Великий поэт Алексей Константинович Толстой(1817-1875) в любви и ненависти
«Полюбил сразу и навечно…»
Многие стихотворения Алексея Константиновича Толстого хорошо известны широкому кругу читателей. К примеру, «Колокольчики мои» нам знакомы со школьной скамьи:
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Тёмно-голубые?
Известна и прекрасная любовная лирика…
Я верю в чистую любовь
И в душ соединенье;
И мысли все, и жизнь, и кровь,
И каждой жилки бьенье
Отдам я с радостию той,
Которой образ милый
Меня любовию святой
Исполнит до могилы.
1832
Написано, как указано под стихотворением, в 1832 году, то есть в пятнадцать лет…
Какая необыкновенная вера в любовь!
А это уже написано в 1854 году:
Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубнуть, так уж сплеча!
Коли спорить, так уж смело,
Коль карать, так уж за дело,
Коль простить, так всей душой,
Коли пир, так пир горой!
Не только в любви – в жизни ухарство залихватское… Даже в «колокольчиках» проглядывает оно…
Я лечу, лечу стрелой,
Только пыль взметаю;
Конь несёт меня лихой, –
А куда? не знаю!
Ну что ж, блистательный придворный, имевший и дворцовый чин, и военный, должен быть смелым, решительным, стремительным в действиях…
Таким Алексей Константинович Толстой показал себя, когда встретил свою вторую половину, всепобеждающую любовь, свою главную любовь в жизни.
О его непреклонной решимости, о его невероятной страсти писатель Юрий Николаевич Безелянский пишет:
«В жизни колебаний не было: Толстой полюбил сразу и навечно, точнее говоря, на весь срок земной жизни, отмеренный ему судьбой. Но повенчались они лишь 12 лет спустя. Почему? Толстой обладал смелостью и огромной физической силой: заламывал на охоте медведя, перебрасывал двухпудовую гирю через флигель, гнул подковы. Но был абсолютно бессилен против собственной матери.
Строптивая и властная, она ревниво относилась к его увлечениям. Придумывала болезни, лечилась за границей и настаивала на том, чтобы сын был рядом…»
В чём причина?
Вот какую интересную деталь поведал нам видный литературовед Дмитрий Жуков, посвятивший Алексею Константиновичу Толстому немало своих работ…
«Анна Алексеевна Толстая… ревниво опекала сына. Она с ужасом думала о его женитьбе, само слово «жена» было вызовом эгоистической самоотверженности Анны Алексеевны и предвещало, как чудилось ей, катастрофические перемены в сыновней привязанности и любви. Она придумывала болезни, которые требовали длительного лечения за границей и непременного присутствия и заботы сына. Она прибегала к помощи своих всесильных братьев, вызывавших Алексея к себе ради неотложных семейных дел или посылавших его в командировки государственной важности. А там... он развеивался, и его забывали. Так было с промелькнувшей в воспоминаниях графиней Клари и другими увлечениями Толстого…»
«Шум… идёт в самое сердце».
Мы не будем сразу раскрывать предмет главной любови Толстого. Обратимся к его увлечениям, которые случались прежде.
Князь А.В. Мещерский вспоминал об увлечении Толстого его сестрой княгиней Еленой:
«Графиня-мать очень была дружна с моей матушкой и поэтому разрешила своему сыну бывать у нас. Впоследствии, когда сын её был уже взрослым человеком и поведал матери свою первую юношескую любовь к моей сестре, причём просил разрешения просить её руки, она, по-видимому, гораздо более из ревности к сыну, чем вследствие других каких-нибудь уважительных причин, стала горячо противиться этому браку и перестала видеться с моей матерью. Сын покорился воле матери, которую он обожал. Эта ревность графини к единственному своему сыну помешала ему до весьма зрелого возраста думать о браке...»
А между тем, Алексей Толстой был вполне принят и как сосед, и как добрый знакомый, и почти как жених.
Александр Васильевич Мещерский – офицер лейб-гвардии Гусарского полка, шталмейстер Императорского двора – рассказал об этом добром отношении:
«Многолетняя дружба с этим замечательным человеком даёт мне несомненное право думать, что моё мнение о нём как о лучшем из всех людей, которых я только знал и встречал в жизни, верно и не преувеличено. Действительно, подобной ясной и светлой души, такого отзывчивого и нежного сердца, такого вечноприсущего в человеке нравственного идеала я в жизни ни у кого не видел».
Но любовь к кузине не единственное увлечение. В юности он путешествовал по Европе, побывал в Италии. И вот спустя три с половиной десятка лет ему вновь довелось побывать в тех местах, где однажды вспыхнула любовь.
В одном из писем он с упоением рассказал о своих впечатлениях от пребывания на Озере Комо. Теперь это волшебное чудо природы – одна из главных достопримечательностей севера Италии. На берегах небольшие, уютные селения – деревушки, городки перед которыми простираются великолепные пляжи. Он снова стояла на берегу озера, по которому катились «голубые волны, золотистые, с маленькими серебряными шипочками», он снова почувствовал, как «шум от них идёт в самое сердце». Он любовался горными кручами «почти что на отвес», собором, где с обеих сторон у дверей стояли статуи двух древних римлян – Плиния Старшего и Плиния Младшего в докторских мантиях четырнадцатого века, башни замка Бараделло – всё напоминало ему о молодости и о романтическом приключении...
Дмитрий Жуков пишет:
«Толстой ходил тогда на виллу Реймонди вместе с наследником стрелять в цель и в голубей. Жуковский был с ними. Перед дворцом около большой дороги, на лужайке стоял большой ясень, под которым всегда сидели аббаты. Жуковский нарисовал ясень в своём альбоме, но с аббатами не справился и попросил Алексея Толстого нарисовать ему одного, что тот и сделал. Однажды утром Толстой заметил в окне нижнего этажа девушку редкой красоты, с очень тонкой талией и уже развитой грудью. Она поглядывала на него с нескрываемым интересом. Он сказал ей несколько комплиментов, она оказалась бойкой девушкой, смело отвечала ему, и глаза её обещали многое... Ему захотелось встретиться с девушкой, и он нарочно забыл пороховницу в одной из гостиных виллы, а днём пошёл её разыскивать. Девушка оказалась дочерью местного сторожа, и звали её Пеппина. Она охотно взялась помочь Толстому отыскать пороховницу, и они нашли её в комнате, в которой были закрыты ставни…»
Толстой написал в своём дневнике:
«Прежде чем уйти, я сделал Пеппине объяснение в любви – такое, что она не могла больше сомневаться в моих чувствах. Остальное я забыл...»
Дмитрий Жуков уточнил:
«Нет, он ничего не забыл, и тридцать четыре года спустя, когда снова посетил виллу Реймонди, увидел ясень и под ним аббата, как тогда. Он позвонил у решетки, и калитку ему открыла молодая девушка, как в былое время открывала её Пеппина».
Толстой признался:
«Она была похожа на Пеппину, но я хорошо знал, что это не была она, так как ей тогда было 16 лет, которых она теперь более иметь не может, по крайней мере, я так думаю.
Я попросил видеть сторожа, и старый человек пришёл, но я знал, что это не был тот же самый, так как тому было тогда лет шестьдесят, и ему не могло быть их и теперь.
На мои вопросы новый сторож сообщил мне, что прежний умер, а также и жена его, но он ничего не мог мне сказать о Пеппине.
Он был тогда помощником сторожа, и у него глуповатый вид. Я попросил его открыть мне, и я отыскал комнату и стул, на который я сел, как во время оно. Он спросил меня, не родственник ли я прежнему сторожу? Я отвечал: «Да, немного». Потом я посетил сад, и, к его удивлению, я ему указал место, где прежде было стрельбище... Это мне напомнило удивление швейцара дома Шиллера в Веймаре, когда я вернулся в него после тридцатипятилетнего отсутствия и расспрашивал его о различных лицах 26-го года.
– Но вы у меня спрашиваете о лицах, которые давно умерли, – сказал он мне.
– Кто же вы?
Тем не менее, я не отчаиваюсь найти Пеппину. Я поручу это моему другу, старому лодочнику Франжи, и, если она не умерла, я пойду навестить её».
Он вернулся к этим своим впечатлением в фантастической повести «Упырь». Повесть написана в остром и жутковатом стиле.
И всё-таки герои списаны, как практически у всех писателей с реальных людей. Узнаваемы многие персонажи… Узнаваемы и места действий. Читатели знакомятся с озером Комо в далёкой Италии и с виллой Ремонди и дочерью старого сторожа Пепина.
«И говоря это, она обнимала мои колена, и крупные слёзы катились по её щекам. Огненного цвета лента, опоясывавшая её голову, развязалась, и волосы, извиваясь как змеи, упали на её плечи. Она так была прекрасна, что в эту минуту я забыл о своём страхе, о вилле Urgina и об её преданиях. Я вскочил с кровати, и уста наши соединились в долгий поцелуй...»
Впрочем, это увлечение не рассматривалось и не могло рассматриваться как серьёзное. Это – влюблённость, посещающая нас в юные годы, и порою остающаяся в памяти на всю жизнь. Писатели и поэты нет-нет да возвращаются в строфах своих стихотворений или на страницах романов к этим чистым, восхитительным и восторженным воспоминаниям.
«С шестилетнего возраста я начал… писать стихи…»
Но кто же он, автор замечательных стихотворений, приведённых выше? Кто он, Алексей Константинович Толстой? О себе он рассказывал так:
«Моё детство было очень счастливо и оставило во мне одни только светлые воспоминания. Единственный сын, не имевший никаких товарищей для игр и наделённый весьма живым воображением, я очень рано привык к мечтательности, вскоре превратившейся в ярко выраженную склонность к поэзии. С шестилетнего возраста я начал марать бумагу и писать стихи – настолько поразили моё воображение произведения лучших наших поэтов, найденные мною в каком-то толстом, плохо отпечатанном и плохо сброшюрованном сборнике. Я упивался музыкой разнообразных ритмов и старался усвоить их технику. Мои первые опыты были, без сомнения, нелепы, но в метрическом отношении они отличались безупречностью…
В очень короткое время я научился отличать прекрасное от посредственного, выучил имена всех живописцев, всех скульпторов и почти мог соревноваться со знатоками в оценке картин и изваяний. При виде картины я мог всегда назвать живописца и почти никогда не ошибался.
На всю его жизнь отложило отпечаток одно обстоятельство. Это было в раннем детстве…
Василий Андреевич Жуковский, занимавшийся воспитанием наследника престола Александра, однажды заявил Императору Николаю Первому, что цесаревичу очень важно подобрать друзей, с которыми бы он вместе и занимался играми и приобщался постепенно к наукам. Были выбраны старший сын композитора графа Михаила Виельгорского. Среди тех, на кого пал выбор, оказался и Алёша Толстой.
Конечно, повлияло то, что был выходцем из рода знатного, знаменитого в России.
Родился Алексей Константинович в Санкт-Петербурге 24 августа 1817 года. По отцовской линии он был потомком древнего и знатного рода Толстых. Прадедом же его по матери был генерал-фельдмаршал Кирилл Григорьевич Разумовский, брат фаворита, а впоследствии – после её вступления на престол – супруга Императрицы Елизаветы Петровны. Кирилл Григорьевич известен и тем, что при Елизавете Петровны был Президентом Российской Академии наук, и своим участием в перевороте, который возвёл на престол Императрицу Екатерину Великую, и тем, что был последним гетманом Малороссии. Правда, Президентом Академии наук он был назначен в девятнадцатилетнем возрасте, а потому на самом деле руководил всем граф Теплов. Отцом Алексея Константиновича был граф Константин Петрович Толстой, брат художника Фёдора Толстого. Причём, по этой линии Алексей Константинович был троюродным братом Льва Николаевича Толстого. Детство Алексея Константиновича прошло в Малоросии, в Черниговской губернии сначала в имении матери, а затем её брата Алексея Алексеевича Перовского. В литературном мире он известен, как писатель Антоний Погорельский. Известно его произведение «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» и ряд других. Известно также, что Перовский был сыном генерал-фельдмаршала Алексея Алексеевича Разумовского, супруга Елизаветы Петровны.
Карьеру Алексей Константинович выбрал дипломатическую. В пору его юности в России существовало учебное заведение с несколько странным названием – Московский архив Министерства иностранных дел. Туда и был определён Толстой в 1834 году. Учебное заведение считалось престижным, особо привилегированным. Учились там дети влиятельных вельмож. Распределение получали после выпуска перспективные. Толстой был направлен в русскую дипломатическую миссию во Франкфурте-на-Майне
Он не переставал учиться и после выпуска, и в Германии, и затем в России, куда его перевели во Второе отделение канцелярии Его Императорского Величества, ведавшее вопросами законодательства.
В Петербурге он сдружился с Цесаревичем Александром Николаевичем, наследником Престола, приятелем его детских забав. Это дало возможность быстро продвигаться по службе.
«Ты помнишь ли, Мария, утраченные дни?..»
Впрочем, высокие посты были ещё впереди. А пока остановимся на периоде, когда он, вернувшись в Россию, сделал несколько попыток устроить свою личную жизнь. Но эти попытки были блокированы его матерью.
Случались и невинные увлечения… Они отражены в стихах.
Из Индии дальней
На Русь прилетев,
Со степью печальной
Их свыкся напев...
Не знаю, оттуда ль
Их нега звучит,
Но русская удаль
В них бьёт и кипит;
В них голос природы,
В них гнева язык,
В них детские годы,
В них радости крик...
И грозный шум сечи,
И шёпот струи,
И тихие речи,
Маруся, твои!
Что это? Плод фантазии? Вымышленное имя? Нет, стихотворение никому или какой-то вымышленной героине не посвятишь. А тут ещё и не одно…
Ты помнишь ли, Мария,
Один старинный дом
И липы вековые
Над дремлющим прудом?..
Что же это за старинный дом? Был таковой в подмосковной усадьбе Спас-Телешово, принадлежащей князьям Львовым. Князьям рода, который тянулся от Рюриковичей.
Мария Львова была кузиной Алексея Толстого. И было ей пятнадцать лет.
В гостях у Львовых бывали братья Жемчужниковы, бывал и Алексей Толстой.
В 1848 году, когда он гостил в Спас-Телешове, ему уже перевалило за тридцать. И он увлёкся юной кузиной, с которой проводил много времени, гулял по саду, спускался к реке, где они подолгу смотрели на струящиеся воды.
Это и роман и не роман. Это было что-то сказочное, волшебное, но у этого волшебства существовала грань, переступить которую он не смел.
Годы спустя, 1860-м он писал ей, расспрашивая о имении:
«Что дорожка? Произведение рук человеческих, а я всегда вспоминаю с удовольствием, как мы раз удрали в лес и поздно вечером вернулись домой, никем не примеченные».
Проходят годы, и мы часто воспоминаем о чём-то заветном, желанном, к чему не прикоснулись, хотя могли прикоснуться. И Толстой писал кузине с грустью:
И роща, где впервые
Бродили мы одни?
Ты помнишь ли, Мария,
Утраченные дни?
Утраченные дни! Сказано необыкновенно точно!
Толстой был человеком незаурядным, безусловно, талантливым, и талант был разнообразен.
«Граф Толстой, – писал А.В. Мещерский, – был одарён исключительной памятью. Мы часто для шутки испытывали друг у друга память, причём Алексей Толстой нас поражал тем, что по беглом прочтении целой большой страницы любой прозы, закрыв книгу, мог дословно всё им прочитанное передать без одной ошибки; никто из нас, разумеется, не мог этого сделать».
«Поединок» с Императором…
А вот свидетельства другого современника – строки из «Записок Василия Антоновича Инсарского». Инсарский – русский писатель, мемуарист – указывал:
«Граф Алексей Толстой был в то время красивый молодой человек, с прекрасными белокурыми волосами и румянцем во всю щеку. Он ещё более, чем князь Барятинский, походил на красную девицу; до такой степени нежность и деликатность проникала всю его фигуру. Можно представить моё изумление, когда князь однажды сказал мне: «Вы знаете, это величайший силач!» При этом известии я не мог не улыбнуться самым недоверчивым, чтобы не сказать презрительным образом; сам принадлежа к породе сильных людей, видавший на своём веку много действительных силачей, я тотчас подумал, что граф Толстой, этот румяный и нежный юноша, силач аристократический и дивит свой кружок какими-нибудь гимнастическими штуками. Заметив моё недоверие, князь стал рассказывать многие действительные опыты силы Толстого: как он свертывал в трубку серебряные ложки, вгонял пальцем в стену гвозди, разгибал подковы. Я не знал, что и думать. Впоследствии отзывы многих других лиц положительно подтвердили, что эта нежная оболочка скрывает действительного Геркулеса».
Причём, необыкновенной силой Алексей Константинович обладал с раннего детства. Об это сохранилось тоже немало свидетельств. Совсем ещё мальчишкой он вызвал на кулачный бой Императора Николая Павловича. Разумеется, Император принял этот вызов в шутку, но отдал должное храбрости и силе доброго товарища своего сына Цесаревича Александра, коим был маленький Толстой.
Александра Осиповна Россет, та самая знаменитая Смирнова-Россет, которая покорила многих знаменитых писателей и поэтов, наблюдала удивительную сцену. У Наследника престола Цесаревича Александра, тогда ещё ребёнка, были в гостях Алексей Толстой, Александр Адлерберг и Паткуль, прозванный «знаменитым лентяем». Между ними началась шуточная потасовка. Александра Осиповна оставила такие воспоминания:
«Наследник весь в поту, Саша с оторванным воротником (в то время дети носили большие воротники), Паткуль растрёпанный более, чем когда-либо, Алёша красный, как индейский петух, все хохочут как сумасшедшие, счастливые возможностью бороться, кричать, двигаться, размахивать руками. Алёша отличается баснословной силой, он без всякого усилия поднимает их всех, перебрасывает их по очереди через плечо и галопирует с этой ношей, подражая ржанью лошади. Он презабавный и предложил Государю помериться с ним силой.
Его Величество сказал ему:
– Со мной? Но ты забываешь, что я сильнее тебя, гораздо выше.
– Это не важно, я не боюсь помериться, с кем бы то ни было, я очень силен, я это знаю.
Государь ответил ему:
– Так ты, значит, богатырь?
Мальчуган возразил:
– У меня казацкая душа.
И, к всеобщему удивлению, привёл стих из «Полтавы». Поэма «Полтава» закончена была Пушкиным незадолго до этого. Это восхитило Государя, который сказал ему:
– Что ж, померимся силами, я выше тебя ростом и буду бороться одной рукой.
Алёша сжал кулаки, наклонился как в кулачном бою, а затем спросил:
– Я могу больно бить?
– Нисколько не стесняясь.
Казак мгновенно сорвался с места, точно ядро, выброшенное из жерла пушки. Государь, отражая это нападение одной рукой, от времени до времени говорил:
– Он силён, этот мальчишка, силен и ловок.
Заметив, что тот, наконец, задыхается и еле дышит, Государь поднял его, поцеловал и сказал ему:
– Молодец и богатырь».
Быть может, Николай Павлович узнал себя в раннем детстве, ведь и он сам родился богатырём. 25 июня 1796 года Екатерина Великая в письме к одному из своих адресатов с нескрываемым восторгом сообщила:
«Сегодня в три часа утра мамаша (Великая Княгиня Мария Фёдоровна – Н.Ш..) родила большущего мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, и кричит он удивительно; длиною он – аршин без двух вершков, а руки немного меньше моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого витязя. Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом».
И действительно маленький великий князь Николай начал удивлять и родителей, и Державную свою бабушку, и нянек уже с первых дней своей жизни. Рос он, как утверждают современники, не по дням, а по часам, словно покровительствовал ему сам Николай Чудотворец. В письме, направленном тому же адресату менее чем через две недели спустя после первого, Государыня писала, дивясь и радуясь:
«Витязь Николай уже три дня кушает кашку, потому что беспрестанно хочет есть. Я полагаю, что никогда осьмидневный ребёнок не пользовался таким угощением; это неслыханное дело. У нянек просто руки опускаются от удивления; если так будет продолжаться, придётся по прошествии шести недель отнять его от груди. Он смотрит на всех во все глаза, голову держит прямо и поворачивает не хуже моего».
Император любил наблюдать за играми своего сына с его юными друзьями. Однажды в день своих именин Александр показал друзьям подарки, присланные его дедом из Берлина – это были оловянные солдатики. Стали играть, да так азартно, что Император Николай Павлович, наблюдавший за игрой, присоединился к ним. И настолько непосредственно и искренне включился в игру, что вельможи, сопровождавшие его, застыли в изумлении.
Быть может, в эти минуты Николай Павлович вспомнил своё детство…
А в детстве он очень любил играть и в оловянные солдатики и в другие военные игры, причём игры эти были со смыслом…
Мыслитель Русского Зарубежья, Михаил Валерианович Зызыкин, отметил: «Детский период жизни Николая Павловича (от 1802 – 1809 г.) любопытен в том отношении, что в течение этого времени проявились задатки черт характера и наклонностей, составлявших впоследствии отличительные черты Императора Николая. Настойчивость, стремление повелевать, сердечная доброта, страсть ко всему военному, особенная любовь к строительному инженерному искусству, дух товарищества, выразившийся в позднейшее время, уже по воцарении, в непоколебимой верности союзам, несмотря на вероломство союзников, – всё это сказывалось уже в раннем детстве и, конечно, подчас в самых ничтожных мелочах. Дух товарищества развивался в Николае Павловиче под влиянием совместного воспитания с его младшим братом Михаилом Павловичем. Оба брата нежно любили друг друга. Если находившиеся при них воспитатели выказывали своё недовольство одним из них, то другой сожалел того и играл без всякого удовольствия. Если один был болен, то другой никуда не хотел идти, хотя бы даже и к Императрице Марии Фёдоровне, где им всегда бывало очень весело.
Однажды, во время своего пребывания у Императрицы, младший провинился в чём-то перед матерью, и когда они вернулись на свою половину, Великий Князь Николай рассказывал дежурному воспитателю, что у него всё время были слёзы на глазах от страха за брата, который мог рассердить Императрицу своим упрямством, но что, слава Богу, она ему простила. Удивительно, что вопреки стараниям, которые прилагались по воле Императрицы, чтобы предохранить Великого Князя от увлечения военной службой, страсть ко всему военному проявлялась и развивалась в нём, тем не менее, с неодолимой силой; она особенно сказывалась в характере его игр. …Обыкновенно весьма серьёзный, необщительный и задумчивый и очень застенчивый мальчик Николай Павлович точно перерождался во время игр… Игры Великих Князей редко бывали миролюбивыми, почти каждый день они оканчивались ссорой или дракой, несмотря на то, что Николай очень любил своих товарищей по играм, а младшего брата любил страстно. Характерной чертой его детства является постоянное стремление принимать на себя первую роль, представлять Императора, начальствовать и командовать... Были, правда, и различия в поведении братьев. К примеру, Николай любил строить, а Михаил – разрушать. И биограф отмечал, что Николай, «заботясь о сохранении своих построек, боялся присутствия младшего».
Строительство всегда как-то сочеталось с военной стороной дела. К примеру, выстраивая из стульев дачу для няни и гувернантки, сооружая что-то из песка, Николай всегда укреплял свои сооружения стенами и пушками. Игрушки были в основном военные. Множество оловянных солдатиков, пушек, ружей, алебард, предметов военной формы одежды. Первый из проснувшихся бежал обычно будить брата, одевшись в военную форму, и сдавал рапорт. Нельзя не заметить, забегая вперёд, что Николай Павлович всегда оставался до мозга костей военным человеком. Один из современников вспоминал, что во время манёвров 1836 года, Государь был неутомим и целый день находился на коне под дождём, а вечером у бивачного огня, в беседе с молодыми людьми своей свиты или в рядах войск, окружавших его маленькую палатку. А после столь многотрудного дня, большую часть ночи проводил за государственными делами, «которых течение никак не замедлялось от этого занятия Государя со своими войсками, составлявшего, по собственному его сознанию, единственное и истинное для него наслаждение».
Автор известных книг по истории Наполеоновских войн генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский так рассказывал о детских летах Николая: «Необыкновенные знания Великого Князя по фрунтовой части нас изумили. Иногда, стоя на поле, он брал в руки ружьё и делал ружейные приёмы так хорошо, что вряд ли лучший ефрейтор мог с ним сравниться, и показывал так же барабанщикам, как им надлежало бить. При всём том Его Высочество говорил, что он в сравнении с Великим Князем Михаилом Павловичем ничего не знает; каков же должен быть сей? – спрашивали мы друг друга».
«Мне стан твой понравился тонкий…»
Но вернёмся к творчеству Алексея Константиновича Толстого, мощным движителем которого, конечно, же была любовь… Правда, хоть он и не прекращал поэтические опыты, первой его публикацией была прозаическая. Он напечатала в 1841 году фантастическую повесть «Упырь», но поставил не свою фамилию, а псевдоним. Тем не менее, в литературном мире авторство особенно не скроешь. Некрасов, к тому времени уже известный поэт, сделал такой вывод:
«Писатель, чувствующий в себе искру поэтического таланта, непременно раздувал бы её сколь возможно, лелеял бы свой талант, как говорили в старину. Но поэту нашего времени этого мало. И, сознавая, что в наше время только поэтический талант, равный Пушкину, мог бы доставить автору и Славу и Деньги, он предпочитает распоряжаться иначе: поэтическую искру свою разводит на множество прозаических статей: он пишет повести, рецензии, фельетоны и, получая за них с журналистов хорошие деньги, без сожаления видит, как поэтическая его способность его с каждым годом уменьшается».
Впрочем, Алексей Константинович Толстой был более чем состоятельным человеком, и деньги в данном случае значения не имели. Для поэзии необходимо вдохновение. Стихи просто так не рождаются. Можно сложить рифмованные строки – но это не будет стихами.
И вот случилось чудо! Толстой словно воскрес для поэзии, и стихи полились рекой. Но вначале было одно – главное…
Литературовед Дмитрий Жуков рассказывает в книге:
«В начале 1851 года Алексею Толстому было уже тридцать три года. Он считал, что прожил их плохо, но никто не знал его тягостных мыслей. Ум и воспитание наделили его манерой держаться просто, но в этой аристократической простоте была своя сложность, которая исключала какую бы то ни было откровенность. В остроумие он прятался как в скорлупу – оно было видимой частью его исканий. Толстой знал про себя, что он художник, но ощущение собственной талантливости только усугубляло раскаяние – вместо творчества ему подсунули суету, а он не был настолько сильным, чтобы отринуть ненужное и взяться за главное...»
Ну вот и подошло время коснуться главной любви в его жизни, рассказать о встрече с главной женщиной его жизни…
Дмитрий Жуков поведал об этом на страницах своей книги:
Зимой, в январе… Алексей Толстой по долгу придворной службы сопровождал Наследника Престола на бал-маскарад, который давался в Большом театре…
На балу Алексей Толстой встретил незнакомку, у которой было сочное контральто, интригующая манера разговаривать, пышные волосы и прекрасная фигура. Она отказалась снять маску, но взяла его визитную карточку, обещав дать знать о себе.
Вернувшись домой, Алексей Константинович по укоренившейся у него привычке работать ночью пытался сесть за стол и продолжать давно уже начатый роман или править стихи, но никак не мог сосредоточиться, всё ходил из угла в угол по кабинету и думал о незнакомке. Устав ходить, он ложился на диван и продолжал грезить. Нет, далеко не юношеское трепетное чувство влекло его к маске... Ему, избалованному женской лаской, показалось, что с первых же слов они с этой женщиной могут говорить свободно, она поймёт всё, что бы он ни сказал, и ей это будет интересно не потому, что он, Алексей Толстой, старается говорить интересно, а потому, что она умница и всей манерой своей печально смотреть, улыбаться, говорить, слушать делает его не раскованным по-светски, а вдохновенным по-человечески. Это вместе с чувственностью, которую она не могла не пробудить, волновало его глубоко, обещая не просто удовольствие...
Может быть, той же ночью он нашёл для описания своего зарождающегося чувства слова стихотворения, которое отныне будет всегда вдохновлять композиторов и влюблённых…»
Вот это замечательное стихотворение:
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты;
Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдалённой свирели,
Как моря играющий вал.
Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моём сердце звучит.
В часы одинокие ночи
Люблю я, усталый, прилечь;
Я вижу печальные очи,
Я слышу весёлую речь,
И грустно я так засыпаю,
И в грёзах неведомых сплю...
Люблю ли тебя, я не знаю –
Но кажется мне, что люблю!
Дмитрий Жуков продолжает рассказ:
«– На этот раз вы от меня не ускользнете! – сказал Алексей Толстой через несколько дней, входя в гостиную Софьи Андреевны Миллер. Она решила продолжить бальное знакомство и прислала ему приглашение.
Теперь он мог увидеть её лицо. Софья Андреевна не была хорошенькой и с первого взгляда могла привлечь внимание разве что в маске. Высокая, стройная, с тонкой талией, с густыми пепельными волосами, белозубая, она была очень женственна, но лицо её портили высокий лоб, широкие скулы, нечёткие очертания носа, волевой подбородок. Однако, приглядевшись, мужчины любовались полными свежими губами и узкими серыми глазами, светившимися умом…»
Её современница Хвощинская писала, что она «была некрасива, но сложена превосходно, и все движения её были до такой степени мягки, женственны, а голос её был так симпатичен и музыкален...»
А вот ещё один отзыв современника:
«Что-то загадочное, что-то невысказанное читалось охотно, но никогда не дочитывалось в её умных чертах. Она не раскрывалась вполне никогда, как не делает этого цветок лотоса при солнечном свете. Впрочем, сфинкс сидит в любой женщине, пока она не замужем».
Тут нельзя не добавить, что на памятно том балу в Большом театре на Софью Андреевну обратил внимание не только Толстой. К ней стал приглядываться и Иван Сергеевич Тургенев. И на первую встречу после бала Тургенев и Толстой были приглашены вместе. Более того, Иван Сергеевич Тургенев поначалу привлекал даже большее внимание Софьи Андреевны, нежели Алексей Константинович. И после встречи они долго переписывались. Лишь узнав о сложившихся отношениях её с Толстым, Тургнев признался в письме: «...из числа счастливых случаев, которые я десятками выпускал из своих рук, особенно мне памятен тот, который свел меня с Вами и которым я так дурно воспользовался. Мы так странно сошлись и разошлись, что едва ли имели какое-нибудь понятие друг о друге...»
Во время встречи Тургенев был равнодушен и потом говорил, что у Софьи «Лицо чухонского солдата в юбке».
«Князь Вяземский жениться не обязан…»
Итак, роман Алексея Константиновича с Софьей Андреевной завязался.
Но всё оказалось далеко не просто. Мать не приняла и это увлечение сына. Правда, в данном случае мать протестовала против связи с замужней женщиной, да к тому же с женщиной, за которой, по её мнению тянулся шлейф дурной славы. Причина – порочная, как говорила мать Толстого, связь Софьи Андреевны Бахметьевой с князем Григорием Николаевичем Вяземским.
А началось всё с того, что у любимого брата Софьи Юрия, блестящего гвардейского офицера, было два друга – кавалергард Лев Миллер и прапорщик князь Григорий Вяземский. Оба за ней ухаживали, но Вяземский был князем – это и повлияло на выбор Софьи. Но желание стать княгиней дорого обошлось ей, да и всей её семье.
Неизвестно, каковы были изначально чувства князя, любил ли он или просто затеял любовное приключение с Софьей Бахметьевой, которая была всего на два года его моложе. Князь всё более привязывался к Софье и наконец, 8 мая 1843 года он попросил её руки. Она с радостью дала согласие. Осталось дождаться решения родителей князя. И вот тут возникло препятствие. Родители жениха считали, что дворянка из обедневшего рода не может стать супругой их сына. Поначалу родители просто просили повременить, подумать не бросаться в омут с головой, не действовать «слишком поспешно и неосмотрительно».
Узнав об этом, забеспокоилась уже мать Софьи. Она пыталась убедить Григория Вяземского жениться без согласия родителей. Он ответил, что так поступить не может. Тогда Софья возвратила ему кольцо, подаренное при помолвке, и объявила, что уходит в монастырь. Князь был удручён, сомнения мучили его, но не долго – против воли родителей он идти не пожелал. А родители уже бомбили сообщениями о том, что нашли ему невесту и красивую, и богатую – своего круга. Той невестой была Полина Толстая.
Софья, исчерпав все возможности, решила ехать к матери князя Григория. В путешествие отправились вместе с матерью. Но на приём пошла одна Софья. Приняли её холодно. И тогда она сообщила, что ждёт ребёнка от Григория. Но и это не подействовало.
И тогда мать Софьи обратилась к командованию части, в которой служил Григорий. Но командование рассматривать письмо не стало, и оно было передано шефу жандармов графу Алексею Федоровичу Орлову. Орлов прошение рассмотрел, но что он мог сделать, если именитые родители против женитьбы князя Григория, да и сам он уже охладел к невесте. Причиной охлаждения были отчасти и разразившиеся скандалы. И граф Орлов ответил просительнице, что князь Григорий Вяземский «не обязан жениться на девице Бахметьевой».
И тогда брат Софьи вызвал Вяземского на дуэль.
15 мая 1845 года в пригороде Москвы, вблизи села Петровское-Разумовское состоялся поединок. Брат Софьи был разгневан и возбуждён, а гнев не лучший помощник в таком деле. Он поспешил и дал промах. И тогда Вяземский хладнокровно и спокойно прицелился… Прогремел выстрел, и брата его должно быть, к тому времени уже бывшей возлюбленной упал замертво. Жестоким убийством Вяземкий окончательно освободил себя от обещания связать свою жизнь с Софьей.
Наблюдавший за этой трагической историей кавалергард полковник Лев Фёдорович Миллер неожиданно сделал предложение Софье, и она вышла за него замуж. А 29 февраля 1848 года у Софьи Андреевны родилась дочь, которую дали имя Софья, а отчество – Петровна… Видимо, отчество дано в память о погибшем брате.
Впрочем, семейная жизнь не сложилась. Супруги разъехались, хотя и не разводились. Софья Петровна стала часто посещать светские мероприятия, балы. Получившая великолепное воспитание и образование, говорившая на 14 языках, блистательно музицирующая Софья привлекала внимание многих кавалеров. Её исполнением произведений Перголези, Баха, Глюка, Шопена очаровывались, её пением заслушивались. Голос у нее звучал действительно, как подметил Алексей Констант, словно «звук отдалённой свирели», а коль к месту, то и «как моря бушующий вал»
Софья Андреевна так и не полюбила мужа, а может трагедия, которая произошла с ней, несколько притупила её чувственность.
Но вот произошла таинственная встреча во время бала-маскарада. Алексею Константиновичу было в ту пору 33 года, а Софье Андреевне шёл 26 год.
Современника отмечали, что внешне Софья Андреевна красотой особой не отличалась, но в то де время «была живым доказательством, что обаяние не нуждается в красоте. Черты лица её привлекательными не были, но умные глаза и умный тоже золотой голос придавали малейшему её слову что-то особенно завлекательное».
Взгляд её необыкновенных глаз был пронзителен и неотразим. А ведь именно взгляд наповал сразил Алексея Константиновича Толстого на том памятном балу. А когда заговорила таинственная незнакомка, его поразил и её голос. Толстой был очарован и стал просить снять маску. Но Софья Андреевна предпочла остаться загадочной и таинственной, возможно, тем самым и вдохновив Толстого на прекрасное стихотворение.
Но кто же любим, Григорович или Толстой?
Любовь вспыхнула внезапно и окрылила Алексея Константиновича, подарила ему невероятное вдохновение. Но что было делать с непреклонной волей матери?
Один из создателей образа Козьмы Пруткова, Алексей Михайлович Жемчужников, родственник Толстых и к тому же близкий друг Алексея Константиновича спустя год после той встречи на балу побывал в Красном Роге и впоследствии так описал это пребывание:
«Анна Алексеевна была очень рада видеть меня, и всею душою интересовалась узнать моё впечатление и мнение о Софье Андреевне, с которой сошёлся её сын и к которой серьёзно и сильно привязался. Её душа не только не сочувствовала той связи, но была глубоко возмущена и относилась с полным недоверием к искренности Софьи Андреевны. Не раз у меня, тайно от сына, были беседы об этом, и она, бедная, говорила, а слёзы так и капали из глаз её. Меня она обвиняла более всех, как человека самого близкого и наиболее любимого её сыном и раньше моих братьев познакомившегося с Софьей Андреевной. Я стоял всею душою за Софью Андреевну и старался разубедить её, но напрасно. Чутко материнское сердце... А что ж Алёша?.. Он любил обеих, горевал, и душа его разрывалась на части. Никогда не забуду, как я сидел с ним на траве, в березняке, им насажанном: он говорил, страдая, и со слезами, о своём несчастии. Сколько в глазах его и словах выражалось любви к Софье Андреевне, которую он называл милой, талантливой, доброй, образованной, несчастной и с прекрасной душой. Его глубоко огорчало, что мать грустит, ревнует и предубеждена против Софьи Андреевны, несправедливо обвиняя её в лживости и расчёте. Такое обвинение, конечно, должно было перевернуть всё существо доброго, честного и рыцарски благородного А. Толстого».
Толстой разглядел состояние души незнакомки на балу. Недаром появилась строка «лишь очи печально глядели…»
В гибели брата Софья Андреевна винила себя и только себя. Семейная жизнь её не удалась. Сына воспитывала её мать вместе с братом.
О чертах лица мы уже говорили. Но голос, ведь поэт отметил голос незнакомки, который был «как зов отдалённой свирели».
Вскоре после знакомства Алексей Константинович Толстой сделал предложение Софье Петровне но… снова всё наткнулось на волю родительскую, в данном случае материнскую волю.
Софья Петровна дала согласие, но, видя препятствия, весьма трудно преодолимые, не возражала против настойчивых ухаживаний писателя Дмитрия Григоровича.
Как удавалось ей одновременно поддерживать любовные отношения с Алексеем Толстым и Дмитрием Григоровичем, сказать трудно, но она ухитрилась даже отправиться с Григоровичем в Европы. Знали ли об этом Толстой?
В Википедии говорится следующее:
«Однако, пока Алексей Константинович сочинял романтические стихи и писал ей письма, у Софьи случился страстный роман с Григоровичем во время поездки в Саратов. Скоро до Толстого дошли неприятные слухи. Он тотчас же собрался и поехал в Смольково, имение Бахметевых, для того чтобы потребовать объяснений. Спокойно выслушав Алексея Константиновича, Софья рассказала ему всю свою жизнь. Гнев Толстого сменился на нежность, и он понял, что он тот человек, который избавит её от дурного прошлого и подарит семейное счастье. Но против брака была мать Толстого, считавшая Софью ужасной женщиной, и муж, не дававший ей развода…»
И ещё – признание самого Григоровича:
«Дорогой употреблялись страшно, до изнеможения. Она была необыкновенно страстная и всё просила нового».
Но однажды отношения с ним разрешились…
В дневнике Суворина есть такая запись:
«Когда Григорович возвратился к Бахметьевым, то он застал госпожу Миллер лежащею, слабою. У ног её сидел граф А. К. Толстой, страстно в неё влюблённый...»
«Я не хотел мешать, – рассказывал Григорович, – и мы расстались».
Необыкновенное вдохновение вызвала эта любовь. Толстой признавался
Софье Андреевне:
«Я ещё ничего не сделал – меня никогда не поддерживали и всегда обескураживали, я очень ленив, это правда, но я чувствую, что я мог бы сделать что-то хорошее – лишь бы мне быть уверенным, что я найду артистическое эхо, – и теперь я его нашёл... это ты».
Но всё это было позже – исторические романы «Князь Серебряный» и «Царь Федор Иоаннович», История государства Российского от Гостомысла до Тимашева»; участие в создании знаменитого Козьмы Пруткова, множество великолепных лирических стихотворений, таких как «Колокольчики мои, цветики степные!», «Край ты мой, родимый край!», «Осень. Обсыпается весь наш бедный сад» и других.
А пока ещё надо было преодолеть главную преграду – противление матери Толстого.
Встречаться Алексею Константиновичу и Софье Андреевне приходилось тайно от матери Толстого.
Толстой и Восточная война.
В 1853 году началась Восточная война (1853-1856 гг.). Россия была атакована на западе и востоке, на севере и юге. Когда англо-французский флот вошёл в Балтийской море, граф Толстой задумал дерзкую операцию. Флот не может воевать без снабжения. Значит, на поставках всего необходимого для боевых действий будет задействовано большое количество транспортных судов. Вот и решил Алексей Константинович оборудовать на свои средства «корсарскую» шхуну, подобрать отважный экипаж и открыть боевые действия на коммуникациях врага.
Уже была готова шхуна, уже заказаны ружья и лёгкие пушки на Тульском оружейном заводе, но тут вмешался Император. Узнав о затее, Николай Павлович запретил действия, которые посчитал пиратскими.
Ну что ж, не получилось воевать на море, Толстой решил бить врага на суше. Как раз в это время началось формирование полка Императорской фамилии. Формировался он из людей сильных, храбрых и отважных. Из Царских имений, имений великих князей и великих княгинь призывали охотников, которые ходили на медведей.
Алексей Константинович увлёк за собой в полк и братьев Жемчужниковых. Сам он получил чин майора и назначение командиром роты.
И вот полк был подготовлен к отправке на Крымский театр военных действий. Но боевые действия там практически прекратились. Наши войска оставили часть Севастополя – его Южную (корабельную) сторону, перешли по наплавным мостам на Северную сторону и встали там твёрдо, лишив врага всяких надежд на развитие успеха.
Здесь необходимо сделать небольшое отступление, чтобы разоблачить укоренившуюся в военно-исторической литературе наглую ложь.
Сейчас много говорится об информационной войне Запада против России. Вот один из примеров такой войны.
В 1853 году началась не Крымская, а Восточная война (1853-1856 гг.)
Какая же это Крымская война на Балтике, или на Камчатке, или, наконец, на Дунайском ТВД, какая же это Крымская война на юге, где генерал Муравьёв потряс всю Европу своим блистательным взятием крепости Карс? Тем не менее, во многих книгах авторы, создавая путаницу, писали и о Восточной войне 1853-1856 годов, и о Крымской войне 1854-1855 годов.
Между тем в Крыму была операция на Крымском ТВД в 1854-55 гг, операция в ходе Восточной войны 1853-1856 годов.
В чём же дело? В Восточной войне успехов, кроме как в Крыму у гей-ропейских бандитов-союзничков и у турок не было. На Балтике гей-ропейцев отбили, на Камчатке побили, на Дунае побили. Павда на Дунайском театре военных действий войска пришлось отвести, поскольку Австрия и Германия стали угрожать вступлением в европейскую организованную преступную группировку (ОПГ). И надёжнее было обороняться за Дунаем – ведь числом враг превосходил бы многократно.
Зато на Кавказе Муравьёв взял Карс, что потрясло всю ОПГ Гей-ропы и особенно Турцию. А вот в Крыму предатель масон Меньшиков обеспечил союзничкам возможность высадки в Евпатории и даже умышленно оставил огромные запасы хлеба и другого продовольствия. А потом были организованные этим мерзавцем нелепые манёвры и отход к Севастополю, причём действия Меньшикова удивляли тех вражеских генералов, которые не знали, что он тайно служит Гей-ропейской ОПГ. И всё закончилось Севастопольской обороной. Поистине Героической обороной!
Нам внушают, что мы в Крымской войне потеряли Севастополь. Мол, союзнички – Турция, Англия и Франция с примкнувшей к ним Сардинией (совершенно напрасно, как выяснилось, спасённой нами в 1799 году) победили в Крымской войне. Но это же не война, а операция на Крымском ТВД в ходе Восточной войны. То есть, только в одной операции успех, да и то не полный.
Теперь… Кто сказал, что пал Севастополь? Достаточно прочитать рапорт Потёмкина от 1783 года о строительстве крепости Севастопольской. Он называется «Севастопольское пристанище». Там говорилось, что укрепления в Севастополе будут построены так, что даже овладение неприятелем одной из сторон бухты не будет взятием города, и противник не получит возможность господствовать в бухте, поскольку наши войска смогут прочно оборонять её другую сторону. А в 1854 году бухта к тому же была перегорожена затопленными кораблями. После долговременной обороны наши войска по приказу командования спокойно, организованно оставили Южную (Корабельную) сторону и перешли на Северную. Южная сторона была превращена в сплошные развалины, уже не представлявшие никакой ценности – не надо забывать, что священными те места стали именно в силу памяти об их обороне. Сегодня да! Это город-мемориал Русской воинской славы – панорама Севастопольской обороны, диорама – Штурм Сапун-горы, уникальные музеи. А сколько памятников!!! И Нахимову, и Тотлебену и Корнилову, И Казарскому «Потомству в пример», да всех и не перечислить. А вот памятника основателю Севастополя Генерал-фельдмаршалу Светлейшему Князю Григорию Александровичу Потёмкину-Таврическому так до сих пор и нет. А ведь именно его трудами совершенно бескровно присоединён Крым к России и основан город Русской Славы.
И во много благодаря его великому замыслу создания неприступной Русской Твердыни на Чёрном Море Севастополь бандитской ОПГ Гей-ропы взять не удалось!!! И не было у гей-ропейских отморозком победы в Крымской войне, но был успех в одной из операций Восточной войны на Крымском ТВД, успех в занятии территории, но не в овладении Севастополем. Ведь занята была только лишь часть города, а это ещё не победа.
Вот представьте… Если бы, скажем, в Германии пожелали оспаривать полное поражение в войне, могли бы выдумать похожее… написали бы книгу о победе, скажем так, в Барвенковской войне, и давили бы на эту педаль, умышленно забывая о войне Великой Отечественной. Действительно, Хрущёв с Тимошенко позаботились о том, чтобы загнать в Барвенковский котёл нашу группировку и обеспечить её окружение гитлеровцами. Там был полный успех у них… Временный… И временным был успех у Гей-ропейской ОПГ в Крыму в 1855 году, потому что после взятия Карса, они убрались оттуда – только чтоб мы вернули Карс. Ну а «позорный мир» дело рук тогдашних либерастов, в лице Нессельроде и прочих уродов.
Так что, если пользоваться военной терминологией и рассматривать события операции на Крымском ТВД в ходе Восточной войны 1853-1856 годов, Севастополь сдан не был, а была оставлена лишь часто города после того как удержание её потеряло смысл. На Северной стороне русские войска встали прочно и не отступили ни на шаг.
Когда в Крыму боевые действия прекратились, полк был направлен в Одессу. Там ожидались серьёзные события. Город срочно укреплялся.
Но в Одессе свирепствовал тиф… Полк потерял половину личного состава без боя. Заболел и Толстой, причём болезнь скрутила его так, что, казалось, надежд на выздоровление нет.
Поскольку с Императором Александром Вторым его связывали тесные уды дружбы, что было известно окружающим, ежедневно на имя Его Величества отправлялись телеграммы с сообщениями о состоянии здоровья.
Узнав, что Алексей Константинович в тяжелейшем состоянии, Софья Андреевна отправилась к нему, и стала ухаживать, презирая опасность.
Сам Алексей Константинович впоследствии вспоминал, как однажды, на секунду придя в сознание, увидел склонившуюся над ним Софью Андреевну. Он считал, что именно с этого момента началось выздоровление. Он был поражён её самоотверженностью – она, презирая опасность, кормила его с ложечки, мыла его, переодевала, перестилала постель. Даже встал он после болезни на ноги с её помощью, сделал несколько шагов, опираясь на неё.
Вместе они справились с недугом.
Увы, самоотверженный поступок Софьи Андреевны не помог главному в их жизни – соединению под венцом. Венчались они лишь после смерти матери Алексея Константиновича спустя 12 лет после того памятного для них «шумного бала». Причём, венчались в Дрездене.
Почему? Ведь Толстой так любил русские просторы. Он писал:
«Родина ты моя, родина. Случалось и мне позднею осенью проезжать
по твоим просторам! Ровно ступал конь, отдыхая от слепней и дневного жару; тёплый ветер разносил запах цветов и свежего сена, и так было мне сладко, и так было мне грустно, и так думалось о прошедшем, и так мечталось о будущем...»
Но, видимо, свет всё ещё не отказался от пересудов, по поводу нелёгкой судьбы его невесты. Ну а Толстой и не слишком ценил этот самый высший свет. Известно его обращение в трудное время войны: «Когда... кругом и мор, и голод, – Вы в самую ту пору о местах тягаетесь? Опомнитесь, бояре!»