Росинка и Ортия
15. Эльвира и ее Младшая.
Кстати, этот странный сон «о прошлых временах» продолжается. Ортия, вместе с Эльвирой, возвращается из воспоминаний об условном вчерашнем дне. Возвращается обратно, точно в ту минуту, когда девочка, из-за которой она накануне вечером плакала в оранжерее, пришла в ее кабинет. И она, Эльвира Георгиевна Костышева, преодолевая волнение и мучительный стыд, усаживает ее рядом с собою на диван, подобный тому, на котором она вчера сама плакала от жгучей боли.
- Маша! – ее, воспитательницы, голос очень серьезен. – Ты знаешь, для чего ты здесь?
- Да, конечно, - двенадцатилетняя брюнетка, чуть смуглая лицом, одетая в форменную одежду воспитанницы Академии, ярко-синее платье с кружевным воротником и темно-синим передником, смущенно опускает вниз свои карие глаза и произносит ожидаемое:
- Я пришла, чтобы получить от Вас телесное наказание за мой проступок. Вы накажете меня по вашему выбору, так, как сочтете нужным.
- Ты знаешь, что вправе выбирать ту из нас, воспитательниц, кто тебя накажет? – продолжает свой мягкий допрос Эльвира.
- Я выбрала Вас, - девочка как-то решительно поднимает на нее свой взгляд. И эта ее решительность…
Боже мой! А ведь Росинка вела себя точно так же! Да, действительно, своим поведением при этом обычном, предваряющем наказание нравоучительном разговоре, они очень похожи. Не внешностью, именно поведением.
- Ты знаешь, что я против телесных наказаний девочек, и потому рассчитывала на снисхождение?
Коварный, и даже жестокий вопрос! Но девочка, глядя в глаза своей Старшей, молчаливо делает отрицающий жест.
- Я тебе верю, - Эльвира как-то доверительно берет руку Маши. При этом чувствуется, что девочке приятен жест, которым Старшая как бы принимает ее под свою власть. – И все же, я хочу предупредить тебя, чтобы не было недоразумений. Тот факт, что я не в восторге от предстоящего, вовсе не означает, что я не буду с тобою строгой. И если ты боишься боли, ты прямо сейчас можешь уйти. Завтра я определю тебе другое наказание, и...
- Ах, нет! – девочка восклицает в ужасе. – Не надо! Лучше уж Вы... Вы сами меня накажете, чем я окажусь... трусихой!
- Как скажешь, - Эльвира как-то тяжело вздохнула, как будто до последнего надеялась на то, что воспитанница образумится и передумает. – Лично я считаю, что твое право выбора исполнительницы, это возможность получить наказание из рук той, кого ты сама сочтешь достойной его исполнить. Той, кому ты доверяешь, и кто, по твоему мнению, поступит с тобою справедливо и не унизит твоего личного достоинства. Я уважаю твой выбор. И я готова причинить тебе боль за то, что ты натворила. Не оскорбляя и не унижая тебя. Если ты готова мне подчиниться, вот ключ. Запри сейчас же дверь изнутри, и мы сразу начнем.
Эльвира отдает девочке ключ. Та спокойно, не суетясь, идет в сторону двери и запирает ее...
Дежа-вю... За последние сутки Диана видит это уже в третий раз. Воспитанница из этого странного «виртуального» мира, делает все точно так же, как это делала вчера и сегодня ее, Ортии, девочка, Алина-Росинка. Что это? Экстраполяция подсознанием событий, произошедших рядом с Ортией, или же она, Диана Рязанцева действительно правильно восстановила подробности проведения «исполнений» в Павловской Академии? Интересно, интересно...
А вот и начало церемонии. Возвращаясь от двери, воспитанница сама, без указания своей Старшей, подходит к столу, на котором лежат несколько прутьев, явно приготовленных опытной рукой госпожой Аксаковой, поскольку Эльвире искусству приготовления «бархатных розог» явно еще предстоит учиться и учиться! :-) Там она берет одну из ивовых лоз. Потом провинившаяся девочка подходит к воспитательнице, все еще сидящей на диване, и делает книксен. После чего, протягивает ей прут, и произносит ожидаемые Ортией слова:
- Эльвира Георгиевна! Накажите меня! Я Вас прошу!
Хм... Ну, что же, возможно, вступительный ритуал «исполнения» ко времени начала службы Эльвиры еще не был выработан до конца. Или легенды чуть-чуть приврали. Не так уж и много ритуальных слов тратит эта девочка. А ее воспитательница, похоже, и вовсе немногословна.
Эльвира молча берет у воспитанницы прут, указывает девочке на прежнее место рядом с собою на этом диване, и забирает у нее ключ. Девочка присаживается, скромненько кладет руки на колени и тоже молчит, в ожидании слов своей Старшей.
- А теперь расскажи мне, - юная воспитательница, наконец, нарушает неловкое молчание, - почему ты все это натворила? Ты всегда была лучшей из девочек и по учебе, и по поведению. Маша, что на тебя нашло? Зачем ты метала «огненные мячи» в шкаф с учебными пособиями, да еще и на спор, мол, ничего содержимому шкафа не будет? Хорошо, что там не оказалось ничего ценного! Да и огонь удалось потушить в ту же минуту, благо рядом в коридоре был ушат с водой, для питья воспитанниц. А если бы госпожи Некрасовой не было рядом? Ты бы устроила серьезный пожар?
Опаньки! Вот это «игры разума»! Похоже, ее, Ортии, подсознание обыгрывает пожар, вызванный воспитанницей, как тему для этого странного сна. Забавно! Правда, Алина использовала не файерболы, а Белый Огонь в чистом виде. Иная техника, но сходство магических действий реально наказанной ею, Ортией, воспитанницы и девочки, которую сейчас готовятся высечь в этом «виртуальном» пространстве, налицо. Забавное отражение Реальности в сновидении!
- Я могу рассказать правду? – тихо произнесла девочка. – Вам, и никому больше? Пожалуйста, сохраните это в тайне, только между нами!
- Да, - кажется, Эльвира действительно готова стать поверенной каких-то детских тайн! Что же, ей, Ортии все это тоже знакомо. Очень знакомо... – Я обещаю, что никому не стану этого рассказывать.
- Я напроказила специально, - девочка смотрит ей прямо в глаза, и Ортия понимает, что Маша Снигирева сейчас говорит чистую правду, именно в расчете на благородство своей слушательницы. – Я знала, что шкаф почти пустой, и огня будет немного. И я все рассчитала так, чтобы все успеть погасить, очень быстро... Но наша воспитательница, Аглая Петровна, меня опередила. Потушила все, да еще и наградила подзатыльником, за то, что я мешалась у нее под ногами и пыталась тушить сама, вместо того, чтобы звать на помощь ее, взрослую.
- Ну, я надеюсь, ты на нее не в обиде! – Эльвира не одобряет рукоприкладства, но, в общем, вполне понимает эмоции своей коллеги и не склонна осуждать ее за резкость в действиях.
- Ах, нет! – девочка улыбается. Надо же, у нее хватает нервов на столь непосредственно выраженную эмоцию! – Я же действительно ей мешала! И потом, она сама сразу же извинилась. Правда добавила, что, по уму, меня следовало бы крепко высечь за такие шалости! И посетовала на то, что розги отменены.
- И ты решила, что ее пожелание должно быть исполнено? – озадаченно покачала головою Эльвира.
- Она сказала это при всем классе, - отозвалась девочка. – И я уже не могла поступить иначе...
- Тогда почему ты не обратилась за наказанием к самой Аглае Петровне? – удивилась Эльвира. – Ведь это она намекнула тебе на розги и прочее.
- Я когда-то читала ее мысли. И в этот раз тоже потянулась к ней «изнутри»... Ну, Вы понимаете! - тихо сказала Маша, намекая на то, что использовала способности ментата для того, чтобы прочувствовать свою воспитательницу. И смущенно добавила:
– Так получилось, я не нарочно! И я поняла, что если попрошу ее о наказании, она...
Девочка замолчала, как будто сказала лишнее.
- Ну, договаривай! Что «она», в смысле, что Аглая Петровна? Откажет? – удивилась Эльвира. – Но у нас же это не принято! Смотри, даже я согласилась...
- Не откажет, - Маша опустила свой взор и произнесла почти шепотом. – Просто Аглая Петровна... Поймите, Эльвира Георгиевна, мы же ментаты, мы это сразу чувствуем. Мы просто знаем, что ей нельзя. У нее сердце больное. И ей это было бы слишком тяжело. Ей и так-то было стыдно... Ну, за то, что она меня ударила, пусть и сгоряча. У нее тогда сердце заныло, и не отпускало, пока она у меня прощения не попросила. Эльвира Георгиевна! Пожалуйста, не говорите никому! Мы все ее любим, и просто стараемся не сердить. Ее вообще никто из девочек в исполнительницы никогда не выбирает. Слишком уж она за нас переживает!
- Ничего себе! – Эльвира встревожилась за коллегу. Хотя, признаться, ее немного покоробил тот факт, что кто-то, но не она, может позволить себе не участвовать в этих самых «исполнениях».
И еще. Она искренне была тронута заботой этой девочки и ее подруг в отношении госпожи Некрасовой. Вот только насчет ее, Эльвиры, чувств по этому поводу, почему-то никто не задумывается! Все-таки про юную воспитательницу всегда принято думать, что она, мол, может все. А ведь ей тоже непросто...
Примерно так ощущает ее мысли Ортия. Интересно, что она все больше проникается симпатией к этой девушке из прошлого. Ей кажется, что она вполне могла бы быть ее подругой, если бы их как-то свело в одной общей точке пространства и времени. Но даже наблюдать за нею, ощущать «изнутри» ее мысли это, оказывается, очень приятно!
Ей, женщине из иного времени, все интереснее то, что она наблюдает. И девочка, и ее воспитательница видятся ей, Диане Ортии, безумно трогательными, «книжными» персонажами былых времен. Правда, лексикон их ощущается каким-то приближенным к ее личному восприятию. Как будто кто-то действительно переводит «старинную» речь на современный лад. И ей, почему-то, кажется, что на фоне подробностей всех этих милых, сентиментальных и нежных отношений, которые выясняют между собою героини этого странного «кино», о розгах, в итоге, речи вообще не будет!
Она ошибается.
- Что же, Аглая Петровна, увы, права, - согласилась со своей старшей коллегой Эльвира. И тут же уточнила:
- А меня ты выбрала... Просто для того, чтобы Аглая Петровна не волновалась? Ну, за то, что тебя слишком строго накажут?
- Не только... – девочка покраснела и снова опустила очи долу. – Вы просто мне нравитесь... Вы очень добрая... И не обидите меня... И девочки...
- Что «девочки»? – Эльвира (да и Ортия вместе с нею!) каждую минуту общения с этим ребенком узнавала для себя нечто новое и о-о-очень интересное!
- Девочки у нас считают, что Вы слишком мягкая. И Вам следует учиться строгости. Ну, хотя бы на мне...
Сказав это, воспитанница шмыгнула носом, явно ожидая жесткой отповеди, если не оплеухи...
Впрочем, ее воспитательница была скорее в шоке, чем в состоянии гнева и возмущения. Это же надо, девчонки из среднего звена решают между собою, чему следует учиться ей, воспитательнице! Экое нахальство!
Ортия оценила «веселость» ситуации и воздала должное выдержке и чувству такта юной воспитательницы. Сама она в подобной ситуации вряд ли смогла бы сдержаться!
- Ничего себе советы... – смогла, наконец, вымолвить «та, которой следует учиться строгости». – И кто же до всего этого додумался? Ну, выбрать меня в исполнительницы?
- Я... – тихо призналась Маша и покраснела. – Девочки просто одобрили... Сказали, мол, и в самом деле лучше, если тебя накажет Эльвира, ой, простите, Эльвира Георгиевна, чем кто-то другой. И тебе, мол, не страшно... И ей, Эльвире, ой, простите... Вам, Эльвира Георгиевна, полезно... И Аглае Петровне будет спокойнее...
К концу этой путаной речи, девочка совсем сникла, а Эльвира, откровенно говоря, начала сердиться. И, теперь она, почему-то, была склонна наказать провинившуюся куда как строже, чем в тот миг, когда эта нахалка смиренно переступила порог ее Кабинета!
Кстати, Ортия мысленно вполне одобрила это ее стремление! Она бы точно не стала миндальничать с этой девчонкой! Всыпать ей лоз, да «погорячее»!
- Хорошо, давай пока что оставим в стороне мои педагогические несовершенства! – как можно ироничнее произнесла юная воспитательница, и Ортия внутренне поаплодировала ее самообладанию. – Сейчас меня, как исполнительницу твоего наказания, интересует вопрос о том, зачем ты все это устроила? В чем причина твоей шалости? Ради чего ты запускала «огненные мячи» и поджигала содержимое шкафа? И мне не важно, был ли он битком набит ценными книгами, или там просто пылился позапрошлогодний хлам. Важно, что ты вела себя при этом весьма безответственно и, в то же время, совершала все эти деяния вполне осмысленно. Зачем?
- Я... – видно было, как девочка собирается с духом, решается высказать нечто очень важное, и лично для нее значимое. И, наконец, произносит слова, которые, откровенно говоря, в очередной раз вгоняют воспитательницу в ступор, вызывая у нее желание одновременно и ругаться, и хохотать. – Я хотела доказать всему классу, что я не «деревянная жопа»!
- Воспитанница Снигирева! – Эльвира произносит эти официальные слова, которые должны обозначать высшую степень недовольства поведением девочки, самым мягким и доброжелательным тоном, и даже чуть-чуть ироничными, почти издевательски вежливыми, интонациями. Ортия мысленно снова аплодирует педагогическому таланту своей предшественницы. Сама бы она скорее вспылила и дала затрещину девчонке, ведущей себя столь дерзко. Но сдержанность, педагогический такт и находчивость Эльвиры выше всяких похвал.
- Наверное, я зря похвалила Вас за хорошее поведение. Похоже, что в части воспитания нам с Вами предстоит немало серьезной работы. Во всяком случае, лично я отнюдь не заслужила с Вашей стороны грубых слов. И тот факт, что Вы их сейчас столь изящно и непринужденно употребили, говорит отнюдь не в Вашу пользу.
Это провокация. Переход «на Вы», резкие и одновременно изящные слова нотации, контраст жесткого содержания и максимально мягкой, изысканно вежливой формы их подачи... Если девчонка хоть немного чувствительна, она сейчас точно сломается! Ай да Эльвира! Ортия в полном восторге от профессионализма юной воспитательницы!
Ожидаемый ею эффект проявился по полной программе. Маша Снигирева взревела белугой и бросилась перед воспитательницей на колени. Обняла ее ноги своими руками, уткнулась ей лицом в колени... И слезы... слезы...
Ну, ее, Ортию, такими слезами не проймешь! Мало ли на какие ухищрения может пойти провинившаяся девчонка, чтобы смягчить и сердце, и руку исполнительницы! А вот Эльвира...
Нет, эта девушка вовсе не растаяла, не показала слабину. Она мягко проводит по голове, шее и спине провинившейся своей ладонью, выполняя тот самый особый массаж, которым она, Ортия столько раз успокаивала своих девочек. Очень профессиональная работа. И, кстати, дает ощутимые результаты. Через минуту-другую коленопреклоненная воспитанница поднимает зареванное лицо, и там ее встречают мягкая доброжелательная улыбка воспитательницы и белоснежный платок. Все верно, так и нужно поступать. Сама Ортия, исполнительница с пятнадцатилетним стажем, не смогла бы придумать в этой ситуации ничего лучшего.
Приведя лицо девочки в порядок, Эльвира продолжает работать. Вежливая улыбка, мягкий тон, но... Все разговоры по-прежнему «на Вы». И подчеркнуто недовольно-насмешливым тоном. Чтобы все осознала и прониклась недовольством воспитательницы.
- Воспитанница Снигирева! – продолжает она нравоучение для стоящей перед нею на коленях девочки. – Вы повели себя совершенно недостойно Вашей блестящей репутации, которая была у Вас, ну вплоть до этой истории со шкафом. Ученице следует быть корректной и в действиях, и в выражениях.
- Я... – девочка умоляюще смотрит на нее снизу. – Простите, Эльвира... Эльвира Георгиевна! Я вовсе не хотела Вас оскорбить! Я просто не знала, что Вы в курсе... ну... этого выражения! Думала, что Вы не поймете намеков на него! И сказала все так, как есть...
- Как это мило с Вашей стороны! – иронично заметила воспитательница. – К Вашему сведению, я прекрасно знаю, что выражение «деревянная... э-э-э... филейная часть»... Видите, я выражаюсь корректно, в отличие от Вас! Так вот, сие выражение означает, что некая девочка, как говорится, берет знания... усидчивостью, и корпит над заданиями несколько дольше положенного. Это выражение означает нечто вроде «зубрилы», но чуть более обидное. Кстати, я в этом не вижу никаких поводов к Вашим деяниям. Так что, будьте любезны пояснить их причины четче и подробнее.
- Пожалуйста, простите меня! – Маша Снигирева кажется Эльвире вполне искренней в этой своей просьбе, и она немного смягчает свой тон.
- Ну, хорошо, пока оставим в стороне эту Вашу некорректность, вернемся к ней позже, – великодушно произносит воспитательница, как бы закрывая эту тему. И продолжает задавать свои вопросы. - Так все-таки, зачем Вы устроили всю эту катавасию со шкафом?
- Я хотела нашалить так, чтобы меня непременно высекли, - услышала она потрясающий ответ.
- Что ты имеешь в виду? – от удивления Эльвира снова переходит «на ты». – Зачем тебе потребовалось подставлять себя под такое наказание? Кстати, ты разве не в курсе того, что в нашей Академии тебя могут высечь исключительно по твоему собственному желанию? И никак иначе!
- Поэтому я так все и сделала, - и Эльвире, и Ортии кажется, что девочка говорит вполне искренне! – Так, чтобы провинность была эффектной, серьезной, и никто не удивился моей просьбе!
- Но смысл? – воспитательница в очередной раз была сегодня в сугубом удивлении. – Маша, да зачем тебе все это? Ты что, сошла с ума?
- Я хотела, чтобы девочки признали меня «расписной», - выражение лица воспитанницы не оставляли сомнений в ее честности и откровенности.
- Кто такая эта «расписная»? – озадаченно спросила Эльвира. В отношении этой «неписанной» категории девочек, вероятно, какой-то особой ступени в их неофициальной иерархии, она, откровенно говоря, была не в курсе.
- «Расписными» называют у нас девочек, которых, за серьезные провинности, высекли, по их собственной просьбе. Ну, в порядке альтернативного наказания, - пояснила эту странную подробность отношений между воспитанницами, провинившаяся девочка. – «Расписные»... Ну, Вы понимаете...
- Не очень, - честно призналась воспитательница, которую эта странная девочка умудрилась удивить в очередной раз.
- У нас есть обычай, - рассказала Маша, слегка вогнав в краску свою взрослую собеседницу, - когда какую-то девочку высекут за провинность, она обязана продемонстрировать следы от наказания на... «филейной части»... Да, на ней... В дортуаре. Всем девочкам-соседкам.
- Зачем? – упавшим голосом спросила окончательно шокированная девушка.
- Чтобы доказать всем, что она храбрая, что вытерпела наказание до конца и не запросила пощады, - следует восхитительный своей экстравагантностью ответ.
- И это... как бы добавляет уважения... от подруг? – озадаченно осведомляется Эльвира.
- Ну да! – девочка, похоже, делится с нею такими подробностями, всерьез доверяя ее педагогическому такту. Ортия, оценила этот жест, и относится теперь к провинившейся с какой-то странной симпатией. Кстати, Эльвира, судя по всему, тоже испытывает к воспитаннице подобные чувства. – Под розги же идут добровольно! Это испытание смелости и отваги. И после такого тебя никто уже не назовет, ни «зубрилой», ни «деревянной задницей»! Ой, простите!
Она смущенно прикрыла рот, но Эльвира, похоже, не склонна была в этот раз делать ей замечаний за условное сквернословие. Ну, на фоне столь «гуманных» новостей о весьма экстравагантных обычаях воспитанниц.
«Интересно, что бы сказала эта милая девочка, если бы узнала, что я тоже «расписная»? По ее милости и со вчерашнего вечера? – подумала Эльвира, и Ортия оценила чувство юмора героини этого своего... то ли сна, то ли «фильма»... – Коллеги, так сказать, по «развлечению»!»
Вслух же она со вздохом заметила:
- Ну, отсюда я могу сделать следующие выводы. Первое, ты пришла за настоящим наказанием, и без моей... э-э-э... «росписи» на «филейной части», не уйдешь. Так?
Воспитанница смущенно кивнула головой в знак согласия.
- Второе, - продолжила юная воспитательница, - мне придется наказать тебя. И вовсе не так, как я с самого начала хотела все это исполнить, ну, тогда, когда ты пришла в мой Кабинет, а гораздо строже. Так строго, как это только возможно. Хотя бы для того, чтобы не разочаровать ни тебя, ни твоих подруг.
Девочка снова молча кивнула головою.
- И, наконец, третье, - закончила свою мысль Эльвира. – Ты готова вытерпеть все это, без сопротивления и жалоб. Я правильно поняла тебя?
- Да, все верно, - тихо, но твердо, очень решительным тоном ответила ей коленопреклоненная девочка.
- Тогда начнем, - Эльвира решилась.
Ортия ощущает в ее душе странную смесь чувств. Девушка не испытывает в отношении воспитанницы никакого гнева или раздражения. Более того, эта девочка ей сейчас крайне симпатична. Будь на то ее воля, она сейчас же простила бы Машу Снигиреву, даже безо всяких условий, и розги были бы, к искреннему облегчению воспитательницы, убраны далеко в шкаф, до следующего «исполнения», которое, дай-то Бог, вообще не случится! Ортии остается только удивляться тому, что Эльвира, похоже, вовсе и не догадывается о том, что в шкафу прутья высохнут, затвердеют и будут непригодны для «исполнения». О том, что их необходимо хранить в воде, а лучше в рассоле!
Но тот факт, что без настоящего строгого наказания эта девочка сегодня уже не сможет появиться перед своими подругами, не уронив окончательно в их глазах свою репутацию, заставляет Эльвиру внутренне соглашаться без снисхождения применить в отношении этой девочки теоретические знания, полученные вчера.
Да, она готова высечь воспитанницу достаточно строго. Так строго, как сумеет. Она постарается.
Воспитательница встает и жестами показывает, как все еще стоящей на коленях Маше следует расположиться. Чуть наискось, ближе к левому краю дивана, взявшись за подлокотник. Потом аккуратно задирает на ней юбки, точь в точь, как это вчера делала с нею самой госпожа Аксакова, и так же закалывает их булавкой на спине провинившейся, чтобы они не сползли вниз и не помешали наказанию. Потом развязывает на этой присмиревшей девочке тесемки панталон, спускает их вниз, обнажая худенькие ягодицы, явно еще ни разу не пробовавшие ни ремня, ни розог, попутно отмечая, что воспитанница не дрожит, не сопротивляется, и вообще ведет себя очень смело. Что, естественно, прибавляет ей симпатий в душе воспитательницы и... несколько колеблет ее решимость, сбивает настрой на «исполнение» наказания. Наконец, она встает в удобную позицию слева от девочки и произносит ожидаемые ею слова.
- Тридцать розог. Ты получишь тридцать ударов ивовой лозой. Прости, но мне придется сечь тебя очень больно.
- Да-да, - чуть дрогнувшим голосом отвечает снизу Маша и смотрит на нее как-то... Нет не со страхом...
Ортии знаком этот взгляд. Точно так же на нее смотрела Аля, когда она собиралась взмахнуть лозой... Неужели эти странные «живые картинки» просто удар от Ее Величества Совести? Жестокий удар...
У Эльвиры дрогнула рука. Что же, Ортии ее трудно осуждать. У самой сегодня во время «исполнения» сердце было не на месте. Девушка чуть прикусила губу и резко взмахнула прутом. Раз... Другой... Третий...
Молодец! Не раскисла, не скуксилась, справилась с волнением! Ортия снова восхищена профессионализмом своей «виртуальной» предшественницы, которую ей все же легче воспринимать как хотя бы «тень» живого человека, чем как простую «назидательную эмуляцию» своего собственного сознания. Она, как ни странно, сейчас всей душой сопереживает вовсе на секомой, а именно юной воспитательнице, которая хлесткими ударами «высекает» из Маши Снигиревой громкие стоны. И вполне искренние слезы...
Отсчитав десяток горячих, Эльвира меняет прут. Да, все идет так, как положено. Ортия мысленно одобряет каждое движение юной воспитательницы. Девушка снова встает в правильную позицию, примеривается и наносит хлесткий удар, похоже, ничуть не мягче, чем те, что отсчитывала сегодня Але сама Ортия. Даже удивительно, как за один, пусть и весьма чувствительный урок, госпожа Аксакова смогла ей преподать премудрости «старой школы», позволяющие расписывать детское тело красными строками, как линиями в блокноте. Или, как условными, небрежными штрихами странного, «болевого рисунка»... Эффектная эстетика происходящего завораживает ее. Все происходит как-то правильно и даже... красиво. Покорная воле своей Старшей девочка стоит на коленях, обнаженная снизу. Не сопротивляется, не прикрывается руками, несмотря на боль. Не пытается ускользнуть от лозы, вихляя голым задом. Лишь судорожно цепляется за подлокотник дивана каждый раз, когда лоза хлестко касается ее тела...
И только слезы... Стон, а потом и негромкий вскрик, полный искреннего страдания...
Ортия читает «изнутри» мысли Эльвиры, и ей становится немного не по себе. Ее коллега-предшественница искренне мучается тем фактом, что вынуждена наносить ребенку удары сильнее, чем ей бы хотелось. Она пока справляется с волнением, но то, что девочка «снизу» вскрикивает все громче, заставляет ее бороться с двумя желаниями одновременно.
Ей хочется, чтобы «исполнение» закончилось как можно быстрее, чтобы не растягивать, а напротив, побыстрее прекратить эти мучения. И Ее, Маши, и свои собственные. Но «частить» хлесткие удары?! Нельзя...
А еще ей просто хочется отбросить прут в сторону. И закончить. Но она обещала этой странной девочке свою личную «роспись» на «филейной части»... И Эльвира просто не знает, достаточно ли будет тех свежих красных полосок, что заалели уже на ее исхлестанном теле, для сугубого уважения со стороны ее подруг...
Впрочем, на двадцатом ударе она сделала паузу и исполнила свое второе желание, во всяком случае, частично. Отбросила прут. Просто, чтобы сменить лозу. Для очередного десятка «горячих»... Эльвира снова подходит к девочке, занимает правильную позицию... И снова взмахивает прутом.
Ортия наблюдает-ощущает происходящее с какой-то странной смесью чувств. С одной стороны, ей понятно это нравственное мучение девушки-воспитателя, действующей, фактически, вопреки собственным убеждениям. С другой стороны, она не только не видит в происходящем никаких признаков пресловутой «жестокости», но и не понимает, а что такого нравственно неприемлемого совершает ее предшественница? Наказание происходит сугубо добровольно, девчонке лоза необходима, и для наставления, и для этой странной «отчетности» перед подругами, боль вполне умеренная...
Умеренная...
А вот сама воспитанница так, похоже, не считает... Во всяком случае, ее вопль сейчас...
Эльвира закусывает губу почти до крови. Еще один взмах...
Маша отчаянно вскрикивает и жалобно, со страхом, смотрит на свою воспитательницу снизу.
Ортии становится нехорошо. Знакомая ситуация, очень знакомая... У нее ведь с Алей было то же самое. Да, сама она тогда еле сдержалась, но все же поступила профессионально, и довела наказание до конца.
А вот Эльвира на этом сломалась. Она отбрасывает прут в сторону. Закрыв лицо руками, девушка отбегает в сторону окна. То, что Ортия читает у нее «изнутри», неописуемо. Странная волна, в которой перемешаны отчаяние и стыд от того, что она сделала.
«Дура! Дура и дрянь! – кричит сама себе эта нежная и чувствительная девушка. – За что?! За что ты ее ТАК?! Она же ребенок! Просто ребенок!»
Странно. У самой Дианы таких эксцессов во время «исполнений» никогда не бывало. Ортия про себя осуждает эту чрезмерно мнительную воспитательницу, за то, что она так легко поддается «нежным чувствам». Сама она никогда бы столь глупо не поступила. Все-таки она, Ортия, профессионал...
Внезапно, Диана ощутила, что этот «виртуальный» мир «былых времен» начинает как-то удаляться от нее. Или это она исчезает оттуда, возвращаясь в свое время и в свое тело? Кто же его знает...
Вот она уже и не чувствует этой странной, нелогичной, непрофессиональной бури эмоций, охвативших эту милую юную воспитательницу. Просто видит эту сентиментальную сцену со стороны, как в кино.
А причина проста. В ней снова просыпается «темная сущность», казалось бы, незадолго до этого напрочь уже исчезнувшая из ее сознания. И Ортия для себя оценивает, комментирует происходящее в «виртуальном мире» с точки зрения своей «темной половины».
Странно, что провинившаяся воспитанница отнюдь не пытается воспользоваться ситуацией. Вот дуреха-то! Ну, точно, дура дурой! Она ведь может запросто сбежать. Ну, или просто встать, сделав вид, что наказание окончено, хотя крайние семь или восемь горячих, которые хотела ей отсчитать эта чувствительная девушка, так и не были выданы. Но, навряд ли эта чересчур мнительная воспитательница захочет вспоминать о своем позоре, и пожелает снова пригласить воспитанницу для продолжения столь сурового разговора...
А насчет самой Эльвиры...
Ха! Ну, как не стыдно! Ну, что это за позорище! Реветь самой от того, что этой наказанной девчонке было чуточку больно! Ой-ой! Какие мы нежные-душевные! Всего-то два с небольшим десятка розог отсчитали, слезки в голосе услышали и сами разревелись! Да Ортия...
А что, Ортия?..
Между прочим, воспитанница этой неженки Эльвиры действительно не собирается ни убегать, ни как-то иначе пользоваться замешательством своей Старшей. Напротив, девочка, кажется, решила, что демонстративный отказ воспитательницы ее наказывать, это и есть самое страшное наказание, дескать, даже такого строгого внимания провинившаяся недостойна! Девчонка с отчаянным воплем «Эльви-и-ира-а-а!!!» вскакивает и, так и не опустив вниз юбки, путаясь в спущенных панталонах, бежит к этой чувствительной девушке, стоящей у окна и бросается перед нею на колени. Та, вся еще в слезах, поворачивается ей навстречу, подхватывает провинившуюся и прижимает к себе. Кажется, теперь они ревут обе...
«Темная сущность» внутри Ортии уже просто ржет. Какие же они все странные, нелепые, смешные! И эта горе-воспитательница, которая без слез девчонку стегнуть не может, и эта ничтожная воспитанница, что с ревом лезет к ней обниматься, вместо того, чтобы подтянуть панталоны, привести себя в порядок и уйти, презрительно посмеявшись над воспитательницей, которой даже сечение до конца довести слабо!
Как все здесь… непрофессионально устроено! Все эти бессмысленные, нелогичные нежности...
Где вообще в этом странном мирке Павловской Академии нормальное, грамотно и рационально выстроенное деление на «высших» и «низших»? Провинившаяся девчонка «низшая», воспитательница – «высшая». Провинилась – получи! Какие могут быть сантименты? Что за нежности со всеми этими «симпатиями-эмпатиями»?!
Где здесь прочная жесткость, где этот нормальный фундамент отношений в обществе? Где он? В каком месте учебного процесса это все закладывается в этом идиотском учебном заведении, в котором люди обучают и социализируют ментатов?
С какой радости это вообще доверено людям? Ведь это именно Ментаты Высшие существа! Они разные по силе, но одинаковые по сути. И Ментаты на голову выше обычных людей. Именно они элита грядущего Мира! Мира, который будет принадлежать им!
И это право обладать Миром надлежит воспитывать в них болью и унижением. Чтобы обучаемые точно знали, что есть Власть и есть подчинение! А значит, Ментаты должны уметь смиряться перед Старшими, такими как она, Ортия, и жестоко властвовать над теми, кто младше их, будучи встроенными в жесткую кастовую иерархию! Всегда в этом Мире, в любом обществе, которое складывалось в его истории, существует каста Господ, которая выковывается болевой дрессировкой и тем зарабатывает себе право обладать всем вокруг. И в подчинении у них всегда находятся рабы, низшие, ничтожные твари, которые не стоят их плевка, которые удар кнута по своей заднице от любого Высшего должны благословлять, просто потому, что им было оказано высочайшее внимание!
А эти...
Los miserables...
Ничтожества...
Ничтожная девчонка-ментат, способная одним движением пальцев и мысленным усилием испепелить свою обидчицу... Падающая на колени перед ревущей от ее проделок воспитательницей, и не готовая ее морально превзойти. Не готовая победить в элементарном ситуационном противостоянии...
Ничтожная воспитательница, которая не получает никакого удовольствия от власти... Нет, от ВЛАСТИ над морально слабым, но имеющим особые таланты ребенком, готовым на все ради ее внимания... Существо тупое и слабое, недостойное звания воспитателя! Ничтожество, которое не может воспользоваться талантами этой… почему-то, не важно, почему… преданной ей девчонки-ментата, для личного успеха и обогащения... Полная miserable!
И ради чего весь этот дурдом Павловской Академии? Ради Мира, где слово Совесть будут произносить и писать с большой буквы? Где оно «рулит» ничтожными душонками этих недочеловечков? Где и людишки, и ментатики, все одинаково заражены этой мерзкой бациллой под названием Милосердие?
Противно...
Противно...
Это слово Диана услышала каким-то внутренним слухом на «стоп-кадре» сцены, где Эльвира у окна обнимает трогательно прижавшуюся к ней девочку в неловко задранной одежде. И слово это было произнесено сейчас где-то внутри самой Дианы Ортии.
Это слово было сказано как бы двумя голосами, но синхронно. И звук этих голосов очень даже разный. Вернее, она, Ортия изнутри себя по-разному ощущает их звучание.
Странный контраст.
Ледяное и теплое.
Темное и светлое.
Резкое, агрессивное...
И мягкое, но, почему-то, совершенно неуступчивое.
И Ортия начинает ощущать... не чужеродность этого пространства, нет. СВОЮ чужеродность тому миру, в который ее пустили на «посмотреть – почувствовать». Поначалу «ушла» возможность ощущать «изнутри» эту девушку Эльвиру, и она, Диана, оказалась как бы «вне» ее. А сейчас...
«Стоп-кадр» пришел в движение, но исчез звук. И сейчас ей не слышно, о чем говорят, вернее, спорят заплаканная воспитательница и не отпускающая ее полураздетая девочка, у которой тоже глаза на «мокром месте». Кстати, изображение понемногу перестает быть «живым», становится каким-то ярким, но плоским, как на древних кинохрониках военных парадов тех стран, что лет пятьдесят назад были под властью забавных существ, обозначаемых словом «диктатор». Там когда-то увлекались такой неестественно яркой картинкой, весьма далекой от Жизни…
Хотя нет, и этот, неестественный, но яркий цвет понемногу выцветает, выгорает... И колористика этого странного «фильма», который действительно все больше походит на старинное кино, все ближе к сепии…
Да нет, картинка все время меняется. Она становится все более условной. И вот сейчас она уже видит Эльвиру и ее воспитанницу почти как ожившие иллюстрации к старинным книгам...
Настройка сбилась. Для «темной составляющей» ее Личности, которая, похоже, снова взяла ее под свой контроль, все происходящее между этой странной, совершенно непрофессиональной Старшей, которую, откровенно говоря, за все эти ее «сантименты», надо гнать взашей из педагогики, и обычной провинившейся по мелочи воспитанницей, просто повод для смеха и издевательства. Видимо, эта «темная сущность» просто не когерентна духовному пространству этой светлой девушки.
Не когерентна...
Слово-то, какое нашлось в сундуках-запасниках ее памяти! Из «боевого арсенала» того Физика, из числа Учителей, что обучал ее тогда, на Гвардионском факультете, много лет назад!
Казалось, не так уж много было у нее занятий на его предметах «физико-математического цикла»...
Но ведь запомнила...
И вспомнила!
Не когерентна... Не синхронна, не может быть связана... Не соответствует...
Да, похоже, что ее, Ортии, сущность не соответствует тому светлому пространству, духовному миру этой девушки, куда ее впустили буквально на несколько минут. То ли в награду, то ли в назидание... Дескать, посмотри... И сравни. Где Человек, а где...
Бред какой-то.
Или не бред?
Как там говорил Физик?