Грех хвастовства

Олан Дуг
«Сам себя не похвалишь – никто тебя не похвалит».

Эту присказку я взял на вооружение в юности, когда пытался оправдать свое чрезмерное хвастовство.  Грешен я был в этом деле, да и сейчас, нет-нет да прорывается. Разойдусь, бывало, как тетерев, только сам себя и слышу. Подходи и бери голыми руками, что часто и делали.

Учит жизнь, учит, а я в этом вопросе туповатым оказался. Другим пару раз было достаточно обжечься, чтобы потом всю жизнь на воду дуть, а меня только зацепи – оглянуться не успел, как уже сам себе дифирамбы пою.

С годами только хитрее стал. Хвалю себя не в открытую, напрямую, а косвенно, как бы подводя собеседника своим рассказом к самостоятельному выводу, какой я мудрый да толковый.

Ну, никакой пользы, окромя вреда от этого нет, а не могу себе любимому отказать в этом удовольствии. Одно спасение – обернуть все в шутку, да первым и посмеяться над собой. Но не всегда это удается.

Хвастаться можно или своим умом, или собой, таким ладным и красивым. Без этого ну никак не обойтись. Главное в меру. Чуть переборщил и эффект обратный.
Одним из ярких воспоминаний о моей службе на флоте является как раз такой случай.

Второй год службы. Я уже втянулся, освоился, но до дембеля ещё, ой как далеко, даже и не думаешь, что когда-то такое произойдет.
Служил я на сухогрузе, ходили под флагом гидрографии, но трюмы были напичканы радиоэлектронным оборудованием. Мы испытывали новейшее гидроакустическое оборудование. А я был командиром отделения тех самых гидроакустиков. (Во! Понесло!)

Рассказ не об этом. Главное, корабль был секретным, и мы несли постоянное дежурство у трапа, вооружившись автоматом. (На других кораблях вахтенный у трапа был вооружен только повязкой на рукаве).
На судне случаются поломки. В таком случае корабль пригоняют на судоремонтный завод, в особых случаях ставят в док. У нас случай был простой (какая-то поломка двигателя), и мы просто пришвартовались кормой к заводскому причалу.

Швартовка кормой происходит так: корабль разворачивается кормой к причалу и медленно сдает назад. Метров за триста от причала освобождают якорь, и он падает на дно. Потом якорную цепь постепенно травят, чтобы она свободно лежала на дне и не мешала кораблю подходить к причалу.
Когда до причала остается метров тридцать, на берег бросают линь. Это длинный прочный шнур, один конец которого привязан к причальному канату, а на другой привязан груз в виде мешочка с песком, оплетенного для прочности  таким же шнуром.

Акустики на корабле, почти пассажиры. На переходах и в порту им делать абсолютно нечего, поэтому мы выполняли все вспомогательные работы.
На баке (носовая часть корабля) орудовал со своими боцмонятами у брашпиля боцман. А на юте (кормовая часть корабля) я со своими акустиками.

Ответственный момент – метания линя обычно привлекал внимание всех присутствующих и на берегу и на соседних кораблях. Очень часто эта процедура превращалась в увлекательный спектакль с недобрасыванием до берега, а иногда и перебрасыванием (однажды даже выбили стекло в рубке дежурного по причалу). Шиком было уложить линь к ногам принимающих.

Этим отличался мой годок (одного призыва) подчиненный и товарищ Муня. Вообще то его звали Вася, был он украинец (до мозга костей), по моему из Винницы, яростным футбольным болельщиком Киевского Динамо, а его кумиром был Мунтян, игрок киевского Динамо, за что он и получил свое прозвище (по нынешнему - позывной).

Именно от него ещё в 1970 году я услышал анекдот:
«Пассажирский автобус останавливает бородатый мужик с автоматом, заходит в салон и громко спрашивает:
- Котора годына?
Подскакивает негр и бойко отвечает:
-Одыннадцать годын, пятнадцать хвылын!
Старик ласково говорит ему:
- Сидай, сынку, сидай. Я и так бачу, шо ты не москаль…»

Муня отличался хорошей силой броска и точным глазомером. Линь ложил прям под самые ноги принимающих, двух дежурных матросов на пирсе. Те вытаскивали за линя причальный нейлоновый с руку толщиной канат и набрасывали его на причальный кнехт  (огромная металлическая тумба).

Мы набрасывали несколько витков этого каната на ютовый брашпиль (вертикальная лебёдка) и уже при его помощи подтягивали корабль вплотную к причалу.
С корабля подавали ещё два причальных каната и их закрепляли на пирсе, после чего боцман выбирал баковым брашпилем слабину якорной цепи и корабль оказывался надежно закреплен в трех точках – якорь и два причальных каната. С юта на берег опускали трап и, как правило, капитан первым ступал на берег и шел в рубку дежурного с докладом о состоянии  дел, а очередной вахтенный надевал на левую руку синею с белой полосой повязку, на правое плечо вешал автомат Калашникова и становился на ют у трапа.
Этот пост ни секунду не пустовал, пока корабль стоял у берега.

Итак, мы стояли кормой к причалу в судоремонтном заводе. Внизу на пирсе по утрам собирались рабочие бригады, которых потом по разнарядке на маленьких заводских катерах развозили по кораблям, на которых проводился мелкий ремонт прям на рейде  в бухте.
Там же собирались и бригады малярш, обычно, молодых девчонок, которые красили после ремонта корабли.

А теперь нарисуйте себе картину.
У причала стоит непонятный корабль, вроде бы обычный сухогруз, но строго охраняется. На юте одинокая фигура вахтенного с автоматом. Начальство предупредило, что бы не лезли с расспросами, а то особисты потом затаскают.

А теперь  с другой точки зрения.
Я с автоматом, в парадной форме (ведь девчата смотрят). Ребята заняты своими ежедневными делами, а я одиноко торчу на юте с надоевшим до чертиков автоматом.

Естественно я приготовил себя к смотринам.
Темно-синяя форменка выглажена, форменный воротник (гюйс) окантованный тремя белыми полосками сияет небесной голубизной, грудь украшают яркие полоски новой тельняшки, о наглаженные стрелки черных суконных брюк можно порезаться, начищенная бляха флотского ремня сверкает золотом, а легкий ветер нежно треплет тисненные золотом ленточки залихватской бескозырки.

Разговаривать нельзя, можно схлопотать, как минимум неделю без берега. Но показать то себя во всей красе можно? Вот они девчата в каких-то десяти  метрах от тебя.

Перевесив автомат на грудь, начинаю важно, как гамбургский петух, расхаживать по палубе. Под ногами путаются, натянутые до звона, причальные канаты. Машинально ставлю ногу на один, потом становлюсь на него  второй, и начинаю балансировать на канате.

Канат толст и сильно натянут. Сохранять на нем равновесие не составляет труда, и я даже делаю несколько шагов  по нему. Краем глаза вижу, что привлек всеобщее внимание. Девичий говорок внизу стих, и они явно любуются мной. Душа моя воспарила…

Беда пришла оттуда, откуда я совсем её не ожидал.
Флотские ботинки кованы медными заклепками. Мои ботинки, хоть и до блеска начищенные, были не новы, и заклепки расшатались в подошвах.

Одна заклепка запуталась в волокнах каната, а порвать нейлон ой как непросто. При очередном шаге одна моя нога оказалась прочно прикреплена к канату. Я сделал несколько попыток освободить ногу, потерял равновесие, соскочил с каната и, прыгая на свободной ноге, восстановил равновесие.

В принципе, ничего особенного. Две точки опоры. Равновесие восстановить легко. Потом перенести вес тела с запутавшейся ноги и не спеша освободить её.

Но на мою беду заклепка освободилась сама. И опять внезапно для меня. Но я уже стоял  прочно на другой ноге, и, чтобы восстановить равновесие, было достаточно сделать несколько шагов назад.

Я отступил на  шаг, второй, почти восстановил равновесие, но третий шаг мне не дал  сделать люк находящегося под ютом румпельного отделения, который сантиметров на пятьдесят возвышался над палубой.

Он подсек меня лучше всякой мастерской подножки, и я совершил самый большой позор моей жизни – в полной парадной форме,  с оружием в руках плюхнулся задом на люк, не удержался на нем, упал через него спиной на палубу, высоко задрав ноги, перевернулся через голову и растянулся во весь рост, разбросав по сторонам и автомат, и бескозырку.

Когда я, собрав растерянную амуницию, и разбитое в дребезги чувство собственного достоинства, вновь занял свой пост, все девчата катались по пирсу от смеха …