Отторжение

Григорович 2
Так получилось, что Паше не нравилась страна, в которой он теперь жил. Детство он провёл в благополучном, словно вымытом душистым шампунем, европейском государстве. По выходным родители водили его в город, где он во все глаза смотрел на высокие, из стекла и бетона дома, соседствующие со старинными зданиями за чугунными оградами, мощёные площади, с конными статуями закованных в доспехи грозных воителей и королей, на пронизывающие небо шпили тянущихся ввысь соборов. Его радовали парки со сверкающими разноцветными огнями музыкальными каруселями, нравились улыбчивые нарядные люди на улицах, красивые автомобили и ухоженные газоны. Ему было хорошо учиться с вежливыми, воспитанными мальчиками и девочками.

Жизнь была похожа на праздник, и он думал, что так будет всегда, но «всегда» не получилось. Отца отозвали на «родину». Паша впервые услышал это слово, и оно ему не понравилось. Оно было какое-то жёсткое, требовательное, оно могло «отозвать». Он видел, как расстроился папа, а мама даже заплакала. Паша тоже расплакался. Он не хотел на «родину».

Они вернулись в свою просторную квартиру на проспекте, которую Паша не помнил, и которая совсем не походила на ту, где они жили раньше.
 
Он разобрал вещи в своей новой комнате, подошёл к окну. За стеклом падал крупными хлопьями бесконечный снег, газоны вдоль проспекта были засыпаны высокими сугробами, напоминавшими могильные холмики. Грязные машины месили на дороге серую жижу, по тротуарам куда-то спешили одетые в невзрачную, тёмную одежду неулыбчивые люди. «Соотечественники». Еще одно новое слово, которое тоже Паше не понравилось, как будто все эти незнакомые дяди и тёти претендовали на родство с его папой.

После новогодних каникул Пашу устроили в спецшколу с углублённым изучением английского языка. Немецкий он уже неплохо знал.

С ребятами из школы Павел быстро нашёл общий язык, чего нельзя было сказать о мальчишках из соседних дворов. Даже мама с папой предостерегали его от общения с этой «шантрапой».

Это слово, как нельзя лучше подходило крикливым, задиристым, плохо воспитанным и плохо одетым детям. В старших классах они с друзьями стали применять более ёмкое определение к подобным субъектам  – «быдло».

Отец больше не смог получить назначение в другую страну, но зато ему удалось устроиться на неплохое место в министерстве. Времена тотального дефицита на всё, Пашину семью не коснулись. Павел свысока смотрел на повсюду мельтешащих «нищебродов». Они раздражали его своей суетливой вездесущностью.

«Зачем их так много? Зачем они вообще нужны?», - думал Паша, стоя в пе-реполненном вагоне метро, или салоне автобуса.

После школы Павел поступил на журфак МГУ, благодаря отцовским связям, проблем с поступлением не возникло.
 
Семья отметила это событие в престижном ресторане, где отец небрежно перебросил  Паше через стол ключи от новенькой «девятки».

Со времени их возвращения на «родину», в стране произошли заметные изменения. Повсюду стали появляться хорошо одетые улыбчивые иностранцы, читать лекции, проводить семинары, открывать торговые и промышленные предприятия.
 
«Наконец-то «чумазые» поняли, что без Запада им никуда. Рылом не вышли», - радовался Павел переменам.  То, что некогда великая держава летела в пропасть, превращаясь в сырьевой придаток «развитых стран», его не волновало, он не собирался всю жизнь прозябать на этой «помойке». Паша мечтал навсегда уехать в страну, похожую на ту, в которой он жил в детстве, где всё разумно устроено, чисто и компактно. «Зачем нужны все эти «просторы», если их не могут должным образом обустроить? Пусть приезжают грамотные опытные специалисты из цивилизованных стран, и наведут, в конце концов, порядок в этом свинарнике», - размышлял он. В универе, а потом и в одной из газет, куда он устроился работать, получив диплом, у него было достаточно единомышленников.

Они часто обсуждали будущее этой страны, необходимость ещё более кардинальных изменений в её устройстве под патронажем Запада, интеграции, любой ценой, в цивилизованный мир.
 
Как перспективного журналиста, Павла отправили "по обмену опытом" в Америку.

Паша был поражён увиденным: «Вот это жизнь! По сравнению с Америкой, даже Европа «отдыхает!»», - восхищался он.

По приезду назад, в постылый «медвежий угол», Павел стал появляться на всевозможных  ток-шоу, учил «сиволапых» уму разуму, разъяснял тупоголовым преимущество либерализма, демократии и рыночных отношений. Он стал узнаваем на улице, вхож в лучшие дома, водил знакомство с власть предержащими. Словом жизнь налаживалась.

Вращаясь в кругу понимающих, избранных людей, можно и потерпеть копошащийся под ногами мусор, тем более, что несмотря на доброжелательность, и поощрение в виде гранта на написание книги о крахе России, западные коллеги в свои газеты и журналы приглашать его работать не спешили. Говорили, что ещё не время, что такие люди, как он, нужны на «переднем крае» борьбы за демократию, с трудом прививаемую отсталому, и закостеневшему в своих заблуждениях обществу.

Время не стояло на месте, Павел, преуспевающий, востребованный журналист, обзавёлся семьёй, недвижимостью за границей, солидными счетами в банках, вплотную подошёл к сорокалетнему рубежу, когда уже можно оглянуться назад, и оценить проделанный путь, начать пользоваться преференциями и накопленными дивидендами.

Но тут произошёл какой-то сбой. Сначала пересохшей соломой полыхнула Украина, затем, обрубив концы, под руку России отдрейфовал полуостров Крым, заупрямился мятежный Донбасс. Уже подготовленные к убою «совки» подняли головы, очнулись, словно от морока. По стране прокатилась волна демонстраций в поддержку крымчан. Слово, понятие, «Россия» зазвучало с «большой буквы». Его друзей и знакомых, которые не оценив должным образом обстановку, попробовавших поставить разошедшееся «быдло» на место, объясняя ему неправомочность присоединения Крыма к России, впервые за столько лет освистали в прямом и переносном смысле. На просвещённую прозападную интеллигенцию навесили дурно попахивающий ярлык «либерасты», припомнили им годы  ельциновского «беспредела».
 
Страна, как норовистая лошадь, перестала слушать, казалось, крепко сидевших в седле наездников. Западные кураторы пребывали в растерянности. «Усопший», могилку которого уже заботливо охлопывали лопатами, восстал из уготованного ему гроба, и громогласно заявил, что он жив. Россия дала всему миру понять, что больше не станет бегать за мячиками на мировом политическом корте, и что она сама будет игроком, предъявив, в качестве аргумента, увесистую ракетку возрождённой и обновлённой армии.

Павел был не в меньшем бешенстве, чем его заокеанские друзья: «Как! Всё то, за что он боролся всю свою сознательную жизнь, полетело прахом? Скот, который так долго, уговорами, посулами, а порой и пинками, загоняли в стойло взбрыкнул, показал загонщикам, что при случае может и рога в ход пустить? Это не честно! А как же запланированная спокойная обеспеченная жизнь в Европе? О каком спокойствии может идти речь, когда неуправляемый, неподконтрольный амбициозный сосед может в считанные минуты превратить любое государство в необитаемую выжженную пустыню. Куда бежать из страны, которую он с детства ненавидит всеми фибрами своей души? Бороться? С кем, с поверившими в своё величие «совками»? Некоторые уже доборолись. Пока ещё только под ноги плюют, скоро начнут бить по физиономии. Его и так уже перестали приглашать на телевидение, разве что для публичной порки, печатают в двух-трёх газетах, а в интернете комментарии на его статьи читатели расцвечивают такими эпитетами, что хочется немедленно принять душ».
 
Павел понимал, что в стране пришли в движение какие-то необратимые процессы, что люди больше не верят ему и его единомышленникам, достаточно посмотреть на их отношение к лидерам оппозиции. И ещё он понял, только всеми силами гнал от себя эту мысль, что в этой стране он никому не нужен, как и в той, куда он так стремился, что идея обменять шестую часть света со многомиллионным населением на маленькое буржуазное счастье для избранных, в лучшем случае, не найдёт здесь поддержки. Скоро, таких как он, будут держать, как попугаев в клетке, чтобы при необходимости предъявить мировой общественности наличие свободы слова. Кто это понял, и имел возможность, уже уехали.

Так отвратительно Павел не чувствовал себя никогда в жизни. Он ощущал себя мыслящей частичкой, насильно вживлённой в чуждый ему организм. Он не хотел приживаться, а организм, судя по всему, не чувствовал в нём необходимости. Организм, отторгнув его, вне сомнения, выживет. А он?

Ещё не проявилось в полной мере ощущение, что земля горит, или уходит из под ног, но чувство дискомфорта начинало зашкаливать.

Пашу беспокоило что он, поторопившись, слишком откровенно позиционируя себя, как прозападник либерал, не оставил возможности для манёвра. Более дальновидные журналисты вели себя намного осмотрительнее. На всколыхнувшейся волне патриотизма, они поддержали правительство, осудили «пятую колонну», при этом не обидно критикуя Америку, и Европу.

Совсем недавно с одним из таких «патриотов» Павел обедал в ресторане.

- Ты чего на меня бочку катишь? – прямо спросил он у приятеля.

- Так ты же яркий представитель «белоленточников», ярый «либераст», - ух-мыльнулся тот.

- А ты?

- А я за возрождение России, в едином порыве, так сказать…

- С каких это пор? – Павла раздражал надменный тон приятеля. В этот момент тот напоминал ему удачливого партнёра по покеру, сгребающего со стола фишки, и снисходительно приобщающего его к суровой правде жизни.

- Я понял одну важную вещь, Паша, и не я один. Серьёзные бизнесмены это тоже поняли. Ты стоишь чего-то только тогда, когда за твоей спиной стоит сильное государство. Неважно, нравится оно тебе, или нет. Неужели ты всерьёз полагаешь, что развалив Россию, западные «демократы» позволили бы нашему олигархату «володеть» заводами, газетами, пароходами, и прочим? Если стае волков удаётся завалить волкодава, стоявшего между ними и овцами, они начинают резать всю отару, без оглядки на принадлежность отдельных особей к элитным породам. И мы с тобой, сделав своё дело, как «мавры», могли бы «уходить». Для них мы индейцы-коллаборационисты, продавшие своё племя за дешёвое виски. Этакие чмошники в перьях, нацепившие мундиры секонд-хенд, и возомнившие себя равными своим хозяевам. Максимум, на что мы там можем рассчитывать, если очень постараемся, это место внештатного репортёра в какой-нибудь бульварной газетёнке. Вот ты слышал о штатном албанском корреспонденте в «Таймс», или «Вашингтон пост»? Я тоже не слышал. Если нашим западным друзьям удастся низвести Россию до положения Албании, мы с тобой автоматически станем «албанскими» журналистами, со всеми вытекающими перспективами.
 
Разговор с приятелем оставил у Павла неприятное послевкусие, словно ему дали проглотить не подслащённую пилюлю.
 
«Ну и что теперь делать? Разворачивать оглобли на сто восемьдесят градусов? Слишком топорно, не девяностые годы, не прокатит. Всякого рода «доброхоты» быстренько из интернета цитат из его статей навыдёргивают, не отбрешешься. Дразнить гусей дальше? А где гарантия, что в ближайшее время «гусям» не дадут «добро» на линчевание «отщепенцев» и «предателей»? Полезный опыт имеется», - Павел почувствовал себя загнанным в угол. Лавры «диссидентов-отсидентов» его не прельщали. Бросить всё, и свалить, хозяева не позволят. Гранты надо отрабатывать.

Он поймал себя на мысли, что впервые назвал своих, как он до недавнего времени полагал, партнёров, хозяевами. Это больно ударило его по самолюбию. Услужливое воображение тут же нарисовало портрет индейца, с орлиным пером в длинных волосах, в выцветшем армейском кителе не по росту, с синими прямоугольниками на месте споротых погон, одетом на голое тело. Паша брезгливо поморщился.

«Надо отправлять жену на ПМЖ в облюбованную ранее страну. Благо дети уже пристроены, учатся. Самому придётся здесь «молотить», деваться некуда», - уныло констатировал он.

Настроение было паршивое, домой ехать не хотелось. Он поколесил до вечера по городу. «Напиться с тоски, что ли?», - мелькнула пораженческая мыслишка.

Павел остановил машину возле первого попавшегося ресторана.

Заказав триста граммов коньяку и закусок, он довольно быстро опустошил графинчик, расплатился и пошёл к выходу. Паша не обратил внимания, как вслед за ним поднялись из-за соседнего столика два крепких молодых парня.

Он уже подходил к своей машине, когда его окликнули. Павел обернулся.

- Ну, что су… , хорошо тебе пиндосы платят?

Ответить он не успел. Сильный удар в челюсть сбил его с ног. Последним его ощущением был неприятный хруст в шее, когда он ударился головой о бордюрный камень.