище.
Она была такая старая , такая высохшая, некогда тонкий, прямой нос теперь похож на птичий клюв; никто не завяжет шнурков на ботинках, поэтому на ногах огромные калоши на шерстяной носок; не ухоженная до того, что люди спешили освободить рядом место, лишь бы подальше.
Шла-плелась по кладбищу, переставляя ноги, как на лыжах, туда, где её ждали четыре холмика подряд – её четырёхкомнатная квартира. Кивала, словно односельчанам: направо – инженеру, налево – учительнице, рядом – академик, напротив – актриса.
Поравнявшись с могилой писательницы, увидела знакомую картину: на могильном холмике, уже не молодой мужчина, лежал, поджавши ноги, припал ухом так плотно к плите, словно вслушивался в сердечный метроном любимой женщины - его последняя женщина – последний причал
- Опять заночевал здесь, как глупая собака… не жди… не вернётся… она тебе мешала… переживает кобель до первого гона! - Мстительно бормотала Старая Карга, Глухая Карга.
На женской могиле – мужское надгробие - земная юдоль любящей женщины.
***
Сторож проснулся, когда солнце через окно напекло ему голову. Во дворе, проголодавшиеся за ночь, три сторожевые собаки разноголосым лаем настойчиво требовали его присутствия. Особо донимала рыжая псина, громко взвизгивала с меррзким подвыванием, типа: - Ах, зачем я на свет появила-а-сь? Ах, зачем меня мать родила-а ?
На грани сна и яви ошалевшим взглядом обвёл вокруг себя. Дрожащей рукой схватил со стола бутылку с недопитым с вечера содержимым, запрокинул голову, жадно тремя глотками перелил в себя тёплую терпкую жидкость. Почувствовав её растекание по пищеводу, понял, что проснулся. Помотал головой, перевёл дыхание
- Хозяин берёт в работники самых работоспособных... Приснится же такое, - тихо прошептал. И пошел к собакам.
NOTA BENE Насколько меньше трагического было бы в нашей жизни,
если бы...