Моя муза –
весьма просвещенная милая дама,
к тому же любительница нежно-страстных изысканных стихов.
И каждый вечер ко мне пристает упрямо,
чтобы я прочитал ей что-нибудь про любовь.
Я Фебовой короной не слишком увенчанный,
но с красотками иногда бываю весьма галантен и услужлив.
Пойди, узнай, что нужно избалованной женщине,
а ей ведь обязательно что-то нужно.
Звезды осоловели. Не важно, что уже слишком поздно.
Из меня сплошная графомания так и прет наружу.
Ну что же?
Читать, так читать.
Встал в байроновскую позу –
и давай наяривать за милую душу!
Я не лазаю по чужим карманам ни за мелочью, ни за звонким слогом.
Так могу кудряво завернуть, что и Пушкина хватит зависть...
Она послушала, кивая головкой, и говорит:
– Ну и что тут такого?
Складно, конечно,
но... не возбуждает!
Я ужом извивался,
я плевался взбитой морской и пожарной пеной,
но она сидела хмурая,
как на литературном заседании товарищ Жданов...
– Все это умно, тонко, замечательно и т. д. и т. п.,
но –
не возбуждает.
Я Пегасом пред нею скакал, я руками-крыльями по бокам себя хлопал,
я хлестал мои загнанные чувства ямщицкими вожжами!
Я крыл трех, четырех, пяти и даже шестистопным...
Заладила свое:
– Не воз-буж-дает.
Разошелся не на шутку, все, что ни попадя, крушил, языком шерстя,
чтобы свой подвиг совершить лирический и гражданский...
Вижу, поскучнела лицом.
– Фи, сплошная галиматья!
И к тому же...
А сама строит мне глазки.
Помню, я орал, помню, дымился, как извергающийся Везувий,
надувая пузыри парусиновых обессилевших щек.
Потом кинулся на нее, словно зверь обезумев,
стал срывать платье и что-то там еще.
А утром проснулся. В глаза бил горячий солнечный свет.
Рядом муза лежала, улыбаясь восхищенно и несмело.
– Вот теперь я вижу,
что ты
хаа-рроо-ший
поэт.
Это совсем другое дело.
2010