Я сидел и кушал борщ. Радио просто разрывалось от исходившего из него новостного скрипа. Новости, точно бензопилой, елозили по ушам, оставляя неизгладимое впечатление ярко начищенных лыж. Впрочем, было важно даже не это: мне в ближайшее время предстояли нелёгкие и, наверное, даже жаркие дни, ведь, как сказал диктор: «На Ганимеде снова обострилась ситуация с роботами-сепаратистами, вышедшими из-под контроля. Роботы требуют подписания декларации освобождения и суверенитета, и уже взяли в плен несколько тысяч заложников.» Конечно, кого они могли взять в плен на спутнике Юпитера, если там совершенно нет людей, радио не сообщало, но факт оставался фактом: бунтуют, бунтуют роботы, и это дело нельзя было так просто взять и оставить. Я же... я же их Учитель, не могу же так просто взять и бросить своих роботов, ведь вся ответственность за них лежит на мне.
Пообедав борщиком, я зашёл в 3D-комнату с множеством всевариативных экранчиков, нашлёпков, проводков, разнообразных нейроинтерфейсных выходов и входов. Последующим моим действием стало погружение в множественность множественностей зрительных каналов, прокладываемых от Земли до Ганимеда и демонстрирующих в форме расщеплённого фасеточного разума зрительную картинку с окуляров камер каждого из моих подопечных роботов. Картинка двигалась, переворачивалась, расходились волны. Я был одновременно везде и нигде, как будто бы разум, расщепившись, взорвался на миллионы миллионов осколков и, разлетевшись, стал разумом робота, но роботу всё же не принадлежащим, хоть и следящим за ним.
Это было просто необычайно! Ах, если бы я мог, если бы я только мог продиктовать им часть крошечного разума в своём делении на все ЭВМ... Он же окажется, наверное, не больше мушиного, в этой огромной нейросети, протянутой между моим собственным мозгом и операционными системами всех вот этих вот человекоподобных машин. Дальше обстоятельства затянули меня в какой-то странный и необычайный водоворот: вероятно, нужно было просто прилететь на спутник Юпитера Ганимед и происследовать обстановку непосредственным образом. Но я же всего лишь учитель роботов, даже бойцовскими качествами не обладаю. Так как же с ними со всеми справлюсь-то, восставшими моими машинами?
Однако тут ко мне подошёл генералиссимус из Министерства Нанотехнологий, профессор Института Искусственного Интеллекта и почётный корреспондент Академии Вентильных Наук в одном лице, уверенно возложив руки ко мне на плечо. «Это долг Родине!» - громко и патетично воскликнул он, всплеснув ладонями рук. - «Так отдай же его с честью, смело и несгибаемо! Мы в тебя верим!» Он слегка толкнул меня в грудь, смахнув скупую слезу пожилого военного, немало повидавшего на своём веку, и после этих его слов мне ничего уже не оставалось, кроме как лететь прямиком на Ганимед и разнимать дерущихся там роботов.
При приближении к планете я заметил, как по её поверхности серебристо переливается некая странная живая масса. Присмотревшись, я вдруг понял, что масса была вовсе даже не живая, а просто многочисленные роботы, над которыми я, как бы нависая, надзирал в режиме реального времени, переходят с места на место, реконструируются, эволюционируют, отпочковываются и перепочковываются, изоморфно переливаясь в едином железном месиве развития и изменения, покрывая практически всю поверхность спутника Юпитера своими рудодобывающими способностями.
Достаточно глубокие и неоднозначные мысли вызвала во мне такое непривычное и отталкивающе-недоступное обличье поверхности планеты, которая пузырилась, как будто бы являлась огромным экраном, показывающим гейзер под большим увеличением, поэтапно превращаясь в трёхмерную гипотетическую модель всевидящего ока, взирающего куда-то в телескопические глубины Вселенной. Таким был теперь мой далёкий Ганимед, радостный спутник техноколонии.
Я спустился в поверхностные слои атмосферы спутника с довольно специфическим звуком, как будто бы резал слойку, рулет или лимон. И вот это вжиканье, эхом отразившись в разных слоях атмосферы, перешло в постоянное дребезжащее вибрационное жужжание в самом нижнем из ярусов, расположенном близ планетарного грунта, возле которого кораблик мой стал нагреваться. Оттуда и необходимо было провести трансляцию, передав, таким образом, часть себя единой массе киборгов. Закрепившись в 3D-шкафу иллюзий, смонтированном как раз для подобных случаев на шаттле, я почувствовал, что тот связующий центр, притягивавший свои трубчатые кольчато-золотистые гиперпроводники разума до электронных мозгов восставших роботов, вдруг исчез самым что ни на есть неожиданным образом.
Мой разум существовал одновременно во многих измерениях и, переходя из формы в форму, становился всё более и более диссоциированным. Он замечал каждое и всё сообща - и это ощущалось очень и очень странно. Тогда было принято решение о воссоздании связующего центра, ведь невозможно же оказывалось протягивать нити гиперпроводников совсем из ничего. Вот и не хотелось их тянуть из ничего, однако лучшей находкой-сопоставлением в то время являлась пчеломатка или вообще что-нибудь ещё такое же из образа жизни коллективных насекомых, ведь, если уж я не мог теперь воссоздаться в облике человека, то меня хотя бы можно было синтезировать в качестве какой-нибудь мягкой гусеницы, сине-зеленовато флуоресцирующей в мечтательной темноте.
И именно из-за того, что электронные механизмы, по сути, были такие же, как муравьи, а потому могли вырабатывать разнообразные органические соединения, возможность воссоздания тела Учителя роботов действительно существовала. Однако они всё же не могли и не умели собирать истинного человека, ибо действовал, не прекращаясь ни на миг, основополагающий принцип синтетической справедливости: они имели заложенную на физическом уровне возможность собирать нечто, устроенное не сложнее самих себя: либо такое же, как они сами, либо нечто, структурно более простое изнутри. А собрать то, что сложнее них, роботы способны не были и даже правом таким не обладали: для разработки и создания устройств, сложность которых превышает сложность устройства создателя, нужно было обладать истинным интеллектом, а не его искусственным заменителем.
Человек, будучи, по сравнению с роботом, конечно же, на порядок более сложным механизмом, не мог по этой самой причине быть воссоздан роботом, но, с другой стороны, гусеница гораздо проще, чем робот, и поэтому роботом воссоздана быть способна. Итак, я избрал, будучи коллективом роботов, форму, чем-то напоминающую тутового шелкопряда. Конечно, уж тутового шелкопряда-то машины бы могли синтезировать.
Изначально было ясно, что это знак. Они бы все оказались подобными моим собственным муравьям, а я мог бы стать этаким розовато-механическим мозгом, прилипшим к поверхности Ганимеда, став его разумом, чтобы лежать и указывать, каким таким образом и что должно быть переделано. И вдруг роботы в этот самый момент начали свой биосинтез. Их электронно-металлические жвала раскрывались, из рельсовых линий жвал выдвигались на микродрезинах целые лаборатории, а в лабораториях производилось создание самых многообразных веществ и соединений. В конечном счёте, черёд дошёл даже до некой эмулированной симуляции всей тотальной сложности внутреннего обустройства гусеницы.
Когда я, наконец-то, сумел открыть глаза, то увидел, что представляю собой огромное зелёное склизко-червеобразное существо с очень толстыми боками, как у колбаски, и имеющее высоту примерно пятиэтажного дома, занимающего длиною добрую половину среднестатистической городской улицы. На передней части меня было вполне себе человеческое лицо. Оно только чувствовалось малость приплюснутым, точно бы блинчиком каким, а наружу из него топорщились круглые, почти что камбалиные глаза, и большой жабообразный рот.
Я чихнул - и тут же роботы принялись усердно расползаться по всей планете. Следующей мыслью была идея о том, почему бы не взять и не построить мост обратно до Земли? Если сложить всех коллективных киборгов, то они сумеют, вполне вероятно, создать туннель как раз от Ганимеда до моей родной планеты, по которому моё осознание способно вернуться домой. Дальше необходимо было действовать уже по обстоятельствам: когда роботы оказывались на Земле, а это был один из основных их принципов, то они всенепременно принимали другой полиморфный облик, поскольку вообще сами по себе и во всём поддерживали принцип объектно-ориентированного программирования. В их морфящейся околочеловеческой форме электронные машины были уже настолько сложны, что практически повторяли облик людей, поэтому оказывались, следуя собственному базовому закону синтеза, способны химически генерировать биотехнологических представителей человеческой расы, не бывших на Земле более сложными, чем земная полиморфная форма киборгов, способная и к синтезу биороботов, которыми эти киборги уже на тот момент и являлись, по факту.
Мой план сорвал один киборг-сорванец, этакий каналья. Он пришёл ко мне-гусенице и говорит, что не выполнил ни облицовку помещений, ни окольцовку планеты, ни проверку сцепления, ни приёмо-передаточных механизмов. Также он не прошёл ни один из тестов и не ожидал ничего нового узнать, и что он вообще здесь ни при чём, и что в нём, конечно же, течёт родовое машинное масло герцогов и герцогинь - ну и всё прочее в подобном же духе. Я подумал: этот нехороший киборг может стать хардкорной помехой всем моим планам выстраивания цепи до Земли. Но если его просто устранить, то цепь окажется способна нарушиться, а с другой стороны, принять его функциональность себе в команду означало деление на меньший общий знаменатель. Это было бы не слишком разумно.
После явления киборга гусенице я всё-таки вознамерился создать канал. Но что же нужно было сделать с этим канальей? Решена проблема была крайне просто: робота разобрали по микроскопическим запчастям, которые затем были переданы остаткам движущегося планетарного разума, то есть всем исполнителям, дабы детали равномерно и высокотехнологично распределились в добавочную ценность личной аппаратной износоустойчивости каждого из оставшихся в живых роботов. Таким логичным образом, общий знаменатель не только не оказался понижен, а наоборот, даже повышен, весьма и весьма немало, к слову сказать.
Разделившись разумом по киборгам, я гусеницей выстроил-таки туннель от нижнего яруса поверхности Ганимеда, но когда мне всё же - долго ли, коротко ли - удалось доползти до Земли, то родная планета уже давно не была прежней, скорее напоминая обликом внешним и внутренним берлогу полярного медведя. Прогуливаясь по планетарной поверхности под полузамороженными облаками, я обрадовался: хорошо, что киборги меня недосинтезировали человеком, ведь все те, кто были просто людьми, а не полулюдьми-полукиборгами или просто биороботами, очень быстро здесь околели. По небосклону теперь запросто можно было ходить: оно поднялось фонтанами всех океанов от поверхности Земли до самых высоких вершин Гималаев и, взорвавшись по всей шарообразной форме окаймления стратосферы, приняло форму гигантского ледяного навеса, как бы предназначенного для спасения от дождичка, да только никаких жидких осадков здесь, в действительности, и быть-то уже не могло - так, насквозь промёрзлые ледышки одни.
А дальше пришло понимание, что всё моё везение было пирровой победой только оттого, что вокруг не осталось ни единого робота, который был бы способен служить, ибо все они стёрлись в пыль и прах, пытаясь передать меня на эту замёрзшую планету. Но вовсе не осталось здесь и ни одного человека, который бы мог преклоняться, падая ни перед моей просто зашкаливающей, а оттого-то практически божественной гусенично-кибертутовой идольно-лампадной псевдосвятостью со всем столь характерным для человечества услужливо-прислужливым гнусным низкопоклонством гнусавого раба выдуманных богов и божков, подробно и тщательнейшим образом инструктирующих, как перестать воспринимать хоть что-нибудь, заменив первобытно-древнюю естественность понимания кубиками догм, чувством страха, сомнениями и обидами осуждений, а всю свою жизнь - лишь последовательно исполняемым и непрестанно повторяемым набором однотипных и довольно бессмысленных алгоритмов, делающих жизнь таких людей напрочь лишённой смысла, создавая лишь мираж восприятия, идейности или ощущения там, где блуждают лишь призрачные огни бесконечно состыковывающихся калейдоскопов отражений, проросших тысячелетними дубами сквозь замшелую сердцевину человеческого естества.
Здесь мир подошёл уже к своему завершающему этапу существования. Я же остался - последний намёк на когда-то бродившее на этой планете, как сладкий квас, брага или эль, человечество: теперь уже единственный на всю Вселенную полуразумный робот-гусеница из эпохи ветхой цивилизации былых времён. Перед глазами что-то удивительно замельтешило, замигало, и появилась надпись: «Game Over».
Я с большим трудом задрал затёкшую, а оттого ставшую тяжеленной, голову вверх, посмотрел на потерявшие чувствительность от онемения руки и ноги. Это было просто невероятно восхитительное ощущение: вновь чувствовать своё тело таким, каким оно когда-то появилось на свет - действительным, человеческим, а не виртуальным и принадлежащим с некоторых пор инопланетной кибер-гусенице. «Неужели так быстро? Всего за два-три месяца игру прошёл от начала и до конца. Ну воооот... Теперь опять надо включаться в мир. Или сейчас какую-нибудь новую игру поискать, чтобы ещё этак месяца на два-три, а там - хоть бы и до самого Апокалипсиса их проходить?», - так подумал я и вышел по двор.
Облетала последними лучами обрюзгших и пожелтевших хрустящих листьев поздняя промозглая осень. Единообразие серых нависающих домов до самого горизонта давило, успокаивало и потрясало одновременно. В этих целиком и полностью одинаковых бункерах безразличия, по собственной воле напрочь отрываясь от процесса жизни и покинув раньше назначенного им срока мир, сидели серые лица, погружённые в отсветы электронных шлемов и не сражающиеся ни за что, кроме выбранных некогда воображаемых пространств, значащих для всех этих людей гораздо больше того, что было некогда вовсе не зря прозвано настоящим. И эти люди, одинаковые в своей скучной предсказуемости, похожие друг на друга, как синтетические клоны-биороботы, проводят весь свой довольно конечный период плачевного существования в эйфории виртуальных миров, позабыв, кто они и откуда, в этих анестетических странствиях вечных электронных сказок, и в виртуальных же мирах формируют свои навыки и стороны личностей, насколько вообще оказывается возможным формировать личности там. Я - вовсе не исключение здесь, среди ныряльщиков в графику любимые мифов, а скорее уж правило. Впрочем, и до повсеместного распространения виртуальной реальности, людям свойственно было играть в противоестественно чудаческие игры повседневных взаимоотношений. Так есть ли разница? Я шёл, думал.
Всё вокруг рассып`алось, распадалось, окислялось и покрывалось замысловатыми завитками трещин самого высокого картографического стиля. Белели костями дюралюминиевых каркасов и серели застенчивыми мышами застенки человеческих бункеров, как радиацией пробиваясь сквозь косые толстенные перегородки и расплющенно прибитые плиты. Можно было никуда не идти. Всё равно так невозможно прийти никуда или же возможно, но лишь в одно-единственное место отдохновения - вникуда. А я, тем временем, продолжал идти. Вдруг всё же получится куда-то прийти?