В последнее лето с Муслимом Магомаевым
VI глава: О МАГОМАЕВЕ И МОЦАРТЕ
Теперь, когда Нина часто бывала одна, - даже одинока, - ее отношения с дочерьми оставались прежними: не мешала им быть самостоятельными, старалась поперек их интересов не встревать, при зове на совет — выслушивать, помнила, что когда ей когда-то приходилось с ними и любимую работу удерживать, и огород-хозяйство вести, (Ромка, ставши мужем, по командировкам много был), так ее мама тогда тоже бывала по первому зову у нее. Ну, Нина звала ее нечасто, а крутилась и выкручивалась без жалоб: теперь ее дочки были в нее, если к ней и обращались, то скорее не из беспомощности, а по осмысленно бодрому решению: «Здесь пусть, так сказать, выручит мамочка, ей будет приятно», она и рада была выруливать для них.
А то с этими болячками, кто знает, сколько она еще на плаву удержится?
Утром Нина позвонила своей старшей, Виктории:
«Алло, Викуша, мои Мариноннки меня на пляж позвали, так ты не ищи меня. Буду дома только вечером. Обнимаю!»
«Мамуль, хорошо, я рада, что ты из дома вырвешься. А что ты не спрашиваешь, можно ли Леону к тебе?»
«Левушке всегда ко мне можно. Только я хотела вечером опять у компьютера посидеть.»
Виктория задумчиво-вопросительно:
«Мамуль, ты становишься подозрительной.»
«Вот еще что!? Ха-ха-ха. Не боись, поговорим позже.»
Тут же телефон сам взволновался, это была Вера, средняя, она доложилась:
"Мама, утро тебе доброе, я со смены, Коля готовит завтрак, а ты?"
"Вера, а я, как все нормальные люди, по такой погоде иду на пляж."
"Одна?"
"Почему - одна? Маринонки позвали, к ним подруга с Украины приехала."
"Вот и хорошо. Ты гуляй, мама, гуляй."
Нина шла босиком, ощущая забытую приятность теплой травы. Рядом с нею были Нонна и гостья из Украины, землячка Анастасия. На серо-знакомый залив Нина смотрела глазами «прибывшей».
А Нонна старалась преподнести Анастасии «наш обыденный» Запад в симпатично- конкретных реалиях приморского городка:
« Такой травяной пляж есть только у нас. На озерах еще бывают травяные, а на море - только у нас.»
«Да, это интересно, все валяются на лужайке, а в нескольких шагах — само море. Анастасия расслабленно-внимательно изучала абсолютное отсутствие суеты на многолюдном веселом берегу.
Нонна вдохновилась на продолжение:
«Вообще-то, это еще не море, а только залив. Он по-немецки называется тем же словом, что и женская грудь: бузен. Так экскурсоводы изощряются: посмотрите, перед вами самая большая грудь Европы и она называется Ядэ-бузен. Этот бузен, то есть, эта грудь бывает то больше, то поменьше, потому что в бузене вода то приливает, то убегает из него, все согласно законам лунного притяжения воды".
Воздух дрожал радостным детским визгом и требованиями чего-то еще лучшего, чем на самом деле. Крики чаек стреляли через все небо, наполняя его бездонность пронзительным плачем, выражающим - вообще-то - радость этих птиц.
Вода, серо-коричневая, неприветливая, но очень- очень лечебная, плескалась высоко.
Северное солнце старательно пьянило и даже слепило: разденьтесь. Загорайте. Пока я свечу.
Пляжники пенсионеры-сеньоры, еще с прошлого года все бронзовые моржи, вразвалочку дефилировали к знаменитой грязеводе и обратно.
У нагретой металлической стены дамбы Нонна, Нина и Анастасия не спеша раздевались, оглядывая друг дружку спокойно и, находя в недостатках других, утешение своим собственным возрастным изменениям. Нонна была вызывающим чугунком круглый год.
Hа шикарном трехколесном для равновесия велосипеде подкатила Марина. Она с педалей лихонько тормознулась вьетнамками в пляжную траву.
«Салют, девоньки! Я не опоздала?»
«Нет, нам опаздывать некуда. Разве что солнце в любой момент убежать может, но сегодня и оно полностью за нас."
«Нина, и что тебе эскулапы-ортопеды вчера навешали?»
Нина пожала плечами:
«А, знаешь, ничего нового. Двигаться - щадяще, тяжести - не носить, но про это я и сама знаю. К тому же у меня не кости бастуют, а кровь слабая. Анемия, в какой-то там нестандартной форме. Попросту, моя кровь не удерживает в организме железо. Вот так это будет по-русски. А так я здоровая и в основном еще молодая.»
Посмеялись. Нина была в компании моложе всех, а раньше вышла на пенсию.
Марина и Нонна, ( вместе они назывались Мари-Ноннки) обе маленького росточка, но с большим плавательным достоинством, понесли свои животики и полные ножки купать в этом, cамом большом бузене Европы.
Они аккуратно вошли в серую стальную воду, без вскриков и всплесков сделали четкий выпад вперед и ровно поплыли вдоль берега, обходя, то есть, оплывая других тоже стремительных и сильных пловцов. Шарики — шапочки их голов синхронно приближались к водоразделу из залитых бетоном камней. Два раза по двести метров при каждом их приходе на море. Нина и Анастасия сопровождали их по берегу.
«Отчаянные девушки! - Анастасия сказала. - Нонна на Амуре, то есть, в самом Амуре родилась в сорок втором году, у нее отец тоже военный был, а Маринка в шестом классе уже Днепр переплывала.»
Нина, дружа с пловчихами, знала об этих фактах от них самих. Слушать Анастасию было приятно, она искренно любовалась подружками юности.
Анастасия подала руку подплывшей к камням Нонне, Нина поддержала Марину.
Глаза пловчих сияли безудержным солнцем, сейчас в их блестящих фигурах торжествовали девушки - спортсменки, еще те когда-то!
«Ах, какая вода, какая вода!» - повизгивала хроменькая Марина, наваливаясь на руку Нины.
Под пляжный душ, полузакрыв глаза, подставила свою мокроту Нонна.
«И мне надо ополоснуться! - Марина ковыльнула под вторую струю, освобожденную бледнотелым молодым красавцем. - Сегодня вода просто чудо, чудо. Вроде, как с меня сразу десять килограммов убавилось. Незаметно разве?
Так что, Нина, Магомаев тебя одолел, рассказывают?! - Спросила-объявила Марина, когда все уселись на траве. - Вот Настя у нас — бакинка! В одном доме с ним жила, она тебе все про него может рассказать. Она даже тексты, что ему в подъезде фанатки оставляли, наизусть помнит.»
Анастасия, не удивляясь, уточнила:
«Все - не могу рассказать.»
Вот это да!
Нина недоверчиво, разыгрывают ее что ли приятельницы, приехала вчера Настя, и теперь именно она, не то чтобы просто на его концерте имела счастье быть, так еще и «в одном доме с ним жила», спривередничала:
«А каким образом ты в его дом попала?»
Анастасия рассмеялась:
«Так рождаются легенды. Марина если что забудет, то присочинит и говорит, что так и было. Я действительно жила недалеко от него, и в первом классе мы действительно учились в одной школе. А потом он перешел в музыкальную школу, и я его видела уже редко.
Только когда он стал концерты давать, я вспомнила про него и очень удивилась.
Так бакинцы, могу тебе точно сказать, шествовали на его концерты, как на демонстрацию в честь 7 Ноября и 1-го Мая в один день".
«Это так они его воспринимали? Вообще-то и сам Магомаев говорил, что Баку - особенный город."
«О чем ты говоришь?! «Вообще-то!» Я родилась и до двадцати шести лет жила в Баку. Я о Баку даже говорить спокойно не могу".
«Скажи что-нибудь неспокойное о городе".
Анастасия засмеялась и зажмурилась, в ее волосах модно-светлые полосочки дрожали, и когда она открыла глаза, то в них дрожали слезинки. Смеха или - несмеха?
«Солнечный город был. - С тоской сказала Анастасия. Помолчала. - Солнечных городов «вообще-то» много. Но в Баку л ю д и были солнечные. После войны, в годы моего детства.
Я объясняю это как врач: там флюиды взаимного участия, волны великодушия и щедрости струились от одного человека к другому.
Люди жили дворово-этажно-балконным гостеприимством; город, в смысле архитектуры, был совсем не презентабельный, со сталинками только в центре, а по величине — уже тогда миллионник, и эти его бесконечные дворово-родственные общины делали общение между людьми уникально семейственным, потому что, понимаешь, весь миллион, именно весь миллион бакинцев! - были каким-то образом друг с другом — кровные родня и друзья.
Тогда в Баку жил весь Кавказ и все евреи, а так же еще «всякой твари по паре» - это не грубо, это по Библии так, - там жили люди со всего Советского Союза.
Общий язык был русский, но с массой самых разных акцентов, и при этом все друг друга исключительно умно понимали и ладили между собой сердечно.
Именно эта многонациональность делала его победительно-импульсивным и счастливым. И, главное, ведь все были при деле, как в хорошо организованном высокочеловеческом муравейнике. Именно: в Бакинском человеческом муравейнике.
Это от нефти шло все.
Я об этом много чего знаю, потому что мой папа служил в командовании Закавказским военным округом, и у нас дома главной темой всегда был наш город Баку, я с ним выросла.
Чтобы понятней было, ведь тогда сибирской нефти еще не было, казахстанская только на подходе. А в Баку все закрутилось еще до Первой Мировой. И когда пришла Отечественная война, то горючее на фронт шло именно из кавказской нефти. Вот это был мой город Баку. А потом, после войны вся промышленность, - химическая, газовая, - развивались дальше, на основе нефти, и город быстро рос, много молодежи, учебных заведений, выбор у нас был огромный.
Я поступила в медицинский институт. В одно время со мною учился Юлик Гусман...»
?..
«Да-да, тот самый, он тогда уже был полностью в своем КВН.
В общем, Баку начала шестидесятых: союзное и экономическое его значение представляли нефтяники с Каспийской флотилией, энергию и натиск делала футбольная команда, естесстенно, команда «Нефтянник», а молодежную визитную карточку, славу и прорыв в союзную звездность осуществляла команда КВН медицинского института." - Анастасия вопросительно смотрела на Нину.
«Так. А Магомаев на этом фоне?»
«А Магомаев? - А Магомаев был сначала маленький".
Анастасия хитровато улыбнулась Нине, которая осталась просто не удовлетворена таким ответом умной бакинки.
Нина жаждала хоть тонюсенькой, но золотой жилочки, и не пересказов, а свидетельств. Она шутливо взмолилась:
«Нет, ты мне что-нибудь поконкретней, вот, чтобы только про Муслима и ни про кого другого!»
«В нашем первом классе он выделялся тем, что он ... ни-чем не выделялся.
И скорее застенчивый он был, стеснительный, причем, очень дисциплинированный.
Вот пел хорошо, это — да. Но тоже как-то дисциплинированно хорошо он пел. Позже я удивилась, в каком-то интервью, когда Магомаеву уже за пятьдесят было, он рассказывал, что в детстве «тарзанил», по деревьям лазал. Мне такое про него до сих пор трудно представить, потому что я по нашему первому классу его помню другим. Но опять же, нам по семь лет тогда только было.
Вот улыбка, да, у него всегда была чуть-чуть... будто, он вот, вот сейчас поведет себя как-то иначе, и будто он что-то такое знает и что-то такое особенное сейчас сделает! Мечтательная, что-ли, заговорщическая!?
Позже, когда я его в старших классах в городе встречала, он оставался приветливым, свойским, хотя внешне четко был заметен уже издали, он «выделялся»: был худой, как все тогдашние мальчики-девочки, но изящен, художествен - как в раму вставлен.
И бабочку носил, но за нее не смеялись, она была для ученика спецшколы нормальна".
«А когда он стал известным, какие-нибудь разговоры-пересуды, воспоминания о его детстве были?»
«Как тебе сказать!? Были. Но скорее в его защиту и в его прославление.
Так его всезнающие соседи, то есть, полгорода, жалели его и говорили, что он в детстве, видите ли, долго писался.»
Мариноннки благородно-цензурно вздрогнули:
«Ну, про такое не надо!»
Анастасия-врач невозмутимо закончила:
«Но, по- моему, это говорили для того только, чтобы подчеркнуть: видите, какой сыкунишка наш сосед был, а кем вырос!? Это, понимаете, если талант есть, то он свое возьмет и во всем человеку поможет! И уже весь город из-за этого даже еще больше превозносил своего лучшего, прекраснейшего, известнейшего певца Муслима Магомаева: вот, вот, наш бакинский мальчик может и через это достойно пройти и в результате - кем стал, - видите! Смотрите на него, слушайте его, вот он для нас, перед всеми на сцене поет: какой артист, какой певец, и ах, какой красавец-мужчина!»
Мариноннки и Нина, когда-то очень возвышенно воспитанные в отношении земного происхождения своих божественных любимцев, поначалу даже ничего не смогли сказать.
Нежданная медицинская проза из детской магомаевской жизни Нину тоже удивила, - ну, не подумаешь про него такое!- поразмыслила.
А, собственно, почему это — нет? Какие дети не страдали этим? Да он еще — ребенок военных лет. Хоть ты из какой благополучной семьи и с нянькой будь, а все равно не в стерильной клетке жил. И преодоление заболевания способствует становлению характера. Может, его любовь к пению, с какой он, точно, на свет появился, помогла ему преодолеть и эту беду. Желание петь, уверенность в себе, приходившая к нему в пении, с пением, попросту, его успех в этом деле - это все могло помочь ему справиться с детским недугом, решила она.
«Я про Моцарта читала. - Обратилась она к Нонне и Марине. - Он, якобы, запорами страдал, лечился всеми тогдашними средствами, а помогало ему больше всего то, что он в подробнейших письмах к своей кузине - в которую был нежно влюблен - поочередно живописал, сначала о том, как в нем высший дух его гения божественную музыку пишет, а дальше - рассказывал ей самым вульгарным простонародным языком об отвратительных громогласных физиологических отправлениях своего нездорового организма.
Так немцы к двухсотлетию Моцарта согласно нашей пушкинской трактовки «но божество мое проголодалось», в смысле «но божество мое перепукалось в скрипичный ключ» подготовили по тем моцартовским письмам юбилейные радио- и телепередачи. Я сама слушала их. Очень психологично и парадоксально, даже весело, успокоительно как-то все получилось. И Моцарт не пострадал, благоговение к нему не уменьшилось.»
Июль 2015
Развитие следует