Соленые реки. Повесть о переводчиках

                Ирина  Риккас.


                Соленые реки. Повесть о переводчиках.

                Все герои этой повести вымышлены. Все события основаны на реальных фактах.
                Хронология событий изменена.




































Жизнь летит, мелькают числа,
А за ними – лица, страны.
Где-то молодость зависла,
Спутав все меридианы

Где-то, может, беззаботно
Все шумит, не зная даже,
Что давно бесповоротно
Разошлись дороги наши.

Где-то нет еще упавших,
Чувства и слова не лживы,
Где-то все почти нас – старше,
Все, кого мы любим – живы…

И все кажется, что надо
Только взять билет обратный –
Все дожди и снегопады
Воротятся на попятный.

Будто все они – нас ждали,
Будто мимо не летели,
Будто в нашем терминале
Самолеты не свистели,

Будто, если постараться,
 Воротиться в час отсчета -
Мы вернемся в наши двадцать,
К старту первого полета …

               
                Часть 1. Мозамбик.

           1. В Киеве на Русановке

-   Короче, чувачки, я все узнал. Как получаем дипломы, отпуск две недели. Потом едем все в Москву, являемся в ГУК. Там нас собирают со всех ин-язов,  делят на группы по странам. В основном будут москвичи  из военного института переводчиков,  из Минска пару ребят и мы. Мы уже назначены в Мозамбик
В последних числах мая 1980 года, утром,  в квартире на первом этаже одной из русановских многоэтажек  встретились  три выпускника переводческого отделения Киевского Госуниверситета: Костик  Каретник - хозяин квартиры, его закадычный дружок  Шурка Ярцев   и их приятель Борис Тиманович.  Собираться у Костика – дело обычное, за пять университетских лет  многие их однокурсники освоились здесь не хуже, чем в собственном доме. Однако посиделки  по утрам  - это бывало только после слишком серьезного загула накануне, когда гости оставались у Костика ночевать.
Но в тот день все трое  были, что называется, «ни в одном глазу» и на кухонном столе не было ничего, кроме оловянной пепельницы, похожей на  миниатюрную селедочницу  и полупустой пачки «Примы».
  Борис рассказывал:
- Отпуск можно брать через год, целых сорок пять  дней! Билет в отпуск оплачивают в оба конца. Два года работы засчитывается как срочная служба в армии.   Так что, мужики, где-то в августе двинем.
- Что, все втроем? Клево! А там тоже вместе будем? – Шурка, компанейская душа, был готов куда угодно, лишь бы с друзьями.
- А в Москве где жить? Это же не в один день все будет? – спросил Костя, прикидывая, можно ли взять с собой жену.
- Будь спок. В Москве общагу дают. Но кто хочет, может остановиться у родственников . У кого таковые имеются, - Борис глянул на Шурку.
- О, я у жены буду. Они в Подмосковье живут.
- Ну ты, Шурка, как всегда, лучше всех подсуетился, - подмигнул Борис. – Но, видишь, не всем такое счастье.
-   Ладно, Тима, не гони, лучше скажи, как с   португальским будем? Все-таки это – не испанский.
-   Да о чем ты, Шурка, - усмехнулся Тиманович. -  Летом полистаешь учебник и - вперед. Родственные же языки.
- А как же  с женами? – беспокоился Костик. - Они могут сразу с нами ехать?
Костик почти все пять университетских лет, как какой-нибудь герой из курса ранней западно-европейской литературы, добивался взаимности и вот, наконец,  недавно женился.
- Эх, Коська, жениться надо было внимательнее, - проговорил Борис, выпуская струю табачного дыма. – Сомневаюсь я, что твоя Лёлька так и бросится за тобой в загранку. 
- А ты не очень-то, - проговорил Костик. – Что ты о ней знаешь?
- Ей работа в интуристе светит, так что не боись, она здесь скучать не будет. Да ты слушай. Девчонки могут приехать позже, месяца через два - три.  Им пришлют вызов из ГУКа.
- А чего же майор гнал, что за границу без жен не выпускают? – возмутился Шурка Ярцев. – Мы тут переженились все, как….
     - Ну-у, два месяца ждать, это – долго, – протянул Костя.
-        Да, месяца через два, не раньше.  Но! – Борис значительно поднял вверх указательный палец, - они будут получать     здесь   нашу лейтенантскую зарплату – по сто двадцать  рэ!
-          О,  не слабо! – воскликнул Шурка. - Но, надеюсь, это не все?
- Таки-да!  Там мы будем получать в ВАЛЮТЕ  по    семьсот долларов в месяц!
- Что, прямо доллары будут платить?
-   Да,  держи карман. Кто тебе их покажет. Счет нам    откроют, Внешэкономбанк такой есть в Москве. Так вот, туда нам  будут перечислять такие … – инвалютные рубли. А мы, как приедем, можем снимать там  чеки:  ну это вроде морских бонов, для Березки
- Да ты что!  Во клево!
-    Как это ты, Борик, все разузнал? Может все это – липа? – заметил Шурка. - Что-то сомнительно, чтобы столько платили
  -    Да что я, зря что ли майору с третьего курса отчеты    писал!  Источник информации достоверный, лучше не бывает.   
 -      Ну, зря или нет - это тебе виднее, - хохотнул Костик.
-     Ну так и не выступайте!  Ладно, чувачки, надо это дело обмыть, - Борис встал и начал рассовывать по карманам сигареты, зажигалку, очки в плоском кожаном очешнике с желтой олимпийской эмблемой. -   Коська, мы сбегаем, а ты тут пока насчет закуски покопайся у мамы в холодильнике.
 -      Да не, ребята, я  с вами. Еще  одинадцати  нет,   вам не      дадут.
                -      А тебе что, дадут?
                -      Аск!  Мне тетя Фрося  всегда отпустит.
Тетя Фрося – продавщица винного отдела  ближайшего гастронома, немолодая уже, но пышная перигидрольная блондинка, была своего рода знаменитостью в кругах русановских выпивох. Свою клиентуру она, соответственно каким-то собственным критериям,  делила на несколько категорий: «интеллигентный клиент, приличный мужчина, алкаш чертов,  пропащий, несчастненький» - последние два не удостоивались существительных. Всегда вежливый Костик пользовался ее особым расположением и назывался «хороший мальчик».
   Трое друзей отправились затовариваться. Шли неспеша, продолжая разговор и все еще не веря своему счастью: все страхи и волнения последних недель пятого курса, когда над всеми висел главный вопрос  и головная боль каждого пятикурсника - распределение – позади!
Из них троих только один Костик Каретник мог  себе позволить не очень волноваться о работе. Его мать принадлежала  почти что к элите: работала в Университете марксизма – ленинизма. Уж как-нибудь пристроила бы сыночка в городе, не допустила бы, чтобы ехал  на периферию  школьников испанскому учить.
  Борик Тиманович тоже не случайно проскочил – на курсе ни для кого не были секретом его  нередкие встречи  с сероглазым, неброским с виду пареньком в штатском. Об этом , конечно, никто не трепался, но - дело ясное. Отслужит в «загранке» и - прямиком в кадры.
Кто действительно непонятно как  и почему попал в «загранку», так это Шурка Ярцев. Вот уж кому прямая дорога была  идти учителем в среднюю школу  в каком-нибудь Урюпинске.
Парень из глухой провинции, папаша – простой слесарь на заводе. Как ему вообще  удалось поступить  с такими данными  аж  в Киевский Государственный Университет, да еще на престижное  переводческое отделение факультета романо-германской филологии?!
Это в конце-то семидесятых, когда к такому ВУЗу без блата и комар близко не подлетал! Просто везуха, другого слова не придумаешь. А он, похоже,  вообще везучий.
Вот взять хоть тот случай со справками. Через год после поступления он так освоился,  что стал прогуливать лекции, а чтобы оправдаться перед старостой, раздобыл в студенческой поликлинике чистые бланки и представлял их, как справки о болезни.
Раздобыл – не совсем верно. Бланки справок попали к нему случайно.
Однажды сосед по комнате,  Леша Пименко,  прибежал из кухни с закатанным по плечо рукавом рубашки:
- Блин, Шурка,  мазь какая-нибудь  есть?
- А что с тобой?
- Руку обварил паром.
- Ого, красная вся. Как это ты?
- Там какая-то кастрюля девчачья кипела. Я заглянул, думал, борщ варят.
- И чё?
- Чё - чё? Хотел попробовать. А там тряпки какие-то кипят. Паром как дало, думал, весь сварюсь.
- Да нет, Леш, вроде не так сильно.  Я слышал, вроде при ожогах не надо ничем мазать. Хуже может стать.
- Шурка, я в поликлинику двину. Как думаешь, справку дадут под это дело?
- Наверное, дадут.
- Слушай, пойдем со мной.  Ты подтвердишь, что меня обварило.
- Да мне же в универ надо к первой паре, не успею.
- Ты чё, чувак, не сечешь? Прогуляешь законно: отвозил к врачу жертву несчастного случая. Вдруг я в обморок по дороге упаду?
- Ну да,  от тебя дождешься. Но мысль клевая. Пошли.

Медсестричка  в приемной долго задавала вопросы: фамилия, год рождения, факультет, - щурилась, глазки строила, писала  в большом журнале. Потом покопалась в столе и  зачем-то вышла, оставив ящик стола наполовину открытым. 
- Шурка, смотри, а у нее здесь бланки справок, – проговорил Леша, привстав и заглядывая в ящик. - Давай возьмем несколько на всякий случай.
Саша заколебался:
 -    Не стоит. На фига они нам?
           - Ты что, мало ли! Понадобится пару пропустить, - нет проблем, все чин чинарём, болел, есть справочка..  Бери, ты же видишь, я не могу, у меня рука болит!
Саше не пришло в голову, что у Лешки болит только одна рука. Он послушно подошел к столу и взял бланки.
И началась свободная жизнь. Хочешь - идешь на лекции, не хочешь – вот справочка. Сообразительности не хватило подумать, что  часто - это  подозрительно. Потерял бдительность, слишком увлекся свободой. Дело раскрылось,  попало  в деканат, в комитет комсомола. Встал вопрос об отчислении из Университета. Сообщили родителям. Перепуганный отец, - а он на заводе у себя уже привык в героях ходить, еще бы, сын – студент КГУ! -  прилетел спасать сынка.  А как спасать, когда у отца у самого,  кроме веры в справедливость – ничего за душой! Ходил отец целую неделю в деканат, плакал, упирал на рабочее происхождение. И помогло!
  Сам не верил! Ну что это, как не везение! Сынка оставили учиться. Правда, из комсомола все-таки поперли. А это по тем временам…  Неизвестно еще, что хуже: быть отчисленным из ВУЗа или исключенным из комсомола.  Без комсомольского билета ты – никто, даже не ноль. Меньше ноля. Подозрительный элемент.
  Трудно поверить, но уже через год Санёк – так его, младшенького, любимого, отец дома звал, - не только в комсомоле был восстановлен, но даже стал комсоргом группы. Ну что это могло быть, как не везенье! Поговаривали,  правда, в курилке, что будто и  у Сашки были особые отношения с ребятками в серых костюмах. Но Борик, который не сильно заботился о том, чтобы скрывать наличие своих «особых» связей, а даже, наоборот, как будто гордился такой своей исключительностью, сразу развеял эти слухи.
И вот опять Сашке повезло, теперь  с распределением. Он и сам с трудом такому счастью верил. Конечно, оценки у него все отличные, дипломная работа  – сама зав. кафедрой сказала - блестящая. Но вряд ли это  в самом деле сыграло решающую роль. Может мамаша Костика замолвила  словечко  за дружка сына? Она ведь всегда приваживала Сашку, подкармливала его, оставляла ночевать.
Ей казалось,  что он хорошо влияет на Костика. Сам-то Костик с первого курса стал пускаться в загулы. Дешевый «шмурдяк», развеселые песенки под дребезжащее пианино, всегда готовые поучаствовать в веселье  девчонки из общаги. Квартира у мамы  большая, почти номенклатурная. Мама не выгоняла шумные компании, предпочитая иметь сына хоть и навеселе, в компании орущих, пьющих, курящих студентов, но зато – под присмотром.
               
Счастливая троица бодро шагала по Русановскому бульвару к гастроному.  И все вокруг как будто отражало  их молодое, бесшабашное, зеленое веселье. Чистые прозрачные лужицы на новом асфальте, еще пахнущие липкой свежестью волны зелени и вскипающие  по ним белой пеной цветы каштанов.
  Киев!
В мае месяце – нет лучше города на земле!  Броди всю ночь  по душистым  аллеям Владимирской Горки с какой-нибудь второкурсницей, валяйся на только начинающей нагреваться травке  Русановского острова,  пройдись по Крещатику в новых, в обтяжку, спекулянтских джинсах, на которые копил  полгода, питаясь чуть ли не одним только копеечным хлебом в студенческой столовке  - тем смачнее  сверкает голубая джинса, отражаясь в совковых витринах, тем завистливее кажутся взгляды «жлобов» , одетых в штаны фабрики «Большевичка».  Хорошо весной в Киеве!



2. Кира

Маленький бассейн  примыкает к барной стойке. Над стойкой -  крыша из фигурно вырезаной соломы. Если точнее, это не солома, а специально высушенные    стебли, похожие на очень тонкий камыш. Когда-то давно такие крыши были здесь повсюду. Самый дешевый и доступный  местный материал. Сегодня это -  африканский шик. Вокруг шезлонги.  Дальше – круглые домики, стилизованные под хижины, под такой же крышей.
Все это – на берегу широкой, с множеством  рукавов, заводей, островков  - реки. На  островах трава – высокая, шелковистая на вид. Кое-где трава кажется подстриженной, как неправильной формы газон. Но трава не подстрижена, а съедена бегемотами. Здесь, в заповедной зоне реки Чобе, их дом. Их соседи – многочисленные  крокодилы, выдры, вараны, антилопы,  жирафы, шакалы: вода и берега кишат разнообразной живностью, как в Ноевом ковчеге, только не по паре, а гораздо больше. Но главное – слоны. Их стада - как тучи на пологих склонах вдоль реки. Ботсвана. Страна слонов и коров. 
Сюда, посмотреть на животных, прикоснуться к африканской экзотике, прилетают туристы со всего света.
Кира себя туристкой не чувствует. Хотя и прилетела, сюда всего на три дня, так же, как прилетают другие русские. Их сегодня можно встретить в отелях по всему миру.
Тридцать  пять лет назад, когда Кира впервые ступила на африканскую землю, русские в отелях не жили. Их селили в самых замызганных квартирках. Совзагранработники, так их тогда называли. И не русские они были, а -  советские. Советские, попавшие на работу по контракту за границей. Тогда это считалось большой удачей, редким шансом вырваться  из социалистического «рая».
                Они с мужем прилетели в Мозамбик не вместе
Когда он после ин-яза получил направление на работу в Африке, она  была, как говорят, «на сносях». Пришлось ему ехать одному. Двадцать три года  ему тогда было.

               
Они поженились в Киеве. Она была студенткой  второго   курса, а он заканчивал переводческое отделение. Роман их был короткий, бурный,  со страстями, ссорами, разрывами и возвращениями. Потом все поменялось. Она объявила ему о беременности. К ее радости, он не испугался, принял новость  спокойно :
 -    Ну что ж, - сказал, - значит надо жениться.
  Она не стала цепляться к «надо». А еще месяц назад обязательно прицепилась бы, вышла бы очередная ссора. Теперь она стала другой,  и все у них пошло по-другому. Она сама себе удивлялась. В ней как будто другой человек проснулся. И она чувствовала, что этот человек – и есть она настоящая, и что она – женщина. Только с беременностью, с новой жизнью в себе, она это узнала. Она не была больше  «Людоедкой Эллочкой».
Первой ее назвала так подружка и однокурсница  Ленка. А почему – Кира и сама не знала. Может из-за сходства с книжным описанием:  «рост ее льстил мужчинам,  в особых приметах она не нуждалась....»  У Ильфа и Петрова Эллочка  красива. Кира красивой не была. Но была, как говорится, хорошенькой и – оригинальной, что ли. В кавалерах недостатка не было. Один ухаживал всерьез, даже предложение делал. Из французской группы. Тогда на Романо-Германском группы по языкам делились. И по половому признаку: мальчики -   переводчики,  девочки – филологи.
  Иными словами, будущие учительницы. Некоторые девчонки, правда,  попадали по распределению на работу в Интурист. Это было престижно и  денежно.  Вроде бы каждая могла «сделать такой  выбор», но на самом деле  все знали, что для этого надо, во-первых, иметь киевскую прописку, а во-вторых,  дружить все с теми же ребятками из «большого дома».
Кира об этом не думала. Вообще не думала, как оно все сложится дальше. Парень, тот, что предложение делал,  был заботливым, неплохим, но она чувствовала, – не ее судьба. Именно чувствовала, и  не думала об этом. Встречались и встречались. Ну и что.
Подруга,  Ленка, завидовала, но без злости, и советовала не откладывать, выходить. Говорила, что киевляне на дороге не валяются.  Сама Ленка приехала из маленького прикарпатского городка и мечтала выйти за киевлянина. Однажды  она, покрывшись густыми красными пятнами,  сказала:
- Приходи к нам в комнату  к пяти , я тебя со своим парнем познакомлю.
Кира удивилась :
- Что так нервно приглашаешь? Боишься показывать?
- Да чего бояться? Он не киевский, из такого же колхоза, как и я .
  К пяти Кира примарафетилась, натянула новые джинсы – всего месяц назад знакомый паренек, Лёнчик, с философского «толкнул»  их ей, как он сказал, «по дружбе». Его сестра была киевской спекулянткой. Он этим гордился всерьез и, было дело, намекал, что в университет он,  носатый, с мелкими кудряшками, попал благодаря стараниям сестры.
   Кира давала ему иногда конспекты по общим дисциплинам – истории партии,  научному коммунизму. Факультеты разные, а предметы те же. Студенты  делились конспектами, когда надо было показывать их для зачета. Тут главное было не налететь на одного и того же преподавателя.
   Этот «философ», Лёнчик,  в благодарность за конспекты иногда приносил Кире   мелкий дефицит на продажу. То притащит польские солнцезащитные очки, то тени и тушь, то пластиковые пакеты – сумки с яркими надписями и картинками – вещь модная, расходились такие пакеты в студенческой общаге по трешке без задержки. На каждом пакете можно было «наварить» по полтиннику, а то и по рублю. Сам Ленчик в накладе не оставался, за каждый пакет Кира  ему платила; а сам он получал их от сестры, как сам выражался, «на халяву» . Сейчас Кира тоже сунула в модную парусиновую торбу  - сама сшила из мешковины и расцветила аппликациями - пару таких пакетов: вдруг покупатель подвернется. Деньги всегда нужны.  Родители присылали ей, плюс стипендия, но как-то так получалось, что денег вечно не было. Другие девчонки  умели жить экономно: наварят картошки, нарежут сала, что из деревни прислали, и - сыты.
Был еще такой веселый способ «заморить червячка»: девчонки, вооружившись сумкой и напустив на себя озабоченный вид, отправлялись на Бессарабку, где прохаживались между рядами и наедались, по кусочку «пробуя» товар у торговок.
Кира питалась в университетском буфете – сосиски, кофе да тортики. С такой едой голодная была вечно, а денег уходило много. Как ни старалась, не получалось сэкономить на  фирменные джинсы. А так  хотелось! Без них ты вроде и вовсе раздета. Пришлось просить родителей.  Те,  хоть и не одобряли, не могли отказать дочке, ко дню рождения прислали денег на джинсы.
    Кира глянула на себя в зеркало –  в их комнате зеркало в полный рост, многие девчонки из других комнат забегали к ним «красоту проверить».  Глянула и улыбнулась: красота на месте. Джинсы обтягивают все, что нужно, широкий клеш от колена почти скрывает туфли на высоком каблуке. Кофточка домашняя, мама шила, но зато из модной марлевки и украшена самодельными цветочками из крученой нитки. Темные волосы блестят. Все подружки удивляются: «Кирка, отчего у тебя так волосы блестят?»
   Вот блестят и все! Прическа тоже в ажуре: один к одному Мирей Матье. Стиль! Взяла перевязанную тонкой бечевкой коробку с заранее купленным тортиком «Прага» - дефицит,  аж на Крещатик, в центральный гастроном  за ним ездила, да еще и очередь отстояла.
   Ну все, пошла, там у Ленки небось уже дым коромыслом.

               

               Кира шла по длинному коридору общежития и думала:  интересно, почему так говорят: дым коромыслом? Наверное в старые времена это было про дым из трубы. В деревне в мороз дым столбом поднимается, а если ветер, то столб сгибается немного, вот и получается коромысло. А может и не потому? Ведь так про застолье говорят.
       Детство ее прошло  в военных гарнизонах, приходилось жить и в домике с печным отоплением. Один из гарнизонов  был по соседству с настоящей деревней – зимой избы утопали в снегу, снег искрился на солнце, а кое-где, вдоль вытоптанных тропинок желтел собачьими отметками. Потом был Север. Полярная ночь. Первые короткие проблески апрельского солнца тоже зажигали на снегу искры.  Здесь, в Киеве, зима кажется не настоящей. Так, слякоть.


            Кира стукнула в дверь и сразу вошла. Резкий запах прокуренной  комнаты
      ударил в лицо. За столом три девчонки из параллельной группы и один  незнакомый паренек дружно дымили.
- Ну и где ваше коромысло? Что-то не видать
- Ты что, Эллочка, какое еще коромысло? Знакомься, это Васёк с третьего курса. Кира вопросительно глянула на подругу. Та покачала головой: «Нет, не он».
- Привет Васек. Восемь девок один я?
- А что, вам мало? Так сейчас еще мой дружок придет. А пока, девчонки, давайте по чуть-чуть. Ого, «Черные глаза»! Откуда такое шикарное бухло?
- Погоди Васек, давай Сашу подождем.
- Ну Ленок, чего ждать. Он может и не придет.
- Как это, почему?
- Кто его знает. Говорил,  вроде его  вызывают куда-то.
- Куда это? – забеспокоилась Лена.
- А я знаю?
- Так вы знакомы?  - спросила Кира. - Лена говорит, он вроде с четвертого?
- Так мы же в одной комнате живем! Я его и с Леночкой познакомил! Так что, Ленок, с тебя стакан.  О, погоди, стучат. Пришел-таки! Входи, входи, открыто.
             Дверь открылась. Кира, которая сидела прямо напротив двери, еще не увидев входящего парня, вдруг почувствовала  тупой и сильный толчок  в сердце. Потом она часто вспоминала этот момент. А тогда почти не обратила внимания, только мысль мелькнула : «Это еще что?»
- А вот и Саша, познакомьтесь. – Ленка не улыбалась и  опять вся покрылась красными пятнами.
          Кира опять подумала: «Это еще что?  Похоже, нашу Леночку зацепило. А парень вроде – ничего особенного. Полноват, щеки круглые, красные, как будто нарумяненные. Причесон какой-то: волосы светлые и вьются вверх. Вообще-то нет, про него нельзя сказать, - ничего особенного. Необычная внешность. Заметная, хоть модной не назовешь. А глаза какие! Яркие, светло-синие. Именно не голубые, а … - наверное из-за одежды так кажется. И прикид вполне… Джинсы фирменные, куртка вельветовая, темно-синяя, тоже не из универмага».
     -   Привет надеждам отечественной филологии! – с порога сказал Саша. - Ну что, второй курс, все в Тищенко влюблены?
  -   А ты откуда знаешь? – хихикнула рыжеватая пышка Наденька, - вообще-то у нас только Эллочка ему глазки строит. А что в нем хорошего? Лысый, маленький.
 -      Надежда, хорошего в нем то,  что он профессор – в его почти юные годы! – засмеялась Кира. -  А про глазки помолчи, сама-то  бегаешь за практикантом.
-         Я просто иностранную литературу очень,  это,  обожаю.
- Это здорово, Наденька,  – Саша говорил вроде серьезно, а глаза смеялись. -  А что вы сейчас читаете?
- Оскарда Вайлда  только что прошли,  теперь Хэтсби начинаем. Ну, «Великий Хэтсби» , автор Фисжерал.  Слышал?
Надя старалась по-русски говорить быстро, резко обрывала каждое слово, но мягкие украинские округлости речи  выдавали  девушку из-под Полтавы. В университет ее приняли по колхозной квоте, без экзаменов.
- А вы, Эллочка, значит языкознание  обожаете, - обратился он к Кире. -Тищенко – уникальный знаток.  Может хоть по-эскимосски, хоть по-французски. Кстати, мы с вами на Елисейских полях не могли встречаться? Прическа ваша что-то напоминает
- Скорее, в Елисеевском гастрономе.
- Вы из Москвы?
- Не «вы», а «ты».
Саша как-то сразу расшевелил компанию,  балагурил, девчонки то и дело покатывались от хохота. Кира понимала, что долго засиживаться не надо. Ленка только и ждет момента, чтобы остаться с новым знакомым  наедине. Как только вино допили, Кира встала:
-      Ну  что  ж,  пойду. Еще учить надо, а завтра к первой паре ехать. Пойдемте, девчонки, я вам новый словарь покажу. Знакомый привез из Югославии. Настоящий Вебер.
-      Ой, Кирка, откуда такие знакомые? Познакомь!
-      Да вы что, он почти пенсионер, предков моих старый друг. Здесь, в Киеве живет. А в Югославию по турпутевке ездил. Выбил в профкоме перед пенсией.
-      А, жаль. Ну все равно интересно, пошли. Васек, ты с нами?
-      Ну девчонки, вы чего, детское время! Давайте еще посидим. Я сбегаю?
-      Нет, Васек, хватит на сегодня. – Ленка нахмурилась. -  Иди, иди, посмотри, какие настоящие словари бывают.
-       Ну,  Ленок, я думал, ты мне – друг. Пошли, Сашка, нас выгоняют.
-        Вася, ты тупой?  - Ленка прошипела шепотом, но слышно было всем. Потом сказала нарочито громко:
 -       Я не выгоняю. Сиди, сколько хочешь
 -       О! Ну так я сбегаю.  Давайте скинемся
 -      Нет, Вася, ты правда тупой!
 -     Пойдем, Васек, мне еще сигареты привезли хорошие,      угощу. –  Кира взяла парня под руку и потянула за собой к двери.
-        Ну,  другое дело. Это я только так, я и сам собирался.
Похоже, до Васи стало доходить. Компания вывалилась из комнаты, оставив парочку наедине.



  3. Яблонька

  Приближалось время сессии. И кто это выдумал – сессия в самом разгаре весны! Надо подбирать долги, сдавать зачеты, готовиться к экзаменам. Испытание не для слабаков! Сиди в библиотеке, если можешь. А как сидеть!? Лекции и семинары закончились, расписание свободное, а вокруг – утопающий в весенних ароматах Киев! Да такой город  только и создан для того, чтобы гулять по нему день и ночь!
Накануне сладкого и лихорадочного  времени сессии, в последний день занятий,  в конце  лекции, Ленка шепнула:
- Эллочка, не убегай, после пары пойдем в «Яблоньку».
-         Давай, а чего так? Вроде сперва сдать надо?
-         Да нет, просто так. Поговорить хочу
-         Ладно.
Поговорить вроде и в общаге можно. Да и до общаги целых полчаса на троллейбусе трястись,  говори сколько влезет. Но  раз Ленка хочет, что ж, можно пойти. Погода такая, что любой повод хорош, чтобы оттянуть  момент, когда придется сесть за учебники.
         «Яблонька» – маленькое кафе прямо под боковой  стеной здания их факультета. Несколько столиков под деревьями, дощатый ларек с посудой и небогатым ассортиментом. Там продавали спиртное в розлив, студенты-старшекурсники частенько захаживали туда после занятий. Можно было там встретить и некоторых завсегдатаев  из преподавателей. Например,  Язвильского, - замшелого, обрюзгшего лектора по истории КПСС.
           Это был самый муторный и самый обязательный предмет во всех советских ВУЗах. Лекторы, читавшие его, вдоволь издевались над студентами. Язвильский, или папа Язя, - так его называли за глаза студенты -  любил пропустить  перед парой рюмочку коньяка. Это, очевидно, будило его вдохновение, и на семинаре он, выбрав по списку какого-нибудь прогульщика, начинал с пристрастием допрашивать:
-        Доложите, товарищ студент, какое число совковых лопат было выпущено советским доблестным тылом  в период с марта по ноябрь 1942 года. И тут уж было не до иронии. Никому в голову не приходило  подмигнуть на слове «совковых».   Попробуй не доложи!
-        А я давал это на лекции! Лекции надо посещать, товарищ студент!
И товарищу студенту  уже вряд ли кто позавидовал бы. Бывали случаи, что к папе Язе ходили пересдавать по семь раз!
           Девчонки редко заходили в «Яблоньку». Спиртным они не интересовались, тортиков там не было. Можно, правда,  было выпить настоящего кофе.
Когда Кира вошла в кафе, Ленка уже сидела за одноногим  алюминиевым столиком. Перед ней стояла широкая рюмка с желтым вермутом и металлическая креманка с мороженым.
-         Ого, Ленок, гуляем! По какому поводу? Погоди, я себе  возьму.
Кира подошла к ларьку, заплатила, подождала, взяла свою рюмку и мороженое и  присоединилась к подруге.
-         Эллочка, какой там повод!  C горя пью!
-         Ну венгерским вермутом  горя не зальешь, никаких денег не хватит. А что случилось?
Речь, конечно, пошла о новом парне.
- Все у нас хорошо было, - жалобно шелестела  Ленка. –   Он знаешь какой! Не киевлянин, конечно, но с этим я уже смирилась.
-         Да ну, как же так? В Урюпинск поедешь детишек учить?
-      Да что  Урюпинск,  Эллочка, я, может, влюбилась!
-      Ну и …?
-      Ну  и вот,  он  так много  знает, рассказывает, а я все молчу, как дура, только целуюсь
-      Чем плохо?
-      Ну он и спрашивает, чего, мол, молчишь.
-      Ну, а ты?
-       Ну а я юмор сказать  решила.  Да, говорю, в моем обществе и мухи дохнут. А он, похоже, подумал, что я всерьез. Не знаю, как получилось, только он как будто стал меня избегать. Кажется мне, что он из-за мух этих. Обиделся, что ли?
-      Ты что, не может быть. Это же шутка.
-      Да кто его знает, не пойму. А только мухи эти не идут из головы. Cлушай, Кирка, будь другом, поговори с ним. Скажи, что я  страдаю, что не хотела его обидеть. Я хочу с ним встречаться, правда, хочу.  Ну что тебя учить, сама понимаешь! Поговори, чтобы он ко мне вернулся.
-      Ну погоди, он же тебя не бросал?
-      Да нет, не бросал. Просто избегает. А если я с ним сталкиваюсь, то он как незнакомый. «Привет» -  и все.
-     Не знаю, как я  с ним буду говорить, где? Не в комнату же к нему идти?
-     Конечно нет. Ты его как будто случайно подлови.
-              Ты что, хочешь, чтобы я под дверьми ждала? Еще не хватало.
-     Зачем  под дверьми. Ты с ним случайно столкнись. Они в четырнадцатой, как раз напротив лестницы. Ты на верхнем пролете подожди,  а как только их выпустят, ты тут как тут. Ну Кирка! Ну пожалуйста!
-    Ладно, пойду. Жди здесь.
               

       На лестнице ждать не пришлось. Как только Кира   вошла в корпус факультета, она увидела Сашу. Он стоял, согнувшись, на лестнице,  одна нога на верхней ступеньке:  завязывал шнурок на  ботинке.
-   Привет, как дела?
-    А, Эллочка, привет . Хорошо, а у тебя?
  -   Вообще-то я не Эллочка.
  -   Как это? А у Ленки?
-    Это моя  подпольная кличка.
-    Ну и как там, в подполье? Половые вопросы беспокоят?
-             Только они и беспокоят. Вас  уже отпустили?
-          Обижаешь! Мы – почти пятый курс. Сами решаем, кого из преподавателей домой отпустить, а кого работать заставить.
-          Хорошо вам.  А у меня вот сегодня только первая пара, а после третьей Баба Зина назначила  зачет пересдавать. Еще полтора часа где-то болтаться надо.
-      Понимаю и могу помочь. Хочешь, пойдем в Яблоньку? Могу тебя по теме погонять. Про «партию новаХа типа» все выучила?
-       А у вас что, тоже баба Зина по истории КПСС  была?
-       Кто ж не знает Бабы Зины! « НоваХа, КраснаХа» 
-      Точно! Нет, в Яблоньку не хочу. Вон в сквере у Шевченко новую стекляшку открыли. Если хочешь, пойдем, посмотрим.
-       Но там только пиво.
-       Ну и что? Чем пиво  плохо?
-       А не боишься, что Баба Зина унюхает?
-       Да пошла она…
 -      Наш человек, вижу. Ну, так пошли.





4. Ярцев

           К концу четвертого курса Саша Ярцев настолько влился в студенческую жизнь и учебу, что все стало как-то само собой получаться.  Сессии сдавал легко, время свободное появилось, начал понемногу подрабатывать. Дружок Коська помог устроиться экскурсоводом в музей Софийского Собора.
           Работа приятная, оттарабанил экскурсию, и гуляй. В месяц набегало рублей 80 только официально, плюс стипендия – хорошие деньги! А были еще левые экскурсии, тогда то пятерка, то трояк упадет в карман. Можно было иногда и валютой получить, иностранцы часто бывали. Но – опасно, валюта – дело серьезное. Да и зачем она?  И с деревянными можно неплохо жить. Сотрудницы в музее хорошенькие, умненькие, после исторического или ин-яза. Про таких в Киеве говорили «энтеллехэнтный вол».  А почему вол – кто их знает? С девчонками ему всегда   было легко. У него был юмор, умение болтать ни о чем,  нанизывать комплименты один на другой. Девчонкам это нравилось.
            Только серьезного ничего не было. Он ничего серьезного и не хотел. На пятом курсе будет не до этого, надо сосредоточиться, чтобы распределение хорошее получить. Очень уж хотелось в Киеве остаться. Но такая перспектива иногородним, без постоянной прописки,  не светила.  А получить прописку можно было только одним способом: жениться. Коська и Борик, дружки с самого первого курса, сидя за бутылкой портвешка на Коськиной кухне, не раз обещали устроить ему фиктивный брак ради прописки  с какой-нибудь киевлянкой. Дело это было нередкое, и даже были  такие киевские «специалистки», что зарабатывали на этом.   Ну что ж, денег на такое дело можно бы достать. Но дальше разговоров пока не шло.
           Ярцев понимал, что друзья больше «звонят», чем в самом деле могут помочь. Борик вообще из тех, кто про дружбу только говорит красиво, а как доходит до дела, всегда как-то получается, что он бы и хотел помочь, но – «ты видишь сам, старичок,  как обстоятельства складываются, сейчас никак не получится».
            Коська – другое дело. На работу сам устроился, тут же  и дружка Шурку пристроил.  А когда Ярцеву стало невмоготу в прокуренной, вечно пьющей, вечно орущей общаге, Коська без долгих разговоров затащил его к себе, открыл дверь в свободную комнату: «Живи, Шурка, платить ничего не надо».  И Ярцев прожил у них почти целый год, и ничего не платил.
             Милый Коська! Они хоть и обращались друг с другом по-мужски грубовато, с подтруниванием и беззлобным матерком, но Ярцев чувствовал,  что Коська – его единственный   друг, близкий человек  в Киеве. Да и не только в Киеве. В его родном городке друзья у него были только в детстве.  Когда он играл в футбол. Тогда он не просто  играл: он жил,  дышал футболом! Вот ведь повороты судьбы! Мечтал стать футболистом, а стал переводчиком!
           Правда, еще рановато себя переводчиком считать. Можно запросто и в школу учителем загреметь, в какой-нибудь Урюпинск. Другое дело – остаться бы в Киеве. Все-таки столица Украины, третий город в Союзе, вариантов работы много. Все упиралось в прописку. Но разговоры о браке для прописки так и остались разговорами. Поговорили и забыли.
              Новая девчонка, Ленка, как-то случайно возникла, на дискотеке познакомились. Показалось, что она – киевская, никогда раньше ее в общаге не видел. Вот прокололся! Хорошо еще, что ничего такого. Но она прилипла, ходит вокруг, на глаза попадается по восемь раз на день – вроде бы случайно. А зануда! Про мух - это она удачно сказала, это – точно про нее.
              А подружка ее забавная. Зашел с ней в стекляшку стакан пива выпить, а простояли, проболтали там до закрытия. Да еще впарила ему какой-то пакет пластиковый за пятерку. Напросилась на экскурсию в Софию .
            Вообще-то на экскурсию он сам пригласил. Ну, а как было не пригласить, если уже похвастался, что там работает. Да, с ней не скучно.  Но – тоже иногородняя, в общаге живет. Хотя, это смотря «с какого боку» посмотреть: она из Москвы. Это даже забойнее, чем Киев. Есть о чем подумать. После летней сессии все равно в Москву собрался, столицу посмотреть. Можно к ней заехать, прикинуть, что и как. Денег немного накоплено, у жены брата там дальняя родственница живет, есть где остановиться…

               

      

         Хорош Киев в  конце мая, а в сентябре – еще лучше! Солнце мягкое, теплое, воздушное, как кукурузная мука сквозь сито.  Днепр лежит весь серебристый, дышит солнцем. Парки, скверы золотятся, шуршат листвой.
          Студенты  возвращаются с каникул откормленные, веселые - новый курс, новые приключения. Никаких долгов, пересдач - одни благие намерения! Ну теперь–то, - каждый думает себе, - возьмусь всерьез! Вот пару дней погуляю, и уж тогда!...

- Кира, ты в Андреевской церкви была?
- Нет, Саш,  а что, туда разве можно войти?
- Конечно, но во время службы лучше не ходи. Застукают, будут проблемы в Универе. Я могу провести, когда там музейное обслуживание.
- Правда? А как?
- Я же музейный сотрудник. По моей Софийской корочке в любой музей Советского Союза вход бесплатный и  без очереди.
-  Серьезно? Клево!
- Приходи завтра в Софию к трем. Я как раз закончу экскурсию и двинем.
- Классно,  конечно буду!
Саша затушил  сигарету и вышел из курилки.  Кира опять повернулась к своим однокурсницам.
- Ой, Кирка, смотри, доходишься по музеям, - сказала одна из них с усмешкой.
- В каком смысле? – Кира с досадой почувствовала, как краска заливает лицо.
- А в таком! Ты что, не знаешь, у него в каждой группе  по подружке. И всех по экскурсиям водит.
- Ну и что такого? Мне до этого, как до лампочки. А подслушивать вредно.
          Кира старалась казаться веселой и равнодушной и знала, что ничего из этого не выходит. Сердце колотилось где-то в горле, щеки горели.
- Ха-ха, не заливай, подружка! До лампочки! А вообще, Кирка, сволочь ты! У родной подруги парня увела!
- Ой, девочки, знаете что? Идите в задницу!
Кира повернулась и выскочила из курилки. Побежала вниз, схватила в гардеробе свой плащ и – на улицу. На семинар не пошла. Какой там семинар! Теперь - она знала - она будет считать  минуты до этого самого «завтра к трем».
               


- Ну как, понравилось?
   Они только что спустились с лестницы Андреевской церкви и медленно шли вниз в сторону Подола.   - Ты что, правда никогда здесь не была? – спросил Саша.
- Конечно нет, Киев  для меня - чужой город.
 - Ну, тогда я тебе сделаю сюрприз. Закрой-ка глаза.
- Зачем? Что за глупости?
 -  Ну ладно. Вот видишь домик деревянный. Знаешь, чей это дом?
- Ой, Саш, давай без интриг. Ну, не знаю.
- Может ты и Булгакова  Михаила Афанасьевича не знаешь?
- Ну почему? Бег,  Белая гвардия. Записки врача.
- А еще?
- Все, больше ничего не приходилось читать.
- А Мастер?
- Что за мастер?
-  Ну, Кирка, ты… Ладно, не обижайся. Попробую достать для тебя на одну ночь. В этом доме жил Булгаков! Можешь доски потрогать!
- Ну, хорошо, я в восторге, - Кира отвернулась с досадой. Неприятно, когда тебе вот так намекают, что могла бы и побольше читать.
- Обиделась все-таки. Ну все равно, я тебе сюрприз сделаю. Закрывай глаза.
- Ладно. И не обиделась я совсем.
- Ну, закрывай, давай руку и иди за мной. Тихонько, поворачиваем. Не открывай, не открывай… Сюда, осторожно…
- Ты меня под трамвай не толкнешь?
- Нет, ты правда Мастера не читала?
- Саш, ты хочешь, чтобы я ушла?
- Все, молчу. Идем, идем. Главное – глаза не открывай. Так, теперь сюда. Раз, два, три, - открывай!
        Кира открыла глаза и резко качнулась вперед. Саша схватил ее за рукав, но она справилась с внезапным ощущением невесомости. Она стояла на самом краю высокого обрыва, вниз по склону сбегали волны разноцветной осенней листвы, далеко внизу блестела полоска Днепра, еще дальше, очень далеко, - тающие в голубом тумане  киевские новостройки. Кира смотрела и не могла отвести глаз. И чем дольше смотрела, тем сильнее ей казалось, что она не стоит на земле, а летит над этим золотистым и голубым простором.
- Летишь? – услышала она у виска шепот Саши.
- Лечу!
               

          Через пару дней он вручил Кире  обернутую в газету книгу. Именно вручил, как-то торжественно:
- Вот, на целых двое суток достал!  - Он сказал, не  на «два дня», а «на  двое суток».   - Смотри, аккуратно читай,  так, чтобы никто не видел.
Кира удивилась:
- Как, почему это?
- Кира, это – самиздат. Ты что, правда не догоняешь? Может я договорюсь с приятелем, чтобы ты у него на квартире могла читать?
- Да нет, зачем. Ну раз так надо, хорошо, никто не увидит. А что это такое – самиздат?
- Ну, Кирюха, ты просто с неба свалилась. Ну правда, у тебя есть место, где читать? Так, чтобы не в общаге?
- Не волнуйся, найдется.
-           И никто не увидит, что это?
- Я же сказала, не бойся.
-           Смотри, не подставь меня…
          


      Места, конечно, никакого не было. Кира просто пошла на Владимирскую горку.  Была там в дальней аллейке  такая укромная лавочка: даже в самые народные – разнародные праздники и гулянья до нее никто не добирался.
      Сентябрь окутывал теплым золотом, шелестел листьями, постукивал падающими каштанами.
       Кира провалилась в книгу,  как в сон  после долгого недосыпа. Бродила в туманном забытьи  по пыльным переулкам Арбата, прислушивалась к беседе на Патриарших, хохотала над проделками лихой компании, глотала слезы, прижимала сцепленные руки к щемившему сердцу и – летала, летала…               
      Так и «пролетала»  до  зимней сессии. В конце сессии расписались.
      Сначала было странно: муж, жена.  Ярцев даже выговорить это слово в компании друзей стеснялся. Говорил «wife». Вроде как, все не всерьез. Балагурил, шутил:
- Женитьба – не самый серьезный шаг в моей жизни.
Борик и Коська с готовностью смеялись. Но к концу пятого курса и сами как-то «скоропостижно» женились. И каждый про другого думал, что такая – вдруг - смена семейного положения - неспроста. А все из-за распределения.  Да у них у каждого в их испанской группе  весь пятый курс, кажется,  всё было  только   ради распределения.
      

  В начале второго семестра, в один из «военных» дней,  когда весь курс переводчиков облачался в  защитного цвета офицерские рубашки и галстуки и проводил день в корпусе военной кафедры, в конце занятий майор объявил,  что  есть разнарядка на три места на Кубу. На военной кафедре дисциплина всегда была непререкаемой.  Балагурить, шутить на занятиях никому и в голову не приходило. С «военки» могли отчислить из Университета  без всяких объяснений. Так что, тишина в аудитории была всегда. Теперь же  стало не просто тихо. Казалось, даже дышать все перестали. Куба! Загранка!  Мечта каждого переводчика! Три места. А их в группе – десять.
           Майор между тем продолжал: разнарядка из ГУКа (майор говорил - Хука), отбор будут делать сами ГУКовцы, к концу семестра в Киев приедут их представители. Они же проведут и свою медкомиссию.
            Много чего еще говорил майор, и каждый из притихших студентов про себя прикидывал, «тянет» ли он  по каждому из пунктов. Вдруг майор произнес:
- И, наконец, товарищи курсанты, директива из ГУКа информирует нас, что рассмотр загранкандидатов будет  производиться только посреди женатого контингента.
Майор был героем  баек, его словечки и выражения студенты записывали  в специальные блокнотики  и не раз от души ржали за бутылкой «сухарика», зачитывая друг другу его перлы.
          Но сейчас было не до смеха. Каждый взвешивал свои шансы. Женатых в группе, кроме Ярцева, не было. Нет, был еще один, Криворожко, самый старший из всех, поступивший в Университет после службы в армии, по направлению от родного колхоза.  Но он потому и не конкурент: те, кого  посылали  учиться  от колхоза, поступали  в ВУЗ без экзаменов, но  работать  должны были вернуться в колхоз.
Коська Каретник толкнул Ярцева  под столом ногой: молодец, Шурка, вовремя подсуетился с женитьбой.
После занятий трое  друзей, не сговариваясь, направились к гастроному:
- Что берем? По полбанки «чернил»? – Костик достал из кармана  смятый рубль и пригоршню мелочи, - если по рублю с полтиной  скинемся, еще на закусь останется. Можно докторской и батон.
- Нет, чувачки, давайте сегодня по-серьезному, - заметил Борис. -   Возьмем коньяк, лимон. Серьезное дело, надо обмозговать.
-             Ну ты, Тима, вечно с загибами, - проворчал Костик. - А пожрать?
- Ну давайте пельменей, что ли, пару пачек. Все-таки горячее.
- Да ты что, их варить надо, - сказал Ярцев. -  И с докторской не сблюешь. - А классно, пацаны, оказаться втроем на Кубе! – мечтательно произнес Костик. -  Шурка, сечешь? Приходим с тобой в какой-нибудь генделик типа «бар». Заказываем, с понтом, «Фрозен Дайкири»…
- Ну да, а вокруг мулатки такие, знаешь, вроде из «Бони М».
- Какое «Бони М», это – полное фуфло!  Мы там можем любой пласт свободно достать! Пинк Флойд, Дип Пёпл, Джимми Хендрикс!
- Ну ты сильно-то губу не раскатывай – заметил Борис, -  у них там совок похуже нашего.
- Нет, а серьезно, мужики, как думаете, кого пошлют?
- Ну тебя-то, Шурка, в первую очередь, - хохотнул Каретник. - Ты же у нас один такой  женатый.
              В тот вечер они единственный раз говорили об этом. Мечтали, как было бы здорово  оказаться на Кубе, дышать воздухом старика Хэма, пить настоящий ром, говорить на настоящем испанском, слушать какую хочешь музыку. Свобода!
             Поговорили, помечтали, даже прикинули,  у кого в группе какие шансы и – все.
              После того вечера на эту тему как будто кто запрет наложил. Никто больше об этом не заговаривал. Только и Коська и Борик очень скоро и как-то по-тихому, не говоря никому (а ведь раньше любая мелочь была поводом собраться и «бухнуть») - оказались женаты.
        Борик женился на однокурснице Раечке, один взгляд на которую говорил: очень умная. Ну просто очень, очень умная девушка. Это все, что можно было сказать о ее внешности. Раньше ее никогда с Бориком не видели. Случилось все тихо,  никто и не заметил. У Борика всегда все было тихо.
        А вот Костик Каретник мог бы и не зажимать свадьбу.





 

 5. Костик . 

        Всему курсу были известны его страдания, все пять лет бегал за одной, терпел то, за что  уважающий себя мужик любую «телку» послал бы куда подальше. И вот все-таки выбегал свое, женился. Женился - точно – не ради заграничной перспективы.
         А она? Костик об этом думать не хотел. Разве это важно? Для него – совсем  не это. Она – его жена. Как бы ни было, что бы ни было, а это уже случилось, это есть. Зачем копаться? Пусть она его фамилию не взяла и живут они по-прежнему в разных квартирах. Это – пока, он знает.
Вот защитятся, получат распределение, съедутся. Квартира есть, мама может к своему Смирнову переехать.
Костик видел в мечтах, как Лёлька будет беременной, потом еше, потом еще. Привыкнет к дому, работать не будет. Он мечтал о большой крепкой семье. Представлял себе, как они с женой будут говорить дома по-испански, по-английски, чтобы языки прививались детям с детства. Мечтал, как дети  начнут привыкать к музыке, к игре на фортепиано – без окриков, без насилия.
       Отец в детстве покрикивал на него, вечно был им недоволен. Костик изо всех сил старался угодить отцу, но быть с  ним  рядом ему всегда было тяжело. Он любил, когда отец уезжал и они оставались  с мамой вдвоем. Отец  уезжал часто, он был геологом, начальником партии, и вообще, если посмотреть со стороны, был человеком незаурядным.
         Костик рано стал догадываться, что мать – не единственная женщина в жизни отца.  Однажды, когда Костик был в десятом классе, отец сказал:
-  После школы подожди меня, я за тобой заеду. Поедем, познакомлю тебя с моей «полевой подругой».
  Костик тогда мучительно покраснел, но отказаться не смог, просто не нашелся, что сказать.
        Она показалась Костику слишком молодой, почти ровестницей. В разговоре он никак  не мог поймать верный тон. Ни как с человеком отцовского круга, ни как с ровестницей  общаться с ней было невозможно.  А отец, казалось, не испытывал никакого неудобства, подтрунивал над ней, подмигивая Костику, как приятелю, который  - сам взрослый мужик и все понимает.
        После этого было очень стыдно вернуться вместе с отцом домой, к матери. Костик чувствовал себя предателем. Когда родители вскоре развелись, Костик вздохнул с облегчением.
         Пять университетских лет он прожил с матерью вдвоем, не считая тех, довольно, впрочем, частых случаев, когда после шумных посиделок у них оставались ночевать один – два его приятеля, а иногда и приятель с девчонкой.
          То, что их с матерью квартира стала постоянным местом студенческих пирушек, получилось как-то само собой. И не то, чтобы Костик  был такой уж гуляка и любитель выпить. В  школьные годы он считался в классе «ботаном» - учился отлично - это ему всегда было легко. Плюс музыкальная школа, плюс английский – некогда было с пацанами болтаться. Девчонки в классе тоже  внимания не обращали:  худой до смешного, длинный, сутулый,  с детским лицом:  челочка, пухлые губы.
         В университете  его увлечение поп музыкой и почти всегда свободная квартира  неожиданно для него самого сделали его привлекательным «кадром». В компании, после пары «дринков», сидя за пианино, лихо распевая  битловские песенки и балагуря на смеси английского с русским матерным, Костик чувствовал себя другим человеком: забойным парнем чуть ли не из самого Ливерпуля. К пятому курсу приятели их квартиру воспринимали уже почти как кабак и  называли так: «Русановский наблюдателиат».
        Мать вздыхала, но не ругалась. Тенью заходила в его комнату, как будто забыла там книгу или очки – проверяла все-таки, все ли  прилично. Однажды, увидев в углу батарею пустых бутылок, тихо охнула:
- Неужели вы все это выпили?
- Мама, не виноваты же мы, что у нас такая печень, - отшучивался Костик.
Иногда, бравируя перед приятелями, Костик поддевал ее:
-      Вот, мама, ты – работник идеологического фронта, а сын у тебя – пьяница.  Мать вспыхивала румянцем, тихо шелестела:
 -    Костик, не говори глупостей.
Она  никогда не противилась, если кто-то из  друзей оставался на ночь: понимала, что для подгулявших студентов  добираться домой среди ночи -небезопасно.
       Однажды,  - это было, когда он уже учился на четвертом курсе, - мать попросила его:
- Костя, сегодня, пожалуйста, не приглашай  ребят, и приходи, если можно, пораньше. У нас будет гость.
       Костик удивился: гостей у матери не бывало, если не считать тетю Валентину, дальнюю родственницу.  В тот вечер, открыв дверь квартиры, он с удивлением почувствовал запах хорошего, “фирменного” мужского одеколона. И еще чего-то такого крепкого, нездешнего – очень приятный запах. У него смутно мелькнуло в голове: так пахнут иностранцы в “Софии”.
       В комнате, в кресле напротив двери, расположился средних лет мужичок: моложавый и какой-то весь “целый” – ничто в нем не цепляло взгляд. Потом, уже лежа в постели и думая о госте, Костик никак не мог вспомнить,  во что тот был одет.
       Мать, увидев входящего Костика, вскочила,   как-то засуетилась. Гость тоже встал, произнес, протягивая руку:
-    Сергей Владимирович Смирнов,     институтский друг вашей мамы. 
-       Ну что ты, Сережа, говори ему  “ты”.  Правда, Костик?
 -           Конечно.
      Костик улыбнулся  невольно, ему было приятно, что у его “мамусика” такой клевый “кадр”. Он сразу почувствовал, что этот подтянутый и какой-то не совковый  мужичок для матери -  больше, чем просто бывший институтский приятель.
  -  Ну и отлично. Мы ведь с тобой, Костя,    практически коллеги. Мне тоже пришлось поработать переводчиком.
-    Классно, за границей? А в какой стране?
   - Это я когда-нибудь тебе расскажу. А пока ты мне  расскажи, как там  наш КГУ, какие перспективы распределения?
  В тот вечер проговорили далеко за полночь.  Костику как-то сразу стало легко с маминым другом. Смирнов  стал бывать у них и очень скоро Костик убедился, что их с матерью отношения – больше, чем дружба.
   Ему часто хотелось спросить, где Смирнов был раньше, почему ни разу не появлялся у них.  Как-то в разговоре Смирнов оборонил фразу: “В жизни, Костя, лучше поменьше спрашивать. Надо постараться сделать так, чтобы человек сам захотел  все тебе рассказать.“  Вот Костик и не спрашивал.
   А мать – она как будто десять лет с плеч сбросила и стала частенько оставлять Костику записочки на кухонном  столе: “Костя, еда в холодильнике. Поешь. Меня не жди, ночую у  С.В.”
             

6. Из дневника Тимановича.

10. 09. 1976
Начало второго курса. Завтра едем на картошку. Безусловно, это – «лучший» способ освоения языка и культуры. Но выбора нет.
Решил вести дневник. Для пишущего человека это  так же необходимо, как гаммы для музыканта.  В колхозе будет много времени.  Задача: разработать художественные образы  на основе реальных прототипов моих однокурсников.


14.09.1976
За три дня не нашел времени писать. Плохо!
Поселили нас в домах у колхозников. В первый же вечер парни где-то раздобыли спиртное, неудобно было отказываться. Пили что-то дурно пахнущее, очевидно – самогон, ели печеный картофель.  Ну что ж, и такой опыт может быть полезен.  Я предпочел бы конъяк, утку и сигару.
Мы должны собирать не картошку, а хмель.  Оказалось, довольно-таки трудно: объем большой, вес маленький. А  норма засчитывается по весу.
Обстановка довольно веселая, вокруг полно девчонок с филологического.  Многие, как я заметил, строят мне глазки.  Если бы они знали, как мало для меня это значит.


25.09.76
Нет, в колхозе вести дневник невозможно.  Тупая работа, тупая жизнь.
Наконец-то опять цивилизация. Единственный положительный момент – познакомился поближе со своими однокашниками, первый курс  в этом отношении прошел довольно бесплодно.  Несколько барышень уже готовы из-за меня резать себе вены. Примитивные создания. Начал писать большой роман из студенческой жизни.  Главная идея – человеку с мозгами нечего делать в советском вузе.






1.01. 1977

         Первый день Нового года. Возобновляю дневник. На самом деле я пришел к выводу, что нет смысла писать его каждый   день, достаточно фиксировать  основные мысли и события, причем первые гораздо важнее.  Действительно, в чем смысл  записывать события и разговоры, ведь в произведении автор все равно придумывает свои. Однако, некоторые сюжеты из жизни могут пригодиться  для будущих произведений, например,  история с Шуркой Ярцевым: ну надо быть таким лохом, чтобы за каждый  день, и даже за каждую пару прогула приносить справку!  Если уж тебе так повезло достать справки, так распорядись ими с умом!
         Умный человек всегда найдет, как воспользоваться чужой … - ну, не будем обижать друзей.
           В этом году Шурку поселили в общаге в одной комнате с иностранцами.  Отличный канал для фарцы! Хорошо, что я еще в прошлом году установил с ним дружеские отношения.  Сам он не догадается воспользоваться возможностями своих новых соседей.  Да и вкус его… - соответствует месту рождения.


20.02.1977

         Начался новый семестр.  Новые знакомства, новые перспективы. Иностранцы возвращаются  с каникул, самое время раскрутить их  на «бизнес». Вчера говорил с Шуркой, он обещал спросить у соседей по комнате. Вообще, он приятный парень, не зря я с ним подружился.  Конечно, провинциальная неотесанность бьет в глаза, но в нем есть природный шарм, юмор.  Не скрою, мне приятно, что он так внимательно,  с такой  детской непосредственностью, слушает все, что я ему объясняю.  Вчера я согласился стать его «духовным наставником». Вот написал, и сам застеснялся такой высокопарности. И зря. Почему надо принижать свои способности,  хотя бы перед самим собой?


22.02.1977

Шурка оказался довольно расторопным партнером и сегодня уже притаранил из общаги от своего соседа по комнате пару батников (в упаковке!) и обалденные штанцы в клеточку. Не джинсы, конечно, но видно, что фирма! Брючата я примерил  просто из интереса, оказались – точно на меня!  Пока что подожду их сдавать, можно и самому поносить. Выстирал, выгладил – как новенькие.  В воскресенье схожу на «точку»,  попробую толкнуть батники.
Конечно, самое выгодное дело – пласты, но где их взять! Ничего, начнем с малого.
Дал Шурке взаймы с выплатой по 10 – до июня.

10.03.77

Время летит с бешеной скоростью.
Бедный мой дневничок, твои страницы остаются девственными.
Чего нельзя сказать о…
Не буду уподобляться свиноподобным жлобам, смакующим подробности.
Это произошло 8 марта, после вечеринки в общаге, с Раечкой, на которую я произвел впечатление еще в колхозе.
Два слова о ней: она не красавица, но все при ней: хороший рост, грудь, хотя руки и ноги крупноваты.  Какая-то проблема с прической: волосы всегда как будто не промыты.  Однако она из «наших», это – плюс.  Я, конечно, не могу связывать с ней серьезные планы, но почему бы и не провести приятно время, тем более, что она сама к этому стремится. 
    В последнее время мне удалось провернуть несколько выгодных дел,  используя Шуркиных соседей по общаге. Но по-настоящему на этом не заработаешь.
   Мой роман продвигается и обрастает новыми  героями и событиями. Кстати, опыт с Раечкой оказался полезен.  Я сознаю, что без любовной интриги роман не будет привлекателен для широкого читателя, и буквально вынужден описывать постельные сцены в ущерб настоящей литературе. Что ж, приходится поступаться своими эстетическими ценностями в угоду толпе.


20.03.77. Воскресенье

Вопрос: кто же  я такой в глазах окружающих? То, что  я  совсем не тот, каким сам себе кажусь, (кстати, каким?) – в том нет сомнений. Но велика ли разница?  Страстно хочется иметь какое-то весомое преимущество над другими.
Посмотрел фильм «Доктор Француаза Гайан». Не сказал бы, что фильм слаб, но в общем – старо.  Читал «Алую зарю». Чувствую, что вещь сильна, даже вижу, в чем, но детально обдумывать не хочется, не волнует.
Завтра понедельник, значит – опять военка. Тупо, тупо.



22.03. 77. Вторник.
Вчера после военки увиделся с Мишей, поехал  к нему, чтобы получить бабки с клиента, но тот не явился. Пришли еще чуваки с телками, взяли вина, вмазали. Кстати, там была и Таня, которая уже порядочно мне надоела. Эти ребята еще долго будут находиться в  инфантильном экстазе дружелюбия. Претит мне уже врать, сколько можно.


15.05.1977
Mierda! Похоже, Р. оказалась не такой уж простушкой и пытается поймать меня на крючок.  Пока не знаю, как с этим быть.  Жениться на третьем курсе? Я сам себя буду презирать! Да и не такую женщину я вижу рядом с собой.
Мне нужна женщина-вамп, блондинка с дерзким взглядом и характером тигрицы, которая бы рядом со мной превращалась в ласкового котенка.  Конечно, даже за такой я не буду бегать и позволять вытирать об себя ноги,  как это делает мой приятель Костик.  Кстати, она могла бы мне подойти, но я, конечно, не подам вида. Она должна сама сделать первый шаг.
   А с Раечкой – это еще надо проверить. В крайнем случае, предложу ей денег.  Сейчас за деньги найти грамотного врача и договориться насчет укола – не проблема.  Конечно, глупо тратить таким образом с трудом заработанные деньги, но – свобода дороже!



7. Распределение.

       Время к концу пятого курса полетело стремительно. Без пяти выпускники – переводчики уже не замечали весны, не заводили новых знакомств  с умопомрачительными майскими девчонками.
Распределение - это слово выросло в огромный транспарант перед внутренним взором каждого. Большинство ребят примерно предполагали, куда отправятся работать. Но по-прежнему было непонятно, кому достанется самый  лакомый  кусок –  распределение  за границу «по военке».
        После четырех лет  занятий на военной кафедре, обязательных для всех переводчиков, все они формально получали звание лейтенантов-штабистов. Но фактически отслужить срочную службу в армии, хоть и в звании лейтенанта, каждый  был все равно обязан. То есть хочешь – не хочешь, а два года Родине отдай. Чаще всего выпускник начинал работать,  но в ближайший военный призыв  получал повестку из военкомата: явиться  для прохождения двухлетней срочной службы. А там уж, хоть и лейтенантом, но послать  могли в любую тьмутаракань. 
  Вот и считай: профессия побоку,  деньги – лейтенантский оклад с вычетом за бездетность и квартиру – мизерные,  личной жизни – никакой.
       Если же приходила разнарядка из ГУКа – Главного Управления по Кадрам – это значило, что переводчик будет работать по-настоящему с  языком,  за границей, обслуживать наших «военсоветников» в какой-нибудь  стране соцлагеря. Зарплата шла  почти в валюте: чеки внешпосылторга. С ними открывался доступ в сказочные, недоступные для простых советских граждан оазисы дефицита – валютные «Березки».
       Не стоило сбрасывать со счетов и то, что, поработав  за границей, переводчик имел больше перспектив устроиться на престижную работу в Союзе.
       В испанской группе все с замиранием сердца  ждали приезда комиссии из ГУКа – Главного Управления по Кадрам.
Однажды староста группы объявил, что завтра занятий не будет и  все должны явиться на военную кафедру  для собеседования.
       Ярцев, трясясь в троллейбусе – военный корпус располагался особняком, вдали от  главного здания Университета, -  не только не волновался, но даже и не думал о предстоящем собеседовании. Ему на загранку надеяться не приходится. Связей – ноль,  да еще отчисление из комсомола на первом курсе… Конечно, потом восстановили, но в личном деле все есть.
       Скорее всего, поедут они с Кирюхой в Москву, к ее предкам. По беременности жены ему светит добиться свободного распределения. Он уже написал заявление в деканат и ему, вроде бы, не должны отказать.
       В аудиторию, где заседала комиссия из Москвы, вызывали по одному. Ярцев, войдя, представился по военной форме, как учили. За столом трое: два «гриба» с седыми ежиками и округлыми животиками – майор и подполковник – в военной форме. Один – в штатском, молодой, но как будто после трехдневного похмелья: глаза мутные, желтоватые, под глазами мешки, цвет лица тоже – вроде загорелый, но с желтизной. Тогда будущим переводчикам было еще невдомек, что эта желтизна – неизбежный след тропиков.  Начали задавать вопросы, самые обычные, анкетные. Неожиданно молодой заговорил по-испански, спросил про тему дипломной работы, попросил кратко изложить основные тезисы. Испанский его казался совсем не таким, как их учили в университете, но Ярцев не растерялся, отвечал спокойно, обстоятельно. Для него по-испански с понимающим человеком поговорить – это было в кайф. Молодой кивнул, что-то быстро записал.
Один из пожилых, тот, что сидел в центре, спросил:
- Ну что, товарищ Ярцев, в Мозамбик готовы ехать?
- Извините, товарищ подполковник, я – испанист.
- Ну так что ж, что испанист.  Смотри-ка – он повернулся к майору – испанист он!  А если Родина прикажет, сможешь с португальским работать?
- Так точно, товарищ подполковник.
Ярцев отрубил ответ на автомате, не успев подумать. Это «так точно»  просто въелось за годы учебы на «военке».
- Ну! Вот это кадр! – засмеялся подполковник. А то что это, мямлят: «учили, не учили…» Свободен. Давайте следующего.
      Ярцев вышел на лестницу покурить. Какой Мозамбик? Вроде про Кубу шла речь?  А что, если и вправду в Мозамбик пошлют? Там партизаны, война. Наши, вроде, официально в военных  действиях не участвуют,  но что у нас значит «официально»! Да и – как работать с португальским? Он этот португальский всего пару раз слышал, да и то – в карнавальных песенках, в общаге на дискотеке крутили.
        Наконец всех пригласили войти в аудиторию. Подполковник встал и объявил:
        - Товарищи курсанты.  По результатам представления военной кафедры Киевского Госуниверситета,  а также настоящего  собеседования, в распоряжение Главного Управления по Кадрам  командируются курсанты: Тиманович Борис Яковлевич, Каретник Константин Вадимович и Ярцев Александр Сергеевич. Вышеназванные имеют явиться в расположение части 25 августа сего года. Вольно. Все свободны.








8.  Москва - Мапуту

       В Москве, в учебке ГУКа переводчики Каретник, Тиманович и Ярцев, направленные на работу в Мозамбик, получили новенькие загранпаспорта и проездные документы. Позади неделя занятий, инструктаж, медосмотр,  выездная комиссия райкома партии. В группе  шесть  человек, трое  из Киевского университета и трое «ускоренников» из военного института иностранных языков.
Эти – совсем дети, лет по девятнадцать - двадцать. После поступления в ВИИЯ и  трехмесячных  армейских лагерей, они прошли так называемые «ускоренные» курсы  языка и – вперед и с песней – «к месту службы в расположение ограниченного контингента Советских войск в дружественных странах народной демократии».
 За неделю в учебке москвичи и киевляне попритерлись, и тем и другим было что рассказать и что послушать. Киевляне – постарше, пообразованнее, зато москвичи – понахальнее,  и в отношении загранки – поопытнее.  В их институте заграничные командировки – дело обычное. Они рассказывали, что брать с собой, чтобы там, в Африке, «толкнуть» местным:
- Чувачки, зонты складные, утюги,       радиоприемники идут хорошо, но брать их не стоит, – Андрюха Лебедев, ускоренник, - молодой, спортивный на вид, голубоглазый, с непослушной соломенной челкой - перед загранкой ускоренникам позволялось месяц не стричься - сам ехал первый раз, но говорил, как бывалый  переводяга: 
    - Это все вещи тяжелые, заметные, много не увезешь. Лучше брать что-то мелкое, легкое. Например, берешь лаврушку. Пачка  - 7 копеек, есть в любом  гастрономе.  В чемодан можно рассовать незаметно таких пачек – хоть 50 штук. На месте перефасовываешь в маленькие пакетики по 10 листиков.  На рынке идет по 100 метикал. На это  можно на неделю картошки купить. На рынке, конечно, не в кооперативе. Валюту не тратишь. Или презервативы – тоже хороший товар, и везти можно, сколько хочешь. В случае чего – для себя везу,  вензаболеваний  боюсь.
 - Ну, это ты загнул, - перебил  Миша Лионов, - чему ты их учишь! Ты таможне будешь     рассказывать, что собираешься несанкционированные связи иметь?!
Киевляне никак не могли взять в толк, к чему все это.  Москвичи втолковывали:
 -        Да пойми,  мужики. Нам платят чеки. Зачем? Чтобы в Березке покупать. Или приедешь в Союз, сдашь чеки один к трем – все, ты в ажуре! Год – за три!  А там жрать надо? Где хаванину брать? На это для совзагранработников есть при торгпредстве кооператив. Все продукты – за валюту.  В Союзе мясо – 2 рубля кило, а там – 4 доллара.  И все так. Да если ты в кооперативе будешь отовариваться, у тебя не то, что домой привезти, но и там на жратву не хватит! Другое дело – на рынке.
             Киевляне призадумались. Ничего себе – цены!
-  Ну а если на рынке настолько все дешевле, кто  же тогда в кооператив этот ходит?
-  Да все ходят, старичок! И ты пойдешь. Там на каждого списочек открыт, и твой старший группы  каждую неделю проверяет, что ты взял, как питался.  Ничего не брал? На рынок ходил? А известно тебе, что рынок – не место для советского человека? И тебя, как тютю – в 24 часа на Родину. Конечно, мы Родины не боимся, и все это – формально. В основном они сквозь пальцы смотрят, сами так живут. Но совсем ничего не брать нельзя – заметут.
 - Прикид хороший тоже идет, - заметил   Лионов. Джинсы, батники, если есть, берите с собой, но там не трепите по-пустому. Перед отъездом сдадите местным, купите маски из черного дерева, малахит. Потом здесь, в Союзе, сделаете своему  направленцу подарочек, он вам в следующую командировку хорошую страну подберет.
              Для ребят из Киева все это было в новость.
-  Ребята, вы здесь все знаете, может вы словарь португальский поможете достать? – Шурка Ярцев беспокоился, как они, испанисты, станут работать с португальским. На это Андрюха  засмеялся,  хлопнул Ярцева по плечу:
- Ты – военный переводчик! Зачем тебе словарь? Тебе нужны только три глагола: organizar, normalizar, neutralizar. Ну и еще quanto e?
- Знаешь, Андрюха, это тебе нужны три глагола. Я профессионал вообще-то.
- Это ты сейчас профессионал. Ты, наверное, когда на языке говоришь, еще и о произношении заботишься! Не переживай, армия тебя избавит от этих проблем. Это сейчас вы все много знаете. А в конце командировки будете знать ровно столько, сколько Родина прикажет.



Приближался срок вылета. Ярцев нервничал: Кира дохаживала последние дни беременности. Они надеялись, что она родит до его отъезда, что он хоть увидит младенца, узнает кто – сынок или дочка. А она все не рожала. Врач в женской консультации  посмеивалась:
- Ничего, мамаша, как созреет, так и появится, ждите, осталось чуть-чуть.  В любой момент может начаться.
А в учебке  ГУКа Ярцева каждое утро встречали дружным ржанием:
- Ну, ты родил?
Наконец наступил день, когда куратор их группы, или, как его еще называли, направленец, объявил даты вылета:
- Ярцев, Лебедев, Бутник  летят 4 сентября. Ярцев направляется  в учебный центр в провинции Замбези.  За ним оттуда пятого прилетит вертолет. Остальные двое из этой группы остаются в Мапуту до дальнейшего распоряжения. Назначение получат на месте. Каретник, Лионов и Тиманович вылетают 11 сентября. Каретник и Тиманович, как выпускники университета, направляются в распоряжение групп советских военных  преподавателей в военных  училищах: Каретник -  в город Иньямбане, 12 сентября за ним в Мапуту пришлют машину. Тиманович едет работать в военное училище на севере, в Нампуле. Лионов поступает в распоряжение Советской военной миссии в Мапуту. Вопросы?
Ярцев поднял руку:
-  Разрешите обратиться.
-  Разрешаю.
-    У меня жена должна на днях родить. Прошу неделю отсрочки.
- Лейтенант Ярцев, вы в армии.  Служба  не может зависеть от того, когда  вашей жене вздумается рожать, – голос куратора зазвенел командирским металлом, но неожиданно смягчился:
-    Когда ждете-то?
 -   Да в любой момент, врач говорит. Уже все сроки прошли! Пожалуйста, товарищ подполковник, ну хоть на неделю!
- Ничего не могу, Ярцев. Уже сообщили по месту службы, командование по нашей просьбе вертолет за вами посылает. Вертолет! Понимаете вы это?
- Разрешите обратиться, - поднял руку Костя Каретник.
- Разрешаю, лейтенант Каретник. – У вас тоже жена рожает?
- Никак нет.  Разрешите мне вместо Ярцева вылететь  4-го, а он вместо меня 11-го? Он – тоже выпускник университета, и лекции переводил, у него опыт есть. Ярцев благодарно глянул на Костика: «Спасибо, друг».
- Где он переводил лекции, почему в личном деле не указано?
- Я хотел сказать, экскурсии, товарищ подполковник, это почти что лекции, похоже.
- В армии, лейтенант Каретник, «почти» не считается. Что ж, думаю, мы  сможем решить вопрос положительно.  Вот я исправляю в списке на проездные, получайте на 4-е, товарищ Каретник.  А с тебя,  Ярцев,  стакан,  - неожиданно подмигнул подполковник.

               

Кира отходила беременность так, как будто ее и не было. Единственный раз, еще в самом начале, почувствовала приступ токсикоза. Сдавала сессию, оформляла в деканате академический отпуск, паковала вещи для переезда в Подмосковье, к родителям. Однажды в троллейбусе, уже перед самым их отъездом из Киева, какая-то бабулька приблизилась к ней и тихонько сказала: сыночка носишь. А Кира и сама знала, что будет сынок. Слышала она про какие-то диковиные аппараты, импортные, конечно, которые, вроде бы,  еще до родов показывали, кто родится – мальчик или девочка. Кира не очень-то верила таким сказкам.  Да и не нужно ей это было. Она с самого первого месяца знала: сыночек.
К концу августа, уже в доме родителей, она почувствовала, что их с мужем отношения изменились. Они стали ближе, роднее. Лихорадочная влюбленность уступила место  чувству спокойному, глубокому.
  О приближающейся разлуке она как будто и не помнила, вся была внутри себя, и муж тоже как будто был внутри нее.  Они, конечно, говорили о предстоящем его отъезде, собирали вещи,  -  и в то же время она не чувствовала этого, как будто  разлука не имела отношения к их реальной жизни.
          За три дня до назначенной даты отъезда  к ним приехали его родители. Кира знала, но в то же время как будто не понимала, что они приехали, чтобы проводить его. Она знала, что  полусобранные чемоданы, рассованные под столами и по углам по всей квартире  - это для него,   но не  сознавала  и этого. Ее внутренняя, сосредоточенная на них троих – она, муж и сын – жизнь не допускала в себя ничего, что могло бы ее нарушить. Её существо как будто стало другим: в ней одной все трое -  она, муж и сын.
          Однажды ночью Кира поняла, что время пришло. Она видела суету вокруг себя: чьи-то руки натягивали на нее одежду, теплый халат, пальто; видела себя, спускающейся по лестнице.  Кто-то поддерживал ее под руку, потом видела себя в машине скорой помощи. Видела как будто со стороны, и не понимала.  Боли она тоже  не осознавала. Позже, когда осталась одна на больничной койке, пришла боль, и потом боль все росла, росла, не отпуская ни на мгновение до самого разрешения.

               

На следующее утро после рождения сына  Ярцев приехал в аэропорт. Он почти опоздал. Мишка Лионов, блестя очками и  намечающимися залысинами,  сунул ему полузаполненные декларации:
- Чего опаздываешь? Мы уже заполнили тебе, впиши только номер паспорта. Пошли скорее, вон Тиманович   в очереди на таможню стоит.
  Когда прошли таможню и сдали багаж, уже перед самым паспортным контролем,  вдруг появился их куратор:
- Ну как, Ярцев, ты родил?
- Так точно, товарищ подполковник. Сын!
- Ну, молодец. Не зря хоть твой дружок… Информацию о своих, что четвертого вылетели, получили?
- Никак нет! А как они, нормально долетели?
- Да долететь-то долетели… Ну ладно, там узнаете. Счастливого полета, товарищи лейтенанты, - в голосе его появилась официальная твердость.
- Помните о важности задачи, поставленной перед вами Родиной, высоко несите…- он вдруг запнулся, смешался и закончил совсем по-свойски: - Вобщем, счастливо, пацаны, возвращайтесь.





Первый международный полет произвел впечатление на  новоиспеченных лейтенантов. «Заграница»  началась с аэропорта – новенький, только что открытый к Олимпиаде аэропорт «Шереметьево 2»  блистал  автоматическими раздвижными  панелями дверей - просто подходишь, и они сами открываются! – овевал прохладой кондиционеров, а главное – благоухал  настоящими французскими духами! 
    Полет продолжался почти сутки, с посадками в Каире, Джибути и Дар- Эс-Саламе. В самолете еда, вино, сигареты! После Джибути  на  аэрофолотовском подносике с едой оказались даже бананы! Бананы! Вот это роскошь!  Летишь – как в ресторане. Переводчики даже не успели устать от полета.       
  В Мапуту прилетели на следующее утро. Открылась  дверь самолета и – вот он, первый глоток мозамбикского  воздуха. Ярцеву показалось, что он не вдохнул, а  глотнул: воздух был  плотный, очень влажный и густо   пропитанный резким запахом  чего-то растительного и пряного,  как пар над кастрюлей, когда делают ингаляцию с эвкалиптом.
  Встречал их молодой парень, Эдик,  переводчик военной миссии.  Было странно, что он приехал за ними  на родном советском «Рафике» голубого цвета. Потом они узнали, что почти все автомобили  в молодой народной республике – советского производства и в большинстве своем – армейские: командирские «Газики»,  защитного цвета  санитарные «Уазики» и огромные грузовики с брезентовым тентом – ГАЗ 66. По дороге из аэропорта жадно смотрели в окна автобуса, выхватывая глазами все самое необычное:  проходили чернокожие тетки, обернутые  не то в скатерть, не то в  покрывало, с тюками на головах и привязанными за спинами детьми. Догадаться, что это дети, можно было только по торчащей  из тряпки продолговатой головенке. Вдоль по тротуару полз  на четвереньках  человек – худющий, с иссушенными и задранными врастопырку голенями и босыми ступнями. В ответ на испуганный вопрос «Что это с ним?» Эдик небрежно бросил:
- Полиомиелит. Здесь таких полно.
Странно было и то, что ехали по левой стороне дороги. Кто-то из переводчиков вдруг крикнул:
 - Смотрите, смотрите, «Калинка»! - Над стеклянной витриной кафе  светилась надпись латинскими буквами: ‘KALINKA’.
  Эдик привез их на симпатичную улицу, всю утопающую  в ярких каскадах цветов малинового цвета. На четырехэтажном здании, перед которым они остановились, блестел латунный номер: 49.
- Вот, мужики, - сказал  Эдик, - здесь пока будете,  найдете Владимира Ильича.  Это – комендант «сорокдевятки», он  вас поселит, а пока идите  в столовку, сейчас как раз обед. Ярцев спросил о  ребятах, которые  прилетели  неделю назад, но опять ничего узнать не удалось.  Эдик как-то заторопился:
- Извини,  старый, дел по горло, потом. А кстати, ты иди обедай скорее, за тобой уже машина пришла из Иньямбане. Смотри, увезут, и поесть на халяву не успеешь.
        Сорок девятый дом – известное на весь Мозамбик  общежитие  военных переводчиков.  Многие из тех, кто служил в Мапуту, жили здесь постоянно, другие приезжали на день-два в командировку из провинций: получить почту, закупить  на группу продукты  в кооперативе. Пока обстановка в стране была спокойная, такие командировки были обычным делом. Но бывало и такое, что гражданская война вспыхивала с новой силой, и целые провинции оказывались отрезанными от столицы.  Тогда совзагранработники месяцами не получали почты и вынуждены были выживать на  местном – очень скудном – продовольствии.
  Столовой в сорок девятом доме оказалась большая комната с длинным широким столом в центре.  За столом уже сидело несколько человек.
Поздоровались, обменялись именами.
 - Садитесь, ребята, сейчас подадут, - сказал плотный лысоватый дядька и коротко крикнул что-то по-португальски. Это и был Владимир Ильич. Именем своим он немного бравировал, может быть именно потому, что переводчики не упускали возможности над ним подшутить. Перед ним уже стояли две большие плоские тарелки: одна с горой риса, другая с несколькими сильно зажареными целыми рыбинами,  каждая – чуть длинее ладони. От рыбы шел резкий, но довольно аппетитный запах.
         Ярцев подумал с тоской: «Ну вот что он сказал? Ничего не понял! Как работать буду?»
  Из боковой двери вышел африканец в камуфляже с высоко засученными рукавами. В руках у него был поднос, густо уставленный высокими стаканами толстого стекла  и коричневыми бутылочками.
- Вот,  ребята,  пробуйте пиво,  - пригласил  Владимир Ильич. - Да не стесняйтесь, ministerio paga (платит министерство). А кстати, кто из вас Ярцев? Тебя уже с утра водитель из  Иньямбане дожидается. Так что ты ешь  и – вперед.
Саша уехал в Иньямбане так и не узнав ничего про вылетевшего вместо него неделю назад Костика.



9. Счастливый Костик

  Несколько недель после  выпуска, перед отъездом в Москву были самыми счастливыми в жизни Костика. Все складывалось  отлично. Мамусик  с появлением в ее жизни Смирнова помолодела, ожила. Из суховатой серой мышки в бесформенном райкомовском костюме превратилась  почти в  девушку. Костик ее не узнавал.  В доме появились массажеры, щипцы для завивки,  баночки, бутылочки с кремами и целый ворох всяких шарфиков, курточек, шляпок, сумочек. Она даже говорить стала по-другому, в голосе появились грудные звуки, интонации какие-то, одним словом – чудеса.  Он не удивился, когда мама с робкой улыбкой  спросила его:
-   Костя, ты не обидишься, если я перееду к Сергею         Владимировичу?
  Конечно, он не обидится! Молодец, мамусик! Теперь он сможет, наконец, устроить свою  жизнь. Они с Лелькой женаты уже несколько месяцев, а живут все еще в разных квартирах. Лёлька не раз говорила, что вместе с матерью жить не будет:  в доме должна быть одна хозяйка.
Все вышло прекрасно. Они с Лёлькой стали жить по-настоящему вместе.  Это было так ново, по-взрослому, что Костику совсем не хотелось  прежних пирушек с друзьями. 
  Он с удовольствием делал простые домашние дела, ходил за  продуктами  и даже пытался готовить. Лёлька бывала дома редко.  Ей удалось сразу после выпуска устроиться на  работу в Интурист и она, как говорится, «рвала когти» - старалась зарекомендовать себя с первых дней наилучшим образом.  И все равно, в эти несколько недель их жизнь была так похожа на настоящую семейную.
 На вокзале, когда пришло время прощаться, он вдруг подумал, что они расстаются навсегда. Ему стало страшно. Как в детстве, когда сам себе придумывал, что за спиной стоит кто-то огромный, безобразный, - и по спине начинали ползти холодные мурашки.
         Неделя в учебке ГУКа в Москве показалась тоскливо бессмысленной:  опять, как уже было в Киеве, многословные  объяснения правил поведения за границей, опять абсурдные собеседования: райкомовские, горкомовские. Надоевшая до тошноты «промывка мозгов». Он чувствовал так: скорее бы уехать, скорее бы  отработать обязательные два года,  скорее бы вернуться  домой, к нормальной жизни, к Лельке.
  Когда куратор назвал даты вылета, он предложил поменяться с Сашкой Ярцевым не потому, что у того жена рожала, - ему хотелось скорее уехать. Чтобы скорее вернуться. Новые впечатления, перелет,  Мапуту, новые знакомые в    сорок девятом доме - все это как будто подстегнуло время, приглушило томительную разлуку.
  В Мапуту пришлось задержаться: самолет на Бейру, где он должен был пересесть на вертолет, пришел только через два дня.  Костик обедал, когда в столовую заглянул комендант Владимир Ильич:
- Каретник, беги вниз, там машина идет в миссию.
- А зачем мне в миссию? Я не собирался.
- Говорят тебе, беги бегом. Там ребята из Бейры прилетели, разыщешь их, узнаешь, когда летите. Ну и договорись, чтобы заехали за тобой. Они за тобой бегать не будут. Сейчас не улетишь – застрянешь в Мапуту на месяц, так начальство тебя взует по первое число.
- Как же они без меня улетят, если они за мной прилетели?
- За тобой? Ну ты, сынок, смешной. Кто станет из-за тебя одного  людей гонять! Они летят геологов искать, а тебя  заодно захватят.

В начале восьмидесятых годов в странах, известных у нас как «страны народной демократии»,  работало множество самых разных специалистов из СССР. Советский Союз и Соединенные Штаты всеми силами старались  захватить и удержать за собой сферы влияния в мире, и бывшие колонии были настоящими и далеко не всегда холодными полями сражений «холодной» войны.
  Как говорят: нет худа без добра. В тени большой политики маленькие люди  решали свои насущные проблемы: африканские пацаны ехали  в Союз, на Кубу, в Болгарию получать бесплатное образование. В затерянные  в саванне поселения приезжали настоящие врачи: кубинские, советские. Проводили вакцинации,  спасали от малярии, холеры, полиомиелита.
  В Африку ехали работать строители, механики, летчики, рыбаки, преподаватели, врачи, геодезисты, геологи, - трудно сказать, людей каких специальностей там не было. Для советского человека попасть работать в Африку – это была удача. Два-три года работы по контракту давали возможность заработать столько,  сколько рядовой специалист мог заработать дома за десять  лет. Конечно, приходилось трудиться  в отрыве от семьи, в тяжелейших, часто опасных условиях, но это никого не останавливало, люди буквально «лезли из кожи вон», чтобы получить заграничный контракт.
  В Мозамбике геологи работали на севере страны, в провинции Замбези. Искали танталовые руды, природный газ. Было несколько больших групп, сменами работавших в палаточных лагерях, или, как они говорили, в поле.  В августе 1980 года Советскому посольству стало известно, что одна из групп захвачена вооруженной бандой, одной из тех, что называли себя  МНС (Мозамбикское  Национальное Сопротивление).
  В захваченной группе было 25 человек,  двое были найдены убитыми  в разгромленном лагере.  Судьба остальных оставалась неизвестна. Предполагали, что их взяли в заложники, и что бандиты из МНС выйдут на контакт с властями с предложением об обмене пленными, или используют пленников для какого-то политического хода.  Однако, прошло несколько недель, а об исчезнувших людях не было никаких сведений. Уже несколько раз посылали вертолет на поиски геологов.
 

Военная миссия для «военспецов» - все равно, что посольство для гражданских.  Почти своя страна. Располагалась она в бывшей гостинице: главное нарядное здание  с широкой лестницей и колоннами,  вокруг -  несколько  небольших корпусов, обширная территория с волейбольной и теннисной площадками, с открытым – под навесом - кинотеатром, где по вечерам крутили советские фильмы, кроме того  «распредпункт» -  магазин, где можно было по безналичке, под запись, купить «наши» продукты. Был и «красный уголок» - специально отведенная комната,  где можно было посмотреть «наши» газеты недельной давности (Аэрофлот летал раз в неделю).  Здесь же получали почту, раз в неделю принимал советский врач и по пятницам проходила обязательная для всех, кто оказался в данный момент в Мапуту, «политинформация».
  Костик забежал в красный уголок, просмотрел неразобранные конверты и тут же подумал: «Вот дурак. Сам же прилетел последним рейсом. Какие могут быть письма!» Глянул мельком на афишу.  Сегодня вечером опять Рязановский «Гараж» - все уже видели, а все равно каждый раз - полный зал.
Выходя из Красного уголка, увидел Эдика. Эдик встречал  в аэропорту  всех военных, прилетавших в Мапуту, это входило в его служебные обязанности.  Все знали его и он знал всех. Эдик проводил Костю  в комнату, где остановились приехавшие из Нампулы.
- Вот ваш новый переводчик, Костя, из Киева.
Обменялись рукопожатиями.  Их было трое : два летчика, оба лет по 30-35, Толя и Семен, и довольно немолодой уже мужичок, назвавший себя по фамилии: Кулагин. Никто из них не был похож на военных:  обычные брюки, обычные рубашки в клеточку  с коротким рукавом, не слишком отглаженные. Легкий  запашок пота, заметно запущенная стрижка. Толя и Семен сидели напротив друг друга  на узких панцирных кроватях.  На тумбочке между ними стояло несколько бутылок пива, на газете разложена вобла.  Кулагин стоял у стола, заставленного консервными банками, бумажными пакетами, упаковками  с печеньем, вермишелью, гречкой.  С ним рядом на стуле – большая картонная коробка, куда он укладывал продукты.
-       Ну как, все купили?  Письма получили? Когда летите? Ого, откуда вобла? Борисыч, что это у тебя за коробка, где ты ее откопал? – Эдик был на «ты» со всеми, кроме непосредственного начальства. – Она же развалится сразу. Погоди, не пакуй, я тебе вечером хорошую крепкую тару притараню.
- Ну,  Эдик, ты трещотка, - усмехнулся Кулагин. -  Не хуже моей Нины Павловны.  Сыру  вот не досталось,  не знаю, как и покажусь. В прошлом месяце наши бабы чуть не подрались, когда сыр делили.
  Семен подвинулся на кровати ближе к подушке, хлопнул ладонью рядом с собой :
-    Садитесь, ребята, примите по пивку.
-    О, это мне полезно!  - Эдик  даже зажмурился от предвкушаемого удовольствия.  – От пива толстеют!
-      Какая ж в этом польза? – Кулагин похлопал себя по округлому брюшку.
-   Тебе, Борисыч, не понять.  А вот мы с Костей ложимся в ванну и всплываем!
-    Что, прямо вдвоем? – все компания дружно заржала.
-     Это вас не касается! – нисколько не смутился Эдик и продолжал: -  Ну все, мужики, хорош, напугаете новенького. Видишь, Костя, с кем тебе придется работать?
  Костя про себя подумал: «вроде нормальные мужики, можно работать».
Вылетали на следующее утро. Транспортный АН26 под завязку был забит какими-то ящиками. Летели невысоко, было хорошо видно землю.  Костя  приник к иллюминатору.  Быстро промелькнули городские кварталы, пошли редко разбросанные пригородные поселения с ниточками дорог. Их становилось все меньше. Началась саванна. Невысокие растения: то ли кусты, то ли деревья.  Изредка виднелся одинокий, во все стороны растопыривший короткие толстые пальцы, баобаб.  Желто-серая саванна  вскоре сменилась изумрудными зарослями,  заблестела широкая Лимпопо.
«На широкой Лимпопо
Где гуляет Гипопо» , – вспомнилось Косте.
        В Бейре не задержались, следующим утром едва рассвело, они подъехали к стоящему в стороне от основной полосы аэродрома вертолету. Раньше Костик никогда даже не видел военного вертолета, не то чтобы летать. Внутри вертолет оказался огромным,  пустым, жестким и очень шумным.  Грохот стоял оглушительный. Кулагин протянул Косте пару наушников. Стало немного потише.
-    Мы покружим немного в одном месте – прокричал Кулагин Косте. Может, увидим кого.
-       А если найдем, садиться будем?
-       Вряд ли найдем,  это так… Скорее всего им уже не поможешь.
Вертолет взлетел.

Они летели на Северо-Запад. Вскоре по наклону вертолета стало понятно, что он описывает широкую окружность. Костя заметил мелькнувший среди зарослей изгиб земляной дороги, она  была ярко-оранжевой.  Костя вспомнил: красная почва. Читал. Через некоторое время увидел опять тот же изгиб.  На дороге появились человеческие фигурки. Костя почувствовал, что вертолет стал резко снижаться и тут же,   немного в стороне от дороги, стали  видны яркие вспышки. Он не понял, что это, привстал и наклонился к окну, пытаясь увидеть, что там, под брюхом вертолета.   Вдруг вертолет  сильно подбросило.  В наушниках раздался рвущийся матерный крик.  Вертолет опять сильно подбросило. Костю швырнуло к противоположному борту, его голова со всего размаху ударилась о металлическую стойку.  В глазах ослепительно вспыхнуло.



   10. Страницы из дневника Тимановича.

24.09.80
Вот и опять мы с тобой встретились, мой дневничок. Долго же ты пролежал  в дальнем ящике моего стола, дожидаясь своего часа. Что ж, на ближайшие два года ты, пожалуй, будешь моим единственным собеседником. Думаю, уж теперь-то  ты не будешь обделен вниманием хозина. Чем еще заполнить бесконечные вечера в этой  беспросветной африканской глуши?
      Кратко вспомню события  трех минувших лет. C Р.  тогда все получилось лучше, чем я мог предполагать. Денег она не взяла, но в сентябре явилась на третий курс, стало быть, умница, решила проблему сама. То, что проблема все-таки была, я узнал из надежных источников.  Кто бы тогда знал, что это был не конец, а только начало нашей истории.
Но – все по  порядку. Мои бизнес-проекты имели неожиданные и, как мне тогда показалось, катастрофические последствия. Однако, со временем стало ясно, что все не так уж плохо.
 В один из дней,  после удачного посещения «точки», ко мне подошел человек и спросил, не могу ли я достать кое-что для него. Мы разговорились. Конечно, я не хотел иметь дела с совершенно незнакомым человеком. Но он предложил очень хорошую цену. Я не устоял.  Теперь я понимаю, как я был наивен. Сделка оказалась предлогом для шантажа. Меня охватила паника, пришлось пойти на все его условия. Тогда я был очень подавлен, но в последствии оказалось,  что в этом нет ничего особенного.  Я помогал ему до пятого курса, и за все время НН не потребовал от меня ничего такого,  что бы заставило меня устыдиться. Он сразу предупредил, что я не должен вести никаких записей, вот тогда и пришлось отказаться и от дневника, и от романа. Как я потом узнал, я был не один такой на нашем курсе.
    НН обещал помочь с работой после окончания университета.  Надо отдать должное, обещание было выполнено. Когда стало известно, что есть возможность попасть по военке за границу, я сам проявил инициативу и  связался с НН.  Это было уже на пятом курсе.  Он обещал помочь, но сразу предупредил, что надо жениться.
    Тогда я подумал о Р.  Возобновить отношения не составило труда, и очень скоро она стала моей женой. Думаю, я сделал правильный выбор. Она хозяйственная, прекрасно готовит, шьет и без ума влюблена в меня.
Собираясь в поездку, я  нашел в дальнем ящике шкафа этот дневничок и решил взять его с собой. Здесь некому совать нос в мои записи.

15.10.1980
Вот уже  почти месяц я в Африке.  Начал привыкать к экзотике, а поначалу все было необычным. Становится все жарче, ночью  еще ничего,  но в 7:30 утра, когда я выхожу на работу из дома, уже припекает так, что ручка двери становится раскаленной.
В квартире, вернее маленьком бунгало, в котором я живу,  есть только холодная вода, но, похоже, нагреватель воды, о котором я задумывался с первых дней, не понадобится.  Вода из-под крана уже сейчас течет теплая.  Что же будет дальше?
В училище, где я работаю, мне выделили денщика, негра. (Кстати, странно: здесь меня предупредили, что это слово считается в Африке неприличным). С ним бывает забавно поговорить. Дитя природы.  Когда я посетовал на отсутствие нагревателя для воды, он сказал:
- Не волнуйтесь, сеньор, вода скоро потеплеет.
- А как же сейчас помыться?  - спросил я, на что он ответил:
- А сейчас мыться не надо. Жары ведь нет, мы не потеем.
Это он погорячился. Он-то потеет. И – воняет! А вообще условия неплохие.  У меня на одного три, хоть и маленькие, комнаты. Холодильник, электроплитка, вентилятор. Мебели, правда, почти нет: кровать, пара  стульев, стол, два сильно потертых кресла. Туалет, душ,  - это все  довольно новое. Надо будет раздобыть в училище хотя бы  письменный стол.  С собой я привез маленький магнитофончик с радиоприемником. Но ловит только местную радиостанцию. Каждое утро я слышу позывные: ”De Rovuma ao Maputo”.  Пару раз прорывалось юаровское радио “Radio 2000”.



20.10.80
Сегодня день рождения Шурки Ярцева.  Хорошо бы поздравить, но как? Мы хоть и рядом, в каких-то 400 км, а  связь как таковая отсутствует. Он, я слышал, тоже в училище, только пограничном.
Договорился с Жозе, моим денщиком, что он два раза в неделю будет приносить мне фрукты с рынка. Платой за это я пообещал ему те тошнотворные консервы, что мне еженедельно выдают в училище.




1.11.80

Африканская жизнь становится рутиной. Утром – умывание почти горячей водой, условный завтрак: галеты, масло, чай. Кстати, чай здесь шикарный, юаровский, называется «5 Roses».
Работа в училище проста и тупа до отвращения – перевод инструкций, которые наши спецы производят для местных. Лекции я пока не переводил, этим занимается второй переводчик, но скоро он уезжает, так что это будет моя работа. Не думаю, что это будет очень интересно.     Тексты лекций,
а также написанный перевод (кто-то из предыдущих переводяг постарался) - не  меняются уже несколько лет. Я работаю в группе из 5 советских военных специалистов.  Четверо читают лекции по военным дисциплинам. Один – старший группы, его зовут В.К.П. – осуществляет общее руководство, пишет отчеты, выпускает стенгазету и ездит в Мапуту при любой возможности.
Ему уже за 50, седоватый, с брюшком, но прямой, с выправкой. Он же у нас и председатель так называемой  “спортивной организации”, членами которой мы все должны быть.  На самом деле это закамуфлированные партийная и комсомольская ячейки. В нем я сразу узнал человека определенной специальности.  Больше всего он опасается провокаций от скрытых врагов.
Остальные члены нашей группы – личности довольно банальные. Вообще наших здесь много,  есть группа врачей, есть моряки, рыбаки, геологи. Пассажирский рейс в Мапуту раз в неделю, так что почта и газеты приходят регулярно.
После работы делать решительно нечего. Я немного гуляю, потом прихожу домой, съедаю приготовленный стараниями Жозе ужин и сажусь за свою главную работу: пишу философский труд.

12.11.80
Жара стала просто навязчивой. Ставлю на ночь бутылку воды в холодильник, чтобы утром умыться прохладной.  Ночью просыпаюсь от того, что простыни становятся мокрыми от пота. Сегодня принимал душ среди ночи. Вентилятор гоняет горячий воздух, но толку от него мало.  Кажется, что голова пухнет от жары. Мыслей нет. Во всем организме только одно желание: прохлады.

17.11-.80
Жозе – довольно полезен. Кроме того, что он готовит, моет посуду, убирает, стирает, гладит, - с ним еще и забавно поговорить.
Вот наш сегодняшний диалог (мы говорим, конечно, по-португальски):
   -      Жозе, ты  что такой мрачный?
- Нет, сеньор, я веселый. Но у меня очень большая проблема.
- Какая же у тебя проблема?
- Семейная, сеньор.
- Разве ты женат?
- Нет, сеньор, мне еще рано жениться.
- Как так, сколько же тебе лет?
- Двадцать шесть, сеньор.
- Разве это – рано?
- Да, сеньор. Вот мои дети вырастут, станут работать, помогут мне накопить на женитьбу.
- Разве у тебя есть дети?
- Трое, сеньор. И скоро будет еще один.
- Как же так, сначала дети, а потом жениться?
- Да, сеньор, у нас так.  Сейчас я коплю, чтобы помочь жениться моему отцу. Нас у него шесть  сыновей. Было восемь, одного взял крокодил, когда он был маленький.  Еще одного взяла малярия. Этого жалко. Он был уже взрослый и работал.  Мы все копим, чтобы отец мог жениться на матери. Нехорошо, сеньор, умирать неженатым.
- Что же он раньше-то не женился на ней?
- Дорого, сеньор. Лобола – выкуп: ее семье, ее деревне и отдельно – шефу племени. Одному столько не заработать.
- Но у тебя же хорошая работа. В чем проблема? Чего ты загрустил?
- Шеф сказал, сеньор мной не доволен. Сеньор жаловался шефу. Если сеньор не доволен, Жозе не получит кабаш на Рождество. Кабаш – это важно. Жозе продаст кабаш на рынке и поможет отцу жениться. (Кабаш – это продуктовый набор, который они получают от училища под Рождество).
- Ну хочешь, я завтра скажу твоему шефу, что я тобой очень доволен?
- Очень хочу, сеньор. Спасибо, сеньор.  А что сеньор подарит Жозе на Рождество?
Вот тут он поставил меня в тупик.  Мне не приходило в голову, что надо что-то ему дарить.
- А что ты хочешь?
- У сеньора есть радио. Оно не говорит на языке сеньора.
Вот такая дипломатия со стороны моего денщика.


18.11.80
Сегодня Жозе меня просто потряс. Под впечатлением вчерашнего разговора и, очевидно, желая усилить шансы получить на рождество радио, он привел ко мне молодую африканку и без всяких обиняков предложил мне воспользоваться ею как женщиной:
- Сеньор, Ана–Мадалена очень хорошая. Сеньор будет доволен. Жозе очень уважает сеньора. Ничего не надо платить.
Пришлось дать ей пачку печенья и выпроводить.  Каково же мне было, когда через полчаса я вышел пройтись и увидел ее сидящей на моем крыльце!  Увидев меня, она стала делать вид, что плачет,  и причитать:
- Сеньору не понравилась Ана-Мадалена. Все будут смеятся над ней! Никто не возьмет ее замуж!
Н что тут делать, как ей объяснить! Я сказал, что она мне очень нравится и что я просто плохо себя чувствую.




19.11.80
Это уже превращается в настоящий  экзотический фарс! Я чувствую себя каким-то Миклухо-Маклаем!
Сегодня, подходя после работы к своему дому,  я увидел  Ану-Мадалену и какого-то подозрительного субъекта, босого, с длинными спутанными патлами и с большим мешком. Они  сидели на земле недалеко от моего крыльца.
Эта дура стала объяснять, что привела мне лекаря, знахаря, который  меня вылечит и  “сеньор  опять будет веселый и бодрый”.
Ну что было делать? Просто международный скандал какой-то! Я ничего не стал ей говорить, вошел в дом и просто наорал на этого кретина Жозе.  Сказал ему, что если я хоть раз еще увижу эту парочку, он не  только не получит радио, но и потеряет свою работу в училище.
В первый раз я увидел, как бледнеют негры. Он стал буквально пепельно-серый  и выбежал вон. Потом долго кланялся и извинялся.



14.12.80
Время летит быстро. Год подходит к концу. Местные как будто с ума посходили, все стараются любой ценой получить как можно больше подарков.
Мой Жозе ревниво и недовольно посматривает на меня, когда я включаю радио, хотя я ему конкретно ничего не обещал.
В нашей маленькой группе произошло забавное происшествие: обокрали дом нашего старшего, ВКП. Залезли не только к нему, но и в другие дома. Очевидно, приближающееся Рождество разогрело аппетиты.  Ничего существенного не взяли: пропали консервы, спиртное, и французские духи «Мажи Нуар». Полиция довольно быстро все обнаружила … в местной тюрьме. Пропавшей едой и выпивкой бойко торговали охранники. Нашлись и духи, вернее, их запах.  Говорят, когда открыли одну из камер, оттуда пахнуло так, что сомнений быть не могло. Наш ВКП стал объяснять полиции (через меня, переводчика), что это очень дорогие духи и он надеется получить от властей компенсацию. Полицейский спросил нашу даму, зачем она привезла в Африку такие дорогие духи, на что она гордо произнесла: «Я жена полковника, я могу себе позволить!»
Мы посмеиваемся над местными, а они, похоже, хохочут над нами. Самое забавное, что воры не ограничились тем, что взяли вещи, но еще и наложили  громадную кучу прямо посреди комнаты!  Бедный ВКП!  Он счел это провокацией против Советского Союза и написал рапорт на имя начальника училища.



 

 11. В плену.

В черной бархатной темноте возникает крошечная, с крупинку соли, точка света. Костик присматривается к ней. Точка начинает расти,  растет очень быстро.  Вот уже свет заливает его всего, становится нестерпимо ярким. Костик видит, что он стоит на вершине чего-то. Что это? Мост. Он стоит на перилах высоченного, громадного моста над водой. Река? Но он не видит берегов. Вода далеко внизу и блестит так ярко, что ломит глаза. 
Вдруг далеко-далеко, прямо под собой, он видит Лельку. Она стоит на крошечном каменном островке. Костик видит, как вода начинает  подниматься, захлестывая  Лёлькины ноги. Ему страшно. Он видит, что вода сейчас смоет Лёльку.  Ему нужно спасти ее. Он прыгает вниз и летит долго-долго, как на парашюте, но со страшной скоростью.  Он чувствует, что все его внутренности, все кишки, печенки и селезенки – подкатывают к горлу и не дают ему дышать.  Лелька уже совсем близко. Он видит, что она смеется. Даже, как будто, хохочет. Вдруг  прямо перед камнем, на котором стоит Лёлька, Костю  что-то переворачивает и он  со всего размаху врезается в камень головой.  В глазах ярко вспыхивает и становится темно.
          В темноте возникает точка света. Она начинает расти, становится все ярче. Свет заливает все кругом. Свет начинает раскачиваться. Костя понимает, что он стоит на огромных качелях. Он раскачивается все выше и выше. Все внутренности подкатывают к горлу.  Вдруг начинается дождь. Костя понимает, что и горло, и все внутри у него пересохло.   Он не стоит, а лежит, и дождь льет сверху. Он открывает рот и начинает жадно хватать воду. Яркий свет тускнеет, становится зеленоватым. Костя вглядывается и видит яркие пятна желтого и зеленого света.  Листья и ветки. Они раскачиваются над ним. Он слышит голос:
- Смотри, кажется очнулся.
- Сказать зверям? Может  остановку сделают.


Листья и ветки перестают качаться. Костя понимает, что он   лежит на земле. Вокруг него - ноги. Он чувствует, что так устал, что нет сил смотреть. Он закрывает глаза.
Когда Костя очнулся, вокруг было темно, он лежал у огня, рядом на земле лежали люди. Костя попытался сесть. В глазах все поплыло, но он справился с головокружением,  огляделся. Вокруг темные кусты, деревья. Поодаль - еще костер, там тоже люди.
- Ну что, парень, ожил? – услышал Костя шёпот.
- Кто вы? Где я? – прохрипел Костя.
- Ты в плену, так же, как и мы. Не шуми, до утра отдохнем. Ты помнишь что-нибудь?
- Кто вы? – еще раз спросил Костя.
- Мы – геологи советские, нас в плен угнали.
  Костя вспомнил: вертолет, вспышка света. Потом  вспомнил:     Мозамбик, военная миссия. Потом вспомнил все.
-   А где летчики, с которыми я летел?
- Где-где. Сбили вас. Тебя одного бандюки притащили. Тебя как звать-то, помнишь, ай нет? Как тебя башкой-то приложило. Болит?
- Костя Каретник.
- Каретник?  А отчество твое как?
- Что вы,  зачем. Костя и все.
- Да, ёх-перетак, не потому. Был у нас один Каретник. В той жизни. Фамилия заметная.
- Вадимыч, - сказал Костя.
- Да ты что, ёх-перетак! Вадим Семеныч Каретник, стало быть, папаша тебе?
- Вы что, отца моего знаете?
- Знавал. Да и тебя видел карапузом, и мать твою встречал. Ну, ёх-перетак, судьба!  Я с твоим папашей столько полей отпахал!
- А как вас зовут?
- Романыч. Семенов, Степан Романыч. ССР меня звали, может слыхал? Тебя как занесло-то сюда?
- Переводчиком приехал.
- Так ты по-ихнему рубишь? Ты не показывай этого  пока. Они – звери.
- Чего они хотят от вас?
- Да хрен-то их поймет.  Таскают по джунглям да издеваются, фашисты. Ты скажи: там, что - ищут нас?
Костя вспомнил: “Садиться не будем. Чем мы им поможем?”
- Да, ищут, - ответил он.

На рассвете бандиты  растолкали пленников, окриками и тычками автоматов согнали их в одну колонну. Костю поставили в  самом конце, сзади него встал бандит с автоматом. Костя увидел, что все пленники без обуви, у некоторых на ступнях намотаны пучки травы. Один из бандитов сунул в руки стоявшему первым геологу  небольшую выдолбленную  тыкву. Тот отпил из нее и передал следующему. Когда тыква дошла до Кости, в ней было не больше глотка воды. Бандит подошел к Косте, забрал тыкву, достал из кармана консервную банку. Открыл, потянув за кольцо, пальцами достал из банки сосиску и ткнул ее в губы Косте. Костя инстинктивно сжал зубы. Бандит прикладом автомата двинул Косте под дых и пальцем затолкал сосиску в открывшийся рот. Костя закашлялся, давясь.
- Костя, ты ешь, если дают, - проговорил Романыч и тут же получил от бандита в ухо.
Прошло несколько дней. Днем их гнали через джунгли, ночью сгоняли в кучу. Костер разжигали редко, еды почти не давали, каждый получал по пересохшему початку кукурузы; иногда прямо в ладонь им шлепали густой ошметок похожей на засохший клейстер мамалыги.
Несмотря на тяжелые условия, Костя стал чувствовать себя лучше, голова почти не кружилась, саднящая боль  на   месте ушиба начала утихать. Почти сразу он понял, что к нему бандиты относятся не так, как к остальным пленникам. Его лучше кормили, давали галеты, воду, а  со второй ночи заставляли на ночь ложиться отдельно от своих.
Наконец, они пришли на вырубленную в лесу  поляну, где стояло несколько хижин, похожих на деревенские  сараи из плохо обструганных стволов деревьев.  На поляне здесь и там видны были вразнобой одетые люди, многие с автоматами.  Они встретили подошедшую группу  одобрительными выкриками и короткими автоматными очередями.  Пленники получили свежесваренную мамалыгу, по паре кусков мандьоки. Они немного приободрились, появилась надежда, что теперь, когда они пришли  в лагерь, их судьба как-то прояснится. Но это было только начало их почти пятимесячных мучений в плену.  Их затолкнули в один из сараев. У двери и задней стенки  поставили охранников с автоматами. Выпускали оправиться дважды в сутки, по двое, под охраной.
Однажды на рассвете Костю вывели последним, одного. Бандит подвел его к кустам. Вдруг ему заломили за спину и связали руки. На глаза намотали вонючую тряпку.  Он почувствовал, как с двух сторон его схватили под руки и потащили куда-то.  Тащили долго, не меньше двух часов. Чувствовалось, что лезли через заросли. Наконец, его толкнули в спину. Он упал. Опять прошло немало времени. У него затекли связанные руки. Потом он услышал шум мотора и понял, что это -  самолет. Его опять потащили,  посадили на что-то. Здесь ему сняли повязку с глаз. Он увидел, что сидит на откидном сиденье внутри небольшого самолета,  а напротив него  стоит  белый человек в камуфляже.
- Do you speak English? - спросил белый.



12. Английский лингафонный.

Сколько продолжался полет – Костя не мог бы сказать точно. Около трех  часов. Как только взлетели, человек в камуфляже принес небольшой поднос с едой: пластиковая ванночка с горячим мясом, лоток с круглыми горячими булочками,  маленькая темная бутылка и пластиковый стаканчик.
- Please, help yourself, - произнес человек, ставя поднос на соседнее откидное сиденье, потом  свинтил крышку с бутылки, налил в стаканчик темно-красную жидкость, протянул Косте. Костя пригубил.  Вино. Такого Костя еще не пробовал.  Он почувствовал  приступ голода и, как только человек в камуфляже отвернулся, набросился на еду. Скоро  поднос опустел. Человек появился опять:
- Some more?
Костя хотел было кивнуть, но ему вдруг стало неловко и он отрицательно покачал головой.
Больше незнакомец с ним не заговоривал и Костя постепенно погрузился в свои мысли. В голове крутилось: «Кто эти люди? Куда меня везут? Зачем я им?»
Самолет пошел на снижение. Костя жадно приник к окну. Внизу среди сочной зелени замелькали низкие строения.  Возле каждого ярко блестел на солнце голубой овал или прямоугольник. Костя не сразу сообразил, что это – бассейны, а когда понял, то подумал,  что они прилетели в ЮАР. Когда-то он читал, что ЮАР занимает первое место в мире по количеству личных бассейнов. У Кости тоскливо засосало под ложечкой. Самолет приземлился, быстро побежал по полосе и скоро остановился.
Опять подошел тот же человек, что кормил Костю и спросил по-английски:
-      Вы можете идти?
- Могу, - ответил Костя и подумал: «А мы с  мужиками волновались, что в Африке английский не пригодится».
- Зачем вы привезли меня сюда? Я хочу видеть представителя нашего посольства.
- Здесь нет вашего посольства. У нашей страны нет с вами дипломатических отношений.  «Ну, точно, -  ЮАР» - подумал Костя.
-   Но вы не дожны волноваться, - продолжал человек. -  Вам все объяснят. Вы – в безопасности.
Возле самолета их ждал автомобиль. Костю посадили на заднее сиденье, тот же человек в камуфляже сел рядом с ним.  “Надо же, и испачкаться не боится”, - подумал Костя. Ему сейчас только пришло в голову, что его одежда представляла собой один комок грязи.
Ехали около часа.  Костя видел мелькающие холмы, изредка – невысокие строения. Ехали где-то вне города, по левой стороне. Костя подумал, что такой великолепной, широкой дороги, отделенной от встречной полосы цветущей живой изгородью и размеченной  четкими желтыми и белыми полосами,  он еще в жизни не видел.
Постепенно загородный пейзаж сменился кварталами одно-двухэтажных домов, окруженных буйной растительностью. Все дома – за сплошными высокими заборами, так что видно только окна второго этажа да крыши.  Автомобиль остановился перед высокими сплошными воротами, примыкавшими к такой же сплошной стене. Водитель направил к  воротам руку и Костя с изумлением увидел, как ворота поехали в сторону. Они вышли из машины перед красивым двухэтажным зданием. Незнакомец жестом пригласил Костю войти, провел его коротким корридором и открыл одну из дверей. Они вошли в большую светлую комнату.  В комнате стоял стол, несколько стульев, кресло, широкая кровать. В стене – четыре дверцы. Человек молча открыл их, там  оказался стенной шкаф. Напротив – еще дверь, ведущая в  просторную ванную и туалет.
- Располагайтесь, - сказал незнакомец по-английски. – Примите ванну, переоденьтесь. Вам принесут обед. Отдыхайте до завтра. Можете выйти в сад, воспользоваться бассейном. Завтра за вами приедут.
- Зачем вы привезли меня сюда? - спросил Костя по-английски. – Кто вы?  Чего вы от меня хотите?
- Не волнуйтесь, вы у друзей. Выполняйте то, что вам говорят, и все будет хорошо.  Как вы себя чувствуете? Вам нужен врач?
Костя ничего не сказал, опустился на стул и обхватил голову руками. Ему казалось, что он опять бредит.  Незнакомец молча вышел.

Сколько он так просидел, Костя  и сам не мог бы сказать. Сначала ни о чем не мог думать, в голове стучало: неужели это все – со мной! Постепенно мысли стали принимать какую-то определенность. «Что я могу сделать? Моей вины ни в чем нет. Изменить ситуацию я не в силах. Скорее всего, меня будут вербовать. А может, обменяют. Что бы ни было, все лучше, чем загнуться в джунглях у бандитов.  Буду, как отец учил, делать то, что возможно в данную минуту». Костя вспомнил Романыча и опять подумал: «Бред, во сне не приснится!»
Он подошел к шкафу. Там аккуратно было сложено отличное белье,  шорты, пара джинсов, джемпер. На плечиках – несколько трикотажных рубашек «поло»  и тонкие светлые брюки. Внизу стояли кроссовки, летние кремового цвета туфли и резиновые шлепанцы.
Костя пошел в ванную, разделся догола. Поискал глазами, куда пристроить комок грязной одежды и сбросил всю одежду вместе с ботинками в стоявший здесь же блестящий, с педалью и откидывающейся крышкой бачок для мусора. Он заметил, что изнутри бачок был выстлан незапятнанным белым пластиком. На стеклянной полочке обнаружился  бритвенный станок, новая, в упаковке, зубная щетка, паста, какие-то кремы и шампуни.  На крючке рядом с душевой кабиной он увидел белый банный халат. Он встал под душ и с наслаждением долго мылся. Потом надел халат, вернулся в комнату и прилег на кровать.

Костя проснулся оттого, что ему  хотелось есть. Он огляделся, в первый момент не понимая, где он. Он лежит в большой кровати, под одеялом, на нем незнакомая шелковистая голубая пижама: длинные просторные штаны и куртка с коротким рукавом. Он вспомнил:  плен, самолет, душ. Он В ЮАР. Но – ведь после душа он был в халате?
Костя встал, прошел в ванную. Все аккуратно убрано, халат висит на своем месте. Заглянул в мусорный бачок. Пусто. Незапятнанный белый пластик выстилает внутренность бачка. Костя плеснул в лицо водой из-под крана и вдруг увидел на внутренней поверхности локтевого сгиба узкую полоску пластыря. Отклеил пластырь и увидел маленькое красное пятнышко. Укол!  Сколько же он спал?
В дверь постучали.
«Наблюдают, - подумал Костя, – Увидели, что я встал.  Вот бляха, может они и мысли читают?»
Костя открыл дверь и увидел негритянку в темно-синем платье с белым круглым воротничком и белым передником. Перед ней стояла тележка-поднос.
- Доброе утро, сэр, - произнесла она по-английски. – Ваш завтрак, сэр.
«Вот блин, - подумал Костя. – Прямо кино про Штирлица». Негритянка втолкнула тележку, спросила:
- Кофе или чай?
- Кофе, пожалуйста, ответил он и подумал про себя: «Вот и лингафонный курс пригодился!»
-        Желаете заказать какую-нибудь яичницу?
«Какую-нибудь? – удивился Костя. – Они что у них, разные?»
-       Пожалуйста, - сказал он. – Просто яичницу.
Негритянка поставила все, что было на подносе, на стол. Хлопоча, она повернулась к  Косте спиной и он не мог не подивиться ее круглости и объему. «Вот это – зад! Зачем же она, корова, кофе налила, остынет же, пока они яичницу принесут».
- Как бы вы хотели ваши яйца, сэр?
- Что вы имеете ввиду? – Костя продолжал воспроизводить, как магнитофонную запись, упражнение из лингафонного курса.
-       Мягкие, или хорошо зажареные?
«Ёлы-палы,- подумал Костя, -  показал бы я тебе, как я бы хотел». Он почувствовал, что ему стало как будто веселее, и сам подивился этому.
- Мягкие, если не возражаете.
-       Помидоры, бекон, жареные колбаски?
«Что еще она хочет?» - подумал Костя и не нашел ничего лучшего, как промямлить:
-        Да, пожалуйста.
Негритянка вышла.  «Блин, остынет кофе. Буду пить пока без еды». Впрочем, на столе оказались горячие булочки, масло в хрустальной вазочке, нарезанное аккуратными кубиками, и целый графинчик густого апельсинового сока.  Костя попробовал сок: «Ну, ёлы, натуральный жидкий апельсин!» Он спохватился, что на нем все еще ночная пижама. Наскоро умылся, торопливо надел шорты и одну из футболок, надвинул на ноги шлепанцы.  С удивлением отметил, что все точно подходит ему по размеру.  В дверь опять стукнули, и та же негритянка внесла огромную тарелку.
- Пожалуйста, сэр. Вам есть письмо, сэр. – Она протянула ему длинный конверт без надписи, только в верхнем углу он заметил небольшие золотые буквы: BOSS.  Конверт не  был запечатан. Внутри Костя нашел два листа бумаги с напечатанным текстом. На первом листе он прочитал: “Доброе утро. Сегодня у вас свободный день. Отдыхайте, наслаждайтесь бассейном. Ланч и обед по вашему желанию будут сервированы в столовой или в вашей комнате. Ваша встреча назначена на завтра. Будьте в холле в 10 утра”.
Второй лист бумаги оказался чем-то вроде анкеты. Костя задумался: “Какая  встреча, с кем?  Похоже, меня пытаются купить этой роскошью. То, что будут покупать – нет сомнений, но чего они хотят? И как себя вести? Пока что я веду себя так, как им нужно. А что я еще могу сделать? Начать кричать, требовать? А чего?  И что из этого выйдет? Опять всадят в вену и – спи спокойно, дорогой товарищ”.
Он решил не дергаться, ждать объяснений, - и сам подивился своему спокойствию. Анкету он отложил, решил посмотреть после завтрака. Как только он закончил завтрак, опять вошла та же негритянка. “Точно, следят”, - подумал Костя.
- Сэр, полотенца для бассейна – внизу. Вы позволите убрать вашу комнату? 
“Она хочет, чтобы я вышел”, - понял Костя и сказал:
- Конечно. Как пройти к бассейну?
- Вниз по лестнице и направо.
- Костя сунул в карман конверт, вышел из комнаты и спустился в холл первого этажа. Там он увидел, что на полукруглом столике у зеркала лежат несколько конвертов и газета. Костя подошел, стал приглаживать волосы, глядя в зеркало. Нагнулся поближе, как будто рассматривая шрам на лбу. Не меняя положения головы, он скосил глаза на газету и прочитал: Die Burger. 19.09.1980.  По его рассчетам, если только он не сбился еще в лесу,  его привезли сюда 17-го.  Значит, он проспал  больше суток!
Он направился к бассейну. На одном из шезлонгов  он нашел свернутые в рулоны темно-синие полотенца. Рядом на столике – запечатанный прозрачный пакет с плавками и какой-то крем. Костя прочитал английскую надпись. Получалось: защита от солнца 30. “Интересно, что за фигня – защита от солнца?” – подумал он, присаживаясь в  шезлонг. По другую сторону шезлонга, в плетеной корзинке он увидел целый ворох глянцевых журналов: Моды, Play Boy, каталог гоночных автомобилей. Он пролистал автомобили, подумал: “Эх, такой журналец в другое бы время! Надо все-таки попробовать понять, о чем они  будут говорить, чего хотят? Знают ли они, кто я, как меня зовут? Скорее всего – нет.”
Тут Костя вспомнил, что в кармане лежит листок с анкетой. Он развернул его. Ну, точно: имя,  дата рождения, место рождения, имя отца и матери - да хрен вам в зубы – подумал он, и продолжал читать: - профессия, гражданство,  отношение к военной службе, цель визита – что? вот сучьи корни! – номер паспорта, дата и место выдачи.
“Значит так, - соображал Костя, - Имя надо сказать другое. Какое? Ну, Смирнов, Владимир Юрьевич. Не забыть бы, не проговориться. Профессия – ясно, переводчик. Что военный – не говорить. А что на военном вертолете летел – ничего особенного, подвозили попутно, так часто бывает. Документов при мне не было. Паспорт в посольстве сразу по прилету забрали – вот ведь не дураки наши, а мы-то  еще возмущались с пацанами, что паспорта отбирают. Где работал – пока нигде, можно сказать, что был направлен в какую-нибудь группу, да к тем же геологам.
Так что, секретов не знаю, в плен попал случайно, прошу вернуть в наше посольство в Мозамбике.
Стоп. А если вернут? Лучше это? Уж от наших-то особистов не отвертишься. Был в плену. Пришьют  измену Родине. А если не просить о возвращении? Попросить политического убежища? Так, кажется, называется? Мало ли нашего народу мечтает, чтобы уехать из Совка, бежать на Запад? Сколько разговоров было – шепотом, на кухне - про Буковского, про Барышникова!  Но тогда… это значит  - никогда не вернуться, забыть о возвращении. Совсем забыть. Никогда не увидеть больше мать, Лёльку. Киев!  А что там будет, с ними? Сын – предатель. Мать с работы попрут. Лёльку тоже.”
 Костя вдруг в первый раз со страшной ясностью понял, что он может больше никогда не вернуться домой.  Ему стало физически плохо: потемнело в глазах, к горлу подкатила тошнота.  Он резко сел, сжал виски руками. Немедленно к нему подошел негр, одетый во все белое.
-       Сэр, я могу предложить вам что-нибудь выпить?
“Ну точно, следят, суки! Надо вмазать, а то съеду с копыт”, - подумал Костя.
- Да, виски пожалуйста.
Незамедлительно в руках негра появился поднос  со стаканом с виски, стеклянным ведерком со льдом, и маленькой открытой бутылочкой пузыристой воды.  Негр поставил поднос на столик и отошел, кланяясь. Костя залпом выпил виски.  В ушах зашумело, закружилась голова. “Что такое, - подумал Костя. - Видать, я совсем сдал” . Он  налил в стакан воды, тоже выпил залпом. Почти сразу почувствовал, как по телу разливается тепло. Ему захотелось прилечь. Он лег, и не заметил, как  провалился в сон.




13. Песня переводчика.

На этот раз он спал недолго, проснулся в той же одежде, возле бассейна. Он встал, потрогал воду. Она была хрустально прозрачной и не очень теплой. Костя разорвал пакет с плавками. Вокруг никого не было, но он все-таки обмотал бедра полотенцем, стащил с себя шорты вместе с трусами, кое-как под полотенцем натянул плавки  и нырнул  в воду.  Костя плавал долго, пока не почувствовал усталости. И пока плавал, понял -  не подумал, а понял - что любой ценой, чего бы это ни стоило, он выберется отсюда и вернется домой. На него нашло  безразличие, не хотелось ни о чем рассуждать. Решение пришло: вернуться, а как, когда, какой ценой?  - что ж, будет видно.

На следующее утро Костя спустился в холл сразу после завтрака.  Было ли 10 - он не знал. Часы у него отняли бандиты. Он решил ждать обещанной “встречи” внизу.  Не успел он сесть в одно из стоявших в холле  кресел, как дверь отворилась и вошли два человека. Оба в штатском, оба -  очень крупные,  но не толстые. Массивные плечи, казалось, распирали  короткие рукава рубашек. 
- Доброе утро, произнес один из них, рыжеватый, с зачесанной назад гривой не слишком коротко постриженных волос, – Надеюсь, вы хорошо отдохнули. Прошу вас сюда. Они вошли в одну из комнат первого этажа. Здесь стоял большой и совершенно пустой стол темного дерева,   стулья,  сбоку у  окна –  маленький письменный стол, за которым сидел человек. Этот сидевший встал, когда они вошли, и опять сел, когда они сели. Костю посадили за стол  в  центре,  двое  “качков” сели напротив.
- Ну что ж, давайте познакомимся, произнес один из них,  - этот начинал лысеть, остатки волос его были пострижены очень коротко, почти побриты. Вы заполнили анкету?
- Нет, произнес Костя.
- Ну что ж,  это - ОК. Наш коллега запишет все с ваших слов. Итак, ваше имя?
-          Владимир. Владимир Смирнов.
- Прошу вас,  - произнес бритый,  - не волнуйтесь, ничего не придумывайте и отвечайте  все так,  как есть на самом деле.
“ Блин, - подумал Костя, - экстрасенсы какие-то”
-       Мое имя – Владимир, - повторил он, и почувствовал, что краснеет.
- Я понимаю ваше волнение, - произнес волосатый.  Поверьте, все, чего мы хотим – это помочь вам. Пожалуйста, назовите ваше настоящее имя и отвечайте на вопросы правдиво….
Костя не мог бы сказать, сколько длился  допрос. Вопросы сыпались и сыпались, сбивали его с толку, повторялись, иногда удивляли  бессмысленностью,  иногда бесили. Были моменты, когда Костя с трудом сдерживал слезы, были моменты,  когда он готов был вскочить, схватить стул и броситься на сидевших напротив.
Те же были подчеркнуто вежливы и спокойны. Наконец один из них встал, подошел к двери, приоткрыл ее и произнес что-то на незнаком языке. Почти немедленно в комнату вошел негр с подносом, положил перед каждым по крошечному  соломенному коврику. На  каждый коврик он  поставил по  чашке, крохотному  кувшинчику с молоком и  по тарелке  с бутербродами, затем  налил всем кофе из большого кофейника.
- Прошу вас, угощайтесь, - произнес бритый, потом повернулся к своему коллеге  и они заговорили между собой на том же незнакомом языке, как будто Кости здесь и не было.  После кофе, когда тот же негр унес всю посуду, бритый обратился к Косте:
-    Итак, мистер Каретник,  позвольте объяснить вам ваше положение. Вы – не тот человек, которого мы надеялись видеть здесь. Но  за то время, которое вы провели в этом доме, мы поняли, что вы умный и образованный человек, способный к наблюдательности и аналитическому мышлению. Вы сами смогли понять, в какой стране вы находитесь, какое сегодня число и день недели, вы продемонстрировали способность к самообладанию.  Мы предлагаем вам сотрудничество.  Будем откровенны,  мы с вами находимся в неравных условиях. Ваш отказ будет означать для вас самую печальную перспективу.
- Что это значит? – спросил Костя.
- Я все вам поясню, вам не надо волноваться. Вы  обладаете знаниями и, безусловно, вам известно, что наша страна объявила приверженность коммунистическим идеям  тягчайшим  преступлением, за которое  у нас выносится самое суровое наказание.  Человек, так или иначе связанный с коммунистами, осуждается на пожизненное заключение в самых строгих условиях. Вы незаконно пересекли границу, незаконно въехали на территорию нашей страны.
- Вы же сами меня ввезли! – не  смог  сдержаться Костя.
- Этого никто кроме нас не знает и не узнает. Зато правоохранительные органы получат информацию о том, что вы, представитель коммунистического государства, незаконно пересекли границу, безусловно с целями агитации и подрыва существующего политического строя. Принимая  во внимание исключительную тяжесть такого обвинения, можно с уверенностью предполагать, что в лучшем случае вас осудят пожизненно.
- А в худшем, - продолжил второй – это означает смертную казнь.
- Не может быть! Меня будут искать! Есть же какие-то правовые нормы! Вы же похитили меня, - Костя чувствовал, что у него стучат зубы от нервного напряжения.
- Мистер Каретник, вас не будут искать ни ваши соотечественники, ни международные организации, поскольку  в случае вашего негативного ответа на наше гуманное предложение,  и те и другие получат доказательную информацию о том, что, незаконно перейдя границу, вы обратились с просьбой о политическом убежище,  что ваша просьба была удовлетворена, и что вы  проживаете с комфортом  в вашем новом государстве. Как вы понимаете, ни у кого не возникнет сомнений, что ради этого комфорта вы выполнили определенные условия. Прошу вас, не сочтите за труд просмотреть эти красивые фото.
 Он протянул Косте толстую пачку цветных фотографий: Костя  перед зеркалом в просторной ванной сбривает пену со щеки, Костя в халате стоит перед открытым шкафом, видна развешенная одежда, Костя сидит за столом, накрытым к завтраку, в его руке стакан с апельсиновым соком,  Костя смотрит на необъятный зад негритянки, Костя спит, видна огромная кровать, его плечо в шелковой пижаме. Вот он, лежа в шезлонге у бассейна, листает журнал с изображением дорогих автомобилей. Вот он говорит с согнувшимся перед ним в поклоне негром, держащим поднос с напитками. Вот он плавает в бассейне.
Костя бросил пачку фотографий на стол, закрыл лицо руками. Мыслей не было, и только, как дятел в сосновый  ствол, стучало в висок:  “Неужели это – со мной? “ Вдруг откуда-то издалека в голове всплыли слова :

“Как же мне хотелося учиться
Разум по науке изнывал
Что же удалось-то мне добиться?
Страшно было то, что я узнал…”

  Это были  слова песенки, которую когда-то, сто лет назад, они сочинили вместе с Шуркой Ярцевым  и лихо горланили на студенческих пирушках:
       
         В плавнье послали  с дипломатом:
Языки я знал как дважды два,
По-английски, по-испански матом
Крыл я так, что млела вся братва.

Как-то в синем море средиземном
Нам попался лайнер ЮЭСЭЙ.
Шел на нас громила курсом верным,
Не успели крикнуть:” Го Эвэй!”

Шо ж вы ботик потопили, гады!
Где же ваш стэцовый гуманизьм?
Шо ж вы, имперьялисты рады -
Это ж просто русский бандитизьм.

Полетела к черту вся наука,
Утопился в море интеллект,
Закричал я русским матом : Сука!
Что дало желательный эффект.

Сотни рук ко мне тянулись,
Все кричали” Рашен бой, велкам!”
Капитан и боцман улыбнулись,
Обсушили, налили сто грамм.

И теперь я в штате Миссисипи
Обучаю русским языкам,
   Вечерами пью я виски с хиппи,
   ЮЭСЭЙ в обиду я не дам!

Он как будто перенесся туда, в свою квартиру на Русановке. Увидел свою маленькую комнату, где из мебели только и было, что   школьный письменный стол и раскладной диван, да еще  старенькое, детское  пианино. Услышал, как, перекрикивая друг друга, его друзья, сгрудившись вокруг него, барабанившего по клавишам, пели  эту песенку.  “Знал бы Шурка, что его песенка оказалась почти пророческой, - подумал Костя. – Вот посмеемся когда-нибудь.”  И тут же мысленно прибавил: “Если оно будет, это когда–нибудь” Но ему стало как будто легче, как будто друг в самом деле хлопнул его по плечу: “Не журись, брат, прорвемся!”
Через несколько минут Костя почувствовал, как один из юаровцев  дотронулся до его закрывавших лицо ладоней и  произнес:
- Мистер Каретник, прошу вас, возьмите себя в руки. Уверяю вас, что выбора нет. Вы должны принять наше предложение.
Костя открыл лицо, посмотрел на них спокойно.
- Что я должен делать ? – спросил он.

 

14. Некоторые страницы из дневника Тимановича.

3.01.1981. Cб.
Встреча Нового года прошла неожиданно приятно. Меня, вместе с одним нашим преподавателем, Пав. А. Козовским, пригласил его приятель – медик, так что новый год я встретил в кругу врачей. Я рад, что познакомился с ними, иметь знакомых врачей в этой обстановке – совсем не лишнее. Среди них есть приятные люди, есть - не очень. Некоторые – совсем молодые, в том числе, например, Валентина – педиатр – молодая и очень привлекательная женщина. Я танцевал с ней и мы очень хорошо пообщались. Она – из Москвы. Праздник был, как говорится, «вскладчину», но готовили в основном женщины, я ограничился тем, что принес бутылку рябины на коньяке – шикарная вещь, я впервые увидел такой напиток  в нашем кооперативе.
Еда была – как всегда в нашем советском застолье: оливье, селедка с луком, сырокопченая колбаса из кооператива, еще какие-то салаты: с яйцом,  с  сыром. Интересный салат из зеленой папайи. Я не сразу понял, что это - похоже немного на капусту. Был очень вкусный и простой десерт, который делала Валентина – салат из фруктов. В доме, где мы веселились, меня поразила одна вещь, с которой я раньше не сталкивался: кондиционер! Когда мы вошли с улицы, у меня было ощущение, что мы попали в рай – прохладный сухой воздух, нет этого постоянного ощущения, что ты в парилке. Повезло же этому доктору, такая роскошь встречается здесь не часто.



11.01.1981 Вскр.
Ездил на пляж с группой медиков. Все-таки с ними приятнее общаться, чем с военными. Пригласил В. в гости на пятницу.  Для соблюдения приличий – с Ларисой (гинеколог и ее подруга).
Чем буду угощать? Надо поговорить с Жозе.

20.02.1981
В нашей маленькой группе советских преподавателей училища  каждый – уникум.  Вчера Пав. А. пригласил меня к себе, как он сказал – на партию в шахматы. Не успели мы начать, как он, заглянув в спальню и убедившись, что супруга спит, - принес стаканы и термос. Налил из термоса, выпили. Бухло оказалось подозрительное: явно водка или даже разбавленный спирт, затертый растворимым кофе и еще какой-то дрянью, похоже – лимонной кислотой  и ванильным концентратом. А главное – жутко отдавало резиной! Оказалось, П.А. привез это богатство из Союза  в резиновой грелке!
- А что, - сказал он, - все так возят.
Еще один способ экономии по-советски. Голова болит до сих пор.


8.03.1981
Женский день отмечали на пляже, с врачами. Весело,  хотя не без излишеств.

12.04.вскр.
Что  мне нравится  в В. – это  то, что она –  вполне взрослая и без комплексов. Она понимает временность наших отношений и не претендует ни на что другое.  А что мне  в ней не нравится – то, что она не видит надобности их хоть как-то скрывать и при всех ведет со мной себя так, как будто мы – законные супруги.


29.04.81
Получил приглашение от кубинцев на празднование Первого Мая. Я – не единственный, конечно, пригласили всех наших преподавателей. Говорят, у них будет целиком зажаренная свинья на вертеле - это их коронное блюдо. И, конечно, настоящий ром! Я пригласил В. пойти со мной к кубинцам. Все равно все уже знают.


3.05.вскр.
  Праздник у кубинцев удался, хотя лично для меня в нем была и неприятная нотка. Но -  не более того.
Кубинцы живут в большом красивом доме с садом, у них там вроде общежития. У них есть штатный повар, который готовит на всех. Говорят, здесь они работают бесплатно, то есть их кормят, обеспечивают всем необходимым, но денег им не платят. Таково их понимание интернациональной помощи.
Войдя в сад, первое, что мы увидели – огромный очаг, устроенный на открытом воздухе, и на нем, на вертеле – большой  свин с поджаристой корочкой. Предрассудками я не страдаю, так что ел с удовольствием.
Неприятная нотка в том, что Марсио -  молодой кубинец, гитарист, певун и танцор, - сразу стал подбивать клинья к В., а она, как ни в чем не бывало, с удовольствием принимала его знаки внимания.
Ну что ж, скоро в любом случае  с ней надо закругляться.


6.06.1981, сб.
Наступило наше лето, а здесь – наоборот. Как будто где-то открыли форточку и в воздухе стала появляться свежесть.  Стало приятно пройтись после работы, легче спать и вообще лучше во всех отношениях. Как все-таки изнурительна была жара!  У наших начались отпуска. Я решил в отпуск не ехать, пришлось выдержать целый штурм в письмах от Раечки. Я был тверд. Она должна навсегда усвоить, что мое мнение – это и есть правильное решение.
В. уехала в отпуск, стало скучновато. Но я уже решил, что  и по ее возвращении продолжать – нет смысла.


8. 07.1981
Большинство преподавателей уехали в отпуск. Они оставили мне распечатанные свои лекции и я просто читаю их с листа, так что отсутствие преподавателей никак не сказалось на учебном процессе. Вопрос: зачем тогда нужны преподаватели? Не разумнее ли прислать одного переводчика, и пусть читает лекции. Ну, или двух - трех переводчиков, а не целый штат преподавателей, читающих по-русски и ждущих перевода по фразе.

                …                …                …


2.07. 1982
Вот и подходит к концу моя командировка. Сентябрь, а с ним и возвращение домой – уже не за горами. Когда я принял решение не ездить в отпуск, было очень тяжело. Но я преодолел это, и очень тому рад. У меня будет лишний оплаченный месяц перед устройством на работу.
Я очень рад, что скоро уеду еще и потому, что обстановка здесь ухудшается. Активизировались третьестепенные политические образования, которым не достались главные куски в пироге власти. Все чаще слышно о выходках МНС:  налеты на райцентры (Желе, Моруа), грабеж, взрывы электроузлов, минирование дорог.   Говорят, они находятся под покровительством ЮАР.




17.07.1982
Отправил письма домой, наверное – в последний раз за  мозамбикскую командировку. Как быстро летит время. Когда я приехал сюда, почти 2 года назад, казалось – передо мной неподъемная глыба двухлетнего  африканского марафона. И вот уже скоро я еду домой, чему откровенно рад. Мог бы продлиться еще на год, накопил бы еще 6-7 тысяч чеков, но – нет никакого желания. Думаю, я правильно поступил, что взял себя в руки и не стал вызывать сюда жену. Во-первых, это – совершенно неразумные расходы, во-вторых  там она уже нашла работу, устраивает для нас дом. Жить будем с моей матерью, это хорошо и для нас (когда появится ребенок), и для нее.






15. Ярцев опять в Мапуту.

- О, Ярцев, привет. Ты как здесь? Улетаешь, или в командировку погулять отпустили?  -  комендант 49-го дома встретил Ярцева у подъезда.
- Здрасте, Владимир Ильич. Да вот, семью приехал встречать. Завтра прилетают.
- Так ты что, продлился?
- Да, на третий год остался, но уже как вольнонаемный. Так что я теперь –  почти свободный человек.
- Это правильно. А я вот скоро совсем отчалю.
- Что так?  А продлеваться не будете?
- Куда уже,  четыре года отсидел. Жена пишет, если еще продлишься, можешь не возвращаться.
- А что ж вы ее сюда не привезли? У вас вроде условия неплохие?
- Условия-то неплохие. Да она у меня работает, не хочет бросать. Работа хорошая. Она ведь в УПДК, горничной. Сам пристроил, да и не рад. А ты дождался, значит. Сколько твоему пацану?
- Два года уже. Поселите в отдельную?
- Конечно, раз семья прилетает – святое дело!  Иди в восемнадцатую, оттуда только что нампульцы выселились. Белье у Франсишки возьми. А кстати, Ярцев, ты в курсе, что здесь сейчас один из той группы. Ну, помнишь, геологи. Завтра, говорят, домой улетает. Может,  знает что про дружка твоего. 
- Как, разве их не отправили тогда же в Союз?
- А хрен его знает, как он здесь. Об этом все молчат. Вообще, дело темное. Может это и есть дружок твой? Его ведь не нашли тогда?
Саша почувствовал, как сердце заколотилось в горле. Коська! Неужели он здесь! Тогда,  два года назад, он только через несколько недель после прилета  узнал о том, что вертолет, на котором летел Костя, был сбит.  На месте, среди обломков вертолета, нашли только одно тело. Как ни пытался Саша узнать что-то еще – все напрасно. Все, с кем он пытался  говорить об этом, только пожимали плечами и советовали не соваться  не в свое дело:  меньше знаешь, лучше спишь.
Отпуск в Союз после первого года службы тоже не принес ясности.  Мать Кости по телефону только рыдала  и твердила, что не верит в худшее. Ей официально сообщили, что Костя пропал без вести. Ее  новый  муж, Смирнов, уверял её, что это дает повод надеяться.
- Владимир Ильич, помогите найти транспорт, - взмолился Саша. Мне обязательно надо в миссию попасть.
- Нет уж, Ярцев, это ты сам, меня уж не приплетай. Я тебе ничего не говорил, понял?
- Ладно, ладно, спасибо.
 Саша забежал в восемнадцатую комнату, оставил вещи и побежал в столовую, в надежде  застать там кого-нибудь из тех счастливчиков, кому была предоставлена служебная машина. Передвигаться по Мапуту пешком было запрещено. Конечно, днем запрет нарушали многие,  но ночью ходить пешком опасались: в городе действовал комендантский час и патруль имел право стрелять без предупреждения в любого, кого сочтет подозрительным.
  В коридоре ему встретился Мишка Лионов. В восьмидесятом  они вместе прилетели из Москвы. Мишка все два года безвыездно проработал в Мапуту.
-             О,  Лионыч, привет. Ты еще здесь?    
- А что? Нас и здесь неплохо кормят. Как сам?
- Да ничего. Слушай, не подскажешь, кто у вас cейчас с машиной?  В миссию нужно съездить позарез.
- На фига тебе? Кино сегодня нет, почта только завтра.
Саша чуть было не проговорился, но вовремя прикусил язык:
- Понимаешь,  врачи наши список дали, просили лекарства кое-какие привезти. Хочу в ваш медпункт забежать.
- Так они, наверное, закрыли уже. Завтра съездишь, утром автобус будет.
- Я завтра семью встречаю. Закручусь с ними, некогда будет.
- Что, жена все-таки приезжает?  Слушай, а помнишь, я просил, чтобы ты ей шампуни с  крапивой заказал для меня. Смотри, скоро весь облысею. Как думаешь, везет?
- Ты что, Лионыч, она с ребенком едет.  Ей знаешь сколько всего везти!
- Вот значит как? Ну смотри, Шурка, как ты ко мне, так и я к тебе.
- Лионыч, будь человеком, помоги с транспортом.
- Ничего не знаю, отвали. – Мишка повернулся и зашагал по корридору, насвистывая и шаркая резиновыми шлепанцами.
     Ярцев прошел дальше по корридору, заглянул в столовую. Там  несколько незнакомых переводчиков  резались в домино в ожидании ужина. Один курил у открытого окна.
- Мужики, не в курсе, как в миссию добраться? - с порога спросил Ярцев.
- А тебе когда? - спросил тот, что стоял у окна.
-   Сейчас, позарез надо.
-   Да вон же их автобус как раз отходит. Может,  успеешь еще?
  Саша бросился вон, в два прыжка пролетел два лестничных проема, но когда выскочил на крыльцо, автобус уже подходил к перекрестку и вскоре скрылся из вида.
 «Пойду пешком, - решил Ярцев. -  Туда успею до темноты, а обратно – что-нибудь придумаю» .
    Он быстро шел по пустынному городу. Людей на улицах было мало, машин – и того меньше. К вечеру жара немного спала и с моря  доносился легкий бриз, но все-таки было душно,  и вскоре его рубашка потемнела на спине от пота.  Еще было светло, когда он подошел к проходной советской военной миссии.   Что сказать на проходной, Ярцев придумал по дороге. Он был знаком с врачом миссии и решил назвать его имя. Врач в Инъямбане действительно просил раздобыть советского валокордина. Дежурный позвонил в комнату врача:
- К вам тут Ярцев, из Иньямбане. Пускать? – Проходи.
- Слушай, друг, а можно списки отъезжающих на завтра глянуть? Хочу с кем-нибудь письма передать, может кто знакомый едет?
- Да смотри, жалко что ли.
Списки отъезжающих ближайшим рейсом из миссии, с указанием номера комнаты отъезжающего, всегда были в дежурке. Саша пробежал глазами короткий список, в котором было всего три  фамилии. Одна фамилия, Козлов, показалась знакомой: похоже, это пограничник, приезжал к ним в Инъямбане курсантов отбирать для учебы в Союзе. Второго отъезжающего  он хорошо знал, Вовка Куликов, свой брат – переводчик. Третья фамилия, Гаврилин,  была совсем незнакомая. Против нее стоял номер комнаты: 12.  Фамилии Каретник в списке не было.
- О, Куликов!  С ним и отправлю. Он здесь?
- Да кто его знает. Зайди к нему, может у себя.  А нет, так  в столовке посмотри.
- Спасибо, дружище. Побегу.
- А ты где живешь вообще, в 49-м?
- Ну да, где же еще?
- Через час туда машина пойдет. Не опоздай.
- Вот за это спасибо. Как тебя звать-то?
- Игорь  Зарубин. А тебя?
- Шурка. Спасибо, Игорек
- No problem.




Саша  стоял перед дверью с цифрой 12  и никак не мог заставить себя постучать. Сердце сильно колотилось. Ну ясно, что не Коська, а Гаврилин какой-то. Но что-то все равно заставляло надеятся, что вот сейчас откроется дверь, и он увидит Костю. Наконец, он постучал и услышал:
- Не заперто.
Он открыл дверь.  В комнате на кровати, в одежде и ботинках лежал незнакомый мужчина  лет тридцати - тридцати пяти.
- Здрасте, - сказал Ярцев. Мне нужен геолог Гаврилин, это вы?
- Гаврилин  - это я, - ответил мужчина. -   А почему геолог, кстати?
- Мне сказали, что вы из той группы геологов, или … может,  я ошибся?
- Интересно девки пляшут. Кто это тебе сказал? Ну, давай, давай, колись. Ты откуда вообще, как звать?
- Ярцев Александр. Понимаете, я друг Кости Каретника.
- А ,  вот оно что. -  Гаврилин сел на кровати. - Ну, рассказывай.
- Что рассказывать? Я надеялся что-то узнать про него. Мне сказали, что здесь геолог, который был тогда в той группе.
- Хм, интересно девки… Да кто тебя надоумил, можешь сказать?
- Просили не говорить вообще-то.
- Слушай, друган. Ты хочешь от меня что-то узнать, а сам темнишь. Так у нас не сварится .
- Да ничего особенного. Мне Владимир Ильич сказал, что в миссии живет  геолог из той группы.
- Ну конечно, кто же еще. Ильич – старый сплетник.  А чего тебе так Каретник понадобился?
- Мы друзья с первого курса, он мне почти как брат. Да нет, не то, больше чем брат. Друг, понимаете?  Я как ни бился, ничего не мог узнать. Да и вообще. Он же вместо меня тогда полетел. Это я должен был на том вертолете лететь.
- Вона как? Ну так тебе свезло, друганок.
- Вы что-то знаете? Вы там были?
- Да что ты сбледнул так с лица?  Погоди-ка, давай вискарика примем.
Гаврилин достал из тумбочки початую бутылку, стакан и кружку с изображением мишки и надписью «Олимпиада 80», плеснул понемногу и протянул Ярцеву стакан. Выпили. Гаврилин  сунул в карман пачку сигарет, зажигалку.
- Слушай, ты курилку за теннисной стенкой знаешь? Иди туда, подожди меня. Лучше там посидим, покурим. А то … я не люблю, когда в комнате накурено.
Гаврилин рассказал:
- Видишь ли, какая фишка. Я не геолог, а референт-переводчик. Работал с…  ну, не суть. Когда  пленные геологи объявились в Малави, в приграничном полицейском участке, меня туда послали, чтобы помочь им объясниться. К ним тогда из Мапуту замминистра обороны поехал,  ну,  и меня с ним послали.
-     Наш? Он что, в Мапуту был?
- Какой наш? Мозамбикский, Маботе. Их, геологов, то есть,  тогда уже отмыли немного, покормили, постригли. Одели в шорты и рубашки полицейские, малавийские. А первые фото, что малавийцы сделали – ужас, на людей не похожи были. Ноги у них были в страшных ранах, некоторые не могли никакую обувь  надеть, так потом и ехали просто с забинтованными ступнями. Червячок есть такой у нас в Африке. Под кожей гнездо вьет, гадский потрох. Так что босиком лучше не ходи, понял?
- Да знаю я. Ну, так что, Костя  был там?
- Ты слушай. Фишка в чем? Все – в кусках.  А один  – огурец. И на том первом фото его, кстати, нет.  Мы сначала даже и не поняли, что он – тоже с ними. Думали, малавиец белый.  А там в Малави белых мало, кстати,  не то,  что здесь. Потом видим, нет, наш. Но он больше всех оказался молчун. «Да, нет» – и все.
 А вообще-то они все  мало  говорили, они как будто в трансе были.  Вылетели мы в сторону Мапуту, но пришлось сесть в Инъямбане,  здесь сильный ветер был. Мы  на  АН 26 были.
- Вы садились в Иньямбане?! Я же был там в это время! Как же мы ничего не знали? Где вы там были? Долго?
- Всего одну ночь. Ночевали в общежитии железнодорожников, а то, что наши там ничего об этом не знали – так все вообще старались делать тихо. Но кубинцы ваши знали, кстати. Там у вас был такой,  Хорхе. Знаешь?
- Конечно, знаю, другом моим считается. Как же он, собака, ничего мне не сказал?
- Ну, знаешь, не всегда можно  с друзьями делиться. Кубинцы, они ребята серьезные. Ну так вот, пока мы геологов  забирали, пока летели, они еще кое-что рассказывали. А уж как к нашим их доставили – тут уж все. Молчок.
          Был там у них такой, Виктор Кеосаян. Сильный парень. Когда мы их вывозили, он из геологов выглядел лучше всех и мозги остались ясные. А это – не у всех, кстати. Его замминистра расспрашивал, я переводил.  Он рассказал, что они видели, как сбили вертолет, но к месту аварии их не подпустили. Потом бандиты притащили молодого совсем нашего парня, с сильно разбитой головой. Сразу стало ясно, что на него у бандитов особые виды. Его перевязали, обувь, одежду не отняли. Первые дни он был плох, так бандиты заставили геологов сделать носилки из веток и нести его до лагеря. Поначалу, он говорил, его держали вместе с остальными пленниками. Тогда и узнали, кто он и откуда. Это он и  был, Костя Каретник. Но он был с ними всего несколько дней. Однажды утром они обнаружили, что он и еще один из геологов – исчезли. Геологи подумали,  что им двоим удалось бежать
Потом исчезли еще трое, кстати. После этого, он говорил,  бандиты совсем озверели, стали связывать их, били,  а во время переходов обматывали им головы одеялами.
-         Но все-таки, зачем их угоняли, чего от них  хотели?
- В том-то и дело, похоже, бандиты и сами не знали, что им нужно. Протаскали мужиков чуть не полгода, а потом  довели их до границы с Малави и бросили там. Столько людей погибло ни за что. Из двадцати четырех  в Мапуту привезли двенадцать, кстати.
А за три дня  до того, как их в Малави перебросили и на свободу отпустили, вдруг опять он, Костя твой, появился. Кеосаян рассказывал, что он был грязный, оборванный, но вполне откормленный.  Сам он сказал геологам, что, мол, было бежал, а его опять поймали.  Но между нами – больно уж не походило, что он четыре месяца по саванне  блуждал. Я тогда еще подумал: интересно девки…  А все может быть, кстати. Может, в деревне где отсиживался?  Я про свои соображения – никому ничего. Мое дело – переводить, что начальство скажет.
- Ну, а потом?
- А потом,  как геологов в Мапуту доставили, встреча с нашим послом была: «Ля-ля, героизм, бля…». А потом наш Сан Саныч с ними беседовал. Знаешь, кто это? Ну, так лучше тебе и не знать, кстати.  Я тоже там был. Много он не распространялся, просто объявил, чтобы трепа не было.  Мол, тех, что пропали, еще есть надежда найти, и что, если кто рот откроет, тот сам себя пожалеет.  Так что, Саша, ты тоже не сильно звони со своими расспросами. А Кости  твоего на этих встречах уже не было, кстати.  Так что секи, друганок:  я тебе ничего не говорил, про футбол трепались, понял?
     Саша не помнил, как дошел до проходной, как ехал обратно в 49 дом. В висках  стучало, и как заевшая пластинка в голове крутилось: зачем все это? Зачем все они здесь? Завтра приезжает Кира с двухлетним младенцем,  сыном. Кто может сказать, что их ждет в этой чужой, раздираемой гражданской войной, кишащей бандитами, погрязшей в болезнях и нищете стране?  И куда опять пропал Коська?




16. Последняя страница африканского дневника Тимановича.

21.08.82
Вот и подошел конец моей командировки. Через неделю – домой. Но напоследок  мне пришлось пережить настоящий шок. Я получил письмо от Шурки Ярцева. Он ездил в Мапуту встречать свою семью и оттуда отправил письмо для меня. Как он пишет, пропал без вести Костя Каретник! И, оказывается, это случилось давным-давно, в первые дни после приезда! Я просидел здесь два года и ничего не знал! И никто не удосужился хоть как-то информировать меня!
Конечно, история с геологами была мне известна, в той же степени, что и всем остальным. Но кто бы мог предполагать, что Каретник окажется  с ними!  Из письма Ярцева я понял, что он не подозревает о том, что сообщает мне новость. Он уверен, что я знаю о несчастье с Костей и сообщает только, что ему так и не удалось ничего узнать о Костиной судьбе. Я чувствую себя разбитым и подавленным. Ужасно, что произошла такая беда.
Я рад, что уезжаю из этой страны, где  в каждый момент может настичь несчастье.

22.08, воскр.
Приснился странный сон, очевидно под впечатлением новостей. Я приезжаю в Киев и ко мне приходит   Лёлька. Она ничего не говорит, но понятно, что она всегда хотела быть со мной. Но в другой комнате Раечка и я чувствую, что Л. хочет чтобы Р. куда-нибудь ушла и мы остались вдвоем. Я иду в ту комнату, где Р. и  начинаю ласкать ее, зная, что после этого она всегда засыпает. Я  надеюсь, что тогда останусь с  Л. наедине. Но Л. вдруг входит  ….
Не удивительно, ведь вот уже несколько месяцев,  как я окончательно порвал с В.  и, если не считать Филомены,  живу совершенным монахом.




26.08.82
Прощай, мой дневничок! Завтра – в полет. Домой! Или – до свидания? Не поднимается рука сжечь тебя, ведь ты был моим единственным товарищем эти два года.  Поживем – увидим, может быть я еще вернусь к тебе.


                …                …               …


Телефонный звонок в неурочный час, среди ночи или ранним утром, когда дворники только начинают разгонять ночную тьму ритмом своих метелок – что может быть тревожнее? Борис, проснувшись, не сразу сообразил, что его разбудило. Он босиком, на цыпочках,  чтобы не разбудить мать и  Раечку,  прокрался в прихожую, где стоял телефон. Раечка маялась по утрам первыми неделями беременности, поэтому все в доме  старались в ранние часы не побеспокоить ее сон.
- Алло, я слушаю. Кто это?  -  сдавленным шепотом произнес Борис.
- Тима, сучий хвост, ты что же, больше месяца,  как приехал и не звонишь?
У Бориса упало сердце:  Лелька!
- Лелька? Привет, рад тебя слышать. Извини, закрутился, каждый день собирался. А я и звонил, кстати, у тебя занято вечно.
- Тима, не свисти. Что-нибудь знаешь про Костю?
Он знал, что если скажет «Нет» - она может просто бросить трубку, это было вполне в ее характере.  А ему ужасно хотелось чем-то зацепить Лельку.  Когда он сказал, что каждый день собирался позвонить – это было правдой. Собирался, но все не решался, все  придумывал, что сказать, чтобы за звонком последовали встречи.
- Ну как тебе сказать? Может и знаю, - произнес он, стараясь придать голосу загадочность.
- Будь через час на Красноармейской. -  И  гудки. Она положила трубку.
«Ничего себе, будь через час. Да что он ей, Бобик на веревочке? Хоть бы спросила, сможет ли он приехать через час», - думал Борис, умываясь. «Вот возьму и не поеду. Или опоздаю часа на полтора. Пусть помучается.  Что ей сказать?  Костя пропал  через несколько дней после прилета в Мозамбик. Вертолет был сбит. Ярцев пишет, что Костя попал в группу пленных геологов. Больше никаких сведений о нем не было,  -  это все, что  стало известно из письма Ярцева. Но надо как-то так запудрить ей, чтобы следущую встречу назначить».
      Он торопливо одевался, путаясь в рукавах рубашки и досадуя на себя: «Да что я, как мальчик! Ладно, это только в  первый раз. Погоди, птичка, ты у меня попрыгаешь на жердочке».
Он прибежал к метро на 10 минут раньше и тут же придумал себе оправдание: ничего, это хорошо, что я ее первый увижу. Еще посмотрю, стоит  ли к ней подходить.   Он встал  у газетного киоска, так, чтобы хорошо видеть выходящих из метро.  И почти сразу увидел ее. У него сжалось сердце от предчувствия рабства.  Лелька выглядела лучше, чем он ее помнил. Она похудела, стала казаться выше, старше и отчужденнее. Вся в черном: сапоги на высокой шпильке, длинное пальто, кожаные перчатки и мужская шляпа, прячущая глаза в тени. Одно цветное пятно: широкая  бирюзовая волна  шарфа у лица.  Вся – как драгоценность в узком дорогом футляре. С такой уже не выкуришь один чинарик на двоих.
Он подошел к ней сзади, взял под руку, потянулся губами к щеке:
- Здравствуй. Ты очень похорошела.
Она вздрогнула и отпрянула:
- Тима, ты офонарел?
- А ты, похоже, только внешне изменилась?
- Может быть. Так что?
- Не понял. Что значит «Так что»?
- Что ты знаешь про Костю? Что непонятного? Давай скорее, мне на работу надо.
- Лелечка, мы так долго не виделись. Давай встретимся вечером, посидим, поболтаем.
- Еще чего. Ты знаешь что-нибудь, или опять насвистел?
- Понимаешь,  на моей новой службе… Меня взяли  в органы…
- Кто бы сомневался! – фыркнула Лелька.
- Подожди. Я знаю, что он попал в плен.
- Это я и без тебя знаю, Ярцев писал, - сказала Лелька и прибавила нетерпеливо: - что-нибудь еще знаешь?
- Значит, скорее всего, жив. Хотя… - он пожал плечами. - Я сейчас ничего  нового не могу тебе сказать, но могу попробовать узнать у наших.
- Так, все, пока.
- Да подожди ты. Я уверен, что наши что-нибудь знают.
- Почему ты так думаешь? Ты спрашивал?
- Нет, я пока еще пытаюсь нащупать нужные контакты,  и как только пойму, кто может быть в курсе….
- Ясно. Как только, так сразу! Трепло ты, и всегда был трепло.
- Да подожди. Так же не делают. Нам надо поговорить, ты мне должна рассказать, что тебе известно, какие соображения. Я  должен обдумать, как мне действовать, с какой стороны к этому подступиться.
- Все, Тима, общий привет. Узнаешь что-нибудь – звони.  Телефон тот же.  -  Она повернулась и быстро пошла к входу в метро. Он стоял, глядя ей вслед, пока она не скрылась  за тяжелой дверью станции метро, потом подошел к газетному киоску и только  сейчас заметил, что возле киоска скопилась очередь.   «Ну, дожили, уже и за газетой надо в очереди стоять», - с раздражением подумал Борис, заглядывая через стеклянную панель киоска на прилавок.  И вдруг опять, второй раз за  сегодняшнее утро, почувствовал, как споткнулось сердце.  Все газеты чернели одинаковым жирным заголовком: «Обращение к Советскому Народу».
Он прочитал первые строки еще стоя в очереди, потом купил газету, глянул на дату: одиннадцатое ноября, четверг. Толпившиеся у киоска люди оттеснили его.  Он прошел несколько метров, опустился на скамейку и теперь уже подробно прочитал статью.
«Итак, Дорогой Леонид Ильич умер. Отмучился старикан», - подумал Борис. Ему самому было странно, но он чувствовал жалость к умершему.  «Ну а кто же теперь?» - он еще раз  прочитал последний абзац.  «Председатель похоронной комиссии – Андропов. Ну что ж, надо думать, это на пользу нашему ведомству. Кто главный похоронщик, тот и приемник, это давно известно.  Просто отлично. Наверняка будут кадровые перестановки. Кого-то «сам» возьмет наверх, соответственно и остальные подтянутся за ним. Сейчас главное понять, кто в фаворе и не упустить момент! Тогда и Лелечка никуда не денется. Тоже еще – фря. Было бы из чего выпендриваться. Пренебрежение какое!»
  Но в глубине души, не признаваясь самому себе, он знал, что этим своим пренебрежением она его и привлекает.




    

17. Голубая бутылка

Кира идет  босиком по пляжу, по самой кромке воды. Прохладные волны, накатывая, то и дело лижут ноги. В последнее время это стало её привычкой – в конце дня приехать на пляж походить. Этот пляж – ее любимый и, наверное, самый уютный  в окрестностях Кейптауна. Полоска твердого мельчайшего песка крутой подковой огибает залив, с двух сторон которого по взгорьям рассыпаны веером  пригородные дома.
Кира идет быстро, насколько позволяет мокрый песок,  и внимательно смотрит под ноги: сейчас, в апреле, волна выбрасывает на пляж множество ядовитых медуз. Это  - не те огромные  полусферы студня с толстыми косами щупалец, которые можно встретить и в северном полушарии. Кира внимательно смотрит под ноги, чтобы не наступить на  крошечный прозрачный пузырёк с темно-синей оболочкой и тянущейся за ним синей ниткой. Тридцать лет назад  прикосновение к такому пузырьку чуть было не стоило ей жизни.
Она тогда только-только  приехала к мужу  в Мозамбик  с двухлетним сыном,  Антошкой.  В первый же выходной Саша объявил:
- Собирайтесь, сегодня поедем на пляж.
- А что собирать? Что туда брать?
- Главное -  на голову. И какую-то  такую одежду надо, легкую, но чтобы тело прикрыто было. А то вы с непривычки сгорите в уголь.  Антошке что-то с рукавами возьми. По бутылке воды. Ну и полотенце, конечно.
Выезд на пляж был для советских событием. Все оповещались накануне. Училище выделяло огромный армейский грузовик с тентом и длинными скамейками в кузове.  Грузовик объезжал один за другим все дома, где жили советские. Мужички бодро задирали ногу, карабкались в высокий кузов, с шуточками и хохотом подсаживали женщин. Брали также болгар, иногда кубинцев, но  этих  реже – у них был свой транспорт.
Наконец, все были в сборе и грузовик выезжал за город. Имелся пляж и в городской черте, но там никто не купался. Городской пляж негласно считался «грязным» и   все хотели ехать  на открытый океан.
Ехали весело, горланя что-нибудь хоровое, забывая о возрасте и служебной субординации, как пионеры в Артеке.  Дорога шла через пальмовые плантации, и казалось, что пальмы кружат в хороводе в такт песне.
Самым замечательным считался пляж, еще португальцами названный  Тофу.  Его изображение потом стало символом идеального курорта во всех туристических рекламах: бесконечная дуга белейшего песка, огибающая лазурный океан и грациозно склоняющиеся к воде  пальмы.
Оказалось, этот идиллический пейзаж таил в себе немало опасностей. Во-первых – сжигающее немилосердно солнце. Никто не имел понятия о защитных кремах  и бывали случаи ожогов с грозными степенями, когда жертву приходилось спасать в стационаре. Во-вторых – сам океан с его обманчивой ласковостью. Теплейшая и прозрачнейшая вода манила и звала, но стоило войти чуть глубже, чем по пояс – как неосторожный купальщик  чувствовал: мощная волна как щепку подхватывает его, несет к  берегу, подминает под себя,  переворачивает, протаскивает его всей кожей по наждаку мелких рифов дна и выплевывает обессиленного – хорошо, если живого -  далеко-далеко от берега. Бывали и случаи встреч с обитателями этого  завораживающего  своей коварной прелестью океана.  Чтобы стать жертвой акулы – большой белой, молота, или какой-нибудь еще  – вовсе не надо было заплывать далеко. Врачи рассказывали, как пришлось оперировать  местного мужичка, у которого акула отхватила ногу, когда он стоял по колено в воде и чистил песочком кастрюлю.
  Пока ехали, Кира наслушалась всего, и решила для первого раза  в воду не лезть и проявить максимальную осторожность. На пляже они нашли местечко под пальмой, в тени. Антошка сразу  кинулся копать песок, пересыпая его  из одной формочки в другую и лупя ладошкой, «выпекая» куличики.  К ним подошла  Тамара, жена одного из врачей.
- Кира, сегодня отлив, пойдем морские дары собирать!
- Как это? – удивилась Кира.
- Пойдем, не пожалеешь! Да не бойся, пусть Ярцев с мальцом побудет. Он нам тут все уши прожужжал, как соскучился по сыночку.
- Да я и не боюсь. Что-нибудь брать с собой?
- Платок возьми, плечи прикрой. Есть у тебя?
- Нет, только полотенце.
- Ну, хоть так. Надо тебе капулан купить, это - самое удобное.
Капулан – местный вид одежды, носят его и вокруг бедер, и на голове; в нем же подвешивают на спину ребенка. А в сущности это – просто кусок ситца с отпечатанными узорами и каймой. В годы «независимости» капуланы стали украшать портретами партийных лидеров. Было довольно забавно видеть портрет Саморы Машела в маршальском мундире, плотно обхватывающий внушительные задние округлости черных мамаш.
Ходить «по отливу»  оказалось завораживающе интересно. Во время отлива, который в Мозамбике бывает очень сильным, обнажалась большая часть дна. В тех местах, где песок сменялся коралловыми образованиями, в каменистых углублениях  получались естественные аквариумы, глубиной один-два метра, кишащие морскими растениями и живностью. Перед глазами  Киры в прозрачной воде плавали стаи разноцветных рыбок,  выглядывали из каменных пещер пятнистые мурены, шевелили длиннющими антрацитовыми иглами морские ежи, изгибались розовые и оранжевые морские звезды, сверкали и переливались на солнце невиданные раковины.
- В следующий  раз когда приедем, Кира, возьми тапочки резиновые, или просто кеды. Есть у тебя?
- Нет, я не привезла, зачем?
- Вот теперь видишь, зачем? Что ж твой, не написал тебе? Ничего, купишь. Они у cеньора Томе в лавке копейки стоят. Залезешь, раковин наловишь, коралл отломаешь. А без обуви никак – ноги пропорешь.  А коралл-то знаешь как чистить?
- Ну что вы, откуда? Они зеленые какие-то. Я думала, они красные
- Может, где и красные. А эти – белые, только их очистить надо.  Будет белый, как сахар. Слушай: сперва, как с пляжа принесешь, клади его на балкон или на крыльцо – где у вас муравьев побольше.
- Да у нас вроде и нет муравьев.
- Ну как нет. Они у всех есть, просто ты не видела. Муравьи за два дня тебе его объедят, он вонять не будет. Потом кладешь в большую кастрюлю, и вари с отбеливателем минут сорок, а то и час. Все! Увидишь, будет белый, как снег. А то  что домой-то повезешь, какие сувениры? За деньги, что ли, покупать? Вот вернешься домой, увидишь, там  каждая собака подарочка ждет!
Время на пляже бежит незаметно. Скоро солнце начнет клониться к закату. Кира решила все-таки залезть в воду, несмотря на все страшилки: «Хоть немного окунусь,  там где мелко». Скинула с себя накрученное на бедра полотенце и вошла в пену набегающего прибоя. Какое блаженство! Вода теплейшая, прозрачная,  струится, накатывает, кружит. Купаться в океане – это совсем не то, что в море, каждой клеткой чувствуешь, что погружаешься в  огромный живой организм.
Вдруг по внутренней стороне руки как лезвием полоснула острая боль. Кира испугалась. Нашла ногами дно: совсем мелко, едва по пояс.  Огляделась вокруг себя: в прозрачной воде никого не видно. Заметила только тонкую темно-синюю нитку, подумала: «Нитка от купальника, где-то зацепила». На ней был темно-синий трикотажный купальник. Она опять опустилась в воду, в воде боль быстро утихла. Кира блаженно поплыла вдоль берега, внимательно следя, чтобы волны не утаскивали ее дальше в глубину.  Вдруг  через несколько минут – опять острейшая боль, много острее, чем в первый раз. На этот раз боль резанула по горлу и поперек ключиц. Кира опять увидела нитки, теперь уже у себя на груди. Их было много, целый клубок. Она поняла, что боль – от них. Она стала сдирать их  с себя и только тогда стало ясно, что это не нитки от купальника, а скользкие, плотные на ощупь и жгучие как крапива  щупальцы. Кира кинулась на берег, побежала к своим и через минуту почувствовала, что тело перестает ее слушаться. Она успела,  уже падая, сказать:
- Меня что-то ужалило. Синяя нитка.
У нее свело судорогой ноги, руки – она видела перед собой скрюченные свои пальцы, и чувствовала, что  все ее тело начинает твердеть, как будто превращаясь в камень; заледенели и не слушались губы, почти не шевелился язык. Она  видела над собой искаженное ужасом  лицо мужа и смогла произнести только:
- Я каменею.
Вокруг собрались люди, Кира  слышала крики:
- Растирайте ей руки и ноги,   я делаю массаж сердца.
Женский голос кричал:
- Мужики, каждый берите  в руки по конечности и как можно сильнее растирайте - надо завести кровообращение. Воды кто-нибудь!   Кира, пить можешь? Трите ее всю. Петрович, беги в машину, там у меня сумка с аптечкой.  Потом мужской голос: 
- Вы двое бегом, найдите доску какую-нибудь, до машины донести.
Кира не потеряла сознания, она слышала все, но все ее тело как будто превратилось в кусок льда:  скрюченные руки застыли перед лицом, губы вытянулись в трубочку и затвердели, глаза вылезли из орбит.  Женский голос кричал:
- Петрович, ну тебя как за смертью, тьфу-тьфу! Нашел? Давай.  Подержи-ка шприц. Да  куда, вверх иглой!  Давай спирт. Все, давай, колю.  Все Киронька, детка, потерпи, сейчас антигистаминчик подействует.
Через какое-то время Кира почувствовала, что  ползущее  к сердцу окаменение остановилось, как будто начало  таять, стало возможно сделать вдох.  Ее положили на какой-то обрубок доски и понесли к машине.


Вечером Саша с Антошкой забирали  Киру из госпиталя.  Дежурный советский врач,  Игорь, проводил  их до калитки госпиталя, сказал, передавая Саше пакетик с таблетками:
- Считайте, что вам повезло. Молодец Ольга Пална, что с собой аптечку везде возит. Если бы антигистамин сразу не вкололи, могло бы все кончиться хуже.  Медузка эта – опасная тварь. А знаете, как ее называют?  «Garrafa azul» - голубая бутылка.   А у рыбаков ей и другое имечко припасено: синее дерьмо.









18. В Иньямбане.

Город Иньямбане названием своим у вновь прибывающих в Мозамбик советских специалистов неизменно вызывал двусмысленную улыбку. Но те, кому довелось там жить, быстро привыкали к не слишком благозвучному для русского уха названию. Зато какое это было идиллическое местечко! Город расположен на полуострове, соединенном с материком узкой полоской суши, на берегу обширного  мелкого  залива  с прорытым еще португальцами каналом для прохождения океанских кораблей. Вдоль залива, полукружьем обнимая город, тянется обсаженная пальмами и мощеная  на португальский манер  мелкими кубиками камня  - набережная. К набережной сбегаются улочки одноэтажных домов с небольшими садиками. В восьмидесятые годы  мало что могло отвлечь жителей от созерцательного времяпровождения провинциальной глубинки: в городе был единственнй  кинотеатр, одна газета, один стадион, один относительно большой и с десяток мелких магазинов.  Телевидения не было. Был госпиталь и военное училище. Основное средство передвижения жителей – пешком.  Было и несколько автомобилей. Вот именно несколько, никак не больше.
К пяти часам вечера Кира с Антошкой, управившись по хозяйству, полив свой крошечный садик, где росли посаженные Сашей  еще в прошлом году бананы, папайа и похожие на крупные ромашки с ярко-розовыми лепестками цветы, приготовив ужин и вдоволь поплескавшись на задней веранде под струей теплой, почти горячей воды из шланга, выходили на главную улицу и неторопливо шли в сторону училища – встречать папу с работы. Потом вместе отправлялись на набережную,  где у них была любимая скамейка. Там к этому времени уже все было готово к ежевечернему феерическому шоу: закату солнца.
После заката город быстро проваливался в ночь,  они неторопливо шли по набережной к дому, останавливались перекинуться парой слов с прогуливающимися знакомыми, заходили в пекарню за горячим «завтрашним» хлебом. Крошечный городок на берегу океанского залива стал их первым семейным пристанищем. И, несмотря на  множество непривычных и трудных обстоятельств: изнуряющая жара, очень скудный набор  продуктов,  оторванность от родных и друзей, полное отсутствие русскоязычных детей, с которыми мог бы общаться сынок, недостаток детских книжек, игрушек - несмотря на множество ежедневно возникающих проблем - они  были счастливы.  К жаре можно было привыкнуть, благо, вода из шланга течет всегда: обливайся, когда хочешь. С продуктами  было сложнее, но – мир не без добрых людей: некоторые «наши» пожертвовали в пользу Антошки, единственного на всю советскую колонию Иньямбане младенца, свои порции сухого молока NIDO. Его распределяли по списку,  по банке на семью  в месяц, а банка была огромной – 5 кило! Кира раздобыла в пекарне молочный грибок и умудрялась из этого порошкового молока делать  для Антошки кефир и даже творог. Игрушки и книги они вместе придумывали, сочиняли, разрисовывали, красили. Детскую компанию с успехом заменял Саша, который в играх с сыном и сам становился ребенком. Глядя на них, Кира  все чаще мечтала о втором ребенке и однажды поняла, что ее мечта сбывается. Это еще больше сблизило их, они чувствовали, что  стали настоящей семьей.
Время летело быстро, самые жаркие месяцы были почти позади,  подходил к концу апрель. Казалось бы, можно вздохнуть с облегчением, но, как это часто бывает, проблемы пришли, когда меньше всего хотелось о них думать.
Все чаще стали слышны в городе тревожные разговоры об активизации  военных действий, о передвижениях вооруженных групп. В училище набирали группы из курсантов и посылали  туда, где шли бои.  Руководство училища рекомендовало советским преподавателям воздержаться от посещений пляжа, от выездов за город. В вечерние часы  город уже не походил на  идиллический курорт: люди стали опасаться ходить по улицам по вечерам, от одного к другому передавали  слухи о диверсантах, о вражеских лазутчиках. На улицах появился военный патруль.
Однажды, в начале мая, Кира проснулась ночью от странного звука. Казалось, что часто и дробно где-то  неподалеку стучит деревянная рама окна.  Потом послышались басовые глухие уханья.
- Саш, ты спишь? – позвала Кира.
- Спи, спи, чего ты?
- Ты слышишь?
- Слышу. Не волнуйся,  это – далеко
- Где далеко?
- Говорю тебе, не волнуйся. Все хорошо.
Через некоторое время звуки стихли, но Кира уже не смогла  уснуть до утра. Днем все было, как обычно, светило солнце, щебетал сыночек, ночные страхи казались сном. Но через несколько дней все повторилось, и Кира не могла отделаться от мысли, что на этот раз звуки ближе.
В ее сердце поселилось постоянное напряжение:  что бы она ни делала, где-то  на галерке ее сознания все время дробно и деревянно стучал пулемет.
В один из дней Саша явился с работы раньше, чем обычно и не пешком. Его подвезли на училищном УАЗе.  В руках  у него был продолговатый сверток
Он прошел в спальню, положил сверток на дно их  большого стенного шкафа.
- Что это? Откуда? Почему не показываешь? – пристала с расспросами Кира.
- Кирюшик, давай поедим сначала, потом все расскажу.
Ужинали молча, какое-то напряжение повисло в их маленьком домике, и даже Антошка непривычно притих.
Поздно вечером, когда все дела были переделаны, ребенок заснул и наступил их любимый час: можно было посидеть спокойно,  поговорить, выпить рюмочку рябиновой настойки, - Саша достал из шкафа сверток, положил его на стол, развернул.  Это был «Калашников» и к нему несколько магазинов  с патронами.
- Что это значит? – спросила Кира
- Только не бойся. Помни, в твоем положении нельзя волноваться. Сейчас ты должна понимать, что сохранить себя и детей – твоя главная задача. 
-        Сашечка, ради бога, объясни, что это значит? – Кира почувствовала, как захолодел затылок, онемели кисти рук. - Ты не уедешь? Тебя не пошлют туда?
- Конечно нет, что ты, глупенькая. Успокойся, прошу тебя.  Слушай внимательно. Ничего нет страшного.  «Ренамовцы»  подошли, бои идут  близковато, но ты знаешь, мы на полуострове. Единственный для них доступ к нам – через перешеек. Перешеек охраняется. Там наши из училища, там кубинцы,   да и регулярные войска еще не отошли, бои продолжаются. Так что скорее всего, их сюда не пустят.  Да  Кира, ну что ты, возьми себя в руки,  - Саша увидел, что жену бъет крупная дрожь. - Подожди, давай-ка выпьем.
- Ты же знаешь, мне нельзя.
- Я думаю, рюмочку можно. И прекрати паниковать, еще ничего плохого не случилось.
Но чем больше он уговаривал ее, тем страшнее ей становилось.  Он закипятил чайник,  налил чаю и влил туда рябиновой настойки.
- Вот, давай-ка выпей и держи себя в руках, а то навредишь себе и ребенку хуже бандитов. Вот так, хорошо. Пойми, мы должны об этом поговорить, чтобы в крайнем случае – я говорю в крайнем, Кира, прекрати трястись! – чтобы в случае чего знать, что делать. Понимаешь? Ты  можешь взять себя в руки? Ну, Кирка, ты же – боевой товарищ!
Слушай внимательно.  Соберись. Ты знаешь, что наш задний двор примыкает справа к кубинцам, слева – к двору  Доны Амалии. В каждом заборе есть калитка к соседнему дому. Калитки никогда не запираются, там и замков-то никаких нет давно. Если я скажу тебе, что надо бежать, ты должна не теряя ни секунды,  надеть на спину рюкзак с документами,  схватить Антошу, вылезти из окна в спальне на задний двор  и через левую заднюю калитку  бежать в сад  Доны Амалии. Запоминай, ты должна идти в ту калитку, что слева. Слева. Повтори.
- Слева, - одними губами прошептала Кира.
- Слева, это очень важно. Через сад Доны Амалии ты должна пробраться до ее старого гаража. За гаражом нет забора, а есть густые  заросли  бананов. Пролезть через них трудно, но завтра я там прорублю немного, чтобы незаметно было, так что пройти можно будет. Ты окажешься во дворе госпиталя. В госпитале наши предупреждены. Наш дежурный - ты знаешь где  -  второе окно от угла. Постучишь, тебя впустят. Военные считают, и наши и местные, что госпиталь -  самое надежное укрытие.  В любом случае, как бы ни пошло, помни, твоя задача – спасти себя и детей.
- Почему  не к кубинцам?  У них оружие.
- Вот именно поэтому. Даже не думай, забудь о них.
- А ты?
- Я буду прикрывать, патронов полно.
- Саша, я не пойду. Я не могу,  давай вместе.
- Кира, успокойся. Ничего этого не будет, это только теоретически. Перешеек охраняется, их сюда не пустят.  Считай, что мы проводим учения. Ну, успокойся, роднуля.  Бери Антошку, и ложитесь вместе в спальне.  Спи спокойно. Только сумку тревожную рядом поставь.
- А ты?
- Я сегодня здесь, на диванчике. Он пристегнул магазин и поставил автомат в угол возле дивана.
Кира была уверена, что не уснет,  но  - то ли рябиновка подействовала, то ли  нервное напряжение лишило сил - она задремала.
Среди ночи Кира проснулась от резкой боли. Не сразу поняла, где она,  и вдруг почувствовала, что все вокруг нее – мокрое. Она потянулась рукой, включила фонарик, который вечером положила рядом на тумбочку, посветила : кровь!  Осветила подушку  рядом с собой: нет Антошки! Сердце упало, стало темно в глазах: прокрались, зарезали! Молнией промелькнули в голове слышанные от «наших» рассказы о том,  как местные воры распыляли  через форточку какое-то  фантастическое  снотворное и выносили  из дома все, вплоть до кровати из-под спящих хозяев.
Кира рванула одеяло. Антошка спал, свернувшись клубочком, и  тихо посапывал, забившись по своей привычке  под одеяло с головой. Киру опять пронзила тянущая, электрически слепящая боль – как будто ей без укола рвали зуб, только не во рту, а внизу живота. Она поняла. Осторожно встала,  скомкав край ночнушки, зажала ее между ног, чтобы кровь не капала. Дотянулась до шкафа с бельем, вытащила большое пляжное полотенце, положила его на кровать так, чтобы  закрыть растекшееся кровяное пятно. Чувствуя, что  все вокруг плывет, осторожно, по стеночке поплелась в  ванную.





        19. На каком месте дружба?

     Дни проходили, но обстановка не становилась спокойнее. Уже каждую ночь были слышны звуки стрельбы, каждый вечер Ярцев  заряжал автомат и ставил его рядом с диваном, на который переехал окончательно. Многие офицеры в училище отправляли жен и детей в более спокойные провинции, к родственникам. Им было проще: они в своей стране.
   После той ночи, когда случился выкидыш, Кира впала в состояние непреходящего страха. Ярцев видел, что она  тает на глазах.  До конца командировки оставалось около трех месяцев,  но он решил, что уже сейчас должен отправить семью домой, в Союз. Сделать это было непросто, полуостров отрезан, практически, они на осадном положении. Единственный способ – вылететь в Мапуту самолетом. Но самолеты прилетали редко и были слишком малы, чтобы забрать всех желающих.  Аэропорт не был рассчитан на серьезную авиацию.  Уже несколько раз он просил старшего группы  обратиться к   командованию училища за помощью, но слышал в ответ только вежливые обещания.  «Хорошо, хоть не стал кобениться, дал разрешение на то, чтобы отправить семью», - думал Александр.  Никто из советских не мог перемещаться по стране  без разрешения старшего группы.
    В один из вечеров, когда  Ярцев  шел с работы домой – Кира больше не выходила с сыном его встречать, боялась, - к нему подошел знакомый мозамбиканец, Андре Фернандо.  Было похоже, что он специально поджидал Александра. Познакомило их несчастье.
      Это было месяца четыре назад, на городском пляже. Ярцев тогда начал плавать в заливе, наплевав на всеобщее мнение, что вода в черте города грязная.  Он сразу понял, что это – ерунда. Два раза в сутки, благодаря приливам и отливам, вода менялась полностью и была такой же прозрачной и чистой, как на загородных пляжах.  И ехать никуда не надо: залив от дома в пяти минутах прогулочным шагом.
     В тот день, как всегда это бывает в полнолуние, прилив был особенно полноводным. Саша вошел в воду, помахал сидевшим на лавочке  Кире с Антошкой: «Присоединяйтесь!» Рядом плескались местные ребятишки. Вдруг пацаны загалдели, закричали особенно громко и тревожно. Один бежал к  Ярцеву, поднимая вокруг себя фонтаны брызг:
- Сеньор, помогите, утонул, утонул!!!
Ярцев кинулся к ним и увидел, что на мелководье, не глубже, чем по грудь, на дне скрючилось маленькое  черное тело. Он нырнул, вытащил пацана, поволок его на берег. Перекинул мальчишку вниз головой через колено, хлопнул ребром ладони между маленьких лопаток. Пацана вырвало потоками воды. Ярцев перевернул его и стал делать искусственное дыхание.  Через несколко вдохов мальчишка стал проявлять признаки жизни.  Скоро прибежал перепуганный отец, оказалось, его дом был неподалеку, на набережной. Это и был Андре  Фернандо.
Сейчас он стоял перед Ярцевым, как будто не решаясь заговорить.
         Сеньор Алешандре, - сказал наконец  Андре , –  в  нашем городе важные люди  отправляют жен и детей в Мапуту, боятся бандитов. Мест в самолете мало. Если сеньор Алешандре  хочет, я смогу помочь отправить сеньору Алешандре  и маленького Алешандре.  Местные называли Антошку – маленький Алешандре. Такая у них традиция – называть членов семьи  именем отца.
-       Правда, сеньор Андре? А я как раз иду и думаю, как это сделать.
-       Сеньор Алешандре  знает, что я работаю в аэропорту?  Завтра будет самолет. Многие важные люди будут отправлять свои семьи.  Если сеньор Алешандре  сможет привезти семью очень рано утром в аэропорт, я смогу организовать.
«Вот и organizar пригодилось», - подумал Ярцев.
-    Самолет летит из Нампулы, сядет здесь на дозаправку,  - продолжал Андре. -  Я проведу сеньору в самолет, пока его будут заправлять. Это запрещено, но я сделаю это для сеньора Алешандре.  Когда придут другие пассажиры, сеньора с маленьким Алешандре уже будет в самолете. Мы скажем, что она летит из Нампулы, тогда ее не выгонят.
-       Андре, огромное спасибо, ты – настоящий друг.
-    Сеньор Алешандре спас моего сына… -  Андре замялся, как будто хотел сказать что-то еще. Наконец он пробормотал:
-     Извините, но сеньора не сможет взять с собой багаж.
-     Это совсем не важно. Спасибо! Побегу искать машину на завтра. 
       Найти машину оказалось не сложно. Ярцев сразу подумал о своем друге, Хорхе, который возглавлял группу кубинцев. Все здесь называли их «Интернационалисты».  Как будто это – профессия  или должность. На самом деле кубинцы были  сотрудниками особого ведомства. Об этом никто не говорил, но почему-то все, по крайней мере советские, об этом знали. Говорили кубинцы на своем «кубаньоле»,  меньше всего заботясь, понимают ли их португалоязычные мозамбиканцы.  Сами кубинцы прекрасно понимали по-португальски. Кубинцы были обеспечены лучше других:  у них была охрана, повар и домашняя обслуга, мини-автобус с водителем. Хорхе, как старший группы, разъезжал по крошечному Иньямбане  на новеньких советских «Жигулях».  Хорхе начал работать здесь до приезда Ярцева и, похоже, уезжать не собирался.
          После поездки в Мапуту, когда Ярцев узнал, что освобожденные геологи, а с ними и Костик, целые сутки тайно провели в Иньямбане, он  был немного обижен на Хорхе за то, что тот и словом не обмолвился.  Но старался этого не показывать. Однако кубинец  был и  вправду  профессионал, сразу его раскусил.  Однажды он появился на пороге их домика с цельной, не меньше  метра  в длину,  веткой бананов:
- Вот, Алессандро, для твоей сеньоры и маленького Алессандро.
Это была ветка лучшего сорта бананов, «банан-яблоко». Маленькие, почти круглые, розовато-желтые спелые  бананы в верхних рядах золотились янтарем. Нижние, нежно-салатовые ряды ветки еще должны были дозревать. Кира захлопотала, пристраивая ветку в кладовке, доставая из холодильника  бутылочки с пивом. Между тем Хорхе положил руку на плечо Александра, сказал негромко:
-     Мы с тобой друзья. Но мы в первую очередь – офицеры,  значит  должны понимать, что служебный долг – это первое, а дружба – второе. Женщина – третье, правильно? Нет, третье – жена, правильно? А женщина – четвертое, - и захохотал.
            Сам Хорхе был большой «ходок», но вот уже несколько месяцев, к досаде местных красавиц,  его видели только с Галиной,  советским врачом-анестезиологом.  Он ее называл “Mi Jefa”  - моя начальница. В ее присутствии  он краснел, как школьник,  преданно, по-собачьи глядя ей в лицо, и,  казалось, только и ждал приказаний, чтобы кинуться их исполнять.
           Выслушав Ярцева, Хорхе  немедленно объявил, что сам отвезет их в аэропорт в 5:30 утра и предложил зайти вечером поговорить с «сеньорой», убедить  ее в необходимости  уехать.
        Но Кира, узнав о возможности улететь, сразу сказала:
-        Да, это правильно. -  Ярцеву даже стало немного обидно. Он ожидал слез, требований уехать вместе. Кира заметила это и сказала:
-      Будь мы одни, об этом не могло бы  быть речи, я  бы осталась с тобой. Но сейчас мы должны думать об Антошке. Он не виноват, что нас сюда занесло. Какой вес?
-       Ноль. Только документы. И чеки возьмешь.
         Эти чеки Внешпосылторга – эквивалент денег, которые платили совзагранработникам, он получил в  бухгалтерии миссии,  когда был в Мапуту. Это была его зарплата за 2-й год.  Они решили, что все, что смогут заработать за третий год, будут откладывать на счет во Внешэкономбанке. Это была новая возможность.  До 1982 года переводчикам не открывали счетов и все свои заработки они получали наличными чеками. Счет давал много преимуществ, главная из которых -  возможность  вступить в валютный кооператив и   купить квартиру.
       Первый год работы, по выражению Ярцева, он «просто слил». Приехал после года работы  в отпуск. Огляделись – денег не так много, а нужно всего – не пересказать.  Купили кое-что приличное из одежды себе, ребенку на вырост, родителям. Купили подарки родственникам. Цены в Березке – не то, что в районном универмаге.  Осталось 3 тысячи.  А кругом все шелестят: один к трем, один – к четырем…
      Однажды возле Березки к Ярцеву подошел  бойкий паренек. Одет прилично, на вид – южанин. Такой «сын турецкоподданного». Предложил поменять чеки «один – к трем».  Значит – за каждый чек – три рубля.  В голове сразу завертелось: «9 тысяч! Своим помогу: тыщу – отцу,  тыщу – брату. Кирюхе на жизнь останется
(она с ребенком на второй год оставалась одна  в Союзе), да еще на книжку положим, на срочный вклад! »
Договорился с парнем, кинулся домой за деньгами. Парнишка безотказный такой:
-     Ничего, поедем. Я тебя у твоего дома подожду на лавочке.
Кира все три тысячи не дала, одну оставила:
-     Договаривались же тебе дубленку купить, или пальто кожаное.
     Отдал парню 2 тысячи, тот пересчитал внимательно чеки, перед глазами Ярцева отсчитал 6 тысяч рублей.  Столько рублей Ярцев и не видел никогда в жизни.  Парень завернул деньги в плотную оберточную бумагу, в какую в гастрономе заворачивали колбасу или масло.  Дальше все было как во сне. Ярцев пришел домой, позвал Киру.  Жили они тогда у ее родителей, так что  и теща была тут же, с Антошкой на руках. Теща передала Антошку Кире:
-    Дай-ка я посчитаю, я все-таки бухгалтер.  Она развернула пакет и вдруг оттуда посыпались  нарезанные прямоугольники газетной бумаги.  В первый момент никто не мог вымолвить ни слова.
Теща первая опомнилась:
-     Ох, ребятушки, а  где же деньги?
Она схватила валяющуюся на полу оберточную бумагу, вертела ее так и сяк, разгребала кучу резанной газеты, все еще не веря своим глазам.  Потом зарыдала громко, в голос:
-     Ах вы дурачки мои бедные, да что же это, да как же у них руки не отсохли, Господи!  Мальчишечка ты мой бедный, целый год там мучился один, голову свою подставлял! А эта здесь одна с младенцем!  Да как же ты на это смотришь, Господи!
           Эти тещины причитания  были – как ножом по сердцу. Ярцев подумал:  «Да пусть бы в три раза больше украли, только бы теща не знала!»
      А Кира ничего не сказала. Молча взяла веник, сгребла кучу, и не бросила в ведро, а вынесла  на помойку за гаражи.  И потом они об этом никогда не говорили, как будто этого не было в их жизни.
Сейчас у них было собрано около 6  тысяч чеков.  Кира пришила с внутренней стороны брюк, в которых собиралась лететь, узкую полоску ткани, положила туда пачку и зашила накрепко - не от таможни, для них была справка из бухгалтерии Торгпредства,  а от недобрых людей. Лететь с маленьким ребенком, за сумкой смотреть некогда.
        На следующее утро Хорхе приехал, когда еще было темно.  Спящего Антошку положили на заднее сиденье  «Жигулей». Кира села рядом, положила голову ребенка себе на колени.  Саша сел на переднее сиденье. Кира бросила взгляд на их домик.       Сейчас он казался таким маленьким и сиротливым.
        Когда приехали в аэропорт, уже светало. Андре ждал их у входа, подошел к машине:
- Самолет сейчас сядет. Я понесу маленького Алешандре.
- Можно я сам посажу их в самолет? – спросил Саша.
-     Сеньор Алешандре, лучше, чтобы вас не видели в аэропорту.  Если будут проблемы с местами, летчик  скажет, что сеньора и ребенок прилетели из Нампулы. С ним уже договорились.
         Сначала показался самолетик, потом послышалось его тарахтение.  Это был 10-местный Cesna. Кира вышла из машины, прижалась к груди мужа:
-         Береги себя.
-     Ты тоже.  Себя и Антошку. Как прилетите в Мапуту, найдешь нашего дежурного по аэропорту. Передай вот это письмо. Тебя должны поселить в сорокдевятке и первым рейсом отправить домой. Найди Эдика, он поможет.
 Она мелко, украдкой, перекрестила его.
-    Ну ты что, Кира!  - Саша невольно оглянулся на машину, где сидел «пламенный марксист» Хорхе.  Тот смотрел вниз, делая вид, что ищет что-то под рулем.
-     Пора, - произнес Андре.
       Кира открыла водительскую дверку, наклонилась и крепко поцеловала Хорхе в щеку:
-     Спасибо, друг.
        Она торопливо, не оглядываясь,  пошла  вслед за Андре , несущим на руках спящего ребенка.

        Ярцеву хотелось  остаться в аэропорту и посмотреть, как взлетит самолетик, но Хорхе повторил слова Андре:
 -    Лучше, чтобы тебя здесь не видели.
       Он попросил  Хорхе  остановиться на набережной. Не хотелось возвращаться в пустой дом. Он дважды прошел набережную и отправился на работу.  Вечером, вернувшись в дом, он к собственному удивлению почувствовал, что ему стало легче, как будто гора с плеч свалилась. Только сейчас ему стало ясно,  какими жестокими тисками все последние дни давил сердце страх за жену и ребенка.  Он принял душ, надел шорты и майку. Достал банку тушенки, бутылку пива. В дверь постучали.
         «Кто бы это? Может Хорхе?» - подумал он, отхлебнув из горлышка пива и открывая дверь, и поперхнулся, закашлялся, увидев перед собой начальника штаба училища. Это был молодой человек, - в юной народной республике  все военные чины, даже самые крупные, были не старше тридцати. Звали его Матеуш Гидеон Карвальо, а партийная кличка, которую он любил и называл с    удовольствием, была «Гидеон Джек»
-      Доброй ночи, камарада Алешандре, - произнес Гидеон Джек. – Можно войти?
«Вот проныра, - подумал Александр.  – Пронюхал, что мои улетели».
-     Конечно, камарада полковник.  Прошу вас.  Могу предложить вам пива?
-    Спасибо, с удовольствием.
Ярцев налил пива, подвинул сигареты и пепельницу.
-    Ничего, что я курю в доме? – спросил гость и тут же отрицательно махнул рукой: «Не надо объяснений.»
-   Я знаю, что сеньора улетела. Это хорошо, правильно. Не правильно только, что камарада Алешандре не доверяет нам. Почему нельзя было обратиться прямо ко мне? Мы делаем одно дело. Вы помогаете нам. Мы тоже хотим помочь. Так делают друзья. Так это, камарада Алешандре?
        Александр почувствовал, что краснеет, наклонил голову. Что он мог сказать?  Что старший их группы постоянно подчеркивал, что по всем вопросам быта преподаватели и переводчик могут обращаться к местной стороне, только испросив разрешения у него?
-     Я понимаю,  - продолжал полковник.  - У вас свои правила.  Я пришел не для того, чтобы учить Алешандре не выполнять приказы его начальства. Я только хотел сообщить, что самолет долетел благополучно и сеньору встретили представители вашей миссии.





20. Упасть, чтобы выжить

После нескольких  месяцев спецподготовки  в ЮАР - работа была изнурительная, но в пятизвездочном комфорте, - было неправдоподобно странно опять оказаться в саванне, среди измученных, умирающих  от истощения и побоев советских пленных геологов. По легенде, разработанной для Кости юаровцами, он бежал, спрятался в деревне, но кто-то из жителей донес бандитам, и он опять был пойман. Перед высадкой в Мозамбике его опять одели в те же  грязные лохмотья, намазали отросшие волосы и бороду какой-то отвратительно вонявшей гущей.
Когда Костя опять попал к несчастным пленникам, ему стало ясно, что он  зря волновался о правдоподобности своей легенды.  Геологи были в таком состоянии, что, кажется, уже  сами не понимали, где они и кто, некоторые заговаривались,  многие не могли сами передвигаться. Более стойкие, несмотря на приказания бандитов и побои,  отказывались бросать товарищей и героически,  буквально   волоком тащили их за собой.  Костя увидел, что многих уже не было в группе пленников. Исчез и знакомый отца, ССР. На одном из переходов он упал бездыханный: не выдержало сердце. На появление Кости геологи почти не обратили внимания.
Зато более чем пристальное внимание  вызвал его рассказ, когда их привезли в Мапуту и его передали  сотрудникам особого отдела советского посольства.  Он провел в Мапуту около двух недель. Все это время Костя жил не в посольстве и не в миссии,  а в городской квартире. Он ни разу не вышел на улицу. Ежедневно с утра и до позднего вечера с ним  работали советские особисты.  В прихожей постоянно дежурили охранники.  За непрозрачными  занавесками  на окнах скрывались  железные решетки. Наконец, его вывели из квартиры.
     Ему велели надеть темные очки, кепку-бейсболку с длинным козырьком. Нижнюю часть лица все еще закрывала борода, теперь аккуратно постриженная. Волосы тоже постригли, но не коротко. Сопровождавший его особист протянул ему легкую куртку:
- Наденьте это, застегните молнию.
Костя надел куртку и увидел, что она велика ему по меньшей мере на два размера.  Особист протянул руку и что-то сделал  под воротником куртки. Послышался звук, какой бывает, когда надувают воздушный шарик. Куртка оказалась с поддувом. Скоро она плотно обхватила  тело Кости и он превратился в толстячка с округлым животиком. «Ну это просто бегство Че Гевары какое-то», - вспомнил Костя знаменитую историю аргентинского авантюриста.
Приехали в аэропорт и подъехали прямо к самолету Аэрофлота. Здесь ему объявили, что его отправляют в Москву. Его  провели в самолет и посадили в первом ряду к окну. Рядом сел сопровождавший его особист. За рядом их кресел задернули шторку, отделившую их от остального салона.  Самолет взлетел. Костя, закрыв глаза и откинувшись в кресле, мысленно прокручивал  в памяти все, что с ним случилось.  Рассказать кому – не поверят. «А вот именно рассказывать-то и нельзя!» – спохватился он. Ему вспомнились слова Смирнова,  маминого нового мужа: «В жизни, Костя, все самое невероятное и жестокое происходит буднично и просто. И относиться к ударам судьбы надо просто. Можешь выстоять – стой, не можешь – постарайся упасть так, чтобы выжить. А иногда лучше упасть до того, как ударили. Или сделать вид, что упал».
Сделать вид. Это никогда не было Костиным способом жить. Он всегда был  открытым, без «второго дна». Теперь же в его жизни все зависело от того, сумеет  ли он научиться жить  «с двойным дном».


Самолет начал снижаться. Потянулась белая равнина, скоро на ней появились  кучки черных крапин – дачи. Темные пятна ельников, серые коробки пригородных районов. Самолет побежал по полосе, в окне замелькали Шереметьевские березки.  Костя почувствовал комок в горле и сам над собой усмехнулся: березовая ностальгия. И все-таки, березовая или нет, а он вернулся! Он – дома!  Он уже никогда не будет тем, кем был всего полгода назад, когда, улетая отсюда в компании таких же  начинающих переводчиков, он снисходительно шутил о «Березках» и ностальгических слёзках»
       Удар был силен. Он упал. Но выжил. И он – дома. Самолет остановился. Стюардесса пригласила Костю и его спутника к выходу – они выходили первыми. У трапа их ждал автомобиль. Садясь в машину, Костя опять глянул на шереметьевские березки. Он еще не знал, что меньше чем через полгода он, так и не повидав семью, не дав о себе никому знать, опять увидит эти березки, вылетая рейсом Аэрофлота в Луанду.

В июне 1981 года, пройдя спецподготовку  в Подмосковном центре, под изменненым именем, Костя был направлен на службу в аппарат Главного Военного Советника в Анголе. Формально он числился на срочной военной службе до августа 1982 года, о согласии его  не спрашивали. Желая максимально оградить  его от вероятных встреч со знакомыми  в Луанде, от возможного шантажа с помощью фотокомпромата со стороны ЮАР и, главным образом, имея ввиду консервацию его как  агента в будущем, ему поменяли не только имя и фамилию, но и внешность.
Вздернутый «картофельный» нос выпрямился, получил заметную горбинку. Скулы приподнялись, подбородок  поквадратнел и увеличился. В волосяные луковицы на висках и возле лба  были сделаны инъекции, в результате чего волосы навсегда поседели.  Верхние веки потяжелели, стали нависать.  Он стал выглядеть старше.

С  июня 1981 по март 1984 года Костя,  работая военным переводчиком в аппарате ГВС, используя разработанные для него юаровцами агентурные связи, успешно осуществлял передачу ложной информации службам ЮАР и УНИТА, в результате чего были  неоднократно произведены атаки ЮАР на  «пустышки» - имитации баз СВАПО,  успешно осуществлена засада в провинции Кунене, остановившая продвижение группировки войск ЮАР, предотвращена попытка захвата пунктов Кувелай и Леталла.   Были и провалы. Так, им были переданы сведения о системе охраны гидроэлектростанции в Бенгеле. Советские военные специалисты, разработавшие эту операцию, расчитывали на то, что  группировка ФАПЛА, согласно плану,  поменяет дислокацию и, таким образом, гидроэлектростанция послужит приманкой для очередной засады.  По какой-то причине план не сработал  и 31 января 1983 года электростанция была  взорвана батальоном «Буффало». Также сорвалась операция  по ре-дислокации лагеря СВАПО на южной границе. Замена  лагеря «пустышкой» по неизвестной советским военным причине не состоялась. Лагерь был разгромлен, почти все его обитатели погибли, включая и трех советских специалистов. В ЮАР эта операция получила широкую известность под названием «Операция Протея». 
В марте 1984 года в Лусаке  было подписано соглашение о прекращении огня, в результате чего до  1987 года ЮАР воздерживалась от участия в боевых действиях.  Костя надеялся на возвращение домой, но  в планы командования это не входило. Он становился опытным  сотрудником спецслужб, хорошо знающим особенности военных действий в Анголе. В  апреле 1984 года Костя, а теперь Шаповалов Константин Николаевич, 1947, (а не 1957) года рождения, русский, (а не украинец), выпускник спецкурса при военной академии им. Фрунзе,  (а не Киевского Госуниверситета) - был отправлен  на Кубу для участия в программе подготовки спецмиссии кубинского военного контингента  в Анголе.
За несколько дней до его вылета на Кубу ему была предоставлена возможность  сообщить о себе жене и матери.  Письмо было отправлено диппочтой в Москву, откуда должно было быть доставлено  курьером соответствующего ведомства в Киев.


Он писал:
«Мои дорогие,
Я знаю, что вы получили информацию о том, что я пропал без вести. Я был ранен в результате аварии вертолета,  случившейся по причине технической неисправности. Большинство пассажиров того рейса были кубинские врачи. Мои  документы сгорели вместе с моим «дипломатом». Я был без сознания. По всем этим, так неудачно совпавшим, причинам, мозамбикцы, работавшие на месте аварии,  приняли меня  за одного из кубинцев и вместе с остальными ранеными отправили срочным спецрейсом в Гавану.  Я долго находился на грани жизни  и смерти и поэтому не мог сообщить о себе.  Мне повезло, я не только выжил, но теперь и совершенно здоров.
Во время аварии вертолета у меня было обожжено лицо, но прекрасные кубинские врачи  совершили буквально чудо. На моем лице совершенно нет следов ожогов, хотя черты несколько изменились. Посылаю вам мое фото. 
Довольно долгое время заняли формальности по установлению и удостоверению личности нашим посольством, ведь со мной не было никаких документов. Наконец, все было сделано. Посольство по моей просьбе предложило мне  двухлетний контракт в военной миссии, ведь я совсем не успел поработать в Мозамбике.
Дорогая Лёка, я надеюсь, что ты не забыла меня. Если твои чувства не изменились, ты можешь приехать сюда. Я думаю, здесь ты сможешь получить временную работу в нашем посольстве. Если  твое решение будет положительным,  сообщи об этом  в Москву. Позвони со своего домашнего телефона по этому номеру … (спросишь Геннадия Васильевича). Тебе объяснят, что нужно сделать, чтобы приехать ко мне.  Я очень надеюсь на нашу скорую встречу.
А тебе, дорогой мамусик, обещаю, что не дольше, чем через два года мы сможем обнять друг друга. Пишите мне на адрес: Москва, Посольство СССР на Кубе. Шаповалову К. Н.
Целую вас, мои дорогие и жду встречи.
Ваш Костик.
   
                Конец первой части.



































               

                Соленые реки. Повесть о переводчиках.
               
                Часть 2. Ангола
 

1. Письмо

Правление Андропова было коротким, работа  нервной, мелкой – так и хотелось сказать: мышиная возня. Тиманович, как и многие из его   коллег, бегал по улицам, по продуктовым магазинам, рынкам, кинотеатрам, высматривал людей, по внешнему виду не попадавших под категорию пенсионеров. Проверяли документы, дотошно выясняли, почему не на работе в рабочее время. После рабочего дня он приходил домой опустошенный, усталый нравственно. Не хотелось никого видеть, ни о чем говорить с женой. Он прямо с порога, не говоря никому ни слова, проходил в свой крошечный «кабинет» - комнатку, отделенную от большой общей комнаты тонкой перегородкой. Эту перегородку он сам соорудил, когда они, поменяв Раечкину комнату в коммуналке и их с матерью двухкомнатную, въехали в эту трехкомнатную  «сталинку». Ложился, скинув только ботинки, на тахту и лежал полчаса, иногда час. Мать и жена ходили на цыпочках, шикали на младенца, если тот начинал пищать. Потом мать  скреблась  как мышка в дверь и звала его ужинать.  Тогда он вставал, снимал одежду, надевал халат, шел умываться. За ужином выпивал одну – две рюмки -  не «андроповки», а приличного «азербайджанского». Становилось легче. Он опять уходил «к себе», крутил ручку приемника, слушал «голоса» или просто лежал. Ни читать, ни писать не хотелось.  Приходили в голову разные варианты на тему:  как поменять работу.
Семейной жизни как будто и  не было. Раечка была целиком занята младенцем, мать главенствовала на кухне.  Обе его боготворили. Дома было комфортно и скучно.
Однажды на работе, на столе своего коллеги, Николаича,  – они делили крошечный кабинетик на двоих  -  он заметил конверт без адреса, с синим  штампом «Доставка курьером», к которому была пришпилена скрепкой бумажка с фамилией и адресом Лельки. У него дрогнуло сердце.
- Что это у тебя? –  взял он конверт и повертел его в руках,     напустив на себя равнодушный вид.
- Курьер из Москвы привез. Велели доставить лично в руки. Вот делать-таки мне нечего!  Тащиться после работы, а это совсем не в моем районе!  Я и без того  домой попадаю к ночи, пока на нашу Оболонь допилишь.
- Ну, не преувеличивай, не так уж и далеко. Зато отдельная, бесплатно. А у вас там вроде метро пустили?
- Пустили, только мне до него еще дотепать надо.
- Сочувствую. Так ты под это дело можешь пораньше свалить.
-     Мне смысла нет, я же пацана с хора забираю, не ехать же потом опять в центр.
-     А что,  он поет у тебя?
 -    Да не то, чтобы. Но, говорят, скоро новый детский театр откроют, музыкальный. На основе этого хора. Так что… Слушай, Яковлич, а тебе вроде в ту сторону?
Борис пожал плечами:
  -    Ну да, от меня это в трех шагах, - это было не совсем в трех шагах,  но – кто будет проверять?
-       Слушай, будь другом, завези по адресу.
-       А что это? Может что-то важное? Ты расписывался?
-       Да расписывался, ну так что? Давай зайдем вместе к Степанько, ты распишешься. Ему все равно, кто доставит. Он просто принес, когда никого, кроме меня на месте не было, вот и пришлось мне расписаться.
-        Не знаю, если он разрешит.
-        Да разрешит он, он мужик нормальный.
-        Ну хорошо. Мне не жаль, но ты все-таки имей ввиду, с тебя причитается.
-       Само собой, Яковлич, обижаешь.
Так к Борису попало письмо, написанное Костей. Он завернул его в чистый лист бумаги, положил в «дипломат».  До конца рабочего дня оставалось больше трех часов. Можно было отпроситься пораньше, но, подумав, он решил этого не делать.
Дома он прочитал письмо – раскрыть конверт было для него не сложно, - опять аккуратно заклеил, положил в «дипломат», задумался.  Вышел на кухню. Раечка кормила малыша, торгуясь с ним за каждую ложку каши. Мать, колдовавшая  у плиты пропела: Борюсик, через четверть часа ужин готов.
-      Нет аппетита, мамунь.
-      Как так, что с тобой? Дай-ка лоб.
-      Ну что ты, мама, просто устал.
-       Ты вот что, пойди прогуляйся пятнадцать-двадцать  минут. Ты бледный, совсем  воздухом не дышишь. Иди, иди, мы подождем с ужином.
-       Пожалуй. Что-нибудь надо купить?
-      Мы все купили, если только сам что-то захочешь. А лучше не толкайся в магазине, а иди в сквер и подыши.
Борис  накинул  куртку и вышел. Он был доволен собой: доставить письмо  Николаич сам его попросил, мать тоже сама догадалась отправить его прогуляться. С его стороны – никаких инициатив. Он направился к скверу, который был прямо напротив их окон – мать наверняка посмотрит в окно. Прошел сквер насквозь и вышел с противоположной стороны. Перешел улицу, завернул за угол, остановился в хвосте маленькой, в три человека,  очереди к телефону-автомату.
С тех пор, как он видел Лёльку в день смерти Брежнева, они ни разу не встречались. Она тогда сказала: «что-нибудь узнаешь, звони». Но он и не пытался что-то узнать, еще не хватало искать приключений… Не то, чтобы он забыл о ней, но все как будто застыло, как студень в холодильнике. Её имя и адрес на пришпиленной к конверту бумажке подействовали на студень как сильный огонь. Все вмиг нагрелось и закипело. Сейчас, ожидая своей очереди к будке телефона, он пытался сообразить, как устроить встречу. Это должно быть завтра. У него максимум сутки. Если он не доставит письмо в течение суток, должен вернуть его в контору. Наконец,  подошла его очередь.
Прежде всего он позвонил по служебному телефону и договорился насчет квартиры, где его коллеги встречались со своими осведомителями. Рискованно? Да нет, она работает в интуристе, всегда можно мотивировать попыткой привлечь ее к сотрудничеству.  Потом он подумал немного, сделал несколько глубоких вдохов.  «Главное – держать все в своих руках, заставить ее подчинится, - соображал он. - Коротко и категорично».
Он набрал номер и почти сразу услышал ее голос:
-           Але, слушаю, - голос был усталый, как будто надтреснутый, с хрипотцой.
-  Добрый вечер. Узнала? – спросил он и напомнил сам себе: коротко и категорично.
-          А, Тима, привет.
-          Есть информация. Будь завтра на том же месте в четыре тридцать. -  Он положил трубку.
«Так, пусть теперь попрыгает, - думал он, идя домой.  - А  вдруг ей это уже не нужно? Может, у нее уже есть кто-нибудь?  Ах, дурак я. Надо было расспросить. Хотя … Нет, все правильно. Главное, посмотреть, придет или нет. Если да – значит все по-прежнему.  Хотя – она ведь может ради его матери …  Так, нечего сейчас об этом, лучше  обдумать, как построить встречу. Если бы можно сразу не отдавать письмо. Как все это устроить?»
На следующий день он пришел к метро на двадцать минут раньше, огляделся. Подошел к тому же газетному киоску. Продавщица – толстая тетка  в синем халате поверх пальто, скучая,  пилила грязные, с облупленным лаком, ногти на торчащих из обрезанных перчаток пальцах. Борис наклонился над окошком:
- Здравствуйте, уважаемая. Не могли бы вы помочь мне? – сказал он, стараясь улыбаться как можно любезнее.
- А что такое, мужчина? – заинтересованно спросила продавщица.
- Сейчас сюда девушка подойдет, передайте ей записку, пожалуйста.
- О-о-ох, какой умник – разочарованно протянула тетка. - А приличный такой.  Ладно, давай. Которая девушка? 
- Я вот здесь встану, сзади киоска, а когда она из метро выйдет, я вам ее покажу.
- Ох и хитрые вы, мужики. А женатый небось! Ладно, давай.
- Вот спасибо. Вот шоколадка вам.
- Ох, жентлимен какой! Да я бы и так… Ладно, давай, раз принес. Сказать чего надо?
- Нет,  нет, только передайте и все.
Все сработало как нельзя лучше. Лелька появилась минут за пять до назначенного времени. Борис указал на нее тетке из киоска, убедился, что Лёлька взяла записку, прочитала и опять вошла в метро. Он перешел на другую сторону, поднял руку и через несколько минут сел в такси. В записке было: «Будь через час по адресу…»

   

Он все рассчитал точно. Успел забежать в гастроном, купил бутылку Советского Шампанского, шоколадку «Аленка» - с намеком. В квартире было пыльновато. Он решил, что Лёлька вряд ли это заметит. Отключил телефон и прослушку. Это было не по правилам, но все так делали: мужики часто использовали эту служебную квартиру для встреч с «осведомительницами». Придвинул журнальный столик к тахте, чтобы не было надобности в лишних передвижениях. Поставил фужеры, пепельницу, откупорил бутылку и положил крышечку сверху. Звонок в дверь раздался точно в срок.  Он подошел к двери, сделал глубокий вдох, открыл.
- Привет, Оленька, сколько лет, сколько зим, - проговорил он с улыбкой и потянулся губами к её щеке.
- Оставь, Тима, что за глупости. Что ты узнал, говори скорее, - проговорила она,  не входя, с порога.
- Нет, нет, дорогая. Так не пойдет. Входи, раздевайся, дай-ка я помогу тебе. Посидим, поговорим, выпьем.
- Тима, ты опять насвистел? Что ты узнал, говори быстро, или я ухожу.
Он повернулся , сделал несколько шагов вглубь квартиры:
- Можешь уходить, дело твое. Только знай, я провел колоссальную работу, задействовал множество связей и добился того, что не только узнал, что он жив и где он, но и вышел с ним на связь и получил от него письмо!
- Так он жив! Я знала! Всегда знала! Тима, я  тебя поцелую! – она стянула с себя плащ, вошла в комнату, - Но если ты натрепал…
- Послушай,  - произнес он серьезным тоном, - во-первых сядь.
Она послушно опустилась на тахту.
   - Ты помнишь его почерк?
- Конечно. Что за игры в шпионов? Давай сюда письмо скорее.
- Нет, дорогая, не спеши. Смотри сюда, - он на расстоянии показал ей сложенный вчетверо листок с кусочком текста. Узнаешь?
Она бросилась на него, стараясь выхватить листок. Он обхватил ее одной рукой, крепко прижав к себе,   другой рукой затолкал листок в задний карман своих брюк.
- Я же сказал тебе, не спеши.  Здесь мы будем играть по моим правилам. Успокойся, и давай выпьем, - он налил в фужеры вино, протянул ей:
- Выпьем за любовь. Любовь, которая преодолевает все.
- Тима, меня сейчас стошнит. Что за сопли? Чего ты хочешь?
- Отличный вопрос, Оленька.  Чего мы хотим? Ты хочешь письмо, а я  - я хочу тебя, - он придвинулся к ней вплотную и попытался обнять.
- Ты с ума сошел? Да отвали ты!... – она пыталась оттолкнуть его, но он уже не мог остановиться, сжимая ее плечи и  чувствуя, как ее натянутое как струна, дрожащее, пытающееся высвободиться  тело  наполняет его тяжелым, распирающим напряжением. Он навис над ней, стараясь положить ее на спину  и ловя губами ее вырывающийся рот. Одна рука его скользнула вниз и расстегнула брюки.
- Возьми, возьми рукой. Ты не любишь меня, но ты не можешь не полюбить «его» – шептал он, задыхаясь.
Ее не придавленная его телом правая рука пошарила по стоящему рядом  столику и нащупала тяжелую холодную скользскость бутылки. Она перестала сопротивляться, просунула левую руку между своим и его телом и сжала его пульсирующий орган. Он блаженно застонал. В этот момент она перехватила правой рукой горлышко бутылки, подняла  ее и сильно,  как могла сильно,  ударила его  тяжелой, почти полной бутылкой по темени. Он сдавленно  хрюкнул и обмяк. Бутылка не разбилась, только вино хлынуло белым пенным извержением. Она высвободилась из-под него, вытащила из заднего кармана его брюк конверт с  письмом и ключ. Огляделась, выскочила в прихожую. Схватила свою сумку сунула туда письмо, сорвала с вешалки плащ,  и   бросилась вон из квартиры. Всунула ключ в скважину, повернула и  побежала вниз по лестнице.  Ей казалось, что он гонится за ней. Через несколько пролетов она поняла, что на лестнице никого, кроме нее,  нет.
Она вышла из подъезда, пошла вдоль здания и вошла в следующий подъезд. Поднялась на лифте на верхний этаж, спустилась на полпролета, достала пудреницу, расческу. Расчесала спутанные волосы,  послюнив носовой платок, стерла следы размазавшейся туши. Спустилась вниз, вышла и очень быстро пошла к метро.
В метро было полно народу, был конец рабочего дня. Она, не замечая  людей, вошла в поезд, проехала одну остановку, вышла. Села на первую попавшуюся лавочку. Кругом была суета, люди спешили, бежали, накапливались у дверей вагонов. Поезда подходили, выплевывали одну толпу пассажиров,  всасывали другую. Она не видела и не слышала людей,  чувствовала себе в совершенном одиночестве. Вытащила смятый листок, развернула, погладила рукой, начала читать. Прочитала раз, другой, еще раз. Достала из конверта фотографию, долго всматривалась, проводила по ней пальцем. Наконец, ее как стукнуло: Васильевна! Она же ничего не знает! Скорее позвонить!
  Она спрятала письмо в сумку, прижала сумку к груди  и побежала по эскалатору наверх.
За  эти четыре с лишним года, когда они ничего не знали о Косте, она сроднилась с его матерью. Хоть раз в неделю, как бы ни была занята, она встречалась с ней. Много не говорили. В первые месяцы, увидев друг друга, начинали плакать без слов. Казалось, что становилось полегче. Потом почему-то  появилась надежда. Они стали чаще говорить. Все разговоры сводились к выдумыванию аргументов в пользу того, что он найдется.  Потом разговоров стало меньше, но они продолжали тянуться друг к другу,  как будто, побыв рядом друг с другом, прикасались и к нему.
Лёлька набрала номер, услышала голос его матери. Постаралась говорить спокойно:
- Людмила Васильевна, вы  заняты? Можно к вам приехать?
- Оленька, зачем спрашиваешь. Ты  же знаешь, я всегда тебя жду. Ты где сейчас? Когда будешь? Я на угол в булочную сбегаю, к чаю  что-нибудь… Смирнов в отъезде, так у меня в холодильнике шаром покати. А что ты как-то дышишь?… Что-то случилось?
- Буду через полчаса, - Лёлька повесила трубку, чтобы не проговориться. – «Нет, нет, только не по телефону!»

Они просидели до утра. Плакали, смеялись, опять и опять обсуждали каждое слово письма. Сравнивали присланную фотографию с теми, что были сделаны до командировки в Мозамбик. Достали из запасов бутылку, выпили.
 Через две недели Лёлька уволилась с работы, еще через неделю Смирнов их провожал на вокзале. Людмила Васильевна решила ехать вместе с  Лёлькой  в Москву и там проводить её  в аэропорт. В Москве они остановились у Ярцевых. Опять повторилось бурное обсуждение письма. Ярцев ни словом, ни взглядом не показал своих сомнений. Как только все было готово, Лёлька вылетела рейсом Аэрофлота в Гавану. Ярцев сам отвез женщин в аэропорт, после чего проводил Людмилу Васильевну, на вокзал и посадил в киевский поезд.


2. «Людям помогать надо».

Очнувшись, Борис не сразу понял, где он. Голова раскалывалась от боли. Он сам и все вокруг было  мокрым. Отвратительно пахло дешевым вином. Первая мысль была: «Опять «мальчишник» с сослуживцами,  опять напился в хлам».  В последнее время это иногда происходило с ним. Приходя в себя, он всякий раз мучительно каялся, ругал себя последними словами, мысленно давал зарок: «больше  - никогда!».   Но всякий раз, когда сослуживцы затевали сходку: настоящую оргию с женщинами и пьянством до потери сознания - у них это называлось «фестивальчик» - не мог отказаться. Нет, ему совсем не хотелось участвовать в этих загулах. Просто - боялся не участвовать. Боялся, что заподозрят в отрыве от коллектива, в том, что держится особняком, в том, что он – не такой, как они.
Медленно возвращалось сознание и память. Он понял, что в этот раз это не был «фестивальчик»,  вспомнил о том, что встречался с Лелькой, пытался овладеть  ею. «Что же случилось? – силился он восстановить все в памяти. - Бутылка пуста, кругом все мокрое. Голова раскалывается» –  он понял, что голова болит в одном месте, на затылке. Он открыл форточку,  прошел в ванную, снял вонявшую вином рубашку, умылся.  На спинке стула увидел свой пуловер, надел его на голое тело. Прибрал в комнате, положил в пакет для мусора пустую бутылку и рубашку, вынес пакет в прихожую, чтобы, уходя, забрать с собой.
Вернулся в комнату, включил телефон и прослушку. Огляделся еще раз: все ли в порядке?  Закрыл форточку, собрался уходить. Он подошел к входной двери, повернул рукоятку. Дверь не открывалась. Заперто. Он поискал глазами ключ, похлопал себя по карманам. Ключа не было.
Ему стало не по себе. Что за ерунда? Он начал методично искать ключ. Вскоре стало ясно, что ключа нет.
Что было делать? Борис лихорадочно перебирал возможные варианты: «Позвонить на службу? –думал Борис. – Это -  самое простое и логичное, но это значит, что придется писать объяснительную,  придумывать что-то правдоподобное.  И ведь, что ни придумай -  все равно не поверят. Возьмут на заметку: Тиманович баб в служебную квартиру водит.  Да, все это делают,  все об этом знают. Но не все попадаются. Даже – никто не попадается. По крайней мере, таких  случаев что-то не помнится».
Борис подошел к окну, осторожно выглянул. Окно выходило в глухой двор, но – четвертый этаж! Рядом – водосточная труба.  «Рискнуть? Нет. Мало того, что по башке дали, так еще ноги переломать?» - с досадой подумал он. Оставалось одно: позвонить жене, сказать ей, чтобы вызвала слесаря. Но как объяснить ей ситуацию?
«Да никак, - решил Борис. – Просто скажу: служебная тайна. Не хватало еще  перед ней отчитываться! Но Лёлька! Вот сволочь! Ну, погоди, красотка, я с тобой рассчитаюсь!»
Он быстро дозвонился домой. Намекнул все-таки Раечке, что «объект» во время встречи  совершил на него нападение. Раечка,  в страхе за жизнь и здоровье мужа, взялась за дело со всем рвением и уже через два часа дверь была открыта. Слесарь обошелся профессиональной отмычкой, даже не поцарапав замок. Борис решил сказать на работе, что потерял ключ, так что с этой стороны все прошло без последствий. Но нанесенная обида требовала мести. В душе у Бориса  поселилось что-то, что жило как будто отдельно от него и постоянно, днем и ночью, давило на сердце  холодной, злобной тяжестью.  И требовало: сожрать, сожрать.  Мысли о том, что придумать в отместку, не покидали его ни на минуту.
Он осунулся, потерял аппетит, с трудом заставлял себя сосредоточится на службе.  Раечка тихо плакала, видя как  он тает, шепталась с его матерью. Женщины решили, что они уговорят его  поехать отдыхать. Он и сам ухватился за эту мысль. Тяжело было носить маску благополучия  дома и на работе, когда на сердце и в мыслях было одно: отомстить. Прошел целый месяц, но ему не становилось легче.   На работе он попросил отпуск по состоянию здоровья и путевку куда-нибудь на  желудочный курорт,  и уехал в Прикарпатье, в санаторий Моршино.
Из Моршино он послал письмо по адресу: Москва. Посольство СССР на Кубе.  Шаповалову К. Н.  (для Старкевич Ольги Олеговны).
Насколько он помнил, выходя замуж за Костика, Лёлька оставила свою девичью фамилию. Фамилия, на которую надо было писать Косте, была в том злополучном письме к Лельке. Она   врезалась ему в память глубже собственной.  Письмо  - это все, что он мог сейчас придумать.  Он искал разные варианты, пытался понять, можно ли что-то сделать по служебной линии. Побоялся. Было ясно, что Костику покровительствует  совсем другое ведомство. Измененная фамилия подтверждала эту догадку. А с теми ребятами, он понимал,  лучше не заигрывать. И, кроме того, причем здесь Каретник?  Отомстить нужно ей.
То, что Костя, получив в посольстве письмо,  может отдать  его жене, не распечатывая – ему в голову не приходило.   Он писал:
«Оленька, любимая. Ты уехала так неожиданно, не сказав ни слова. Что случилось? Почему ты не позвонила, не сообщила, что уезжаешь? Я чуть не сошел с ума, разыскивая тебя. Никто из наших знакомых не знает, куда ты исчезла.  Мне пришлось перевернуть все, чтобы найти твои следы и этот адрес.
Может быть, я чем-нибудь обидел тебя? 
Наши встречи всегда были так непредсказуемы. Мне их страшно не хватает.
Оленька, знай: мои руки помнят тебя.
  Пиши мне на главпочтампт  до востребования. Жду. Б.Т.»
Отправив письмо, он  сразу почувствовал себя лучше:  «Написано отлично, ни слова лжи, все -  правда. Встречи были,  и действительно непредсказуемые. И  не надо особенных подробностей. Главное – посеять сомнение, вбить клин между ними. А уж когда трещинка пойдет, тогда можно и … Нет,  сам он больше к ней – ни на шаг!  Пусть сама приползет!  А там уж видно будет, как  и его задвинуть».


Из санатория он вернулся посвежевшим, помолодевшим.  Месяц на лечебной водичке,  на диетическом регулярном питании, без кусков и бутербродов, а главное – в благосколонной компании ничего не требовавшей и на все готовой медсестрички – произвел самый благотворный оздоровительный эффект.  Однако, вернувшись на работу, он быстро снова сник. Работы как таковой не было. Очередной полумертвый генсек; полумертвая, затухающая, спивающаяся страна. Казалось, все приобрело мертвенный, серый оттенок. Год прошел, как будто в полудреме.


Приход Горбачева очень скоро всколыхнул страну. Началась повсеместная лихорадка «гласности». Никто уже и не пытался работать, все были заняты чтением газет, обсуждением сенсационных разоблачений. На телевидении появились новые музыкальные программы. Больше всего ждали «Музыкальный ринг».  Веске, Понаровская, Пугачева, Агузарова   оделись в просторные блейзеры-балахоны с огромными плечами и висящими широкими рукавами. Косметика заменила лица. Тонкие брови, блестящие тени, высокий начес с выбеленными «перышками» -  всех подгоняли под один образ. 
Вообще же в стране все как будто посвежело, появились надежды, хотя пока еще  не было понятно – на что. Время побежало быстрее, промелькнул еще год. И вдруг – гром среди ясного неба: Чернобыль.
Еще 25-го Борису удалось взять отгулы на все майские. Поехали семьей – Юлику шел четвертый год, - на дачу.  Прибирали участок, жарили шашлыки. Была чудесная солнечная погода.  Бегали по первой травке босиком, валялись на солнышке.  В город вернулись только второго и сразу, как обухом – новость.  От одного к другому передавали страшные подробности. Толпы осаждали вокзал.  Кто мог, старался уехать. Раечка плакала и просила увезти их «хоть куда-нибудь». А куда было везти? Все родственники здесь же, в Киеве.
Однажды, придя с работы, он увидел, что Раечка укладывает чемоданы.
- Куда это ты собралась, что за новости? – недовольно спросил Борис. Он не любил инициатив со стороны жены.
- Борик, ты только не сердись, - залепетала Раечка. – Ты не представляешь, как все хорошо выходит. Вот правда, говорят, надо помогать людям,  тогда и они тебе помогут.
- Ничего не понимаю. Кто тебе поможет? Что за самодеятельность?
- Представляешь, звонила мать Кости Каретника. Так неожиданно!
- Людмила Васильевна? – Борис насторожился. – Зачем?
- Борик, ты - такой скромник!  Ничего мне не рассказывал, а ведь этим нужно гордиться!   - Раечка подскочила к нему, стараясь поцеловать его. Он отстранил ее рукой:
- Чем гордиться? Объясни.
- Не понимаю, как ты мог так долго молчать, - продолжала щебетать она, -  не сказать такую потрясающую новость.   Подумать только:  я до сих пор ничего не знала!  Ну, Борик, можно ли так скромничать! 
Он лихорадочно пытался сообразить, что ей могло стать известно.
- Людмила Васильевна просила передать тебе огромную благодарность, - продолжала Раечка. -  Она сказала, что сама недавно узнала, что это ты нашел Костю и принес от него письмо.
«Значит, Лелька ничего  не сказала его матери про мои попытки использовать то письмо, - подумал Борис, уклоняясь  от Раечкиных объятий.  -  Да скорее всего, для Лельки это – даже не эпизод. Треснула бутылкой по башке и забыла, даже не поинтересовалась, остался ли я жив после этого.  Я для нее – пустое место».
- Да, а еще, представляешь, она сказала, - говорила  скороговоркой Раечка, - что хотела бы как-то нас отблагодарить. Вернее, тебя, конечно, Борик!
- Что это значит? – Борис продолжал хмуриться, хотя в душе вздохнул с облегчением.
- У ее нового мужа, Смирнова, сестра живет на Урале.  Она сказала, мы с Юликом можем поехать к ней на лето, чтобы радиацию переждать.  Ну пожалуйста, Борик, ты ведь не будешь против?  Твоя мама, она сказала, тоже может поехать.



И они уехали, но скоро вернулись. На Урале им не понравилось.
Между тем на работе у него становилось все хуже. Официально объявленная «гласность»  совершенно очернила «Контору» в глазах людей. Стало просто стыдно упомянуть о месте работы.  Кроме того, начались сокращения.  Борис решил не ждать, когда начальство придерется к чему-нибудь и  его уволят;  сам написал  рапорт с просьбой об отставке и к концу лета был уже «вольным стрелком».
Поначалу пытался зарабатывать  переводами. Какое-то время преподавал испанский на курсах.  Но содержать семью на это «мелкие брызги» было невозможно.  Он стал задумываться о заграничном контракте, как вдруг Раечка, совершенно неожиданно, через каких-то своих школьных подружек, нашла возможность работать с  Международным Красным Крестом, который выделил гранты для лечения ликвидаторов Чернобыльской аварии в Италии. 
У Раечки в университете итальянский шел вторым языком.  Борис, со своей профессиональной лингвистической подготовкой, быстренько нахватавшись по верхам итальянского, который с легкостью ложился на его испанский,  стал работать вместе с женой.  Со временем он взял на себя функции организатора, она ездила переводчицей.  Так они проработали несколько лет. К моменту распада Союза у них уже был свой бизнес: туристическая фирма, специализирующаяся на средиземноморских странах.  Через несколько лет, продолжая работать с украинскими туристами, они смогли переехать в Италию. О Лельке и Косте  Борис старался больше не вспоминать.


   3. О фиктивных половых связях.

- Звонят!  Кира, звонят, не слышишь? – Ярцев, голый по пояс, в одних «трениках», выглянул из ванной, выпустив облачко пара. Они с Антошкой запускали новый самодельный парусник, совмещая это увлекательное занятие с  обязательной вечерней ванной и контрастным душем.
 Приехав из Африки, Антошка долго не мог привыкнуть к подмосковному климату,  одна простуда цеплялась за другую, каждая следующая переносилась тяжелее предыдущей. Врачи, печально качая головами, предрекали астму. Ярцев метался в поисках  возможности  вытянуть сына из болезней. Перерыл горы медицинских томов и околомедицинских изданий. Спасение нашлось  в самом простом. Он, как в омут от отчаяния, бросился в закаливание.  И – чудо:  детский организм стал крепнуть. К шести годам Антошка стал настоящим крепышом, с ноября по март не расставался с лыжами, пробегая дистанции наравне со взрослыми, с мая  по октябрь как утка плавал в соседнем  озере. 
- Да, сейчас иду, - отозвалась Кира, стаскивая с себя передник  и открывая входную дверь. На пороге стоял незнакомый военный.  Кира не разглядела звездочек,  да  она и не сильна была в воинских знаках.
-   Здравствуйте, вы к кому?
- Здравия желаю, - проговорил бодрым голосом военный.  Ярцев Александр Сергеевич дома?
- Дома. Проходите пожалуйста. А вы по какому вопросу?
- Вы пригласите его пожалуйста. Я ему и доложу.
- Саш, тебя, - позвала Кира и вошла в ванную, чтобы подменить мужа. Ярцев, натягивая на плечи футболку, вышел в прихожую и, увидев военного, сразу все понял.
- Ну, товарищ капитан, это уже  удар ниже пояса.
- Вот, Ярцев, получите и распишетесь, - сказал капитан с улыбкой.  У нас тоже план, вы же понимаете. Мне, думаете, весело за вами по квартирам бегать? А что делать, если вы иначе игнорируете.
Ярцев расписался в получении повестки на 6-месячные военные сборы.
- Так что, в понедельник, к 9 утра с документами быть в военкомате. - Майор козырнул и развернулся. Ярцев закрыл за ним дверь, с досады ругнулся себе под нос.   Уже несколько раз он находил в почтовом ящике повестку. Кира звонила в военкомат, говорила, что мужа нет в городе, якобы он в командировке. В редакции издательства, куда Ярцев устроился  работать после возвращения из  Мозамбика, тоже все были предупреждены. И вот теперь его взяли, как говорится, тепленьким. Не отвертишься: раз расписался за повестку, уже нельзя не явиться.
Еще полгода назад он уже был на сборах военных переводчиков запаса. Тогда ему повезло,  его послали в учебный центр в Подмосковье, по выходным он мог бывать дома. Но тогда же, на тех сборах, опытные мужики объяснили ему, что второй раз забирают надолго и посылают  в учебку в Мары, а оттуда прямиком в Афган. Советскому  Союзу уже не хватало срочного призыва. Афганская война, как прожорливое чудовище, требовала свежего мяса.
- Сашка, надо искать способ выкрутиться, - с отчаянием в голосе проговорила Кира, увидев повестку. - Кто может помочь? Что может считаться уважительной причиной не явиться в военкомат?
- Кира, ты рехнулась. Меня же за дезертирство посадят.
- Еще неизвестно, что хуже.
- Нет, Кирюха, я на это не пойду.
Кира уже крутила диск телефона.  Через час, переговорив с несколькими друзьями, она  нащупала  ту соломинку, за которую хватаются, как за последнюю надежду.
  - Одевайся,  он тут недалеко живет, на соседней улице.
- Куда? Что ты придумала?
- Бежим скорее. Ему  позвонили, он нас  ждет
- Да кто, Кира?
- Дружок Антошкин, они в одной группе в садике. У него папаша – главный врач в нашем районном вендиспансере. Все, бежим, по дороге дорасскажу.

    В понедельник утром Ярцев входил в районный военкомат.  Вахтерша, глянув на повестку, махнула рукой в сторону лестницы:
- На второй этаж, в девятую комнату.
  Военкомат выгладял странно пустынным – затишье между призывами.  Ярцев постучал, вошел в небольшой кабинет, где за сосновым желтым столом сидел средних лет полноватый, начинающий лысеть,  военный в капитанских погонах. Перед капитаном лежал дефицитный «Огонек» с фотографией старого Арбата в новом пешеходном обличье. «Арбат офонарел», - вспомнилась Ярцеву фраза одной из сотрудниц редакции.
- Разрешите доложить: старший лейтенант запаса Ярцев по повестке явился, - отрапортовал Александр специальным, «командирским» голосом.
- А, Ярцев.  Проходите, товарищ старший лейтенант запаса.  Что же вы повестки игнорируете?
- Никак нет. По первой же повестке явился.
- Ну хорошо, не будем углублять. Сейчас идите в восемнадцатую, получите проездные, потом вернетесь ко мне…
- Разрешите обратиться, товарищ капитан.
- Что такое? Обратитесь.
- Тут такое дело…  Я готов  ехать, но не знаю как быть с лечением.
- Ну-ну, Ярцев, вы не мальчик. Не надо мне в игрушки играть. Какое еще лечение вы придумали. Вот народ, лишь бы Родине не служить!
- Дело в том, что я подписку дал не выезжать до окончания лечения.
- Какую такую подписку? Что это вы …. углубляете, Ярцев?
- В районном вендиспансере. Ну так получилось, товарищ капитан. Кто же мог подумать, что такая выйдет … ? Только в семью не сообщайте,  жена не знает.
- Ярцев, вы что думаете, тут дураки сидят? Сейчас все углубим.  Капитан снял трубку, крутанул диск один раз:
- Медкабинет? Петр Егорыч? Приветствую, не узнал тебя. Да,  тут разбогатеешь, держи карман. Тут к вам сейчас запасника пришлю, проверь его на вензаболевания. Что диспансер? Ну да, говорит - на учете. Что, прямо в диспансер звонить? И кого спросить? И что сказать? Стоит или не стоит? А,  на учете стоит?  А кого там спросить? Стол учета. Усвоил, сейчас углубим, – Капитан положил трубку, порылся в потрепанной записной книжке.
- Так, Ярцев, сейчас мы вас проясним. Вы что, думаете? Навыдумывают себе! – Он опять принялся крутить диск. Было слышно, как  трубка загудела длинными, потом на другом конце ответили. Капитан представился, задал вопрос и долго слушал.  Положил трубку и с недоумением уставился на Александра. Он молчал какое-то время, потом вдруг усмехнулся, откинулся на спинку стула и с мечтательной улыбкой проговорил:
- Да… А вот у меня был случай…
Через полчаса Александр вышел из кабинета со справкой об отсрочке  на полгода для окончания лечения.


- Ну что? Сработало? Неужели сработало? – Кира ждала Александра в сквере рядом с военкоматом.
- Не поверишь! Как по нотам!
- А что, анализы брали?
- Представь, нет! Ограничились звонком в диспансер. Так что наш доктор не подвел, все сделал: и карточку учетную, и кого надо предупредил, что отвечать, когда  из военкомата позвонят.
- Да что тут удивительного. Люди понимают, в Афган никто не хочет.
- Да, но , строго говоря, они себя подставляют.
- Значит, доверяют друг другу.  Да если бы еще люди друг другу не помогали, в этой стране вообще невозможно было бы выжить.
- А вот странно, ты не думала? Когда жизнь тяжелая, с трудностями, проблемами, то люди больше готовы помочь. Казалось бы, должно быть наоборот: трудности, значит – каждый за себя.
- Нет. Каждый за себя, это когда в жире булькают.
- Похоже, что так. А капитан, представляешь, начал мне про свои похождения заливать. Я думал, он сейчас чекушку из стола вытащит.  Ему, видать, тоже по барабану. Он свое дело сделал, резервиста  по повестке вызвал, а то, что сорвалось – не его забота.
- Я уверена, что так и есть. А другие ребята как? Поедут?
- Да то и странно, что меня одного вызвали.  Он сказал, что именно военный переводчик нужен, а в нашем районе я один такой ценный нашелся.
- Это плохо. Значит, опять  прицепятся.
- Без вариантов. Так что, Кирюха, надо думать, как дальше жить.
- Может уедем куда-нибудь на время?
- Что ты, куда?
- Можно к родителям пока переехать. Мы у них не прописаны, военкомат там другой, про тебя не знают. А соседям здесь скажем, что мы уехали в командировку за границу.
- Нет, это – не вариант.
- Почему это?
- Во-первых, что за радость жить с предками? Никакой, не им - не нам.
- Они согласятся.
- Они-то согласятся, но ты пойми, у нас с ними прекрасные отношения только потому, что мы живем отдельно. И видимся не часто.  Потом, как на работе? Они меня не могут бесконечно прикрывать, рано или поздно станет ясно, что на работу я хожу, а дома не живу. Значит – уклоняюсь. Может  тюряга и лучше Афгана, но туда я тоже не хочу.
- Что же нам делать? Вариант с родителями – не супер, но это лучше, чем ничего.
- Надо подумать.  По крайней мере, месяцев шесть у нас есть, чтобы спокойно  найти решение.  Ну что, на автобус?
- Нет, давай прогуляемся. Такая погода, и вообще… Нам так повезло! Не представляю, как бы я одна?
- Ну, ты бы справилась...
Они пошли через лесопарк. Это было много дальше, чем городскими кварталами, но гораздо  приятнее. Многочисленные дорожки среди густых зарослей давали отдохновение  от однообразия спального района. Всякий раз, когда выдавалось свободное время, они шли в лес – так они называли этот парк. Да он и был больше похож на лес, и зазывал: летом – подышать  густым, настоянном на свежей листве, зеленым воздухом, зимой – пробежать по искристой лыжне.
Редакция, где Ярцев начал работать после возвращения из Мозамбика, занималась самым важным в советской экономике производством: пропагандой. Собственно, редакция была маленькой частью огромного издательства, - форпоста  социалистической идеологии.  Здесь на все языки мира переводились труды  советских партийных деятелей, коммунистические агитки, материалы партийных съездов и конференций. Особое место занимали переводы подобных же произведений, сработанных коммунистическими подпольями разных стран. Штат редакции в основном составляли переводчики,   вернувшиеся из одной заграничной командировки и находящиеся в поисках следующей. Разговоры о том, кто куда поехал, откуда вернулся и где назревает возможный контракт  были в редакции обычным делом.
Народ в редакции в основном был молодой, легкий на подъем и как нельзя лучше усвоивший основной принцип выживания при социализме:  ты -  мне, я – тебе.  Как контрастный элемент, оттеняющий и подчеркивающий общий колорит, был в редакции один «мастодонт» - старый, лет около семидесяти, переводчик, не владевший ни одним  иностранным языком и всю жизнь очень безбедно живший за счет подстрочников. Звали его Эммануил Яковлевич,  а за глаза – Старый Эмма.
В каждой из пятнадцати республик был один свой  гениальный  музыкант, один гениальный художник, один гениальный  писатель и один, тех же регалий, поэт. Музыканты и художники старались сами, а вот писателям требовались переводчики  подстрочников, проводники их писательского гения  к союзной массе на «великом и могучем».  Старый  Эмма и был одним из таких проводников.  В издательстве Эмма «досиживал», будучи уже пенсионером, редактируя чужие переводы. Он нередко жаловался  своим молодым коллегам: «Вам хорошо, вы – люди самостоятельные, сами зарабатываете. А у меня дети, внуки.  И всех кормить надо!»
К молодежи редакции он относился по-отечески: журил, ворчал, но, бывало, при случае помогал, пользуясь своими обширными связями.
   На следующий день после посещения военкомата Александр, под смех и иронические замечания, рассказал коллегам о том, как удалось избежать  военных сборов,  и закончил так:
- Вот так-то, други, фиктивные  половые связи помогли убежденному пацифисту, хоть и ненадолго. Так что объявляю официально: ищу контракт для выезда в долгосрочную командировку. Желательно – в капстрану, но рассмотрю любые варианты. В долгу не останусь: гарантирую взятку в виде африканской маски.
      Не прошло и трех дней, как Старый Эмма позвал Ярцева в свой «кабинет». Часть редакционной комнаты была отгорожена  книжным стеллажом, таким образом получился  малюсенький закуток, где стоял письменный стол  Старого Эммы, такое же старое, как он сам, кожаное кресло на высокой крутящейся ножке, которое он сам принес когда-то в редакцию, и дополнительный стул «для посетителей». Все это великолепие Старый Эмма называл «Мой кабинет»
- Здрасте, Эммануил Яковлевич. Как вы сегодня себя ощущаете?
- Ох, Саша, не спрашивайте. У меня сегодня знаете какое давление? А вот сижу, работаю.  Вот вашему папе хорошо. Вы, я полагаю, уже ему помогаете? А я должен работать, у внучки талант прорезался. Надо на  приличный рояль зарабатывать.
- Ну что ж, зато вы можете ею гордиться.
- Да, да, это верно. Вы говорили, вам нужен контракт. Вот вам телефон, я написал вот здесь, на этой бумажке. Позвонить сегодня после трех. Спросите Михаила Степановича. Скажете, от Веры Сергеевны.
- Спасибо, Эммануил Яковлевич! Даже не знаю, как вас благодарить.
- Что тут знать. Привезете мне чай от печени.
- От печени? А откуда? Про какую страну говорим?
- Саша, дальше – сами, сами. Я ничего не знаю. Я вам дал телефон.  Я вам должен и чемодан упаковать?
- Ну что вы, Эммануил Яковлевич, спасибо. Я очень, очень благодарен.
Едва дождавшись трех часов, Ярцев набрал номер и произнес в трубку заветные «кого спросить, от кого сказать».
Отозвался бодрый мужской голос :
- А, Ярцев. Да, мне звонили, у меня тут записано.  Ну, что  ты уже сделал?
- Извините, в каком смысле? Я насчет командировки  хотел узнать.
- Ну ясно, что не насчет колбасы. В ГКЭС звонишь. Что сделал, какие документы собрал для визы, для контракта?
- Но мне еще никто ничего не говорил.
- Так, я не понял. Ты едешь, или нет?
- Конечно, еду! А куда?
- Как куда? В Анголу, конечно!  Так, Ярцев, мне тут некогда с тобой… Будешь у меня сегодня в 17:30. Вот я на тебя пропуск выписываю. Отчество как?
- Сергеевич.
- Получишь список документов, через неделю должен быть готов. Все, жду. В телефоне загудело. Александр сидел с трубкой в руке, совершенно потерянный. Вот тебе и шесть месяцев, чтобы все спокойно обдумать!  В 17:15 он уже протягивал свой паспорт в окошко  бюро пропусков огромного здания ГКЭС на Пятницкой.

 


4. Издали - красавица

     В апреле 1987 года Кира получила первое письмо из
Луанды. Александр писал:
«Кирюха, Антоха, привет, мои родные! Вот уже две недели, как я в Луанде, и только сейчас выбрал минутку, чтобы написать. Во-первых хочу сказать: Кира, не расстраивайся, что  мы не смогли поехать сразу все вместе. Не представляю, что я бы привез вас в квартиру, в которую меня  поселили. Бетонная пятиэтажка на задворках города, рядом с аэропортом: взлетающие самолеты ревут буквально в десяти метрах от крыши дома.  Дом окружен грязью и зелеными гниющими лужами, выбитые окна, не работающий унитаз, водопроводной воды нет в принципе: раз в сутки приезжает водовоз и население всей округи бежит  заполнять баки. Квартира кишит огромными тараканами,  ты таких даже не видела никогда.
    Но -  не пугайся, я пробыл там всего неделю, да и то  фактически жил у знакомого переводчика в Торгпредстве. Вчера я официально переселился в нормальную квартиру. Как? Рассказываю. Пошел к  нашему куратору, старшему переводчику Торгпредства,  и сказал: «Прерываю контракт и уезжаю домой, если меня не переселят с Тарасовки». Представь, этот дикий райончик известен под именем «Тарасовка», говорят, по фамилии какого-то нашего спеца;  уж не знаю, чем он так прославился. Невероятно, но подействовало. Вообще-то я даже не уверен, что я имею право прервать контракт, но – сработало! Похоже, работать в торгпредстве – это не то, что по военке – отношение другое.
Сейчас я уже переехал в «нашу» квартиру, где надеюсь скоро увидеть и вас, мои любимые ребятки.  Дом девятиэтажный, находится в центре, недалеко от набережной. Мы на шестом этаже. Лифта, правда, практически нет – то есть он есть, но электричество бывает не всегда. По крайней мере мне пока что не удалось воспользоваться лифтом ни разу. Зато у нас огромный балкон и с него открывается потрясающий вид на океанский залив. В квартире две комнаты, но – огромные.  Здесь считается, что квартира однокомнатная. Представь себе, они считают по количеству спален. Я думаю, по общей площади одна комната равна всей нашей квартирке в Союзе. Кухня от электричества не зависит: газовая плита с баллоном.  Есть один кондиционер в спальне, но опять же, эта роскошь – только когда есть электричество. Воду дают ежедневно,  но всего на несколько часов. Приходится набирать все емкости. Так здесь живут все, вода и свет – «главные вопросы современности». На нашем этаже есть еще одна квартира, там живет бразильская семья: молодая пара и две маленькие дочки, так что Антошке будет с кем играть, если, конечно, мы сможем решить проблему языкового барьера.
Теперь немного о Луанде. Я здесь услышал забавную поговорку: Luanda is beautiful from far and far from beautiful. И правда, издали – это красавица. И сегодня видно, что когда-то это был красивейший город, хотя бы по его расположению: он полукругом огибает морской залив, со стороны города по всей длине тянется  набережная, а напротив нее, через залив – длинная полоса песчанной косы – там городские пляжи. Вдоль набережной современные девятиэтажные дома  из стекла и бетона,  каждый с широкой галереей внизу, так что можно пройти всю набережную, все время находясь в тени.
К сожалению, ситуация здесь такая, что нам, советским, наше посольство  запретило ходить пешком. Боятся провокаций, да и, если честно, вся былая красота меркнет перед невероятной грязью, в которой буквально утопают улицы. Из большинства домов их новые обитатели выбрасывают мусор прямо на улицу. Его никто не вывозит, или вывозят крайне редко. Кругом гниющие, смердящие залежи мусора, крысы, тараканы величиной с ладонь. Нам еще повезло, наш дом, как и весь наш квартал,  – одно из редких исключений, здесь относительно чисто, вероятно потому, что здесь в основном живут иностранные специалисты, так называемые кооперанты. В нашем доме три семьи наших, советских, несколько бразильских семей. Есть португальцы из «бывших». Несколько этажей заняты какими-то фирмами. Набережная тоже относительно чистая, но пешком никто, кроме самих ангольцев, не ходит.
Прочитал написанное и засомневался: не слишком ли я тебя напугал? Не волнуйся, приезжайте смело. Наших здесь полно, школа при посольстве очень неплохая, с собственным двором и даже спортивной площадкой: я был там, понравилось. Все наши, советские, дети по вечерам едут в клуб посольства, где можно подышать воздухом и поиграть – территория огромная: большой двор, две спортивные площадки, открытый кинотеатр, детская комната с телевизором и даже видеомагнитофоном! Кажется, есть какие-то спортивные кружки. Думаю, Антошке здесь будет неплохо.
Я уже очень соскучился и жду вас, мои дорогие, с нетерпением.
Крепко целую и люблю.
А.Я.
П.С. – Я здесь познакомился с одним доктором, они в Москве живут в нашем районе. Позвони его жене перед отъездом. Он просил кое-что привезти для него. Я сказал, что ты, конечно, привезешь. Его жена тоже сюда приедет, но через несколько месяцев – она тоже доктор и сейчас оформляет контракт.  Её зовут Роксана Арменовна»

Кира писала в ответ:

«Любимый, дорогой мой.
Спасибо за письмо, мы очень его ждали. Какое счастье, что мы теперь можем получать письма по два раза в месяц, не то, что в Мозамбике. Как вспомню те двух-трехмесячные перерывы в переписке, так самой не верится, что мы все это вытерпели.
Роксане Арменовне я позвонила и мы даже встретились. Она оказалась очень милой женщиной, немного старше нас, но вполне современной, разницы в возрасте почти не чувствуется. Что касается передачи, то еще не известно, кто раньше уедет: мы или она. Я звонила в ГКЭС, чтобы узнать про свой паспорт. Мих. Степ. сказал, чтобы я не дергалась, мол, в Луанде холера, все выезды с детьми приостановлены.
В Мозамбике такого не было! Как ты там питаешься? Холера – болезнь грязных рук. Обращай особенное внимание на гигиену, все кипяти, даже воду для  чистки зубов. Вообще, запомни:  холерный эмбрион живет только в жидкой среде  (и во льду!) и разрушается при плюс 40 градусах. То есть, если кипятить все и не есть мокрые фрукты – холеры можно избежать.
У нас здесь творится такое, просто не верится, что это –  Советский Союз. В газетах сплошные сенсации и разоблачения, причем на любой вкус: хочешь, читай, как Ельцин по улицам гуляет, с народом общается, в метро катается, или как  Чурбанова арестовали,  а хочешь – про крыс-мутантов, что, оказывается,  в нашем Московском метро обитают.
Вчера  по телеку был телемост со Штатами – отпад, кто бы мог подумать, что такое будет возможно!  Одна тетка, наша, представляешь, выдала: «В СССР секса нет, нам такие отношения чужды».  Да, наш народ как впечатает -  хоть стой, хоть падай. Привозят ли туда газеты? Сейчас так много интересного, жалко было бы пропустить. Мой отец начал делать для тебя вырезки самого, на его взгляд, интересного, так что привезу тебе целую кипу чтения. У нас в редакции народ целыми днями обсуждает газетные сенсации, работать некогда.  По телеку тоже куча всего. Самая интересная передача – «До и после полуночи».
У нас в редакции говорят,  что отменили глушилки на «голоса», теперь можно слушать все, что захочешь. Меня это мало волнует, приемника-то у нас нет, да и без того полно всякой информации. Но сам факт!  Мне принесли очень интересную вещь в Дружбе Народов, называется «Дети Арбата», автор Рыбаков.
Я была просто потрясена. Пересказывать не буду, ты должен сам прочитать. Самое удивительное, что он написал ее еще в шестидесятых годах! Говорят, разрешили также и Пастернака, но пока не удалось достать. В театрах нигде не была, не хочется одной, да и возвращаться потом ночью – не кайф. Билеты достать можно, правда, с нагрузкой. Вообще, жизнь стала ужасно интересной, только с продуктами плоховато. Хорошо, что родители помогают, хотя у них ходят слухи, что их городок откроют, снимут проходные и снабжение будет, как у всех. Что тогда есть будем? Родители  бывают у нас часто, мы у них – тоже. Здесь народ кинулся копать огороды. Отец  тоже пытался получить участок, но пока - тщетно. Они летом хотят поехать на Волгу. Будут жить там в палатке и рыбачить.
Я отвлеклась от главного, извини. Так вот, получается, что даже если в скором времени будет готов мой паспорт, все равно мы не сможем вылететь к тебе из-за этого холерного карантина. Узнай, нельзя ли как-нибудь приехать под расписку, на свою ответственность? Я тоже попытаюсь здесь узнать.
Я нашла твой учебник португальского и уже начала заниматься. Ты  ничего не пишешь про работу. Трудно? Интересно? Что за коллектив?
Судя по твоему описанию Луанда – действительно красивый город. Помнишь, как красиво было в Мозамбике: закат над морским заливом?
 Пожалуйста, роднуша, отнесись со всей серьезностью к тому, что я сказала насчет гигиены и воды. Береги себя.
Ужасно скучаю, люблю, целую, жду встречи.
Твоя Кирюха

Второе письмо Ярцева из Луанды:

Дорогие мои кролики, привет.
Спасибо, Кирюшик, за скорый ответ. Да, вот что значит – столица. Каждую неделю рейс Аэрофлота, а значит – письма! Сразу о главном: я говорил с некоторыми людьми у нас в торгпредстве, все говорят, что к началу учебного года карантин должны отменить, ведь холера здесь – явление постоянное. Многие вообще недоумевают, кто и зачем  ввел этот карантин. Школа большая, много преподавателей работают по контракту, если не отменят карантин – что они будут делать?
Звони понастойчивее М.С.,  упирай на школу. Он должен вас к началу учебного года отправить.
Газеты здесь бывают, но читать особенно  некогда, работы много. В посольстве есть телеканал – первая программа. Они записывают программу «Время»,  и каждый вечер крутят по видео, так что с часовым опозданием можно посмотреть. Работа сейчас у меня в основном письменная – адаптирую старые португальские учебники по бухгалтерии и экономике в соответствии с рекомендациями  нашего экономиста-бухгалтера, одним словом – западную бухгалтерию подстраиваем под нашу, социалистическую. Сначала я для нашего специалиста  перевожу западные правила, потом он пишет по-русски свои соображения и рекомендации, потом  я перевожу обратно - что-то в этом роде. Звучит муторно, но - ты удивишься - я нахожу работу довольно интересной, в том смысле, что я впервые познакомился с тем, что же такое западная экономическая наука.
В прошедший  выходной был на пляже на «косе», здесь ее называют ilha, то есть «остров».  Хотя на самом деле это не остров – есть искусственный перешеек, соединяющий косу с городом. Говорят, кстати, именно из-за этого перешейка залив стал грязным и климат в Луанде испортился, стало более душно, а все потому, что закрыли свободный проток воды. Раньше она постоянно двигалась из-за приливов и климат был свежее. Ну, что есть – то есть. Конечно, это не Тофу, но – есть своя прелесть.
 Выезд на пляж – рано утром, торгпредский автобус объезжает дома сотрудников  и собирает желающих. Это, конечно, для тех, у кого нет служебного автомобиля.  Для советских выделен отдельный пляж, в самом конце косы. Представь себе, что туда в воскресенье утром вообще не пускают никого, кроме наших: на дороге стоят автоматчики и проверяют пропуска у водителей! Ощущение было странное, как будто мы попали куда-нибудь в Анапу или Геленжик – одни наши, ни одного черного лица, кроме охраны – и везде звучит русская речь. Море совсем не такое, как в Мозамбике, нет той бирюзовой прозрачности и вода прохладнее, не как суп. Но все равно очень теплая. Сразу довольно глубоко, нет сильного прибоя, так что можно с удовольствием плавать, тем более, говорят, здесь никогда не видели ни акул, ни других тварей. Твоих друзей голубых бутылок тоже нет!  За те три часа, что мы были на пляже, я почти не выходил из воды, наплавался и нанырялся вдоволь.
Представляю, как мы будем здесь плавать с Антошкой. Детей пока почти нет, но  все говорят, что к первому сентября все изменится.
Так что, дорогая, дави на М.С. , я вас очень жду.
Привет родителям.
 Целую, люблю, очень скучаю.
Твой А.Я.


5. В Луанде.

Кира с Антошкой приехали в Луанду к началу сентября. В аэропорту на прилете их встречал Александр и новые их  друзья, врачи, Роксана и Дмитрий Берген. Они привезли Александра в аэропорт. Дмитрий был  единственным в группе советских врачей, работавших в роддоме, обладателем водительских прав. Благодаря чему он получил служебный автомобиль.
  Автомобиль был – видавшая виды Нива. Машина  была в своем роде знаменита. Предыдущий ее «хозяин» - условно хозяин, на самом деле все машины принадлежали Торгпредству, - однажды остановил машину на пляже. На самой кромке  песка, рядом с линией прибоя. Привязал к верхнему багажнику простынку, второй край привязал к колышкам – получился комфортный тент для пляжного отдыха. Они с женой в этом комфорте так расслабились, что не заметили, как пошел прилив. Когда опомнились, колеса уже наполовину скрылись в воде.  Вытащить машину своим ходом было невозможно.  Пока нашли попутку, пока сообщили своим – автомобиль ушел под воду по стекла.  Им повезло, нашлись друзья в коллективе Автоэкспорта, который славился своими автомеханиками. На следующий день, дождавшись отлива, с помощью лебедок и КрАЗа выдернули бедную Ниву из песка. Надежд на ее возрождение было мало, но не зря про некоторых автоспецов говорили, что они делают чудеса.  Машина вернулась в строй.  На этой самой Ниве они и приехали встречать Киру с Антошкой.
Прилет в Луанду  был сам по себе испытанием. Сначала длинная очередь на паспортный контроль, потом такая же – на проверку прививочных сертификатов. Наконец, нужно было дождаться  багажа. Это заняло по меньшей мере часа два.  В зале прилета духота и пыль, туалеты не работали. Багажные транспортеры тоже не работали -  все перегружалось вручную. Времени у грузчиков было достаточно, чтобы, вскрыть игрушечные чемоданные замочки и  взять то, что душе угодно. Или то,   что на рынке имело товарную ценность.
Кира, после Мозамбика считавшая себя опытной «африканкой», везла свой багаж не в чемоданах,  а в картонных коробках, сплошь обмотанных толстой липкой лентой – незаметно не вскроешь.
Наконец, все было получено, таможня, с помощью специально для этого купленной во «фришопе» бутылки виски, пройдена, и Кира с Антошкой оказались в объятиях Александра и друзей.
Какое значение имеет духота, липкая пыль, усталость, - когда вы молоды, когда впереди новые, неизвестные еще места и когда, после долгой разлуки, вы опять с любимым и с друзьями! Они весело погрузились в поскрипывающую Ниву и поехали в город.
- Кира, ты должна  Саночку поблагодарить, - говорил Александр, держа на коленях сына и обнимая одной рукой жену.  Они с Димой так меня  опекали! Я в Луанде – самый упитанный холостяк.
- Не верь, Кира, он у тебя и сам молодец. Всегда чистенький, наглаженный, не то, что другие мужики – одиночки.
Только сейчас Кира заметила, что Роксана говорит хриплым голосом.
- А что с тобой? – спросила она. – Простыла? Холодной воды в жару хлебнула?
- Да что ты, если бы, – усмехнулась Роксана. - Расскажу – не поверишь. В хоре пою!
- В хоре? Ничего себе! – как у тебя сил хватает? А еще говорят, в Луанде у врачей самая тяжелая работа.
- Это в общей больнице, - заметил Дима.  - А в роддоме у нас вообще труба. Санка иногда по двое суток домой не приходит. На всю Луанду - одна родилка. Там у нас все вместе, и с холерой, и со спидом – все там рожают.
    Сам Дмитрий, кроме работы в операционной,   должен был  еще и   развозить смены врачей на дежурство и домой.  Он часто  говорил: «Моя единственная мечта в этой жизни – проснуться самому, когда хочу, без будильника».  И вдруг – хор! На это нужны и время и силы.
-    Я и не знала , что у вас такие таланты!
- Какие там таланты! – фыркнул Дима. - У нас все к этому хору как к каторге приговорены.  В посольстве концерт показательный готовят к Октябрьским. Говорят, Терешкова приедет и Шеварнадзе.   Вот и стараются, кто как может. Авиаэкспорт чтецов выставляет, учителя – танцоров. А на медиков хор повесили. Наш Жостаков  из кожи лезет, чтобы выслужиться.  Сам на репетиции ездит,  по списку присутствие певцов отмечает. Если кто от хора отлынивает,  тому продления на третий год не видать.
- Ничего себе! А кто этот Жостаков?
- Старший группы медиков. Та еще…
- Ой, Димка, смотри же!  - взвизгнула Роксана, потому что автомобиль подбросило и здорово тряхнуло. – Ты же знаешь, что здесь – яма!
- Я забыл. Как вы там, целы?
Наконец приехали домой. Бергены помогли занести вещи и обещали приехать вечером «на водку и селедку с черным хлебом».  Странная это была традиция. Дома, «в Союзе», далеко не каждый был любителем водки,  селедки и черного хлеба, но за границей почему-то считалось святым ненарушимым правилом  привезти из отпуска и угостить всех этим  неизменным набором.
На следующий день, разобрав коробки, привезенные из Москвы, Кира начала осваивать свое новое хозяйство.  Хозяйство было -  не бог весть что. Скоро она стала тяготиться вынужденной безработицей. Свободного времени оказалось непривычно много, при этом  нельзя даже выйти на улицу прогуляться – это было строго запрещено. Советские граждане должны были перемещаться на автомобиле,  или – никак.
Объясняли запреты военным положением. На юге страны бои разгорались, началось кровопролитное сражение в районе Куито – Куанавале.  Это отражалось и на обстановке в столице: в  городе все больше стало видно военных, появилось много раненых, особенно с оторванными ногами - жертвы минных полей. По ночам слышались выстрелы, и все чаще вся Луанда погружалась во тьму – взрывали линии электропередачи.
После работы в Москве, в редакции большого издательства,  было трудно привыкнуть к образу жизни затворницы. Кира стала просить Александра узнать, нельзя ли устроиться на работу хоть на четверть ставки – в посольство или торгпредство, хоть дежурной на проходной – все-таки возможность выйти из квартиры, видеть людей.
Однажды, придя с работы, он с порога объявил:
- Ну, Кирюха, пляши. Кажется, намечается тебе работа. Правда, еще не точно, но надежда есть.
- Здорово! Какая, где?  Рассказывай скорее.
- Подожди, дай хоть в себя прийти, водой облиться.
- Вот так всегда. Умывайся, умывайся,  у меня все горячее,  садись за стол. Антошка, за стол!
  Не прошло и  недели, как Кира начала работать преподавателем в «Центре Русского языка и Культуры» при посольстве. Такие центры  создавались во всех странах «народной демократии» и были заграничными представительствами Союза Советских Обществ Дружбы - ССОД.  Эта организация, много лет возглавляемая Валентиной Терешковой,  в конце восьмидесятых располагалась  в Москве напротив метро Арбатская, в знаменитом своей витиеватой архитектурой Морозовском особняке. В дореволюционные времена  про этот мавританский дворец  ходили рассказы, что миллионерша, владелица Тверской мануфактуры,  Варвара Морозова, увидев новый особняк сына Арсения, произнесла: «Раньше я одна знала, что ты – болван, а теперь вся Москва знает».
В советские времена здание уже никому не казалось безвкусным, экскурсоводы с гордостью показывали его гостям столицы. Поговаривали, что под видом представителей ССОДа работали в «братских» странах  специалисты «из этих» - при этом говоривший делал ладонью козырек над глазами.  Так это или нет – Кира не знала.  Сама работа показалась ей интересной и нужной: в задачу преподавателей центра входило обучение местной молодежи русскому языку.  Принимали на курсы всех желающих, без экзаменов. Тех, кто успешно заканчивал двухгодичный курс и осваивал русскую речь и грамоту,  посылали бесплатно для получения образования и специальности в Советском Союзе. Для  ангольских подростков, в большинстве своем живших в нищете, это был редкий шанс. Отбоя от желающих учиться на курсах не было. Конечно, параллельно урокам языка велась и целенаправленная пропаганда коммунизма.
Преподавателями на временных контрактах в основном работали  жены переводчиков. Кира быстро почувствовала себя в своей среде: все двенадцать девчонок-преподавателей были примерно ее возраста,  у большинства, как и у нее, были маленькие дети.
С одной из них, Шурочкой, Кира особенно подружилась. Они были во многом похожи, даже  внешне. Шурочка - маленькая кудрявая  брюнетка с живыми карими, немного раскосыми глазами, приподнятыми скулами, и угловатой, худенькой, «мальчишеской» фигуркой. Как-то раз, зайдя в маленький дворик за аудиториями, чтобы передохнуть на лавочке между уроками, Кира увидела в углу сжавшуюся в комочек Шурочку, которая всхлипывала, прижав к носу и глазам платок.
- Шурок, что с тобой, что случилось? Ну что ты, детка, какие проблемы?
Шурочка, услышав сочувственные нотки, разрыдалась в голос:
- Валька заезжал сейчас.  Прощаться! Его в Менонге посылают. Прямо отсюда в аэропорт повезли! А утром еще ничего не было! Ушел на работу как всегда.
Валька, Валентин Кораблев  – муж Шурочки, выпускник института военных переводчиков, служил в  военной миссии.  Кира вспомнила, как в первый день своей работы в Центре   она знакомилась с коллективом. Шурочка тогда со смехом сказала:   “У меня мужское имя, а у мужа моего – женское”.
- Ну подожди, Шурок, - проговорила Кира, отнимая руки Шуры от лица и вытирая платком ее мокрые глаза и нос. – Ну Менонге, ну так что? Съездит и вернется. Надолго его послали?
- Кира, ты не понимаешь! Ты приехала недавно, ничего не знаешь. Там бои  страшные,  это хуже Сталинграда.
- Ну-ну, зачем ты, не накручивай. Наши же не принимают участия в боях, это всем известно.
- Шурочка подняла голову, посмотрела Кире в лицо с каким-то недоумевающим выражением и вдруг спросила:
- Кира, ты - дура?
Повисла пауза. Кира не знала, как реагировать. Шура сама спохватилась, защебетала:
- Ой, Кирка, прости, - обхватила Киру, уткнула лоб в ее плечо и зарыдала опять. Кира вдруг почувствовала, что у нее тоже защипало в носу – то ли от незаслуженной обиды, то ли от жалости – и тоже разревелась. Поревев минуты три, они утерли глаза и, утешая друг друга, мало-помалу успокоились. С того дня они подружились. 


6. Дорога на Куиту

Валька Кораблев с детства хотел быть военным. Сколько себя помнил,  всегда был с оружием. Еще совсем карапузом, выходя во двор под строгим присмотром Бабули, первым делом находил припрятанную где-нибудь под скамейкой «саблю» - гибкий прутик, удобный по росту. Домой  после прогулки саблю брать не позволялось. А хорошую не так легко найти, вообще-то. Отец пару раз покупал магазинную, из Детского мира. Валька относился к таким без уважения. Играл с ними немного, когда отец видел: чтобы не обижать. Потом «терял».
  Одна сабля – гибкая, с  толстой в меру «рукояткой», как раз по Валькиной  пятилетней ладошке, была у него долго, почти все лето.  Он для нее  нашел хороший тайник в углу двора,  в расщелине, где стенка старых гаражей соединялась со стеной их дома. Погибла сабля так. Они с Бабулей однажды гостили на даче у ее подруги,  бабки Нинки. Так Валька про себя ее звал. А вслух надо было говорить Нина Владимировна. Дача была скучная. Кругом ровные дорожки, цветы.  Трава такая гладкая и ровная, как асфальт. Если с велика, то  упасть страшно: убьешься. В середине травы - маленькая лужа с толстыми глупыми рыбами. По прошлым приездам сюда Валька знал: рыб нельзя не только ловить, но даже кормить. Валька пытался дать им крошки хлеба.  Рыбы презрительно плыли мимо, не жрали.
Бабуля и бабка Нинка  сначала долго обнимались, потом ходили вдоль цветов. Бабка Нинка хвасталась:
- Вот Верочка, говорила я, что  у нас можно вырастить кливии, а соседка моя  только смеялась. Теперь ходит, луковицу выпрашивает.  Весь поселок завидует. Я уже с журналом «Сад и огород» созвонилась. Как мы войдем в полное цветение, оттуда  корреспондента пришлют, фотографировать нас.
Бабуля притворно охала. Потом позвали чай пить.  Бабуля строго проследила, чтобы Валька съел два бутерброда, и разрешила идти в сад «играть».
Валька  слонялся вдоль забора по гладкой дорожке, без толку размахивая саблей.  Злился: ну и дача: ни клубники или крыжовника  – пощипать,  ни деревьев – залезть. Совсем нечего делать.  Случайно сабля задела зеленый кустик с толстеньким сочным стебельком и верхушка кустика слетела, как срезанная. Из  толстого стебля брызнул сок.
«Ого, - подумал Валька, - совсем как зеленая кровь!  Как у монстра в том мультике, что Дедуля привез!»  Он рубанул еще. Кустик опять брызнул, круглая красная головка цветов отлетела  далеко  в сторону. Кустиков было много. Валька даже вспотел….
Потом бабка Нинка долго плакала. Бабуля ее уговаривала, как маленькую. Валька красный, надутый, сидел на стуле, опустив голову и злился. Саблю Бабуля сломала и бросила за забор.
Валька подрастал, и с ним росла его любовь ко всему, что стреляет. Все  оружие делал сам. Родители  оружие покупать не хотели, да и самому делать было интереснее. Он  придумывал свои модели: от  пушек из ниточных катушек, стреляющих  спичками с помощью натянутых резинок, до почти настоящего арбалета. Луков со стрелами, пугачей на резинках, рыцарских мечей с настоящей металлической защитой кисти, сработанной их консервной жести – всего этого добра Валька перемастерил во множестве: все пацаны  во дворе были вооружены его поделками.
Был интерес и к «горячему оружию».  Но когда однажды, придумав окончательную, надежную смесь для пороха (соль, стиральный порошок, наструганное с бенгальских огней серебристое вещество, коричневый порошок, добытый из спичек, и добавить туда чуть-чуть того, серенького,  из Дедулиной коробочки, которую он нашел случайно в сарае на даче), -   он чуть не сжег кухню и опалил волосы и ресницы -  отец заперся с ним в кабинете и заставил его написать письменное обещание воздержаться от огнестрельных проектов.
Семья с самого начала  не одобряла его страсть. Родители, как и Бабуля с Дедулей, были, как они сами говорили, «гуманитариями».  Дедуля до пенсии служил дипломатом. Отец и мать работали переводчиками: отец в издательстве, мать переводила тексты для Мосфильма. Вальку с детства заставляли учиться языкам.
После школы  он взбунтовался: пойду в артиллерийское. Мать и Бабуля плакали. С отцом была ссора, после которой они два дня не разговаривали. На третий день Дедуля велел всем собраться  на кухне и объявил:
- Поскольку нет консенсуса, идем на компромисс.  Я уже договорился с кем надо. Пойдешь в институт военных переводчиков. Тут тебе и война,  и  мирный кусок хлеба.
Вальке такая идея неожиданно понравилась. Учиться было интересно. Он не пошел на ускоренные курсы, но перед окончанием написал рапорт с просьбой отправить его в Анголу.
                …            …           …

Поездка на юг Анголы, в район боевых действий,  не была случайностью. Валька сам не раз - конечно, втайне от Шурочки -  вызывался  ехать. Работа в Луанде,  в аппарате самого ГВС  Уткина, куда Валька попал благодаря связям Дедули, казалась ему унизительной. Открывать перед начальством двери, носить портфель, присутствовать при распределении дефицитных товаров Совиспана, обеспечивая «своему» то, что получше, хлопотать у мангала на пляже, пока начальство купается и дует пиво – разве об этом он мечтал! Его повторяющиеся рапорты, наконец, стали раздражать начальника.  Он дал распоряжение:
- Отправьте этого сынка на месяц-другой  на ПКП в Капапу. Пусть пару     раз обосрется под пулями, глядишь, притихнет. А то смотри-ка, все – герои.
    Узнав о командировке, Валька  больше всего боялся, что кто-нибудь раньше времени сообщит Шурочке. В день вылета, как обычно, позавтракали -  он не сказал ей ни слова. Только перед самым аэропортом попросил  водителя заехать к ней на работу.
Транспортный ИЛ 76 поразил Вальку огромностью своей утробы. Опутанные толстой капроновой сетью темно-зеленые ящики уже заняли около половины внутреннего пространства.   Валька пристроился на боковом откидном сиденье и с любопытством огляделся. Загрузка самолета продолжалась через откинутую заднюю стенку, которую все называли «рампа». Сбоку у открытой рампы небольшого роста мужичок в черных трениках, в обычной нижней майке и резиновых шлепанцах,  нажимал какие-то кнопки, управлял погрузочным механизмом. Поверх майки на нем был толстый черный жилет, опутаный проводами, в руках прямоугольная штуковина с короткой антенной. Вокруг сновали люди: ангольские военные в камуфляже,  наши в штатском; африканские  голопузые  пацаны в шортах суетились под рампой, стараясь услужить, подать, поднести и получить банку «газозы» - пива или кока-колы. Заглушая все звуки, ревела вспомогательная силовая установка.  Видно было, как в проеме рампы струился горячий воздух.
Наконец, огромная рампа пошла вверх, захлопнулась, отключили ВСУ, один за другим заработали моторы самолета.  Мужичок в майке подошел к Вальке, прокричал в ухо:
- Первый раз летишь?
Валька утвердительно кивнул. Мужичок сделал жест рукой: пойдем со мной. Они прошли вперед, поднялись на несколько ступенек вверх и Валька оказался в кабине летчиков. У него захватило дыхание. Он с жадностью оглядывался и не мог сосредоточиться, чтобы рассмотреть все подробно, так много было вокруг приборов, кнопок, огоньков, ручек, надписей. В передней части кабины в  креслах сидели два пилота, которые совершенно не обратили внимания на Вальку. Мужичок в майке потянул  Вальку за рукав назад, подтолкнул вниз. Валька увидел, что ниже уровня кресел летчиков, слева есть еще кресло со множеством непонятных приборов вокруг него. Это кресло снизу и  справа окружала стеклянная поверхность.
  - Лезь вперед, ложись, - прокричал Вальке в ухо его провожатый.
Валька пролез и оказался в «блистере» - стеклянном фонаре под носом самолета. Там лежал узкий старый полосатый матрас. Валька  в нерешительности оглянулся. Мужик показал жестом, мол, ложись. Валька лег на матрас животом. Прямо под ним, под его глазами была бетонная полоса аэродрома. Полоса тронулась с места, сначала медленно, потом побежала все быстрее, быстрее. Вальке стало казаться, что он сам и есть этот огромный самолет. Каждой клеткой тела он чувствовал нарастающее напряжение машины, ее рвущуюся вперед мощь.  Полоса перестала бежать под ним, превратилась в стремительно несущийся серебристый поток. Напряжение все росло, росло, стало страшным, невыносимым. В этот момент Валька, как будто оборвав державшую его, страшно натянутую пружину, оторвался от  серебристого потока полосы и взмыл в небо.
Над Менонге самолет долго кружил почти концентрическими кругами, резко снижаясь на каждом витке. Наконец, сели. Опять Валька ощутил останавливающую дыхание жуть, когда, лежа в блистере,  увидел, как стремительно земля кинулась ему в лицо.
В Менонге ему выдали оружие: пистолет  и АКМ.  Валька надеялся, что его пошлют дальше, на юг. Но в штабе  его прикрепили к советнику начальника автобронетанковой службы, полковнику Максименко. Полковник не был похож на советников, работавших в Луанде. Подтянутый, очень моложавый, только совсем седой. Он  задержался взглядом на Валькином лице, покачал головой:
- Куда вас, таких молоденьких…  Сидел бы в Луанде. Ускоренник?
- Никак нет, лейтенант.  Мне уже почти 25, товарищ полковник.
- Ладно, вижу.  Приступай. Поставленную задачу понял?
- Так точно.
Окрестности Куиту – Куанавале  в 1987 - 1989 годах превратились в ожесточенное поле битвы между анголо-кубинскими  и южноафриканскими войсками с участием сотен танков и БТР,  десятков боевых самолетов и вертолетов. Там сражались и гибли и советские военнослужащие.  Советский Союз отрицал свое непосредственное участие  в боевых действиях. Знали, что готовится  комиссия ООН, которая должна была это участие доказать. Нашим нужно было, чтобы комиссия ООН, напротив, подтвердила наше неучастие.
 Задача группы, в которую был командирован Валька, состояла в том, чтобы подготовить и провести  экстренный, молниеносный вывоз из Куиту всех советских военных, разместить их временно в  Менонге, закрыть и опечатать военную миссию в Куиту. Это должно было быть сделано,  как только станет известна дата приезда комиссии. После вылета комиссии обратно в Луанду все военные должны были вернуться назад в миссию Куиту. Для этой операции был выделен личный транспортный самолет Главного Военного Советника.
  Валька чувствовал, что даже здесь, в Менонге его прикрывают связи Дедули, что он «отсиживается». Однажды в общаге миссии, где его  поселили, ребята пели за столом под гитару песню Сереги Зименцова:
«Воронками изрыта  от снарядов, мин, колес
Дорога на Куиту –  180 верст…
Сегодня на  удачу, а может, на беду
Колонной на Куиту  я в первый раз иду.
       Не знаю много ль, мало ль, - но слышал от друзей
Ходили из Менонге сюда за 20 дней…

Ребята собрались за столом не просто так, а по поводу: вернулся с задания переводчик Димка Дедушкин. Он рассказывал, как попали в засаду, как прорвались, как переправлялись через речку Лузи, как видны были в прозрачном мелководье усеявшие дно речки мины.
Валька  сидел тихо, опустив голову. Было стыдно за свою спокойную жизнь в Луанде. Он  мысленно пообещал себе, что во что бы то ни стало он пройдет по этой дороге, «в 180 верст».



7. Тайны мадридского двора

Месяца через два после   рыданий  дуэтом на лавочке Шурочка вызвала Киру с урока.
- Что случилось? – испуганно спросила Кира шёпотом, полуприкрыв дверь в аудиторию.
- Валька вернулся! – кинулась ей на шею Шурочка. Живой, слава богу! Только башку пробил.
- Как! – ахнула Кира
- Да ерунда!  Шибанулся, говорит, об БТР - по бездорожью-то, знаешь! Зато живой и даже не раненый! А то, что башку разбил – это же счастье, Кирка, значит теперь его не пошлют больше! Он контуженный считается, справку дали!
Вскоре они познакомили  мужей и  стали захаживать друг к другу в гости, вместе ездить на пляж и в посольство – посмотреть фильм, скоротать вечерок.  У Шуры еще не было детей, они с Валентином поженились перед самым отъездом в Анголу и решили в Африке детей не заводить.  Но природа начинала брать свое. Шура тянулась к Антошке и он всегда радостно встречал её и дядю Валю .
Валентину повезло, как редко везло переводчикам.  Ему был выделен автомобиль: видавший виды “командирский газик” защитного цвета.  На нем не было верхней, брезентовой, части, так что после любой поездки пассажиры покрывались густым слоем пыли. Шурочка даже завела под сиденьем коробку с запасными косынками и кепками – для друзей. Но зато это был автомобиль – залог и необходимое условие полноценной жизни в Луанде. Конечно, Валентину за это счастье приходилось постоянно подрабатывать шофером, развозя специалистов и их жен по приказу начальства. И все-таки иметь автомобиль – это было большой привилегией.
 У Ярцева такой привилегии не было: в его группе была одна машина -  старенький раздолбанный Фиат. На нем ездил начальник Александра, который, наплевав на правила торгпредские - официальные, и на человеческие – неофициальные, не очень заботился о том, как передвигается по городу семья его переводчика.
В один из выходных, рано утром, Шурочка и Валентин заехали за Ярцевыми, и вся молодая компания покатила по набережной в сторону  косы. Луанда в воскресенье – совсем не та, что в любой другой день. Тишина, на улицах пусто. Пусто и на дороге, изредка проедет один-другой автомобиль. Пыль, поднятая машинами и создающая густую, удушающую горячую завесу в рабочие дни, к утру воскресенья улеглась. Воздух прозрачен,  морской залив блестит и переливается бирюзой, в воздухе пахнет свежестью моря.
В самом конце косы, на отгороженом пляже, уже полно “советских”. Лежат на циновках под “совиспановскими” зонтиками, некоторые привезли с собой раскладные стульчики. В спокойно дышащей воде – море в Луанде всегда спокойно по утрам, только после  полудня начинает появляться волна  -  полно купающихся.
Не успели  Ярцевы и Кораблевы расположиться, как к ним подбежала Лена, переводчица из Торгпредства:
- Девчонки, слышали новость? Привет,  мужики, - она села на циновку рядом с Кирой.
- Леночка, какие новости в выходной, - с улыбкой произнес Ярцев. – Нам с Антошкой не до новостей. Нам надо успеть план по плаванью и нырянью перевыполнить. Правда, сынок?
- Конечно, пап, бежим скорее, - заторопил Антошка.  Они вскочили и наперегонки побежали вниз по скату пляжа к шелестящему прибою.
- Да пусть бегут, эта новость вообще не для мужиков, - продолжала Лена.
- Так что, мне тоже можно уходить? - спросил Валентин, поднимаясь.
- Что ты, Валька, это я так. Вообще, всех касается. Да вы что, в самом деле не знаете?
- Так, теперь мы будем интригу тянуть, - насмешливо проговорила Шурочка. -   Давай, колись уже.
- Ну так слушайте. Вчера газеты привезли, так там такое!...
- Да что еще такое? Опять генсек помер, что ли? – Валентин встал, потянулся и вразвалочку пошел к воде.
- Ну ты что, он же молоденький совсем, сам ходит, сам ...дит, без бумажки говорит, - скороговоркой сказала Лена  ему  в спину.  -  Ни за что не догадаетесь!
- Лен, ну ты или говори, или мы тоже купаться пойдем, заметила Шурочка.
- Девчонки, вот у вас никакой серьезности. – В голосе Лены появилось напряжение. Она покраснела, глаза быстро-быстро заморгали: - Тут такое, а вы купаться! Березки закрывают!
- Как?! – Кира и Шурочка выдохнули одновременно. -  Не может быть! Ты в своем уме!?
- Говорила я вам, что обалдеете, а вам все шуточки.  Я-то в своем, а вот в чьем тот, кто это придумал? – Лена начала коротко всхлипывать: - Кто теперь за границу работать поедет? И что делать с чеками? Я здесь третий год парюсь без отпуска, во всем себе отказываю, у меня чеков целый чемодан! Что мне делать! – Лена вдруг ничком упала на циновку и заплакала.
- Ну, погоди, мало ли чего сейчас пишут! Всему верить, так свихнешься! Ну просто   не может этого быть, понимаешь? - Кира старалась говорить спокойно, хотя у нее самой неприятно защемило где-то в желудке.  -  Подумай, ведь это целая система магазинов по всей стране, да и, в самом деле, кто тогда за границей работать будет? Все ведь из-за чеков этих едут.
- Ну, знаешь, Кира, не все, - заметила Шурочка. - Тем, кто в капстранах работает, на Березки начхать. Они там на западе всё в четыре раза дешевле покупают. А потом привозят и в комиссионках продают.
- Девчонки, как хотите, а я не верю!  Ты её видела сама-то, газету эту? – спросила Кира.
- Да я вам сейчас её принесу, - поднялась Лена, утирая слезы. - Вон наши торгпредские читают. У нас все тетки тоже в обмороке, - проговорила она и через пять минут действительно принесла газету.
  Новость подтвердилась в вечернем выпуске программы “Время” и всколыхнула все советское население Луанды. В клубе посольства в тот вечер было  не протолкнуться,  многие женщины плакали, мужчины обсуждали варианты действий.  Но вариантов было не много. Всем казалось, что самое лучшее – добиться внеочередного отпуска и ехать в Союз, скупать все, что попадется.  Но многие ли могли взять отпуск, когда захочется? Практически никто. Из Москвы доходили слухи о   дежурящих день и ночь возле еще открытых Березок толпах, сметающих все, что появляется на прилавках.
Советские стали осаждать крошечный кубинский магазинчик, торгующий в Луанде на живые доллары видеоаппаратурой из Гонконга. Но живые доллары были не у многих. Началась спекуляция долларами на чеки, которые тоже  стали теперь считаться “деревянными”. Еще  долго женщины, приезжая вечером в клуб посольства прогулять детей и посмотреть “Время”, без  устали опять и опять перетирали новость о Березках, но постепенно все привыкли к мысли о том, что с любимым “деревом” придется распрощаться.


Закрытие Березок стало для совзагранработников первым порывом того ветра перемен, который в конце восьмидесятых обрушился на мир, снося привычные устои и понятия, перетасовывая судьбы отдельных людей и целых народов, как легкий пух сдувая в прошлое целые страны. Открыв рот, не веря своим глазам, смотрели Ярцевы прямую телетрансляцию вывода Советских войск из Афганистана, разрушения Берлинской стены, грандиозного шоу “Стена” на Потсдамской площади, устроенного   группой Пинк Флойд, многотысячных митингов. Соцлагерь разваливался, как карточный домик.
Но большие мировые проблемы не отменяли каждодневных проблем и забот маленьких людей. Товарный голод в Союзе порождал лихорадочные поиски  способов на нем заработать.
После объединения двух Германий в Луанде закрылось огромное посольство ГДР. Имущество посольства, от канцелярских столов до автомобилей, распродавалось по бросовым ценам. Купить мог любой -  мужики лихорадочно соображали, как все это  вывести в Союз.
Женщины тоже искали возможности увеличить скромные семейные доходы, сэкономить драгоценную валюту.
Кира не переставала удивляться практичности и изобретательности своей подруги, Роксаны, или Саночки, - так называл ее муж,  Дима, так стали звать ее и Ярцевы.
Саночка научила Киру печь вкуснейший черный хлеб – в обычное дрожжевое тесто надо было добавить тмин, кориандр и баночное квасное сусло. Все ингредиенты можно было купить на рынке. В торгпредском кооперативе продавали и черный хлеб. Но – замороженный, и -  по доллару буханка. Много не купишь! Сана  придумала, как из сухого молока сделать сметану, омлет -  из яичного порошка.  Она поделилась с Кирой рецептом нежнейших эклеров и отменного пирога с капустой, и научила делать печеночный паштет – замороженная печень  была самым дешевым мясным продуктом в кооперативе.
Однажды, придя к Бергенам, Кира увидела по всей квартире разложенные, с раскинутыми  в стороны,  как руки  у загорающих на пляже, рукавами  - мокрые шерстяные кофточки. В Луанде, где у  каждого из теплой одежды с собой была лишь легонькая ветровочка, да и та никогда не доставалась из чемодана, - это выглядело странно.
- Ой, Сана, что это у тебя за сюрреализм?  - озадаченно спросила Кира.
- А, это! – Догадайся.
- Перемены  климата что ли ждете? Думаете,  ледниковый период грянет?
- Ну подумай, подумай.
- Загадай что-нибудь полегче. Я знаю, что тетки из мохера пледы вяжут, чтобы мохер через таможню провести. Пледов хоть три штуки вези, особенно самовяз. А в мотках – все отберут. Но это явно не ты вязала. Фабричное.
- Ну, Шерлок Холмс из тебя не выйдет. Не в ту сторону думаешь.
- Ну скажи, Сана, ты меня прямо зацепила.
- Конечно, скажу. Я и тебе собиралась предложить, но не знаю, как ты к этому отнесешься.
- Ну – тайны мадридского двора! А кофты какие классные! Ого, ангора!  Слушай, прямо, как из Березки!
- Кира, тебе, как родной подруге, скажу, но ты своим сорокам из ССОДа ничего не расказывай. Идет?
- Конечно, заяц трепаться не любит, ты же знаешь.
- Ну так слушай, заяц. Послезавтра у тебя есть уроки?
- Послезавтра четверг, не мой день.
- Отлично. У Димки  будет ночное дежурство, потом он отвезет смену и до шести вечера – свободное время. Он, конечно, захочет спать,  но – потерпит, поспит после обеда. А  в девять утра  мы за тобой заедем.
- И куда двинем, на пляж?
- Какой тебе пляж! На рынок поедем. Там в это время наших никого, все по субботам ездят.
- Я на рынке не была ни разу. Говорят, там опасно.
- Ничего особенного. Надень брюки длинные, закрытую обувь, на голову что-нибудь. Ну и серьги-кольца не надевай. Вообще ничего чтобы на тебе такого. Деньги свернешь в трубочку, и - в карман. И сумок никаких не бери. Если что-то купим,  Димка к себе в рюкзак   спрячет.

В среду в назначенное время Кира ждала у подъезда своего дома. Бергены подъехали точно в девять. Медицинская профессия приучила их к педантичной пунктуальности.  Проехали центральные улицы, потянулись кварталы построенных из чего попало хижин. Во всех странах третьего мира это - основной  вид жилья. В Бразилии скопления таких построек называют “фавелаш”, на юге Африки – “шэки”. Здесь, в Анголе эти бескрайние  зоны трущоб называли “мусеки”. Дорог в этих районах не было, машина петляла и подпрыгивала на ухабах, иногда превращалась в анфибию, по середину колес погружаясь в грязную жижу.
- Вот видишь, Кира, что значит “Нива”! Танк! – с гордостью приговаривал Дима, выезжая из очередной лужи.
Наконец, выехали на пригорок,  возвышающийся над пустырем на самом берегу океана. Сверху казалось, что весь окутанный темно-рыжей пылью огромный пустырь  шевелится, движется, пузырится. “Лучше чем банальное “растревоженный муравейник “ не скажешь”, - подумала про себя Кира.  Это был знаменитый рынок “Роки Сантейро”.
Дима уверенно проехал по знакомым ему закоулкам и остановил машину   немного в отдалении от торговых рядов, так, чтобы ее было хорошо видно. Тут же к ним подскочил бойкий пацаненок, предлагая услуги охраны. Дима перекинулся с ним парой фраз и пояснил  Кире:
-     Видишь, тоже  “бизнес”. Не заплатишь - они все стекла перебьют.
-      Смотри, Кира, на земле на рогожках кучки с тряпками, – вступила с объяснениями Роксана. Это – гуманитарная помощь. Европа присылает. Эти вещи должны бесплатно раздавать, но только – кто же такое допустит!
-      Саночка, ты все-таки ближе к делу, - заметил Дима. – Зачем ей лекция на тему социальной справедливости?
- Не лекция, а я объясняю, чтобы она не думала, что мы ее на помойку привезли.
Они медленно шли вдоль рядов тряпичных кучек. Изредка Роксана наклонялась, поднимала какую-нибудь вещь, показывала Кире, продолжая объяснять:
- Здесь вещи почти все новые, большинство с этикетками.  То, что там в Европе не продали за сезон,  сюда,  в Африку посылают. Футболки, шорты, легкие платья стоят дорого:  Африка, жаркий климат. А кофты из ангоры,  комбинезоны лыжные, дубленки, куртки-пуховики – здесь это никому не нужно. Они их продают по одной “миле”, то есть, по доллару. Слабо новую дубленку за один доллар купить? О, смотри, прямо с этикеткой кофточка,  - она извлекла из кучки белый свитерок из пушистой шерсти, на котором, действительно, болталась магазинная этикетка, но рукав был рыжеватого цвета.
- Quanto e? – спросила Роксана у сидевшей возле кучки тетки.  Получив ответ, протянула ей грязную бумажку в тысячу кванз, сунула кофту в целофановый пакет и передала его Диме.
- Кофты надо будет постирать, они здесь пылищей пропитываются. Потом приедем в Союз – и в комиссионку. У нашего гинеколога жена в прошлом году на эти кофточки дачу в Малаховке купила. Знаешь какие ... – она не успела договорить. Все вокруг них вдруг в один миг переменилось, спокойно сидевшие возле своих кучек с товаром тетки повскакивали и побежали врассыпную. Послышались частые выстрелы. Метрах в двадцати от себя они увидели копошащееся в клубах рыжей пыли скопление людей, выстрелы доносились оттуда. Дима схватил обеих женщин за руки и потащил их в сторону от человеческого клубка. Они добежали до первой деревянной палатки, на прилавке которой  были разложены мелкие продуктовые товары: пачки с печеньем “Мария”, треугольные банки с прессованной  ветчиной, жестяные бутылки с растительным маслом. Дима буквально затолкал их в палатку, не обращая внимания на сидевшую там тетку-торговку и прокричал:
- Присядьте под прилавок, - и сам, согнувшись, первым залез под деревянный выступ. Тетка - торговка, казалось, нисколько не удивилась, выглянула из палатки и успокаивающе сказала:
- Ничего, сеньор, сейчас кончится. Просто вора поймали, бьют уже.
- Вот люди, - сказал Дима. У белых  украсть они считают за честь, а друг у друга – тут все,  забьют до смерти. А все равно воруют.
- Ой, смотрите, что это? - Кира высунула голову из под прилавка как раз в тот момент, когда мимо тащили “жертву справедливости”, - ужас какой! Они что, совсем его?...
Двое ангольцев волочили третьего. Небольшая кучка людей человек в двадцать, с веселыми возгласами, бурно жестикулируя, шла немного сзади. С головы того, которого волочили, капала быстрыми крупными каплями кровь.
Через несколько минут все стихло, торговки вернулись к своим товарам, рынок опять жил своей жизнью.
- Ребята, поедем отсюда, - сказала Кира.
- Кира, ты что, крови испугалась? – спросила Роксана. -  Ну да, это мы с Димкой привычные. Ладно, Дим, давай поедем, смотри, она вся побелела. Эх ты, неженка. А еще в Африку приехала!
Но тут уже Дима вступился:
- Санка, не надо, она - человек новый. Привыкнет постепенно.
Они выбрались из палатки. Дима отсчитал тетке-торговке несколько бумажек  “за гостеприимство” и они направились к машине.


8. Ничего такого…

В   мае Ярцевы отправились в отпуск в Москву. После всех разоблачений “гласности” в газетах, после репортажей “Взгляда” из Грузии и Прибалтики, после рассказов возвращающихся отпускников о кооперативных магазинах, об открывшемся в Москве Макдональдсе, о небывалых выставках и концертах - ожидали увидеть другую страну.
Но страна была та же, в жизни обычных людей мало что изменилось. Правда, грязнее стало на улицах Москвы, площадки у метро стали походить на рыночные точки в Луанде:  с дощатых ящиков на грязном тротуаре торговали хлебом, пучками зелени, сигаретами, мелочью. В метро и электричках появились попрошайки. Весь город казался домом, в который вдруг вселились чужие люди: они пользовались домом, но не берегли его, не заботились о нем.
Продукты совсем исчезли с прилавков,  в результате  чего квартира родителей, как, наверное, и все квартиры в то время, была полна «запасов». За дверью спальни поселился мешок с сахаром,  пространство под ванной было густо заставлено пачками стирального порошка и чистящей пасты. На антрессолях грудились рулоны туалетной бумаги. В корридорчике между комнатами, загромождая и без того узкое пространство, появилась морозильная камера, размером с небольшой письменный стол, в которой хранились брикеты сливочного масла, замороженные лесные грибы и ягоды, целофановые пакетики с зеленью и мелко нашинкованными  дачными овощами; основное пространство в камере  занимали расфасованные по полкило и упакованные в прозрачный пластик замороженные куски мяса – родители купили его у частников  в деревне, по соседству с дачей. 
В первые дни отпуска многое бросалось в глаза, но было не главным. Главное было то, что они - дома. Все вокруг было родное, все радовало и давало отдохновение: глаза, уставшие от горячей красной пыли, наслаждались чистой зеленью раннего лета,  кожа нежнела, разглаживалась от моросящего теплого дождика. Водопроводная вода – сырая, не кипяченая – утоляла живой свежестью. А утренний душ – лей воду, плескайся, сколько хочешь! А прохлада и тишина подмосковных ночей! Только после долгой, трудной разлуки можно понять, почувствовать – не головой, а всем своим существом, кожей, нутром почувствовать: ты   -  дома.



В  отпуске Ярцев планировал посетить Киев и встретиться,  наконец, с Костиком, который, как он знал из писем,  не так давно вернулся с Кубы. Из писем он также  знал, что Костик и Лелька с Кубы привезли близнецов и теперь  ждали третьего.
Он решил, что остановится в гостинице, чтобы не создавать вокруг себя хлопот.  Оставив вещи в номере и договорившись с Костиком по телефону о месте и времени встречи, он вышел из гостиницы и пошел пешком – хотелось  одному, неспеша,  прогуляться по городу.  Киев, показалось, совсем не изменился. Киевляне уже оправились от Чернобыльского шока. Те, которые тогда, в восемьдесят шестом, спешно покинули город – вернулись. В скверах было полно малышни. Он заметил, что вошел в моду украинский язык – недавно он  был объявлен государственным. Все рекламные плакаты и щиты - а их прибавилось на улицах - были на украинском. Продавщица газетного киоска, к которой Ярцев обратился по-русски, ответила ему по-украински. Он попробовал так же продолжить с ней разговор. Это оказалось трудно, язык отвык. Продавщица засмеялась:
- Та не парься, хлопец, ховори как можешь. А журнал «Хламур» не берешь? Самые крутые модели!
«Не парься, гламур, крутые» -  новые словечки, так раньше не говорили», - подумал Ярцев.
По телефону они договорились встретиться в круглом университетском скверике.  Здесь, казалось, тоже все было по-прежнему. Сквозь непоседливую молодую зелень здание университета красиво просвечивало тяжелым багровым монолитом, как будто напоминая, что весна скоротечна, придет и осень. Ярцев устроился на лавочке за  памятником, так, чтобы видеть университет. Развернул купленный у веселой тетки в киоске журнал.
Через несколько минут он заметил, что к его лавочке  направляется полноватый высокий мужчина в джинсах,  белой футболке и распахнутой легкой ветровке, под которой круглилось брюшко. На голове у него была кепка–шотландка с матерчатой пуговицей на макушке, большие темные очки скрывали глаза. Ярцев посмотрел на него и подумал с досадой: «Ну вот, сейчас ко мне сядет». И точно, мужчина опустился рядом с ним, совсем близко,  хотя места на длинной скамейке было предостаточно. Ярцев сделал вид, что увлечен журналом, и вдруг услышал знакомый голос:
- А желтый корпус перекрасили, видел? Он теперь бело-розовый, как поросенок перед закланием. Интересно, какой болван это придумал?
Ярцев изумленно повернулся, спросил неуверенно:
- Коська, это ты?
Мужчина встал, снял очки, кепку:
- А так похож?
- Коська! – Ярцев вскочил на ноги, они обнялись. - Подожди, дай посмотреть на тебя. Слушай, но вообще да, перемены есть. Я еще тогда, на фото заметил. Но там не так видно было. Коська, вот это – да!
– Шурка!– они хлопали друг друга по плечам, кружась на месте и не замечая ничего вокруг.
- А ты, Шурка, такой же, как был.  Все тот же «Херувим».
Это студенческое прозвище, данное ему друзьями за белокурые кудряшки и розовые щеки, Ярцев уже стал забывать. А тогда, в студенческие годы, это, казалось бы, невинное словцо было основой множества словотворческих импровизаций, на которые он, впрочем, никогда не обижался и даже сам  с азартом подыскивал глаголы, чтобы получилось посмешнее: увидишь, увиливаешь, увиснешь – да мало ли!
- Что ты, меня из-за этого румянца после Мозамбика  на работу   брать не хотели. Думали, я  - несовершеннолетний. Коська, ну как я рад!  Ну, давай, рассказывай.
- Нет, Шурка, давай завернем куда-нибудь, сядем, поговорим. А завтра – к нам на дачу! Лелька, кстати, обиделась, что ты у нас не остановился.
- Ну зачем, у вас дети… А вы молодцы,  целых трое! Кто бы думал, что ты всех обойдешь!  А у нас, похоже, так и будет только один.  У Тимы, я слышал, тоже один? Кстати, я не смог его вызвонить. На письма тоже не отвечает. Номер поменял, или перехали?
Костя как-то замялся, потом сказал:
- Там все сложнее… Да ладно, тебе расскажу. Только не здесь, давай пойдем куда-нибудь.
- А куда? Может, в Яблоньку?
- Что ты, там студенты! – и в ответ  на изумленный взгляд  Ярцева пояснил:
- Я в универе  подрабатываю почасовиком. Португальский читаю. Так что там меня каждый знает, спокойно не посидишь. Здесь недалеко есть  один подвальчик, там днем никого не бывает.
Подвальчик оказался сразу за сквером, возле музея живописи. Они уселись за столик в самом  дальнем от входа углу.
-        Видишь,  почти пусто. Здесь днем только бабульки, что на выставки  ходят. Они здесь кофе пьют, -  проговорил Костя, усаживаясь.
-        А,  Ларочка, - обратился он к подошедшей официантке,  сделай нам как обычно, ну и кофейку, бутербродов каких-нибудь.
- Коська, а у тебя и теперь все официантки Киева – лучшие подруги? – улыбнулся Ярцев.
- Ну ты что, это так, - самодовольно улыбнулся в ответ  Костя, - работаю просто рядом. Смотри, Лельке не проболтайся. Она на пустом месте придумает!
- Раньше ты придумывал.
- Да, верно. А знаешь, вот все у нас на курсе думали:  Коська на блондинку с ножками запал. А я ведь тогда еще её почувствовал. Да мне её внешность вообще всегда была по барабану. Она вот налысо побрилась, говорит, рожать удобнее. Ну а мне – пофигу. Она  четыре года жила, двери не закрывая, ждала меня. И ничего такого! Знаешь, это мамусик  мне сказала, мол,  «ничего такого». А я и не спрашивал.  Сам знал. Как увидел ее тогда в Гаване, в аэропорту -  мы  еще слова друг другу не сказали, я уже знал, что -  ничего такого.
Ты вот про Тиму спросил. Даже не знаю, как тебе сказать об этом. Вобщем, когда стало ясно, что меня нет,  он стал клеить к ней, даже пытался силу применить.
- Коська, не может быть. Ты уверен?
- Знаешь, Шурка, я не пацан уже, зря такое не сказал бы. Только давай не будем об этом. Хочешь, сам у нее спроси, она из этого тайны не делает. А я его не видел и не хочу видеть. Когда Лелька рассказала, да еще письмо это ублюдочное от него показала, я думал: убью его. Всерьез обдумывал, как убить, чем. А сюда вернулись – уже какое-то время прошло, приглушило все. Пусть, думаю, живет. Я не его пожалел, а себя, своих детей, семью – им жизнь ломать из-за такого…  Бог сберег.
 Вот так-то, брат. Да его, слышно,  и нет в Киеве.  Они с Раечкой после Чернобыля подвизались ликвидаторов в Италию возить на лечение.
Сидели они долго, еще раз – теперь уже вместе -  проживая прошедшие годы. Время бабулек сменилось сумерками, официантка Ларочка передала их столик сменщику, Володе. Кафе начало заполняться вечерней публикой.
-        Коська, и все-таки, ведь то письмо, что ты своим написал с Кубы – это была липа? - наконец решился спросить Ярцев. - Я ведь знаю, что ты к геологам вернулся, что ты потом…
-        Та-та-та-та-а… - пропел, перебив его на полуслове, Костя. - Шурка, пойдем пройдемся, у меня уже задница затекла сидеть.
Они вышли из кафе, пошли по темному бульвару вниз к Крещатику, потом повернули к Днепру.  Ели в забегаловке пирожки с бульоном, сидели в «стекляшке» на Владимирской горке. Костя рассказывал, как он очнулся на носилках среди пленных геологов, как был в ЮАР, как решил рискнуть, пойти на все условия. Как его отправили в Москву и, потом, в Луанду.
- Понимаешь,  там, у буров этих, юаровцев, то есть, я понял, что соглашаться – это единственный способ вернуться. А буры – знаешь, у них мозги чище наших промыты. Они уверены, что в Союзе все только и думают о том, как свалить. Они компромат состряпали, но, когда я согласился, они решили,  что  я и так на все готов, лишь бы из совка сдернуть. Думали, что купили меня своей жратвой и бассейном. Потом, когда я, в Луанде уже, на связного вышел, у них, похоже, даже никаких сомнений не было. Сразу задание дали, и поехало…
Ну а наши… В том, что наши меня использовать для двойной игры будут – уверенности не было. Могли просто в зону закатать.  Или – я знаю, что наши с такими делали? Может просто: пук, и готово? Тогда я почувствовал: пусть, что угодно, только дома. Глупо звучит, да? Но ведь вины на мне никакой не было? Тоже наивно, но я тогда и не думал об этом. Эти предложили, что опять меня к геологам подбросят. Это значило -  к своим.  Вот так-то, друг мой Шурка. А мы-то, помнишь, когда студентами были:  «запад – не пота запах, свобода, демократия,  бла-бла…»  А там я понял: не важно все это. Важно только, чтобы твои, те, кого любишь, с тобой были. А демократии нет никакой – одно бабло и драчка за власть. Знаешь, как сейчас говорят: бабло побеждает зло. И свободы никакой нет.
- А как же Сахаров, Солженицын? Что же они, зря?
- Ну ты еще Христа вспомни. Святые души! Хотя, я бы Солженицына с Сахаровым на одну доску не ставил… - Он задумался, потом продолжал: -  Нет, не зря, конечно. Если бы таких не было, жизнь была бы темнее. Они, может,  для того и рождаются, чтобы таким как мы, маленьким, беспомощным, темным посветить, погреть нас. А изменить что-то в   человеческом обществе – это фантазии.
- И все-таки ты правильно решил. Иначе мы бы сейчас не говорили с тобой.
- Может и так. Трудно сказать. Когда на детей смотрю, думаю: какое счастье, что так все вышло. А иногда неделями не сплю. Народу  много положили, и не без моей помощи. Я ведь понимаю это.
-        Но ведь – врагов?
-         Шурка,  да  чьих врагов-то?  Что они нам с тобой сделали? Да  и враги – тоже  ведь люди, тоже жить хотят. У них тоже дети.
- А я, Коська, тоже до сих пор не сплю, - сказал Ярцев. -  Ведь это из-за меня у тебя так все повернулось.
- Брось, Шурка, об этом не думай. Знаешь, я после всего этого в судьбу стал верить. Просто –  так судьба распорядилась.
-   Ну да… - они помолчали. -  Ну,  а потом что,  как ты  на Кубе оказался?
-   А потом, в восемьдесят четвертом, казалось, все затихло,  соглашение о неучастии подписали. Так со мной какая-то лажа стала происходить, - рассказывал Костя. -  То вдруг колесо машины ни с того ни с сего отваливается, и я лечу башкой в столб,  то вдруг парня, что за рулем должен был быть, шальной пулей срезает. Водитель нашего ГВСа.  А мы с ним только что местами поменялись.  Ему новую Тойоту дали, так я попросил порулить, попробовать.  Не попроси я – он был бы жив, а я…  Вот, тоже – судьба. Потом и того хуже. Рассказать – не поверишь. Купались на косе, я отплыл подальше, вдруг чувствую, меня за ноги – дерг, дерг. Я знаю, что в Луанде в море никаких тварей не водится, но – мало ли! Я давай пинаться, шуметь, так один из торгпредских  - он  не так далеко плавал, подгреб ко мне. И все, ничего вокруг, сразу все тихо. Только,  когда я ногами в воде дрыгал, я видел внизу под собой человека в водолазном костюме.
- Да ты что?!  Так значит, это правда? У нас ходили слухи, что вроде военные пловцы такие были, юаровские. Якобы мины к кораблям приставляли.
- Конечно, были. А ты думаешь, почему возле Луанды никаких тварей в море не было? Наши гранаты в воду бросали, чтобы водолазы не могли к кораблям подплыть.
- Ну, это просто… Кино со страшилками. И что, правда оказался водолаз?
   -     Я не выяснял конкретно, но понял, что вряд ли это все случайно. Сообщил.  Наши стали думать, как со мной дальше быть. А девчонка – стюардесса из Аэрофлота, что  со мной работала… Ой,  Шурка, говорю я тебе и сам боюсь. Все это рассказывать…
-          Костя, я понимаю, - сказал Ярцев. - Если нельзя, не говори.
-          Да уж все рассказал… А знаешь, я рад, что рассказал. Мне как будто дышать стало легче.
Ну так вот, она связной моей была. На буров работала. Как она с ними зацепилась – веришь, я так и не узнал. Мы мало вообще напрямую общались, может за все время раза два только и  поговорили. В первый раз ГВС послал посылочку передать через экипаж. Меня к ним прямо на борт провели. Задержка рейса была, GPU какое-то ждали.  Экипаж уже в самолете сидел, а пассажиров еще не загружали. Я ее тогда впервые и рассмотрел. Такая, знаешь… Брюнетка, между прочим. Волосы такие… -  короткая стрижка, а челка как-то сбоку на глаза. И она так  как-то встряхивала ей. Ну, талия, грудь, все дела… Ростом в каблуках почти с меня. Мне ведь тогда все бабы были что солома, не до того было. А тут что-то мелькнуло. Она мне кофе давала и, знаешь, так пальцами по руке задела, но, кажется, не случайно. Как погладила.  Я чувствую, прямо как электрический разряд. Ну, - думаю себе, - оранжевый уровень опасности.
         А второй раз – наши из миссии ездили к стюардессам «отдыхать»,  меня водителем взяли. Тогда ведь экипаж аэрофлота через неделю менялся. Стюардессы всю неделю в гостинице сидели, так они и рады были завести знакомых из посольства или миссии: чтобы на пляж было с кем съездить, на рынок.  Ну так вот, некоторые из наших к ним часто ездили. Приехали мы, как раз ее смена была. Сначала ля-ля, тополя, что нового в журналах. А потом напились все, как водится.  Мы с ней  сделали вид, что тоже, как все… Заперлись в ванной, но – только разговаривали. Серьезно говорю, веришь?
- Конечно верю.
 - Тогда она и намекнула мне, что она не случайно, а по убеждению, и что все равно, как денег подкопит, из совка свалит. Меня с собой звала. Напридумывала себе какие-то чувства...  Дурочка молодая.
 А после того случая с «купальщиком», я от нее  информацию получил, что меня юаровские «друзья» намылились закрыть.
- Как это?
- Ну как? Ликвидировать. Почему – ну, это сложно  объяснить, просчитали, вероятно. Тут уж  наши решили выводить меня, и прямиком на Кубу отправили.  Там я работал как обычный переводчик у военных, ничего такого. Военные наши кубинцев готовили для Анголы. Казалось бы, да? Но наши как будто забыли, кто я на самом деле. Думаю, для чего-то меня придерживали. Но потом перестройка, другая политика… 
- Знаешь, Коська, а я так и думал, что с тобой что-то в этом роде произошло.
-           Да  ладно, Шурка, правда зря я. Меньше знаешь, лучше спишь.  Давай так: говорили о бывших подружках, о детях.
-          А что, думаешь, придется кому-то объяснять?
-          Надеюсь, что нет. Ну расскажи, как твой пацан?
И опять они говорили: о семьях, о детях, о том, что происходит вокруг, о том, что ждет впереди.

 



9. Ангольцы тоже разные

Вот говорят: время – непостижимая вещь. Но разве время – вещь? А что? Понятие? – да есть ли кто-нибудь на Земле, кто его понял? Мы живем в нем. Иногда кажется – летим в нем. Иногда – ползем.. .  В отпуске -  точно: летим.
Казалось, только что,  счастливые отпускными предвкушениями, Ярцевы приземлялись в Шереметьево, окунались в объятия родных и друзей, одаривали всех африканскими сувенирами. Вдыхали такой родной, такой душистый, березовый, одуванчиковый воздух.
И вот опять: красная пыль Луанды, липкая духота ее ночей, дикий вопль ребятни из соседних многоэтажек при включении электричества: «Лу-у-уж!» (свет). Опять вкрадчивые, осторожные разговоры начальства и  отвязные, бесконтрольные, «в дрова» посиделки со своим братом – переводчиком. Опять «умные» разговоры вслух и  такое странное, необъяснимое никакой логикой:  «Африка зацепила» - где-то далеко в глубине себя.
В Луанде ждала новость: Министерство финансов сворачивает сотрудничество с советскими. Для Ярцева это означало: возвращаться в Москву. Или – спешно искать контракт на месте. Переводчиков всегда было много. Хороших – мало. Александр получил полугодовой контракт в Торгпредстве. Старший переводчик торгпредства, объясняя ему обязанности и характер работы, заметил:
- Полгода побегаешь на подхвате, а там подберем тебе что нибудь постоянное.  О тебе отзывы отличные.
Кира вернулась на работу в ССОД. Там тоже ходили разговоры о закрытии. Число преподавателей сократилось. Бури перестройки отзывались беспорядочным волнением на судьбах загранработников. Кого-то  волны возносили на неожиданные высоты,  кого-то безжалостно топили.

Шурочка вихрем налетела на Киру с бурными объятиями:
- Кирка, вернулась, вот это да! Посвежела, потолстела! Сметанку трескала!
Шурочка под сокращение не попала. Кира этому обрадовалась. Она  еще в Мозамбике почувствовала: взаимоотношения с людьми в Африке как будто возводятся в некую степень: легкая неприязнь в обычной, домашней жизни здесь воспринимается как  окончательное, безоговорочное неприятие. И, наоборот, приятельские отношения стремительно перерастают в тесную, почти родственную дружбу.
- Шурка, ты могла бы и не заметить! – засмеялась Кира.
- Ну что ты, я же - любя! А тебе идет. Не такая сушеная селедка, как была. Сегодня вечер – с нами! Вы все там же, на набережной? Валька за вами заедет.
- Пока там, но, кажется, придется что-то искать.  Нашу группу сократили. Теперь Саша  в Торгпредстве, на подхвате.
- Да найдете, не бойся! Ну как? Как отпуск?  Не рассказывай, не рассказывай! Все – вечером. В гости поедем. Мы вас с таким клевым дядькой познакомим! Художник местный! Оказывается, ангольцы тоже разные.
- Может, неудобно?
- Ну что ты, увидишь. Классный мужик. Сашке понравится, такой умный! Про политику все знает. Валька от него тащится!
- А как же несанкционированные связи с иностранцами?  Не боитесь? Начальство не прижучит?
- Кира, ты как с Луны. Перестройка! Все эти старые правила можно забыть.  Теперь,  наоборот, установка такая, что надо общаться, показывать, какие мы, советские,  клевые ребята: свободные и интеллектуальные.
Мастерская художника оказалась обычной квартирой в  многоэтажке. Лифт, как в большинстве домов Луанды, висел  между этажами в сетчатой клетке неподвижным памятником прежним временам.  Пришлось долго подниматься по темной лестнице. Шурочка нарочито громко топала ногами и поясняла: от крыс.
Однако квартира оказалась ярко освещенной  и даже работал кондиционер. Художник обладал истинной ценностью: дизельным генератором. Звали художника на португальский манер: Мендеш Рибейро. Это был высокий, начинающий седеть анголец средних лет, чистый африканец, без капли примеси  европейской крови. По тому, как он галантно,  по-старомодному неторопливо и обстоятельно знакомил своих гостей,  как внимательно выслушивал новые имена, как слегка кланялся, как широким жестом приглашал гостей садиться,  - было видно, что он принадлежал к обществу, в котором хорошим манерам придавалось немалое значение. Это был круг людей, некогда составлявших опору метрополии в колониях и вобравших в себя  европейскую культуру и традиции.
Одет он был с той тщательной небрежностью, которая выдает привычку к хорошим вещам и умение их носить.  Дорогие, до блеска отполированные  туфли, тонкие отутюженные брюки с пупырчатым поясом из страуса, безупречная белизна рубашки, сверкающая на фоне темной кожи.  В тругольнике распахнутого ворота поблескивала цепочка, матово-белесый цвет которой позволял предположить платину.  Тот же металл светился в перстне с ониксом.
Кира отметила про себя, как не похож хозяин мастерской  на ходульный образ африканца,  созданный в восприятии всех “советских”  смесью пропаганды “социалистического интернационализма” с немного презрительным, свысока, отношением  к  “черным”.
“Вполне возможно, это мы кажемся ему  дикарями с нашей  пресловутой простотой и открытостью, а на самом деле –   фамильярностью”, - подумала Кира, усаживаясь в кресло.  Она заметила, что никто из вставших при их появлении  ангольцев-мужчин, а их кроме хозяина было еще двое, - не сел, пока не сели они с Шурочкой.
Квартира, служившая мастерской, состояла из одной очень большой  комнаты и крошечной, продолговатой, как пенал, кухни.  В центре комнаты стоял большой стационарный мольберт, рядом подвижной, на колесиках, стол с палитрой и кистями в кувшинах из белой, ”обливной”,  керамики. Стеллаж с раздвижными дверцами занимал все пространство под  большим окном. Вдоль стены – длинный кожаный диван  с деревянными подлокотниками, напротив – такие же кресла. Перед диваном – низкий мраморный стол. Стены увешаны почти сплошь большими, одинакового формата,  холстами с женскими, во весь рост, портретами.  В углу между дверью и смежной стеной, там, где простенок слишком узок, чтобы поместить картину - гитара   на гвозде.  Несколько стульев и старомодный, сплошь уставленный разномастными бутылками комод в углу  завершали обстановку.            
Натянутость и чопорность первых минут быстро уступили место легкой беседе. Начали с живописи, с вопросов о висящих по стенам картинах, но очень скоро перешли на близкие всем обитателям Луанды темы: электричество, вода, курс кванзы; а от этих насущных проблем было рукой подать до политики.
- Сколько мне ни приходилось общаться с русскими, сразу заходит речь о политике, - с улыбкой произнес хозяин, снимая  с гвоздя гитару. – И сколько бы мы ни говорили о политике, ничего не изменится. Но стоит нам запеть – жизнь сразу  станет лучше.
- Конечно, Мендеш, отлично сказано! – воскликнула Шурочка и обратилась к Кире по-русски:
- Он так поет здорово, вот увидишь! - Шурочка разрумянилась, глаза ее блестели.
- Валь, смотри, что-то твоя жена  очень хвалит нашего хозяина. Ты не   ревнуешь? Не боишься, что влюбится? – заметила Кира.
- Да вы ведь, девчонки, влюбляетесь в каждого, кто может на гитаре три аккорда перебрать, - усмехнулся Валя.
- Ладно, ребят, нехорошо говорить на языке, который здесь не все понимают. Давйте по-португальски, - сказал Ярцев и тут же начал переводить Шурочкины комплименты, на что Мендеш галантно поклонился. Он неспроста увел разговор в сторону от политики: один из гостей, приходившийся ему родственником, принадлежал к ангольской правительственной верхушке.
Ярцев про себя присвистнул,  увидев здесь этого человека.
Когда знакомились, тот просто назвал свое имя: Энрике. Самое обычное, очень часто встречающееся в Анголе имя. Александр узнал его в лицо. Это лицо он видел на фотографиях в журналах, в газетах. А однажды, еще до ангольской командировки, в Москве, когда подрабатывал переводчиком на конференции лидеров национально-освободительных движений,  видел его в составе делегации Анголы. Теперь этот  человек вот так запросто, в обычной городской квартире, сидит с ним рядом  за стаканом виски, пристукивает ботинком в такт песне, хохочет над шутками. Ярцеву  ужасно хотелось поговорить с ним, одним из самых влиятельных людей этой страны. Тогда он так и не решился.
Гостеприимный художник стал часто приглашать Ярцева с Кирой скоротать вечерок. Скоро они стали хорошими приятелями.  Нашлись и общие знакомые: соседи Ярцевых по лестничной площадке, бразильская пара Зики и Фернандо.


В первые недели жизни в Луанде  Кира сторонилась соседей: помнился предотъездный инструктаж и строгое правило: не общаться с иностранцами. Выполнить правило оказалось не так легко: улыбчивая, всегда доброжелательная соседка частенько стучала в дверь Ярцевых, то приглашая зайти  на чашку кофе, то принося в подарок «для маленького Алешандре» ананас или корзинку  с редчайшим для Луанды и дорогостоящим лакомством – клубникой.
Кира чувствовала себя очень неудобно: ну сколько можно было выдумывать благовидные предлоги, чтобы отказываться? Постепенно она стала принимать угощения и, чтобы не оставаться в долгу, старалась в свою очередь угостить соседку домашней выпечкой.  Мало-помалу  они стали общаться. Однажды Зики рассказала Кире свою историю:
- Мы ведь на самом деле ангольцы, мы оба родились в Луанде.
- Ты хочешь сказать, португальцы? - спросила Кира.
- Ангольцы. Конечно, когда-то, триста лет назад, наши предки приплыли из Португалии, но мы – ангольцы.
- А почему же вы говорили, что вы из Бразилии?
- Паспорта у нас теперь бразильские. После апрельской революции, когда Поругалия отказалась от колоний, мы и не думали уезжать. Да и никто не думал. Это - наша родная страна.  Мы как раз только поженились, родилась старшая дочка. Фернандо начал бизнес – открыл строительную фирму.
- Он ведь и сейчас в строительстве?
- Пытается восстановить фирму. Только трудно, теперь в Анголе все по-другому. Если повезет, получит контракт на проекте ГАМЕК. Знаешь?
- Что-то слышала. Вроде электростанцию строят?
- Гидроэлектростанцию, на Кванзе. Кстати, там и ваши работают. Советский Союз турбины поставляет. Так что ваши и в их жилом городке есть. Но в основном все бразильцы делают.
- А как же вы в Бразилию попали?
- Сначала и не думали. Тогда, в семьдесят пятом, радовались: революция, справедливость! Потом все пошло хуже, начались политические драки. Потом стало страшно: стали хватать людей ни за что, отбирали дома, имущество. Лучше было ничего не иметь. Скажем, если у тебя ничего нет, то и взять нечего. А если у тебя дом?
- Что тогда? – спросила Кира. Зики смотрела в окно, куда-то  вдаль, над крышами домов, как будто видела что-то свое. Кира впервые заметила, что Зики - миниатюрная, загорелая, с неукротимой гривой черных волос и не сходящей с лица белозубой улыбкой, – совсем не та легкомысленная веселая бразильяночка, думающая только о танцах и безбедно проживающая свою жизнь,   какой казалась вначале.
- Вот то-то. Дом нужен? Значит, надо избавиться от его владельцев. Вот так люди и пропадали: за то, что у них дом был.  Иногда обвинения выносили: наличие оружия, например. У нас было охотничье ружье. Фернандо ночью пошел и утопил его в заливе. Но это не помогло. У Фернандо был школьный друг, который после революции стал одним из политических лидеров.
- Белый?
- Почему белый? Нет, африканец. А, понимаю. Нет, Кира, так не было, как вы, иностранцы, думаете. Я  и не вижу, кто белый, кто черный. Мы все вместе жили. И тогда началось не потому, что кто-то белый, а  кто-то черный. Просто власть делили. Ну  вот, он нас предупредил, что, если хотим спасти жизнь свою и ребенка, надо бежать.  Бросили все: дом, который Фернандо от родителей по наследству достался, бизнес,  машины, все имущество. С собой взяли по смене белья и по теплой куртке. И все.
- А почему  не в Португалию? Там вроде какая-то программа для беженцев была?
- Во-первых, пойми, мы - не европейцы! Ты не смотри, что мы  белые. Мы – ангольцы! И  мы не хотели быть беженцами! Фернандо в Бразилии смог найти конракт по специальности. Он ведь хороший инженер. А те, кто в Португалию поехали, они в большинстве на общественные работы попали,  мостовые ремонтировали...
- Ну а там, в Бразилии, лучше было?
- Первые годы было очень трудно. Жили в одной комнате. Спали все вместе на полу, на матрасе. Мебели не было совсем. Но нам повезло, Фернандо быстро продвинулся на работе, мы смогли кое-что скопить. Мы всегда знали, что вернемся.
- Ну и как, не жалеете, что вернулись?
- Знаешь, первый год, когда вернулись, я все время плакала. Что с Луандой  сделали! Превратили ее в мусорную свалку. Я пыталась свой дом найти и сначала не узнала - ни свой дом, ни свою улицу!
- Зики, ты говоришь, «превратили город». Но кто превратил? Это ведь тоже ангольцы.  Разве они тогда, в вашей молодости,  были другие?
- Это  все война. Люди свои дома, хозяйства в провинциях побросали, побежали от войны  в Луанду. А  здесь  они – не в с своем доме. Им не жалко. Многие и не жили никогда в городских условиях. Для них нормально костер на балконе развести, мусор на улицу выбросить. 
 Она вздохнула тяжело, задумалась. Потом тряхнула головой:
- А знаешь, все у нас будет хорошо. И у вас, конечно. Давай не будем о грустном говорить, а лучше поедемте завтра с нами за город на   ГАМЕК, на бразильскую «фешту».

Бразильский городок ГАМЕК (само это слово - аббревиатура названия проекта), был построен для работавших на строительстве электростанции специалистов в 10 километрах к югу от Луанды. Мужчины работали на реке Кванзе посменно, а их жены и дети жили в городке под Луандой в полной безопасности и комфорте.  Городок охранялся специально выделенным подразделением военных и был полностью автономный. Здесь не знали, что такое  отключение электричества или воды, не представляли себе жизни без кондиционера, повара и прислуги. Улицы городка ежевечерне опылялись  специальным составом от комаров, благодаря чему  - невероятная вещь! – городок был зоной, свободной от малярии. Там было все для комфортной жизни:  собственная школа,  бассейн с сауной, детские площадки, теннисные корты, ресторан и клубный дом, где каждый  мог устроить фешту (праздник), не обременяя себя приготовлением закусок и уборкой – это делали работники ресторана.  Денег в городке не существовало, за все услуги жители просто расписывались. Советским, тем немногим, которые жили в городке,  все это казалось осуществленной в реальности сказкой про коммунизм.



10. Соленые реки.

В пятницу, забирая сына из школы, Ярцев спросил:
- Ну что, Антоха, отпустишь нас с мамой в ночное? Нас в гости  в бразильский городок пригласили.
Они ехали в торгпредском автобусе, который развозил школьников по домам. Однажды Антошка забыл выйти возле своего дома и прокатался целый час, пока автобус не приехал в торгпредство.  Оттуда водитель позвонил Ярцеву на работу и сказал уже начавшим сходить с ума родителям, что их ребенок не потерялся, а сидит у него в автобусе. С тех пор Кира не разрешала Антошке ездить в автобусе одному. Александр половину своего двухчасового обеденного перерыва тратил на то,  чтобы на автобусе доехать из торгпредства до школы, а оттуда, с сыном, домой.  Он любил это время. Можно было поговорить.
- Опять с тетей Саной сидеть? – загудел сын мальчишеским  басом. У них делать нечего, скучно.
- В пятницу  «Звездные войны»  по телеку, посмотришь с дядей Димой.
- Пап, во-первых, его никогда дома нет. А тетя Сана не смотрит. Она говорит, у них телек вредный.
- Как это, не понял?
- Тетя Сана говорит, если их телек долго смотреть, то заболит эта, ну, психика.
- Да ну?  Во  тетя Сана дает! Ну, а к тете Шуре поедешь?
- А Валька не в командировке? Тогда поеду!
- Сынок, ну какой он тебе Валька? Дядя Валя.
- Пап, они не такие мхи, как вы с мамой и как тетя Сана. Ой, извини. Не обижайся, ладно? Он сам мне велел его просто по имени звать. С ним классно. В прошлый раз он меня двадцать три  раза в Мортал Комбат  разбил, а я его – четыре. И тетя Шурка не вопит, что мы до ночи играем. И ели мы чипсы с кока-колой, а никакого супа или каши у них вообще никогда нет. И он меня автомат учил разбирать и собирать. Я к ним всегда могу поехать, хоть вы каждый день в гости ходите!
- Ты что,  сынок, какой автомат, откуда?
- Пап, честно, у него есть, настоящий калаш! Только не говори никому. А то  я вообще-то не знаю, секрет это, или нет.
- Что ж ты, не знаешь, а болтаешь.
- А Валька, ну, дядя Валя, он сказал, что секреты никакие вообще не нужны. Он сказал, что если у человека слишком много секретов, ему все время про это помнить надо. Ну, кому что можно говорить, а кому – нет. И тогда можно, он сказал, сесть в лужу. Ну и сел в лужу, и что? Ничего такого страшного. Во-первых, еще  пусть  попробуют посадить меня туда. Я тоже могу вдарить.
- Ну, сын, я и не знал, что у вас с Валей такие дискуссии.
- Да нет, ты не думай. Это ничего, мы хорошо дружим. Просто они с Шуркой, ну, с тетей Шурой, курили. А я, такой,  говорю: «Можно попробовать?» А они говорят: «Пробуй». А я говорю: «А вы родителям не скажете?» Вот тогда мне Валька и сказал про секреты.
- И что? Ты попробовал?
- Ну так, чуть-чуть. Противно оказалось.
- Ну так ты уж, пожалуйста, больше не пробуй, ладно? Детям это намного вреднее, чем большим.
- Да я знаю, пап. Да и не хочется совсем. По правде противно было. Я потом даже чипсы не хотел есть. Просто вот ем, а они обратно лезут. Представляешь?
- Ну, немного представляю.
- А скоро мне все равно придется к тете Сане ездить.
- Это почему?
- А тетя Шура сказала, что они скоро уедут, потому что у Вальки начальник плохой.  Она сказала, что начальник только сам себя уважает, а Вальку не ценит. Непонятно, вообще-то. Сам-то Валька хвалил его. Пап, ты его начальника знаешь?
- Ну так, немного знаю.
- Ты как думаешь, он плохой, или хороший?
- Как тебе сказать, сын? Кто может определить, кто хороший, кто плохой?
- Все-таки не понимаю, зачем так бывает, что на свете плохие люди живут?
- Для мироздания нет плохих и хороших. Каждый – ценность.
- Как это, для мироздания?
- Ну, для природы вообще, для всех планет, галактик.
- А мама говорила: для бога.
- Ну да, можно и так сказать. Я так думаю: каждый по-своему мир понимает, по-своему его любит. Поэтому каждый человек  и есть целый мир, планета. Родился человек – родился целый мир. Умер – целый мир погас.
- А, знаю, это ты в переносном смысле? Мы проходили. Типа, басни Крылова.
- Почему басни? Нет, не в переносном. Ну, и в переносном тоже, конечно. Вот например: в нас, внутри нашего тела, миллионы микробов живут, микроорганизмов всяких.  Для них наше тело  – то же, что для нас наша планета. Так ведь?
Антошка молча смотрел в окно, задумался. Потом сказал:
- Мы умрем, и они тоже умрут?
- Кто знает? Это у биологов надо спросить.
- Я думаю, есть микробы такие, что умирают с нами, а есть такие, что от этого только лучше живут.
- Люди вот тоже, - продолжал Александр, -  человек умирает, а  в тех, кто его любил, какая-то часть тоже как будто умирает. А какая-то часть его в них, живых, наоборот,  жить остается. Например, дети. Родители умрут, а в детях их кровь живет, и так дальше. Это - как наша вода.
- Какая наша вода?
- Ну, вода на Земле. Она ведь, сколько земля существует, никуда не девается. Мы пьем ту же  самую воду, что пили динозавры. Я так представляю: вот человек – планета. А кровь  бежит в нем,  как реки по планете. Поит тех, кто там живет, несёт жизнь.  Ведь на Земле так:  где реки, там и жизнь.
- А я когда порезался, лизнул, а кровь оказалась соленая. А реки ведь не соленые?
- На поверхности Земли – пресные, а внутри нас, получается,   соленые.  Они растекаются, сливаются, от них ручейки отбегают. Рождаются новые речки, новая жизнь.
- Да, точно! Люди поженились, слились – новая речка появилась: пацанчик, или, там, девчонка.
- Ой, сын, мы с тобой, кажется, во взрослые темы  залезли.
- Пап, ты что, думаешь, я не знаю, откуда дети берутся? Ты прикинь, сколько мне лет.
- Да, правда. Огромный ты стал!

        Вечером Ярцевы, оставив сына на ночь у Шурочки, выехали со своими соседями в их маленьком серебристом Fiat Uno в сторону городка ГАМЕК. Александр, подчиняясь правилу,  решил поставить в  известность начальство и получил официальное разрешение на  «мероприятие по укреплению интернациональной дружбы».
Доехали быстро: в пятницу улицы Луанды освобождаются от автомобильных пробок раньше, чем обычно. Конец недели! Все стараются пораньше закончить дела и окунуться в отдых. Вечер пятницы - самое веселое время. Ни революция, ни война, ни товарный голод  не смогли изменить привычку ангольцев повеселиться в пятницу вечером: зажарить на углях рыбу  или курицу, посидеть с друзьями за стаканом  пива, потанцевать горячую и душную, как ангольская ночь, кизомбу.  Суббота – рыночное утро и пляжный полдень. В воскресенье - тишина и покой: церковь – для тех, кто  не изменил этой многовековой традиции, тихий семейный отдых  - для остальных.
Праздник начался около девяти вечера. Народу на площадке у бассейна  было - не протолкнуться. Под навесом - длинные столы с  высокими стопками тарелок и угощеньем:  наваристая фейжуада – фасоль  со свининой, жареные куры, ангольская мамалыга «фунж», поджареные на огне жирные португальские колбаски. Рядом – прилавок, за которым веселый бразилец орудовал двумя кранами, разливая в большие пластиковые стаканы пиво. Гости расхаживали с полными тарелками, или присаживались по четыре – шесть  человек за стоявшие вокруг танцевальной площадки пластиковые столики. Гремела  музыка, многие уже танцевали.
Зики и Фернандо быстро растворились в толпе.  Кира и Александр растерялись: ни одного знакомого лица. Вдруг кто-то окликнул Ярцева по имени. Он увидел за одним из столиков Мендеша  и его знаменитого родственника в компании двух ярко одетых молодых женщин. Мендеш размахивал рукой и показывал на два свободных стула за их столом.
- Смотри, Кирюха, наши! – воскликнул Александр.
- Наши? Где?
- Да вон же они, не видишь? Мендеш и Энрике. И тетки какие-то с ними.
- Какие же они наши?
- А какие же?  Пошли к ним! 
Две дамы оказались сестрами. Одна из них, Флора,  была женой Мендеша, другая, Филомена,  – женой  Энрике. Обе высокие, тонкокостные, но при этом с заметно выступающей, пышной «кормой», они казались еще выше из-за внушительных каблуков.
Флора тут же вызвалась учить Александра танцевать кизомбу. Это оказалось нелегко. Он долго старался повторить ее движения, наконец, запыхавшись, раскрасневшись, выскочил из круга танцующих:
- Нет, это надо какие-то  ноги иметь – на шарнирах. И задницу тоже, чтобы отдельно жила от всего остального тела - отдуваясь сказал он по-русски и тут же добавил по-португальски: - Таланту не хватает.
- Нет, Александр, не сдавайся. Отдохнешь, опять пойдем! – засмеялась Флора, а ее сестра тут же возразила:
- Ты учить не умеешь! Следующий танец, Александр, со мной! Со мной у всех получается!
- О-о-о! - расхохотались Энрике и Мендеш.
- Смотри, Кирюха, - отдышавшись, сказал Александр, - вот где настоящий интернационализм. Кого здесь только нет: ангольцы, бразильцы, португальцы, русские. Музыка играет для всех, не разбирает, кто бедный, кто богатый, кто важный, кто – нет. Пляшут вместе, веселятся, им и в голову не приходит замечать, кто здесь белый, кто черный.
Ближе к утру веселье стало затихать, одни гости отправились по домам, другие сбивались в кучки, заводили разговоры. В руках Мендеша появилась гитара, возле их столика собралась компания человек  в двадцать. Стали петь «пимбаш» - что-то наподобие частушек   фривольного содержания. Мягкие звуки гитары то и дело заглушались   взрывами смеха. Исполнителем очередного куплета мог стать любой,  пели по очереди.
Праздник закончился уже при утреннем свете. Сигналом к его окончанию было появление на столах больших чашек с луковым супом.  Кире было странно есть суп в шестом часу утра. Александр ел с удовольствием, приговаривая:
- Гениально! То, что доктор прописал.
За супом к нему подсел Энрике и они долго, вполголоса, о чем-то говорили.






11. Новая работа

 Разговор с Энрике за чашкой лукового супа закончился неожиданно: анголец спросил, не может ли Александр устроить ему неофициальную, инкогнито, встречу с представителем советского внешнеторгового объединения “Совавто”. 
- Алексииф Георг Сергивич, - анголец старательно, делая ударение на каждом слоге, произнес трудное для него имя.
Александр был заинтригован: человек, занимавший такое положение, как Энрике, мог запросто вызвать к себе в кабинет  не только любого представителя, но  даже и самого посла. Однако анголец подчеркнул, что просит о встрече в неформальной обстановке. Александр решился уточнить:
- Как мне объяснить, почему такая секретность?  У наших дипломатов дисциплина строгая.
- Ничего секретного, Алешандре. Есть возможность сделать с вашими бизнес. Как официальное лицо, я не имею права. Формально будет работать мой родственник.
В  понедельник, примерно за полчаса до обеденного перерыва, Ярцев припарковал торгпредский «Жигуль»  на набережной перед великолепным, розовым с белым, зданием в стиле колониального барокко. Представительство «Совавто» в Анголе неспроста располагалось в одном из лучших зданий Луанды.   Здесь занимались действительно живым делом.  Девяносто процентов автопарка Анголы  составляли машины  советского производства. И все они, от Жигулей до огромных КРАЗов  требовали запчастей, ремонта, обновления. За городом было несколько  авторемонтных  центров, где работали  специалисты с автозаводов разных советских городов,  от Тольяти до Кременчуга.
Ярцев бывал здесь раньше, знал кое-кого из автомехаников: бывало,   приезжал договариваться о ремонте машин.  Сейчас он сразу прошел к кабинету директора. Место секретарши  оказалось пустым – видимо,  уехала на обед пораньше, с попутчиками. «Тем лучше, - подумал Ярцев. – вопрос конфиденциальный».
На всякий случай,  если кто-нибудь  встретится и поинтересуется целью визита, он придумал историю про сносившийся ремень привода вентилятора.
Он стукнул в дверь и, услышав короткое «Да», вошел.  В огромном кабинете буквой Т стояли длинный стол для совещаний и – поменьше – роскошный, обитый тисненым сафьяном, совершенно пустой стол директора.  Был еще один стол: у окна, широкий, из простых сосновых досок. На нем в разобранном виде  был аккуратно – детали и винтики ровными рядами - разложен некий агрегат.
Склонившись над деталями с тряпкой и отверткой в руках, у стола стоял директор представительства - огромный, русоголовый и голубоглазый парень: Алексеев Георгий Сергеевич.  Ярцев встречал его и раньше, на торгпредских переговорах,  и всегда дивился его молодости,  при такой солидной  должности.  Алексеев был никак не старше Александра,  ему было чуть за тридцать.
- Привет, - Алексеев вытер тряпкой руку и протянул ее Александру.  Ну до чего же ты кстати! Мы без переводчика остались. Ты не хочешь к нам перейти? Я слышал, ты на подхвате в торгпредстве?  Говорят, лучший переводчик в Луанде?  У меня все специалисты  – лучшие, так что  ты как раз нам подходишь.  У нас оклад на 10 процентов выше, чем везде, квартира, машина…
- Георгий Сергеевич, если честно, я и сам ищу новый контракт.  В Союзе такой развал пошел, надо бы отсидеть еще хоть годок.
- Ну!  А я о чем!  Так что,  я скажу Семенычу, что ты согласен?
- Извините, а кто это, Семеныч?
- Как кто? Ты что, торгпреда не знаешь?
- Я, извините, сразу не понял.
- Вобщем так. Беру тебя с одним условием: мы с тобой на «ты». Тебе сколько?
- Извините, не понял.
- Ну лет тебе сколько?
- Почти тридцать три.
- А мне тридцать два! Ну так как? Тебя как по батюшке?
- Сергеич.
- И меня Сергеич,  – он на минуту задумался. - Нехорошо. Путаться  будем.  Как же? Давай так: я тебя буду звать Сергеич. А ты меня?
- А я тебя Алексеич!
 Ярцев произнес это и сам испугался. Неужели вырвалось вслух? - Ой, извините, Георгий Сергеевич, - пробормотал он.
- Точно, Алексеич! – рассмеялся Алексеев. – Вот умеете вы, филологи, словами играть.

 Так, нежданно-негаданно, Ярцев нашел новый контракт и уже через пару недель начал работать на новом месте. Характер работы  не отличался от прежней: те же переговоры, письменные переводы документов. Но  резко отличалась  от торгпредской атмосфера в этом коллективе, взаимоотношения между людьми. Здесь были люди, привыкшие с ранней молодости работать руками, на заводах.  Все были между собой на «ты». Был только один сотрудник,  которому все говорили «вы» и называли его не просто по имени, а - Дядя Коля. Это был инженер из Кременчуга,  крепко сбитый, с огромными кистями рук, немного косолапивший мужичок, попавший за границу впервые,  как раз перед самой пенсией. Дядя Коля был влюблен во все, с чем ему довелось познакомиться в Африке. Жара, океан, экзотические фрукты, толстозадые анголки – все приводило его в восторг. «Эх, только бы жить, да уезжать надо!» - частенько печально  восклицал он.
- Почему уезжать, дядя Коля? -  спрашивали его.
- А вот посмОтрите. Скоро нас всех закроют. В Союзе черт знает что творится. Скоро нас отсюда вежливо попросят поганой метлой.
 Ярцев, который вырос среди рабочих людей, в городе, где девяносто процентов жителей были заводчанами,  впервые ощутил себя на работе среди «своих».  Впервые ему не хотелось поскорее уйти в конце рабочего дня,  он с удовольствием приходил  на работу утром.
Неофициальная встреча, которую он организовал по просьбе Энрике, приоткрывала перспективы нового направления работы и жизни. Энрике рассуждал о том, что война рано или поздно кончится, нужно будет возрождать  грузовой  транспорт. Ярцев и Алексеев все чаще говорили  между собой о возможности собственного, не казенного дела. В гаражах ремонтных баз стоял  без дела не один десяток списанных грузовиков.  Они были списаны не по  причине технической  неисправности, а по срокам амортизации. Вернуть их в работу, имея грамотную команду специалистов,  было  не сложно.  Если только действительно наступит перемирие и откроются дороги – от клиентов не будет отбоя.
Ярцев видел, что в разрушенной войной Анголе куда ни кинь взгляд – везде найдешь возможность начать свое дело: строительство, транспорт, морские перевозки, рыболовство, банковское дело… - все пребывало в состояни анабиоза и ждало новой, молодой энергии.  Не хватало только одного: мира.
Новые идеи будоражили, перспективы бизнеса, одна заманчивее другой, кружились в голове. Дни, недели, месяцы побежали быстрее.  Приближался отпуск.



12. Валька и Шурочка

-          А я тебе говорю, что этого не будет. Или едем вместе, или – сидим! Вместе, или сидим! – растрепавшаяся, красная, Шурочка с размаху шлепнула половую тряпку в ведро, так что вокруг разлетелся целый фонтан.
-        Ну как вместе? Говорю же тебе, там никого не осталось.  Я не могу отказаться. А тебе здесь сидеть – никакого резону. Работы нет, возить тебя некому. Ну что ты будешь делать одна? Там начнешь работу искать, устроишься. Дедуля поможет, пока у него еще какие-то связи остались.
- Как  здесь сидеть? А ты поедешь? Ты что? Так, я поняла. Ты меня больше не любишь. Тебе лишь бы отделаться от меня! Шурочка пнула ногой ведро, побежала в ванную, плакать. По полу растеклась  мыльная лужа.
Валька и Шурочка впервые ссорились всерьез. За их короткую семейную жизнь еще не случалось ничего такого, что заставило бы их обидеться друг на друга  по-настоящему и поднять голос. Да если бы и случилось? Они не могли поссориться. Стоило посмотреть друг другу в глаза, как вся обида растворялась. Стоило взяться за руки, как прямо сквозь кожу в ладонь начинало струиться теплое счастье: ты здесь, ты со мной, я чувствую твое тепло, я слышу твое сердце.
Они познакомились в 85-м, перед пятым курсом. Мать взяла Вальку  на несколько дней  с собой в Суздаль. Она ехала по работе и договорилась, что сын пробудет с ней несколько дней в ее гостиничном номере.
Перед Олимпиадой Суздаль прибрали, промыли, покрасили. Настроили  резных деревянных палаток, где продавали русские сувениры и необыкновенно вкусную, не по-совковски качественную медовуху. Но главное  - построили совершенно западный по дизайну и обслуживанию мотель: ряд двухэтажных номеров, каждый с отдельным входом и  собственным гаражом, из которого в комнату наверх шла деревянная лестница. Кроме того, в комплексе был стилизованный под  русский терем ресторан и закрытый 25-метровый бассейн с сауной. Для Вальки, никогда за границей не бывавшем, все это казалось кадрами из кино.
Они с матерью приехали на машине. Валька только-только научился водить, и мать оформила ему доверенность на свою «копейку». Четыре дня промелькнули быстро, они отправились домой и, желая сократить путь, решили ехать не по Горьковской дороге, а через Киржач. Был конец августа, осень  уже тронула деревья, они зазолотились. Вдоль дороги километрами тянулись молодые, к Олимпиаде высаженные рябины, усыпанные ярко-красными, праздничными гроздьями ягод. Им повезло, на выезде из города удалось заправиться, не пришлось открывать запасную канистру бензина. Правда, после заправки Вальке, который был за рулем, показалось, что машина как будто стала не так приемиста, что в моторе появилась незнакомая хрипота. Валька решил ничего не говорить маме, подумал: «Это у меня мнительность, как у всех новичков».
Когда до Киржача оставалось не более десяти  километров, мотор зачихал, заохал и заглох. Автомобиль встал.
- Что случилось, сынок? - спросила мама, которая до последней минуты не замечала, что с машиной что-то не в порядке.
- Пока не знаю. Не волнуйся, сейчас посмотрю. - Валька вышел из машины, поднял крышку капота. Он смотрел на мотор и думал: «Ну хорошо, крышку я открывать умею. А что дальше?» Он вытащил, как учили, щуп, показывающий уровень масла, заткнул его обратно. Опустил немного крышку, глянул через стекло на мать. Она смотрелась в открытую пудреницу, подкрашивала губы.
«Ну конечно, чего ей беспокоится, если рядом мужик» -  подумал Валька. Он огляделся. Вокруг ни души. На пригорке, метрах в трехстах виднелись  крайние дома  какой-то деревни.
- Значит так, мам. Думаю, что-то с карбюратором. Давай дотолкаем до деревни, а там спросим, может у них механики есть.
Мать с готовность вышла из машины, они принялись толкать. Одной рукой, просунутой в открытое окно, Валька поворачивал руль. Появилась табличка с названием населенного пункта: Кипрево. У первого дома свернули на обочину, остановились передохнуть.  В окне дома что-то мелькнуло и через минуту на крыльцо вышла девчонка, по виду – подросток. На голове завязанная сзади косынка, ситцевое платье с рукавчиком «фонарик», на ногах простенькие босоножки.
- Здравствуйте, - подошла она к машине и тут Валька увидел, что это уже взрослая девушка, с подкрашеными глазами, только маленького роста.
- Что, машина сломалась?
- Да вот, что-то барахлит. Вы не знаете, у вас тут есть кто-нибудь, кто мог бы посмотреть? – спросил Валька и покраснел. «Наверное подумает, мол, что ты за мужик, сам не можешь наладить».
- Здесь нет. У нас автобаза есть в Ефремово. Там механики.
Она говорила  серьезно, но глаза как будто улыбались.  «Ну, так и есть, - подумал Валька. – Смеется надо мной. И что я за пень такой».
- А далеко это отсюда? – спросил он.
- Минут десять ехать.
- Ну, как видите, ехать не на чем.
- Как не на чем? На велике! Вы возьмете мой. А я - дедулин. Я вас провожу.
Валька еще раз, повнимательнее, посмотрел на нее: «Дедулин. Надо же, точно, как я. Взрослый уже, а тоже говорю «Дедуля».
- Ой, спасибо вам большое, - вступила в разговор мама. - Пожалуйста, милая, проводите его.  А я здесь, на травке посижу.
- Зачем же на травке, – возразила девушка. Пойдемте в дом. Бабуля вас чаем напоит.
- Спасибо, милая, как любезно. А как вас зовут?
- Шурочка. Ой, извините, Александра. У меня  мужское имя, - улыбнулась она. А у Вальки опять как-то потеплело в груди при слове «Бабуля». «А у меня –  женское»,  - подумал он.
Поздно ночью, уже подъезжая к Москве, он все думал о ней, видел перед собой улыбающиеся глаза. Почти возле дома мама вдруг сказала:
-     Хорошая какая девушка. Деревенская, конечно…
-     А разве это плохо? - спросил Валька.
-     Не плохо, сынок, но все-таки…
В тот вечер Валька так и не сказал матери о том, что рассказала ему Шурочка, пока они ехали на велосипедах: она  проводит у бабушки в Кипрево каникулы, живет на Остоженке и учится в ин-язе.
Меньше чем через год они поженились. И всегда, когда бы он ни глянул ей в глаза, они улыбались ему.


И вот – ссора. Даже не ссора, настоящий скандал. Началось все с того, что Валька, придя с работы, как-то между прочим заметил:
- Придется тебе, Шурочек, пока одной в отпуск ехать.
- Как?  - Шурочка перестала мыть пол, разогнулась с тряпкой в руке: - Мы же уже все решили. Сколько дней с твоими, сколько с моими, сколько на поход  по Ладоге. Я уже ребятам написала, что мы идем.
- Что делать? – пока еще спокойно, не ожидая грозы, начал объяснять Валька.  В Онживе переводчика ранили, отправили в Союз. Нужно подменить. Ехать кроме меня некому.
- Даже не думай. Я тебя не отпускаю. Все, едем домой окончательно,  больше не продлеваемся. Три года в этой помойке. Хватит!
- Шурок, я не могу уехать сейчас. Меня просто не отпустят, пойми. Я же -кадровый офицер.
- Тогда и думать нечего, я с тобой поеду. Вот и хорошо, что курсы закрыли, теперь меня ничего в Луанде не может задержать.  Когда ехать?
- Да не разрешат тебе. Там военные действия.
- Валька, слушай меня! Или мы едем вместе в отпуск, или сидим вместе в Анголе. Здесь, или в этом, как ты сказал? Аджиге? – не  важно. Вместе.  И все.
- Александра! – Валька добавил в голос твердости, - ты должна ехать в Союз и ждать меня. Как только пришлют замену, я приеду.
- Ах вот ты как! Слова какие! Александра! А еще чего не хочешь?! Не будет этого!
       
Ну что было делать! Маленькая, а какое упрямство!.. Валька  решил пока уступить. Все равно начальство не разрешит ей ехать с ним. Прикажут, и все, никуда не денется, поедет в Союз. Он постучал в дверь ванной:
- Шурок, выходи. Хочешь, сама поговори с Виктор Семенычем. Если он разрешит, то я  не против.
Шурочка немедленно вышла, вытирая мокрое лицо полотенцем:
- Поехали, где его сейчас можно найти?
- Ну ты что, давай завтра, он придет на работу, я спрошу, когда он тебя может принять.
- Знаешь, Валик, меня второй раз на те же грабли не заманишь. Семеныч с женой  каждый вечер в посольство ездят «Время» смотреть, там его и поймаем. Едем скорее. Надо  мое удостоверение, что я сержант запаса, взять. И про курсы медсестер тоже. Достань там, в сумке с документами, я пока переоденусь.
Как все выпускники ин-яза, Шурочка  проходила в институте курс военной кафедры и была сержантом запаса.
Не прошло и двадцати минут, как они уже подъезжали к воротам клуба Советского посольства.

Валька никак не ожидал, что начальник разрешит ему взять с собой жену. Однако, тот не высказал никаких возражений, а даже наоборот, казалось, отнесся вполне положительно:
- Ну что ж, там уже есть одна боевая подруга, жена капитана Фадеева. Отзывы о ней очень положительные, хлеб печет на всю бригаду. Так что, если Александра захочет, то найдет себе полезное применение.  Через несколько дней Кораблевы вылетели военным бортом в Лубанго, откуда на машине их доставили в Онживу.
  Им выделили одну комнату в доме, где жили все советские. Было человек десять мужчин и две женщины, Шурочка и Наташа. Хозяйство было практически общее. Утром мужчины уходили на службу, в поселке оставался Д.О. – дежурный офицер. Шурочка стала звать его – домашний офицер. По вечерам, когда мужчины возвращались, все собирались на общей веранде, ужинали, травили байки, иногда пели под гитару.
Это были странные дни.   Женщины занимались хозяйством, старались приготовить что-нибудь повкусней из скудного набора продуктов, судачили между дел. Наташа начала учить Шурочку вязать макраме из сизалевых нитей. Волокна сизаля остро пахли свежим сеном, Шурочка закрывала глаза, вдыхая запах и переносилась мысленно в Кипрево.
День тянулся размеренно, сонно, но – все менялось в одно мгновенье. Сначала слышалось жужжание, как будто над ухом летала пчела. Оно усиливалось и как-то вдруг перерастало в рев. Налетали самолеты,  слышны были близкие разрывы.  При первых звуках Шурочка с Наташей выбегали из дома, бежали через двор к бетонному лазу бомбоубежища.  Поначалу это  случалось редко, потом налеты стали все чаще. Мужчины по вечерам  обсуждали, не лучше ли отправить женщин обратно, в Луанду.  Наконец, ситуация ухудшилась настолько, что никто уже не сомневался: женщин надо отправить. Но теперь не знали -  как.
Все чаще мужчины уходили на задание с бригадой на несколько суток. В доме оставались Шурочка с Наташей и Д.О.  Женщинам выдали оружие – АКМ. Они установили ночное дежурство.

В тот день Валька возвращался с задания с группой ангольских бойцов и двумя советниками. На подъезде к поселку их БТРы обстреляли. Начался бой. Враг стрелял со стороны поселка. Стало ясно, что поселок захвачен. Несколько зданий горели, оттуда валил черный дым.  Пробились в поселок. Было непонятно, кто откуда стреляет. Выстрелы и разрывы  гремели повсюду. Валька выскочил из БТРа и бегом, беспорядочно стреляя,  побежал к дому.
Двери  не было, на ее месте зияла страшная рваная дыра. Густая кирпичная пыль вперемешку с дымом клубилась внутри. Почти ничего не было видно. Валька побежал по корридору, споткнулся, упал всем телом, с размаху, на пол. Пошарил руками, нащупал, понял, что споткнулся о тело. Подполз ближе, разглядел: капитан Фадеев. Он в тот день был Д.О.
Валька кинулся дальше, туда, где была кухня. Здесь почти не было пыли. В том месте, где была плита и рядом большой деревянный шкаф с кастрюлями – горело. Пламя с воем уносилось в большую, с широким раструбом на конце,  каменную трубу, которая нависала над очагом.
У выбитого окна на груде битых стекол, ярко освещенные заглядывающим в окно, как ни в чем ни бывало, солнцем, лежали Наташа и Шурочка. Наташа лежала вниз лицом. Ее белые, под платиновую блондинку длинные волосы закинулись вверх и лежали перед головой, обнажая затылок и шею. В затылке, слишком черная на фоне белых волос, была большая, с кулак, дыра. Шурочка лежала на спине. У нее не было левого плеча по самую шею, и руки. Валька огляделся и нигде не увидел руки. В  кухню вбежали черные люди. Валька стал стрелять. Он не понял, кто эти люди – свои или враги. Он стрелял и стрелял, страшно крича, раздирая горло, выплевывая с пулями ошметки сердца, разорванного своего сердца, -  пока что-то не ударило его по голове сзади. Блаженная боль погасила страшную реальность, он потерял сознание…

Спустя почти три недели, выйдя из госпиталя, Валентин Кораблев получил задание командования: сопроводить  на Родину груз 200: Фадеев С. С. , Фадеева Н. В. , Кораблева А. Ф.
Армейский  борт, Ил 76, в который погрузили длинные дощатые ящики, улетал в Союз, чтобы уже не возвращаться: военное сотрудничество с советскими и с кубинцами начало понемногу сворачиваться. Грузили самолет долго, увязывали какие-то тюки, коробки. Посольские бегали с бумагами, несколько раз ездили с борта в аэропорт и обратно. Ярцев, который  раздобыл пропуск в аэропорт  на машину, до последнего момента был рядом с Валькой.  Сказал на прощанье:
- Держись, дружище. Ты теперь должен жить за двоих. Ну что сделаешь? Держись.
Валька кивнул низко опущенной головой.
Ярцеву хотелось сказать что-то еще,  но – что скажешь? Какие слова  не будут банальностью, не прозвучат пошлым штампом  над погибшей молодостью? Он произнес:
- Вон моя машина, у самой полосы. Я тебе помигаю, когда на рулежку пойдете. - Они обнялись коротко, Ярцев спрыгнул с опущенной рампы.
  Уже стемнело, когда стали закрывать рампу. Валька сел с краю, на боковом откидном сиденье. КВС перед вылетом подошел к нему, пригласил в кабину. Валька отрицательно покачал головой: видел уже. Он лучше здесь. Какой из трех ящиков – его – он не знал. При загрузке сказали: там разберешься. Ему казалось: вот этот. Он пристроился рядом. Самолет  побежал. Замелькали в маленьком бортовом окошечке огни аэропорта. Мелькнул стоявший у обочины полосы «Жигуль», мигавший  фарами дальнего света.
   





13.  Три вечера в августе.

Девяносто первый год принес, наконец, в Анголу долгожданное перемирие, через год были назначены выборы.  Но перемирие еще не означало мира.  Банды Униты  продолжали агрессивные действия, зачастую даже более жестокие, чем раньше. Накануне выборов  Унита стремилась захватить как можно больше территорий, поставить под свой контроль «электорат». Интересы «демократических выборов»  требовали крови.
Казалось, в конце двадцатого века, пережив вторую мировую, человечество должно бы навсегда искоренить  возможность решать  разногласия кровопролитием. Но «локальные» войны, которые велись на чужих территориях, чужими руками,  под сладкие разговоры о демократии и справедливости, поражали своей изощренной, неправдоподобной жестокостью.  Бездумно выбив молодежь призывного возраста,  в Анголе «под ружье» стали ставить  детей 12-13 лет.  Целые деревни – женщин и детей - живым заслоном от пуль и мин гнали перед  вооруженными боевиками. Не гнушались использованием паралитических газов. Отравляли реки и водоемы. Земля была нашпигована минами, которые поражали прежде всего мирное население.  Кричащей, зримой болью был прошедший в Луанде несколько лет спустя после войны Конкурс  Красоты  среди девушек, подорвавшихся на минах. Юные красавицы на костылях стали инвалидами еще детьми.  Кровожадная, истерически ненасытная, война исковеркала судьбы нескольких поколений. Истекающая кровью, доведенная до отчаяния, Ангола с надеждой ждала мира.
Стремление вернутся к мирной жизни было настолько велико, что, как только какая-то территория оказывалась свободной от военных действий, там сейчас же начиналась торговля, земледелие, строительство. 
Идея использовать списанные грузовики для организации грузоперевозок по стране начала превращаться в реальность. Начали с нескольких пробных рейсов. Скоро количество рейсов увеличилось, они становились регулярными. Появились постоянные клиенты. В пунктах назначения сняли помещения для отдыха сменных экипажей, сократились простои. Стали задумываться о том, чтобы увеличить количество машин. Но чем дальше работали, тем становилось  более и более ясно, что возможности роста прибыли в таком деле ограничены многими факторами, и одним из непреодолимых был растущий бандитизм на дорогах.
Перемирие высвободило множество молодых мужчин, не умевших  ничего, кроме как - воевать.  Это было поколение, которое родилось и выросло на войне.  У большинства было оружие. Ни у кого не было работы. Оставшись не у дел, они сбивались в банды,  грабили на дорогах, не задумываясь убивали.
После того, как погиб водитель-анголец и  дважды были разграблены грузовики, стало ясно,  что дальше так продолжать нельзя.
- Что будем делать, Сергеич? – Алексеев задал вопрос, который уже давно не давал покоя и Ярцеву. -  Водители отказываются ехать. 
- Может, вооруженная охрана?
- Нет, это мы не можем. На каком основании мы будем вооружать? Мы же все еще официально сотрудники торгпредства. По всему, надо увольняться, на двух стульях не усидишь.
- Сейчас вроде, я слышал, стали охранные фирмы появляться.
- Ну, так мы только на них и будем работать.  И так прибыли с гулькин нос.
- Скажи еще спасибо, что хозяева груза компенсации не потребовали. Война отучила в этом направлении мыслить. Так что,  закрываемся?
- Ты знаешь, Сергеич. Честно тебе скажу: на госслужбе спокойнее. Но – что-то уже не хочется.  Зацепило, понимаешь? Свое дело – это… - ну, ты понимаешь?
- Да я и сам тоже…  Азарт какой-то появился, что ли. Да и вообще, если честно, мне кажется, социализму конец. Перестройка, похоже, все-таки вытащит наш совок к свободному препринимательству. 
Их разговор прервал телефонный звонок. Звонили из посольства. Бесцветный голос дежурного произнес:
- Просьба обеспечить сегодня явку всех сотрудников для просмотра программы «Время».
Алексеев положил трубку, с недоумением посмотрел на Ярцева:
- Что это, теперь  на «Время» явка обязательна? Вот тебе и перестройка.
- Может помер опять кто? – предположил Ярцев.


Территория посольского клуба – зона, доступная для всех совзагранработников и отделенная забором от самого посольства, - в тот вечер была наполнена людьми до отказа. На входе стоял дежурный, просил родителей проводить детей в кинозал, на  открытую площадку под навесом. Там для них в тот вечер крутили мультики. Это было странно. Обычно, войдя на территорию, каждый  шел, куда хотел: в кинозал, в библиотеку, на волейбольную площадку. Дети носились по всей территории без ограничений.
 Комната, где обычно крутили по видео записанную часом ранее в посольстве (там была единственная  спутниковая антенна)  программу «Время»,  была в тот вечер заперта. Видеомагнитофон и большой экран установили в актовом зале, куда дежурные просили пройти всех взрослых.
Зал был забит битком. Люди чувствовали, что произошло что-то выходящее из ряда вон. Все настороженно молчали. Наконец, засветился экран, послышались тревожные, пронзительные звуки знакомой мелодии  «Время, вперед». На экране появились дикторы: Вера Шебеко и  Евгений Кочергин. Вера в красном пиджаке, сумрачная,  Кочергин – как всегда, с непроницаемым лицом. Вера произнесла:
- Здравствуйте, товарищи.
 Камера тут же переехала на Кочергина. Он бодро начал читать, держа лист в руках:
«В связи с ухудшением здоровья и невозможностью исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем своих обязанностей президента СССР, на основании статьи 127,7  Конституции СССР…» Он дочитал абзац до слов: «к Янаеву, Геннадию Ивановичу».  Камера опять переполза на Веру. Та продолжала читать: четко, ровным голосом и - не поднимая глаз.
В зале стояла тишина, никто не пошевелился, не кашлянул.
Пошли кадры прессконференции.  Камера крупно показала крепко сцепленные в замок руки Янаева. Кадры прессконференции сменились записью интервью генерал-полковника Калинина, которого ГКЧП назначил комендантом Москвы. Грузно, монолитно застыв в кресле, он не моргнув глазом отвечал на вопросы явно нервничавшего, натянутого, как струна, корреспондента о комендантском часе в Москве, о введенных в город войсках.  Опять на экране появилась Вера и, все так же, не поднимая глаз, зачитала  постановление о прекращении выхода некоторых газет, не называя – каких.
Пошел репортаж с улиц Москвы. Танки и бронетранспортеры, как будто это было в порядке вещей, ехали рядом с троллейбусами и немногочисленными «Жигулями». Казалось, на них никто не обращал внимания.

Вдруг что-то поменялось. На экране – Краснопресненская набережная. Юный корреспондент на фоне толпы произносит:
- Девятнадцатое августа. Мы включили свои камеры, без особой надежды попасть сегодня в эфир…
И все-таки, они были в эфире! Значит – телевидение не сдалось! Появился Ельцин. Он карабкался на БТР, ворча как будто про себя:
- Телевидения не дают. Радио не дают. Значит,  я зачитываю, - он развернул сложенные  вчетверо листки  бумаги,  начал читать:  «К гражданам Росии….»
Микрофона не было. Слышны были возгласы вокруг: «Тихо! Тихо!» К Ельцину тянулись руки с коробочками диктофонов…

Выходили из зала молча, закуривали. Кира увидела неподалеку от себя свою знакомую, Татьяну  Черняеву, которая работала с   ней вместе в Центре Русского Языка, и ее мужа. Муж Татьяны был начинающим  дипломатом,  как говорили, «атташонком».
- Привет, Танюш, - подошла к ним Кира. – Что скажете? Как это вам?
-            Ну как ? – нехотя произнесла Татьяна.  – Так же, как и вам…
Кира  вдруг поняла, что задала бестактный вопрос.  Ведь посольские – самые зависимые люди. Загранработник отработал свой контракт, и – свободен. А у посольских это – пожизненно.  Они – вечные слуги существующей власти, какая бы она ни была. Кира нашла мужа. Он стоял с Алексеевым немного поодаль, у стены. Вид у обоих был растерянный, мрачный.
- Поехали к нам, мужики, - сказала Кира. – Выпьем за упокой перестройки.

Двадцатого августа посольство опять было набито битком. Диктор Вера Шебеко, теперь уже в сереньком свитерочке, стала поднимать глаза. Кочергин не появился, вместо него был Леонид Элин, твердо глядевший в камеру. Он зачитал указ о прекращении в стране продажи валюты.
После программы опять поехали к  Ярцевым. Кира наскоро нарезала бутерброды. Ни готовить, ни есть не хотелось.  Ярцев плеснул в стаканы виски. Выпили молча, не чокаясь, гладя в стол.
- Ну, мужики, вы и правда, как на похоронах, - сказала Кира. – Может, еще все образуется?
- Да  как оно образуется? Ты же видела по телеку. Народ только что не спрашивает, свою ли веревку нести,  или выдавать будут.
- Да нет, не может быть. Это подставных показали, как ты можешь верить?
- Вот и решились все наши вопросы про бизнес, - проговорил Алексеев. Только начали! Эх, прав был Дядя Коля. Теперь, Сергеич,  так  петлю затянут, что мало не покажется.
- Ты жене-то дозвонился? Как она там?
- Да нет, как дозвонишься? Не подпускают к телефону, ни в торгпредстве, ни в посольстве.
- Я слышал, есть  какой-то  «левый» переговорный,  за наличные. Нигерийцы держат, - вспомнил Ярцев.
- А где? Как бы узнать?
- Ребята, зачем нигерийцы? Я уверена, что Мендеш не откажет.  У него нормальная телефонная связь, он по всему миру звонит.
- Точно, Кирюха, молодец, - воскликнул Ярцев. – Поехали к нему.
- А не поздно? – засомневался Алексеев.
- Знаешь, в такой ситуации – не поздно. Да он нормальный мужик, поймет.
 Мендеш встретил их у калитки своего дома, отмахнулся от извинений:
- Александр, ты же сам меня учил: дружба – вещь круглосуточная.
     Звонок в Москву вселил надежду. Перепуганная ночным звонком теща Алексеева спросоня долго не могла понять, кто и откуда с ней говорит. Потом, наконец, поняла, обрадовалась:
- А, зятек дорогой! Давненько не звонил. А Светланочки дома нет, - произнесла она так, как будто сообщала самую приятную новость.
- Как нет? Который у вас час?
- Который? Да второй. Второй час ночи. Уж теперь, небось, и не усну без таблетки. Разбудил ты меня, зятек. Ну ничего, уж так я рада слышать тебя, уж так рада, - запела теща. - Я и соседке сегодня говорю, мол, давно не звонил, верно,  надо скоро ждать звонка. Уж так я рада! …
- Да подождите, Анна Никитична. Где  Света?
- Как где? На баррикадах. Собрала с вечера сумку с бутербродами – с ней вместе делали, - и уехала. Поехала мужиков, что на баррикадах стоят, кормить. Да ты не волнуйся, там у них порядок, не пьют. Я говорила ей, возьми, мол, бутылку, холодно ночью-то. «Нет, - говорит, - мама, не такой случай».
«На баррикадах! Значит и правда, подстава была по телеку! А на самом деле в Москве народ на баррикадах, даже ночью!» - думал Алексеев.
На третий вечер битком набившиеся в актовый зал посольства  люди  уже не молчали,  почти каждое слово дикторов вызывало реакцию,  комментарии. Некоторые выкрикивали:  «Ну тихо, народ, дайте послушать!» После программы «Время» прокрутили еще и «Вести», в которых впервые показали интервью главы МИДа Бессмертных.
В Москве народ еще стоял на баррикадах, но уже стало ясно, что перелом произошел. Прошло еще два дня. В Луанде все только и жили ожиданием вечера, когда можно будет опять поехать в посольство и посмотреть новости – теперь уже записывали и показывали не только «Время», но и «Вести», и «Взгляд». Двадцать пятого прокрутили во «Взгляде» пленку с видеозаписью, сделанной Горбачевым в Форосе.  Посольство гудело, после просмотра никто не расходился. Кира опять увидела Татьяну. Та сама подошла к Кире, спросила:
-     Ну, а теперь как вам это?
Кира ответила,  как ни в чем не бывало:
-     Так  и должно было случится. Народ  уже не тот, чтобы его  на помочах водить.
-    А мы, наверное, теперь уедем. Кончилась наша карьера.
- А что такое, почему?
- Да мой-то, дурачок. В первый день, девятнадцатого,  перестарался. Побежал и портрет Горби снял в холле посольства. Теперь сидит, боится, что вышлют. А, так ему и надо! Надоело, Кирка. Эта жизнь посольская – вечно на цырлах.

Через две недели встречали прилетавшую из Москвы Светлану, жену Алексеева. Кира  разрезала белую простыню и  свой голубой сарафан.  Куска  красной ткани  найти не удалось, зато  на рынке нашли  красную  текстильную краску. Кира сшила триколор – новый российский флаг. В аэропорту они размахивали  флагом, вызывая улыбки и возгласы одобрения в толпе встречающих рейс Аэрофлота.





14.  Чай по-адмиральски.

Сидя ночью в одиноком «Жигуле», стоящем поперек пустой  аэродромной дороги, носом к взлетно-посадочной полосе, мигая фарами, провожая взглядом быстро тающие в ночном небе  проблески «ИЛа», уносившего в своем брюхе Вальку и Шурочку,  Ярцев испытал странное чувство причастности.
Как будто то, что он вот так сидел здесь в машине,  один, в темноте,  и мигал уходящему самолету, сделало его частью,  необходимым элементом так понятно объясненного физикой и такого  непостижимого для человеческого воображения дела: взлета этой огромной машины.  Грохот взлетевшего самолета унесся вверх. Наступила тишина. Полоса тускло поблескивала под луной. Вокруг не было ни души…

… Много месяцев спустя, в те дни, когда они, оставив грузовики, пригнали из распавшегося Союза первые самолеты;   когда, крутясь в сумасшедшем ритме,  забыв о том, что значат слова «начало рабочего дня»,  «конец рабочего дня», «выходной», «обеденный перерыв»  - делали десятки дел одновременно, успевая бывать за день   в разных местах: на аэродроме, на бортах,  на техбазе, в приемных ангольских чиновников;   в те дни, а вернее, ночью, закрывая глаза, перед тем, как упасть в  короткий,  в четыре – пять  часов,  сон – Ярцев на мгновение видел себя в одиноком «Жигуле» на краю полосы,  или, как они теперь говорили, «на плаке».  И ему казалось, что все началось именно в тот момент.
Идея  использовать самолеты вместо грузовиков была неизбежной. Просто стало невозможно ездить по дорогам. Причин было две: бандиты и мины. Но где  их взять,  самолеты? 
Помог случай. Однажды в кабинет Алексеева вошел высокий, подтянутый, не молодой, но моложавый офицер в   форме ВМФ. На желтовато-кремовом кителе золотом горели  контрадмиральские нашивки. Это был командир огромного и мало кому в Луанде известного военно-морского радиолокационного центра «Радар»,  база которого располагалась за городом.
Алексеев,  улыбаясь протянул руку, встретив гостя у двери в кабинет:
- Пал Палыч! Какой гость!  И при параде! По какому случаю? Прошу. – Он выглянул за дверь,  подмигнул секретарше:
- Леночка, чаю по-адмиральски, ну – понимаешь.
Пал Палыч расположился в углу у простого рабочего стола, или, как говорил Алексеев,  у  верстака, подальше от кондиционера:
- Да вот именно, что по случаю, - произнес он, отдуваясь и вытирая белоснежным платком лоб и  шею. - Разве с нашим народом расслабишься? Подпрыгиваю, как мальчик. А ты, я слышал,  тоже все не угомонишься, конь тебя дери. Работы тебе мало, частным бизнесом занялся?
- Да какое там. Не дают, грабят.   Дороги еще долго будут непроездными. Авиация нужна. Да где самолеты взять?
- Как где? А  армия, медведь ее дери?!  Сейчас, после развала Союза, авиаотряды в республиках  без дела сидят, лапу сосут. А летчики какие! У меня корешок – командир Ташкентского отряда. Так у него все летуны через Афган прошли. Они на чем угодно, хоть на метле,  и в любых условиях летать могут. А асы какие! Самолет сажают так, что и не поймешь, приземлился ты  уже,  или еще летишь, заяц тебя… И такие люди должны огород копать, лук выращивать, чтобы семью прокормить. Довели страну! Вот бы ты  их сюда привез! Такое дело замутить можно!
- Пал Палыч, да это же то, что  нам надо!...  Познакомьте!
- Да нет проблем. Я тебе все сосватаю. Только уж, извини, с комиссией. Теперь у нас капитализм.
- Ну что вы, конечно. Мы вас к себе вице-президентом возьмем.
- Ишь ты, а президентом, значит, ты будешь, медведь тебя… Нет, уж, неофициально, неофициально…  Уж  я пока на своей должности. Вот уж если, конь их дери, совсем армию завалят, тогда пожалуй… Пойду к тебе на пенсии -  сторожем.
Секретарша внесла поднос с большим фарфоровым «гжелевским» чайником, стаканами в подстаканниках  и бутылкой коньяка.  Гость посмотрел пристально, усмехнулся:
- Правильно, по-флотски подаешь.  Взял налитый доверху стакан чаю, отхлебнул, добавил коньяку, так что стакан опять наполнился доверху. Помешал ложкой, отхлебнул опять и опять долил.
- А я ведь с просьбой к тебе,  Георгий Сергеич. Одолжи на пару часов переводчика. Хороший нужен. У нас есть,   да какой он переводчик?   Ускоренник.  А дело серьезное. Хотя, если рассказать, обхохочешься.
- Конечно, Пал Палыч. Ярцев отъехал по делу, с минуты на минуту будет.  А в чем дело-то?  Что-то срочное?
- Да оно-то, конь его дери, срочное, да только пусть его, умника, часа два-три помурыжат. Красиво больно живут за государственный счет.
Алексеев чувствовал, что гостю хочется рассказать. Он налил себе чаю, но не отпил, зная, что стакан тут же будет долит.
- Про кого это вы?
- Вот слушай. Заместитель мой, Задубный, знаешь его. Между нами  - старый пень. Он меня на три года старше!  А жена у него лет на пятнадцать его моложе. Приехала недавно,  первый раз в Луандовке. Нет, она ничего, конь ее… Хорошая баба. Но – сам понимаешь. В нашем возрасте уже бывает хлопотно. Вот он и подпрыгивает.  – Он опять отхлебнул чаю, долил и, подумав, сказал:
- Слушай, мне еще с людьми встречаться. Скажи своей красавице, чтобы коньяк убирала.  И пепельницу пусть даст. Курить-то можно у вас?
- Конечно, Пал Палыч, что за вопрос! Леночка! – позвал Алексеев и отхлебнул, наконец, чаю. Гость продолжал:
- Они на нашей базе живут. Скучища, конечно, смертная. Сериалы бразильские по телеку, больше ничего. Ну, раз в неделю к ней подружки из посольства приедут, в бане попарятся. В пятницу с утра специально к их приезду  все в бане чистят, моют, мичмана веники вяжут из эвкалипта. Женский день, заяц их дери. 
А тут – день рождения у нее.  Он накануне объявляет, мол, дорогая-любимая, ничего не думай, не подпрыгивай, никаких оливье не строгай, всех твоих подружек и тебя приглашаю в шикарное место, где вы окажетесь, конь вас дери, в райских кущах. Она, понятно, вся в интриге, сериалов-то  насмотрелась.  Он, не будь дурак, едет на ГАМЕК, договаривается там, чтобы, значит, фешту у бассейна сделали.  Типа: фрукты с шампанским, все в купальниках, в бассейне сидят и шампусик за здоровье именинницы трескают. Ну а потом, натурально, ресторан и гулянка за счет представительских.
И вот, приглашает он всех ее посольских подружек. Отряжает мичмана всех их  из Луанды на ГАМЕК на УАЗе доставить. А сам, не будь дурак, еще гуще замешивает. Мол, дорогая, чтобы ты не сомневалась, что  любовь, конь ее дери, делает чудеса, для свершения волшебства, бля-бля-тополя, дай я тебе глаза завяжу, и руки в наручники застегну, чтобы, значит, повязка с глаз сползти не могла.
Ну баба, понятно, тает – такой сексшоп пошел! Сажает он ее в таком завязанном виде в свою Тойоту на заднее сиденье, руки в наручниках, и везет вкушать, конь его,  удовольствия жизни.
И только  это они выезжают на трассу, знаешь, где пост стоит, после второго кольца,  как раз перед поворотом на Гамек -  останавливает их полиция. 
Теперь рисуй себе картинку: белый пожилой дядя, с дипномерами на заднице, а в машине молодуха связанная и с повязкой на глазах! Полицейский, надо думать,  уже прикинул, как он сейчас, медведь его всем ульем, маленько бабла срубит! А  наш мало того, что по-португальски кроме организар и амиго ничего из себя выдавить не может, так еще уперся, денег из кармана  не вынимает: я, мол, дипломат, разве вы не видите номера, не имеете права, вызовите представителя и  - все, как учили.
Тогда полицейский, не будь фуфлом, объясняет вежливо, что, мол, конечно, господин дипломат, всех вызовем, только на дороге не имеем права, пожалуйте в участок как подозреваемый в похищении человека и в насилии.
И вежливо пересаживает их в полицейскую машину и везут их под белы ручки, конь их в оглоблях, прямиком в каталажку. Оттуда нам звонят. Вот, еду. Дашь переводчика? Надо все дипломатично сделать.
- Конечно, Пал Палыч, об чем вопрос. А вот и Ярцев. Привет, Сергеич, - протянул он руку вошедшему  Александру. Вот надо товарищу Контрадмиралу  оказать профессиональную  помощь.  Чаю выпьешь?
- Спасибо, нет,  жарко. А в чем проблема?
- По дороге расскажу, - сказал Пал Палыч, вставая. -  Поедем, а то как бы там хуже чего не вышло. Боюсь, наш киднепер на рожон бы не полез.
- Так,  Пал Палыч, когда к вам зайти насчет самолетов?
- А давай, чтоб коня за это самое не тянуть, прямо завтра с утра и подъезжай.
- Отлично. А вы пока по дороге переговорите с Сергеичем, что и как. Мы вместе в деле.
- Лады. Так завтра и подъезжайте с утра. А еще лучше – к вечеру. В баньку сходим: венички свежие, вобла баночная, конь ее дери. Ну, поехали, Александр.



15. В выходной 


После того того адмиральского чая все и завертелось. Уже через несколько месяцев пригнали самолеты. Перемирие  создало невиданный спрос на грузовые авиаперевозки.  Кроме того, удалось получить контракт на участие в продовольственной программе ООН.
Первые экипажи прилетели из Ташкента. Прошедшие все огни летчики, каждый - бывший «афганец», совсем не были похожи  на суровых боевых офицеров: восточные лица лоснились под солнцем широкими улыбками. При встрече они обязательно приглашали на плов. Каждый экипаж  привез с собой собственный казан, у каждого командира хранились привезенные из Ташкента заветные полотняные мешочки с собственными специями. Каждый командир - а командир всегда командир, не только в небе - ревностно следил за тем, к кому «начальство» пойдет пробовать плов. Алексеев и Ярцев, «начальство», приезжая на базу, где жили летчики, должны были ужинать три раза – нельзя было поесть плов в одном экипаже и не отведать в другом.

В пятницу Кира отправила телексом последние, или, как они теперь говорили, «крайние»  сообщения, подколола в толстый скоросшиватель входящие. Прошла в крохотный закуток, где была  раковина и стоял электрочайник, перемыла чашки, прибрала вокруг, брызнула под раковину и в отверстие слива средством от тараканов. Пора было заканчивать длинный рабочий день.
- Мужички,  десятый час, давайте закругляться – заглянула она в маленькую комнатку, где работали Ярцев и Алексеев – каждый  за своим компьютером. В те годы это был еще редкий инструмент, который мог использоваться только для составления таблиц и записей. Интернет и мобильная, сотовая связь появятся очень скоро и в считанные месяцы изменят  сам принцип работы, освобождая от необходимости быть привязанным к определенному месту.  Но уже и тогда в жизнь вошли невероятные, еще несколько месяцев назад совершенно неизвестные инструменты: телекс – для быстрой связи с Россией и другими странами и маленькие радиопередатчики с антенками, “walky-talky” – для оперативной связи с летчиками и  водителями в пределах Луанды.
- Все, Кирюха, вот сегодняшние логи,  отправляй и едем спать -  Александр протянул толстую пачку листков форматом со школьную тетрадь,  логи: таблицы, в которые летчики записывали скрупулезно, до долей минуты, время, затраченное на рулежку, взлет, посадку. Все, что происходило с самолетом, должно было быть запротоколировано и отправлено клиенту для оплаты.
- Где там спать, мне еще на завтра все приготовить надо. 
- А что у нас завтра?
- Ты забыл? Нас же Толик на шашлыки пригласил. Так что, мужички,  завтра на работу ни ногой. С утра едем на ГАМЕК.
- Это Серов, что ли? Что с бразильцами работает? – спросил Алексеев.
- Ну да.  Тебя, кстати, тоже касается.  И Лешке с Кешкой он просил передать, чтобы тоже приезжали. Я им уже  по рации сказала.
- Кира, рация вообще-то для служебного пользования, - недовольно заметил Александр.
- Ура! На ГАМЕК! В бассейне купаться будем! – закричал Антошка, котрый сидел тут же за третьим компьютером и играл в “стрелялки”.
Антошка, у которого были летние каникулы, был в то лето с родителями в Луанде и жил жизнью фирмы: иногда играл в офисе на компъютере, чаще - пропадал по целым дням на техбазе, или разъезжал с кем-нибудь из водителей микроавтобуса, который развозил летчиков: в аэропорт, на базу, в офис, опять в аэропорт. Иногда, если какой-нибудь из самолетов останавливался для технических работ, Антошка крутился на борту, приставая к взрослым с расспросами,  старясь помочь, поднести, подержать. Выходить из самолета на “плаку”, а так же  трогать приборы ему было строго запрещено.  Случалось, он даже вылетал с летчиками в короткие рейсы. Это был большой секрет от мамы.
Работа теперь уже совсем не оставляла времени для прогулок в посольстве  и крайне редко – для выезда в выходной на пляж. 
За ежедневной суетой никто как будто не замечал, что обстановка в Луанде  изменилась. 
Подходил день выборов, для участия в которых   в Луанду были допущены представители УНИТы. Вернее, преполагалось, что это будут представители. В реальности вышло так, что в Луанду вошли вооруженные до зубов боевые подразделения.  В свою очередь, правительство тоже подтянуло в город войска.  В результате удицы превратились в  боевые позиции противостоящих армий. Как по берегам рек, стояли по разным сторонам улиц вооруженные боевики враждующих сторон, ощерившись автоматами, готовые в любой момент начать поливать друг друга огнем.  Никогда, даже в дни самых тяжелых боев на юге, не было в Луанде такого  тугого, натянутого на разрыв напряжения. Как в зените знойного, без капли дождя, лета все начинает звенеть от раскаленной сухости, и пожар вспыхивает от крошечной искры, как будто сам собой, без видимой причины  -  так и в Луанде было достаточно малейшей искры, чтобы вспыхнуло пламя войны. И искра проскочила. Это случилось в субботу.
Утром Ярцевы постарались поскорее закончить дела. Выехать на день из душной Луанды и провести день  у бассейна в чудесном городке – от  таких приглашений не отказывались. С вечера были замаринованы куры и  запасено пиво. Теперь, переложив все в  сумки–холодильники и загрузив в багажник, Ярцевы в самом благодушном настроении подъехали к зданию офиса, где договорились встретиться с друзьями.   Поехали двумя машинами: на одной Ярцевы, на другой Алексеев и два новых сотрудника: переводчики и неразлучные друзья, Леша и Кеша.
Профессия переводчика оказалась как нельзя более востребована в новом авиационном деле. Более половины сотрудников фирмы были набраны из молодых переводчиков,  которые теперь назывались координаторами. Они руководили всем, что происходило  с самолетом и экипажем в аэропорту, от заправки и загрузки, до получения полетных заданий и расписания полетов.   Знание языка было основой успеха, а молодая энергичность, мобильность и холостое положение позволяли переводчикам быть на работе в любое время суток. Поначалу, пока не набрали людей, Ярцев сам метался по аэропорту в своей  “четверке Жигулей”.
Леша и Кеша, были похожи друг на друга как родные братья: оба с соломенной, выгоревшей до белизны модной стрижкой, всегда в белых отутюженных до хруста рубашках, в начищенных туфлях. Они называли это: “готовность номер раз”.
- Готовность к чему? – уточняла Кира.
- К неожиданной встрече, но вам, семейным, этого не понять, - был неизменный ответ.  При напряженной, почти круглосуточной работе, они умудрялись встречать каждый рейс Аэрофлота, поджидая у трапа выхода стюардесс, чтобы первыми познакомиться с ними. Зачем им так нужно было познакомиться со стюардессами – они не объясняли.
Два автомобиля выехали с парковки офиса в центре Луанды и направились  к дороге, ведущей за город, на юг. Но выехать на нее не смогли: наткнулись на пост автоматчиков, блокирующий проезд.  Попытались спуститься на набережную и проехать  по приморскому пути. И – опять вооруженный пост, дорога закрыта.  Молодой парень в пятнистом камуфляже почти просунул автомат в окно машины, коротко и непривычно грубо приказал ехать в переулок.
Узкая, залитая гниющими зелеными лужами неасфальтированная дорога переулка заплутала  между дворами, дощатыми заборами, свалками мусора. Людей вокруг почти не было, только изредка перебегали дорогу парни, одетые как попало, в каких-то резиновых тапках и оборванных шортах, но каждый - с автоматом или даже с двумя,  с гроздьями дополнительных, склеенных вместе липкой лентой по три - четыре штуки “магазинов” с патронами, с торчащими из карманов штанов пистолетами.  Стали слышны выстрелы: отдаленные, со стороны центра.  В машине Ярцевых захрипела рация:
- Народ, тут, похоже, какая-то каша  замешивается. Надо ноги уносить, - прокричал  из приемника голос  Алексеева. - Давайте так: пробираемся к югу, за город. Если растеряемся, встречаемся  на втором съезде, где лодочный причал.
- Понял тебя, - ответил в рацию Ярцев, выруливая из ухабы. 
“Нива” Алексеева, любовно доработанная им собственными руками, могла пройти по любому бездорожью. Однажды он даже выехал на ней – на спор - из прибрежного мелководья, избежав увязания в рыхлом мокром песке. Сейчас она уверенно шла вперед, не замедляя хода перед лужами и ухабами. Ярцев на “четверке” бешенно крутил руль и переключал скорости, стараясь не отстать.  Кира переговаривалась с передней машиной по рации.  Сзади, уже  почти не прекращаясь,  были слышны частые выстрелы.  Где-то тяжело ухнуло. Довольно далеко, но показалось, что машину слегка подбросило.
- Ребята, может домой вернемся? -  прокричала в рацию Кира и тут же кто-то из своих ответил ей:
- Кира, если вы за городом, то обратно не суйтесь.
- Кто это?  Витек, ты? – узнала она по голосу одного из водителей.
- Я, кто же еще? Вы куда направляетесь-то?
- Собирались на ГАМЕК, но теперь не знаем.
- Кира, что значит – не знаем? Едем на ГАМЕК, как и собирались – послышался голос Алексеева. – Там, по крайней мере, есть охрана, - продолжал он. – Виктор, вы дома? Что там у вас?
Виктор жил в самом центре, недалеко от здания офиса.
- Георгий Сергеевич, здесь, похоже, намечаются веселые дела.  Кругом автоматчики, мешки с песком стаскивают, заграждения строят, - ответил Виктор.
- Твои все дома?
- Все здесь, и Василий с семьей у нас.  Мы на пляж собирались, да вот, слава Богу, не успели выехать.
- Заприте все двери, окна.  В вашей квартире есть кладовка без окон. Соберитесь все там и сидите, не высовывайтесь. Как понял?
- Понял, уже все закрыли.
- Стреляют возле вас?
- Совсем близко нет, а на соседних улицах, слышно, началось.
- Будьте на связи. Кто еще меня слышит? Всем быть на связи каждый час, ну и по обстановке.
Так, переговариваясь по рации, петляя по переулкам, они выехали, наконец, на загородную, непривычно пустую,  трассу.




16. Спасибо, что все живы.


Через некоторое время вся компания сидела в теплом, как чай, бассейне. На  бортике стояли банки с пивом и кока-колой. Кроме них в бассейне никого не было и вообще людей вокруг не было видно. Разговор  шел о том, где и как пары знакомятся. Началось все с подтрунивания над Лешкой и Кешкой и их аэрофлотовскими приключениями. Те, в свою очередь, отстаивали преимущества холостой жизни и подсмеивались над «семейниками». Толик – переводчик, работавший в группе советских энергетиков на проекте ГАМЕК, рассказывал:
-   Я всегда на каникулах в студотряде был. На чевертом курсе  наряд был на хладокомбинат, в цех мороженого. Понимаете, что это значит?
- Конечно, - заметила Кира, - мороженого ешь хоть лопни!
- Правда, дядя Толя?! – воскликнул Антошка. -  А в каком институте туда посылают? Я бы тоже пошел на такую работу!
- Эх,  Кира, узко мыслишь, - продожал Толя.
- Не в мороженом дело, - вступила в разговор его жена, Людочка – общепризнанная красавица,  «наша Софи Лорен»,  как называли ее  в Торгпредстве. - Просто там одни девчонки работали. А их – трех студентов – как козлов на капусту пустили.
- Ах вот оно что! – засмеялась Кира.
- Да, вот недоработка нашего института, - заметил Кеша. - У нас стройотряд всегда на стройке работал.
- Ну и что?   Рассказывай, Толик, - поторопил Леша.
- Ну и вот. Я в первый же день вижу: Софи Лорен. Что делать?
- Ну ты даешь! Как – что делать? – воскликнул Леша и  даже прихлопнул ладонью по воде.
- Не сомневайся, он знал, что делать, - засмеялась Людочка, -  в первый же день такую атаку развил, что стало некогда работать.
- Но не я один! Вижу,  еше один увивается. Технолог их. Ты технолог, так сиди себе в кабинете, технологию разрабатывай, верно? Так нет, он по цеху туда, сюда, и все норовит у моей Людки задержаться.
- Ну, тогда-то еще не твоей! - заметила Люда.
- Моей, моей! Просто ты еще не знала. А я уже тогда знал!
- Ох, какой умный! -  все засмеялись,     а Толя продолжал:
- В первый раз я интеллигентно сказал, мол, держись подальше, парень, а то зубов недосчитаешься. Вижу – ноль эмоций.  Тогда я решил, надо действовать. Времени-то мало, всего на три недели наряд.  А  у них там  такой громадный круглый чан  внизу, куда из  машины молоко сливают, когда на завод привозят. И вот я заметил, что он всякий раз молочную машину встречает и, значит, присутствует, пока молоко переливают. Подхожу я к нему, - как раз в  это время машина отошла,  -  и объясняю человеку, мол, ты плохо по-русски слова понимаешь, так я тебя  наглядно поучу. Поднимаю его поперек тела, и головой в чан. Раз, два макнул, а он даже не дергается от страха. Спрашиваю, мол, будешь еще к Людке лезть? Он башкой трясет, а я … - вдруг со стороны аэропорта грохнул взрыв. Вода в бассейне колыхнулась.    Все увидели вдалеке густой черный столб дыма, поднимающийся в желтоватое небо.
- Ой, ребята, ну мы правда какие-то идиоты. Кругом война, стрельба, в городе черт-те что, а мы в бассейне сидим! – испуганно заговорила Люда.
- Да, мужички, давайте, может, в дом войдем, - поддержала ее Кира. - А то даже неудобно. Все бразильцы попрятались, а мы сидим здесь на виду, как на параде.
- Девчонки, бразильцы, н-н…,  просто опыта военного не имеют,  - убежденно заговорил Кеша, который еще до института отслужил два года в армии и считал себя военным экспертом. После армии в его речи остались междометиями неясные обрывки звуков. – Бассейн, н-на…, – самое безопасное место. Мы же ниже уровня земли. Значит, как в окопе, б… .
- Ладно, народ, давайте пойдем в дом, - сказал Алексеев. Надо, кстати, и на связь со всеми выйти, уже час прошел. 
Вернуться в Луанду планировали к вечеру, но эти надежды  не оправдались. Бои в городе разгорались. Стали слышнее взрывы и выстрелы и вокруг ГАМЕКа.  По радиосвязи поступали сообщения от летчиков и сотрудников. Все сотрудники были живы и находились в своих квартирах. В город ехать не советовали. На базе, где жили летчики, стрельбы пока не было. Посовещавшись, решили остаться на ГАМЕКе на ночь.
Женщины и Антошка легли не раздеваясь, все втроем на одну кровать. Мужчины решили спать по очереди, по двое неся вахту и оставаясь на радиосвязи.
Ночью Кира проснулась от  грохота. Бой шел где-то совсем рядом. Антошка мирно спал. Кира вышла в общую комнату.
Леша спал, сидя за столом, уронив голову на руки. Она вышла на крыльцо. Ярцев, Алексеев и Кеша  возились под поднятой крышкой капота «Нивы».  Начинало светать.
- Ребята, что случилось?  - спросила Кира.
- Кирка, ты чего не спишь? – прошептал  Александр.
- Да какой сон. Мне страшно, зубы стучат. А что вы здесь возитесь?
- Да вот, фигня какая, н-нэ…, - промычал Кеша. - Связь  пропала. Сейчас попробуем рацию напрямую зарядить,  н-нэ.. , от аккумулятора.
- Так ведь электричество в доме есть?
- Зарядное устройство не взяли, - сказал Ярцев. -   Ну ладно, Кира, займись чем-нибудь. Не стой здесь.
- Почему это? – сказала Кира, но вошла в дом.  Легко было сказать «займись». Она глянула на себя в зеркало. «Боже ты мой, на кого похожа!» Она нашла  шампунь, чтобы не шуметь водой в ванной и не разбудить Люду и Антошку, над  кухонной раковиной  стала умываться, вымыла волосы. Рассвело. В окно кухни она увидела какое-то движение, опять вышла на крыльцо. Мужчины сидели на крыльце, курили. Алексеев копался в моторе. Звуки стрельбы не прекращались. В конце улицы она увидела два стоящих друг за другом автобуса, к которому со всех сторон быстро  бежали люди.
- Ребята, что это? –спросила Кира. - Куда они?
- Бразильцев эвакуируют, прогудел Алексеев из-под капота. - В аэропорт везут. Говорят, там борт стоит на взлете.
- А как же мы? Надо же что-то делать, – Кира чуть не плакала от страха. 
- Что сделаешь? Да и зря они. Попадут между двух огней по дороге, мля…. На месте безопасней сидеть, - сказал Кеша.
- Рацию зарядили? – спросила Кира.
- Похоже, дело не в ней, произнес Алексеев,  распрямляясь и вытирая руки тряпкой. -  Наверное, главный передатчик накрылся в офисе.
- Как накрылся? Разрядился?
- Боюсь, что офис разрядился. Разфигачили, наверное, вдребезги, - сказал Алексеев.
- Ой, ребята, а как же… Там же, в сейфе,  все наши деньги, что на строительство городка для летчиков  собирали!
- Кира, не до денег теперь, - резко сказал Ярцев. -  И вообще, иди в дом. Завтрак будет когда нибудь?
Кира вернулась в дом сама не своя. Старалась не думать. Стала собирать завтрак: сухое печенье, масло. Поставила варить яйца. Вскипятила чайник.  Вдруг страшно и глухо грохнуло,  задрожали стекла. Проснулся Антошка, позвал:
- Мама, ты где? - Кира кинулась к нему, обняла:
- Спи, сыночек, еще очень рано, – полежала с ним в обнимку, покачиваясь, пока он опять не уснул. Люда встала,  вышла на кухню и тут же вернулась, прошептала:
- Не бойся,  это далеко,  за Луандой, к северу.  Мужики говорят, склад с оружием.  Зарево видно и дым.
К северу! К северу от Луанды жили летчики, там был их жилой городок. Вернее, не их, съемный. Место было неудобное, слишком далеко от аэропорта.  Они с самого  первого дня копили деньги, чтобы начать строительство собственного городка, рядом с аэропортом, и даже уже  взяли в аренду  участок под стройку.
Она встала осторожно, чтобы не разбудить заснувшего сына, вышла  в общую комнату. И сразу увидела, что происходит что-то плохое: мужчины суетливо как-то зашикали на нее почти все сразу:
- Кира, иди, иди в спальню, не надо здесь.
- Никуда не пойду, сказала Кира, чувствуя, что они что-то задумали.  Что вы? Позавтракали?
- Да, да,  позавтракали. Иди к ребенку, - резко, почти грубо сказал Александр.
- Вот что, друзья, - сказала Кира спокойно и сама своему спокойствию удивилась. Давайте без интриг.  Что вы задумали?
- Вобщем так, Кира, - начал Алексеев. -  Связи нет,  взрывы явно на севере. Как там летчики – мы не знаем. Мы с Сергеичем поедем. Попытаемся прорваться туда. А ты здесь сиди.  Мы вокруг поедем, не через город. Так что не бойся. Здесь ничего не будет, все явно на север смещается.
У Киры застучало в висках. Что делать? Как их не пустить? Кругом стрельба, взрывы. То, что они погибнут, если поедут, было ясно. Но они поедут просто даже потому, что не захотят друг перед другом показаться трусами.
- Ни за что, - сказала она тихо, и как будто  не своим, каким-то рычащим голосом. - Ни за что, - повторила она и заговорила быстро:
- Если там что и случилось, то уже случилось. Вы ничего не сделаете.  А на дорогу сунетесь – это все, смерть. Смерть!  Сашка,  это - смерть!
- Кира, не психуй, - сказал Ярцев. - Нормально доедем.      Алексеев уже пошел к машине. Кира бросилась к нему, схватила за рубашку:
- Не пущу! Жорка, не пущу! Хоть убей меня здесь на месте, не пущу! – она уже кричала и плакала одновременно.
Алексеев сильно, со злостью, рванул рубашку. Кира почувствовала, как   больно обломались ногти, кусок ткани остался в руках. Она кинулась к мужу, с размаху упала ему в ноги, повисла, обхватив их крепко руками,  рыдая, не в силах уже произнести ни слова.  Ярцев замахал руками, не удержал равновесия и упал, придавив ее. В этот момент Кешка, сплюнув матерно,  вскочил в машину, где уже сидел Алексеев, крикнул: поехали, Алексеич.
Автомобиль вырулил и тут же скрылся из виду. Ярцев поднялся, грубо оттолкнул Киру, пошел в дом. Она, рыдая, поплелась за ним.
Минут через двадцать пять - тридцать автомобиль Алексеева снова подъехал к дому. Кира  первая увидела их в окно кухни,   выбежала:
- Что, ребята?
- Да, ты права, - не своим голосом прохрипел Кеша, выходя из машины. - Доехали только до трассы, б.. ,  там бой. Как  ливануло огнем, н-на..,  не знаю, как ноги унесли. 
- Хорошо еще, наши с этой стороны, - сказал Алексеев. -  Короче, завернули нас, говорят, не суйтесь никуда. Так что, сидим.

   Они просидели там три дня. Утром   третьего  дня  увидели, как возвращаются в городок автобусы, увозившие бразильцев в аэропорт. Перепуганные насмерть бразильцы приехали обратно. Два дня и две ночи люди, с детьми,  пролежали на полу аэропорта, прячась под стойками от пуль и осколков. Изрешеченный пулями самолет так и остался стоять на взлетной полосе.
К вечеру третьего дня все стихло, стало не слышно  взрывов, только кое-где все еще видны были черные столбы дыма. Рано утром на четвертый день решили ехать в город. 
Ехали медленно, предусмотрительно еще  замедляясь перед каждым постом автоматчиков; осторожно, не делая резких движений, предьявляли документы.
Александр велел сыну лечь вниз лицом на заднем сиденье и не поднимать головы: кругом, вдоль дороги, среди изрешеченных пулями, с выбитыми стеклами  зданий, прямо на тротуарах -  было полно трупов. Ближе к центру города тела уже лежали не разбросанные как попало, а были сложены в кучи. Было страшно, что двенадцатилетний пацан увидит это. Но  в какой-то момент Кира повернулась  назад, чтобы  посмотреть, как ребенок, и увидела, что он, лежа на животе на сиденье, задрал голову и с любопытством смотрит в окно.
- Антошка, - прошептала Кира. Было почему-то страшно говорить вслух. - Тебе что отец велел? Ну-ка  опусти башку  сейчас же!
Подъехали к офису. Дверь была сорвана, офис разгромлен. Но передатчик был цел и только  разрядился из-за того, что все три дня не было электричества.
 Сейф был разграблен. В те времена еще не было никаких счетов, только наличные. Все деньги, что были  заработаны за год, пропали.
Мужчины  завели генератор, оживили  передатчик, и – какое счастье! – отозвались все, и летчики и сотрудники. Никто не погиб и даже не был ранен! Назначили сбор. Прибрали, сколько смогли, в офисе. Стали подъезжать сотрудники. Каждый вез что-нибудь поесть, выпить. Странно было видеть знакомые лица, казалось, все немного изменились за эти три дня. Всего три дня!
- Друзья, - начал Алексеев, подняв стакан, когда все  собрались. Нам всем пришлось нелегко. Страшно было… - он помолчал, как будто собираясь с мыслями. - Офис вот разграбили, все что заработали, пропало. На какое-то время придется затянуть пояса. Сразу скажу: если кто  решит уехать домой, - это нормально. Мы поймем. Из посольства звонили. Они дополнительный борт организуют, надо подать список тех, кто хочет уехать. Так что, кто хочет, скажите сейчас.
Все молчали. Никто не поднял руки. Алексеев продолжал:
- Похоже, что женщин с детьми будут эвакуировать в любом случае.
 - Теперь-то какой смысл? – раздался женский голос.
- Ну, посольству виднее, – сказал  Алексеев. – А нам, мужики, нужно начинать все сначала…  Ну что ж, начнем. Мы вместе.  Спасибо всем.
- За что, Алексеич? – воскликнул кто-то.
- За то, что все живы.
Завтра был новый рабочий день.