Годы спустя при виде похоронной процессии на бульваре Грасия, когда провожали в последний путь моего учителя, я вспомнил тот год, когда познакомился с Гауди и когда судьба моя изменилась бесповоротно. Той осенью я приехал в Барселону поступать в архитектурный университет. Мои мечты о покорении города архитекторов зависели от стипендии, которой едва хватало, чтобы оплачивать учёбу и снимать комнату в пансионате на улице дель Карме. В отличие от моих сокурсников, которые выглядели по-барски, моей самой приличной одеждой был отцовский чёрный костюм, который был мне на пять размеров шире и на два размера короче, чем надо. В марте 1908 года мой куратор, дон Хауме Москардо, вызвал меня к себе в кабинет, чтобы дать оценку моей успеваемости и, как я подозревал, моему неприглядному облику.
- Да вы, кажется, нищий, Миранда, - вынес он свой вердикт. – Не одежда красит человека, но архитектор – дело другое. Если у вас туго с деньгами, я могу и помочь. Профессора говорят, что вы одарённый юноша. Скажите, вы слышали о Гауди?
«Гауди». От одного упоминания этого имени меня охватывал озноб. Я вырос в мечтах о его невообразимых сводах, неоготических мостовых и футуристическом примитивизме. Именно из-за Гауди я и захотел стать архитектором, и моим самым сокровенным желанием, кроме того, чтоб не умереть от истощения во время учёбы, было постигнуть хотя бы тысячную часть той дьявольской математики, с помощью которой архитектор из Реуса придавал неповторимые черты своим творениям.
- Я большой его почитатель, - выговорил я.
- Этого я и боялся.
В тоне его послышался тот снисходительный оттенок, с которым в то время говорили о Гауди. Со всех сторон неслись нападки на то, что одни называли модернизмом, а другие – просто оскорблением хорошего вкуса. Соткалась целая доктрина из кратких тезисов, и основной смысл её заключался в том, что эти безумные барочные фасады – которые потом сформируют облик города – должны быть преданы публичному уничтожению. Гауди приобретал репутацию сумасшедшего, угрюмого и равнодушного к женщинам, блаженного, презиравшего деньги (это был самый непростительный из его грехов), одержимого одной идеей - строительством фантасмагорического собора, в крипте которого он и проводил большую часть времени, одетый, как бродяга, погружённый в планы, бросающие вызов законам геометрии, и убеждённый, что его единственный клиент - Всевышний.
- Гауди не в своём уме, - продолжал Москардо. – Сейчас он хочет поставить статую Богоматери величиной с колосса Родосского на дом Мила (1), прямо посреди бульвара Грасия. Ну мужик! Хотя, псих он или нет, но, говоря между нами, архитектора, подобного ему, не было и не будет.
- Я считаю так же, - осмелился вставить я.
- Тогда вы понимаете, что не стоит пытаться стать его преемником.
Должно быть, почтенный профессор заметил огорчение в моих глазах.
- Но в лучшем случае вы можете стать его помощником. Один из членов семьи Льимона (2) сообщил мне, что Гауди нужен кто-то со знанием английского, только не спрашивайте, зачем. Но ему нужен переводчик испанского, потому что наш строптивец не хочет говорить ни каком языке, кроме каталанского, особенно когда его знакомят с министрами, инфантами и князьями. Я вызывался найти кандидата. Ду ю спик инглиш , Миранда?
Я сглотнул и взмолился к Макиавелли, святому покровителю быстрой мысли.
- Э литл (3).
- Ну тогда конгратьюлейшнс (4), и да пребудет с вами Господь.
В тот же вечер, бродя по городу после заката, я решил прогуляться по направлению к собору Святого Семейства, в крипте которого у Гауди была мастерская. В те годы район Эшампле казался неприметным с высоты бульвара Сант-Хоан. Вдали миражом виднелись поля, заводы и редкие дома, как одинокие часовые на виду Барселоны обетованной. Понемногу в сумерках вырисовались иглы апсид храма, как кинжалы, нацеленные в алое небо. Сторож поджидал меня у чёрного хода с газовым фонарём. Я последовал за ним мимо портиков и арок к каменной лестнице, что вела в мастерскую Гауди. С бьющимся сердцем я спустился в крипту. Целая стая сказочных существ затаилась в сумраке. В центре студии со свода свисали четыре скелета, исполняя зловещий балет из репертуара анатомического театра. И среди этих зрелищных декораций я увидел невысокого седого человека, у которого были самые яркие голубые глаза, какие мне только встречались, и взгляд ясновидящего, зрящего то, о чём другие не могут даже помыслить. Он отложил тетрадь, в которой делал какие-то наброски, и улыбнулся мне. У него была детская улыбка, полная волшебства и тайны.
- Москардо, наверное, сказал вам, что я "как светоч", и что я никогда не говорю по-испански. Говорить-то я на нём говорю, но исключительно с целью спора. А вот язык, которым не владею, - английский, а в субботу я уплываю в Нью-Йорк. Вы говорите по-английски, молодой человек? – спросил он меня на каталанском.
В тот вечер я чувствовал себя самым счастливым человеком в мире, беседуя с Гауди и деля с ним ужин: горсточку грецких орехов и листьев салата с оливковым маслом.
- Вы представляете, что такое небоскрёб?
За неимением собственного опыта я освежил в памяти тезисы факультетского курса: о Чикагской школе, алюминиевой арматуре и новейшем изобретении, лифте «Отис».
- Глупости, - отрезал Гауди. – Небоскрёб – не что иное, как собор для людей, которые веруют не в Бога, а в деньги.
Так, я узнал, что Гауди получил предложение от какого-то магната построить небоскрёб в самом центре Манхэттена, и что мне отводилась роль переводчика на встрече, которая должна была состояться через девять дней в гостинице «Уолдорф Астория» между Гауди и загадочным богачом. Следующие три дня я провёл, запершись у себя в пансионе, и повторял английскую грамматику, как одержимый. В пятницу на рассвете мы отправились поездом в Кале, а затем должны были пересечь пролив, чтобы в Саутгемптоне подняться на борт «Лузитании». Как только мы оказались на судне, Гауди удалился в каюту, уже томимый тоской по оставленной родине. Он вышел только вечером следующего дня: когда я его увидел, он сидел на носу корабля и наблюдал, как солнце наливается кровью на горизонте, расцвеченном сапфиром и медью. «То, что зовётся архитектурой, рождается и пара и света. Если желаете учиться – учитесь у природы» - произнёс он по-каталански. Это плавание превратилось для меня в блестящий ускоренный курс. Каждый вечер мы прогуливались по палубе и обсуждали наши планы и мечты и просто беседовали о жизни. Не имея другой компании, а также догадываясь о наполнявшем меня религиозном восхищении, Гауди подружился со мной и показал сделанный им чертёж небоскрёба, копьё, исполненное вагнеровского духа, которое, будучи воплощённым, могло стать самым гениальным творением рук человеческих. От идей Гауди захватывало дух, но даже при этом я не мог не замечать, что в голосе его при описании проекта не слышалось ни пыла, ни интереса. Поздним вечером накануне нашего прибытия я осмелился задать ему вопрос, который терзал меня с самого момента отплытия: как это он согласился на проект, который может отнять у него месяцы, даже годы, вдали от родины, а главное, от архитектурного детища, ставшего для него смыслом жизни? "Иногда, чтобы создать божественное произведение, нужна дьявольская рука" - ответил он. Тогда я поделился предположениями, что, если он возведёт посреди Манхэттена эту вавилонскую башню, может, тогда заказчик профинансирует завершение строительства собора Святого Семейства? До сих пор я вспоминаю его слова: "Бог никогда не спешит, но моя жизнь не вечна..."
Мы прибыли в Нью-Йорк под вечер. Зловещий туман полз меж башен Манхэттена, мегаполиса, затерянного под пурпурным грозовым небом, отдающим серой. На набережной Челси нас ожидал чёрный экипаж, который повёз нас по мрачным ущельям улиц в центр острова. Извитые струйки пара там и тут поднимались от мостовой, и целый рой трамваев, экипажей и грохочущих машин бешено мчался по улицам этого города с адскими ульями, нагромождёнными над легендарными особняками. Гауди созерцал это зрелище угрюмым взглядом. Саблевидные лучи кровянистого света пронзали город, вырываясь из-под облаков, когда перед нами вытянулась Пятая Авеню и замаячил силуэт гостиницы "Уолдорф-Астория", мавзолея с мансардами и башнями, из праха которого взмоет через двадцать лет Эмпайр Стейт Билдинг. Директор отеля поприветствовал нас лично и сообщил, что магнат примет нас позднее вечером. Я переводил на ходу, Гауди только кивал. Нас провели в роскошные апартаменты на седьмом этаже, откуда был виден весь город, постепенно тонущий в сумерках. Я дал коридорному щедрые чаевые, и так узнал, что наш клиент жил в сьюте на последнем этаже и никогда не выходил из отеля. Когда я спросил, что это за человек и как он выглядит, коридорный ответил, что никогда его не видел и очень поспешно ушёл. Когда подошло время назначенной встречи, Гауди привстал на цыпочки и бросил на меня тоскливый взгляд. В конце коридора нас ожидал лифтёр, разодетый в алую униформу. Когда мы поднимались, я заметил, что Гауди бледнеет и едва не роняет свою папку с чертежами. Мы оказались в вестибюле, отделанном мрамором, за которым тянулась длинная галерея. Лифтёр закрыл двери за нашими спинами, и свет кабины исчез в недрах здания. И тогда я заметил пламя свечи, что плыло нам навстречу по коридору. Свечу держала стройная фигура в белом. Длинные волосы обрамляли самое бледное лицо из мною виденных, на котором выделялись синие глаза, пронзающие душу. Глаза точно такие же, как у Гауди.
- Welcome to New York (6).
Нашим заказчиком была женщина. Женщина молодая, волнующе прекрасная, настолько, что красота её доставляла почти физические страдания зрителю. Викторианский хронист, наверняка, сравнил бы её с ангелом, но я не нашёл ничего ангельского в её облике. Движения у неё были кошачьи, а улыбка змеиная. Эта дама провела нас в зал, где царил полумрак и горели свечи, то и дело меркнущие в свете грозового сверкания. Мы сели. Один за другим Гауди показывал свои чертежи, в то время как я переводил его объяснения. Прошёл час, а может, вечность, дама пристально посмотрела на меня и, облизнув свои карминовые губы, намекнула мне, что теперь им с Гауди нужно остаться наедине. Я бросил косой взгляд на маэстро. Гауди бесстрастно согласился. Борясь с собою, я повиновался и отошёл в коридор, где уже открывались двери лифтовой кабины. Я на миг задержался и оглянулся, и увидел, как дама наклонилась над Гауди и, взяв его лицо своими руками с бесконечной нежностью, целовала его в губы. И как раз тогда вспышка молнии прорезала темноту, и на миг мне показалось, что это не дама рядом с Гауди, а тёмная, трупная фигура, а у ног её лежит огромный чёрный пёс. Последнее, что я видел перед тем, как захлопнулись двери лифта, были слёзы на лице Гауди, сверкающие, словно отравленный жемчуг. Вернувшись в номер, я растянулся на кровати, испытывая какую-то душевную тошноту, и провалился в глухой сон. Когда первые утренние лучи тронули моё лицо, я вскочил и бросился в номер Гауди. Постель была нетронута, и не было никаких следов присутствия маэстро. Я спустился к стойке регистрации спросить, видел ли кто его. Носильщик ответил мне, что часом раньше видел, как он выбежал и бросился в гущу толпы, идущей вверх по Пятой Авеню, и при этом его чуть не переехал трамвай. Я не мог объяснить, почему, но я точно знал, где его искать. Я прошёл через десять кварталов к собору Святого Патрика, который в столь ранний час был пуст. С порога нефа виднелась фигура маэстро, стоящего на коленях перед алтарём. Я подошёл и присел вблизи. Мне показалось, что лицо его постарело на двадцать лет за одну ночь и приняло то отсутствующее выражение, которое будет характерно для него до конца дней. Я спросил его, кем была эта женщина. Гауди посмотрел на меня растерянно. И тогда я понял, что только я видел даму в белом, и хотя не смел предположить, что же видел сам Гауди, я был уверен, что взгляд у неизвестного был точно такой. В тот же день мы сели на корабль, чтобы отправиться обратно. Мы смотрели, как Нью-Йорк растворяется на горизонте, и тут Гауди вынул свою папку с чертежами и швырнул её за борт. В ужасе я спросил: а как же тогда деньги на завершение строительства собора Святого Семейства? А он произнёс на каталанском: "Богу спешить некуда, а я не могу заплатить ту цену, которой от меня требуют".
Тысячу раз во время морского путешествия я задавал ему вопрос, какова же эта цена и какова была личность клиента, с которым мы встречались. И тысячу раз он молча улыбался мне, отказываясь отвечать. После прибытия в Барселону потребность во мне как в переводчике отпала, но Гауди сказал, чтоб я заглядывал в гости всегда, как только захочу. Я вернулся к учебной рутине, а на факультете меня уже с нетерпением поджидал Москардо со своими расспросами.
- Мы отправились в Манчестер посмотреть на фабрику по изготовлению болтов и клёпок, Но вернулись через три дня, потому что Гауди сказал, что англичане питаются одним варёным воловьим мясом и на дух не переносят Деву Марию.
- Ну мужик...
Какое-то время спустя во время одного из моих визитов в храм я обнаружил на одном из фронтонов изображение, в точности повторяющее облик дамы в белом. Лицо её было вплетено в клубок змей и напоминало ангела с заостренными крыльями, светозарного и жестокого. Мы с Гауди никогда больше не говорили о том, что произошло в Нью-Йорке. Это путешествие навсегда осталось нашей тайной. С годами я стал приличным архитектором и, благодаря рекомендации моего учителя, получил место в мастерской Эктора Гимара (7) в Париже. Именно там, через двадцать лет после той ночи на Манхэттене, я получил известие о смерти Гауди. Я сел на первый же поезд до Барселоны и поспел как раз к тому моменту, когда похоронная процессия несла его тело для захоронения к той самой крипте, где мы с ним познакомились. В тот же день я послал Гимару заявление об уходе. Вечером я отправился к собору Святого Семейства тем же путём, что и в день моей первой встречи с Гауди. Место строительства уже обступал город, а посреди - храм устремлялся к небу, обрызганному звёздами. Я закрыл глаза и на миг увидел его завершённым так и в таком облике, в котором лишь Гауди видел его в своём воображении. И тогда я понял, что посвящу жизнь продолжению дела моего учителя, осознавая, что рано или поздно придётся передать эстафету другим, а они, в свою очередь, сделают то же. Потому что, хотя Богу спешить некуда, но Гауди, где бы он ни был, всё-таки ждёт.
________________________________
1. Дом Мила — жилой дом, построенный в 1906-1910 годах в Барселоне архитектором Антонио Гауди для семьи Мила, одна из достопримечательностей каталонской столицы.
2. Вероятно, речь идёт о родственниках Жузепа Льимоны и Бругеры, каталонского скульптора (1864 - 1934). (прим. пер.)
3. Вы говорите по-английски? (искаж. англ.)
4. Немного (искаж. англ.)
5. Мои поздравления (искаж. англ.)
6. Добро пожаловать в Нью-Йорк. (англ.)
7. Эктор Гимар (1867-1942) — французский архитектор и дизайнер, представитель стиля модерн; создатель знаменитых входных павильонов парижского метро