К вечеру разразилась гроза. Тяжёлая туча наползла с севера, лиловым пятном закрыла небосвод, и в высоте зарокотало, раскатилось гулким эхом. Совсем рядом полоснула ослепительная молния, грохнуло, и сплошной стеной с грозного неба на город обрушился дождь. Бажена кинулась закрывать ставни, а Маринка вышла в сени и с тоской смотрела на бушующую снаружи непогоду. Девушке казалось, что сама природа откликнулась буйством на то, что творилось в её душе. После встречи с Гордеей, после её слов сердце Маринки весь день терзала жгучая боль. Девушка вновь ощутила страх — страх, как ей казалось, неминуемой потери. И так сильно было это чувство, что, несмотря на все увещевания Бажены, Маринка никак не могла избавиться от него.
На улице поднялся ветер. Он гнул деревья, хлопал дверьми и ставнями, могучей рукой метал в стены домов горсти тяжёлых капель — словно расшумевшийся гуляка-буян. Дождь припустил ещё сильнее, затянув воздух белёсой пеленой, метались на ветру сорванные с веток листья и сиротливо падали на размокшую землю. Молния ударила ещё раз — показалось, у самого порога, — и тут же небо разломилось грохотом — так, что задрожали стены.
— Ах, любятся-то как, — вздохнула неслышно подошедшая Бажена и встала рядом с Маринкой.
— Кто? — не поняла девушка.
— Так Небо с Землёй-Матушкой — вон как разошлись! — засмеялась тётка. — Любовь, она ведь не только у людей — боги-то пуще нашего милуются.
И, словно ей в ответ, снаружи вновь полыхнуло и раскатилось громом — далеко, басовито, словно и впрямь низкий мужской голос пророкотал над городом. Порыв ветра влетел в открытую дверь, плеснул женщинам в лица холодными брызгами, и Бажена обхватила маринкину руку.
— Пойдём в дом, матушка, а то вон как расшумелось.
Но Маринке уходить не хотелось. В бушующей снаружи непогоде девушка находила удивительную, болезненную прелесть. Ей снова хотелось остаться одной, соединиться с серой завесой дождя, предаться мучающим её мыслям.
— Ты иди, тётушка, а я ещё немножко тут постою, — обернулась Маринка к Бажене, и в больших серых глазах её было столько тоскливой грусти, что сердце доброй женщины сжалось. «Вот она какая, любовь-то, — подумалось ей, — больно тебе, девочка моя, а ведь то лишь самое начало…» Но вслух тётка ничего не сказала, лишь ласково погладила Маринку по руке и, затаив тяжкий вздох, пошла в горницу.
Маринка с благодарностью посмотрела ей в след и вновь обратила взгляд на улицу — туда, где в яростных объятиях Небесного бога стонала Мать-Земля. А бог ярился всё пуще, грохотал, сверкал огненным золотом, изливал на возлюбленную свою силу. И Земля принимала, словно благодарная жена мужнину ласку, и тянула к грозному супругу деревья рук, обнимала ветвями, ласкала умытой листвой. Маринка, всегда любившая дождь, смотрела зачарованно, прислонясь к дверному косяку, не прячась ни от летящих брызг, ни от резких порывов ветра. И потихоньку уходила колкая боль, словно вымывалась из сердца тугими струями дождя, и становилось легче.
Скрипнули ворота, и Маринка встрепенулась — Борво, насквозь промокший, прикрыл створку и, обернувшись, замер на миг. По лицу его сбегала небесная вода, выбившиеся прядки прилипли к высокому строгому лбу; рубаха облепила мощное тело, обрисовала литые плечи, сильные руки. Борво шагнул к крыльцу, и небо вновь разломилось — над самой его головой, — блеснуло яркой вспышкой, озарив могучий силуэт. И Маринке показалось, будто сам Борво сошёл с небес — грозный и прекрасный своей воинской силой. «И правда, бог», — пронеслось в маринкиной голове, и сердце девушки снова заколотилось. А он уже совсем рядом — ступил на крыльцо и остановился у порога. Безмолвно, только огонь в голубых глазах вспыхнул при взгляде на жену, да широкая грудь поднялась в глубоком долгом вдохе. Борво не мог таить своих чувств, да и не стремился — и сейчас суровое лицо его светилось, и не нужно было слов, чтобы понять, как сильно он скучал, как много думал о ней…
Маринка, сама стосковавшись не меньше, кинулась навстречу, упала мужу на грудь, и Борво крепко прижал девушку к себе. В один миг нашел её губы, и Маринка со вздохом обвила шею мужа, сама прижалась крепче, так же безмолвно признаваясь в своих чувствах. И отстранилась на миг, заглянула в голубые глаза — понял ли? Борво улыбнулся в усы, во взгляде — затаённая радость, и Маринка снова прильнула к его груди, не замечая, что уже промокло платье, что с волос мужа бежит вода и капает ей на лицо…
Бажена выглянула в сени и, увидев Маринку и Борво, всплеснула руками:
— Да что же вы на ветру-то! Идите скорей в дом! — и вновь скрылась в горнице.
Маринка, вдруг смутившись своих чувств, опустила глаза и отступила, но Борво тут же снова крепко прижал девушку к себе.
— Ждала ты меня, Марушка? — тихо спросил он, и Маринка, переборов себя, вновь посмотрела мужу в глаза.
— Ждала… — ответила так же тихо, и почувствовала, как жар заливает лицо.
Борво улыбнулся, вздохнул шумно и, отпустив Маринку, шагнул через порог. В сенях расстегнул ремень с оружием, снял промокшую рубаху, отжал и бросил на лавку. Маринка склонилась было к его ногам, но Борво придержал её за плечо: — «Я сам». Стянул с ног забрызганные грязью тяжелые кожаные сапоги и взялся за штаны. Маринка, только сейчас сообразившая, что мужу нужно переодеться в сухое, метнулась в дом, мигом взлетела по лестнице и, оказавшись в их с Борво комнате, принялась торопливо шарить в вещах. Одежда Борво была сложена в большом сундуке, и Маринка, схватив первые попавшиеся рубаху и штаны, прижала их к груди и побежала обратно.
Бажена, с парящим чайником в руках, окликнула Маринку и кивнула на лежащее на столе большое сложенное полотенце. Девушка на ходу подхватила и его и, улыбнувшись Бажене, выскочила в сени. Борво стоял нагишом, лицом к крыльцу, отжимая бегущую с волос воду, и от вида его узких мускулистых бедер и широченных плеч, по спине у Маринки побежали мурашки. Он обернулся на звук шагов, и взгляд синих глаз вновь потеплел. Маринка протянула мужу полотенце и, пока Борво вытирался, не отводила глаз от его лица, стыдясь собственного желания впиться взглядом в обнажённое могучее тело мужа, рассмотреть каждую чёрточку… и чувствовала, как в глубине её естества поднимается горячее желание. Она смотрела Борво в глаза, и не видела его лица — реальность затуманилась картинами прошлой ночи, — лишь когда муж коснулся маринкиных пальцев, забирая из её рук сухую одежду, вздрогнула, будто обожглась, и очнулась. И сглотнула взволнованно, увидев, что Борво пристально смотрит на неё. Маринка, доселе не знавшая любви к мужчине, даже испугалась силы своих чувств — девушка ощущала, что её затягивает, словно в омут, и справиться ни с собой, ни с тем, что стремительно растёт внутри неё, заполняя всё её существо, она не может. Маринка была неподвластна самой себе, словно тонкая былинка в кипящем водовороте. И так хотелось отдаться на волю этой могучей стихии, что уже подхватила её и понесла вперёд, и страшно… до дрожи страшно сгинуть в пучине неизведанного чувства.
Должно быть, Борво угадал её страх — едва натянув рубаху, вновь прижал Маринку к себе, согревая девушку своим теплом, делясь с ней своей силой, и Маринка снова ощутила, как спокойно и надёжно на широкой груди мужа. И страх понемногу таял, появлялась уверенность и такое сладкое чувство защищённости, крепкой надёжной стены. И вновь, как в том сне, когда она без всяких сомнений шла за ним, Маринка поняла, что если Борво будет рядом, ей нечего бояться — лишь бы не отпускал, лишь бы всегда смотрел на неё так, как смотрит сейчас…
Они вошли в дом, держась за руки, и Бажена засветилась, глядя, как они усаживаются за стол, не сводя друг с друга глаз. Ужин был уже собран, дух горячих щей разливался по горнице, и Борво вдохнул манящий аромат и крякнул довольно.
Маринка принялась разливать щи по глубоким мискам, и Борво уже потянулся за хлебом, но тут Бажена поднесла ему дымящуюся кружку.
— Выпей, сынок, тёплого мёда сперва — а то вон как тебя простегало.
Борво глянул на кружку в тёткиных руках и с улыбкой мотнул головой.
— Да полно, Бажена, я ж не младенец, что со мной будет?
Но тётка, не слушая возражений, поставила кружку перед его носом и сказала твёрдо:
— Я сказала выпей.
Борво сделал большие глаза, вздохнул притворно-тяжело, и Маринка не смогла сдержать улыбки — так забавно было наблюдать, как пятидесятилетний могучий мужчина с серебром в бороде уступает напору сухонькой пожилой женщины и тщательно скрывает, как на самом деле приятна ему её забота. А Бажена, ещё утром дрожавшая перед Борво, будто листок на ветру, сейчас стояла, уперев руки в бока и грозно глядела на него сверху вниз — ни дать, ни взять сердитая на сыновью нерадивость матушка.
Борво исподлобья глянул на Маринку и чуть заметно подмигнул, пряча в усах улыбку, потом обернулся к нахмуренной Бажене, глаза которой тоже вовсю смеялись, обнял парящую кружку ладонью и медленно выпил целебный мёд. Поставил пустую посудину на стол, утер усы и вновь посмотрел на Бажену, чуть вскинув густые брови — дескать, довольна? Тётка удовлетворённо кивнула и улыбнулась уже открыто.
— Вот и молодец, — и забрала опустевшую кружку.
За окнами стихло — гроза, умыв город и напоив поля, ушла к лесу, и редкие громовые раскаты походили теперь на негромкое ворчание усталого старца. Перестал стучать в стены ветер, лишь дождь, уже мелкий, тихонько шелестел по крыше. Бажена открыла ставни, но свечи задувать не стала — на дворе уже смеркалось — и наконец подсела к столу.
За едой тётка и Борво негромко переговаривались — должно быть, обоим это было привычно. А вот Маринка помалкивала и только поглядывала то на Борво, то на Бажену — она и не знала пока, о чём ей спрашивать своего мужа. Но вот Борво отложил ложку и сам обернулся к ней.
— Понравилось тебе на торге, Марушка? — и улыбнулся, ожидая ответа.
А Маринка, разом припомнив неприятную встречу в лавке, стушевалась и только кивнула, пряча взгляд. Она вдруг испугалась, что Борво начнёт расспрашивать, где были и что видели, а она, расстроенная, и не запомнила ничего.
— Мы Гордею встретили, — неожиданно резко сказала Бажена и тут же поднялась из-за стола.
Борво удивлённо посмотрел на тётку — чего это она взвилась? А та, скомкав в руках полотенце, вдруг покраснела, янтарные глаза гневно сверкнули.
— Змеища она! — выпалила Бажена и потрясла зажатым в руке полотенцем.
Брови Борво поползли вверх. Он перевёл взгляд на Маринку, но та сама таращилась на тётку во все глаза. А Бажена, словно только и ждала удобного случая, распалилась и выложила Борво всё, что случилось в лавке.
Маринка от ужасной неловкости не знала, куда деться. Ей казалось, что Борво сразу поймёт её недавние чувства, её ревность и страх его потерять, и была совсем не рада тому, что Бажена всё рассказала. А в бедной женщине кипела обида — за Маринку, за её девочку, что успела занять место в её истосковавшемся сердце и стала Бажене, словно настоящая дочка, о которой она втайне мечтала когда-то.
— Да и тебя увести грозилась! — почти выкрикнула совсем взъярившаяся Бажена… и тут же осеклась.
На миг в горнице повисла тишина — лишь тихий шелест дождя за окном, но Маринка не слышала ничего, кроме бешеного стука своего сердца. Бажена, видно, поняв, что сказала лишнее, сразу сжалась и сделалась совсем маленькой. Борво застыл с недоумением в глазах. Потом медленно перевёл взгляд на Маринку, будто искал подтверждения словам Бажены, глянул не побелевшее лицо жены… и вдруг расхохотался.
Маринка недоумённо вскинула на мужа взгляд — ему смешно? Она весь день была сама не своя, извелась, представляя себе всякие ужасы, а он смеётся? Душу вновь оцарапала ревность, ушедшие было горькие чувства вернулись, и Маринка, не желая показать этого, поспешно поднялась и принялась убирать со стола. Бажена, едва вздохнувшая с облегчением, что Борво не гневается на её слова, перехватила было Маринку за руку — нельзя, муж ещё за столом! — но Борво, всё ещё смеясь, только качнул головой — пускай. И Бажена отпустила, тихонько присела на своё место и, продолжая комкать в иссушенных руках полотенце, только поглядывала то на Маринку, не поднимающую на мужа глаз, то на веселящегося Борво. Порыв гнева утих, стоило только выплеснуться боли, и Бажена, глядя на потускневшую Маринку, уже успела укорить себя за сказанное. Может, не стоило? Глядишь, разобрались бы сами… Но уж больно болела душа, так отчаянно хотелось защитить свою девочку, ей и так непросто сейчас.
Борво всё ещё посмеивался и поглядывал на жену. Бледность её сменилась румянцем, глаз Маринка упорно не поднимала, но по резкости движений, по сжатым губам и вздымающейся груди, таящей рвущиеся наружу чувства, Борво угадывал растущее в ней негодование. И узнавал скрытый мягкостью и спокойствием огонь, который он когда-то полюбил, и только утверждался — это она, его Марушка, его душа… В груди заворочалось тепло, так захотелось прижать жену к себе, снова почувствовать вкус её губ, и Борво поднялся с лавки.
Бажена, тоже не сводящая с хлопочущей Маринки глаз, с мольбой вскинулась на Борво — только не обижай её! Но мужчина лишь улыбнулся, утёр усы и качнул головой:
— Благодарствую! — подошёл к жене и обнял её за плечи. — Пойдём, Марушка.
Лестница показалась бесконечной, а ноги были такими тяжёлыми, что каждый шаг давался Маринке с трудом. Лицо горело, но не от возбуждения, как прошлым вечером — сейчас девушку обуревали совсем другие чувства. Сердце рвала обида — как мог Борво насмешничать, как мог так легко относиться к её боли?
Маринке было невдомёк, что Борво и не знал, как сильно ранили её слова Гордеи, и потешался он вовсе не над ней, а над глупой девчонкой, придумавшей себе невесть что. Маринка лелеяла свою боль и, стоило только Борво в комнате прижать её к себе, выкрутилась из его рук и отступила, повернувшись к мужу спиной.
— Ну что с тобой, душа моя? — Борво вновь приблизился, и Маринка почувствовала жар его дыхания на своей щеке. — Неужто поверила девке глупой?
Он коснулся губами тонкой шеи, огладил маринкины руки, но девушка вновь отступила и обернулась. Глаза, полные боли, впились в лицо мужа, в размытые полумраком черты. Сердце саднило, а он продолжал улыбаться, и Маринке невыносимо захотелось убежать подальше, уткнуться Бажене в коленки и опять разреветься — уж тётушка-то её поймёт. А вот Борво… Она и метнулась было к двери, но Борво перехватил, сжал в руках так, что Маринка задохнулась, прижался к щеке и зашептал горячо:
— Ужель ревнуешь, краса моя? Да девок таких вокруг, что листвы осенней, только пальцем помани…
Маринка, и так на взводе, вскинулась, упершись в мужнину грудь:
— И многих ли манил? — голос её дрожал, глаза блестели от подступивших слёз.
— Глупая… — Борво нашёл её губы, и Маринка сломалась.
Сейчас в его поцелуях не было нежности — даже дыхание Борво было таким горячим, что обжигало лицо. Сильные руки сжимали тонкий стан, срывали мешающие одежды — скорее коснуться её кожи, ощутить пьянящий аромат любимого тела. Он столько ждал, только её любил, зачем ему другие? Эти слова и шептал Борво между поцелуями, обрывочно, почти бессвязно, но Маринка слышала, понимала, и каждое слово теплом проникало в самую душу. Она и правда глупая, как могла она сомневаться, как могла поверить предательскому страху? И разом нахлынуло облегчение, затопило горячей волной — он здесь, он с ней, и только её любит…
Рывком стянув рубаху, Борво подхватил жену на руки и уложил на белую простыню. Упал сверху, вдавил Маринку в постель, сжал в объятиях. И целовал — жадно, жарко, не давая вдохнуть. Отрывался от губ и припадал к груди, животу. Гладил руки, бёдра, и от маринкиных стонов разгорался ещё сильнее. «Мара, Марушка…»
А Маринка вновь улетела.
Та же комната, и руки, что сжимают её в объятиях, и губы, что шепчут ласковые слова… Сердце так стучит, и всё естество горит огнём. И Борво, совсем молодой, распущенные волосы до плеч и короткая черная борода. Как светятся его глаза! Сколько нежности в глубокой синеве, сколько невысказанной любви. Как горячи его руки на её теле, как настойчивы губы, как бьётся большое тяжелое сердце совсем рядом…
— Мара! — голос Борво вырвал Маринку из забытья, и девушка резко открыла глаза. Мгновение смотрела, не понимая, наконец вернулась и со вздохом сомкнула ресницы. И тут же услышала: — Смотри на меня, голубка.
Маринка глянула вопросительно и замерла, увидев в глазах Борво что-то непонятное ей, словно тревога мелькнула в их синеве.
— Не уходи, — попросил он, и Маринка поняла — она улетала не только мысленно, должно быть, и Борво ощущал, что в такие моменты его жена не здесь, терял связь, переставал чувствовать её. — Будь сейчас со мной, смотри на меня, — повторил он, и Маринка едва заметно кивнула.
Борво, словно боясь отпустить её, впился взглядом в глаза жены, и Маринка почти физически ощутила эту неразрывную связь, эту силу, что невидимой сталью приковала их с Борво друг к другу. Она пока не могла открыться мужу полностью — слишком мало времени прошло, — и потому испытывала неловкость и смущение. В вечернем мраке было не разглядеть, но Маринка чувствовала, как пылают стыдом её щёки — слишком уж откровенным был взгляд её мужа, будто в самое естество проникал и видел там всё, всю её, до самой последней крохотной тайны.
Борво чуть приподнялся и, не отрывая от замершей Маринки взгляда, повёл рукой по её телу, от плеча вниз, к бедру, к тайной ложбинке между ног. Коснулся… и услышал короткий вздох. Сердце тяжело бухало в груди, напряженная плоть натягивала ткань штанов, но Борво не спешил. Он ждал, когда вновь загорится огонь в любимых глазах, когда и его жена поймёт и почувствует, что хочет его любви, его ласк. Он так хотел, чтобы Маринка вспомнила их прежнюю жизнь, но сейчас, здесь, она принадлежит только ему, а не призракам, оставшимся в прошлом.
Его ласки становились смелее, и Борво чувствовал, как жена разгорается под его рукой, слышал, как учащается её дыхание. Вот она коснулась его плеча, скользнула по спине и потянулась навстречу, к губам.
— Я поняла, — прошептала Маринка, притягивая Борво к себе, — поняла, милый… я больше не уйду…
Борво выдохнул, обхватил Маринку, прижал к себе — так, что она вскрикнула. Впечатался в зовущие губы, ловил прерывистое дыхание и все ещё сдерживался, продолжая жарко ласкать податливое тело жены. А Маринка и так уже горела — томилась, звала безмолвно, уже давно готовая отдаться его власти. И едва почувствовала твёрдую плоть, сама толкнулась навстречу, не в силах больше ждать. И ахнула, когда Борво ворвался в её тело, притиснул Маринку к себе, сжал до боли. Она задыхалась в бешеном полёте, в страстном танце их слившихся тел. И лишь молилась, чтобы сознание не покинула её сейчас, не унесло от настоящего — она принадлежала Борво, своему мужу — реальному, живому, — первый раз по-настоящему, именно ему. И, казалось, что чувства сладостнее и острее, Маринка ешё не испытывала.
Борво чуть умерил пыл, вздохнул, усмиряя рвущее грудь сердце, и приподнялся, потянув Маринку за собой. Усадил её на свои колени — лицом к лицу, — и сейчас Маринка сама распахнула ресницы, желая видеть лицо мужа, его бездонные глаза. Борво вновь проник в её тело, но теперь двигался медленно, так же не отрывая от жены взгляда. И видел, как потемнели её глаза, как приоткрылись губы. Видел, как она открывается, доверяет ему свои тайны, как сама стремится навстречу, так же познать его. И ликовал, с радостью понимая, что она уже приняла его, хоть и готов был ждать еще.
Их тела прижимались всё теснее — так хотелось обоим слиться воедино, прилепиться, проникнуть друг в друга и никогда больше не размыкать объятий. Дыхание смешалось, губы касались губ, то и дело сливаясь в прерывистых поцелуях. Руки Борво вспоминали — маринкины изучали, открывая новое. Как приятно коснуться ладонью густой бороды, зарыться в рассыпавшиеся по плечам тяжелые пряди. Как замирает сердце от ощущения твёрдых бугров мышц под рукой, и трепещет, если пальцы вдруг касаются неровных рубцов уже залеченных ран. Кто врачевал твои шрамы, кто сидел подле и плакал, когда ты не видел, кто делился с тобой своей силой? И что-то произошло в этот миг — мелькнуло единым кадром, оставив лишь вспышку перед глазами, но Маринка успела схватить это мгновение, понять, что не просто любит — они с Борво неразрывны, вместе, на веки вечные. И именно в этот миг отдалась, забылась, подчиняясь сильным рукам, открылась, впустив в себя не только плоть мужа, но и его душу.
И слились, полетели в бесконечную высь двое, что и впрямь были предназначены друг другу, к самым звездам — в бархатную темноту летнего неба, туда, где ничто никогда их не разлучит. И летели, пока по глазам не полоснуло ярким, вскинуло, закружило и швырнуло обратно — разгорячённых, задыхающихся — на смятое ложе.
Они ещё долго не размыкали объятий, целовались и что-то шептали в тишине ночи. И радовались, вновь обретя друг друга. Маринка по-прежнему ничего не помнила, но сейчас не думала об этом — она обрела больше, чем могут дать любые воспоминания. Рядом с ней был тот, кому она без страха вручит свою жизнь, и хотелось лишь одного — чтобы Борво был рядом, всегда.
От переполняющих чувств хотелось плакать, но Маринка лишь прерывисто вздохнула и прижалась губами к плечу мужа.
— Борво, — позвала тихонько и коснулась рукой его груди.
— М?
Маринка чуть приподнялась и заглянула мужу в глаза.
— Как мы встретились тогда? Расскажи мне…
Его руки сжались крепче, а губы прижались к маринкиному виску.
— Милая моя… — и зашептал в самое ушко.
В тот день их отряд выехал в поля. Снег уже осел под лучами весеннего солнца, и молодые воины решили размять лошадей. Деревню прошли шагом, степенно, сдержанно кивая в ответ на приветствия жителей. Девушки, румяные на утреннем морозце, сбивались стайками, поглядывали на воинов, смеялись и прятали глаза, если вдруг встречались взглядом с кем-то из парней. Мальчишки, озорные, в сбитых набекрень шапках, бежали следом за отрядом, кричали, швыряли в визжащих девушек горсти рыхлого снега. Борво ехал впереди, не глядя по сторонам — молодой воевода все еще скорбел по погибшим отцу и друзьям, и каждый выезд напоминал о той битве, что унесла жизни самых близких ему людей.
Пришпорив коня, Борво оставил бойцов позади, пролетел мимо последних домов, выскочил на равнину и осадил крепкого вороного жеребца. Солнце, отражаясь от бескрайней белизны, слепило до рези в глазах, и воевода приставил ладонь козырьком, оглядывая родные просторы — хоть и родился Борво не здесь, за одиннадцать лет Межин-град стал ему настоящим домом. Вдохнув полной грудью, воин тряхнул головой, отгоняя мрачные думы, и оглянулся через плечо, заслышав голоса приближающихся друзей.
— Ну что, командир, прямиком к лесу? — весело прищурился молодой русоволосый воин, поравнявшись с воеводой. Злат был на шесть лет младше Борво, но ни ростом, ни мощью другу не уступал — в кулачных боях им не было равных.
Борво улыбнулся и посмотрел вперед — туда, где за торной дорогой, огибающей поля, темнел вековой бор. И тут увидел стремительного всадника, стрелой летящего вдоль кромки леса. Светло-рыжий скакун мчался, выбивая копытами жемчужные снежные брызги, летела по ветру длинная грива, а всадник, прижавшись к самой шее коня, будто слился с животным в стремительном беге — лишь полы короткого тулупа трепал ветер.
— Вот летит — что тебе птица! — присвистнул Злат. — Так и шею свернуть недолго.
— Что за парень, не узнаю, — не отрывая от всадника взгляда, спросил Борво, — из деревенских?
— Не парень, девка это, — расплылся в улыбке Злат, — Светозара-бондаря дочка.
— Девка? — переспросил, не веря, Борво — уж больно лихо неслась вдоль леса всадница. Но вот дорога чуть повернула, рыжий конь влетел в поворот, подняв снежную пыль, и воин смог разглядеть длинную русую косу, взметнувшуюся у девушки за спиной. — Вот бедовая! — выдохнул он и вдруг сам сорвался с места.
— Куда? — крикнул вдогонку Злат, но Борво уже не слышал.
Неведомая сила несла его вперед, и воин сам не смог бы сказать, что толкало его туда, вдогонку отчаянной всаднице. Но догнать ее отчего-то было тогда важнее всего. Борво вдавливал пятки в бока верному другу, подгоняя, и конь летел, взмётывая снежные брызги, навстречу колкому ветру. Девушка неслась навстречу утреннему солнцу, не видя пустившегося вслед всадника. А Борво был всё ближе — еще немного и поравняется, схватит рыжего скакуна за повод и заглянет отчаянной всаднице в глаза. И в этот миг девушка обернулась. В больших серых глазах плеснулся страх, пальцы крепче сжались на поводе, а ноги в меховых сапожках ударили коня по бокам. Рыжий красавец рванулся, но Борво в запале стегнул своего скакуна, и через миг нагнал, схватил повод и осадил своего коня. Рыжий мотнул головой, вынужденный умерить бег, и, чувствуя чужую руку, взбрыкнул, вытянулся свечой, и всадница в ужасе вскрикнула.
— Ты что?! — закричала девушка, едва передние ноги её коня коснулись земли. Серые глаза её стали ещё больше, щеки разрумянились, из-под лисьей шапки выбились тонкие русые прядки. Совсем юная, она была несказанно хороша, и Борво сглотнул, чувствуя, как зашлось вдруг сердце.
Борво, будто зачарованный, молчал, не отводя от девушки взгляда, и страх в её серых глазах потихоньку таял, сменяясь удивлением. И тут она узнала его, и изумилась ещё сильнее.
— Как зовут тебя? — только и смог вымолвить воевода.
В девичьих глазах мелькнул лукавый огонёк, но тут же пропал, скрытый густыми ресницами. Нежные щечки зарделись еще сильнее.
— Мара, — чуть слышно ответила девушка, не поднимая глаз.
Позади раздались голоса, кто-то выкрикнул его имя, и Борво обернулся. Отряд рассыпался по заснеженному полю, а Злат на гнедом жеребце спешил к нему. Борво поднял руку, показывая другу, что все в порядке, и в тот же миг, как он отпустил повод её коня, девушка рванулась вперёд и вновь понеслась наперегонки с ветром, лишь раз обернулась, полоснула застывшего Борво взглядом, и серебристый смех долетел до ушей воеводы.
Он ещё долго смотрел прекрасной всаднице вслед… А на следующий день заслал сватов.
Борво умолк, и вскоре по ровному глубокому дыханию Маринка поняла, что он уснул. Как удивительно, думалось ей, вот так сразу — увидел и понял что-то для себя. И никаких сомнений. Ведь и вернулась она сюда только благодаря силе его любви — и так же, не сомневаясь, Борво ждал её столько лет. А она усомнилась было… Да разве сможет теперь хоть что-то смутить её?
Маринка счастливо вздохнула и покрепче прижалась к мужу.