За окном терпкий январь.
В комнате – промозглая слякоть.
Оставленный со вчерашнего вечера чай остыл и прилип к клеёнке,
словно растаявшая карамель или растопленный воск на ресницах,
закрывший веки бархатом мака.
Не трогайте.
Не открывайте.
Я навеки в пустой квартире.
И хоть бейся об бетонную стену с разбега – всё равно чувства мертвы.
Похоронены заживо.
Без права на возвращение,
но с холодным глотком воздуха,
сносящим оползнем все подаренные тобой тюльпаны,
которые месяц уже кровоточат,
убивая бабочек с крылатым почерком.
Высушенная долька лимона над дверью напоминает капиллярный лабиринт,
заставляя обрывки наших песен в грудном кармашке зализывать ссадины.
Оказывается,
ты был болен пустой,
пёстрыми пятнами калейдоскопа уродуя дно,
вместо моего «навсегда»,
исправлял на унылое «никогда».
Замёрзшими пальцами и ложной нежностью разрезал клинком мои рёбра,
а я прощала,
стиснув зубы,
преднамеренно не замечая всех аккуратных ударов в печень.
Чтобы было легче понять меня,
то,
представь,
как твоей пятилетней дочери,
какой-то ублюдок в живот наносит десять ножевых,
с безумными глазами слизывая капли с окровавленного металла.