История вторая
Сын «Девочки-иголки»
Говорят – нет худа без добра.
Ну, это смотря какое худо, а то глядь, после него и добра никакого не надо. Хотя…
Спустя примерно год после событий, описанных в моем рассказе «Мертвая тишина», плюс, минус – точно уже и не помню, заступив утром на дежурство, получаю от буфетчицы протертый стол:
- Опять наш клиент в реанимации? - спрашиваю я.
- Да, - отвечает она, - Поездная травма вроде.
Я, поднимаясь на шестой этаж в РАО, мысленно рисовала себе «везунчика» - очередного любителя покататься на товарняках, с ампутированными ногами.
Не угадала.
В палате на аппаратах лежал малыш, отсилы год от роду. Я оставила еду дежурной сестре и вернулась к себе в отделение (работы было – невпроворот), но дала себе слово к вечеру удовлетворить любопытство и разузнать, каким образом ребенок в столь нежном возрасте умудрился попасть под поезд. Вечером, завершив все процедуры, я спустилась в приемный покой, чтобы начать сбор интересующей меня информации. В течение дня у коллег узнать удалось мало – мама, восемнадцати лет в больнице не появлялась, о самочувствии ребенка не справлялась, милиция ее ищет. В приемном мне рассказали жуткую байку. Откуда подробности – никто толком сказать не мог, но слушать было страшно.
Вроде как мама-наркоманка продала своего сына попрошайке (деньги были нужны, а ребенок – не нужен), а та к вечеру с ним напопрошайничалась, хлебнула беленькой и угодила под поезд, сама – насмерть, а мальчика волной отбросило. Что в этой истории правда, а что вымысел фельдшеров скорой и оперов, которые его в больницу привезли – поди знай. А отшвырнуло его сильно: множественные переломы костей черепа (голова, словно "шкатулка открывалась" , когда рентгеновские снимки делали – кассеты мозговым веществом испачкали). Может – наврали, может – нет, вот только фрагмент лобной кости справа, три сантиметра в диаметре, не нашли на месте происшествия и поэтому врачам пришлось еще и пластику делать – кожей с бедра дырочку прикрыть. Оперировали всю ночь, до восьми часов утра, нейрохирург из МОНИКов и наш Анатолий Андреевич Колосов. Ну, ребенок, понятно – в коме и по всем прогнозам – должен умереть.
Мне было жаль мальчика. Мало того, что его угораздило родиться от матери наркоманки, так еще и пожить толком не довелось.
Каждый раз заступая на дежурство я радовалась, видя его протертый стол, а врачи удивлялись, что он еще жив. Изменений в динамике состояния не было, делать прогнозы коллеги остерегались, уж очень тяжелые были травмы у мальчика: потеря мозгового вещества, травмы мозгового вещества костными отломками, повреждения сосудов мозга, ушиб мозга, но, несмотря ни на что, он жил.
Работа по суточному графику имеет очевидные плюсы – иногда везет и промежуток между сутками бывает большим. Попав в такой промежуток, я даже заскучала по работе и сидя дома, погода была нелетная, думала о несчастном сшибленным поездом маленьком пациенте.
Принеся в очередной раз в реанимацию обед, я с удивлением увидела, что у него открыты глаза.
- Ух ты! И давно он пришел в себя? – кинулась я с вопросом к дежурной сестре. Оказалось, что несколько дней назад его отключили от аппаратов и готовят перевод к нам в отделение.
«Ну, вот и хорошо», - подумала я про себя, «а говорили – не жилец. Наконец познакомлюсь с ним».
Взяла в руки историю болезни и прочитала: Андрей Андреевич Сладостин, один год, два месяца, зарегистрирован по адресу.., мать...
Положили его в общую палату, так как милиционеры заверили Анатолия Андреевича Колосова, нашего заведующего, что мать найдена и обязана явкой в больницу для ухода за сыном.
Появилась она в отделении на второй день после перевода Андрейки. Коротко стриженная с выкрашенный в красный цвет прядью волос худышка, с серьгой в ноздре. Она больше походила на болезненного мальчика, чем на маму.
Пробыла эта мама с Андрейкой недолго. К вечеру второго дня после ужина она подошла ко мне и, сославшись на то, что ей нужно поздравить подругу с днем рожденья, купить подарок, отпросилась у меня на три часа. Уже ночью Анатолий Андреевич поинтересовался, как ведет себя в отделении мама Сладостина. Я ответила, что она ушла.
- Ты рехнулась, взорвался зав, – она же не вернется!
- Знаю, - пожала плечами я, - Только как я, по-вашему, должна была ее остановить? К койке, что ли привязать? Я же не милиционер, полномочий ее задерживать, у меня нет.
Мы оба понимали, что рано или поздно она все равно бы ушла, что она слилась насовсем и не вернется. Я заглянула в палату к Андрею – красивый светловолосый малыш крепко спал, чему-то улыбаясь во сне, и еще не догадывался, что больше рядом с ним никогда уже не будет мамы.
Чтобы, ставший теперь ничейным тяжелый пациент не доставлял неудобств соседям по палате, было решено перевести его в отдельную палату. Все равно полноценно за ним ухаживать ни одна мать, лежавшая со своим дитем в отделении, не согласилась бы.
«Материнские» обязанности легли на нас – медсестер.
Мы перенесли сестринский пост в палату, где лежал Андрейка, и блюли его днем и ночью.
Не зря.
Во время моего дежурства, в полночь, Андрейка «остановился».
Я сидела напротив него, оформляла истории болезни, периодически поглядывая на спящего мальчика. В очередной раз, подняв глаза, я задержала на нем свой взгляд.
«Что-то не так», мерзким холодком обдала меня мысль и я тут же поняла, что не так – он не дышит.
Бросив на койку клей и ножницы, я опрометью бросилась в кабинет зава.
Анатолий Андреевич сонный, взъерошенный, в одном тапке прибежал в палату.
- Точно, не дышит.
Я впервые, не на манекене, а вживую увидела, как проводится искусственная вентиляция легких и легочно-сердечная реанимация маленькому ребенку. Анатолий Андреевич качал его не кистями, а двумя пальцами: вторым и третьим, и вдыхал осторожно, но быстро. Он двигался словно робот, дозируя каждое движение неестественно точно. Я вызвала на себя реанимацию, но когда дежурная смена прибежала – делать им было уже нечего.
Анатолий Андреевич спас Сладостина во второй раз.
Вопреки неблагоприятным прогнозам, Андрейка уверенно шел на поправку. Все, что ему пророчили – не сбывалось. Говорили – не придет в сознанье – пришел. Говорили – не заговорит, не пойдет – пошел, заговорил. Да как! Всех женщин в отделении мамами называл.
Завтракал, обедал и ужинал – в сестринской. А потом еще палаты обходил. Сердобольные мамаши больных детей угощали его вкусностями, какими не могла побаловать Андрейку больничная кухня. Принимать пищу он любил под музыку. Я брала с собой маленький магнитофончик и кассеты с записями своего любимого барда Александра Новикова. Андрейка с удовольствием открывал рот, смеялся и хлопал в ладошки, слушая «Шансоньетку», «Куда девался кляузник сосед», «Розу». Но самой любимой песней Александра Васильевича для Андрейки была «Девочка-иголка». Под нее в Андрея можно было запихать даже противную молочную лапшу и склизкую гречневую кашу.
Я чуть не заплакала, когда первый раз увидела, как радостно и внимательно он слушает, размахивая в такт руками, слова:
Уколется по вене,
Заботает по фене
Золотая молодежь.
Покорно и без толка,
Девочка-иголка
Зачем ты вновь сюда идешь?
«Какая страшная ирония судьбы. Маленький, дай Бог, чтобы твоя мать исчезла навсегда, и ты никогда не узнал бы о своем прошлом», подумала я.
Мы всем отделением баловали Андрейку. Собираюсь я, к примеру, на сутки: «Банан – мне, банан - Андрею Андреевичу. Йогурт – мне, йогурт - Андрею Андреевичу.
Из девчонок, кто умели – шили, вязали ему одежду. Покупали игрушки. Устраивались для него банные дни, прогулки, чтение сказок.
Однажды наш голубоглазый обжора переел в палатах угощений, у него заболел живот и его положили в педиатрию. Мы ходили его навещать. Правда заведующая тем отделением быстро запретила нас туда пускать, потому что мы накатали кляузу главному врачу что, де с нашим Андреем Андреевичем плохо обращаются.
Его поместили в палату к «отказникам» - детям, которые, как и Андрейка по разным причинам остались без попечения родных.
Мы пришли как раз к кормежке и увидели – «картину маслом»: всех деток – шесть «штук» (и нашего в том числе) поставили в одну детскую кроватку с поднимающимся бортом и кормят их из кастрюли одной ложкой кашей. Засовывают эту ложку в толпу детских голов, а те, как галчата в гнезде, гоняются открытыми ртами за ложкой – кто успел, тот и съел.
Мы, увидев этот беспредел, всей сменой, бегом в администрацию, жаловаться.
Больше нас к Андрейке не пускали.
Умом-то мы понимали, что если поступать по-правильному – рук в отделение не хватит, чтобы всех «отказников» обслужить, но за Андрейку нам все равно было обидно. Он первые дни голодный был (набаловали мы его, не успевал), но голод – не тетка, локтями заработал, а ложку из рук зубами практически вырывать стал. Это мне медсестры после смены рассказывали.
Когда Андрейка полностью оправился от травм, встал вопрос, куда его девать. Ни в один приют его не брали. Косметическую операцию по укрытию недостающего костного фрагмента на лбу донорской кожей хирурги сделали в день поступления Андрейки в больницу, а вот установку временной пластины вместо недостающей косточки больница не потянула – операция-то не бюджетная.
Вот и кивали директора детдомов на невозможность принять ребенка с таким дефектом в свои учреждения: «Его у нас в первый же день убьют. Тюкнут лобиком об угол – и нет человечка».
И были они правы.
На одном моем дежурстве играл Андрейка с другим нашим маленьким пациентом в машинки – тот его машинкой по голове и долбанул. Да так долбанул, что кожа приживленного лоскута лопнула. Андрейке – хоть бы что. Он парень не плаксивый, ну, подумаешь – ранка, а меня чуть "кондратий не обнял". В голове сразу мысли закрутились: входные ворота для инфекции открыты, а дальше что? Сепсис? Энцефалит? Менингит? Да что угодно!
Ранку я, конечно, сразу обработала, заклеила, а сдавалась на конференции утром чуть не со слезами на глазах:- Не досмотрела.
Я и усыновить Андрейку хотела. Даже поругалась на этой почве с Юткой, медсестрой из нашего отделения, которой такая же мысль в голову влетела. Рассудил нас Анатолий Андреевич:
- Не губите себе жизнь, девчонки. Замуж выйдете, своих родите, здоровых.
«Жил» у нас Андрейка два года. Все это время Анатолий Андреевич занимался поиском опекуна для него.
И – нашел!
Как гром среди ясного неба, объявил он однажды на конференции:
- Дорогие братья и сестры! На следующей неделе Сладостина заберет опекун.
Мы рты пораскрывали.
- Кто же это?
Оказалось – опекунство на себя оформляет один женский монастырь в Подмосковье.
Да уж – в фантазии нашему заву не откажешь. Хотя, станешь фантазером при таком-то раскладе: койка в отделении два года занята, и живет ребенок в больнице без опекуна, да без документов – нонсенс!
Пока врачи готовили его к выписке, я и другие медсестры собирали Андрейкины пожитки. Их оказалось много. За два года его скарб разросся и певратился в целое «приданое».
Как Андрейку забрали – я не видела. За ним приехали не в мою смену.
Адрес монастыря, в который уехал жить Андрейка, Анатолий Андреевич хранил от нас в тайне (чтобы мы не ездили туда, не рвали душу ни себе, ни ему).
Теперь он вырос.
Я иногда, вспоминая о нем, представляю, каким стал Андрейка красивым статным блондином.
Оказываясь рядом с храмом, гляжу на колокола, а фантазия рисует мне, что стоит он, Андрейка, на звоннице в широкой белой рубахе под искрящимся на куполах солнцем, тянет за веревку язык медного гиганта и улыбается, слушая колокольный звон.
Продолжение следует