Росинка и Ортия. 13. Исполнение

Бродяга Посторонний
Росинка и  Ортия

13. Исполнение.

Ну вот, теперь они обе готовы. Одна в полной покорности воле своей Старшей возлежит на кушетке. Вторая, та самая Старшая, стоит рядом, готовая начать. Один, «рабочий» прут, в правой руке, другой, сменный прут, в левой. Время определиться с количеством взмахов, которые заставят дрожать и плакать эту девочку. Впрочем, Диана для себя уже все распланировала. А мнение Росинки, в этой ситуации применения правил «болевой педагогики», принципиального значения, увы, не имеет.

- Ты получишь тридцать пять ударов, - объявляет Ортия. – Это довольно много. Но... В общем, я решила именно так... Потому, что так нужно. 

Она не собирается объяснять девочке, что решила выстроить наказание «по нарастающей» и очень жестко. Желая добиться не только искренних слез воспитанницы, но самое главное, извлечь из самой себя эти пакостные остатки непонятного раздражения. Те самые, с которыми она весь день не может справиться, несмотря на все усилия. И те самые, которые, увы, не дают ей возможности простить воспитанницу. 

Да, она действительно надеется, что по завершении наказания будет в порядке. И мысль о том, что девочка, по сути, ни в чем существенном не виновата, и «исполнение» в этот раз, мягко говоря, далеко от Правил и элементарной Справедливости, сейчас отходит для нее куда-то далеко-далеко. На самый задний план. Сейчас «исполнение». Все должно быть точно так, как она решила.

- Хорошо, - Алина не слишком представляет себе, много это или мало, просто потому, что ей не с чем сравнить, и приходится верить Старшей на слово.

- Наказание пройдет в три приема, - продолжает объяснения Ортия. – Первая часть в двадцать ударов, по десять каждым прутом. Потом, я заменю лозу, а ты немного отдохнешь. После этого ты получишь еще десять. Потом еще немного отдыха. И в самом конце, будет еще пять, но уже немного сильнее.

Росинка не знает, бояться ли этого или радоваться тому, что Ортия проявляет к ней своеобразное милосердие. Она просто не может отреагировать на ее слова как-то внятно, однако ни в коем случае и не думает протестовать. Просто молча чуть-чуть кивает головой, на секунду прикрыв свои голубые глаза, которыми она неотрывно следит за движениями своей Старшей.

Ортия мысленно примеряется к предстоящему, прикидывая распределение ударов, и почему-то... медлит с этим первым взмахом. Обычно девочки отворачиваются. То ли в страхе, то ли в стеснении. Но Алина не отрываясь смотрит и смотрит на нее снизу вверх, и это ее, Диану Оритю, психолога-«исполнительницу» с пятнадцатилетним профессиональным стажем не то, чтобы пугает. Просто несколько нервирует. Потому, что все сегодня идет не так, непонятно почему. Причем, весь день подряд...

Но она справится. Должна справиться, вот сейчас...

«Диана, милая моя, одумайся!»
Странно, но в ее голове сейчас прозвучал знакомый голос. Голос до боли, до ужаса похожий на звучный голос Вострецовой.

Та-а-а-к...

«Das ist ein Gluck!»*

Кажется, именно так отреагировал на приход своей возлюбленной, переодетой в старуху, шутничок Папагено, в забавной версии «Волшебной флейты», что ей довелось слушать в том роскошном театре, в Вене, почти четверть века назад…

Диана внутренне холодеет, а потом жестко усмехается. Нет, не губами. Выражение ее лица не меняется. Все эмоции у нее остаются строго внутри.

Врешь, не возьмешь! Нет у этой дрянной математички никакой власти над Дианой Ортией! Нет и никогда не было! И не будет!

Все будет в точности так, как она решит. Наказание Алины это ее, Ортии, личное дело. И ей сейчас никто и ничто не помешает сделать все так, как надо.

- Ты готова? – Ортия задает лежащей воспитаннице этот символический вопрос. Спрашивает, вовсе не испрашивая у нее согласия, а просто информируя девочку, о том, что именно сейчас все и начнется. И ни глюки Ортии, ни ее, Росинки, слезы теперь никакого значения не имеют.

Алина снова на секунду молча прикрывает глаза. Она согласна начинать. Похоже, она просто устала бояться.
Молодец.

- Начинаем! – Диана отрывает свой взгляд от напряженного, взволнованного личика своей воспитанницы, переводит свое внимание на пресловутое «секомое место».

Взмах руки с прутом, хлесткий, профессионально поставленный удар вполне умеренной силы. Без оттяжки, ведь Ортия вовсе не зверь какой! Да и не за что эту девочку уж слишком-то сильно полосовать.

Снизу слышится резкий вздох. Алина чуть судорожно дергается от совершенно непривычной, хотя и ожидаемой боли. Она резко меняется в лице. Теперь ее взгляд какой-то удивленный, мол вот оно как, оказывается! Действительно больно… Ну, кто бы сомневался!

Пауза. Диана не торопится. Спешить некуда. Пусть девочка прочувствует все происходящее. Да и наращивание темпа будет совсем уж неадекватным мучением. Не нужно этого. Пусть все для нее будет терпимо. Это ее Аля. И она, Ортия, ее именно наказывает. Строго, но без жестокости. Грамотно. Профессионально.

Насчет профессионализма. Аккуратная красная припухшая полоса пересекла, визуально разделила половинки ягодиц ее воспитанницы. «Экватор». Дальше «работаем» параллельно ему. «Выше», в сторону спины, и «ниже», по направлению к изножью. Аккуратно, не торопясь. Строго, эффектно, но без какой бы то ни было жестокости. Это педагогика, пусть и в очень жестком ее варианте. Воспитание, а не истязание!

- Расслабься! – Диана произносит это слово особым, доверительным тоном. Без насмешки, но и без заискивания или извинений. Сочувственно, с пониманием, ободряя и поддерживая. Инструктируя и контролируя. – Это и вправду больно, и это только начало. Но ты справишься. Терпи.

- Да… - удивленная Алина пытается расслабить тело. У нее получается. Молодец.

Снова взмах. Свист прута и хлесткий звук соприкосновения лозы с кожей. Судорожный вздох снизу. На худеньком заду воспитанницы заалела вторая припухлая полоска параллельно первой, чуть выше. Все четко. Все идет по плану. Продолжаем.

Взмахи. Свист, почти сливающийся с хлестом прута по коже, вздох-стон. Звуки, вполне обычные для «исполнения». Да, не забываем «про себя» вести четкий счет ударов...

...Восемь!
Девять
Десять!
 
В этот раз очередной стон Алины прозвучал несколько громче, со слезным громким всхлипом, и это как-то странно ударило по ушам. Даже голова закружилась. А потом...

Пришло странное воспоминание.
Это ведь было вчера, здесь же, в Кабинете Ортии. Они с этой самой девочкой за одним столом, с чаем и пряниками. Росинка весела и беззаботна. И даже выражает желание поскорее улечься на эту самую кушетку. В ожидании боли и прощения...

И вот она, Росинка, здесь и сейчас. На этой самой кушетке. Смотрит на Диану глазами, в которых застыли слезы.
 
Она не просит пощады и даже не жалуется. Ей просто больно. И Ортии тоже больно. В первый раз за все время своих «исполнений» она не может отстраниться от детских страданий. Все время вспоминается доверчивая улыбка этой девочки. И ведь она, Диана Ортия тогда искренне улыбалась ей в ответ!

Но все эти нежности были вчера. А сегодня, сейчас…

Сейчас Диана просто хлещет эту трогательно-доверчивую девочку, Алину-Росинку. Сделав после первого десятка паузу, чуть длиннее обычной, сменив прут, продолжает стегать, невзирая на ее громкие стоны, почти вскрики, ничуть не обращая внимания на ее слезы. Стегает сильно, не торопясь, с этими театрально выдержанными томительными паузами, в которых девочка успевает пару раз судорожно, со всхлипом, вздохнуть. Стегает лозой жестко, хлестко...

Похоже, Алина стесняется своих слез. Глупая девочка! Даже отвернула голову, как будто Диана не слышит, как она громко всхлипнула перед этим! Кажется, что она не хочет ее беспокоить своим заплаканным личиком. Но Диана сейчас внимательно смотрит совсем на другую часть ее худенького тела. Ягодицы обнаженного ребенка уже крепко исстеганы, отполосованы, и буквально сверкают красными полосами. Следами от жгучих прикосновений гибкой и хлесткой лозы…

Это нормально. Все строго, но вполне умеренно. Диана аккуратно наносит удары, размеренно считая про себя.

Восемнадцать!
Девятнадцать!
Двадцать!

Перерыв. Можно сменить лозу. Пусть девочка отдохнет и немного успокоится. И в ней, в Ортии, пусть хоть немного осядет, успокоится волна искренней жалости к этому ребенку...

«Диана! Остановись!»
Это снова голос в голове. И странный визуальный образ Вострецовой.

Ортия на секунду прикрывает глаза и делает упражнение, чтобы снять этот навязчивый глюк.
Вдох - выдох.
Вдох – выдох. 
И так три раза.

Пауза в наказании полезна. И для секомой. И для исполнительницы.

Все. Этот странный голос ушел в сторону.

Но что это было? Неужели эта злобная грымза стала ее альтерэго? Что-то вроде пресловутого голоса Совести?

Но ведь она, Диана все делает правильно!

Девчонка сама пришла под лозу. Держится на кушетке молодцом. Плачет, конечно, но, несмотря на двадцать выданных лоз, даже еще толком не закричала! Хотя Диана давно уже не наносила по детскому телу таких хлестких ударов.

Не закричала...
Что там она вчера твердила про «крики» в субботу?
Что она, Ортия, исхлещет ее до слез и криков, даже до крови...

Надо же, как угадала... Или прочувствовала, предсказала... Самой себе?
Или, все-таки ей, Диане Ортии? 

А ведь такое действительно бывает.
Инициация это всплеск способностей.
Ее воспитанница вчера как раз была на пике. Вполне могла получить прозрение, видение своего будущего...
Да, похоже, именно это она и видела... И она, Ортия, вчера просто испугалась реализации ее видения. Поэтому и отказалась ее сечь.
И все равно ведь пришлось...

Но сейчас Диане не должно быть страшно. Пугаться по ходу «исполнения» нельзя. Иначе...
Иначе все будет плохо, и не удастся проконтролировать процесс.

Кстати, насчет процесса. 
Пауза затянулась, и нужно ее обыграть. 

- Ты получила двадцать ударов, - Ортия произносит эти слова совершенно спокойным тоном. Как будто все в порядке, и эта пауза изначально была запланирована, как бы «технически» необходима. Для морального внушения. Или для ободрения секомой, не суть. Да, «голос» ее уже не беспокоит. «Исполнение» идет своим чередом. Все под контролем. – Осталось пятнадцать. Сейчас я отсчитаю тебе еще десяток, и снова дам тебе отдохнуть. Ты держишься хорошо, я надеюсь, ты продолжишь так и дальше. Терпи.

- Х-хорошо... – лежащая на кушетке обнаженная девочка поворачивает к ней свое лицо...

Слезы... В ее глазах слезы. И на щеках слезы. И на черной коже кушетки, по цвету контрастной к белой коже лежащей девочки, тоже эти соленые капли...

Наплакалась бедняжка... Вон, очередная капля ползет по щеке.
Росинка...

Сердце Дианы как будто защемило. И даже не прищепкой, или клипсой для бумаг. Как тисками прижало...

Никогда такой жалости к высеченной воспитаннице она не испытывала. Вот точно говорят, сердце кровью обливается. От этих слез...

«Прекрати это сейчас же!»
В голове опять этот раздражающий «мысленный» голос Вострецовой.

«Нельзя! Это «исполнение»! Она сама пришла, а значит, признала себя виновной! Ей самой это очень нужно! И даже больше, чем мне!» - это она, Ортия, внутри себя кричит своей вымышленной собеседнице.

«Она хочет твоего прощения. Но виновна ли она? Ну, хоть в чем-нибудь серьезном? Что она сделала дурного? Подумай, ну за что ты ее хлещешь?»

Бред... Разговоры «внутри себя» с образом не первый год ее раздражающей женщины, это уже как-то...

Что это, действительно голос Совести? Но что он означает, этот голос? Что нужно просто пощадить этого конкретного ребенка, которого она, Ортия действительно сечет достаточно сурово? Или что ей, с такими глюками, действительно пора «завязывать» со всеми этими суровыми практиками?
Но ведь она не чувствует, что уже пора!

Не дай Бог, кто-то узнает. Все. Приехали. Никаких «исполнений», да и вообще о педагогической карьере придется забыть...

Но не ответить нельзя.

«Я прощу ее, прощу! Но не раньше, чем почувствую, что мое раздражение на нее прекратилось! Иначе все будет нечестно! Она сама почувствует фальшь такого «прощения»! И снова попросится под лозу!»

А это аргумент. И, кстати, все действительно обстоит именно так. 

«Ты поступаешь несправедливо и непрофессионально. Ты просто не можешь ничего сделать мне, своей коллеге, и поэтому отыгрываешься на воспитаннице. Но ты не вправе переносить это свое раздражение на ребенка!»

Резонно. Но неприемлемо.

«Нет. Наказание вполне умеренно. Девочка с ним согласилась. Терпит. Я доведу его до конца, как и обещала!»

Снова дыхательные упражнения, чтобы сбить внутри себя настройку на глюк. Потом разберемся во внутреннем состоянии. Главное закончить «исполнение». Так, чтобы не было проблем...

- Продолжаем! – Ортия отводит взгляд от заплаканного лица воспитанницы, но... Зачем-то решает дать ей еще немного отдыха. Вообще-то, второй десяток выдан, время снова сменить лозу.

Не торопясь, подходим к вазе ее «розгохранилища», выбираем лозу для продолжения «исполнения». Вот, например, подходящий экземпляр. Ива, не слишком длинный, и не слишком толстый прут, хорошо вымочен, в самый раз для кожи двенадцатилетней девочки. Больно, эффектно, но не опасно.

Ортия подходит с другой стороны кушетки и снова встречается взглядом с заплаканной девочкой.
Н-да... Неуютно от этих глаз, в которых застыл то ли вопрос, то ли просьба...

О чем она сейчас думает? Хочет ли попросить пощады? Или, не дай Бог, сказать, что она с нею слишком мягка?

- Ты что-то хочешь мне сказать? – Ортия решает исполнить ее просьбу, даже если это будет униженная мольба о пощаде. Но нет, речь, однако вовсе не о том...

- Да, - Росинка, чуть приподняв лицо от изголовья кушетки, кивает ей в знак того, что ее Старшая все правильно поняла.

- Я слушаю тебя, - Диана полна великодушия.

- Диана Афанасьевна, я... – Алина шмыгает носом и замолкает в смущении. Ее заплаканное детское личико выглядит при этом безумно трогательно. Но время идет, и Ортии нужно продолжать. Поэтому, она уточняет.

- Что именно ты хотела сказать? – она спрашивает это несколько недовольным тоном.

- Ничего... – Алина снова шмыгает носом, как-то судорожно вздыхает и... отворачивает лицо. Она действительно стесняется ее о чем-то попросить.

- Алина, я слушаю тебя! – Ортии не нравится, что девочка прерывает диалог. Она бы предпочла, чтобы воспитанница высказала ей все, что хотела, без утайки. Вдруг у нее закружилась голова, она почувствовала какой-то иной дискомфорт, или просто хочет поменять неудобную позу? – Что с тобой? Тебе нехорошо? Дать воды?

- Нет-нет! Все в порядке! – отвернувшаяся от нее девочка поспешно отрицает необходимость срочной помощи. Слишком поспешно.

- Если что-то не так, немедленно скажи! – Диана настойчива. – Я не могу продолжать, пока не удостоверюсь, что ты в полном порядке! Пожалуйста, поверни ко мне лицо и говори. Обещаю, что я не рассержусь, не «добавлю» и постараюсь все понять. Пожалуйста! 

- Диана... Диана Афанасьевна! – поправляет себя Алина, поворачивая к ней заплаканное личико. – Пожалуйста, не обижайтесь! Я, правда, не хотела Вас рассердить!

- И все-таки рассердила! – Ортия жестким тоном обозначает свое отношение к ситуации. – Ты все рассказала Вострецовой!

- Нет! – отчаянно крикнула Росинка. И слезы снова брызнули у нее из глаз. – Я ничего дурного не сделала! И ничего ей не рассказала! А если Вы так плохо думаете про меня... Тогда бейте сильнее! Бейте до крови, но только простите!

- Я прощу тебя, - Ортия заявляет это ледяным тоном. И добавляет:
- Но только тогда, когда пойму, что ты осознала свою вину. Прекрати запираться, и скажи мне правду.

- Если Вы мне не верите... Тогда просто бейте... – девочка снова отворачивает лицо. Кажется, она обиделась, и отнюдь не на боль от розог. Именно на эти ее слова.

Н-да... А ведь такого на «исполнениях» у нее еще никогда не было... Чтобы девочка искренне страдала, и не столько от боли наказания, сколько от того, что ее не готовы простить... Как все сложно...

Нет. Не стоит смешивать боль от розог и осмысленное общение. Все разговоры потом. Продолжаем.

Снова взмахи, звуки ударов и стоны Алины, звучащие все громче, уже на грани крика. Странно, но Ортия, почему-то, хочет, чтобы эта отважная девочка искренне закричала, и даже борется с желанием ударить куда жестче.

Продолжаем.
Счет.
Двадцать восемь!
Громкий, со слезами стон снизу
Двадцать девять!
Наказываемая девочка стонет куда как громче. Это почти что настоящий крик.
Тридцать!

- Ай-яй! – Алина почти подала голос. Но как-то сдержанно, стыдясь открыто показать, как ей на самом деле больно... Кажется, она бережет ее, Ортии, нервы. Боже, как трогательно! Бедняжка...

Спокойно! Без эмоций! Не стоит так переживать, все вполне умеренно. Ну, пока что умеренно. Можно считать, что в целом наказание состоялось. Тридцать хлестких ударов этой забавной глупышке выданы. Теперь она лежит на кушетке, как говорится, вся в слезах и в соплях. Кстати, насчет этих самых соплей. Непорядочек...

Диана вынимает из кармана темно-серой форменной юбки белоснежный тканый платок (она, как истинно консервативная личность, немного недолюбливает все эти одноразовые бумажные платки, хотя и не отрицает их сугубой гигиеничности!), и встает перед кушеткой на одно колено. Со стороны это, наверное, глядится эффектно, как будто «жрица алтаря» воздает честь секомой.

Странно, прежде она никогда подобным не заморачивалась, но сейчас ей хочется видеть воспитанницу «в приличном виде лица» (странная мысль, однако, проносится в ее голове!). И она молча приводит в порядок эту девочку, заставив ее приподняться на кушетке вровень с собою, высмаркивает воспитанницу и утирает (именно это старинное слово!) ей слезы.

Перед финальным «болевым аккордом» девочка должна выглядеть прилично.

Диана сама себя не узнает. Нет, умом она понимает сразу две вещи. Первое, что в принципе ведет себя достаточно корректно. И второе, что она действует, как говорится, «на грани». И все, что она сейчас делает с этой конкретной воспитанницей… Все это еще неделю назад она ни с кем себе ни в коем случае бы не позволила. Но сегодня...

Кстати, этот жест, когда она, воспитательница, оказывается лицом, глазами, почти что на одном уровне с  наказываемой девочкой, приводя ее в порядок перед финальной частью наказания, для соблюдения своеобразной эстетики этого весьма своеобразного «болевого мероприятия», Алина явно оценила, хотя, возможно, и поняла неправильно.

- Наказание… окончено? – девочка произносит это чуть слышным голосом. Слезы уже отступили, но она все еще как-то нервно, зябко подрагивает. И не зря.

- Нет, - глаза Дианы смотрят на нее не слишком строго, и даже с некоторым сочувствием. - Осталась последняя часть. Самая болезненная.

- Самая? – в каком-то… даже не испуге, просто в удивлении переспрашивает исхлестанная, дрожащая девочка. В ее голосе недоумение, неужели все то, что было до этого, это было «не больно», в смысле, недостаточно больно?

Диана совершенно серьезно смотрит на нее и кивком головы подтверждает это ее предположение.

- Ты просила для себя строго наказания? – спрашивает она провинившуюся  лично перед нею девочку. – Изволь получить. Все  по-честному. Поверь, твое сечение на сегодня (она многозначительно подчеркивает это слово!) достаточно умеренно. Это наказание, а вовсе не игра! И в самом конце я все же хочу познакомить тебя с настоящей строгостью. Так, чисто символически, всего пять ударов. Но по-взрослому. Ну, почти по-взрослому. Будет очень больно, но ты выдержишь. Ты сильная, я знаю.

- Хорошо, - Алина вздыхает. Она, конечно, ничего подобного не ожидала.

- Если ты боишься, мы сейчас же можем с тобою расстаться. Скажи твердо, что ты не желаешь этой боли и хочешь уйти. Я смажу твои рубцы «Q – 17», и через час они уже почти не будут саднить. К утру все заживет, как будто ничего и не было. Ты сможешь позабыть и боль… И меня…

Диана намеренно заостряет ситуацию, заставляя девочку как бы добровольно согласиться на самую жестокую часть наказания, «финальную серию» боли, которая, почему-то кажется ей своеобразным способом «очищения» этой девочки «от грехов» и странным, но именно для нее, Ортии, персонально значимым «посвящением» в личные воспитанницы. Отчего-то ей кажется, что именно стойко выдержав эту последнюю, вовсе, кстати, и не обязательную часть наказания (хотя, вообще-то все это наказание не столь уж обязательно, если рассматривать ситуацию объективно!), Росинка из обычной воспитанницы Центра превратится в ее, именно ее Алю, связанную с Ортией чем-то… Чем-то особым, невыразимым, необъяснимым…

Диана не знает, откуда у нее внутри живет эта странная, эта бредовая уверенность в необходимости финального «болевого аккорда»…
Но она уверена, что права.
Абсолютно права.

Однако, Алина похоже, воспринимает это несколько иначе. Ее интересуют чуть более прозаичные вопросы.

- «Q – 17»? – Алина не поняла о чем идет речь, хотя и опознала контекст возможного облегчения страданий, которое, похоже, забрезжило на горизонте. Где-то далеко. Пока что очень далеко…

- Обезболивающий лечебный гель, - охотно пояснила ей Старшая. - Мировая вещь! Лучшее средство от поверхностных повреждений кожи. Помогает от синяков, ссадин, царапин и прочего. Излечивает буквально «за раз»! Незаменимая вещь в моем арсенале. Ты оценишь. Так что, мы заканчиваем? Ты уходишь? Или?..

Вопросительно-утвердительной интонацией воспитательница обозначила откровенный намек на возможную трусость девочки. Сейчас этот способ дистанционного «удержания» перепуганной девочки на «алтаре Ортии» своеобразными моральными путами, для финала ее символического «жертвоприношения», почему-то не показался ей ни жестоким, ни подлым… Просто целесообразным.

- Или! – подтверждает Росинка. И добавляет почти твердым голосом. – Наказывайте меня так, как решили. Без пощады.

Господи, ну откуда же она берет силы так здорово держаться? Неужели только из осознания этой своей странной «внутренней правоты»? Диана слушает ее храбрую речь с иронично-внимательным видом, спрятав  за этим покровом, этой странной маской свое искреннее восхищение.

«Бедная моя храбрая девочка! – Диана внутри себя действительно восхищается ее отвагой и решительностью. – Ты даже не представляешь, как это будет, просто не знаешь! Пока что не знаешь!»

Диана откровенно залюбовалась ею. Странно, что может быть приятного в ее внешности сейчас, после всей этой боли и вызванных ею слез? Личико красное, после всех этих слезных стонов, но слезы и сопли остались на ее, Ортии, белоснежном платке. Пардон, конечно же, когда-то белоснежном. Впрочем, Ортия аккуратно сворачивает его так, чтобы снаружи осталась чистая белая ткань, и прячет в карман. Глаза этой милой девочки покраснели от слез. Впрочем, это странное волнение, отражающееся на детском лице кажется... Трогательным и, неожиданно, приятным.

Ортия почти заколебалась и отвела свой взгляд от ее лица. Нервно сглотнула странный сухой комок в горле, чтобы скрыть это движение позволила себе чуть ироничный смешок.

Еще один взгляд на лицо этой девочки, приподнявшейся на локтях и по-прежнему готовой, судя по всему, исполнить любое ее приказание. Но теперь выражение лица воспитательницы весьма серьезно.

- Ты ведь хотела настоящей строгости? И настоящего прощения? – она спрашивает так, чисто для проформы, поскольку все уже решено, и все идет точно так, как она задумала.

- Да, - эта отважная девочка действительно не откажется и пойдет до конца.

Ну что же, Слава Богу, осталось немного. Да, ей будет сейчас очень больно, но она выдержит.

- Тогда продолжим, - Ортия поднимается и идет в заветный угол, где в вазе мокнут заранее приготовленные розги, снова выбирает прут, подходящий для финальной серии хлестких ударов. Его она присмотрела заранее. Он чуть потолще и пожестче, но гладкий. Ива, все неровности убраны, срезаны острым ножом. Прут хорошо вымочен, и идеально подходит для того, что она задумала. Несколько взмахов на пробу, не столько ради проверки «гибкостных свойств», сколько для небольшого «пугательно-стращательного  эффекта». Обнаженная девочка, белеющая телом на черной коже кушетки, ожидаемо вздрагивает. Диана мельком, оценивающе глядит на ее исхлестанные ягодицы. Множество чуть вздувшихся красных параллельных полос. В двух местах они пересекаются, чуть отливая синим. Но в целом все аккуратно. Естественно, никакой «крови», о которой вчера твердила эта бедняжка, нет и в помине. Все в высшей степени профессионально.

Странно, но Диана по-прежнему гордится собою, уверенная в том, что сейчас поступает абсолютно правильно. Осталось ведь совсем немного, всего пять ударов. Крепких, чувствительных, действительно до крика. Ну, так, чтобы девочка хорошо «прочувствовала» свое наказание. Почему-то ей очень хочется добиться именно криков, искренней реакции своей воспитанницы на сильную боль.

Кстати, сейчас, почему-то, все происходящее вовсе не кажется Ортии какой-то жестокостью! Вовсе нет! Ведь все под контролем. Она корректна и аккуратна.  И ничего дурного не совершает. Да, сейчас будет жесткая, болевая концовка этого «жертвоприношения». Но на этом все, на этом заканчиваем. Дальше обработка целительным гелем, утешающие объятия и разговор. Серьезный разговор. Все идет по плану.

Хотя нет, сегодняшнее «исполнение» идет иначе, чем обычно. Ортия, продлевая для девочки «отдыхательную паузу» перед «болевым финалом», проводит быстрый самоанализ, сканируя свои эмоции, и те, что она испытывала по ходу предыдущих частей «исполнения», и те, что испытывает сейчас. Самоконтроль это показатель профессионализма «исполнительницы».

Итак, каковы наши внутренние ощущения?

А ощущения странные, непростые, вернее, непривычные. Обычно по ходу «работы» (как много и разного, оказывается, может выражать столь тривиальное понятие!) она испытывает странное эстетическое (именно эстетическое!) удовлетворение от происходящего. Одновременно с этим, четко отслеживая реакцию наказываемой.

Ибо эстетика – эстетикой, но не стоит забывать, что «снизу», на пресловутом «алтаре Дианы Ортии», сиречь на обитой черной кожей «медицинской» кушетке, лежит живой и весьма несовершеннолетний человек. Скорее даже человечек, существо, которому вполне подходит именно это, уменьшительно-ласкательное обозначение. И ему, опять-таки минуточку внимания, по ходу этого самого «исполнения», очень даже больно.

И меру этой боли, своей щедрой рукою, отмеряет ему именно она, жрица алтаря сего. Диана Ортия. А мера эта должна определяться ею исходя из множества факторов, главнейший из которых эта странная тонкая материя с названием Совесть.

Совесть... Внутреннее мерило нравственности твоих личных мыслей и поступков. Грань, отделяющая человекоподобную нелюдь от Человека. Заданная откуда-то... Непонятно, откуда. То ли Свыше, то  ли изнутри.

Пресловутый «нравственный закон». О нем, об этом «нравственном законе», Ортии известно не понаслышке. Ее, в свое время, учили (и ХОРОШО учили!) на разных примерах, в том числе и на ее собственном... Наверное, не стоит сейчас об этом, но все же следует помнить, что ее Учителя были ПРАВЫ, ох, как правы...

И что же нам подсказывает эта самая совесть? Та, которая не раз останавливала, как говорится, «на замахе», ее, Ортии, руку? Где вообще она у нас сегодня?

Обычно, перед «исполнением», чувства Дианы резко обостряются. И она всегда ощущает тот момент, когда непременно нужно остановиться, прекратить «исполнение», даже если обещанная девочке порция «горячих» и не «выдана» до конца. Та самая совесть, которую, в свое время, пробудили ее Учителя, та, про которую седой Поэт пропел «Уважаемая Совесть, Вы бессовестны!», обычно не стесняется вмешаться в ее странную «болевую работу». И, если это необходимо, просто рявкает на нее изнутри, мол, хватит, довольно! Ну, уж во всяком случае, всегда четко подсказывает ей, когда и как следует поступить, как дозировать боль, необходимую для «исполнения», какими словами вызвать позитивную реакцию наказываемой девочки... Ну, чтобы слишком уж не расплакалась, и не впала в истерику.

И вот сейчас, эта самая совесть молчит, как будто воды в рот набрала. И в то же самое время, откуда-то изнутри Ортии поднимается непонятная «темная» волна.

Странно, но даже в глазах темнеет. И мысли меняются. Куда-то далеко уходит былое сострадание к воспитаннице, и остается холодное жестокое любопытство, а как эта девочка выдержит настоящие удары? Ну, если она, Ортия, взмахнет лозой действительно «по-взрослому»?

Кстати, такое наказание воспитанниц, ну, со всей возможной суровостью, случалось весьма нечасто. Пожалуй, за все годы работы по «исполнениям», она по-настоящему строго наказывала девочек раза три, не больше. Тогда еще Диане пришлось самой залечивать просечки от жестких ударов на коже воспитанниц, поскольку обращаться за помощью к добрейшему Карлу Теодоровичу было и непрофессионально, и даже, возможно, небезопасно для самой «исполнительницы». Все эти случаи были связаны с очень некрасивыми ситуациями, когда Диана, с молчаливого разрешения добрейшей Светланы Семеновны, была просто вынуждена поступать очень сурово. Удары, которые она тогда наносила, действительно были безжалостными, а крики воспитанниц более чем искренними. Но и девочки там провинились весьма серьезно, и сами желали той боли, что она им причиняла. Да и сами провинившиеся были куда как старше, шестнадцати-семнадцати лет... А здесь...

Но совесть молчит. Взор воспитательницы проясняется, и... становится ледяным. Это взор не «исполнительницы», строгой, но сочувствующей... Это глаза... И ее, и не ее...

Нет, этими глазами смотрит уже и не она, а то самое «нечто», внезапно всплывшее изнутри, из самых темных уголков ее личности. То, что сейчас подчинило ее, сковало ее изнутри. Теперь сама она, Ортия, смотрит на ситуацию отстраненно, со стороны. И, как будто не ее руки сейчас держат лозу, и начнут применять ее со всей безжалостностью, обычно вовсе ей не свойственной. И она, Диана, даже не протестует. Кажется, ей самой очень интересно, как все это будет происходить. 

Диана подходит «на позицию», снова мысленно прикидывает распределение будущих ударов по уже крепко высеченным ягодицам этой девочки, отдавшейся в ее руки с такой трогательной доверчивостью...

И снова отвлекается на ее глаза... В них полное доверие. Нет, там присутствует и страх. Но главное, это надежда на то, что спустя всего пять ударов все закончится...

Впрочем, Диана с этой странной девочкой вполне солидарна. Она тоже уверена, что все  закончится скоро, очень скоро. Всего через пять хлестких жгучих ударов.

«Пожалуйста, Диана, опомнись!» - опять звучат в ее голове слова, произнесенные голосом так раздражающей ее математички.

Снова этот навязчивый голос. Но не только он. Ее лицо...

Да-да, сейчас лицо математички закрывает лицо той девочки, что секунду назад так трогательно-доверчиво смотрела на нее в ожидании боли и прощения. В этот раз Вострецова, ее Шеф, буквально прикрывает Алину своим «виртуальным» образом, как будто бы защищает эту девочку от нее, от Дианы Ортии.

Да сколько же можно все это терпеть?! Опять они с этой девчонкой на одной стороне! И опять они вместе против нее, против первой и единственной Старшей, инициировавшей Росинку как Высшего ментата!

«Уйди! - это слово она мысленно произносит откровенно угрожающим тоном. – Я больше не хочу тебя знать! Ты дрянь, которая все время стоит на моем пути! Я тебя ненавижу!»

«Я не враг тебе, Диана! – «виртуальная» Вострецова, оказывается, может «доставать» ничуть не хуже той, что в реале! – Я просто предостерегаю тебя от ошибки! Пожалуйста, не забывай о милосердии! Остановись! Не надо этого делать! Пощади Алину!»

«Довольно! – Ортия мысленно рявкает на тревожащий ее призрак. – Изыди, дрянь! Ты меня не остановишь! А с этой предательницы я сейчас шкуру спущу!»

«Господи, какая дура...»
Голос Вострецовой у нее в голове произносит эти слова с какой-то невыносимой горечью и обидой. Обидой отнюдь не на Диану. Обидой ЗА нее. За глупость и непонятливость Дианы Ортии.

Спокойно! Это просто глюк! Хотя...

В глубине «темной сущности», которая сейчас изнутри захватила Ортию, закипает жаркий гнев. И рассудочная часть ее личности почему-то не может противиться этому влечению.

«Ах, дура?! Ну, сейчас!»

На секунду у Дианы перехватывает дыхание. Снова темнеет в глазах, но уже от гнева. «Призрак Вострецовой» испаряется и на его месте снова возникает лицо этой несчастной девочки. Кажется, что ее глаза действительно жаждут милосердия...

Но этого она сейчас уж точно не дождется!

Стоп!

Ортия жестким усилием воли заставляет себя успокоиться. Все-таки, удары «финальной части» нельзя наносить в полную силу. Это же ребенок! 

Хорошо. Еще одна серия дыхательных упражнений, и через несколько секунд очередной томительной паузы, она уже почти спокойна и, в принципе, готова холодно-расчетливо, без гнева, но и безо всякого сочувствия «положить» эти удары на детскую кожу. Строго, безжалостно, но аккуратно.

- Готова? – ее голос не зол, но холоден, и девочка явно чувствует это. И пусть чувствует!

- Да, - тихо говорит, почти шепчет Росинка. И впервые за время этого «исполнения» прикрывает глаза. Кажется, она боится...

И пускай боится! Вперед наука будет!

- Продолжаем! Терпи! – произносит Ортия и резко взмахивает прутом.

- А-АЙ!!! – Росинка резко дергается всем телом, вскидывая голову, буквально вцепляясь пальцами в края кушетки. Она сжимает, напрягает все свое тоненькое тело и потом, после отчаянного крика, как-то ужасно всхлипывает на вдохе.

- Расслабься! - жестко приказывает Ортия. – Не напрягай тело!

- Да-а... – как-то протяжно, со слезами в голосе отзывается Алина. И как-то жалобно добавляет:
- Больно...

- Больно, - подтверждает Ортия и говорит многозначительным тоном:
- Терпи.

И снова взмах гибкого прута.

Алина в своем отчаянном героизме пытается сдержать рвущийся из груди крик, и издает его в несколько сдавленной редакции. Но при этом мелко бьет ногами по черной коже кушетки, вытянувшись в тощую белую струнку, вся белая на черном.

Диана как-то холодно-отстраненно наблюдает это жуткое зрелище. Почти без эмоций. Совершенно спокойно. Она даже может отвлеченно рассудочно оценивать саму себя в этом удивительном раскладе.

Странно ощущать себя в плену темной составляющей своей собственной личности. Той, которую ты не желаешь ни видеть, ни ощущать. И просто надеешься на то, что сможешь все время держать ее, ту самую «темную часть себя», под замком...

Ты точно знаешь, что она есть, что она безнадежно дурна и лично тебе глубоко неприятна. Но самое паршивое во всем этом то, что она и впрямь часть твоей Души, ее странная оборотная сторона, от которой почти невозможно отказаться. И она вечно прячется где-то там, в глубине тебя, в самых темных и забытых закоулках сознания и подсознания, которые Учителя, работавшие с тобою, не смогли, не сумели просветить так, как следовало бы. Но винить их сейчас в этом последнее дело. Сама должна была заняться уборкой столь потаенных мест. Ведь знала же, все знала...

Кстати, эта «темная личность» не столь уж и дурна. Просто она... Ну, скажем так, в меру жесткая, почти жестокая, но только почти. Нет, эта сущность из темных глубин ее, Ортии, Души, вовсе не желает зла этой девочке, распростертой на черной коже, и глядящей на свою воспитательницу со страхом, вполне, кстати, обоснованным. Ей просто любопытно. Для «темной личности» это такой «эстетический эксперимент».

Проблема в другом. В том, что ей, Ортии, находящейся в этом странном состоянии «оцепенения совести», теперь и самой вовсе нет дела до того, что лежащему на кушетке ребенку больно. И даже напротив, эта боль вызывает в ней странное удовлетворение, почти удовольствие от того, что эта девочка страдает.

Она почти слилась в мыслях и чувствах с той своей «темной сущностью», которая захватила ее и сейчас руководит каждым движением воспитательницы. Нет, эмпатия на месте. Каждый удар, хлесткое касание кожи лозою, ощущается, вернее, как-то иначе воспринимается, как отголосок боли этой девочки. Но самой Ортии вовсе не больно, скорее интересно, и даже приятно все это чувствовать... И странное дело, она считает происходящее справедливым. Да-да, она ведь чувствовала боль от предательства этой девчонки. Пусть же теперь небольшая порция настоящей боли заставит ее понять, что именно она натворила...

Ортия, подождав пока девочка громко, со всхлипами, отдышится, не комментируя ее корчей на этом «страдательном алтаре», снова наносит жесткий удар, прямо посередине сеченого красного пятна.

- А-А-А!!! – отчаянный вопль воспитанницы заставляет ее недовольно поморщиться. Алина, по-прежнему держась руками за края своего ложа, отворачивает от нее лицо и отчаянно изгибается вбок, рефлекторно, но несколько запоздало, уклоняясь от источника боли.

- Ляг ровно! – Ортия произносит эти слова резким и совершенно безжалостным тоном. Даже как-то недовольно, как будто столь нервная реакция девочки на жестокую боль ее попросту оскорбила.

Алина на всхлипе, поворачивается к ней искаженным лицом, по которому снова текут слезы. Похоже, она не верит в то, что Диана может быть столь жестока.

«Могу-могу!» - мысленно усмехается Ортия. Впрочем, не только мысленно...

- Я... – эта девочка на секунду замолкает, а потом отвечает, как ни странно, в полной покорности. – Я... сейчас...

Ну что же, психолог-«исполнительница» никуда не торопится. Она может достаточно спокойно взирать на происходящее. Не стесняясь, и даже получая от этого страшного зрелища своеобразное удовольствие. Да, Ортии приятно видеть корчи этого обнаженного детского тела.

Сопереживание? Но в том-то и дело, что никакого сопереживания у нее к этой девочке сейчас нет. А есть опасное, очень опасное желание продлить и обострить ее страдания. Усилить их. В меру, конечно же, но усилить.

И это странное ощущение, что она, Диана Ортия не может, никак не может поступить иначе... И именно с этой девочкой. Ведь она и только она единственная посмела ее обидеть своим предательством, унизить, рассердить! И теперь она, Ортия, не остановится, пока не выплеснет на нее это странное раздражение. Это непрофессионально. И даже неэтично. Жестоко. Неприемлемо. Но Ортия не может иначе.

Диана выдерживает паузу, давая воспитаннице возможность собраться с духом и лечь так, как она ей приказала. Наконец, Росинка снова вытягивается «в струнку» на гладкой черной коже в ожидании очередного взмаха руки суровой Ортии.

- Расслабься! – снова приказывает Диана, и девочка пытается расслабить спину и ягодицы. Кстати, безуспешно. Похоже, боль от ударов была слишком сильной.

И Ортия, как ни странно, вновь начинает чувствовать к этой бедняжке что-то похожее на сочувствие. Хотя, почему-то, сопереживать плачущему ребенку ей все еще кажется почти постыдным. И все же...

И все же, ее «темная сущность» понемногу начинает уступать. Кажется, что именно эти жестокие удары помогли. Не девочке, а самой взрослой воспитательнице. Значит, еще два, и все будет в полном порядке.

Взмах лозы!

Отчаянный вопль! Росинка громко взвизгивает, снова откинув голову назад, еле удержавшись от того, чтобы не схватиться за сеченное место. Она вся напряжена, и вряд ли быстро расслабится. Но Диана уже не может ждать. Ей хочется побыстрее закончить «исполнение», и закончить его на громкой ноте. Еще один хлесткий взмах прута и Алина, вновь истошно вскрикнув, резко дергает ногами. А дальше...

Глаза девочки полны отчаяния и слез. Она снова смотрит на нее с выражением ужаса на лице. Зареванная, красная...

У Ортии мелькает странная оптимистичная мысль о том, что ее Аля все же дотерпела, не запросила пощады, не сбежала с кушетки и даже ни разу не прикрылась от жалящего прута руками. Что она, Росинка, молодчина, что ее можно даже поздравить!

Но внезапно видит то, что ее резко и сразу приводит в чувство. И заставляет в ужасе прикусить губу.

Кровь...

Да, на теле этой хрупкой девочки действительно выступила кровь. Кажется, совсем немного, несколько капелек, в том месте, где пересеклись, наложились друг на друга яркие красные полосы с легким синеватым оттенком, следы последней, самой жесткой серии ударов от Ортии. Тех, от которых эта покорная ее воле девочка, до того лежавшая смирно, и реагировавшая на ее хлесткие взмахи лишь стонами и плачем, вся корчилась и заходилась в отчаянном крике.

Господи, только не это...

Нет, слава Богу, это не рассечение! Кровь даже не пролилась, а так, чуть-чуть выступила на воспаленной, цветущей красным коже. Но Диана в ужасе.

Нет, в ее практике были исполнения со следами подобного рода, и даже куда серьезнее. Те самые три случая, когда ей, сразу после наказания, пришлось стирать кровь и залеплять особым пластырем просечки на исстеганных ягодицах провинившихся воспитанниц. Но там и поводы к сечению были куда как серьезнее. А здесь, с этим несчастным ребенком...

Бедная Росинка!
Господи, как стыдно!

Как во сне, Ортия опускается на колени и, вынув платок из кармана, аккуратным мягким движением стирает эти  капли с воспаленной кожи чистой белой тканью.

Ей хочется плакать от стыда за содеянное. Ведь ни за что девчонку исполосовала. Совсем ни за что...

У Дианы кружится голова, а потом... 



*Буквальный перевод немецкого слова «Gluck» почти невозможен. У немцев это странное слово, в контексте литературного произведения или бытового разговора, может означать такие разные, но семиотически достаточно близкие понятия, как счастье, удача, везение, блаженство, радость, фортуна. Но в контексте либретто Иоганна Эммануила Шиканедера, и фактического хода действия любых известных Автору постановок «Волшебной флейты», это слово можно понимать и в современном переносном значении. – прим. Автора.