Шалом

 
У рабби Ехизкиля, раввина еврейской общины в турецком городе Кушта в день праздника Шавуот, в день дарования Торы, родился сын. А так как это был день рождения великого еврейского царя песнопевца,  ему дали имя Давид.
В пять лет он уже читал святые книги и понимал прочитанное. К тринадцати годам, то есть к бар мицве, его познания в Письменной и Устной Торе достигли необычайной глубины.
Когда Давиду исполнилось восемнадцать лет, пришёл он к отцу и говорит, что здесь, в этом городе ему больше нечему учиться, и он хотел бы отправиться туда, где живут большие еврейские мудрецы, в Литу.
Можно ли отпустить  от себя единственного сына в дальнюю дорогу, в чужую страну? Не могли удержать его отец и мать, не могли убедить, не гулять же он просится, а учиться. Собрали в дорогу, дали денег, и дал ему рабби Ехизкиль письмо без указания имени, на получателя, на того, кто примет и приютит  юношу.

Как добрался до Вильно и  что пережил в дороге,  Давид никому не рассказывал. 
Идёт по улице, слышит голоса из большого деревянного дома, кричат: «Амин!». Вошёл, а там иешива, полным полно евреев, молодых и совсем уже в возрасте, сидят с книгами, кто за большим столом, кто на скамейке у стены. Посмотрел по сторонам, снял с полки книгу и сел читать.
Не ел, не пил, не заметил, как день прошёл. Все разошлись, остались только он и рав иешивы.
Удивился рав странному ученику, смуглый очень и одет странно. Подошёл и спрашивает на языке Торы:
– Мир тебе, сын мой, кто ты и откуда?
– Давид я, из Турции, из города Кушты, что на берегу моря.
– Понятно. К кому же ты прибыл, у тебя есть родственники или друзья в Вильно?
– Нет никого.
– Зачем же ты пришёл сюда?
– Учиться.
Вытащил Давид письмо, что отец написал, подал раву. Прочитал рав письмо, говорит:
– Твой отец рабби Ехизкиль? А я рав Гершон, пойдём со мной, будешь жить у меня.
Так остался Давид жить и учиться у одного из величайших раввинов Литы и всей Европы, у рабби Гершона.
Года не прошло, видит рабби Гершон, и видят все его ученики, что открыта Тора Давиду от начала до конца. Удивляются, неужели юноша может достичь такой мудрости, вот оно чудо, сотворённое Всесильным, благословенно Имя Его!
Однажды окружили его со всех сторон и говорят:
– А знаешь ли ты, что у рава есть дочь?
Отвечает:
– Знаю.
– А знаешь ли ты о её необыкновенной мудрости, отец не всегда может ответить на вопрос по еврейскому закону, а она отвечает?
– Нет. Я видел её мельком, лицо её всегда платком закрыто.
– Давид! Если её и твой ум соединить, если вы поженитесь, Машиах придёт!
Запало это в голову Давиду. Когда опять подступили к нему, согласился. Пошёл к рабби Гершону и стал просить руки его дочери. Однако отец раз за разом отказывает. Говорит, что рано ему жениться, и дочь не готова быть невестой.
Но Давид загорелся, верит, что он и дочь рава могут Машиаха родить, досаждает рабби Гершону день за днём. Кончилось терпение рабби, посадил Давида за стол, сел сам и говорит:
– Нет в нашем поколении женщины мудрее, чем моя дочь, не только умом, но и качествами своими она достойна быть царской женой. Но у неё на лице есть изъян, посмотришь, станет она тебе неприятной. Откажись от своей затеи, найдём тебе другую невесту.
– Нет, рабби, нет. Я знаю, твоя дочь суждена мне.
Такая настойчивость была в словах Давида, что согласился рабби Гершон. Каждый отец желает своей дочери счастья.

Светлая тёплая ночь полна ароматов. За четыре угла высоко поднимают хупу четыре товарища жениха. Ведут к нему невесту, лицо её закрыто завесой, как свиток Торы.
Поют юноши гостям: «Ешьте, друзья! Пейте, пьянейте, любимые».
(Шир а-ширим 5:1)
Под хупой мудрость и разум Израиля, Давид и Авигаиль соединяют судьбы свои, благословим потомство, что принимает и передаёт благословение Творца.
Отвели молодых в отдельную комнату, Давид поднял над головой керосиновую лампу, снял завесу с лица жены и отшатнулся. Рука его задрожала, поставил он лампу на стол и пошёл к выходу: «Невозможно это видеть, прочь, прочь отсюда!» Но Авигаиль остановила его  у двери и говорит:
– Муж мой, не уходи, пока не исполнил  заповедь продолжения потомства, вспомни, что мы должны родить сына. Этой ночью ты мой, а я твоя, утром уйдёшь.
И он остался. Провёл с ней ночь, а утром уложил вещи и, не прощаясь, ушёл из города.
Как в той песне, что пели в ночь свадьбы: «Отворила я другу моему, а друг мой ускользнул, сокрылся».
 
В своё время Авигаиль родила мальчика и дала ему имя Шалом. Сколько он рос, не видел лица матери за завесой, за чёрной вуалью. А в день своего возмужания, бар мицвы своей, в тринадцать лет, после того, как разошлись гости от праздничного стола, сел рядом с ней и говорит:
– Мама, мама, я уже взрослый, до сих пор ты не показывала мне своего лица, прошу тебя, покажись мне. И ещё, прошу тебя, скажи, кто мой отец, где он?
Повернулась к нему Авигаиль, сняла вуаль с лица. Смотрит Шалом, не отводит глаз, взял её руки в свои и говорит:
– Из-за этого пятна ты не показывалась мне тринадцать лет? Ты для меня красавица, мама! Я тебя обязательно вылечу.
Улыбается Авигаиль, а на глазах слёзы:
– Всё хорошо, Шалом, всё по воле Небес. Я была ребёнком, когда заболела, меня лечили, сы-нок, хорошие врачи, но не смогли вылечить. А об отце твоём скажу, что он был велик в Торе, пришёл к нам из Кушты, из Турции, и туда же вернулся.

Лето жаркое, после полудня мальчишки в реке купаются, а Шалом сидит в синагоге деда. Обложил себя книгами, что-то он ищет там и пишет на маленьком листочке пергамента, предназначенного для мезузы, а потом долго-долго молится перед хейхалем, где лежат свитки Торы.
Перед осенними праздниками подал он листок пергамента, на котором писал, рабби Гершону и просит, чтобы достали ему всё, что там значится. Рабби прочитал и закричал на внука:
– Это что за рецепт! Разве не знаешь, что за-прещено делать кеторет за пределами Храма?
– Знаю, дедушка, – отвечает Шалом, – но это не кеторет, это лекарство против цараат, той болезни, что мама больна. Пожалуйста, помоги мне.
Рабби Гершон смотрит на листок, действительно, состав подобен тому, что даёт Тора, но есть и отличие. Успокоился и согласился приготовить всё, что там написано.
Перед Йом Кипур, перед Днём Искупления, просит Шалом маму, чтобы она до восхода солнца пошла в микву, высыпала в воду порошок, который он даст ей и окунулась семь раз.
Смутилась Авигаиль, не понятно ведь, что из этого выйдет, но согласилась. Пока она окуналась, Шалом сидел у входа и ждал.
Вот она появилась, и замерло сердце сына, снял он вуаль с её лица и засмеялся: «Благословен Всевышний!». Подал ей зеркало, Авигаиль смотрит и не верит: «Нет, это не она, это другая женщина, неужели возможно такое чудо!» Сын смеётся, а мать обнимает его и плачет. 
После этого обратился Шалом к деду своему, к рабби Гершону, и стал просить, чтобы отпустил его в Кушту, к отцу. Найдёт его, поговорит с ним и вернётся.
Задумался рабби, смотрит – лицо внука мудростью сияет, не скажешь, что ему только тринадцать лет. Согласился, поверил, что сохранит Всесильный его в дороге.

Шалом  благополучно добрался до Кушты и пришёл в главную синагогу, где сидел рабби Ехизкиль. Так же, как когда-то его отец, подошёл к книжной полке, выбрал себе книгу и по-грузился в чтение.
Удивляется рабби Ехизкиль, никогда не видел этого мальчика, наверное издалека он, из Европы, но лицо кажется знакомым. Подождал час, подошёл и спрашивает на турецком языке: 
– Чей ты, юноша, откуда ты?
Шалом поднял голову, смысл понял он, но ответил на языке Торы:
– Я из Литы, моё имя Шалом, говорят, что в вашем городе живут большие мудрецы, я хочу учиться  у них. 
– Из Литы? – задумался рабби, – сын его, Давид когда-то был там, два года проучился. Но он не возьмёт себе такого юного ученика, кабала не для детей.
Положил руку на голову мальчика и говорит:
– Возьму тебя я,  внуков у меня нет, сам буду тебя учить.
Привёл рабби Ехизкиль мальчика в свой дом, сидят за столом, обедают, просит рабби юношу рассказать о своих родителях, о семье.
И открылся ему Шалом, что приехал искать отца, который убежал от своей жены на следую-щий день после свадьбы. Имя его рабби Давид бен рабби Ехизкиль, ради него приехал, ради отца своего.
Удивился рабби:
– Так это я рабби Ехизкиль! Но почему он столько лет скрывал от нас, что женился там, в Лите?
Тут же послал своего шамаша, слугу, за сыном, но велел не говорить, почему зовёт.
Минут через десять пришёл Давид, встревоженный, не было такого, чтобы отец отрывал его от занятий. Смотрит он на отца и на мальчика, видит, что отец сам не свой, и мальчик рядом с ним, не из местных. Вдруг отяжелело его сердце, стало трудно дышать, спрашивает:
–  Отец, что случилось, кто этот мальчик?
– Твой сын, Давид, твой сын.
– Это мой сын? Как мне говорили, мой сын, Машиах?
– Твой сын, Шалом. 
Протянул Давид руки и Шалом протянул свои руки, соединились они, ладонь в ладони.
Однако Давид превозмог себя, надо же понять, что за сын у него. Посадил напротив и стал задавать вопросы по всем разделам Письменной и Устной Торы. И увидел он, что знание и ум юноши настолько велики, что может быть и нет ему равных в это время.
Быстро собрались они в дорогу, но Шалом не сказал, что излечилась Авигаиль от своей ужасной болезни. Прибыли они в Вильно, привёл сын отца в дом матери и открыл двери.
 Встречает их  женщина необыкновенной красоты с огромными сияющими глазами. Посмотрел на неё Давид, опустил голову, говорит:
– Прости меня, Авигаиль, прости ради нашего сына. Прости меня ради матери своей, Шалом.