1
Когда долго болеешь, жизнь ограничивается больницей и помещением, заменяющим дом, а иногда и по-домашнему приютившим номером. Пациента, с рыжими волосами, давно уже приютила стерильная тишина. Но мир его расширялся окном, с видом на деревню за холмом, и вечно жужжащим, серым, могучим городом вдалеке. Устав от видов суматохи и сочинения вопросов, он возвращался в свою кровать и такую же любимую обыденность, как бабушкин яблочный пирог и ласкания дряхлой рукой волос, погружающие в покалывающую эйфорию.
Медперсонал знал его, как шизофреника с нервным расстройством, вызванным бессонницей, а так же видел предпосылки полного изнеможения организма. С ним редко кто разговаривал. Никто из соседей не хотел уживаться с таким больным, считая, что тот несёт полную чушь, переполненную бурлящим гневом. Тот лишь просто устраивал код-тест, в поисках родного. Хотел, чтобы сидя в своей небольшой кухне, услышал звук ключа, вставляемого в замок и радостно щёлкающего на поворотах. Тогда счастье, прыгающее в груди, разрывая рубашку, понесло бы ноги и вынесло их в прихожую за долю минут, переводя дыхание… Но дверь всё ещё была заперта. И рыжий просто смирился, что с обратной стороны случился обвал, но спасатели рано или поздно устранят проблему, ведь люди всегда добросовестно выполняют работу, если даже не очень дружелюбны. А не дружелюбными люди быть не могли. Этого сознание не принимало. И он заваривал очередную чашку чая за кухонным столом, отвлекая неспокойное счастье распахнутым окном.
Однажды ночью, свет фонаря упал на самый ближайший к окну ветхленький домик. В нём взаимно зажегся свет, приветствуя товарища. Но толи у врачей был такой крепкий контакт с тем миром, толи фонарные провода громко шептались, но долгожданно обретённая прямоугольная любовь с рамой, хмыкнула, и отвернулась, завешенная шторами. Пока наше окно закуривало свои огорчения, пациент успел набросать эскиз Возможного Содержимого и уже приступал к прописке. Он видел диван, гордо улыбающийся вниманию, что каждый вечер оказывали ему седая, с ироничными, девичьими бровями, в халате, цветущем цветами, и леопардовых тапочках, женщина и девочку, с пушисто-смольными короткими волосами, мягким шоколадным взором и пылающими внутри, как последний взмах рукой, умирающей жажды, но высохшими краями, губы, сношенными тапочками золушки и бойко заправленной кофтой в красные шорты. За ними догорал оранжево-синий закат. Синий можно было уверенно назвать чёрным, но художник не любил этот цвет, никогда не уделял ему внимание и вёл себя откровенно жестоко с ним. Справа, за женщиной, засыпала расцветающая весна, а слева, за плечами девочки, было что-то лесное и нечёткое. Потолок же представлял собой волны, бьющие песчаный, сплотившийся берег. Бабушка и девочка, забытые миром. Наставник, отдающий цветы сакуры, и птенец, вскармливаемый всем, что подадут. Бабушка рыжего всегда мечтала о внучке, чтобы плести косы и читать по вечерам сказки. Пугать неразумно-верующие глаза мифами и домовыми, а отсмеявшись, рассказывать про гадания. А что если бы волосы были короткими, как у девочки, из Возможного Содержания, а? К тому же, рыжий любил сказки и обряды не меньше любой девчонки.
Картина была окончена. Подпись автор не ставил: не любил таких ярлыков. Напиши свою фамилию, так зрители тут же потеряли бы интерес к работе, но скрупулёзно рванули изучать объект изучаемый объекты, вычисляли, что он «шизя», который к тому же, плохо ест. Первая волна фуканья. А дальше – возраст и пол. Любимые показатели в качестве предвзятости.
В галерею незаметно подкралась сестра с объявлением: «Время капельницы и сна». Что такое «время» и почему его подают с капельницей, больной не знал, но отвращение к этому слову, как ему казалось, застыло и на губах произносящей его. Бабушка такого не произносила, а так как была очень умной и верующей, и вообще, единственным таким же рыжим существом, покрытое жестоким временем паутиной седины, то, скорее всего, это что-то грешное. Так обрывались мысли прерывающегося дня…
2
Разорвал занавеси, как спутавшуюся леску. Мне интересно: реальность, сон. Реальность? Сон? Хрупкая леска вздрогнула. Видимо я обронил синонимы. Пар, парная дымка. Вода вздыхающая? Громыхает, матерится посуда пустая, побитая. Внутренний голос, что ты кричишь, как арбитр? Тише…в хрупких тканях не стоит тыкать во всёоболакивающие вены. Жарко. Жарят. Половники побежали. Неужели фенечка у меня на запястье с костями? Вот проявился мой Дом. Моя палата. И понимание входит с усталым халатом. Градусник накалился до «Осознания». Вот он и я – приросший к кровати. Человек и конструкция. Тело и гроб. Просто кровать. Перебинтованный марлевым ужасом. С пальцами, что докоснувшись цветка обретают шрам и перерезанную сонную артерию. Бледная груда, имеющая, между прочим, множество цифр. Инженер! А ну-ка прочитайте чертёж внимательнее! Бледный, истощённый. Голодный. С торчащей острой улыбкой накаливания, смягчающуюся эфиром горным. Ветерок подул, (от них не иначе). Вместо глаз, обречённых нормальным, у меня бездна. Преувеличил…Скорее кариес, с глубоким дном. Вычищать грязь больно, и ветер, загулявший в дыру, обжигает и колит. Но пломба уже приживается, успокаивает: все профессии, случайности, смена дня/ночи, спешащих машин - товар оформлен, прижился и готов для употребления любой пищи. Всё, наконец-то, имеет смысл.
Ветер пропал. Оркестр пугающе замер. На потолке приготовился к прыжку паук, с зеркалами, вместо лап. Закат втолкнуло в окно, и лишь шторка сохранила след его невидимой, выгнутой и обглоданной спины. А точнее хребта. Тело восстало и влипло в меня. Фыркаю: «Лааадно». Одеяло, жгло искрой ворвавшегося заката. Мгновение, и оно догорало скрученным, голым, порубленным телом. Потолок стал давить. Духота. Жар. В ушах задыхались рыбы. Кухня разворачивалась пеклом. Её сдерживали стены, выдавливали в окно. Ветерок подбадривал. Крик одеяла, испуг. Все бросили взгляд, расслабились страхом. Укачало кого-то. Пыхнули печи, кострища орали смехом. Мы проникали в кухню. Та, иронично одетая, проникла в нас.
Дуновения ветра. Просыхание. Спокойно можно рассматривать плиты. Писатели – всё разворачивают. Очень тщательно. Для них не существует границ, клеточек, листиков. Кухня. Ветер перелистывал тетрадь, а страницы шептали потоком: «Кухня. Кухонька. Кухнёночек!». Повар сверкнул ножом…или это улыбка? Открыл поднос, а там – «борщ»! Что за слово такое? Прежде, чем подать, скрупулезный шеф перепробывает, смешивает, поддаётся вдохновению и импровизации. В зале сидят стучащие, скалящимися вилками о нож, приборами. Зубами. А в подданном блюде видят лишь борщ, жадно поглощая натощак. Мало кто решится попросить рецепт, и ещё меньше, в союзе вкусовых рецепторов, воссоздадут его сами. Они же ужалены голодом! И без закуски, разогрева, остыли. Терпеливый гость, отдаёт уважение повару и смакует ингредиенты, восклицает: «Ах, как вкусно! Это шедевр!», и потупив глаза о стол, прибавит: «Можно добавки?».
Официанты затикали. Рябь, коснулась тела. Воздушная дымка, паровое изделие. Повешу её на зрачок — загляденье! Шторы, возмущённые, нас выталкивали. Глаза притягивал свет. В проёме возник силуэт — показалось, ресница, но то была помощница медсестрицы.
3
– Вы спали сегодня?
– А что, по-вашему, сон? Тогда встречный вопрос: вы сегодня проснулись?
– Вы же знаете, у вас предполагают нервную анорексию! - краснеюще бросила та, которую пациент сравнивал с розой, накрытой оловянным колпаком. Он почувствовал вес этого занавеса, и показалось, что воздух расплавился и стал оловом. Взъерошенные рыжие волосы тягостно вздохнули.
– Не беспокойтесь, максимум умственная, - (каким-то металлическим тоном отчеканил, она точно теперь без ключей!),- вот кретин!
Девушка не понимала, что творится в голове у вполне здорового человека. Они ведь были сделаны из одних материалов: кожа, кровь, мускулы, кости. У них был один и тот же аппарат управления. Так почему он — издыхал в этих стенах, а она — должна была склоняться к нему и доказывать...а что, кстати, доказывать? Чем я лучше его? А ведь Иисуса казнили люди...что-то укололо её. Груз ошибок предыдущих поколений нашел себе почву и дверь для выхода.
– Перестаньте! Вы обязаны позавтракать! И спать..да. Ночью. Или днём...
– Но я выспался!
– Вы у нас год и девять месяцев. За это время сон ваш длился двенадцать часов, и то, благодаря вашему соседу (она сделала ударение на это слово, как корова, хлопнувшая муху), который скормил вашим венам такое количества амидона, что вызвал остановку сердца! - все слова, поддакивающим тоном, упрекательно веселились, но последнее....вздрогнуло, сорвалось и покатилось с крыши, цепляясь за шифер, но рухнуло и разбилось. Не отойдя от такого события, она горячо прошептала: - Оно останавливалось дважды. Мы вас еле откачали...
Кружки столпились, стукнулись...Вот это зрелище. Он, конечно же, присутствовал при аварии, что случилась мгновенно. Единственный сосед – проживший с « рыжиком» около недели, оставил ассоциации добродушные и умиление. Он часто бормотал что-то про работу, на которую его почему-то настоятельно не пускали. И просто выкрикивал какие-то фразы, ничего не значащие для шизофреника, например: «Вот знаешь…как тебя там зовут? Экономика падает. Я тебя уверяю. Иосиф Маркс и Александр Сталин хороши. Пушкин такое точно предвидеть не мог! Кхе-хе. Инфляция пугает, конечно. Хорошо, что отец сделал авансированный капитал в своё время. Удачно, очень удачно. Он вложил – а мне, «получите – распишитесь». Но выражался он так уверено, горячо споря неизвестно с кем, что сожитель верил ему. С детской наивность. Однажды, проснувшись ночью, из-за кошмара, где сороконожка-гигант поглощала и Маркса, и Сталина, и так за что-то нелюбимого, Пушкина, сосед, переводя дыхание, обнаружил силуэт, спокойно прижавшийся у окна, с поджатым коленом, пяткой упирающейся в своды окна. Он подошёл сзади и попросил сигарету, решив, что тот курит. Но рыжик лишь гипнотизировано сверлил звезду. Выдернутый словами соседа, он спросил: «А что такое сигарета?». Его рыжее внимание теперь было занято другом.
Позже, заметив, что тот вообще не спит, или делает это очень редко и так, чтобы никто не узнал, сосед по-дружески предложил объяснить всё, что заинтересует того, если тот, в свою очередь, будет воевать с болью, (по его мнению, сон могла вырывать только боль). А вместо меча, предоставил «болеубиватель» в ампулах. Рыжик воспламенел высшей идеей, бороться с какой-то «болью». Но переусердствовал…это его вина.
Аромат розы прижался ветром. Он вспомнил про девушку:
– Выпьете со мной чаю?
Недолго думая, забыли похороны и скомкали архив памяти.
– Только с одним условием: я испекла торт — вы его попробуете…?
Новый пожар блеснул в глазах, от которого помощница старшей медсестры чуть не ослепла. Конечно, он попробует! Бабушка пекла яблочные пироги, но на юбилей обещала самый что ни наесть торт «День и Ночь». Соединить что-то соединенное (а для неспящего человека нет разницы во времени суток), было настоящим волшебством! Сладкое - больной обожал! Но кроме бабушки такой роскоши никто и не думал предложить, забиваясь в угол и хомяча в одиночку. Воспоминания о бабушке…жаль, что он почти ничего не знал о ней. Не знал, какие книги читала с наслаждением, какое платье хотела, умела ли кататься на велосипеде, любила ли коров, какие цветы предпочитала – сожалея обо все упущенных вопросах, он чуть не разревелся. Но протягиваемый поднос со сладостью и чашкой ароматного чая, прервали уже почти одевшиеся слезы.
- Я хотела узнать,… как вы попали сюда? Почему?
Рука зависла перед самым ртом и обрабатываемыми информацию глазами, но затем, томимые зубы накинулись на мягкую сладость. С набитым ртом он затараторил:
- О! Это ужасно красивое чувство, что выпорхнуло ненароком! Честное слово – я просто хотел ребёнка… Знаете, эта дева – состояла из магии чувств. Я был проколот тысячами иголок, булавок, заколок. Мы встречались каждый день – я встречал её. Она ходила в какую-то школу. Училище, работа. «Ей надо было». Как-то решившись, в парке вечернем летнем мы остановились в траве у журчащей речки, выпалил: «Милая, мы купим дом в огромном, спрятанном пшеницей, поле. Посеем дитя, окружим молочной плёнкой воздух… «Ребёнка? Девочку или мальчика? Я бы хотела девочку, так удобней». Хм…разве дети имеют пола? Будем воспитывать птицу! Я – буду прыгать с крыши или стола, махая руками. Дитя начнёт подрожать и запорхает. Накупим летающих: голубей, лебедей, страусов…нет, последние плохое сравнение. С другой стороны, они тоже птица – пусть будет в пример, что имея крылья, можно жить на земле, не покидая её. А мы, позаписываем всё, что произнесется выпавшей частичка неба. Давай подарим миру птицу? Или цветок, с перьевыми корнями, тщательно вскормленный и удобряемый. Укрытый воздушным колпаком заботы! Он никогда-никогда не пойдёт на работу! Давай подарим птицу?
Обомлевшая, не предвидевшая таких поворотов, выслушав, она приревновала. Загорелась. Беспомощно моргала глазами. Запивала, глотала. Его мысль бесцеремонно прервала…
- Но знаете, я много думал на эту тему,…а что, если Вселенная сама решает, кому быть голубем, а кому страусом? Что, если существует чип с блокирующими полёт датчиками? Или их можно разрушить…как вы считаете?
Пылающее, но бледное, с потёкшей тушью, сердце, не могло более выбирать между жаром и холодом. Существо, воспламеневшее льдом и тающим жаром, восстало со стула могущественно и убежало.