T H E C O R S A I R
П Е С Н Ь П Е Р В А Я
«…нет большей скорби,
Чем вспоминать о времени счастливом
Среди несчастий…»
Данте. «Ад».
1
Наш дух парит, преграды ни одной,
Над моря синего игривою волной.
В барашках пены на валу седом
Всё наше царство, наш родимый дом.
Здесь, в море, безгранична наша власть;
Пред чёрным флагом всякий должен пасть.
То полный штиль, то вахты без замен,
Но радость есть в любой из перемен.
Кто нас поймёт? Не праздной неги раб;
Он утонуть скорее был бы рад,
И не капризный осторожный лорд,
Размеренной своею скукой горд.
А тот лишь, в ком романтика живёт,
Кто знает вкус побед над бездной вод,
Поймёт, как это здорово, пройти
По прежде недоступному пути.
В ком близость боя пробуждает смех,
Кто мнит опасность первой из утех.
Пусть трус её старательно бежит,
Слабак уже давно без чувств лежит.
Поёт душа в груди у храбреца,
Надежда с ним до самого конца.
А, коль умрёшь, врага возьми с собой;
Да разве смерть скучнее, чем покой?!
Стремись от жизни многое урвать,
Ведь, всё равно, однажды умирать.
Тот, кто продлить свой срок имеет цель,
Вцепляется в больничную постель,
Кряхтит, но дышит, дрожь по всей спине
От лихорадки. Нам лежать на дне.
За вздохом вздох – душа отходит прочь.
У нас – один удар, и не помочь.
Гордится гробом, поправляет креп;
Кто не жил толком, украшает склеп.
Нам слёз друзья накапают стакан
В тот день, когда накроет океан.
На тризне будет выпито сполна,
Прольётся бочка красного вина,
И тот, кто чудом выжил в том бою,
Вдруг скажет эпитафию свою,
Нахмурив бровь, потупив грозный взгляд:
«Эх, был бы наш храбрец сегодня рад!»
II
На островке сойдясь к закату дня,
Собравшись у горящего огня,
Вели такие речи среди скал,
И каждый тост здесь песнею звучал.
Испачкав бурым жёлтые пески,
Гуляли, пили, правили клинки.
И верным саблям, под прилива плеск,
От крови ржавым, возвращали блеск.
Чинили бот, с рулём совсем беда,
А кто-то лишь бродил туда-сюда,
Расставили силки на птиц, змеёй
Сушились сети с мелкой ячеей,
Смотрели жадно, не мелькнёт ли где
Тень корабля на матовой воде,
Травили байки о былых делах
И грезили о новых грабежах.
Что грабить, где, каков сегодня план,
Им исполнять, решает капитан.
Кто капитан? Открою тайну ту,
О нём идёт молва в любом порту,
И управляет он своей ордой,
Скуп на слова, но твёрдою рукой.
Внушает страх всегда суровый взгляд,
Но за победу всё ему простят.
Когда иной ему вина нальёт,
Он кубок тот с презреньем оттолкнёт,
А пища, что ему готовит кок,
Груба, так что и юнга съесть не мог.
Лишь черствый хлеб, да пара корешков,
Порою летней несколько плодов.
Всю трапезу, запитую водой,
Отшельник бы и тот почёл бедой.
И хоть к утехам был желудок глух,
В нём эта схима укрепляла дух.
«Правь к берегу!» - они плывут - «За мной.
Вперед, на абордаж!» И выигран бой.
Вот так, без слов, умел он управлять,
А если кто решался возражать,
То натыкался на колючий взгляд
И своему геройству был не рад.
III
«Корабль, корабль!» Быть может, ждёт стрельба?!
Чей он, скажи подзорная труба.
Не приз, увы, пиратский к нам корвет
На мачте флаг кроваво-красный вздет.
С попутным ветром бросит якоря,
Когда взойдёт вечерняя заря.
Спешит сюда, уж споро пройден мыс,
И над форштевнем брызги поднялись.
В наряде белоснежных парусов,
Не бегавших ни разу от врагов,
Он по волнам несётся, как живой,
Как будто вызвал океан на бой.
И моряку не жалко ничего,
За миг один на мостике его.
I V
Вот ухнул якорь, уходя на дно,
И паруса уж собраны давно,
И на глазах зевак, а это мы,
Спустилась лодка полная с кормы.
Взмах её весел дружен и широк,
И, наконец-то, киль вспорол песок.
Приветствий град и дружеских речей,
Тычки и шутки крепких силачей,
Смешки, расспросы, руку жмёт рука.
Все в ожиданье славного пирка.
V
Весть разнеслась. Народ бежит бегом.
Гул голосов, раскатов смеха гром
И женский крик, так беспокоен тон:
«Мой муж, любимый, друг, скажите, он
Цел в этот раз? Уже не до богатств;
Живым увидеть лишь, Господь мне даст?
Кого хранила в бешенстве штормов
И в шуме битв спасла моя любовь?
Пусть поспешит поцеловать глаза,
В которых плещет скорбная слеза».
VI
«Где капитан? У нас к нему доклад.
Ведь встреча коротка, хоть каждый рад
Ей искренне. Дела решим вперёд.
Веди, Хуан, скорей, вопрос не ждёт,
И уж потом рассказы поведём
Про наш поход, под старый добрый ром».
Полезли вверх скалистою тропой
К запрятанной площадке смотровой.
В медвяном духе радужных цветов,
Вдоль свежих и кристальных ручейков.
Такой малыш пробьётся сквозь гранит
И чистой влагой жажду утолит.
Добрались до площадки меж камней.
Фигура одинокая на ней,
В задумчивости смотрит на прилив,
На меч устало руку опустив.
«Вот он, вот Конрад, и один, как раз».
"Пойди, Хуан, и доложи о нас.
Он разглядел корабль, скорей всего.
Скажи, у нас есть новость для него.
Характер капитана слишком крут,
Чтоб нам незваным появиться тут".
VII
Хуан пошёл озвучить цель пути
И знаком разрешил им подойти.
А капитан, хоть поклонился всем,
Как прежде, оставался сух и нем.
«Это письмо послал Вам грек-шпион,
Обычно на суда наводит он,
Совет даёт, опасно или нет».
«Не тараторьте!» - вот и весь ответ.
Попятились пристыженно к кустам
И шепотом гадают, что же там
В письме, поймать пытаясь взгляд,
Рад новостям их Конрад иль не рад.
Но капитан встал к морякам спиной,
А на спине эмоций ни одной.
Прочитан свиток. «Карту дай, Хуан.
Гонсало где?» «На барке, капитан».
«Не сходит пусть! Приказ исполни в точь,
Сегодня же корабль уходит прочь,
Сам поведу на дело в эту ночь!»
«Уже сегодня?» «Мной указан срок.
К закату разойдётся ветерок.
Дай плащ и латы, наточи клинок.
Горн прихвати, смотри, чтоб не был ржав,
Затвор на пистолете чуть поправь.
И через час выходим. Рукоять
У сабли нужно срочно подогнать
Мне под ладонь, обводы так туги,
Что бесят даже больше, чем враги.
В назначенное время пусть пальнут
Из пушки кормовой, и сразу в путь».
VIII
Почтительный поклон. Скорее вниз!
Уж больно неожиданный сюрприз.
Роптать? Да, это право же смешно,
Ведь Конрадом всё было решено.
Для них король, владыка, полубог,
Чей редок смех, а ещё реже вздох.
Чьё даже имя самое страшит,
И смуглым придавая бледный вид.
Держала их командная рука,
Ввергая в трепет душу простака.
Он их преступной доблести учил;
Завидовать, иль возражать нет сил.
И связывала вместе их сама
Лишь сила мысли, магия ума.
Всегда успешный и умелый тать
Учил он слабость волей подавлять.
И их руками загребая жар,
Себе победы ставил в гонорар.
Так было и так будет под Луной,
Сто личностей, подвластные одной,
Трудясь, порою много дней подряд,
Того, кто отбирает, не винят.
А, зная вес блистательных цепей,
Не мучились бы скромностью своей.
IX
Конечно, не античный он герой.
Вид ангела, но с чёрною душой.
Лик Конрада вас восхитит едва ль,
Кроме огня в глазах, глядящих вдаль.
Да, крепок, но совсем не Геркулес;
Рост средний и такой же средний вес.
Вглядевшись и отбросив вес и рост,
Поймёте – человек совсем не прост.
К нему взгляд прилеплялся одному,
Чудесно непонятно, почему.
Кудрей собольих пышная копна,
Да бледность, что и сквозь загар видна.
В скупой усмешке рот чуть приоткрыт,
Чтоб скрыть высокомерие. Хоть вид
Его спокоен, ровен тихий глас,
Но, кажется, они хранят, подчас,
Черты характера, его поступков суть,
Что могут и привлечь, и оттолкнуть.
И там, в глубинах мрачного ума,
Кипели страсти, жуткие весьма.
Может и так, а точно кто б сказал?
Он любопытство быстро пресекал.
И мало кто в округе был так смел,
Чтоб взглядами столкнуться с ним посмел.
Почуяв интерес у наглеца,
Сгонял румянец с хитрого лица.
И, цель досмотра уяснив того,
Впивался вмиг в зеваку самого.
И что бы тот испуганно ни врал,
В мысль тайную, играя, проникал.
Он дьявольской усмешкой на устах
Два чувства вызывал: и гнев, и страх.
А ненависть сумевший пробудить,
Бедняга, мог пощады не просить.
X
Нет на челе печати, посмотри,
Дух дьявольский скрывается внутри.
Коварство – не любовь, его приход
Порою лишь усмешка выдаёт.
Губы изгиб, да бледности налёт
Внимательному взору знак даёт
Больших страстей. И взор тот, потому,
Невидимым быть должен никому.
Тогда-то по ходьбе вперёд-назад,
По кулаку, что напряжённо сжат,
Реакции на каждый громкий шаг,
Определит он – здесь гнездится страх.
Тогда в любой черте заметит пусть
Приметы рвущихся наружу чувств,
Они то бросят в хлад, то опалят:
Румянец, пот и беспокойный взгляд.
Тогда настырный зритель, взяв своё,
Увидит душу и поймёт её,
Такую одинокую, в тисках
Жестоких дум о проклятых годах.
Кто столько уделит вниманья Вам?
Один лишь человек - ты, братец, сам!
XI
Нет, не был Конрад по природе зол,
Когда злодеев на злодейство вёл.
Он изменился прежде, чем на бой
Пошёл с людьми и горькою судьбой.
Прилежный школы жизни ученик,
Лишь разочарование постиг.
Излишне горд и неуступчив, он
Был с ложью повстречаться обречён.
Себя он проклинал в делах дурных,
А вовсе не обидчиков своих.
Достойных нет, усвоил наперёд,
Людей, для обхожденья и забот.
Истерзан с ранней юности, и вот,
Он ненавидел человечий род.
Хоть предаваться гневу – это грех,
Счёт к нескольким он перенёс на всех.
Да, негодяй, преступник и пират,
Но остальные хуже во сто крат.
Кругом ханжи. Дела свои творя,
Разбойничают, только втихаря.
И, ненавидя нрав его и власть,
Усердно пресмыкаются, боясь.
Он странен им, столь одинок и сух,
К нападкам и привязанностям глух.
Его дела их могут возмутить,
Да только, кто решится возразить?
Так, человек, отбросивший червя,
Замедлит ход там, где лежит змея.
Червь безобиден, что его спасёт?
Змея удар разящий нанесёт.
Издохнет, только рядом, страшно глуп,
Обидчика валяться будет труп.
XII
Не только злость жгла грудь его огнём,
Другое чувство уживалось в нём.
Хотя и потешался он слегка
Над страстью, что достойна дурака,
Борьба с ней, как всегда, была тщетна.
Любовью называется она.
Одну лишь почитал за идеал
И той любви вовек не изменял.
Прекрасных пленниц брали всякий раз,
Но он не поднимал на них и глаз.
В тюремной башне, спрятанной меж скал
Ни у одной он ласки не искал.
Любовь, она была его звездой,
И скреплена соблазном и бедой.
Проверена разлукой много дней,
И время отступило перед ней.
Хоть враг разбей, хоть обмани жульё,
Всё меркнет пред улыбкою её.
Стихала ярость, проходила боль
От шепота, таившего любовь.
Дарила радость, усмиряла пыл,
Каким бы мрачным он ни приходил.
Неколебима; этим и сильна.
Коль в мире есть любовь, то вот она.
Преступника клеймим мы, что есть сил,
Но не за чувство, что в себе носил -
Достоинство по имени любовь,
Единственное в скопище грехов.
XIII
Он подождал, покуда, в свой черёд,
Пираты обогнули поворот.
«Я рисковал немало каждый час,
Что ж кажется последним этот раз?
Нет, не боюсь, но чувствую беду.
Без паники на дело я пойду.
Быстрее натиск – смерти меньше шанс;
Она и здесь легко настигнет нас.
Фортуна благосклонна, план готов.
Могильных увеличится холмов
Количество. Пусть с миром спят они.
Их не разбудят яркие огни
Лихих костров, как сильно бриз ни вей,
Что греют только мстителей морей.
Теперь к Медоре. Хоть и тяжек груз,
С любимою я им не поделюсь.
Да, я был храбр. Но, Господи, прости,
И насекомое пытается спасти
Своё гнездо. Нормально для него
В отчаянье ужалить хоть кого.
Не этому учил я моряков –
Бить не числом, умением врагов.
Заслуга ведь не в том, чтоб кровь пролить,
Или погибнуть, или победить!
И я пойду туда не умирать,
А только отстающих подгонять.
Да, впрочем, смерть уж безразлична мне.
Не оказаться б только в западне.
Но в том и мастерство моё, чтоб мог
Все силы, жизнь саму, в один бросок.
Судьба! В невольной глупости виня,
Способна только ты спасти меня».
XIV
Придя к согласию с собой в уме,
Направился он к башне на холме.
В тени портала встал, и с высоты
Донёсся голос редкой красоты.
Он знал, хоть и не видел ничего,
Тоскует птичка певчая его.
«В душе моей живёт один секрет,
Она его так бережно хранит.
То сердце задрожит тебе в ответ,
То снова безнадёжно замолчит.
Могильная лампада мне даёт
Лишь блеклый свет, невидимый другим.
Сквозь разочарованья мрачный гнёт
Бесцельно светит, но необходим.
Ты помни обо мне. Могильный мрак
Не страшен, нас ему не разлучить.
Одну лишь боль не выдержать никак –
Ту мысль, что можешь ты меня забыть.
А эту слабость, сбивчивую речь
И смертную печаль не порицай.
Когда одну слезу сумел сберечь,
Наградой за мою любовь отдай».
Он в комнату ворвался, как хмельной,
Чуть только стихло пенье за стеной.
«Медора, отчего ты так грустна?»
«Без Конрада мне радость не дана.
Когда не слышишь ты моих баллад,
В душе и мыслях не наступит лад.
И, даже, если речи не звучат,
Душа кричит, хоть губы и молчат.
Здесь, лёжа на диване в час ночной,
Я ураганы слышу за стеной,
А лёгкий бриз, что лишь ласкает нас,
Преддверьем бури, кажется тотчас.
И, слабый, он, как поминальный вой,
Когда ты бьёшься с дикою волной.
И я хочу скорей зажечь маяк,
А он не разгорается никак;
Одних лишь звёзд бессонный огонёк.
Приходит утро – ты ещё далёк.
По сердцу холодок бежит меж тем,
И день уже не радует совсем.
Сквозь слёзы вдаль гляжу, судьбу моля,
Но всё равно не вижу корабля.
Уж полдень близок. Мачта! Дождалась!
Да, что же она мимо пронеслась?!
Ещё одна, твоя! Мечта сбылась!
Когда же прекратится этот ад,
Утехам мирным, Конрад, будешь рад.
Ведь ты богат, и счёта нет домам,
Доколе же скитаться должно нам?!
Страшна мне не опасность без конца,
То, что не вижу твоего лица.
Так изменись. Не для меня, о нет,
Для будущих счастливых дней и лет.
Ведь странно, сердце, нежное ко мне,
Готово посвятить себя войне».
Что странного? Ведь сердце всё саднит.
Растоптано, как червь, гадюкой мстит.
С одной твоей любовью на двоих,
Не ожидает милостей иных.
Коришь меня за ненависть к другим;
Моя любовь к тебе – презренье к ним.
Всё человечество вдруг возлюбить,
Не значит ли, к тебе любовь убить?
Не бойся, в том, что чувство не умрёт
Мне прошлое гарантию даёт.
Пусть силу и тебе оно придаст.
Мы отплываем ровно через час!»
«Как через час?! Предчувствие сбылось.
Мечты о счастье вновь разбила злость.
Лишь час назад, по правде говоря,
Корабль твой здесь бросил якоря.
Твой экипаж устал, и где эскорт?
А ты опять сгоняешь их на борт.
Смеёшься или хочешь закалить
Мой дух своим решением отплыть?
Но, если это шутка, то она
Не юмором, а горечью полна.
Не откажись от скудного стола,
Что я своей рукою собрала,
Украсила для пира, как могла.
В окрестностях срывала я плоды
И, просто, чтоб набрать тебе воды,
Я трижды обошла вокруг холмов,
Искала всё чистейший из ручьёв.
Потом я приготовила шербет,
Смотри, как в пузырьках играет свет,
Подарит радость, как вино другим.
К нему, что мусульманин, нетерпим
Мой милый. Это плюс, сомнений нет.
Пусть думают, что принял ты обет
До гробовой доски не пить вина.
Пойдём, уж наша лампа зажжена.
Сырому ветру не резвиться тут.
Мои служанки спляшут и споют.
А хочешь под гитару я, любя,
Утешу, убаюкаю тебя.
Прочтём о деве брошенной рассказ,
Что Ориосто сохранил для нас;
И, как злодей из книги, ты точь в точь,
Готов меня одну оставить в ночь.
Улыбку, помню, ты сдержать не мог,
Когда вдруг Ариадны островок
Со скал увидел в солнечный денёк.
И себе сказала: «Боже мой,
Ведь это же случится и со мной.
Мой Конрад может море предпочесть
Мне». Ты ушел, но вот ты снова здесь!»
Опять, опять и снова буду здесь!
Пока есть жизнь, то и надежда есть.
И я вернусь к тебе, а этот час
Лишь ненадолго разлучает нас.
А почему, зачем? Наверняка,
Важнее то, что сказано. Пока!
Жаль, времени в обрез, я б всё открыл.
Не бойся, у врага немного сил.
Охрана здесь останется с тобой,
Готова к неприятности любой.
А мамок и служанок болтовня
Тебя займёт, покуда нет меня.
Зато клянусь, когда вернусь опять,
То буду долго тихо отдыхать.
О! Звонкий горн Хуана узнаю.
Поцеловать, ещё раз, и, Adieu!»
Она рванулась, обняла. Потом
Уткнулась в грудь испуганным лицом.
А воин, беспощадный, как гроза,
Ей не решался посмотреть в глаза.
Вдоль рук стекал волос густой поток;
Растрёпанный прекрасный завиток.
Он сердце различал едва-едва,
Как будто бы она и не жива.
Чу! Выстрелила пушка на закат,
А он сигналу этому не рад.
Так и стоял, сжимая стан рукой,
Прижавшийся с беззвучною тоской,
Отвёл её к дивану, посадил,
Мгновенье посмотрел, нет больше сил.
Она – вот всё, что на земле нашел.
Поцеловал в холодный лоб, ушел.
XV
«Ушел!?» И одиночество. Давно
В её чертог вторгается оно.
«Мгновение назад стоял здесь, но
Его уж нет». Скорее на утёс.
Ну, вот и прорвались потоки слёз,
Безудержные, что ни обещай.
А губы не хотят сказать: «Прощай!»
О, слово; как ни верим, как ни ждём,
Но безысходность поселилась в нём.
Отчаянье во всех её чертах,
И бледность, и сомнение, и страх.
Глаза, и те заледенели вдруг,
Почти не видят ничего вокруг.
Вот промелькнул он вдалеке, но, ах,
Все расплылось в нахлынувших слезах.
Мокры ресницы, в каплях пол - лица,
Но катят друг за дружкой без конца.
«Ушёл!» И руки сами по себе
Вдруг к небу вознеслись в немой мольбе.
Она увидела, как начался прилив,
И парус, что ещё белел вдали.
Нет сил смотреть, она вернулась в дом.
«Я брошена! Увы, это не сон»
XVI
Не повернув ни разу головы,
Спускался Конрад быстро со скалы.
На поворотах долгого пути
Искал глазами, но не мог найти
Дом на утёсе, этот милый дом,
Который покидал всегда с трудом,
Её – звезду, иль лучик маяка,
Что освещает путь издалека.
О ней и мысль саму пора прогнать,
В захваченном порту нам отдыхать.
Он доверял теперь своим богам:
Судьбу – удаче, а её – волнам.
Плох капитан, людей ведущий вдаль,
Кого растопит женская печаль.
Он видит, бриз уже качает барк,
И, разом волю всю собрав в кулак,
На берег поспешил, а там дела:
Лязг, суматоха, крики, плеск весла.
На мачте юнга в штопаных трусах,
Уж якорь выбран, ветер в парусах.
Платочков стаи бессловесный взмах
Тем, кто уходит фарт искать в морях.
Кровавый флаг на рее – вот призыв,
Гнать из груди хмельной любви порыв.
Глаза горят, он снова рвётся в бой,
Уже владея полностью собой,
Спешит, летит, по скалам скок, да скок,
Пока нога не встала на песок.
Остановился, чтоб вдохнуть слегка
Ласкающую свежесть ветерка,
Пошёл вперёд, вернув былую стать,
Чтоб спешкой экипаж не волновать.
Он знал искусство управлять толпой.
Надменным жестом, фразою скупой,
Осанкой гордой, жесткостью манер
Отпугивал он взгляды. Например,
С суровым видом бровью поведёт
И вежливо веселье пресечёт.
Он из команды мог верёвки вить,
Но и легко к себе расположить:
Развеять теплотой привычный страх,
Пусть ищут тайный смысл в его словах.
Так он сердец настраивает тон,
Чтоб бились с капитаном в унисон.
Но мягкость необычна и редка;
Бойцам нужна «железная рука».
Дурные страсти молодых годов
Учили прок ценить, а не любовь.
XVII
Вокруг конвой, застывший на посту.
«Хуан, готовы?» «Все уж на борту.
На берегу стоит последний бот,
Мой капитан, он только Вас и ждёт».
Играя, саблю в перевязь послал,
А плащ на плечи, так, чтоб не мешал.
«Где Педро?» Тот же миг явился он.
От капитана вежливый поклон.
«Прочти письмо внимательно. Постой.
В нём правда, до последней запятой.
Удвой охрану. Если, в свой черёд,
Сюда Ансельмо судно приведёт,
Приказ всё тот же. Три денька, дай Бог,
И будет мир лежать у наших ног!»
Пожал пиратам руки он, и вот,
Движеньем ловким уж запрыгнул в бот.
При взмахе вёсел завихряясь, глядь,
Воды фосфорецировала гладь.
Вот он уже на мостике. Свисток,
Бойцы к снастям метнулись со всех ног.
Отметил, судно чувствует штурвал,
Удачи экипажу пожелал,
Гонсало поприветствовал в конце.
Но, что за тень печали на лице?
Перед глазами дом его стоит,
И миг прощанья снова пережит.
Корабль Медоре виден ли, гадал.
Он никогда её так не желал!
Но до рассвета слишком много дел,
И он опять собою овладел.
В каюту вниз Гонсало он зовёт,
Чтоб обсудить все планы на поход.
Зажгли лампаду, карты на столе;
По ним они плывут на корабле.
Ругают, спорят, чертят там и тут,
Не замечая, как часы идут.
Меж тем уже и бриз затеял дуть,
И соколом корабль помчался в путь.
Меж островов, теснящихся вдали,
Чтоб к раннему утру достичь земли.
Пробился свет Луны в ночи, и вот,
Пред ними весь паши галерный флот.
Качаются огни с волнами в такт;
Не ждут их мусульмане, это факт.
Корабль прошёл невидимой стрелой
И спрятался в засаде за скалой.
От мусульман его скрывает мыс,
Чьи пики выше неба вознеслись.
Вся банда на ногах, готов любой
По первому сигналу в смертный бой.
А капитан, спокойно, как всегда,
Сказал: «Побольше крови, господа!»
П Е С Н Ь В Т О Р А Я
«Вам двойственные ведомы желанья?»
Данте. Ад
I
В заливе Корон на галерах свет,
Хотя и в окнах затемненья нет,
Устроен пир в честь будущих побед.
Сеид-паша, коль милостив Аллах,
Пригонит всех пиратов в кандалах.
Порукой будут вера, меч и честь;
Ну и приказ султана тоже есть.
В тумане корабли, как в мираже,
И экипажи хвастают уже.
Добыча вся поделена легко,
Хотя она довольно далеко.
Им остаётся только лишь доплыть;
Пиратов в цепи, скарб их поделить!
Ну, а пока, дозоры мирно спят,
Пред битвой просто грех будить ребят.
Кто мог, по городку пошли гулять,
Чтоб грекам свою доблесть показать.
Что смелый дух и под тюрбаном жив,
Перед рабами сабли обнажив.
Ворвутся в дом, хозяев разбудить,
И, если милосердны, будешь жить,
А не по нраву – могут и убить.
Ну, нанесут, шутя, удар, другой,
Порепетировать, чтоб, предстоящий бой,
Потребуют кормить их и поить.
Терпи, коль хочешь голову носить.
Потом, изволь, их веселить в гульбе,
Проклятья оставляя при себе.
II
Вот тронный зал. Сеид-паша сидит,
Кругом, все бородатые, вожди.
Доеден плов, и пуст казан большой,
Бокал вина стоит перед пашой.
У остальных безалкогольный сок,
Закон ислама к выпивке жесток.
Кальянов дым, как облако лежит,
На сцене танец юбок всё кружит.
Лишь утром прекратятся пляски те,
Вода, она коварна в темноте.
На шелковом диване сон иной,
Чем над непрочной бурной глубиной.
Гуляют пусть вожди, покуда в бой
Пророк не поведёт их за собой.
Но всё же, уповая на Коран,
Орду бойцов призвал паша в свой стан.
III
С опасливым поклоном из ворот
Согнувшийся дугою раб идёт,
Крадучись, на лице застыл испуг ,
И новость сообщает всем вокруг:
«Бежавший из пиратского гнезда,
Здесь дервиш. Просится сюда».
Согласие прочтя в глазах паши,
Святого в залу пригласил в тиши.
Халат зелёный стан его обвил,
А поступь, будто нету больше сил.
Лишения во всех его чертах
Сквозят гораздо более, чем страх.
Собольи кудри. Как велит обет,
Поверх колпак лоснящийся надет.
Обёрнут в робу, так что сам паша
Не понимал, в чём держится душа.
Смиренно он смотрел как - будто за
Его лицо сверлившие глаза.
Вопрос читая в каждой паре глаз:
Когда даст знак паша начать рассказ.
IV
«Откуда, дервиш?» «От врагов бежал».
«А, как, скажи, к пиратам ты попал?»
«Мы шли на остров Скио на челнах,
Но отвратил свой лик от нас Аллах.
Пираты налетели, как орлы;
Отняли груз, команду в кандалы.
Я смерти не боюсь. Мой капитал –
Свободу нечестивый взял.
Но лодку ночью вынесло на брег,
Давая мне надежду на побег.
И вот я здесь; шальной сработал план.
С тобой, паша, не страшен и шайтан».
«А что разбойники судачат меж собой?
Как стерегут добро и остров свой?
Не чуют ли, что мы уже спешим
Огня пустить в паучью кладку к ним?»
«Прости, паша, но пленник не шпион,
Как убежать, высматривает он.
Я видел только волн слепую прыть,
Что не даёт от берега отплыть.
Я даже видел солнце среди дня,
Столь яркое для пленника - меня.
И верил, что свободой задышу,
Цепь разорву и слёзы осушу.
Но по побегу моему пойми,
Как мало ждут опасности они.
И все молитвы втуне бы прошли,
Когда б усердно стражи стерегли;
И не покинуть остров так легко,
Когда б там знали – ты недалеко.
Я утомлён и жаждою томим,
Всем членам отдых надобен моим.
Пребудет с вами мир, позволь уйти,
Поесть и отоспаться, отпусти».
«Стой, дервиш, есть ещё вопросы, стой.
Присядь, мы не закончили с тобой.
Сейчас тарелку принесут тебе рабы,
И ты не будешь голодать среди еды.
Да приготовься отвечать сполна,
Таинственность мне вовсе не нужна».
Взволнован чем-то божий человек
Недобрый взгляд он бросил из-под век
На всех сидевших за столом гостей
И на набор изысканных сластей.
Обеспокоен, сильно раздражён,
Но вида не подал, конечно, он.
Присел тихонько, как велел паша,
Естественным спокойствием дыша.
Внесли еду, голодный был бы рад,
Он отшатнулся, будто чуял яд.
Да, станет так вести себя ужель,
Лишенный пищи несколько недель?
«Ешь смело, дервиш. Что тебя страшит?
Или у плова христианский вид?
Ты соль отверг, священный наш заклад,
Тот, с кем ты разделил её – твой брат.
Враждующие сводит племена,
В бойцах смиряет ненависть она».
«Соль – это яство, я же ем пока
Коренья лишь, пью воду родника.
И мой обет препятствует мне в том,
Чтоб хлеб ломать и с другом, и с врагом.
Да, это странно, и обычай тот
Лишь беды мне на голову зовёт.
Но не заставишь ты, о, господин,
Хлеб надкусить, когда я не один.
Нарушь пророком данный мне закон,
И в Мекку хадж навеки запрещён».
«Что ж, если ты аскет такой, гляди.
Один вопрос, и с миром уходи.
Как много их? Что там за свет дневной?
Или звезда взорвалась над волной?
Там океан огня! Долой! Долой!
Измена! Стража, где мой ятаган?!
Галеры жрёт огонь, а я не там!
Так вот, что дервиш шел мне сообщить.
Схватить его, злодея, и убить!»
Когда взметнулось пламя, дервиш встал,
Но на себя он непохожим стал.
Уж не святоша, распекавший плов,
Солдат, вооружённый до зубов.
Под рубищем, легко слетевшим с плеч,
Скрывались латы мощные и меч.
Блестящий шлем – защита для кудрей
И хмурый взгляд из-под густых бровей.
Меж мусульман таких зовут «ифрит» -
Джинн ада, что дыхнул, и ты убит.
Неразбериха, пламя, как в грозу,
На чёрном небе. Факелы внизу.
Смешались ужас и предсмертный крик,
И звон мечей, и вопли в краткий миг;
Как будто ад на землю здесь проник!
Безумно мечутся рабы туда-сюда,
В крови и яком зареве вода.
И кто приказ паши исполнит? «Ну,
Взять дервиша! Держите сатану!»
И, видя этот страх, спокоен стал
Наш Конрад. Он стоял и смерти ждал.
Ведь слишком рано, братья, корабли,
Сигнала не дождавшись, подожгли.
И, видя этот страх, он горн достал
И подал наконец-то свой сигнал.
Ответили. «А я-то горевал,
Что долго не идут друзья спасать,
И мне здесь в одиночку умирать».
Он размахнулся длинною рукой
И саблей завертел над головой.
А радость, вмиг смешавшись со стыдом,
Былую ярость пробудила в нём.
И мусульманам головы долой,
А те лишь прикрывают их рукой.
Паша Сеид подавлен, потрясён,
Со всеми вместе отступает он.
И, хоть не трус, удара ждёт ага,
Превознося возможности врага.
Горящий флот ему мозолит взор,
И в бешенстве он выскочил во двор.
Уже в гареме битвы круговерть,
Стоять и ждать чего-то – это смерть.
Кругом смятенье, вопли, визг, мольбы
Его войска сдаются без борьбы.
Корсары спешно движутся вперёд,
Туда, куда сигнальный горн зовёт.
И стоны жертв из каждого угла
Им говорят, как хороши дела.
Сигналят вновь, от крови опьянев,
И вот он возле трупов, сытый лев.
Но радость коротка, приказ, как плеть:
«Сеид ушёл, он должен умереть!
Горят его галеры?! Ерунда.
Теперь сожжём их город, господа!»
V
И вспыхнули все комнаты дворца
От шпиля минарета до крыльца.
Восторг во взоре! Был и вдруг поник,
Шел изнутри истошный женский крик.
Он в сердце бил тревожно, как набат,
Был громче шума битвы во сто крат.
«Мы жжём дворец, но мы не жжём живых,
Друзья, ведь жены есть у нас самих.
За грех наш отвечать придется им.
Враги – мужчины, их не пощадим,
Но жертв невинных вовсе не хотим.
Забуду я, так Божий суд суров
К пролившему беспомощного кровь.
Тогда вперёд за мною, кто готов
Очиститься от тягостных грехов!»
По лестнице взлетел и вышиб дверь.
Пылает пол; поторопись теперь.
Дым удушает, и ступни горят.
Покои все обследовать спешат,
Находят, и в душе смиряя гнев,
Выносят позабытых всеми дев.
И крики молкнут, угасает страх
У спасшихся в заботливых руках.
Так, руки, кровь успевшие пролить,
Заставил Конрад красоте служить.
Ну, а кого же вынес сам герой
Сквозь дыма столб, окутавший покой?
Паши Сеида, чей разрушил дом,
Наложницу, любимую притом.
VI
Приветствовал Гюльнар он в двух словах,
Чтоб успокоить беспричинный страх.
Эффект внезапности меж тем потерян был,
Враг без потерь спокойно отступил.
Погони шум, не чуя за собой,
Замедлились, сплотились, снова в бой.
Теперь паша реально оценил,
Насколько у пиратов мало сил.
В багрянец всё лицо окрасил стыд,
Что паникой, не армией разбит.
«Аллах акбар!» Всё яростнее бой.
Лишь смертью можно смыть позор одной.
За око - око, кровь за кровь, отмстить.
Нет, не должны корсары победить.
Гнев с яростью в один кулак слились.
Захватчики уж борются за жизнь
И Конрад видит, умирает как
Слабеющее войско. Давит враг.
Одна надежда - разорвать кольцо!
В атаку вместе! Дрогнули. И всё.
Лишь в самом центре узкого кольца,
Бессмысленно, но бьются до конца.
Им строй держать теперь уж не с руки;
Расколот он, разрублен на куски.
Поодиночке проявляют прыть,
Дерутся, без надежды победить
И падают сражённые во тьме.
Клинки сверкают в смертной кутерьме.
VII
Но до того, как правоверных рать
Сомкнулась, чтоб отпор пиратам дать,
Все дамы из гарема спасены
И в мусульманский дом помещены.
Уже прошел щемящий душу страх,
И слёзы высохли на девичьих щеках.
Но, вспоминая давешний кошмар,
Не может черноокая Гульнар
Понять учтивости в его речах.
Откуда этот мягкий свет в глазах?
Разбойник, весь измазанный в крови,
Нежнее, чем Сеид в часы любви.
Уверен он, рабыня рядом с ним
Уж счастлива присутствием одним..
Корсар же подвиг свой сумел подать,
Так, словно женщин должно уважать.
Желанья тщетны, женские – вдвойне.
«Удастся ли его увидеть мне?
Я благодарность выразить должна
За жизнь, ту, что владыке не нужна» .
VIII
И видит вдруг всю битвы круговерть.
Он жив, пират, хоть предпочёл бы смерть.
Отрезан от друзей, разит врагов,
Себя продать он дорого готов.
Но вот упал, а смерти так и нет,
И схвачен, за набег держать ответ.
Свой жребий жалкий обречён он несть,
Покуда план обдумывает месть
Того, как побольней его уесть.
За каплей каплю кровь его забрать,
Чтоб долго жить, но вечно умирать.
Она глядит, ужели это он,
Чей каждый жест вчера ещё закон?
Да, он! Спокойно ждёт судьбу свою,
А зол одним, что не погиб в бою.
Расцеловать убийцу был бы рад,
Но нету ран, царапины кровят.
Случилось как, что толпы янычар
Не нанесли решающий удар?
И справедливо ль, что ещё дышал
Лишь тот, кто смерти ратной так желал.
Теперь он знал, что чувствует иной,
Фортуна чья повёрнута спиной.
Победы, преступления учтёт
И беспощадный свой предъявит счёт.
Он много понял, но чертовски горд,
Тот, кто в набег ходил, как прежде твёрд.
Всем видом он врагам понять давал,
Не узник перед ними, генерал.
И от трудов уставший, и от ран,
Смотрел вокруг спокойно атаман.
Толпа бежавших от его клинка
Проклятья громко шлёт издалека,
А ближние и те, кто посмелей,
Не докучали наглостью своей,
И стража, что на вид была крепка,
Побаивалась узника слегка.
IX
Явился лекарь на него взглянуть,
Но не из милосердия, отнюдь.
А оценить, достаточно ли сил
Для долгих пыток пленник сохранил.
И никаких препятствий не нашел,
К закату завтра посадить на кол,
Чтоб на заре проснувшийся ага,
Увидел муки своего врага.
Они длинны, страшнее в мире нет;
И жажда здесь – важнейший компонент.
Её способна утолить лишь смерть,
Но в небе только грифов круговерть.
«О, Боже, пить!» Палач воды не даст,
Ведь выпив, жертва дух тотчас отдаст.
Цель – не убить, умножить боль и страх.
Ушел, оставив Конрада в цепях.
Х
Как описать все чувства в этот миг,
Я сомневаюсь, что он сам постиг.
В мозгу полнейший хаос и разлад,
И только мысли скачут невпопад.
Зубовный скрежет от бессильных дум.
Упорно угрызенья лезут в ум.
Тот бес, что прежде скромненько молчал,
Теперь кричит: «Ведь я предупреждал!»
Напрасный труд. Дух выстоять готов,
А каяться – привычка слабаков.
И в этот – самый трудный час в судьбе
Он честно мог сознаться в том себе,
Что мысли не находится одной,
Владеющей и телом и душой.
Но множество, и в миг один притом,
Стремится в мозг неведомым путём.
О славе, разобщённости сердец,
О глупой тщете жизни, наконец.
О радости несбывшейся, о том,
Что торжествует ненависть кругом.
Из прошлого вперёд часы спешат,
И не поймёшь, что прочат, рай иль ад.
Дела, слова, что бросил на бегу
Теперь катились кубарем в мозгу.
То, чем гордился он в былые дни,
По сути – преступления одни.
И мысль, что предпочёл злодейства путь
Саднит не меньше, загнанная вглубь.
Глаза раскрыты, только в них стоит
Разверзнутой могилы грозный вид.
Но гордость шепчет: «Сколько в ней врагов!»
И «зеркало души» разбить готов.
Лишь гордость и отвага, слившись в лад,
Смертельное падение смягчат.
Страх всем знаком, но скрыв его в пылу,
Заслужишь лицемера похвалу.
Трус будет хвастать, а потом реветь,
Смельчак молчит, и молча примет смерть.
И, этим размышленьем закалён,
С угрозой вовсе примирился он.
XI
В высокой башне, в камере, в тиши
Сидел пират во власти у паши.
Дворец сгорел. Пожар не тронул форт.
Здесь был и узник, и Сеида двор.
Корсар свой приговор не осуждал,
Он, побеждая, так же поступал.
Раз время в душу глянуть подошло,
Он посмотрел, увидев только зло.
Одна лишь мысль его крала покой:
«Как жить Медоре с новостью такой?»
О ней подумав, вскакивал опять
И даже цепь пытался разорвать.
Но вскоре он и здесь обрёл покой
И посмеялся над своей тоской.
«Ну, пусть казнить приходят, коль не лень.
У них сегодня был тяжёлый день!»
Подполз к соломе, брошенной в углу
И вмиг уснул, свернувшись на полу.
Бой начинался в полуночный час,
Как повелел от Конрада приказ,
И божество войны в короткий срок
Собрало жертв внушительный оброк.
За час, сойдя на берег, молодец
Сыграл спектакль, открылся, сжёг дворец.
Зевс на земле, Нептун среди акул
Рубил, спасал, был схвачен и уснул.
XII
Он дышит тихо, не вздымая грудь,
Как будто удалось навек уснуть.
Но чей это над спящим силуэт?
Враги ушли, друзей здесь вовсе нет.
Архангел прилетел перед концом?
Нет, человек, но с ангельским лицом.
Лампады мягкий свет платок укрыл,
Чтоб узнику в глаза лучом не бил.
Придётся их для муки отворить
В последний раз, а после лишь закрыть.
Бела рука, а вот глаза - черны,
Каштановые косы в две волны
У женщины, что тихо босиком
Прокралась ночью в камеру тайком.
Как сквозь охрану прорвалась она?
Замок не остановит и стена,
Когда Гюльнар сочувствием полна.
Ей не спалось. Пока дремал паша,
Проклятия пирату бормоча,
Она сняла с руки его печать,
Как изредка любила поступать.
Печать с изображением орла
Ее легко сквозь стражу провела.
Устав от суматохи и резни,
Завидовали пленнику они.
Он спит давно, им мёрзнуть у двери.
Не убежит, смотри иль не смотри.
Лишь головы подняли на печать,
Носами снова начали клевать.
XIII
Ей странно видеть, спит, когда кругом
Оплакивают свой сожженный дом.
И беспокоит юную Гюльнар
Влияние его волшебных чар.
Такого не забыть, он спас меня
И защитил от страшного огня.
Я помню долг. Но, чу, прервался сон.
С тяжёлым вздохом вдруг проснулся он».
Сел, лампой ослеплен, не знает сам,
Поверить ли измученным глазам.
Лишь звон цепи в догадке утвердил,
Не призрак его ночью разбудил.
«Что вижу я? Иль воздуха извив,
Иль мой тюремщик сказочно красив!»
«Меня не знаешь ты, но я из тех,
Кто позабыть добро, почтёт за грех.
Вглядись ещё, молю, поймёшь тотчас,
Кого ты из огня сегодня спас.
Зачем я здесь? Не знаю, промолчу,
Но видеть тебя мёртвым не хочу».
«Ты так добра! Да только палачу
Уж дан приказ. Он просто ждёт рассвет.
Понравится нам это, или нет.
Мучителей нисколько не виня,
Ты помолись за грешного меня».
Не странно ли, что тягостная грусть
Так весела? Не станет легче, пусть.
Улыбкой всю тоску не заглушить,
Но разве это – повод не шутить.
А, если шутка силы придаёт,
То с ней не грех взойти на эшафот.
И, в горький час насмешкою звуча,
Она обманет даже палача.
Что б с капитаном ни произошло,
Уж смех разгладил скорбное чело.
Ведь для него смешнее мысли нет,
С улыбкою покинуть этот свет.
Всю жизнь свою угрюмо он прошел;
Был вспыльчив, раздражителен и зол.
XIV
«Объявлен приговор, тебе не жить,
Но ведь пашу возможно и смягчить.
Я в свой черёд хочу тебя спасти,
Да, только слишком слаб ты, чтоб уйти.
Отсрочить казнь – вот главное из дел,
Чтоб только ты набраться сил успел.
О большем лишь напрасные мечты,
Но помни, я рискую, как и ты».
«Напрасно всё. Душа истощена,
И пала ниже пропасти она.
Не в риске дело. Не к лицу бежать
От тех, с кем не сумел я совладать.
Как жалок тот, кто, проиграв, бежит.
Здесь мой отряд, до одного, лежит.
Привязанность осталась лишь одна –
Та, что всегда была ко мне нежна.
Я мало, что в душе своей берёг:
Мой бриг, мой меч, моя любовь, мой Бог.
О Боге я давно уже забыл,
Людей руками он меня сразил.
Моих молитв он не услышит, нет
Лишь трус поклоны бьёт, устав от бед;
Я сам готов за всё нести ответ.
Меча не удержал я рукоять,
Хотя, наверно, мог покрепче сжать.
Мой бриг потоплен, иль исчез в огне,
Одна любовь теперь осталась мне,
И связывает с жизнью. День пройдёт,
И смерть моя, ей сердце разобьёт.
Увянет цвет. Пока тебя не знал,
По прелести ей равных не видал.
«Пусть ты влюблён взаимно и давно,
Мне это совершенно всё равно.
Могу лишь позавидовать. Как сон –
Сердца, что могут биться в унисон.
Я о таком мечтаю в темноте
Привыкла уж к душевной пустоте».
«Тот, думал я, живёт, любовь храня,
Кому тебя я вынес из огня».
«О нет, Сеида полюбить нельзя,
Хоть из последних сил пыталась я.
Суровы его чувства и слова,
Ну, а любовь, свободою жива.
Рабыня – я, покои украшать,
Довольство всем должна изображать.
И на вопрос: «Ты любишь ли?» в ответ,
Как часто я хочу воскликнуть: «Нет!».
Ведь тяжело выказывать любовь,
Лишь отвращение переборов,
Но было бы в десятки раз трудней,
Когда б другой владел душой моей.
А, если даже за руку берёт,
Моя не дрогнет, холодна, как лёд.
Отпустит, и рука падёт, как нить.
Чтоб ненавидеть, надобно любить.
Целует, я восторг не покажу,
А при воспоминании дрожу.
Быть может, если б чувство обрела,
Хотя бы ненавидеть начала.
Ушел, и ладно, а вернулся, пусть,
Он рядом, и меня изводит грусть.
Подумаю, и холодок в груди,
Ведь только отвращенье впереди.
Рабыня – я, мне нет судьбы иной,
Страшнее рабства – стать его женой.
Чтоб прекратил меня он привечать,
Прогнал, и этим волю дал опять,
Ещё вчера того могла желать.
Теперь узнает прелести любви,
Чтоб только цепи разорвать твои.
За жизнь свою верну тебе должок,
Чтоб ты, пират, бежать отсюда мог
К такой любви, какой мне не дал Бог.
Пусть, дорого придётся заплатить,
Сегодня я не дам тебя убить!»
XV
Ладонь в цепях вдруг к сердцу поднесла,
Ей поклонилась низко и ушла.
Исчезла без следа, как дивный сон.
Была ли здесь? Один ли снова он?
Лишь на цепи сверкающий кристалл,
Её слеза – сочувствия сигнал.
Добытый из заботы рудника,
Полировала Божия рука.
Она опасна, уверяю вас,
Пролитая слеза из женских глаз.
У слабости оружие своё,
Щитом и шпагой служит для неё.
Куда девалась мудрость, сила где,
Доверчивого к девичьей беде?
Один герой весь мир к ногам принёс
За пару Клеопатры кротких слёз.
Его понять мы можем и простить,
Иным пришлось и душу заложить,
Вступая в сговор с сатаной самим,
Чтоб угодить прелестницам своим.
XVI
Шлёт луч заря на скорбные черты,
Но нет в ней ни надежды, ни мечты.
Не знать ему, что будет этим днём,
Уж погребальным ворона крылом
Накроет смерть незрячие глаза
В тот час, когда вечерняя роса
Туманом ляжет на ковёр травы.
Всё оживит, но не его, увы!
П Е С Н Ь Т Р Е Т Ь Я
«Как видишь – он меня ещё не предал».
Данте. Ад
I
За цепь холмов, пышнее, чем восход,
Неспешно солнце на закат идёт.
Не тусклое, как в северных краях,
А яркий всполох в синих небесах.
Свой жёлтый луч, направив в глубину,
Раззолотит зелёную волну.
Скале Эгина, пляской тёплых струй,
Бог счастья шлёт прощальный поцелуй
И дарит долгий свет стране своей,
Хоть здесь ему не строят алтарей.
Целуют тени пики диких гор,
И Саламин, и весь морской простор.
Лазури дуги, опускаясь вниз,
Багрянцем в мягком блеске налились.
Смешались, перепутались, и там
Все краски мира солнце дарит нам.
Покуда за Дельфийскою скалой
Не ляжет прямо в воду на покой.
В такой же вечер, много лет назад,
Последний солнца луч ловил Сократ.
И все Афины знали, эта тень
Венчает мудреца последний день.
Но солнце зацепилось за холмы,
Спасая обитателя тюрьмы.
Да, только грустен узнику тот свет,
И красок, кроме чёрной, больше нет.
Злой мрак родную землю поглотил,
Которую бог солнца так любил,
Но скрылся за горою Киферон,
И выпит яд, и дух умчался вон.
Его душа, презрев побег и страх,
Не умерла, она жива в веках.
Но вот, спустившись в мир с горы Гимет,
Царица ночи поглотила свет.
Она не прятала своих прекрасных форм
За дымкою, что предвещала шторм.
Колонны белые мерцают, чуть видны,
И на карнизах отблески луны.
А полумесяц – символ её чар,
Над каждым минаретом янычар.
Оливковые рощи там и тут,
Кефиса воды скудные текут,
К мечети жмётся грустный кипарис,
А башенки беседки рвутся ввысь,
И пальма, что растёт среди олив,
Собой руины храма заслонив.
Игры теней манит круговорот;
Лишь равнодушный, заскучав, зевнёт.
Скале Эгин и ночью не уснуть,
Борьба стихий её терзает грудь.
Оттенков мягких, наступает строй
Из волн, такой сапфирно-золотой.
Он смешан с тенью многих дальних стран,
Столь мрачных, что смеётся океан.
II
Пишу не о тебе, но мысль с тобой,
О, город, в моря дымке голубой,
Чьё имя древней сказкою звучит
И волшебством таинственно манит.
Кто видел этот царственный закат,
В Афины возвратиться будет рад.
И в памяти своей хранить готов
Рой вкруг тебя прелестных островов,
(Притом, не забывая и корней).
Пиратский остров посреди морей,
Его свобода станет и твоей.
III
Уснуло солнце, словно на века,
Скользнув лучом по башне маяка.
Грустит Медора в башенке своей,
Уж третий день от друга нет вестей.
Хоть явно шторм становится слабей.
Вчера Ансельмо воротился бриг,
Но новостей, как прежде, никаких.
А ведь развязка быть могла иной,
Когда бы Конрад взял его с собой.
Поднялся бриз, и прожит день опять
В пустой надежде мачту увидать.
И, движима душевную тоской
Вдруг на берег направилась морской,
Чтоб по прибою проходить всю ночь.
Он мочит платье ей и гонит прочь.
Слепа, глуха, не чувствует камней
И холода; в душе мороз сильней.
Отчаянье растёт, сменяя грусть.
Явись он вдруг, она б лишилась чувств.
И бот пришёл, поломан и побит,
Все знали, кто на них сквозь ночь глядит.
В поту, в крови, уставшие притом.
Они спаслись и знали лишь о том.
И каждый в глубине души желал,
Чтобы другой о Конраде сказал,
То, что должны, и продолжал юлить,
Боясь Медоре правду всю открыть.
Но поняла без трепета в груди,
Что одиночество лишь впереди.
В прекрасном теле дух ещё силён,
И в пылких чувствах выражался он.
Надежда утешала и звала,
Теперь уснула, но не умерла.
Сквозь сон пробилась сила, говоря:
«Любовь мертва, чего бояться зря».
И не характер всё решает, нет,
Когда придёт горячки тяжкий бред.
«Молчите вы, не надо пояснять,
Я и без слов слова могу понять.
Один вопрос лишь с губ моих слетит,
Скажите мне скорей, где он лежит?»
«Глаза нам видно пот позастилал,
Никто его ведь мёртвым не видал.
Да, окружён израненный, но жил».
От этих слов она лишилась сил.
Взорвался пульс и бурных чувств навал
Её буквально парализовал.
И, пошатнувшись, рухнула в прибой.
Он стал бы ей могилой, но рукой
Заботливо схватил её пират,
Любую помощь оказать ей рад.
По бледной коже брызги растеклись;
Ей суетливо возвращают жизнь.
Служанок будят, всё проспят, позор!
Больную отдают под их надзор
И в грот бредут к Ансельмо наугад,
Чтоб донести печальный свой доклад.
IV
Идёт совет - слов не остановить;
Решают, как спасти, иль отомстить.
Никто не спит, все мыслят, в меру сил;
Отчаиваться Конрад запретил.
Они прошли с ним битвы круговерть,
Спасут живого, отомстят за смерть.
Беда врагам! И нет такой стены,
Что б не снесли те, кто ему верны.
V
В гареме, вновь приняв суровый вид,
Решает участь узника Сеид.
Любовь и ненависть смешались в нём;
То он с Гюльнар, то в камере с врагом.
Она клубком у ног его легла,
Пытаясь, мрак согнать с его чела,
И беспокойным взглядом чёрных глаз
Привлечь владыку силится хоть раз.
Перебирая чётки не спеша,
Пирата разорвать готов паша.
«Твой день, паша! Победа на гербе,
Но ненавидеть не к лицу тебе.
Да, Конрад схвачен, смерть найдёт его;
Не стоит он мизинца твоего.
По мне, так лучше б выкуп заплатил –
Всё то, что он неправедно добыл.
Отдай свои сокровища пират,
Ты стал бы, милый, сказочно богат!
А будет нищ, кто станет помогать?
Тебе добычи легче не сыскать.
Но поспеши, покуда корабли
С остатком банды клад не увезли».
«Да предложи алмазов он бадью
За каплю крови каждую свою,
Пообещав за каждый волос свой,
Арбу со златоносною рудой,
Шахерезады сказку мне напой,
Он всё равно пошёл бы на убой.
Не выкупит мгновенья, о Аллах,
Чтоб я не знал, что здесь он, и в цепях.
Одну лишь вещь я не могу решить,
Как дольше мучить, чтобы не убить».
« Ты прав во всём. Хоть самым гневным будь.
Я не о милосердии, отнюдь.
Как нам его богатства сохранить?
Ему свободным более не быть.
Без банды он отправится в тюрьму
По первому приказу твоему».
« «Пойдёт в тюрьму…» Мне что же, уступить?
Пират уж там, где он и должен быть!
Я не могу врага освободить.
И перестань увещевать меня,
Чтоб оплатить спасенье из огня.
Твою судьбу решает лишь паша!
Видал пират, что ты так хороша?
Похвально благородство, спору нет.
Ну, а теперь я дам тебе совет:
Тебе нет веры! Эта болтовня
Лишь подозренья множит у меня.
Скажи, когда он нёс тебя сквозь дым,
Не думала ли скрыться вместе с ним?
Не отвечай, всё ясно, о, Аллах!
Смотри, какой румянец на щеках.
Ты, милая, играешься с огнём.
Так стоит ли заботиться о нём?
Одно лишь слово, только звук окрест,
И мне, учти, всё это надоест.
Зачем, вообще, он вышиб эту дверь?
Я бы тебя оплакивал, поверь.
Теперь отрежу, в назиданье всем,
Я крылышки блудливые совсем.
Одумайся скорей и повинись,
А, если лгать продолжишь, берегись!»
Он встал, степенно, грозно вышел вон,
Суров и чрезвычайно раздражён.
Но плохо знал владыка женский род,
Что гнётся, но своё, как прежде, гнёт,
С Гюльнар считаться, в мыслях не имел.
Она тиха, но взрыв уже назрел.
Обидны подозрения, но вот,
Она сама причины не найдёт
Той жалости, что вызвал в ней пират,
Ведь раб помочь рабу повсюду рад.
Осознанно, превозмогая жуть,
Она ступила на опасный путь.
Презрение – вот ярости ответ,
И вихрь дум – источник женских бед.
VI
Меж тем, катился день за днём. В цепях,
Усталый, он смирил в душе свой страх,
В сомненьях неизвестности опять.
Ведь хуже смерти – только смерти ждать,
Когда шаги, как колокол звучат,
И кажутся шагами палача.
А, каждый звук, что вышло различить,
Последним в этой жизни может быть.
Он страх унял, но дух, силён и смел,
Со смертью соглашаться не хотел.
Истерзан, слаб, измучен тишиной,
Он вёл борьбу нелёгкую с собой.
Нет, ни в бою, ни в злой девятый вал,
И мысли дрогнуть он не допускал,
Но в одиночке, подводя итог,
Что с мыслями своими сделать мог?
Глядеть в себя, не видя перемен,
Ошибки в прошлом, будущего тлен.
Смешно скорбеть и поздно исправлять.
Осталось лишь сидеть и смерти ждать.
И нет друзей, чтоб передать рассказ,
Как встретил капитан свой смертный час.
Зато врагов усердных – ровный строй,
Облить его готовый клеветой.
Душа снесёт, поджаривайте хоть,
Сомненье есть, а выдержит ли плоть?
Но, если стон один исторгнет грудь,
Всё кончено, о доблести забудь.
Грехами, что он в жизни совершил,
Путь в рай себе надёжно перекрыл.
А рай земной, реальный, то и он
Разлукою с любимой омрачён.
Так оставалось думать моряку,
Чтоб заглушить смертельную тоску.
А помогло ему раздумье или нет,
Лишь будущность бесспорный даст ответ.
VII
Уж третий день он получает в дар.
Вестей всё нет, как прежде, от Гюльнар.
Но честно исполняет свой обет,
Иначе он не встретил бы рассвет.
Когда четвёртый день умчался прочь,
Игривый шторм явился в эту ночь.
Как вслушивался в рёв стихии он,
Нарушившей впервые крепкий сон.
И рёв родной стихии в нём будил
Подъём в душе сокрытых грозных сил.
Любил он мчаться по волне вперёд,
А ветер бригу скорость придаёт.
Его удары в уши так и бьют,
Но стены ему воли не дают.
Трясётся башня, гром гремит вокруг,
А камера усиливает звук.
Зигзаги молний, что страшат иных,
Ему приятней света звёзд ночных.
Вот, цепь к решётке ближе подобрав,
В надежде на стихии дикий нрав,
Воздел он руки к небу вместе с ней,
Чтоб молния ударила скорей.
Но на молитву, да и на металл,
Внимания шторм обращать не стал.
Он ослабел и растворился вдруг,
Как будто оттолкнул старинный друг.
VIII
Ушла за штормом полночь без следов,
Но, чу! За дверью лёгкий звук шагов.
Ключ заскрипел, мелькнул неясный свет,
И на пороге женский силуэт.
То грешнику за черные дела
Судьба вдруг в стражи ангела дала.
Но что-то зримо изменилось в ней;
Стан трепетнее и щека бледней,
Взгляд бегает, чтоб прямо не смотреть.
Беззвучный крик: «Ты должен умереть!»
«Есть шанс один, и он опасен, но
Наверно лучше казни всё равно!»
«Не казнь меня страшит. Могу опять
Тебе лишь то же самое сказать.
Зачем ты всё пытаешься спасти
Преступника, что должен понести
Заслуженную кару. Я готов
К жестокой мести за венок грехов».
«Зачем пытаюсь? А, не ты ли спас
Меня от доли худшей, чем сейчас?
Зачем пытаюсь? Или ты слепой,
И замечать не хочешь, что со мной!
Сказать всё то, о чём хочу кричать,
Но женщине положено молчать?!
Хоть ты – злодей, и сердце знает, но
Боится, благодарно, влюблено.
Прошу лишь о другой не говорить,
Моей любви так горько тщетной быть.
Красива, верю, более нежна.
Решилась бы рискнуть собой она?
Будь ты ей так же дорог, то любя,
Она, не я пришла б спасать тебя.
Жена пирата с ним, лицом к врагу,
А не грустит на дальнем берегу.
И глупо здесь вести о чувствах речь;
Над головой завис Дамоклов меч.
Коль храбрость при тебе, скорей решай,
Бери кинжал, за мною поспешай!»
«Возможно, позабыла ты про цепь?
Или она откажется греметь?
Одёжка в самый раз, чтобы бежать;
Или врагов мне ею поражать?»
«Я подкупила стражу, мой корсар.
Получен ею крупный гонорар.
Цепь упадёт, скажи лишь только «да»;
Без помощи проникла б я сюда?
Я не теряла времени ничуть,
Ступила на преступный скользкий путь.
Не преступленье - мстить Сеиду всласть;
Тиран, мне ненавистный, должен пасть.
Ты, вижу, вздрогнул? Что душой кривить,
Отторгнутая жаждет отомстить.
Пустыми обвиненьями задел;
У преданности рабской есть предел.
Тебе смешно? Паша смеялся всласть.
До грязных обвинений смог упасть
Ревнивец, чьи суждения легки.
Что ж, преданность хранить мне не с руки,
Как предрекали злые языки.
Я куплена за деньги, что с того;
Купить не смог он сердца моего.
Да, я была безропотной рабой,
Ну, а теперь я убегу с тобой.
Легко далось меня оклеветать;
Пророчество исполнится, как знать?!
Отсрочка казни – выдумка паши.
Как муку выбрать, он не мог решить,
И для тебя, и для моей души.
Он мне грозил, но страсть ещё крепка,
И от расправы бережёт пока.
Но срок придёт, насытится он мной;
Тогда в мешок на рандеву с волной.
Играет мной заносчивый старик,
Покуда позолота не слетит.
Спасу тебя, и ты увидишь сам;
Признательность присуща и рабам.
И, если б жизни он не угрожал,
(О чём он, впрочем, клятвенно сказал),
Спасу тебя, любя, назло ему.
Я вся твоя, готова ко всему.
Меня не знаешь ты, но улови,
Что ненависть – очаг моей любви.
Доверься мне. Свою судьбу кляня,
В душе моей достаточно огня.
Он маяком до порта доведёт,
А там уже готов надёжный бот.
Но в комнате одной, где мы пройдём,
Спит, должен спать, Сеид спокойным сном».
«Поймёшь ли ты, ведь ты так молода,
Я низко так не падал никогда.
Да, враг, Сеид. Ватагу смёл мою
В безжалостном, но праведном бою.
И я приплыл сюда не загорать,
А, чтоб мечом карателя карать.
Мечом, заметь, кинжал противен мне;
Я не готов разить врага во сне.
Тебя спас, не торгуясь, чем горжусь.
От милости такой я откажусь.
Иди же с миром, вот и весь мой сказ,
Мне надо отдохнуть в последний раз».
«Ну, отдыхай! С рассветом жилы рвать
Тебе начнут, потом на кол сажать;
Таков приказ. Я не смогу смотреть.
С тобой предпочитаю умереть.
Любовь и жизнь сложила я на кон;
Один удар, и будешь ты спасён.
А от погони сможем мы уйти.
Корсар, убийством этим оплати
Позор, что я терпела много лет.
Один удар, и страха больше нет.
Не жалуют кинжала моряки?
Проверим твёрдость девичьей руки.
Пусть ненависть кинжал направит в грудь,
Открыв к свободе долгожданной путь.
Дам слабину, и завтрашний восход
Мой саван озарит, твой эшафот.
IX
Она исчезла в сумраке ночном,
Корсар смотрел в пустой дверной проём.
Он попытался цепи подобрать,
Чтоб при ходьбе не бряцать, не стучать,
И, выйдя из незапертых дверей,
Тихонечко последовал за ней.
Куда идти? Заветный, где, проход?
Ни лампы, ни охраны. Ну, вперед!
Вдруг смутный свет. И, как тут поступать,
К нему спешить иль от него бежать?
Брёл наугад. Упорно, до конца.
Коснулась свежесть скорбного лица.
А вот и галерея. В небесах
Последняя звезда сгорала в прах.
Но он не на неё смотрел, о, нет;
Из комнаты одной струился свет.
Хотелось бы увидеть, что внутри,
Но, только яркий луч из-под двери.
Наружу вышла тень, едва видна,
Остановилась, дёрнулась. Она!
Рука пуста и даже не дрожит.
Конечно, не могла она убить!
В глазах горит пугающий огонь.
Но волосы откинула ладонь,
Скрывавшие лицо её и грудь,
И голова откинулась чуть-чуть.
Как будто распрямлялась на глазах,
Отринув и сомнения и страх.
По лбу катилась капля. Её цвет
Вам на любой вопрос давал ответ.
Он вздрогнул, ведь не пот окрасил бровь,
Знак несомненный преступленья – кровь!
Х
Он убивал, пока хватало сил,
И муки казни этим заслужил.
Стальные цепи, те, что на руках,
На них уже останутся в веках.
В сражении, когда за гранью злость,
Такого испытать не довелось.
В нём кровь вскипала, клокотала вся,
Теперь мороз по венам пролился.
Одна лишь капля – злодеянья дар,
И вмиг померкла красота Гюльнар.
Он реки крови лил за жизнь свою,
Но лишь в мужском отчаянном бою.
XI
«Свершилось, он убит во сне! Корсар,
Как дорого мне дался тот удар!
Бежим, бежим! Сейчас мне спорить лень.
Нас ожидает бот почти весь день.
Платить лихим не нужно молодцам –
Они хотят примкнуть к твоим бойцам.
Для оправданий будет целый век,
Когда покинем ненавистный брег».
XII
Один хлопок в ладоши, и в побег
Уже спешат к ней слуги, мавр и грек.
С цепи снимают кованый запор,
И он свободен вновь, как ветер гор.
Чего ж тоска, не радость грудь щемит,
Тяжёлым камнем на душе лежит?
Безмолвный подан знак. Смотри, теперь
На берег тайная открылась дверь.
XIII
В бот погрузились. Дул неспешный бриз.
Его воспоминанья унеслись
Назад. Покуда мыс не увидал,
Где якорь бриг последний раз кидал.
Да, с ночи той всё быстро понеслось:
Сраженье, преступление и злость.
Чернее туч, нависших над водой,
Летели мысли мрачной чередой
Про банду, про Гонсалво, про свой страх,
Успех минутный и конечный крах,
Про ту, кого считал своей судьбой.
Но лишь Гюльнар он видел пред собой.
XIV
В его глазах она ловила хлад.
Невыносим пустой бездушный взгляд.
И блеск из глаз, несвойственно жесток,
Смыл слёз всеочищающий поток.
Она взмолилась, позабыв про стыд:
«Прости хоть ты, Аллах ведь не простит!
Где был бы ты, в живых его оставь?
Так от упрёков хоть сейчас избавь.
Ведь я не столь сильна, как в эту ночь.
Мой мозг сбит с толку, мысли рвутся прочь.
А вся вина - любви слепой порыв;
И можешь ненавидеть, был бы жив!»
XV
Совсем иное он имел в виду,
Ведь сам накликал на неё беду,
Но эта мысль, беззвучна и проста,
В его груди металась, заперта.
Тем временем, дул ветерок шальной
И бил в корму игривою волной.
На горизонте точка. Как-то вмиг
Из пятнышка огромный вырос бриг.
Уже замечен с марса утлый бот,
И паруса несут его вперёд,
Чтоб смять челнок, пустить его ко дну.
Резной форштевень мощно бьёт волну.
Ядро из пушки мчится по прямой
И падает с шипеньем за кормой.
И Конрад вдруг, услышав этот плеск,
Опомнился. В глазах привычный блеск.
«Да это же мой флаг цветов огня,
Друзья, вы не оставили меня!»
Его узнали, машут издали,
Скорей спустили лодку, в дрейф легли.
«Наш Конрад! Конрад! – слышится – Ура!»
Забыты корабельные дела.
Они следят, и каждый рад и горд,
За тем, как капитан взошёл на борт.
В улыбках тонут все до одного
И жаждут сжать в объятиях его.
А он, забыв опасность и разгром,
Уж снова себя чувствует вождём.
Ансельмо руку жмёт. Вернулась стать.
Готов руководить и покорять.
XVI
Лишь поздравлений время истекло,
Печаль вернулась на его чело.
Не ведали они ещё пока –
Их месть свершила женская рука.
Царицею избрали бы. О, да,
Им щепетильность гордая чужда.
С ухмылкой, шепотком и млад, и стар
Растерянно глазеют на Гюльнар.
Её вчера не устрашила кровь,
Теперь смущают взгляды моряков.
Взгляд бросила на Конрада с мольбой
И спряталась под плотною чадрой,
Сложив смиренно руки на груди.
Пусть он решает, что там впереди.
Хоть ненависть в душе её жила,
И на злодейство страшное пошла,
Она всего лишь женщиной была.
XVII
За нею Конрад молча наблюдал
И ненависть, и жалость испытал.
Ведь грех её слезой уже не смыть,
И бесполезно у небес просить
Прощения. Хоть не её вина,
Расправа за него совершена.
Свободен он, она ж разбила в прах
Всё на земле и всё на небесах.
Он впился взглядом в чёрные глаза,
Так, что в них снова вызрела слеза.
Всё изменилось в ней, скромна, робка,
Вот только щёки розовы слегка.
Но в бледности безмерной всё равно
Мерещится кровавое пятно.
Рука дрожит, как каторжник в суде,
Нежна в любви, жестока во вражде.
Вот руку сжал, и вместе с нею он
Утратил твёрдость и смягчил свой тон.
«Гюльнар!» Дрожит рука, ни слова. Ах,
Ответ давно читается в глазах.
И бросилась в объятья. Видит Бог,
Никто б ей в этом отказать не смог.
И Конрад, хоть суров, чего скрывать,
Не смел её порыва оборвать.
И целомудрие, когда бы ни тоска,
Утратил нынче он наверняка.
Медора даже, сколько ни ревнуй,
Простила б этот краткий поцелуй.
Лишь первым и последним мог он быть,
Измена верность не смогла убить,
Хоть губы девы пламенем горят,
Любви распространяя аромат.
XVIII
Дошли до места в сумерках седых.
Казалось, скалы рады видеть их.
Ещё шумела гавань – добрый знак,
Светил привычно с высоты маяк.
Рыбацкие спешили лодки в порт.
Сопровождал дельфинов их эскорт,
Крикливых чаек хриплый разговор;
И радостным был их нестройный хор.
Из каждого окна весёлый свет
Как будто слал им дружеский привет.
Стремление к родному очагу
Надежду дарит в бурю моряку.
XIX
Горят огни жилищ и маяка.
Медоры башню не видать пока.
Он смотрит тщетно, это – странно, но
Погружено во тьму её окно.
Всегда ждала в былые времена.
Быть может, погасила свет она?
Вот уже в лодке и отплыть готов,
Торопит он медлительных гребцов.
Эх, крылья б соколиные иметь,
Чтоб поскорее к милой прилететь.
И стоило гребцам передохнуть,
Нырнул в волну и вплавь продолжил путь,
Ступил на берег, вверх, что было сил,
Знакомою тропинкой поспешил.
Ещё рывок, и вот, он у двери.
Не слышится ни звука изнутри.
Стучит, стучит, хозяйка не идёт,
Как будто бы, совсем его не ждёт.
Опять стучит, но тише, дрожь в руках,
А к сердцу подобрался липкий страх.
Открылась дверь, за ней совсем не та,
К кому хотел прижать свои уста.
Пытался дважды он задать вопрос,
Но так ни слова и не произнёс.
Вот лампа. Нетерпенью вопреки,
Она скользнула наземь из руки.
Искать другую – бесполезный труд,
Так можно и зари дождаться тут.
Но что-то ведь мерцает там, в углу,
Отбрасывая тени на полу.
И, хоть упорно верить не желал,
Увидел, что давно предугадал.
ХХ
Ни сделать шаг, ни даже крикнуть. Он
В дверях безмолвно замер, потрясён.
Стоял, смотрел и, слов не говоря,
Осознавал, что всё теперь зазря.
Она была при жизни так мила,
Что гибель черт испортить не смогла.
Цветок холодный нежная рука
Сжимала мёртвой хваткой на века.
Казалось, для притворства, попугать,
Она, играя, прилегла поспать.
Ни веки, ни ресниц роскошных взмах,
Уже не скроют пустоты в глазах.
Вся смерти мощь здесь более видна,
Ведь свет душевный гасит в них она.
Два синих озера сковала льдом,
Но тщетно билась над прекрасным ртом.
Сейчас он просто должен отдохнуть,
Чтобы опять улыбкою сверкнуть.
Но локонов безжизненных кольцо,
Как саваном накрыло всё лицо.
Давно ли шаловливый ветерок
Сплетал их в восхитительный венок?!
Ну, а теперь он стал её одром.
Зачем он здесь, коль нет её? Бегом!
XXI
Вопросов нет, ответ уже дала
Та мраморная белизна чела,
Что дарит смерть. А, как произошла,
Не всё ль равно? Любовь, надежда с ней,
Мечтания и нежность юных дней,
Их ненависть, и та убить слаба,
Исчезли вмиг, проклятая судьба.
Осталась боль в души участке том,
Что не затронут суетным грехом.
Узнал гордец - не радость есть одна,
И горю мера на земле полна.
Теряя даже малое подчас,
Кто от утех откажется из нас,
И всё снесёт стоически, когда
На сердце ляжет новая беда?
Как часто маску скорби от людей
Скрываем под улыбкою своей.
XXII
Та скорбь в груди занозою сидит,
Фантомной болью сердце бередит.
К одной все мысли сходятся опять,
И бесполезно утешенья ждать.
Нет сил, открыть смятение души,
Ведь в горе все слова не хороши.
Как Конрада душа истощена!
Себе покоя требует она.
А слабость такова, что, не шутя,
Он непрерывно плакал, как дитя.
Усталый мозг, вживаясь в эту роль,
Молился рьяно. Не стихала боль.
Потоки слёз горюющих мужчин,
Их не было бы, будь он не один.
Недолго длились, высохли, и он
Скорей, с разбитым сердцем, вышел вон.
Взошла заря, тосклива и сера;
Отныне только ночь ему сестра.
Мрак в голове всё кроет темнотой,
Убитый горем взгляд - увы, слепой.
Он обращён к теням, что ждут внутри,
И не нужны ему поводыри.
XXIII
Его душа, открыта и светла,
Предательство, обман пережила.
Былые чувства, каплей, что стучит,
Чтоб позже превратиться в сталактит,
Мутнели, охлаждались, а затем
Окаменели накрепко, совсем.
Но молния дробит скалу подчас;
Так и его удар судьбы потряс.
А если рос на той скале цветок,
В тени, без почвы как-то выжить смог,
То уничтожит гром, наверняка,
Гранита крепость, грацию цветка.
И, будучи лишён защиты скал,
Засохнет в месте том, где он упал.
Седой утёс – властитель этих мест
Осколками чернеется окрест.
XXIV
Когда рассвет багряный лик явил,
Страшась, Ансельмо к башне поспешил.
Но капитана он найти не смог,
Хоть за день прочесал весь островок.
Назавтра всем гуртом искали – нет.
Кричали, эхо злилось им в ответ.
В горах искали, в гротах, что вдали,
От лодки цепь на берегу нашли,
И в море разбежались корабли.
Но тщетно всё. Закат сменял рассвет,
А Конрада так и поныне нет.
И ни следа, ни вести про житьё,
Где схоронил отчаянье своё.
Оплакан капитан и не забыт,
Его невесте памятник стоит.
Ему команда крест не возвела:
Смерть неясна, известны всем дела.
Корсара имя связано узлом
С большой любовью и огромным злом.