ПОТЕРЯ ШЛЮПКИ
Перед утром высадились. Место попалось не очень удачное — маленький залив с пологим берегом, зажатым между двумя грядами скал.
Вся компания немедленно разделилась. В шлюпке остались только Мансвельд и Эва. Эрна отлучилась, чтобы поискать на скалах птичьи гнёзда. Пистолет, несмотря на её настойчивые требования, Фогель ей не вернул, но тайком от неё оставил Мансвельду.
Взяв у девушек котелок, помощник Хёгвальда и Ушедший в бездну отправились за водой. К рассвету ветер окончательно разогнал облака, и с самого утра было жарко. Спутники брели молча, не испытывая ни малейшего желания общаться. Прихрамывая, Ушедший в бездну опирался на палку, подобранную на берегу, и украдкой следил за юношей. В последние двое суток Фогель, и без того тощий, похудел ещё сильнее и выглядел плохо. Его шатало от слабости. Он часто приостанавливался, чтобы передохнуть, и стоял, закрыв глаза.
Было самое начало прилива. Над сырой полосой берега, которая через несколько часов должна была скрыться под водой, ветер качал прозрачные столбы пара. Палка Ушедшего в бездну глубоко входила в поскрипывающий песок. Слева и впереди сплошной стеной вздымались тёмные, покрытые лишайниками скалы. Справа монотонно шумело море.
Фогель отстал. Его спутник не сразу заметил это. Когда, давно не слыша шагов юноши, Ушедший в бездну, наконец, заставил себя оглянуться, он увидел, что тот сидит на берегу, упираясь руками в песок и низко склонив голову. Оклик молодой человек оставил без ответа и, медленно вытянув руки, лёг ничком на тёплые от солнца камни. Чертыхаясь, Ушедший в бездну вернулся к нему и потрогал его палкой. Тот не шевелился. Набрав морской воды в котелок, бродяга окатил Фогеля и перевернул его на спину.
— Уходи, — безжизненным голосом произнёс юноша. — Я не могу идти дальше.
— Можешь, — хладнокровно возразил Ушедший в бездну. — Хотелось бы знать, как долго ты намерен прохлаждаться. Я на привал не рассчитывал.
— Я давно ничего не ел, — мрачно проговорил Фогель. — У меня перед глазами сплошная чернота.
— Чёрт бы тебя побрал, упрямый мальчишка! Почему же ты отказался поесть, когда Эрна тебе предлагала?!
— Потому что я обязан умереть.
Ушедший в бездну сел, положил палку рядом с собой и пристально взглянул в бледное, покрытое испариной лицо юноши. В глазах Фогеля стояла тоска.
— Жизнь — единственное, что сейчас имеется у нас с тобой, — сказал его спутник. — Неужели ты родился на свет для того, чтобы прикончить себя из краденого пистолета или уморить голодом на проклятом берегу какого-то забытого Богом острова?
— Вот уж точно — забытого Богом! — пробормотал Фогель. — Сандфлес это не остров. Это ад для таких как мы.
Ушедший в бездну улыбнулся, вдохнув пьянящий морской ветер. Бирюзовые волны шли к берегу и разбивались в снежную пену. Песок сиял ослепительной белизной в лучах невидимого солнца, пронизывающих неизменный золотистый туман, в котором тонула морская даль...
— Я слышал от Хёгвальда об этом самом Сандфлесе, — продолжал Фогель. — Мне было лет одиннадцать, но ту ночь я уж точно никогда не забуду. Нашего «Седого странника» пустили ко дну датчане. Из всей команды спаслись только мы двое. Хёгвальд был ранен, я видел, что он умирает, и не знал, каким богам молиться, чтобы он выжил. И вот к утру ему полегчало, кровотечение остановилось. Он начал рассказывать мне какой-то вздор про колдовской праздник на острове и волшебное исцеляющее вино, которое пил там. Я думал, что он бредит или ему всё это приснилось. Но он сказал, что вскоре нас подберёт шведское судно, и верно, едва рассвело, мы увидели торговую шняву под шведским флагом, идущую на всех парусах в нашу сторону. Потом, в Стокгольме, Сандфлес был нашим общим наваждением. Хёгвальд говорил, что не может вырваться оттуда. Ему чудилось, что его душа бродит там по пустынному берегу. Я бы решил, что он спятил, но мне самому снился тот берег. Надо было рассказать обо всём пастору, да покаяться в грехах, может, мы бы и не попали сюда. Но Хёгвальд-то вырвался, ушёл, и остров не смог его удержать, а я остался...
Голос Фогеля звучал так тихо, что отдельные фразы было трудно расслышать. Ушедший в бездну не прислушивался. Он ждал, когда исчезнет невидимый мост, протянувшийся в чужое прошлое, и тень Хёгвальда возвратится в сумрачное царство мёртвых. Дрейфующие земли отвергли старого пирата, но не хотели отпускать его молодого воспитанника, злополучную команду шведского корабля и четверых голландцев, прибывших на шхуне Годсхалка. Почему? Ушедший в бездну не знал. Он старался не думать о Янсене, чувствуя себя предателем. Сбивчивый рассказ Фогеля о чём-то напоминал ему… О чём-то давным-давно забытом…
Фогель умолк. Покручивая на пальце слегка великоватое кольцо, бродяга рассеянно следил за игрой лучей в сапфировой глубине. Пауза затянулась.
— Надо бы идти дальше, — проговорил он наконец, но не получил ответа.
Несчастный воспитанник Хёгвальда спал, растянувшись на песке. Волны прилива уже касались обутых в узкие сапоги ног юноши. Ушедший в бездну подхватил его под мышки и перетащил выше, к утёсу, куда не доставало море. Фогель тихо простонал, но не очнулся.
Продолжать поиски родника не было возможности. Стремительно наступающий прилив покрыл берег впереди до самых скал. Ушедший в бездну не стал будить спутника, решив в одиночку вернуться к шлюпке. Но он не учёл, что если дорога вперёд исчезла под водой, то и путь назад может быть отрезан. За первым же поворотом ему открылась величественная, но малоприятная для него картина: высокие фонтаны разбивающихся о скалы волн. Сняв сапоги, он попытался пройти вброд, однако вскоре убедился в том, что глубина возле берега больше, чем он надеялся. Пришлось повернуть обратно.
От солнца песок так раскалился, что ступать по нему босыми ногами было трудно. Разбросав верхний обжигающий слой песка, бродяга лёг в углубление, как в тёплую постель. В ожидании отлива он выспался всласть и отогрелся за все предыдущие ночи, проведённые под открытым небом.
Разбудил его Фогель.
— Пожалуй, за водой идти поздно, — неуверенно сказал юноша. — Не пора ли нам возвращаться?
Обратный путь был невыносимо долог. В некоторых местах приходилось брести по колено в воде или пробираться по скользким выступам скал.
— По-моему, мы тут не проходили, — заметил Фогель, когда спутники остановились передохнуть.
Ушедший в бездну промолчал. Ему тоже так казалось. Но как они миновали шлюпку, лежавшую прямо на берегу?
Пройдя ещё немного, они окончательно убедились в том, что оставили позади бухту, где высадились на рассвете. Солнце уже клонилось к закату. Надо было возвращаться, но обоих не держали ноги.
— Может, заночуем здесь, — предложил Ян, — а утром поднимемся на скалы и осмотрим берег сверху?
— Лучше сделать это сейчас, — сказал Ушедший в бездну. — До того как стемнеет, мы успеем взобраться туда, там и заночуем, если окажется, что шлюпка слишком далеко.
По крутой осыпающейся тропинке они вскарабкались на прибрежный утёс. Гребень его был покрыт густыми высокими травами, таинственно шелестящими на ветру. Вокруг зеленели склоны соседних холмов, без единого деревца: только редкие колючие кусты шиповника торчали среди колышущейся травы.
Тропинка шла по самому краю обрыва над песчаным берегом незнакомой бухты. Море, огромное, величественное, широко развернулось перед путниками. Небо над ним выцвело и ярко горело на западе. Солнце садилось в золотую дымку.
Ян Фогель со страхом глянул вниз и, покачнувшись, рухнул на колени. Беспомощно хватаясь за хрупкую траву, он начал соскальзывать в обрыв. Ушедший в бездну бросился на землю и успел схватить юношу за руку. Бледный как полотно Фогель вполз на тропинку и распластался на земле.
— Я дальше не пойду, — глухо проговорил он. — Шлюпки нет. Нас никто не ждёт.
Ушедший в бездну выругался, понимая, что Фогель прав. В густой траве на вершине утёса, коченея от холода, они дождались утра и, едва рассвело, спустились на берег. Они нашли бухту, где накануне расстались со своими спутниками, но шлюпки там не было и прилив стёр все следы на песке.
Фогель молча плёлся заУшедшим в бездну, проклиная его и себя.
Они поднялись на прибрежные скалы и двинулись по тропинке прочь от моря с единственной надеждой добраться до какого-нибудь источника воды.
***
Мансвельд и Эва находились в шлюпке, поджидая своих спутников, когда шестеро мужчин, вооружённых мушкетами и тесаками, спустились на берег. Эва первая заметила их и в испуге схватила художника за руку.
— Люди! Ты не скажешь им, кто я такая? Я умру со стыда!
— Говорить с ними будешь ты сама, — отозвался Мансвельд, лихорадочно соображая, что делать. В запасе у него имелся всего один заряд, использовать который он мог лишь для того, чтобы предупредить об опасности друзей, если те были близко.
— Ой, Виллем, — прошептала Эва, — это рыбаки из Исвальда. Я там часто бываю, и они меня сразу узнают!
— Так беги и прячься!
— А ты? Я тебя не оставлю!
— Они не знают меня и ничего мне не сделают. Иди!
Эва послушалась и, прячась за валунами, стала пробираться к пещере, которую приметила раньше. В основании прибрежной скалы морские волны выбили низкий глубокий грот.
Мансвельд прикрыл лицо краем плаща. Люди были уже совсем близко. Он слышал, как они переговаривались. Конечно, они заметили шлюпку и лежащего в ней человека и, вероятно, гадали, жив он или мёртв. Затаив дыхание, он старался не шелохнуться.
Рядом захрустел песок. Кто-то остановился над Мансвельдом и, наклонившись, тронул его за плечо. Это причинило боль, но раненый сдержал стон.
— Мертвец, — проговорил человек, выпрямившись.
— Как бы ни так! — раздался в ответ злобный старческий голос. — Он дышит.
— Верно, — согласился ещё один из подошедших. — Крепко же его отделали!
Грубые пальцы коснулись повязок. Мансвельд стиснул зубы и напрягся от боли.
— Это швед, — сказал старик, — уж вы мне поверьте. Он даже дышит не по-нашему.
Прочие захохотали.
— Напрасно ржёте! — взвился зловредный скарикашка (Мансвельд от души пожелал ему рассыпаться вонючей трухой). — Говорю вам, он из людей Хёгвальда. Надо его добить и забросать камнями, а шлюпку пусть возьмёт себе Улаф, раз он первый заметил её.
Предложение было встречено неодобрительно.
— Что же, если это швед, так непременно надо прикончить его? — недовольно произнёс голос настолько молодой и звонкий, что его можно было принять за женский.
— А ты, Свен, помалкивай! — визгливо выкрикнул старик. — Рано тебе встревать в разговоры мужчин.
— Парень прав, — вмешался кто-то, до сих пор молчавший. — Грех убивать раненого. И откуда тебе знать, что это швед?
— Я-то никогда не ошибаюсь! — прокаркал старик под ропот и насмешки товарищей. — У меня нюх на чужих.
— А если твой нюх тебя подвёл? — усмехнулся мужчина, вступившийся за юношу. — Мы со Свеном возьмём этого бедолагу. Мы уже взяли к себе голландского паренька из тех четверых, которых Годсхалк подобрал в море, но ещё один работник нам не помешает, а швед он или нет, неизвестно, да и какая разница?
— Ладно, — не унимался старик, — пусть он не швед, так что же, ты оставишь шлюпку себе?
— Нет, подарю тебе, старый пёс, — насмешливо отозвался человек, в чьих руках предстояло оказаться Виллему Мансвельду.
Раненый устал прислушиваться. Речь этих людей он понимал с трудом, но одно было ясно — они решили взять его с собой.
Окончив спор, рыбаки столкнули шлюпку в воду. Чуть разомкнув веки, Мансвельд увидел, что сели в лодку только двое — крупный рыжебородый мужчина и худощавый паренёк. Прочие остались на берегу.
Путешествие длилось сравнительно недолго. Вскоре гребцы повернули в устье небольшой, но глубокой реки и направили шлюпку вверх по течению. Вокруг шумел лес. Кроны деревьев нависали над водой огромным шатром. Сквозь ажурную вязь листвы проглядывало блёклое небо.
У правого берега показалась деревянная пристань. Причалив к ней, мужчина оставил паренька с раненым и куда-то ушёл. Незаметно наблюдая за своим сторожем, Мансвельд слушал, как шумит река. Его донимала жажда, но дотянуться до воды он не мог, а просить помощи не хотел. Его похитители предполагали, что он чужестранец, но пока не были в этом уверены.
Старший вернулся с Йостом, который тащил на спине большой свёрток. Увидев своего недавнего пленника, Мансвельд наконец-то по-настоящему испугался. Йост с криком шарахнулся от шлюпки.
— Однорукий! Зачем вы его взяли?!
— Что-то твой приятель не радуется встрече с тобой, — сказал рыжебородый по-голландски. Мансвельд смотрел на него и не мог вымолвить ни слова. Этого человека он видел на шхуне и теперь узнал.
— Зачем вы взяли однорукого? — в отчаянии твердил Йост. — Он и его приятели — настоящие разбойники. Они захватили мою лодку и заставили меня выйти с ними в море, а когда вы нас подобрали, они сговорились меня убить, поэтому я и сбежал.
Рыжебородый хмурился, слушая эти жалобы.
— Что скажешь? — спросил он. — Может, парень врёт?
— Буду признателен, если вы оставите меня здесь и пойдёте своей дорогой, — хладнокровно ответил раненый. — Я не просил помощи.
— Если мы тебя оставим, ты подохнешь или тебя растерзают бродячие собаки, — сказал рыжебородый. — Ты меня не запомнил — не до того тебе было, а ведь я вас четверых поднимал на борт.
Мансвельд выругался.
— Напрасно сердишься, — невозмутимо произнёс моряк. — Хочешь знать, почему я тебя не выдал? Я бы ничего не выиграл, если бы тебя убили, а теперь мы со Свеном получим твою шлюпку и, даст Бог, ещё хорошие деньги, когда снимем с тебя шкуру, верно, сын? — рыжебородый похлопал по спине улыбающегося паренька.
— Вы снимете с меня шкуру? — удивился Мансвельд. — И как это будет выглядеть на деле?
— Увидишь. Чего зря болтать? Сначала её надо починить. Думаю, пары недель хватит.
Свёрток, который принёс Йост, оказался старым лодочным парусом, обвязанным верёвками. Парус растянули, привязали к двум вёслам, соорудив носилки, на которые уложили раненого, и начался мучительный переход. Моряк шагал впереди, держа лопасти вёсел на плечах. Юнцы плелись сзади, с трудом удерживая каждый своё весло за рукоять.
Шли по тропинке, петляющей среди высокой травы и колючего кустарника. Густые кроны деревьев заслоняли небо. Подъёмы, спуски, хлещущие ветки и тучи вьющихся вокруг насекомых сводили Мансвельда с ума. Ему казалось, что он лежит на дне бешено вращающегося котла, наполненного гвоздями и каменными обломками.
Внезапно лес расступился, и на грани беспамятства раненый увидел маленький домик с высокой крышей, окружённый густым садом.
***
— Ну, мать, не нам с тобой жаловаться на невезение, — сказал моряк жене, когда, уложив раненого в боковой комнатушке, они вышли в просторную кухню. — Теперь у нас будут и сахар, и соль, и мука. За этого искалеченного голландца мы получим приличное вознаграждение. Даст Бог, сумеем купить лодку, а нет, так сгодится и шведская шлюпка. Свен и наш работник будут ходить со мной на лов.
— Всё это мечты, — с досадой отвечала женщина, моя в тазу испачканные кровью руки (ей пришлось сделать Мансвельду перевязку). — Терпеть в доме чужих за вознаграждение — ещё куда ни шло, но неизвестно, получим ли мы что-нибудь за этого пирата. Господин Фридаль не очень-то щедр.
— Послушай, мать, если мы хотим, чтобы Фридаль заплатил нам, мы должны выдать ему голландца живым. Так что заботься о нашем госте и не отказывай ему ни в еде, ни в питье. Новая лодка и погреб, набитый припасами, стоят того.
— И всё-таки это расточительство, — вздохнула женщина и вытерла руки о передник.
Вечером она принесла Мансвельду кусок хлеба и кружку воды. Раненый с жадностью выпил воду, но к хлебу не притронулся. Женщина рассердилась.
— Как угодно, — сказала она, — но ничего другого ты не получишь. Неужели я должна кормить висельника тем, что едят мои дети?!
Мансвельд окинул её равнодушным взглядом и отвернулся. Пожалела ли его хозяйка, или мечты мужа завладели и её воображением, но она сходила на кухню и принесла тарелку очищенных от кожуры яблок. Эта пища не вызвала у раненого отвращения. Он покорно принялся за яблоки. Ему хотелось, чтобы женщина поскорее ушла.
Оставшись один, он задумался. Великодушие хозяев вызывало у него сомнение. Разумеется, они приютили его не из сострадания. Он надеялся, что Эва знает, где находится их дом, и появится ночью вместе с Ушедшим в бездну.
***
Действительно, Эва слышала всю беседу рыбаков и видела, как отчалила шлюпка и как оставшиеся на берегу люди двинулись в сторону шведского лагеря. Это был отряд, созданный местными жителями для защиты от пиратов.
Наблюдая за удаляющимися рыбаками, Эва думала, что предпринять. Она знала, почему те двое взяли с собой Мансвельда. Владелец побережья Эсберн Фридаль назначил щедрое вознаграждение за каждого иностранца, захваченного на его земле. Смерть не угрожала однорукому художнику. Хозяин платил только за живых пленников. Они служили на его кораблях, как Годсхалк, или работали в замке, никогда не выходя за его пределы. Эти люди были рабами. Ходили слухи, что в подземной темнице их уродовали, чтобы у них не возникало желания бежать. Тем же, кто по разным причинам были вынуждены общаться с внешним миром, ставили на лоб клеймо и рубили два пальца на левой руке.
Эве не доводилось видеть Годсхалка. Возможно, что на левой руке у него в самом деле не доставало двух пальцев. Он жил на шхуне и редко сходил на берег…
За спиной девушки со скалы, призрачно шелестя, осыпались камешки, сбиваемые порывами ветра или взмахами птичьих крыльев. Её слух уже свыкся с этими звуками и не сразу уловил другой, тревожный шорох. Внезапно она услышала совсем рядом хруст песка. Грубые руки схватили её сзади в охапку. Она вскрикнула.
— Попалась, дрянь! — прохрипел над её ухом старческий голос. — Ах ты шлюха!
Это был её отец. Когда он успел отделиться от отряда и тайком вернуться, чтобы поймать беглую дочь? Эва вырывалась, зовя на помощь своих спутников. Отец выкручивал ей руки, осыпая её бранью.
От хороших родителей не убегают, куда глаза глядят. Отец Эвы был лютым зверем. Жену он свёл в могилу побоями и бесконечными придирками. Со всеми соседями перессорился. Пил зверски и редко бывал трезв. Если же случалось, что он возвращался домой, лишь слегка промочив горло, Эву ждал не самый приятный вечерок. Отец проклинал её, считая, что она глупа и некрасива, как её покойная мать, и бывало, выгонял дочь на улицу до утра, грозясь убить, если узнает, что девушка ночевала у соседей. При всём том он пёкся о её целомудрии и если замечал, что кто-нибудь из парней слишком часто прогуливается возле его дома, немедленно приструнивал нахала самым грубым образом. Разумеется, доставалось и Эве.
Пастор и деревенский староста не раз пытались усовестить всем опостылевшего человека, но безуспешно. Он был неисправим. Эва дружила с дочерью старосты Эрной и уходила ночевать к подруге, когда отец являлся домой в особенно плохом расположении духа.
Мать Эрны умерла при родах. Девочку выкормила соседка. В отличие от Эвы, дочь старосты была любимицей своего отца. Он гордился её красотой и умом, хотя многие в деревне считали, что высокомерие, самоуверенность и злой нрав обесценили дары, щедро отпущенные ей природой.
С детских лет Эрна была своевольна, драчлива и непоседлива. Ей нравились мальчишеские компании, в которых она частенько верховодила. Став старше, она начала беззастенчиво вмешиваться в дела взрослых. Те, кто пытались поставить её на место, становились всеобщим посмешищем, так как девчонка была остра на язык, злопамятна и невероятно изобретательна во всём, что касалось мести. Она никого не уважала. Даже пастор не избежал её насмешек.
Мысль уйти из дому, чтобы посмотреть мир, принадлежала Эрне. Дочери старосты ничего не стоило убедить простодушную Эву отправиться вместе с ней в далёкое путешествие. С Годсхалком Эрна договорилась, когда он был до того пьян, что мог пообещать ей всё что угодно.
— Дрянь, потаскуха! Я тебе покажу, как ублажать всяких проходимцев! — с налитыми кровью глазами вопил отец Эвы, тряся испуганную дочь за плечи. — Я из тебя дух вышибу, шлюха! Как ты посмела уйти из дому?! Как ты посмела унести материно ожерелье, да ещё и продать его за бесценок?! Глупая дрянь! Ты знаешь, кому досталось это ожерелье? Мельничихе из Исвальда! Она мне и рассказала, как оно попало к ней. А ты, гусыня, думала, что я тебя не найду? Плохо же ты знаешь родного отца!
— Отпусти её! — раздался сзади гневный голос Эрны, и бесстрашная девица обеими руками вцепилась в редкие седые волосы отца Эвы. Взвыв от боли, он выпустил дочь. Эрна схватила подругу за руку:
— Бежим!
Девушки бросились прочь по берегу и скрылись за валунами раньше, чем старый пьяница опомнился, поднял увесистый камень и ринулся в погоню, намереваясь убить опозорившую его дочь. Он бежал вдоль кромки прибоя, затем по тропинке до самого леса, но так и не догнал беглянок. Устав и запыхавшись на крутом подъёме, он с яростным воплем метнул камень им вслед.
Не замечая, что старик отстал, девушки ещё долго продирались сквозь кустарник. Исцарапанные, окровавленные, они выбрались на поляну и упали в траву. Эва тихо скулила, утирая слёзы. Эрна хмуро глядела на выцветшее предзакатное небо, виднеющееся между кронами.
— Хватит ныть! — вдруг раздражённо крикнула она, вырвав с корнями пучок травы и швырнув в подругу. — Надо идти за Мансвельдом и выручать его. Вставай!
— Но как же хромоножка и Фогель? — всхлипнула Эва. — Где они будут нас искать?
— Найдут, если захотят. Уйти далеко от берега они не решатся. А сказать по правде, от них нет никакого толку. Они только задержат нас.
Эва вздохнула. Она привыкла во всём слушаться подругу, но сейчас чувствовала, что та не права.
***
В сумерках Ушедший в бездну и Фогель набрели на заброшенный дом с тесным двориком, где располагались пустующие помещения для живности и сарай, занятый всяким хламом. К дому прилегал заросший сорняками огород, вокруг которого буйно разрослись кусты шиповника. Во дворе не оказалось колодца. Вероятно, где-то поблизости протекал ручей, но поиски воды пришлось отложить до утра.
Найденным в сарае ржавым топором Ушедший в бездну сбил замок на входной двери. В доме пахло сыростью, мышами и гниющим деревом. Как видно, хозяева давно покинули своё жилище.
В единственной комнате, которая служила одновременно и кухней, находился очаг, длинный стол и две грубо сколоченные лавки. У окна, затянутого полусгнившей материей, примостилась перевёрнутая вверх дном пустая бочка. Приставная деревянная лестница вела из комнаты на чердак.
Заперев дверь изнутри на засов, путники поднялись наверх. Там стояла широкая низкая кровать с остатками травяного матраса. В вечернем свете, проникавшем сквозь узкое оконце, она чернела, как могильная плита.
— Вы мечтали о чём-то ином? — с улыбкой идущего на казнь осведомился Фогель, присев на край мрачного ложа. — Вы смотрите на меня так, будто не подозреваете, что мы с вами явились в склеп и сами заперли за собой дверь! Через год-другой судьба, возможно, занесёт сюда каких-нибудь бродяг вроде нас, и они увидят на этих гнилых досках наши скелеты и ворох полуистлевшей одежды. Какого дьявола вы молчите? Ликуйте, радуйтесь! Не каждому выпадает удача самостоятельно занять место в гробу!
Фогель с бессильным вздохом лёг навзничь и вытянулся на кровати. Ушедший в бездну спустился в кухню. Возле очага валялся позеленевший от времени медный котёл. Оттерев его от слоя пыли и липкой паутины, бродяга пошёл за водой.
Уже стемнело. Крупные светляки, мерцая, бесшумно плавали в воздухе. Вечер был тёплый и удивительно тихий. За окаймляющими дворик кустами шиповника стеной высился лес. В кронах деревьев запуталась луна. Её свет озарял небо, придавая ему какой-то немыслимый красно-фиолетовый оттенок. Теперь, когда смолкли все дневные звуки, стало слышно, что где-то шумит ручей.
Ушедший в бездну направился в ту сторону, пересёк двор и по тропинке углубился в чащу. Он пробирался между деревьями, защищая лицо от веток. Невидимые во тьме существа шуршали вокруг в траве и опавших листьях.
Внезапно впереди в просвете между стволами затрепетал свет и блеснул огонь. На небольшой поляне догорал костёр, вокруг которого лежали и сидели шестеро мужчин. Ушедший в бездну хотел было повернуть назад, но что-то в этих людях показалось ему необычным, и он остался на месте. Он долго стоял, наблюдая за ними. Они не двигались, молчали. На одном из них, лежавшем вплотную к огню, занялись сапоги. В воздухе распространился запах палёной кожи.
Ушедший в бездну приблизился к костру. Все шестеро были убиты. Как видно, они попали в лапы смерти пьяными до беспамятства. Вокруг валялись пустые бутылки. Оттащив от огня труп, у которого горели ноги, бродяга подбросил в костёр щепок. Стало светлее.
Люди умерли недавно. Их тела ещё не окоченели. Судя по одежде мертвецов, это были местные жители, а не шведы. На вертеле над костром сохранилось несколько кусков жареного мяса.
Бродяга наскоро обыскал убитых, но не нашёл ничего: ни денег, ни оружия, ни вещей, необходимых для ночёвки в лесу. Убийцы забрали всё и не побрезговали выпивкой. В бутылках не осталось ни капли.
Ушедший в бездну хотел было снять одежду и сапоги с молодого мужчины, оказавшегося примерно одного с ним роста и сложения, но передумал. Мысль о том, что души убитых бродят где-то рядом и, возможно, с бессильным негодованием наблюдают за его действиями, подавила его нищенскую жадность. Прихватив остатки чужого ужина, он поспешил обратно. Повсюду в темноте ему чудились следящие за ним глаза мертвецов.
Оставив котёл на крыльце в надежде, что ночью пойдёт дождь, он вошёл в дом, задвинул засов и присел у порога. Над ним в неглубокой темноте бешено крутились чёрные балки потолка…
Отдышавшись, Ушедший в бездну поднялся наверх. Фогель не спал. Несмотря на жажду, он по-детски обрадовался мясу. Опасаясь за свой желудок, бродяга ел неторопливо, с осторожностью, так что большая часть досталась Фогелю.
Они провели отвратительную ночь на скрипучей кровати. В ветхом матрасе шуршали насекомые.
После еды жажда стала невыносимой. Помощник Хёгвальда ворочался и тихо бранился. В конце концов, он задремал. В наплывающем медленными волнами забытьи Ушедший в бездну снова и снова возвращался на поляну и бродил среди мёртвых тел, жадно обшаривая их одежду. Трупы бессмысленно смотрели на него остекленевшими глазами. Содрогаясь от омерзения, он вырывался из сети дремоты, но она вновь накрывала его, и всё повторялось сначала.
Вероятно потому, что его мысли были сосредоточены на воде, перед самым рассветом ему приснился фонтан: нарядный, облицованный светлым мрамором бассейн, в центре которого вздымалась невероятно высокая белопенная корона из направленных навстречу друг другу струй. Фонтан располагался на широкой аллее, покрытой странным тёмно-серым камнем. По обеим её сторонам росли пышные зелёные и голубоватые ели. Прозрачные струи взлетали выше их вершин и, раскачиваясь от ветра, перехлёстывали через край бассейна.
Ушедший в бездну силился приблизиться к фонтану, однако не мог ступить на аллею: что-то выталкивало его из этого идиллического места, как вода выталкивает поплавок.
Очнувшись с упрямым желанием преодолеть непонятное препятствие, Ушедший в бездну испытал жгучую досаду. Ему хотелось, чтобы сон оказался явью. Причина столь абсурдного желания была не только в изобилии воды, призывно серебрящейся на фоне невиданных голубых елей, но в чём-то ещё, чего он не мог вспомнить.
На рассвете прошёл сильный дождь, и когда, встав раньше Фогеля, бродяга спустился во двор, он увидел посвежевшую траву и серые клочья облаков на фоне розово-золотистого неба, вдохнул запах мокрой листвы и штормящего моря. Рокот волн и гул ветра в прибрежных скалах были слышны даже здесь, в глубине леса.
Ушедший в бездну подумал о Мансвельде. Ему казалось, что художник жив. Вероятно девушки, пользуясь беспомощностью раненого, оставили его где-то и увели шлюпку. Если они не успели причалить к берегу до того как шторм набрал полную силу, то минувшая ночь стала для них последней…
Котёл наполнился дождевой водой, и поиски ручья можно было отложить, по крайней мере, до следующего дня. Утолив жажду, Ушедший в бездну занёс котёл в дом и пошёл будить Фогеля. Тот уже натягивал сапоги, сидя на кровати.
— Здесь кто-то есть, кроме нас, — хмуро сказал молодой человек. — Кто-то шарил ночью в кухне.
Болезнь и неудачи озлобили Ушедшего в бездну, сделали его нетерпеливым и раздражительным. В более спокойные времена ему не пришло бы в голову вспылить из-за подобного замечания.
— Да, тараканы отсюда пока не ушли, — насмешливо отозвался он. — Они ещё не знают, что в их вотчине появился ты.
— Вылитая обезьяна! — процедил сквозь зубы Фогель, окинув его презрительным взглядом. — Кружева и дыры. Я всё хочу тебя спросить, не огородное ли пугало ты раздел, чтобы так принарядиться?
В своём истрёпанном костюме бывший первый помощник Хёгвальда сам походил на воронье пугало, но за неимением зеркала не мог сравнить себя с оборванным спутником.
— Придержи язык, пташка! — огрызнулся Ушедший в бездну.
Пташка! Фогеля будто опалило огнём. Схватив пустую миску, оставшуюся с вечера на полу возле кровати, он швырнул её в обидчика и рассёк ему висок. От боли и ярости у бродяги потемнело в глазах. Выхватив нож, он бросился на Фогеля. Юноша опрокинулся навзничь, оттолкнул противника ногами, перекувырнулся и оказался по другую сторону деревянного ложа. Не дав бродяге опомниться, он вскочил на кровать и с неё ударил его ногой в грудь. Тот упал, но не выронил нож. Спрыгнув на пол, Фогель наступил ему на руку и заставил разжать пальцы…
Ушедший в бездну очнулся, лёжа на полу. Правая рука у него опухла. Шевельнув ею, он поморщился — боль сделала запястье почти неподвижным. К счастью, кость осталась целой.
Фогель ушёл, прихватив с собой нож.
Заглянув в открытый чердачный люк, бродяга увидел, что лестница исчезла.
— Эй, пташка! — прохрипел Ушедший в бездну. Слабая надежда услышать ответ угасла в зловещей тишине заброшенного дома. Было бы наивно рассчитывать на то, что Фогель вернётся.
Добравшись ползком до окна, прикрытого ветхой тряпицей, бродяга ухватился за край подоконника, поднялся на ноги и сорвал её.
День был ясный, но, как обычно, затенённый лёгкой туманной дымкой. Под окном на недосягаемом расстоянии покачивались ветки клёна, шелестя звёздчатыми листьями. Ощутив головокружение, Ушедший в бездну подался назад и присел на пыльные доски кровати. Слова Фогеля о последнем ложе вспомнились ему и показались пророческими.
Злость на собственное бессилие охватила Ушедшего в бездну. Такое или нечто подобное уже происходило с ним когда-то давно, будто в другой жизни: старый дом, запертая снаружи дверь, пронзительное одиночество. Эта западня не смогла бы его удержать, будь он здоров. Осторожно, стараясь не двигать повреждённой рукой, он лёг на бок. Под его плечом зашуршали остатки травяного матраса.
Несколько минут Ушедший в бездну лежал, собираясь с силами, затем поднялся с кровати, сгрёб матрас и бросил его в люк. Расстояние между потолком и полом кухни было небольшим. Присев на край люка, бродяга опустил ноги в зияющий квадратный проём и спрыгнул вниз.
В те мгновения, когда он летел с высоты в полтора человеческих роста, его тело казалось ему невесомым, подобно сухому листу, а ветер, мечущийся по кухне между окном и распахнутой входной дверью — ревущим ураганом. Приземлившись на ошмётки матраса, бродяга окунулся с головой в чернильную тьму. Когда она рассеялась, он увидел, что сидит на полу, опираясь локтем на скамью, и оценил своё везение: падая, он вполне мог разбить об неё голову.
Он встал и побрёл к выходу, не чувствуя ног, словно они были деревянными. За открытой дверью, как в раю, сиял восхитительный день, шумели деревья, пели птицы, но тёмный, пропахший сыростью и старой пылью дом не хотел отпускать своего гостя.
На пороге Ушедший в бездну остановился. Какая-то сила удерживала его, не позволяя выйти на крыльцо. Возможно, это был страх.
Заперев дверь, бродяга оглядел мрачную кухню. Котёл стоял там же, где и утром. Очевидно, Фогель не заметил его. Зачерпывая пригоршней воду, Ушедший в бездну напился и смыл кровь с лица. Боли он почти не чувствовал. Как ни странно, слабость тоже прошла, будто дом вдохнул в него новые силы.
Бродяга прошёлся по кухне, слушая хруст песка под подошвами своих сапог. Фогеля вполне можно было возвратить несложным ритуалом. Ушедший в бездну не сомневался, что при желании сумеет это сделать.
Нельзя сказать, что он в совершенстве знал высшую магию или блестяще владел приёмами грубого деревенского колдовства. Кое-какие представления о том и о другом у него имелись благодаря многолетнему общению со всякими странными личностями, иные из которых выглядели совершенно невменяемыми. Довольно сумбурные и бессистемные знания он почерпнул из старинных гримуаров, купленных в разное время у различных проходимцев. Кое-чему научился у своего опекуна и его распутных друзей, считавших себя новыми язычниками. Но в основном, он импровизировал, сплошь и рядом плохо представляя себе конечный результат собственных действий. Неудачи его не смущали. Он был убеждён, что магия — это наука о том, чему люди пока ещё не нашли объяснения, стало быть, её возможности безграничны. Твёрдая воля, самоуверенность и решительность, с которой он приступал к осуществлению своих фантазий, ещё не оформившихся в настоящий замысел, подавляли в окружающих чувство реальности. Поэтому многие, в том числе и достаточно трезвомыслящие люди, ощущали в нём нечто необычное и угрожающее.
Свою жизнь в Амстердаме он вспоминал как лучшее время. В ту пору ему удавалось решительно всё, за что бы он ни брался. Всегда щегольски одетый, несмотря на постоянную нехватку свободных денег и многочисленные долги, он производил впечатление обеспеченного человека, не скупился на подаяние для нищих и весёлые застолья для приятелей. Ему нравилось удивлять и шокировать. Он умел извлекать выгоду из ненужных вещей, обременительных знакомств и безнадёжных дел, приспосабливался там, где иные готовы были лезть в петлю, жил легко и весело.
Теперь всё изменилось. Жизнь стала ему в тягость. Он потерялся в ней, не зная, что делать дальше, как вернуть утраченное благополучие. Чужой роскошный камень по-прежнему сверкал на его руке, каким-то мистическим образом ускользнув от взгляда Фогеля. Ушедший в бездну не хотел признавать, что боится этого неожиданного подарка судьбы и предпочёл бы расстаться с ним, но не в силах переломить собственное упрямство и гордыню, к которым, безусловно, примешивалась жадность.
Прежде он считал, что обладает даром ясновидения, однако не смог предугадать, что окажется на неизвестном берегу без гроша в кармане, будет носить чужую одежду, питаться, чем придётся, и досадовать из-за потери краденой шлюпки. Как и почему с ним произошло всё это? Ему смутно помнился пожар — гостиная с пылающими красными занавесами на огромных окнах; мёртвое тело, лежащее посреди кровавого пятна на дорогом турецком ковре, по которому, словно огненные мухи, разлетались искры; опрокинутый кальян; чёрная брань разъярённого Мансвельда и собственный безумный хохот и крик: «Ликуй, преисподняя!»
Потом было бегство сквозь тьму дождливой ночи и жалобы Янсена, что-то забывшего в горящем доме — шляпу, что ли? Вот уж причина горевать! Впрочем, Янсен всегда был нытиком…
Ушедший в бездну усмехнулся, вспомнив их первую ночёвку в дюнах, под открытым небом, шумящее в темноте море и не по-летнему пронизывающий холодом ветер. Опасаясь привлечь к себе внимание, они разожгли маленький костёр и спали вокруг него прямо на голой, влажной после дождя земле.
Кое-какие деньги и ценности они успели прихватить с собой и последующие дни и ночи провели в более комфортной обстановке. Четвёртой в их компании, очевидно, была сама смерть, потому что всюду, где бы они ни появлялись после злополучного вечера, окончившегося убийством и пожаром, поблизости непременно кто-то кого-то убивал, и им приходилось в спешке покидать это место.
У Мансвельда в Зандаме был приятель-художник. Он приютил их, но ненадолго, поскольку вскоре погиб в пьяной драке. Но он успел познакомить их с Годсхалком…