Средняя степень небытия

 
Приближался канун одного из самых необузданных русских праздников. Русские именовали его масленицей. По улицам бро-дили толпы пьяных. Свистки и дудки скоморохов мешались с отчаянными криками ловивших карманников городовых. С диким ржанием дыбились лошади от шарахающихся меж копытами сбежавших цыганских медведей. Искрясь багрянцем в тумане газовых фонарей, освещавших место около себя, но не вырывавших из толпы, запрудившей тротуары, ни единой фигуры, непрерывные нити ледяной капели свисали с неба. Погружённая, растворённая в атмосфере большого города, Софья шла с той частью людей, направление движения которых совпадало с её собственным. Перед глазами шагали очертания бобровых воротников, поднятых воротов пальто, дамских шляпок. На миг возникало из толпы и всполохом в огне витрины проплывало чьё-нибудь лицо из того человеческого потока, что шёл не вместе с ней, а на встречу. Лица выражали безразличие, стыд, разочарование, страх, иногда стремление к неведомой цели или почти болезненное веселье, никогда в  них не было гордости, умеренного достоинства или сознания собст-венной чести. Софья давно привыкла к обликам прохожих, она не вглядывалась в них. Она опускала глаза к мостовой, где бились о брусчатку каблуки и каблучки, ступали галоши, перепрыгивали через лужи туфли, плюхались вразвалку валенки, потом смотрела в мокрые спины шинелей, рединготов и плащей, поднимала глаза к небу, где было не видно не зги, а в ауре фонарей кружили капли дождя, смешанные со снегом. Софья предпочитала слушать. Она слышала удары обуви, скрип снега, глухие всплески воды под колёсами экипажей, далёкий шум реки, невнятный говор толпы, общавшейся будто на иностранном, резкие крики медведей, которых, наконец, поймали, и теперь вели по ту сторону Аничкого моста. Ещё Софья обоняла запахи. Сгусток людского аромата застыл в улице, безветрие и влага не давали ему рассеяться, он складывался из табака, дорогих и дешёвых духов, мускуса, аммиака, спирта, одеколона, газа, пота, лошадиного навоза. От звуков, запахов, пассивного движения, когда не можешь не опередить идущих, не замедлить шаг, но вынужден идти со всеми, с их скоростью, в их направлении, тупела голова, обрывки разрозненных, кажущихся своими, но известных всем мыслей пролетали, едва задержавшись до осознания. Здесь терялась воля. Некто неизвестный, неподдающийся описанию, непостижимый уму, непохожий ни чем на человека, не состоящий ни из одного элемента, известного ближайшей природе, расставил невидимые насосы по углам города и большими качками опустошал его желания, страсти и сам смысл. Всё мельчало, рассыпалось, человеческие проявления становились гномическими, гомерически смешными. Со звёзд, высоты мысленных насосов, пылинка, населённая антропоидами, превращалась в единую ужимку несуществующего существа. Тем труднее в галактическом снегу русской зимы было разыскать женщине мужество, в котором сейчас она наиболее нуждалась. Впрочем, она ощущала в себе достаточно мужества, воли, стремления, того чего не находила в других людях и за что презирала их. Но именно эти мужество, воля и стремление не придавали ей силы, а лишали её последней. Её ноги увязали в тяжёлом снегу, сапоги разъезжались на гололёде, а рукам мешала доха, распространённая петербургская шуба. Софья боролась с самой природой, немо объявившей инертность, покой, максимальное сопротивление, своими первыми законами. Но внутренняя её природа только продолжала не её - внешнюю, неподвластную и безразличную, чуждую этике и скорее антиэстетичную, чем склонную к красоте. Страстно желая,  но не добившись достаточной мужественности, она лишила себя женственности, превратившись в некий асексуальный, бисексуальный, никакой не сексуальный, бесполый продукт, который их всех мле-копитающих и даже хордовых, способен сформировать  в себе разумом исключительно человек.  Не веря, смеясь над религией, законами, частными привычками и общественными институтами, она представляла образец универсального солдата, подчинённого не командиру  и даже не себе, а сочинённой в ожесточённых спорах и так до конца не ут-верждённой программе,  в истине которой она сомневалась, но вот уже два дня казавшиеся неумолимым обстоятельства отодвинули колебания на задник той внутренней сцены, что то гордо, то насмешливо именуется людской душой. Ни по случайностям рождения, ни по воспитанию и среде ничто не способствовало стать ей машиной для убийств, но она стала ей, как последняя капля уже больше чем капля, а скорее пролитая чаша, заливая огонь или проливающаяся на пальцы. И теперь развитая грудь и высокие столбиками сосцы, скрытые одеждой, служили не для того, чтобы когда-либо кормить младенцев, а чтобы привлекать отвратительных самцов, самцов  - врагов, тех, кого надо обмануть, обольстить обманчивой слабостью, прежде чем убить. Той же цели полагались миловидное личико, идеальный рост, развитые бёдра и белый цвет волос, загадочно привлекавший самцов больше, чем чёрный. В своём теле её индивидуальное сознание чувствовало себя равнодействующей  коллективного сознания засадного полка, скрытого ветвями кустарника и глубиной оврага, но готового к смертельному прыжку, чтобы убивать, резать, вскрывать утробы, заливать глотки свинцом, потому что в атаке не думают, а выполняют что придумано раньше, кроме сиюминутных думок, как лучше убить или избежать, чтобы тебя убили. Глобальная стратегия нападения или отказа от него не решается на поле брани, бой ещё не наступил, но ощущение приближения сражения висело в сумрачном, пронизанном водяной дисперсностью воздухе. Арифметически равномерное падение геометрически правиль-ных снежинок не могло предвещать ничего хорошего. Гармония и безопасность склонны к хаосу и кривизне, а вокруг стоял строгий порядок линейных форм, серых, похожих одно на другое зданий, арочных мостов, однообразных по глубине, ширине и облицовке каналов и совершенно сводящих с ума, бес-конечных, прямых как стрела, сверкающих огнями, как лезвия ножей или сталь пистолетов, улиц и проспектов.
Да, она была военным кораблём, фрегатом, засадным полком, соединявшим скрытность и угрозу, ловушку и обман, приманку и яд; прекрасное молодое тело её походило на великолепный южноамериканский цветок, захлопывающий лепестки, пожиравший насекомых, в поисках нектара усевшихся на пестик. Она сомневалась, где находится мозговой центр, руководивший ею, в фибрах сердца или глубоко в мозгу, в шишковидной железе, гипоталамусе, лобных долях, но она твёрдо знала, что такой центр есть, он, собственно говоря, и есть она. Этот центр управления не вне её, он в её теле, ибо тело – атрибут его, центра, тело выполнит, что прикажет сознание,  как корабль повернёт туда, куда направит командирская рубка. Центр управления не растворён в теле, ибо тогда, если отрезать руку или ногу, его становились бы меньше, он локализован и всё-таки чувствуется, что расположен скорее в голове, чем в сердце. И если глаза, кожа, грудь, бёдра и лоно – для при-влечения, мышцы на плечах для борьбы, то бомба, взрывное устройство, что она придерживала через карман дохи, была уже для абсолютного убийства или самоуничтожения, или совмещения того и другого. Говорят, что сознание подобно функции одновременно материально и нет, как свет – частица и волна, так вот бомба уже не являлась неопределенной, она была конкретна, вещественна, но не самодостаточна. Как паразит, бомба нуждалась в человеке, в данном случае в Софье, которая могла и хотела в нужный момент привести её в действие, подложить, снять предохранитель или метнуть. И ещё, мир вокруг Софьи не содержал красок. На зло или во славу в тот день с чёрного неба удивительно белый снег. Крупные до боли правильные хлопья как акробаты, спиралью скользили по нитям дождя, падали в свинцовую воду канала, но не окрашивали её желтизну, белое медленно погружалось, растворялось в чёрном. Не жёлтый, но раскалённо-белый свет излучали фонари. Парапеты и дома, ограждавшие дома, мешались перспективы, сливались в единый барьер и рисовались серыми, как переход от света к тени. Софья тронула гранит парапета и замерла. Пальцы без перчаток не ощущали холода, под ладонью лежала, будто писчая бумага, гладкая, невесомая и странно до отврати-тельного раздражения сухая, что хочется намочить или, пока никто не заметил послюнявить пальцы. Софья дотронулась до дохи. Она видела, что та мокрая, лил дождь со снегом, но ощущения сделались как от парапета – через чур гладко и сухо. Тогда она подумала, но ведь и парапет мокрый, хотя кажется сухим. Бомба под дохой качнулась. Софья чуть не выронила её. Она подхватила её правой рукой, ощутила металл, холод, мокроту и вязкость. Бомба состояла будто из ртути. Что же положил в неё Кибальчич? – подумала Софья, поймав себя на мысли, что бомба, возможно единственно мокрый предмет, в мире вокруг, и что ощущение её будет последним, перед тем как… Мысль заменила чувства.
В тумане испарений, поднимавшихся от воды и расползавшихся в обе стороны тротуаров, маячили фигуры сообщников. С поднятыми воротниками, в тёмных застёгнутых до горла пальто, серых шляпах, они проявлялись из белёсо-молочной мглы и вновь растворялись в ней. Каждый из сообщников под пальто, подмышкой, в свёртке, в руках прижал точно такую же бомбу, что сжимала через карман Софья. Крупные животные ходят тропами, не в разные стороны, по направлениям летают птицы, узкими тропками скачут друг за другом насекомые, вглядитесь, есть дороги, где их много, а есть, где почти никого. На непротоптанных путях обычно и подстерегает опасность. Если Невский шумел, гудел, периодиче-ски разражался возгласами, в которых расшифровывались если не слова, то звуки и буквы, толпы человеческих существ и самих разнообразных транспортов бились и пульсировали,  как поток, зажатый меж домами в очередном наводнении, то над каналом словно выключили звук, невидимый жонглёр оставил там мини-мальное количество марионеток. Софья догадывалась, кто делал это. Это делал тот же, кто расставлял мысленные насосы, убирал из мира краски, выключал звук, внушал пальцам, что бомба из ртути. Неприятный вкус во рту, как от чрезмерного курения вчера или кровоточащей десны, заставил Софью подойти ближе к парапету. Хотелось окунуться, насквозь промыться в ледяной, чистой воде, загасить жар и неподатливую ломоту суставов, стряхнуть дурноту и отупелую невозмутимость восприятия, заменить супербодростью жадного поглощения жизни. Самый важный русский вопрос, не «кто виноват», не « что делать», не « кому на Руси…», а « когда всё это кончится», поглощал другие вопросы, стирал как ластиком само начало проявлявшихся ответов. Софья подняла от воды глаза. На той стороне канала в тёмном пальто и шляпке стояла Геля. Из-под вуалетки её близорукие глаза коротко взглянули на Софью. Взгляды встретились. « А Гелька то дрейфует» - судила Софья по бледному лицу, на миг вырванному из хаоса действительности и приближенному вниманием на крупный план. И тут же рабочая мысль: «Куда она смотрит? Зачем она сюда смотрит, вдруг  появится Он, а она Его проглядит».
Топот рассекающих гололедицу копыт раздался со стороны Михайловского дворца. Неожиданно мановением волшебной па-лочки крепкие груди шести белых коней раздвинули мутную пе-лену снега и дождя, бескрылыми серафимами понеслись вдоль домов. В такт коням обрывки мыслей заскакали в голове: «Бросай! Бросай! Он сейчас повернёт!». И тогда тот первый бросил.
Ослепительно белый шар вспыхнул и закрыл карету. Тёмное тело бомбометателя подпрыгнуло и неловко распроставшись прилепилось к шару. Несколько мгновений человек висел в воздухе. Если бы шар покатился, человек перевернулся бы через голову, но шар не двинулся, а начал обрастать чёрным дымом и рассеиваться, открывая бешено бьющихся пятерых лошадей,  шестая агонизировала, лакированную карету и эскорт всадников, пытавшихся усидеть в сёдлах. Бомбометатель по-вернулся и упал на бок. Дверца кареты открылась, и на мостовую ступил Он, упырь, кровосос, в глазах одних враг народа, во мнении других, наибольший защитник. Софья считала Его худшим врагом, ибо слишком умело маскировался Он под друга и сумел обмануть многих. Главное, он был вором. Он воровал мысли и идеи окружавших Его, да и живших далеко людей, приписывал себе, если открывал их популярность. Он и Его клика  беззастенчиво рылась в Программе Софьи и её товарищей и уже на две трети объявила её своей.  Самое страш-ное, что Он обманывал, а люди ему верили. Пройдёт совсем ма-ло времени, и софьину Программу люди сочтут придуманной Им, и Он так и останется править. Глупые аборигены не понима-ли, что Ему всё равно, какая Программа, лишь бы править, владеть той собственностью, что Он уже владел и жить той жизнью, что он давно вёл.
В чёрно-белом полотне впервые появился иной цвет – красный. Красное кровяное новоаброзование излилось из бомбометателя. Вышедший из кареты Человек в шинели и кепке направился к нему. Вцепившись в камень, ногти Софьи крошились о парапет. Она вся превратилась в зрение, слух, обоняние. Как хотелось бы ей быть там, чтобы самой сделать это, но слишком часто Он менял маршруты, и ей снова не повезло. Теперь всё зависело от второго бомбометателя, а в случае его неудачи, от Гели.
Царь склонился над бомбистом и молча разглядывал его раз-дробленное бедро. Конечности упавшего чуть подрагивали, багровое от волнения лицо быстро сменялось мёртвенной бледностью. Второй бомбист, явно колеблясь, не взглянув, а зыркнув в сторону, как норовистая лошадь перед барьером, не поймав, но, почувствовав напряжённые глаза Софьи, медленно двинулся к накренившейся от первого взрыва карете. Перед лицом Софьи известный её Невский менял чёрно-белые диапозитивы. Вот убийца ещё далеко, вот близко, вот поднялась рука со смертоносным свёртком, не от плеча, а от живота свёрток полетел, разорвалась мостовая, рядом с Софьей упало и рассыпалось выскочившее от сотрясения стекло, два разно-голосых крика соединились в один: « Убит и пойман». Теперь Софья видела, что гвардейцы и редкий народ подтянулись к первому, поверженному покусителю, его уже подняли, и он сто-ял пошатываясь, лежавшему лишившемуся ног Государю и мертвому, убийце c колеблющейся на ветру полой пальто, съехавшей с головы шляпой и отклеившейся углом смоляной бородой. Геля развернулась и с клетчатым платком, где пряталась ещё одна бомба, пошла прочь. Хотела пойти и Софья, но быстро сознала ошибку и не двинулась с места. Чтобы остаться незамеченной, надо было делать, что все, в данный момент, подойти ближе и сочувствовать. Увидев движение Софьи, вернулась и Геля, со свертком в муфте она протиснулась к лежавшему без сознания Государю. Через мост туда же пробралась и Софья. Если Он не убит окончательно, думала она, надо будет бросить бомбу, чтобы уничтожить и убийцу, в верности которого она сомневалась, и добить Царя. Софья и Геля стояли в толпе пока Государя не увезли. Цвета, осязание, обоняние, другие чувства, притуплённые опасностью, начинали возвращаться к Софье. Коротко она глянула на то место на канале, где так долго стояла. Теперь там находилась какая-то женщина, и взгляд Софьи сначала невольно, потом с нарастающим удивлением, а затем ужасом потянулся к ней.     С того места, откуда она наблюдала трагедию, на неё глядели спокойные, безучастные, уверенные в непреложной силе глаза смерти. Эти глаза не выражали не угрозы, ни неистовства, ни осуждения, единственно - ожидание, так безразлично вневременно, не зовя, зовёт смерть всех, кого жизнь не спросясь выставила на биологическое поле. На женщине на той стороне была та же тёмная доха, чёрная шляпка, сапоги. Она была стройна и красива, одна рука в перчатке держалась за парапет, другая через карман пальто сжимала, возможно тоже, что и Софья. Гротескное порождение дневных петербургских туманов отделилось от жёлтых домов, окунулось в молочно- сизое марево, собралось, сфокусировалось под белым светом фонарей и резко очерченного диска солнца и дало картину, способную воссоздать только зеркало, воткнутое в середину канала и поднятое до небес. Но если это зеркало, то должны были отразиться, помимо Софьи, Геля, прохожие, зеваки собравшиеся на звук взрыва, группками судачившие и уже расходившиеся, а так же приехавшие на пролётке сыщики в серых одинаковых полупальто, гороховых плисовых панталонах и шляпах-котелках. А если б это было не зеркало, а стекло, картина сделалась бы вообще замечательной: одна половина канала  вместе с людьми, пролёткой, лошадьми двойной экспозицией легла на противоположную, и незнакомка смотрела бы на всё через всё. Однако в зеркальной плоскости отражалась исключительно Софья.  Софья двинулась к Невскому, и двойник пошёл за ней, синхронно колебались за парапетом их тени в чёрной воде. Геля тоже постаралась уклониться от вопросов сыщиков и свернула к Сенной площади. Навязчивая мысль буравила мозг Софьи, почему горят фонари, ведь сейчас день. Сама себе она отвечала, оттого, что  праздник.

   Он сразу заметил, что пропал пистолет. Как он мог этого не заметить, когда вот уже несколько лет он вешал его вместе с портупеей на толи гвоздь, то ли штырь, то ли остатки крючка, выпиравшего в зале, рядом с подвешенным велосипедом. Не нужно было быть сыщиком или оперуполномоченным, как сей-час называется, чтобы увидеть изменения в привычной картине. Это даже не как в игре, найди семь отличий, это просто что называется, ввели в квартиру слона, вернее увели слона с самого заметного места, но не из зоопарка, где слонов много и отсутствие одного действительно долго могут не заметить. Он пошёл принять душ, как всегда делал, когда приходил домой пообедать, а обедать он приходил каждый день. Прохладная вода текла по начинавшему терять форму, но ещё мускулистому телу, он слушал прерывистый шум душа, разглядывал белый кафель, хотел расслабиться. Не торопясь, с удовольствием вытерся большим махровым полотенцем, подаренным тёщей, сунул ноги в шлёпанцы и вышел, обвязавшись до пояса тем же полотенцем, в зал. Пистолета на стене не было. На столе дымилась тарелка с сосисками и рисом, дверь спальни дрожала от сквозняка, с лестничной клетки доносились гулкие непо-нятные слова, урчанье лифта. Незапертая входная дверь раскрылась. Сквозняк гулял по квартире, переворачивая страницы брошенного на пол журнала.
Стремительно одевшись, он выскочил на улицу. Последнее время он не оставлял её денег, поэтому она наверняка нырнёт в метро, если не затаится в парке или бесцельно не побредёт по го-роду. Впрочем, она способна на всё что угодно. В действительности, она  была способна не на всё что угодно, но он не понимал её и ему казалось, что в её голове хаос, и она послушна не осознанной цели, а переменчивым преобладающим в данный миг желаниям. Ему, привыкшему решать головоломки, правда, всегда составленных из материальных устремлений людей, уже вычерчивалась в массе идущих её белая голова. Он настигал её, но в двух шагах обнаруживал, что ошибся. Иногда возбуждённый темперамент изображал почти разительное сходство. Он равнялся с незнакомкой, почти хватал её за плечо, когда наконец осознавал свою ошибку. Когда это случалось слишком близко, женщина боковым зрением вдруг замечала его лицо, нависшее над её, не успевала разглядеть, от невнятности происходящего, рождавшего страх, шарахалась в сторону, налетала на других прохожих, ему же приходилось извиняться и лететь дальше. Самое страшное, что информация переполняла его готовый разорваться от напряжения мозг. Инстинкт гончей, заставлял всматриваться в каждое лицо, что проплывало мимо. Рот, ухо, глаз, подбородок, осанка или рост, вырванные из человеческой массы, заставляли против воли сравнивать с фотороботом, показанным когда-либо  в отделении, карточкой преступника, находившегося в розыске, физиономией бандита, наркомана, бомжа или потерпевшего. Он не проплывал мимо человеческих единиц, но фиксировался на каждом людском атоме, обладая, если уместно подобное сравнение, неким квантовым сознанием, как вспышкой вырывавшим из мглы, суеты и хаоса, то или иное лицо и вновь погружавшим в ночь невнимания, чтобы потом всегда возрождать его в памяти для сравнения. Перепрыгивая через две ступеньки, он вбежал в подземку.
На платформе, как подсолнечники поворачиваются в сторону солнца, повернулись в направлении ожидаемой электрички люди. Они ещё напоминали сурков, что встав на задние лапки всегда глядят одинаково. Ему некогда было проводить аналогии, но преследуемая и не понятая им жена их лихорадочно проводила. Из-за плеч и голов стоявших, которых она безжалостно  раздвигала, летели к нему отчаянные её взгляды. Она хотела броситься к эскалатору второго выхода, но передумала, заколебалась и вдруг ринулась с платформы в тоннель, где ходили поезда. Кто-то из нестоявших спиной пассажиров, увидел и закричал. Загремел, заверещал, послал длинный гудок приближающийся поезд. Оттолкнув кричавшего, он спрыгнул с платформы следом за ней.
Рельсы гудели от напряжения давившего на них поезда, от множества поездов, что шли впереди, и множества, что настигали или ждали своей очереди сзади. Факел света из-за спины бросал гротескные тени от его фигуры и фигуры  женщины перед ним. Она бросила куртку, достала пистолет. Теперь тень её руки заканчивалась смертоносным треугольником. Он лихорадочно думал, сняла ли она пистолет с предохранителя, пока не понял, конечно же, сняла, он её сам учил, как это делается. Первая пуля ударилась о стенку, отскочила и залязгала по рельсу, словно гальку бросили вдоль воды. Он прижался к тоннелю и чувствовал дрожь и пульсацию электрических кабелей. Выводок вспугнутых крыс прошуршал под ногами, и тут же раздался усиленный гул поезда. Машинист не расслышал крика единственного человека заметившего его прыжок, её прыжок не заметил никто. Машинист пустил элек-тричку. Он и она, преследователь и беглец, прижались к тоннелю, желая распластаться, а то и раствориться в его стенах. Два глаза окон и шестиглазье фар раздвинули темноту, почва содрогнулась, цунами горячего воздуха под поршнем идущего поезда двинулось на них. Грязная длинная паутина высветилась и закачалась с боков и на потолке тоннеля, а за электричкой качались над опустевшей платформой круглые шары ламп. Поезд издал гудок и мимо него и неё понеслись вагоны с гра-жданскими солдатиками, сидевшими, стоявшими, вцепившимися в поручни не державшимися не за что, читавшими, бездумно галдевшими, болтавшими и не совершавшими ни чего, каждый из которых скорей ехал куда-то, имел цель, чем просто катался, но все вмести они неслись чёрт знает куда, в этот бред, что назывался конечной остановкой. При всей своей свободе воли ехавшие должны были либо где-то сойти, либо доехать до конечной. Если бы они не сделали ни того, ни другого, в конце дня их неминуемо выгнал бы дежурный по станции. Огонь окон вырывал из тьмы его и её лицо, и он думал, надо остановиться, я схожу с ума, а она? Поезд прошёл, и вот уже вторая пуля за-шевелила волосы на его голове. « Ты сошла с ума! »  - закричал он, бросаясь к ней и хватая воздетую вверх руку с пистолетом, и эхом ему отдалось: - « Я тебя ненавижу! Ненавижу! ». Горькая слюна той женщины, что он любил, обожгла ему лицо. Она истерически рыдала. Плач переходил в смех. Плечи, ключицы поднимались и опускались, будто она прыгала на детской скакалке тогда, когда ещё всё впереди. Он поднял брошенный пистолет, обнял её за плечи, она не сопротивлялась, повёл к выходу, но не к тому, первому, он стеснялся людей, видевших его прыжок в тоннель, если они не, не уехали, а к дальнему. Мимо проносились поезда. В них везли отрешённых, поражённых некоей духовной чумой человеков, лишённых восприятия, не замечающих идущих вдоль рельс людей, несомых в никуда безжалостной последовательностью времени.
Он выпрыгнул на платформу, протянул ей руку, вытащил её. К ним подошли, у него потребовали документы. Глаз видеокамеры над платформой фиксировал происходящее. Он показал удостоверение, их отпустили. Но на этом не закончилось.
Квартира была открыта, причём он не мог вспомнить, закрывал ли он её. Кто-то воспользовавшись их отсутствием, изуродовал мебель, разорвал снизу до верху обои, сорвал, бросил на пол шторы. Посередине исцарапанных большими когтями обоев в зале вызывающе распласталось с человеческий рост кровяное пятно, смешанное с шерстью и раздавленными внутренностями. Пахло мочой. Неуместившаяся, набранная через чур крупным шрифтом надпись « Чтобы ты зна…» выплывала и убегала с экрана компьютера. Он вошёл в спальню. На кровати, вытянув лапы, лежал убитый черный пудель. Жена за его спиной сильно, в голос зарыдала: « Теперь ты понимаешь! Теперь ты понимаешь! ». Входная дверь хлопнула, словно от сквозняка или кто-то выбежал из квартиры. Он бросился на лестничную клетку. Там было пусто. Грохоча и полязгивая вниз опувкася лифт. Он сбежал по ступенькам. Лифт открылся, из него вышла соседка с собакой. Не ответив на её приветствие, он выскочил во двор. Там тоже ничего подозри-тельного. Не загазовала и с бешеным визгом тормозов не унеслась прочь не одна машина. Он вернулся в подъезд, но лифт уже уехал и ему показалось, что он вечность стоит, ожидая, когда тот вернётся. Не дождавшись, перепрыгивая через две ступеньки, он побежал домой.
Жена опустилась на пол, сидела в неловкой позе, плечи ходили ходуном, слышалось утомлённое попискиванье, какое издаёт мышь под каблуком. Он сел перед ней на корточки, взяв за виски, ладонями развернул лицо. « Я боюсь!» - сказала она, снова зарыдав. Он тяжело вздохнул, ушёл к дверям, сорвал с антресолей спортивную сумку, понёс в спальню. Он поднял пуделя, тот быстро холодел, но ещё оставался мягким, похожим на спящего, а не мёртвого, положил его в сумку, пудель как раз уместился. Зажужжала молния. Край сорочки попал между зубцами. Он вырвал сорочку, оставив часть ткани в замке. « Ты уже не вернёшься?» - спросила жена. Он сгрёб выпачканную в кровь пуделя супружескую постель, бросил кучей в стиральную машину, включил. В мойке горой лежала немытая посуда. На столе стояли две жирные тарелки. Он набрал воды из-под  крана, крупными глотками выпил из чайной чашки. Взвалил на плечи сумку с мёртвой собакой, направился к выходу, по дороге налетел на черенок  садовых грабель, выпавших из стенного шкафа, выругался. « Оставишь меня?!» - спросила жена. «Закройся!» - бросил он, хлопнув дверью.
Он ехал в трамвае. Вокруг толкались люди, контролёры проверяли билеты. Никому не было дела, что у него за плечами труп. Он сошёл за Троицким мостом, решив закопать собаку, в скверике у Марсова поля.
В парке было достаточно многолюдно, и ему пришлось долго блуждать, делая вид, что гуляет.  Впрочем, со стороны сомнительно сходил он за гуляющего: огромная спортивная сумка за плечами, блуждающий, озирающийся взгляд, обыкно-венный в поисках добычи бомж, а то и похуже. Прогуливающиеся пожилые женщины старательно обходили его, потом смотрели вслед. Собаки рвали поводки, заливались бешеным лаем, чуя совместный его с дохлым пуделем запах. Без привязи и намордника поджарый доберман подскочил, встал на задние лапы и тщательно вынюхал сумку. Он замер, терпеливо ожидая, когда хозяин заберёт хозяин. Доберман жалобно завыл, отбежал, лёг жёлтым брюхом в подтаявшую  прошлогоднюю листву. Владелец до побелевших пальцев натянул повод, чтобы заставить собаку встать. Оставшись, наконец, в обманчивом уединении, он достал из сумки маленькую садовую лопатку, принялся остервенело, торопясь пока никого нет, долбить промёрзлую землю. Почва подавалась плохо. За четверть часа он едва продвинулся на полметра. Ему чудились неопределённые силуэты за безлистными кустами. Вытащив мёртвую собаку, он положил её на край ямы, когда зазвонил мобильный.
- Да, я слушаю.
- Куда пропал? Тебе не дозвониться.
- Я сразу взял.
- Смотри, сразу!
Прижав плечом телефон к уху, он сбросил пуделя в яму. Орудуя лопатой, принялся быстро засыпать труп землёй и замороженными листьями.
- На Грибоедовском два трупа.… Лети пулей!
- Что там?
- Увидишь. Похоже на заказ.
Он закопал собаку, воткнул сверху лопатку. Мелькнула мысль, поставить крест или палку, чтобы заметить место. Он схватил ветку кустарника,  попытался сломать. Ветка гнулась, расщепилась, облезая корой, на две части до середины, но не подавалась.
- Что там у тебя трещит? Жрёшь что ли?
- Нет.
Сзади шумел кустарник, кто-то приближался.
- В воскресенье на рыбалку едешь?
- Конечно.
- Не  передумал?
- С чего?
- Мало ли что. Я поводки новые купил и мормышки классные.
Он встал. Из кустов вышли двое подростков. Они останови-лись, смотрели. Стряхнув землю, убрав лопатку, он пошёл с сумкой прочь. Оглянувшись, увидел, как подростки склонились над разрытой землёй. « Выроют пса, сволочи», - тупо подумал он.
До канала было рукой подать. Скорее добежать, чем ловить такси. Появился трамвай, он впрыгнул в него. Не садясь, держась за поручень, он всматривался в прохожих скользивших по тротуарам. Гул трамвая покрывал голоса, а он инстинктом ищейки, как  в криминалистической фототеке, ловил лица, по-ворачивал в фас и профиль, выглядывая потерпевших, убийц, истцов и ответчиков. Но не только он, и они - марионетки, разноцветные самодвижущиеся куклы, инстинкт жизни которых заставляет жить, в беспросветной повседневности борьбы за поиск маленьких радостей. Умственная жвачка опять попыта-лась захватить его.
- Папа?
Он вздрогнул. Голос прошептал за спиной. Три женщины смотрели на него.
- Я не узнаю,- пробормотал он.
Программу сбили. С работы надо было срочно переключаться на семью. С жертв, маньяков и заказных киллеров на выводок жён, дочерей, бабье царство, что хвостом таскал он по жизни.
Красивая статная молодая девушка с волосами чуть обесцве-ченными «пёрышками» дружелюбно улыбалась и упорно смотрела на него. Он никогда не видел её, но по другой жен-щине, рядом,  тоже улыбавшейся, догадался, что обратившаяся претендует на его отцовство.
- Вы…в Питере?!- разведчиком осторожно спросил он.
- Мы уже давно здесь, - ответила за дочь, по-видимому, мама.
Ретушь её глаз пожирала бывшего мужа. Она сильно постарела, расползлась. По провинциальному неумеренно красилась, волосы вылезли от частых перекрашиваний. Сейчас она носила каштановое каре.
 - Я закончила историко-архивный в Москве. Восьмой месяц работаю в Эрмитаже. Мама ко мне в гости приехала. А это моя подруга, вместе со мной работает, - трещала девушка, по-видимому, всё-таки дочь.
Симпатичная девушка, очень похожая на дочь, такими вероятно делает одно поколение возраст, общая среда, подумал он, чуть наклонила голову:
- Соня,- представилась она.
- Соня, - удивился он. – Это то же самое, что Софья?
   Какая-то болезненная гримаса пробежала по лицу дочери.
- Нет, папа. Соня, она и есть Соня. Софья – другое имя.
- Просто у меня дочь-Софья, - растерялся он
- Ты имеешь в виду меня?- спросила дочь.
     Внутренне он залился краской:
- Я совсем забыл, что ты тоже Софья…      
- Меня как звать, ты не забыл? – съязвила бывшая жена, бросая взглядами знаки, которые обкладывали его, как волка красные флажки. Он стал отшучиваться:      
 -  Давайте я между вами стану и загадаю желание …      
 -  Чтобы мы встретились и посидели в нормальной обстановке, - сказала жена.
 -  Вот мой телефон, - протянул он дочери визитку.            
Показался канал. Сразу за собором стоял шестисотый « Мерседес» и джип «Тойота» сопровождения, вокруг милицейские машины с включёнными мигалками, толпа зевак.         
- Что это ты с сумкой? – бывшая жена кивнула на спортивную сумку у него за плечом, где раньше лежал мёртвый пудель. – В гастроном собрался?
- Ой, папа, ты весь в пуху, - дочь сняла с него комки чёрного со-бачьего меха. Он поглядел на ботинки, выпачканные в земле.
- Мне выходить.
- Папа, не забудь, как тебя самого зовут, - крикнула ему  дочь вслед.
Он бежал на место происшествия. « Ну и ну, - подумал он. – Назвал двух дочерей одним именем! »


« Тебе, Валера, действительно сильно в голову надуло, сколько раз говорил, не ходи без шапки…»- Данила склонился над трупом жертвы с оторванными ногами. В тазобедренном суставе обрубки утянули жгутами, но кровь всё равно сочилась, омывая бурое мясо и раздробленные белые кости с розовым костным мозгом.
С гладким, как бильярдный шар, черепом, криминалист вытащил из мышцы убитого взрывом киллера осколок бомбы, посмотрел на свет глазами затянутыми намечавшимися бельмами. Разрезая трупы, сам он смертельно боялся операций:
- Назвать двух дочерей одним именем – это сильно. В честь мамы называл?
       Валерий подошёл к парапету и рассеянно посматривал то на клокочущую воду канала, то на задержанного раненого киллера. Согнувшись,  киллер лежал на боку у колеса « Мерседеса». Содрогаясь от боли и холода, он вертел кистями в наручниках, пытаясь найти удобное положение.
- Когда мы расстались, дочери ещё не дали имя,- пробормотал Валерий. - Бывшая супруга назвала в свою честь…
- Честь?! – сказал криминалист.
- Заткнись, ущербный! – оборвал его Данила.
    Подошёл человек в форме майора.
- Данила Евгеньевич, место можно расчищать?
- А что?
- Мешаем движению.
Труп жертвы задёргался. Кровь побежала интенсивней. Криминалист придержал рукой в резиновой перчатке обрубки конечностей.
- Тише! Тише ты! Не волнуйся! Всё уже кончено.
    Неуверенно к оперативникам подвинулись охранники убитого, крепкие широкие ребята, однако не без жирка.
- Есть надежды? – спросил один из них, коренастый смуглый па-рень с умными начитанными глазами.
     Криминалист и Валерий посмотрели на Данилу.
- Отбегался ваш Царь, - сказал Данила. – Догадываетесь, кто сделал?
- Тут и догадываться не надо, -  ответил коренастый охранник.
- Никуда не расходиться, - приказал им Данила.- Сейчас едете в отделение давать показания
- А машины куда? – спросил огромный коротко стриженый блондин, тоже охранник убитого.
- Джип идёт своим ходом, а « мерседес» эвакуатором доставят на платную стоянку, - распорядился Данила.
- Кто же теперь за стоянку платить будет? – усмехнулся водитель.
    Санитары погрузили на носилки останки обоих тел.
- Царь? – спросил Валерий.
- Кличка у него была такая, - пояснил Данила.
- Седьмое и последнее покушение, - заметил криминалист.
    Включив сирену, отъехала скорая.
- Были ещё? – спросил Валерий.
- Будто ты не знаешь, - отвечал Данила Евгеньевич: - В него не прошлой неделе снайпер стрелял.
« Мерседес» с вырванным колесом и обгоревшей боковиной забрал эвакуатор, джип поехал сам. Усевшись в «форды», « шестёрки» и «уазики» разъехались криминалисты и сотрудники милиции, оперативники. К месту преступления потянулись зеваки, большинство женщины, в основном пожилые. Выделялись три девушки. Вероятно они состояли в одной кампании, потому что переглядывались короткими знакомыми взглядами. Девушки ушли первыми, за ними судача, но не удивляясь, потянулись остальные. На тротуаре и проезжей части остались два багровых пятна и очерченные мелом силуэты отправленных в морг трупов. Дорожная служба открыла движение. Грязь и влага из-под колёс автомобилей постепенно смывала кровь и мел. Через час, вырванный из спешащей в обе стороны толпы прохожий вряд ли бы ответил на вопрос, что здесь произошло. Мираж города продолжал жить собственной, то есть не заботящейся о своих составляющих жизнью.

   Валерий вбежал по ступенькам невзрачного здания наркологического центра, и уже в коридоре сбавил шаг. Он нёс в себе темп суетной уличной атмосферы. Здесь же  не то-ропились. Заморённый калейдоскопом предыдущего Валерий не замечал катастрофического различия улицы и больницы. Страдая разновидностью познавательной слепоты, он видел, мгновенно и надолго запоминая индивидуальности, но придавал мало значения смене сообществ и сред. Для Валерия впопыхах дня подростки в коридоре были продолжением тех, кого он встречал вне. Из-за того, что эти дольше находились в по-мещении, краска сбежала  с лиц, как у растений в отсутствии солнца. Однако, повадки подростков не изменились. Подобно другим не пойманным, эти хотели бежать действительности, закрыться в искусственном   мире. Наушниками плеера они блокировали слуховой канал, через который не нравящаяся реальность прорывалась к ним. Они хотели изменить информацию, поступающую и через остальные органы чувств, но состояние науки ещё не открыло таких возможностей для кайфа.
Пройдя через групповку худосочных мальчиков и девочек, Валерий толкнулся в ординаторскую. Здесь он разыскал заведующую, с которой предстоял неприятный разговор.
Маленькие, холодные неприятные глаза, за геометрически правильными квадратами очков, сухой поджатый рот, впалые тонированные щёки, стареющая кожа шеи, перекрытая высоким воротником пуловера. Заведующая суицидальным отделением, она возглавляла клинику,  могла бы служить классическим примером убийцы Ламброзо. Валерий всегда не уютно ощущал себя у психиатра. Женщина в белом халате словно воспользовалась случаем, чтобы изучить его самого под пред-логом беседы  о дочери. Беседа носила странный характер. Она говорила, он слушал, но знал, женщина внимательно наблюдает за всеми реакциями на то, что и как он отвечает. Он старался сохранять однообразное тревожно- внимательное выражение лица, внутри же бился необузданный страх, что он не контролирует себя, что лицо его не значительно, но всё-таки меняется, издаёт гримасы, по которым можно судить, что он думает, главное, что  лжет. Наверное, если бы он мысленно напал на неё, стал бы её хотя бы словами морально раздевать, как раздевала его она, она бы смешалась и отступила, но он был так потерян, что заботился не о нападении, а лишь о защите. Из-за плохих отношений с женой он давно не спал с ней. И теперь перед ним вызывающе-призывающе поблёскивали при повороте головы стёкла очков, шевелились губы, раскачивались и перебирались под белым халатом женские ноги. Всё одновременно возбуждало и останавливало, потому что, как и жена, испытывавшая его женщина говорила гадости. Рассказывала она про дочь, которую лечила. Он слушал страшные вещи, и в голове не укладывалось, как случилось, что они с женой просмотрели её. Виноваты они, что-то они делали не так, раз такое случилось. Вроде бы всегда они были внимательны к дочери. В детстве он гулял с ней, они играли в надувной мяч, бросая друг другу. Потом дочь ходила в сад. Они с женой работали. Однажды дочь заболела, её оставили дома. Он приехал на обед, жена обедая на работе практически не готовила, так что-нибудь на скорую руку, он готовил сам, яичницу или сосиски с салатом из замороженных продуктов, если в холодильнике им с дочерью не оставляли что-нибудь разогреть. В тот день, открыв дверь, он услышал ужасный крик. По полу полз огромный паук крестоносец. Пятилетняя дочь в страхе запрыгнула на диван. Он никогда не видел пауков в кулак, и сам боялся этой гадости, но пересилив себя, наступил на насекомое, выступив как освободитель. Как ни смешно, отношения с дочерью после этого случая сделались более доверительными, хотя она по-прежнему предпочитала мать. Потом дочь пошла в школу, появились подруги, увлечение музыкой, купили музыкальный центр. Стены своей комнаты дочь обклеила  фотографиями известных эстрадных испол-нителей. Слушая через наушники музыку, она за полночь лежала в постели. Он мог судить об этом, замечая свет ночника в её спальни. Наконец она попалась. В бессознательном состоянии её обнаружили соседи на ступенях подъезда. Так он узнал, что она колется. До этого она пила, курила, глотала таблетки и нюхала. Он пытался спасти её, вырвать из среды, в которой она странным образом оказалась. Он вывез её на дорогой заграничный курорт. Он видел, как она страдает. Она уверяла его, что переборола себя. Они вернулись, и всё началось заново. Дочь поместили в клинику, из которой она сегодня сбежала. Нет, у него не укладывалось, как такое могло получиться. Сквозняк покачивал жалюзи на окнах, белые стены окутывали могильным саваном. Поблёскивали стёкла очков сухой сладострастной врачихи, раскачивались толстые ноги в колготках с лайкрой из-под полы белого халата. Врачиха взяла авторучку, зажала концы указательными пальцами обоих рук с длинными выкрашенными бесцветным лаком ногтями, и вращала ручку, вращала. Ручка блестела. Почему же в последнее время на локтях дочери не стало уколов? Она всегда носила длинные рукава, даже на море не загорала, чтобы не показывать в синяках локти. Всё очень просто. Она кололась в другие места, «ворота» - как они назывались. Чтобы увидеть, куда она колется, надо было снять трусы. Можете ли вы вылечить? Мы будем стараться. Наркоманами рождаются. (?!) Удовольствия, которые она у себя вызывает, тесно связаны с пищевыми и половыми инстинктами, тем более она колется под паховую складку, почти туда. Мы будем лечить, если вы её вернёте в стационар, главное чтобы она сама поняла настоятельную необходимость перемениться.
Он побрёл домой. Жена собрала чемоданы, ходила по квартире с головой, обвязанной полотенцем.
- Ты опять уходишь?
- Мы все уходим… Явился хозяин получать квартплату. Увидел кавардак. Всё вымазано в крови собаки, особенно стена в спальне. Выставил. Обозвал меня убийцей. Заставляет делать ремонт.
Зазвонил телефон. Голос начальника:
-Ты занимаешься расследованием?
- Конечно, я занимаюсь расследованием,- он бросил трубку.


  Бродя в сгущающихся сумерках по городу, Софья нетерпеливо ждала выхода вечерних газет, чтобы узнать, убит Государь или только ранен. На углу Невского она купила пирожок,  перешла улицу и, спрятавшись за колонну Казанского собора, жадно поедала сдобу, буравя глазами проспект, пытаясь по косвенным признакам определить, что происходит во дворце.
На площади появилось много конных гвардейцев, стремглав промчался отряд жандарм. В сторону Зимнего проехала одна золочёная карета, другая.
- Барыня, подайте! – вонючий нищий протянул Софье забинтованную разноцветными лохмотьями руку.
Она вздрогнула всем телом, торопливо зашарила по карманам дохи, ничего не нашла. Отрицательно закачала головой. Нищий подпрыгнул на одной ноге, навалился на костыль:
- Пирог дай!      
Софья сунула ему пирожок и побежала вдоль фасада, стремясь смешаться с выходящей после богослужения из собора толпой.
Совсем стемнело. Туман усилился. Размазанными пятнами рисовались рожки газовых фонарей. Софья успокоилась. Обост-рённые чувства вернулись в привычные пределы. Больше не ме-рещились ни гигантские выкачивающие волю насосы по краям города, не бесцветные безмолвные улицы, наполненные человекоподобными автоматами. Мучал неутолённый голод, Софья хотела отдыха, тепла, сна. Появились мальчишки с ве-черними газетами. « Смертельно ранен Государь!» - кричали газетёры. Она купила наугад несколько изданий. В одних утверждалось, что Император при смерти, в других, что убит. Нечто похожее на раскаяние обволокло Софью. Ей сделалось жаль Царя.  Она рассуждала о бессмысленности убийства: нация рабов неумолимо спродуцирует нового повелителя. Рабы стремятся думать, желая подчиняться, исполнять. Им легче жить не напрягаясь. Вдруг она подумала об арестованом Андрее и других товарищах. Наверное, всё-таки они не ошиблись. Кровь за кровь. Всё одно убьют его и их, так пусть смерть не останется без возмездия. Они предупредили возмездие.
Софья перебирала явочные квартиры, выбирая куда отправиться. Организация была поделена на тройки. Один член знал ещё двоих. Связной передавал поручения одному из тройки, сам входил в другую. С этой другой тройкой, связы-вался новый агент. В период расцвета организация насчитывала до семидесяти троек.  Бомбисты, участвовавшие в покушении, состояли в разных тройках и достоверно не знали о существовании друг друга. Задержанный бомбист входил в тройку, оба других члена которой был арестованы. Один из них застрелился при аресте, другого (подозревая в предательстве) убьют в тюрьме сами товарищи. Существовало осведомлённое руководство. Сюда входили Желябов, Софья,  Геля и ещё двое, так называемый запасной комитет, бравший на себя руководство в случае провала остальных. « Запасных» знал только Желябов.
       Софья дружила с Гелей ещё с гимназии. « Не разлей вода» называли их пару одноклассники. Кому, как ни Софье было знать слабости подруги. Геля боялась боли, Софья боялась, что Геля предаст. Геля жила с мужем, Гельфманом. Тот вместе с Гелей входил в одну тройку, но не руководил организацией, в отличие от своей гражданской жены. Гельфман знал о существовании некоторых товарищей вне тройки. Иногда сходки проходили на квартире Гели и Гельфмана, и хотя мужа выставляли на улицу охранять собрание, он не мог ни видеть приходивших. Гельфман обладал тщедушной конституцией, страдал чахоткой. Софья полагала, что вследствие телесной слабости под пытками тот способен выдать. Софья твёрдо решила переночевать у Гели и Гельфмана, а под утро убрать и мужа и жену.
      Софья подошла к дому Гели, но не стала заходить сразу. Она долго ходила по противоположной стороне улице, осторожно поглядывала на освещённые окна четвертого этажа, на людей, скользящих по тротуару. Горшок с высоким кактусом, выставляемый на подоконник на случай опасности, отсутствовал. Никто из прохожих не вел себя подозрительно, все проходили мимо дома не останавливаясь. Никто не ходил взад-вперёд. Замерзая на верху, плотнее набрасывая полы дохи, крепко укрывшись шалью, Софья походила на проститутку. Явный минус, у неё не имелось дамской сумки,   дамы ходят с сумками, у проституток сумок нет. Выходя на охоту, они не берут с собой лишнего, чтобы, попав в переплёт, не отобрали. Софья подумала, что хорошо бы у Гели взять сумку, куда, кстати, она могла бы переложить и бомбу, которую всё ещё сжимала через карман. В дальнейшем от бомбы следует избав-ляться, при задержании она послужит уликой.
     Софья ещё раз просчитала варианты. Геля была на канале, Геля знала бомбистов, но не один из них не знал её. Желябов, другие арестованные ещё не давали показаний. Софья знала арестованных как стойких товарищей, они не могли выдать. Здесь риска не существовало. Единственное, наутро надо не за-быть убить Гелю и Гофмана. Геля будет благодарна за такой исход, Софья была уверена. Часто в глазах Гели Софья читала страх. Геля жалела, что ввязалась в дело. Софья знала, как бывает. Сначала товарищ из страха или боли предаёт, потом ему стыдно, он проклинает себя, винит, что не умер. На этапах, в ссылке, тюрьме он не может смотреть в глаза товарищей. Жизнь его превращается в ад. Если не больная совесть напоминает ему, о его предательстве всё равно узнают. Продлив жизнь на несколько месяцев, два-три года, он находит учительную смерть. До Гели и её мужа полицаи неминуемо дойдут. Если Геля умна, она её поймёт. Если бы Гелю убить так, чтобы дух её некоторое время жил и мог смотреть на случившееся объективно, он остался бы доволен, оценил, понял. Сначала Софья переночует, придёт в себя, отдохнет, а наутро избавит подругу от возможности предательства. Софью мало интересовал муж Гели - Гельфман, для неё он существо исключительно как аппендикс, продолжение Гели. На собраниях Гельфман больше молчал. И тоже наверняка жалел, что впутался через жену во все эти дела. Слабовольная бесцветная личность. Его жизнь вообще не имела ни какой цены, он только коптил небо при Геле. Где его Геля откопала? Зачем Гельфману жить, если не станет Гели? Личность Гели, её борьба, как свет солнца, наполняла смыслом его жизнь.
     Софья вступила в подъезд доходного дома. Темно, узкая лестница со стёртыми ступенями, справа на этажах едва поблёскивают таблички с фамилиями владельцев. Горя глазами, с визгом и шипением пронеслись мартовские кошки. Пахло постными щами, табаком и ещё чем-то. Уже на первом этаже, на всякий случай, Софья выложила бомбу и браунинг, спрятала в пыль выступа на стене. Утром она зарежет спящих Гелю и её мужа столовым ножом, так будет тише и гуманнее. Держась за перила, чтобы не упасть в темноте, Софья поднялась до четвёртого этажа. Только из квадратного окна на лестничную клетку падал синий свет. На его фоне резко очерчивался силуэт терпеливо ожидавшего её жандармского офицера. Она не могла отступить и неумолимо поднималась, как кролик к удаву.
      Офицер вытащил из-за спины прикрытую ладонью папиросу, глубоко затянулся. Огонь высветил тонкие черты лица, пронзительные чёрные глаза, лёгкую щетину, рамкой стелившуюся по щекам.
 - Заблудились? – насмешливо спросил офицер.   
    Чтобы лучше разглядеть Софью, рукой в лайковой перчатке, он выкрутил фитиль, тлевший у входа квартиры газового рожка.
- Нет, я шла… - мысли Софьи лихорадочно работали в поисках правдоподобной версии пребывания в доме. Ноги горели от желания броситься вниз, схватить бомбу и браунинг,       выстрелить, взорвать, спастись. Но чтобы достичь оружия, необходимо преодолеть четыре лестничных пролёта. Молодой сильный мужчина       успеет помешать, неминуемо догонит. Оставленное  из предосторожности оружие лишило Софью силы. Всё-таки она не могла ошибиться. Она оставила оружие именно потому, что в одном шансе из тысячи предполагала, произойдёт то, что произошло, оружие станет уликой. Спокойно, только спокойно. Нужно создать правдоподобную версию, и всё будет хорошо.
- Так что? – сказал офицер, снова затягиваясь, - Вы шли к Геле Гельфман?
- Нет… - лицо Софьи скрывалось тенью стены. Она старалась     говорить ровным голосом. -  Я шла на третий этаж. Там никого не было. Я поднялась этажом выше, чтобы     подождать. 
 - Я стою здесь долго, насмешливо продолжал жандарм, - но не слышал, чтобы  кто-нибудь                стучал или звонил этажом ниже… К кому вы шли?
     Таблички. Когда она шла,  справа блестели таблички владельцев. Смирнов? Неужто там была написано Смирнов?
 - Я шла к Смирновым.    
 - Зачем?    
 - Я их приходящая прислуга.      
  Жандарм бросил на пол папиросу, затушил носком сапога.
 - Входите! – он толкнул дверь Гелиной квартиры. Дверь распахнулась. В ослепительном свете ламп Софья увидела сидящих посреди комнаты на стульях Гелю и Гельфмана, стояв-ших около них или рывшихся в вещах жандармов.
     Геля медленно повернула голову, и теперь глаза в глаза смотрела на Софью. Ни один мускул на её тонком бледном лице не дрогнул, глаза не вспыхнули, ничем она не выказала ни знакомства, ни удивления. Положив худые длинные руки на округлый живот восьмимесячной беременности, Геля всем видом выражала апатию, полное безразличие к происходящему. «Гелька сломалась», - подумала Софья. Гельфман же в то время попросивший у жандармов воды, не мог от волнения удержать стакан. Он схватил его другой рукой, но вода расплёскивалась, текла по пальцам, зубы стучали о стекло. Гельфман потерял контроль, глаза его скакали с лица на лицо, с предмета на предмет. « Что же они с ними сделали?! Как же я не успела?» - снова подумала Софья.
        Она бросила короткий взгляд на верхний ящик комода у окна, там под шитьём должен был лежать гелин револьвер. Нашли ли его жандармы? Броситься к комоду, схватить револь-вер? А если его там нет?
- Знаете ли вы эту женщину? – спросил жандармский офицер, пытавшийся, всматриваясь в лица, найти признаки знакомства Гели и Гельфмана с Софьей.
 - Я прислуга Смирновых, - торопливо проговорила Софья, желая предупредить Гелю и        Гельфмана.
Не успела она договорить, как офицер широко шагнул и с размаха ударил тыльной         стороной ладони её по щеке.
 - Замолчи, дрянь! Тебя не спрашивают!       
Глаза Гельфмана расширились. Он поставил стакан с водой и с дрожащим подбородком вместе с ничего не выражающей Гелей смотрел на Софью.         
- Это прислуга Смирновых, - монотонно повторила Геля.
- Постоянная прислуга? - спросил офицер.
- Не знаю, - отвечала Геля.
- Как её зовут?
- Не знаю.
- Откуда же вы знаете, что она прислуга?
- Видела в парадной.
       Офицер повернулся к одному из жандармов: -  Пойди, позови соседей снизу.
Гремя саблей, жандарм вышел. Офицер обратился к Софье:
- Ваш паспорт, мадемуазель.
- У меня нет паспорта.    
- А если я попрошу вас обыскать?
- Ну, если я случайно взяла его с собой, обычно я не беру, - Софья расстегнула доху, полезла во внутренний карман.
Гельфман безумными глазами смотрел то на Софью, то на офицера. Внезапно он дико закричал и бросился к окну. Софья прочитала в его взгляде отчаяние загнанного зверя.    По-слышался звон битого стекла. Согнувшись, Гельфман выпрыгнул на тротуар. Растерявшиеся жандармы склонились над подоконником. Кто-то выстрелил. Софья развернулась, ринулась в открытую дверь вниз по ступенькам. Последнее, что она запомнила в комнате, безучастно сидевшую посередине на стуле со скрещенными на беременном животе руками Гелю.
Софья стремглав бежала по ступеням подъезда. На третьем этаже она оттолкнула сильного громоздкого не успевшего соорентироваться жандарма, стучавшего в тёмную квартиру. Где силы нашлись! На пыльном выступе она нащупала браунинг и бомбу, схватила их и выскочила на улицу. Под окном корчился сломавший ногу Гельфман. Он привстал, попытался прихрамывая бежать. Софья пронеслась мимо. Два жандарма и офицер выскочили из парадной. Вот они поравнялись со скакавшим на од¬ной ноге Гельфманом, Софья повернулась и метнула бомбу. Страшный грохот сотряс дома, пламя осветило стены, фонарный столб, проезжавшую пролетку. Жандармы упали. « Эх, Гельку не успела! Гелька выдаст»,- пожалела Софья, выбрасывая как улики из карманов свёрнутые газеты, возвещавшие о кончине Государя.


Валерия вызвал в кабинет начальник.
- Езжай в бригаду Япончика, допроси его людей на причастность к убийству Царя.
- Прямо сейчас?
- Слушай, Валера, договоришься ты… Да, прямо сейчас ехай… езжай. С Диком поедешь.
- С каким ещё Диком?
-  С американцем. Он к тебе по обмену опытом будет приставлен. С лос-анжелесской криминальной полиции.
- Что за имя такое – Дик? Собачье какое-то…
- Не нравиться? Свое-то знаешь, что на их языке означает?
- Что?
- Ничего хорошего. Дуй немедля немудрствуя.
Дик оказался хрупким молодым человеком с худыми белыми кистями, выглядывавшими из рукавов дутой спортивной куртки, с атрофичными кривыми ногами, обтянутыми джинсами. Затылок Дика прикрывала синяя с коротким, как хвост бульдога, помпоном кепи, подбородок лежал на цветастом платке. Почти девичье лицо его глядело наивно и усиленно молодцевато. Валерий и Дик вместились в замызганную служебную «шестёрку». Чтобы она завелась, Валерию долго пришлось копаться под замком зажигания, соединяя искрившиеся провода. Подтрясываясь, машина принялась греться. Валерий лазая по салону выкидывал во двор банки и бутылки от воды и пива, вытрясывал пепельницу. Поехали. Шёл дождь, грязь летела на ветровое стекло. Валерий периодически высовывал из окна руку с заблаговременно припасённой бутыл-кой воды, поливал стекло, чтобы разглядеть дорогу. Хорошо ещё щётки работали. Русский словарь Дика был невелик, но те слова, что он знал, произносил без акцента. На Валерия он смотрел со скрываемым за вежливой приветливостью ужасом.               
– Куда мы едем, Валерий?
- На малину одну.
- Что есть малина?
- Где бандиты собираются.
Валерий чувствовал себя не в настроении.
- Ты мне дашь пистолет?
- Зачем тебе пистолет? Ты что стрелять собрался?
- У тебя есть пистолет?
- И у меня его нет. Вот чудак-человек! Действительно иностранец!
- Ты же сам сказал, мы едем к бандитам, на  «малину».
- Вот именно на «малину». На малину в России оружие нельзя с собой брать.
- Почему?
- Бандиты могут отобрать!
- И ты бандитам предъявишь обвинение?
- Ни чего я им не предъявлю. Потолкуем и разойдёмся. Не пойман – не вор!
- Что значит, не пойман - не вор?
- Пословица русская такая, - Валерий резко повернул авто.
Япончик обычно обедал в ресторане, расположенном в подвале пивоваренного завода. Поговаривали, что завод входил в состав объектов, которые «охраняли» его парни. Валерий сбежал по ступенькам, у гардероба наткнулся на слонявшегося охранника Япончика.
- Япончик здесь? – спросил Валерий.
      Охранник неопределённо пожал плечами. Отстранив его, Валерий, а вслед за ним и Дик, вошли в зал.
 У камина в окружении нескольких разношерстных людей си-дел маленький подвижный человек с проворными чёрными глаз-ками, живой мимикой на скуластом лице. Это и был Япончик. Поглощая при помощи палочек  «мраморное» мясо, запивая свежим пивом, Япончик давал интервью журналисту одной из газет. Журналист, малокровный, оспенный человек в очках с белобрысой чёлкой набок, поставил на стол диктофон, и с усиленным вниманием и тактичным умеренным подобострастием внимая разглагольствованиям респондента, двигая колким кадыком, вежливо кушал «мраморное» мясо из той же тарелки, что и Япончик. Двум охранникам сидевшим за тем же столом «мраморное» мясо не дали. Они довольствовались куриными окорочками. Общую трапезу украшали: крашенная, плоская в груди и толстая в бёдрах, блондинка, ковырявшая ложкой в мороженном; приличная дама в летах, джемпере и с янтарём на шее, мелкими глотками цедившая тыквенный сок; и совсем юный, казавшийся подрост-ком молодой человек в чадре и одеянии мусульманского свя-щеннослужителя, угощавшийся зелёным чаем из пиалы;  и, похожий на быка, обритый субъект, не пивший и не евший ничего, украдкой облизывавшийся.
 Кисть Япончика с печаткой в тридцать грамм играла в воздухе:
-Напиши так: почему я хочу стать депутатом Городской Думы? Потому что, блять, извини, это вырежи, что надоел беспредел. Он никому не нужен, ни папе твоему, ни маме, ни братве. Вот ты спроси, Косой, тебе нужен беспредел? – Япончик посмотрел на охранников. - Нет, скажет Косой. И Марья Ивановна скажет - нет, и Володя. Всем нужен порядок
- Эльдар, но вот ты говорил, что можешь найти дополнительные источники финансирования городского бюджета? – скучным голосом спросил журналист. - Расскажи поподробнее.
Япончик заметил вошедших Валерия и Дика, кивнул им, широким жестом пригласил к столу. Официант принёс стулья. Валерий и Дик  сели. Официант положил перед ними меню. Валерий отрицательно покачал головой.
Япончик продолжал:
- Ну, вот взять таможню. Все знают, что там воруют, - собравшиеся за столом осуждающе закивали, -  и сколько там таможенников не смени, всё равно воровать будут. Что делать? Не менять их надо, а заставлять делиться, часть вырученных денег пустить на городские нужды… Выключи диктофон, - при-казал Япончик.
      Журналист выключил.
- Кто это? – спросил Япончик Валерия, имея в виду Дика.
- Полицейский из Америки. Практику у нас проходит.
Лицо Япончика расцвело добродушной улыбкой, щелчком он позвал официанта:
- Давай салат из гребешков и фирменное блюдо, два!
- Я только пиво буду, - сказал Валерий.
Дик посмотрел на Валерия.
- Два пива,- сказал Япончик официанту.- Здесь очень прилично кормят, - обратился он уже к Дику.- Я заказал ассорти, рекомен-дую попробовать.
Не зная, как реагировать, Дик во все глаза глядел на Валерия. По Валерию было видно, что он здесь не первый раз.
- Ну что нового в Америке? – спросил Япончик,  меж тем как Дик уставился в принесённую тарелку с рыбой. Валерий отхлёбывал пиво.
- В Америке всё хорошо, - отвечал Дик.
- Из какого ты города?
- Из Лос-Анджелеса.
- Большой город, знаю.
- В Соединённых штатах не приходилось бывать?- вежливо спросил Дик.
- Ещё не доехал… В Турции отдыхал, в Андорре,  на Мальдивах жопу грел… - Япончик спохватился, строго оглядел окружающих.- Как у вас в Лос-Анджелесе с преступностью?
- Есть ещё, - уклончиво отвечал Дик. Он развернул палочки для еды,  вертел, не прикасаясь к суши.
- Значит тоже ещё встречается,- сказал Япончик,  глаза его не добро блеснули. - Мы с Валерием Павловичем и Данилой Евгеньевичем тоже здесь боремся… с беспределом.
- Только методы у нас разные, - заметил Валерий.
- Дорожки действительно иногда расходятся, - согласился Япон-чик. -  Вот хочу представить, - продолжил он: - Галчонок – певица, сейчас готовим её к гастролям в Америку, - он подмигнул тощей крашеной блондинке с тяжёлыми бёдрами.
- В Мейдисон-холл? – поинтересовался Дик.
- А? Туда тоже. Мария Ивановна, - продолжал играть Япончик, теперь он указал кружкой с пивом на пожилую даму,- представительница ДЮСШ… знаешь что это?
- Нет.
- Детская Юношеская Спортивная  Школа. В Америке есть такая?
- Бойскауты.
- Почти. Я детям помогаю. А вот Феликс Арнольдович,  - крепкий лысый мужчина вздохнул,- уже взрослый спорт, футбол. Играешь?
- Я играю в бейсбол.
- Я тоже люблю мяч погонять. Футбол я спонсирую. Это му-ла…Омар…из Казани, - представил Япончик мусульманина, - мой, так сказать… исповедник. Католик? – спросил Япончик Дика.
- Нет.
- Англиканин?
- Методист.
- Понятно… Ну я это так – друзья, - палочками Япончик указал на охранников, те хмыкнули.
Валерий допил пиво.
- Выйдем, поговорим, - предложил он Япончику. Тот посерьёзнел.
- Я сейчас, - встал он из-за стола. Охранники, продолжая есть, на смену окорочкам им принесли пельмени, насмешливо проводили взглядами Валерия и Япончика, ушедших в смежную комнату.
- Ты убрал Царя? – осведомился Валерий у Япончика, когда они остались вдвоём.
- На хер… зачем он мне нужен? – вскочил Япончик.
- А казино на Литейном кто делил?
- Послушай, дорогой,- Япончик приблизил дышащее  пивом ли-цо  к валериному, - владеет казино, Петя Гришковец, не маль-чик, он сам разберётся кому платить, чтобы не трогали. А Царь Липецкий – новый человек, он приехал к нам в Питер и стал всё заново делить. Липецкий многим на пятки наступал. Им тот же  Гришковец был не доволен, потому что мне он десять процентов за «крышу» отстёгивал, а Царь хотел с него пятнадцать снимать. На мойке Царь с хохлами Чистопольскоми столкнулся, они две новых кафешки не поделили. Притоны на обводном Царь делил с Цыганом Буачидзе. Ты к ним, следователь, обратись. Они тебе много чего полезного расскажут, - Япончик поднял палец и покачал перед носом Валерия, - а ко мне не лезь, у меня и без тебя проблемы. Я про то, кто хлопнул твоего Царя, знать не знаю, ведать не ведаю…
- А  всё-таки, Япончик, ты врёшь, - спокойно заметил Валерий. – Действительно многой братве Царь дорогу перешёл, но только ваши две бригады стрелялись на стрелке в ресторане Англитэр.
Япончик рассмеялся:
- Так это спор о музыке вышел. Мой Галчонок первое отделение концерта, кстати, посвящённого Дню милиции, должна была за-крывать. Всё договорено было, а Царь в последний момент, стал птаху свою совать, у неё дар вдруг открылся, и переплачивать за место. Ну и возникла тут кутерьма. Я про разборку эту даже говорить не хочу.
- Тогда два человека погибли, один – твой боец, другой – случайный.
- Слушай, следователь, это твои ментовские дела, кто там у тебя погиб или под машину попал. Меня это не касается. Мои бойцы – бессмертны, в огне не горят, в воде не тонут… Раз уж ты такой центровой, давай я лучше тебе байку расскажу. В твоём хозяйст-ве бой-курица завелась.
- Что ещё за бой – курица?
- Сам не знаю, но если поймаю, шею сверну, - Япончик приоткрыл дверь в зал. Охранники встрепенулись. - Мулла, зайди для разговора с товарищем милиционером.
Мулла спокойно отложил палочки, вытер салфеткой губы и покорно направился в соседнюю комнату.
- Ну, Омар, выкладывай свою печальную историю, - сказал Япончик закуривая, - нет повести печальнее на свете, чем когда девушка перед азером в ответе.
Мулла переминался с ноги на ногу, краска залила его до ушей.
- Их было двое, - наконец выговорил он.
- Начинай по порядку, - приказал Япончик. – Парень недавно из медресе, - пояснил он Валерию.
- Сначала она была одна… Мы с Тимуром поехали на дискотеку, на площадь Восстания…
- Так и Тимур, мой племянник, там был,  вот кому ещё уши драть, - вставлял Япончик.
- Время уже было часа три ночи. Полно было пьяных, но мы всё ещё ни кому не решились подойти. Тимур предлагал одну, я другую. Мы так и стояли, толкая друг друга.
- Естественно, вы хотели русскую.
- Мусульманки этого не делают.
- Чего этого? … Ладно, продолжай!
- Так гремела музыка, что кричать надо было друг другу в ухо, непонятно как они друг друга понимали…
- Надо мало слов.
- Мы стояли уже часа полтора…
- То есть где-то до полпятого…
- Когда одна девушка, блондинка, подошла и пригласила меня. Танец был быстрый, я не знал, как танцевать и просто прыгал…
- Ты что в сутане был?
Омар побагровел до пунцовости:
- Я был в джинсах и свитере. Она не знала, что я мулла.
- А ты не знал, что она воровка, думал – только шлюха.
- Она сказала, дашь сто долларов и я твоя.
- Ты дал.
- Я обещал. У меня были те, что ты дал, фальшивые.
- Омар, сейчас получишь по губам!
- Извини, дядя.
- Продолжай!
- Она сказала, ну что поедем к тебе? А я, ко мне некуда. Она: тогда к нему, про Тимура. А я сказал, у него тоже общежитие закрылось.
- Мальчик у меня живёт, - грубо потрепал по шевелюре молодого муллу Япончик. – Если б к дяде привёл, она б живой не ушла.
- Тогда она сказала, можно ко мне, но у меня квартира без мебели. Я отвечал, это ничего, только как мы будем? Она сказала, в этом проблем нет, если ты согласен. Я сказал, что согласен. Тогда она сказала, что время терять, едем. И прямо посреди танца мы пошли. Я спросил, нет ли у нее девушки для Тимура. Она сказала, что нет, но в следующий раз будет. Она может и с двумя за двести. Но мне было жалко денег, хотя они и фа…
- Омар!
- А Тимуру вдруг стало обидно, что она не его выбрала, он не хотел платить свои. Машина была Тимура, и он был сильно недоволен, что ему нас  ещё надо везти. Тогда она сказала, что она девушка скромная, но видит что мы ребята хорошие, поэтому согласна с двумя за те же сто, только из скромности просит, чтобы один из нас по очереди в машине сидел. Ну мы и подъехали к этому дому.
- Тимур нашёл бы этот дом? – спросил Валерий, до этого молча слушавший.
- Я думаю, да. Старый дом под снос на Фонтанке.
- И чего вы там делали?
- Она пошла мыться. Я остался ждать. Уже светало. Она долго мылась. Потом вышла, голая, брюки и кофточку держала в руках, прикрывалась. Я хотел к делу, а она сказала, что я тоже должен помыться.
- И ты?
- И я пошёл в ванную. Ржавая такая, вся в плесени. Но вода была и горячая и хоожная.
- А Тимур?
- Как мы и договорились, в машине остался… Когда я вышел, она чайник поставила электрический, со свистком. Он так мерзко пыхтел и свистел. А она в одной кофточке и джинсах, подвязанных как набедренная повязка вокруг обнажённых бёдер, подъехала ко мне на роликах.
- На роликах? – вырвалось у Валерия.
- Ну да, на роликовых коньках. И сказала мне: « Убегай!».
Япончик захохотал, показывая, что он не в первый раз заставляет молодого муллу рассказывать неприятную историю:
- Представляешь, следователь, «картину, забавную на вид…». Молодой олух, голый, ведь так было а?! убегает, а за ним гоняется в одной кофте девка на коньках.
Мулла из пунцового сделался как помидор:
- Она сказала, что это игра.
Япончик хохотал так, что у него выступили слёзы:
- Комнаты в этих домах большие, и вы по ним носились, а?! Ты впереди, она за тобой!!
Мулла, стоявший перед сидевшими на диванах Япончиком и Валерием, места себе не находил, главное не знал куда девать руки, держать, как футболист, впереди или прятать за спину.
- Потом она сказала, выпьем ещё чаю. Я сказал, что уже не хочу, мы и перед тем пили. Меня стало так в сон клонить, что ничего не хотелось. Потом меня замутило.
- Тимур нашёл балбеса спящим голым на полу, - сказал Япончик без смеха. – А теперь, балбес, покажи, чем ещё тебя шлюха наградила, кроме того, что украла паспорт и деньги.
- Деньги были фа…
- Заткнись, я тебе сказал. Спускай штаны!
Омар поднял полы рясы, зажал концы её подмышкой, спустил брюки. На левой ягодице пылала огненно-синяя татуировка в виде печати с достаточно чётко читаемой надписью «Женский легион».
- Ты хоть помнишь, как она это сделала?
- Помню через сон, было больно, но не мог проснуться.… Вот что я нашёл возле чайника, -  в потной ладони муллы лежала пластмассовая ёмкость для альбуцида на 5 миллилитров.
- История известна. Там был клофелин.
- Вот видишь, следоватёль, что у тебя в Центре твориться, как моих пацанов опускают…Если ты эту шлюху не найдёшь, я сам её на штырь тупым местом посажу… Иди, - Япончик отпустил вспотевшего Омара.
Валерий встал.
- Япончик, что ты мне голову морочишь?! Убийство человека равнять с мутной историей, куда твой племянник по собственной глупости влип.
- А Царь не на свои вилы напоролся? Так про любого можно сказать, что он в своей глупости виноват. Вашему лицемерному правосудию, господин следователь, пора  бы разбираться, главное не то, что убили, а за что убили. За некоторые трупы надо премию давать.
- Япончик, твоя воровская философия мне известна. Все преступники, чтобы оправдаться, себя на место бога ставят, убивают злодеев, грабят богатых, потому что у бедных нечего взять и, ограбивши богатых они почему-то потом бедным не раздают.  В общем, позиция твоя понятна, знать не знаю, ведать не ведаю, но именно твои интересы наиболее остро в Центральном районе сталкивались с интересами Царя.
Япончик крякнул. Больше ничего не говоря, он последовал в зал. Валерий пошёл следом.
- До свидания, - насмешливо поклонился Валерий.
Блондинка с тяжёлыми бёдрами поднялась из-за стола, подо-шла ближе и, сверкнув белками на Япончика,  подставила Вале-рию щёку. Валерий же галантно взял её руку и поцеловал тыл  костистой кисти.
- Творческих успехов, Галчонок!
- Пойдём, я тебя провожу, - предложил Валерию Япончик.
- Эльдар Измаилыч, - подскочила пожилая женщина с янтарём на шее, - вы на мячи обещали дать.
- О футболе же обещали поговорить, - протрубил лысый череп.
- Я не убегаю, я вернусь! – отрицал Япончик. Видимо, присные знали его манеру выходить на минуту и исчезать на дни.
- К тамбовским поезжай, - порекомендовал Япончик Валерию и автоматом следовавшему за ним Дику в коридоре. – Один строительный хитрец, племянник члена администрации, подряд на реконструкцию домов на Грибоедовском получил. Так вот он, когда на Английской набережной сидел, тамбовским платил, на Грибоедовском же к Царю Липецкому переметнулся. Царя тамбовские и хлопнули… - Япончик протянул Валерию руку, но тот сделал вид, что не заметил. Не мешкая, Япончик обнял Вале-рия: - Целую.
-  До скорой встречи.
-  До свидания, - сказал Дик.
-  Хочу в Америку,- подмигнул ему Япончик.
Валерий и Дик собирались уже подняться по лестнице, когда Ва-лерий, убедившись, что коридор пуст, внезапно схватил нагло провожавшего их глазами охранника у гардероба за предплечье, вывернул лопатки. Охранник взвыл от боли. Валерий затащил его в одноместный туалет, нагнул лицом к бачку унитаза:
- Где вчера был Япончик с часа до трёх?!
- В теннис играл, - прохрипел охранник.
Валерий сделал ещё больней.
- В теннис…
Валерий бросил охранника, вымыл руки в бачке, вышел.
- Ты что ему права читал? – спросил Дик, не знавший, что происходит за закрытой дверью.
- Почти, - процедил сквозь зубы Валерий.

    В годовщину смерти сына он с женой всегда ездил на кладбище. И хотя отношений уже не было ни каких, обычаю своему они не изменили. С гулким карканьем между крестами летали вороны. Жена бубнила:
- Я от тебя не ухожу только потому, что уйти некуда. Как только появится куда, я уйду.
- Ну и уходи.
- А ты думаешь не уйду?
-  К маме уходи.
- Могу и к маме уйти, но я её больше трёх дней не выдерживаю.
- К подруге уйди.
- Могу и к подруге.
- К любовнику.
- К любовнику уйду.
- Мы что сюда ругаться пришли?
Замолчали. Кроме как ругаться, говорить было не о чем. За кладбищенской оградой меж крестами появилась фигура девушки. Пришла дочь. Валерий сразу набросился на неё:
- Ну и где ты была?!!
- Папа, успокойся, я тебя не трогаю.
- Что значит, ты меня не трогаешь? Имею я право знать, где проводит время моя дочь?
- Во-первых, папочка, я совершеннолетняя; во-вторых, если ты считаешь, что я должна проводить время в психушке, куда ты меня поместил, то глубоко ошибаешься, я себе там друзей не нашла.
Валерий схватил дочь за руку, куда-то потащил, куда он и сам не знал.
- Дрянь, но ты же колешься!
-Оставь её!! – закричала жена.
- Папа, твоё время прошло. Ты выжил из ума, - резюмировала дочь.
- Я в сорок лет выжил из ума?
- Да ты просто дремучий! Ты не догоняешь, папа.
- Так, показывай вены. Нет, не локти, теперь я знаю, куда ты ко-лешься.
- Что мне прямо на кладбище раздеваться?
- Это всё гнусно! Гнусно!! – кричала жена. – Прекратите это де-лать на могиле Артёма.
- Что делать, мама? Мы не трахаемся, - съязвила дочь. – Я тоже пришла на могилу брата. Я что его меньше вас любила? Я не виновата, что пришла сюда, когда и вы здесь. Дайте мне спокойно помянуть.
Жена достала печенье, покрошила его на могилу. Слёзы текли по дрожащим щекам.
- Сынок, они все сволочи, сволочи!! Они не любят тебя, - рыдала жена.
- Одна ты его любишь! – сказала дочь. – Ты и загнала в могилу брата.
- Я загнала? Как ты смеешь?
- Ты же вызвала « скорую помощь», на которой приехал тот врач, что и убил брата своим уколом.
- Врач не знал, что мой сын пьян.
- Тогда он не врач, а дурак! Он мог, по крайней мере знать, что аминазин с алкоголем не смешивается.
- Это гипертония… - начала мать, голос её осёкся; Валерий со всего размаха ударил дочь по лицу:
- Заткнитесь вы все!!
Валерий пошёл к машине. В кресле пассажира его ждал Дик.
- Что там за крики? – спросил он.
- Русская вендетта, - пояснил Валерий. – Поехали к «тамбовским».


Густая промозглая ночь спустилась на город. Тротуары пустели, транспортная суета замирала. Осколок луны вынырнул из-за туч, высветил одинокую фигуру, идущую по Литейному.
Софья сознавала, что внушает подозрение, любой околоточный может остановить её, и тогда беды не избежать. Приходилось лихорадочно думать о приюте. Прошло изрядно времени с момента покушения, Рысаков или Геля могли дать показания. Если так, жандармам раздали её карточки, и идти в освещённое многолюдное место равносильно самоубийству. Пришлось отказаться от мысли пойти на вокзал и уехать куда-нибудь, скажем, в Москву, на Урал, на Кавказ, в Псков или Варшаву. Спрятаться в парадной и переждать ночь, тоже не дело. Не факт, что не заметят жильцы, прислуга, консьерж, и тогда дело плохо.  У неё есть браунинг и шесть патронов, длительную перестрелку она не выдержит, бежать в длинной юбке не удобно, последнюю пулю придётся оставить себе. И во что она  превратиться внешне, если на корточках проведёт ночь в парадной, на чердаке, в подвале? На следующий день по пришедшему в негодность туалету, мятой прическе, неумытому неухоженному лицу её примут за падшую женщину. Вдруг её осенило. Да, да, да, падшая женщина. Вот под кого ей необходимо замаскироваться. Испорченная дворянским воспитанием она полагала, что женщиной из общества быть сложно, опять же языки, манеры надо знать, музицировать, а падшей куда проще. Одно слово чего стоит. Нужно пасть. Подобно заряженной частице с одного уровня перейти на другой,  ниже, упроститься, забыть условности, а не чему-то научиться. Из активной стать пассивной, отдать тело на поругание, пусть, оно всё равно принадлежит Движению. Её душа или то, что как материалистка, она полагала вместо неё, функция матери, останется нетронутой. Избегнув опасности, обретя спасение, она продолжит борьбу. Софья подошла к тому месту  тротуара, что называют панелью, и довольно долго стояла там, ожидая, что какой-нибудь подъехавший экипаж или извозчик подхватит её и отвезёт в уютное натопленное место, где она сможет поесть, выспаться, отдохнуть, принять ванную или душ, и заработать ещё денег, у неё были, но лишние не помешают. Даже ей, профессиональной революционерке, принять решение продать  себя, переспать с первым выбравшим её мужчиной, давалось не легко. Обдуваемая промозглым ветерком, забрызгиваемая мелким дождём и грязью проносившихся экипажей, она ёжилась в промокшей насквозь дохе, на лице её блуждала напряжённая отчаянная улыбка, рука сжимала ледяную сталь браунинга. Она полагала, что надо улыбаться и улыбалась, но кареты, пролётки и ландо проносились мимо не останавливаясь. А она улыбалась, выставляла обтянутую юбкой ногу и ненавидела сытых царских сатрапов, мерещившихся ей за тёмными стёклами экипажей. Никто не останавливался, зато на противоположной стороне улицы появился человек в штатском, в котелке и с тросточкой, и ненавязчиво, что-то жуя, наблюдал за ней. Сначала она приняла его за потенциального клиента, но потом её словно заморозила мысль, что это шпик, выследивший её. Она несколько минут стояла без движения. Человек на противоположной стороне ничего не предпринимал. Он смотрел на неё и грыз семечки, Софья подняла руку и сделала вид, что ловит извозчика. Как бы убедившись в бесполезности найти свободную карету, она опустила руку и с деланной целью снова пошла по улице.
Огромная светящаяся вывеска «Весёлое заведение баронессы Элизабет фон Гроденберг» всплыло и запылало прямо перед её глазами.
Сморщенная, как  печёное яблоко старуха, в парике цвета Навваринской победы, сидя на стуле за столом с самоваром, отхлёбывала чай, запах которого изрядно перебивался густым ароматом рома, и допрашивала стоявшую перед ней Софью.
- Ну и что ты умеешь?
Софья молчала, краснела, румянец стыда сменялся пламенем гнева, жегшим до корней волос.
- Ты не будешь рассказывать мне сказки, что никогда не спала с мужчиной и не знаешь, что это такое? – старуха перехватила жилистой рукой в митенках горячий подстаканник. – Что молчишь? Не хочешь работать у меня – достопочтенной баронессы Элизабет фон  Гроденберг!.. Что язык проглотила? Я тебя суда не звала. А если намылилась поступить  в благородное заведение, то потрудись отвечать на вопросы.
- Принесла рекомендации?
- Какие рекомендации?
- Что работала в подобных заведениях Вены, Парижа или Москвы. Без подобных рекомендаций не берём.
- Я не захватила с собой подобных рекомендаций, - уклончиво отвечала Софья. – Я не знала, что потребуются рекомендации.
- Милочка, у меня конкурс шесть человек на место… Есть справка от врача?
- Нет.
- Ты что прямо с улицы ко мне ввалилась? – старуха откинулась на стуле. Надела, взяв со стола пенсне на шнурке, водрузила на горбатый нос и две минуты с гротескным изумлением рассматривала Софью. Но совершенная внешность её с большими ясными глазами, чувственным ртом, развитыми бёдрами и узкой талией, произвели на неё известное впечатление, и она решила продолжить расспрос. Не часто в заведение баронессы обращались в поисках работы дамы благородных кровей. Софья ничего не говорила о своём происхождении, но старуха почувствовала, что у кандидатки на поступление в заведение имеется редкий дар, способный привлечь определённую публику, хотя большинство посетителей предпочитали скорее опускаться в удовольствиях, чем подниматься.
- И что ты умеешь делать?
- Я готова… спать.
- Как спать? Так – хр-хр-хр, - старуха изобразила спящего человека. Она захлебнулась от смеха и вставная челюсть чуть не упала в стакан. - Ладно, иди под… - помойся, потом поговорим, - сжалилась старуха, глядя на дрожащую от холода и унижения Софью. Сделав большой глоток чая, баронесса позвонила в колокольчик.
Вошли две одинаково одетые служанки, обе в красных платьицах, синих чулках и посыпанных бисером кокошниках, одна брюнетка, другая – русая. Брюнетка повела Софью в ванную, а русая выкатила из-за ширмы инвалидное кресло, с массой предосторожностей перевела туда баронессу, усадила, накрыла клетчатым пледом. Старуха нажала зелёную ре-зиновую грушу, соединённую с бронзовым рожком. Рожок издал протяжный ноющий звук, напоминающий те, что производят карпатские трембиты. Сей знак означал, что наступила пора объезда владений, проверки чистоты комнат, туалетов и внешнего вида сотрудниц. Перерыв заканчивался и через сорок минут заведение открывалось на вечер, последний продолжался до утра. По красному с золотыми шнурами ковру; устилавшему паркетный пол, старуху везли по коридору, куда выходили комнаты. Подъезжая к комнате, баронесса трубила в рожок, дверь открывалась и показывала себя сотрудница.  Вид ей следовало иметь бодрый, улыбку милую и широкую, рапортовать о готовности к труду и здоровье в свободной манере, о проблемах и пожеланиях высказываться ненавязчиво без нажима. Старуха интересовалась делами наперсниц, их привязанностями, семьёй, если таковая была, желаниями обновить гардероб, переменить комнату или уйти в отпуск, график его, как и кривые месячных, вывешивались в коридоре на видном месте. Баронесса, женщина образованная, посвящавшая свободное от работы время не только разбору ссор и интриг воспитанниц, но и чтению, как любовных романов, так и утопистов, установила в заведении некую ком-муну, провозвестник будущего. « Девочки» за труды не получали ничего, клиенты проплачивали в кассе, на которой не доверяя ни кому сидела сама хозяйка. Отказавшись от зла в виде ничего не значащих кредитных бумажек, курс которых как в доказательство постоянно падал, баронесса солидарно с предложениями лучших умов планеты открывала сотрудницам возможность получения множества бесплатных услуг и удовольствий. « Девочки» бесплатно четыре раза в день ели, при чём на каждую позицию, будь то первое, второе или третье, выставлялся ассортимент из двух-трёх вариантов. Пробу снимал врач, прикреплённый к заведению, ему баронесса тоже не хотела платить, но после закатанной истерики, угроз уйти, отказа вместо денег принимать любовь сотрудниц, что как справедливо отметила Элизабет фон Гроденберг, тоже стоило не мало, она вынуждена стала платить врачу тайно, чтобы не пор-тить сотрудниц. Девочки бесплатно получали медицинскую по-мощь доктора, бесплатно баронесса читала им по вторникам лекции, содержащие основы гигиенических и социально-утопических знаний, проще – как не забеременеть и почему вредны деньги. Бесплатно они проживали, скрывались от полиции, мылись, без их затрат фон Гроденберг их одевала, считаясь с внешностью и всегда справляясь о вкусах, которые к сожалению, нередко у девочек отсутствовали. Деньги  выдавались, исключительно при расчётах, уходе из заведения, при этом нередко наблюдались скандалы, доходившие до рукоприкладства с тасканием за волосы. В подобных случаях вызывался околоточный, неизменно встававший на сторону баронессы. Понятно, что выбрать подобную жизнь могли лишь девушки отчаянные. Контингент баронессы составляли скрывавшиеся от правосудия воровки, мошенницы,  попрошайки, детоубийцы, сироты, отставленные содержанки, не нашедшие места, потерянные или просто неумные. Оценив Со-фью, баронесса поняла, что и та явилась в весёлый дом не про-сто так.
Проехавшись в инвалидном кресле, поприветствовав девочек, убедившись в их трудоспособности и послушании, до лета ещё было далеко, лишь Лизонька попросилась в отпуск  в Рязань по семейным обстоятельствам, старуха подкатила к последней двери по коридору, толкнула колесом коляски. Незапертая дверь раскрылась. Содой доктор, осматривавший Софью, высунул голову над гинекологическим креслом, пальцем в резиновой перчатке приблизил очки к носу, что бы сфокусировать выражение лица баронессы.
- Что новенького? – спросила старуха.
- Невинна, - недоумённо пожал плечами доктор.
- Невинна? – протянула старуха, рот её осклабился в невразуми-тельной улыбке.
Софья села в кресле, поджав ноги.
- Вот и славненько! – сказала баронесса. – Сегодня к нам ожида-ются офицеры. Получишь боевое крещение… Тебя как зовут-то?
- Зовите меня Мариной.

    Обещания баронессы не сбылись. Офицеры в тот вечер не пришли. Никому другому Софью тоже не предложили. Её оставили в покое. Остаток ночи она провела в постели, глядя в лепной с розовыми толстяками-амурами потолок, размышляя, что делать дальше. Странное дело, хотя Главный Враг был убит, она не испытывала удовлетворения, скорее  - усталость, разочарование, опустошение. Уничтожение Царя являлось целью, с исчезновением цели сделалась бессмысленной сама жизнь. То, что после разрушения следует непременно строить  - атавизм консервативного ума. После применения насилия новое должно вырасти на развалинах ненасильственно, что будет, то будет, чего достойна почва. Так учили товарищи. Желябов? Может быть её опустошало его отсутствие? Мнение фарисеев соединит их в любовники, но их связывали другие, новые отношения, которые передать так же сложно, как описать то чудесное общество, что возникнет после серии совершённых её товарищами убийств. Организация делилась на тройки, но помимо троек существовала ещё одна сверхсекретная защита. Трое руководителей,  она, Желябов и Кибальчич, имели двойни-ков. Похожих людей специально подыскивали и тщательно проверяли. Они должны были служить не за деньги, а разделять убеждения тех, дублёрами которых являлись. Двойник Кибальчича погиб при облаве подкопа на Гороховой улице, когда хотели взорвать министра внутренних дел. Под следствием находился сам Кибальчич. Арестован был настоящий Желябов. Двойник его, верный товарищ, оставался на свободе… А вот дальше мысли Софьи путались, и она то ли от усталости, безразличия, навалившегося на неё, не могла решить возможно самого главного. Софья Перовская была арестована вскоре после удачного покушения на Государя. Но она, Софья, лежала в постели публичного дома, баронессы Элизабет фон Гроденберг, не могла определиться, арестована она подлинная или её двойник. Как ни парадоксально, здесь тоже вступали в действие новые мысли, новые отношения людей, как надеялась Софья, будущего. Её отождествление с двойником. С которым она дружила и которого любила, наступило настолько полно, что она путала, где она, и где та. Вернее, её терзали сомнения, казалось, она знала истину,  но во уже опять сомневалась в ней. Софья сжала пальцами голову. Шальные больные мысли метались там. Я устала, это пройдёт,   твердила она себе. Мысли о самоубийстве, бессмысленности жизни овладевали, охватывали, хотелось подойти к окну, встать на подоконник, броситься вниз. Пусть её труп найдут у фасада публичного дома. Софья засыпала. Сквозь сон она, наконец, определилась, она решила, что следует найти двойника Андрея, а там станет видно, что делать дальше.
Наутро похолодало. Софья ёжилась под стёганым одеялом. Её никто не будил. Она встала, чтобы поплотнее задвинуть шторы, от непроклеенного окна сильно дуло. Софья тронула штору, ненароком взгляд её упал на улицу. Там внизу стояла та Третья, появление которой столь поразило её на канале. Придерживая тонкой кистью шаль у горла, Третья расспрашивала о чём-то господине в котелке. Лица его Софья не могла рассмотреть. Мужчина в плотном темном пальто стоял спиной, неслышно говоря, показывая на дом баронессы Гроденберг, что-то пояснял, не поворачиваясь, как это обычно делают гиды. Страх парализовал Софью. Ухватившись за штору, чтобы не упасть, она замерла у окна. Ей не было бы страшно, если б она знала, кто эта женщина, столь похожая на неё, что их можно назвать взрослыми двойняшками, не просто близнецами, потому что дети похожие как две капли воды в младенчестве, часто рознятся в зрелости в силу ли заложенных отличий, ещё не проявившихся в детстве, разности в питании или среде, где они выросли. От ужаса, страха, охватившего её, она уже сомневалась, нет ли у неё неведомой сестры. Третья не была двойником. Подлинный двойник Софьи находился в изоляторе. Там его ожидал суд, а потом повешение. Кто же эта третья, не двойник, но тройник? Софье стала казаться, что она сходит с ума. Может этот двойник- тройник продукт расстроенного ума, возбуждённых до предела человеческих возможностей в последние два дня нервов? Схватившись за виски, Софья села на постель.
   
   Валерий сидел в своём кабинете на втором этаже управления, когда послышался звук разбитого стекла. Валерий вздрогнул всем телом, замер и лишь потом бросился на пол,  под стол. Почти мгновенно в кабинет вбежали сотрудники, вошёл Данила Евгеньевич. «  Что? Что случилось?!» - громко спрашивали в коридоре ожидавшие приёма люди. Данила Евгеньевич торопливо делал распоряжения. Сотрудники побежали. Раздался лязг автоматов, выхватываемых из ячеек оружейной комнаты. Какая-то женщина пронзительно закричала. За окном завыли сирены машин, отправившихся в погоню за показавшимся подозрительным автомобилем. Топот ботинок прогремел по лестнице и стих в направлении дома напротив, где предположительно мог находиться стрелявший.  Валерий поднялся. Его охватило возбужденное неосознание опасности. Начальнику и товарищам он рассказывал чем занимался, когда началась стрельба. Все с каким-то недоверием смотрели на него, будто он совершил нечто предосудительное, нарушил общий покой. Никого не задержали, но через полтора часа принесли снайперскую винтовку, найденную на чердаке соседнего дома. Придерживая двумя пальцами, чтобы не стереть возможные отпечатки пальцев, Данила Евгеньевич повертел винтовку, внимательно рассматривая:
- Большими делами занимаешься, Валера, раз удостоился чести, такую дорогую винтовку на тебя выделили!
Чувствуя себя виноватым, Валерий понурил голову, уставив-шись с пол. Криминалист Евгений,  выковырнувший пули из стены и теперь бережно державший их на листе бумаги, хлопнул Валерия по плечу:
-Да, старичок. Всё это неспроста.
Валерия отпустили домой, чтобы он отдохнул. Он шёл по ко-ридору и чувствовал на спине взгляды, будто говорившие: парень, ты совершил  нехорошее, ты повязан, ты кого-то прикрываешь, ты кого-то выпустил или обманул, кинул, так просто стрелять не будут. Никаким другим образом  покушение на Валерия  объяснить было нельзя. Он не вёл в прошлом ни одного большого дела, за которое с ним следовало поквитаться. Сейчас, ведя расследование убийства Царя, Он не нашёл мель-чайшую зацепку, неясный след, способный провести к заказчикам преступления. За что же его хотели убрать?
Валерий шёл по улице, и теперь везде ему мерещилась опас-ность. В мимолетных взглядах прохожих  ему чудилось отноше-ние, словно они знали про него то, чего не знал он сам. Купив в киоске газету, Валерий пробежал глазами заголовки, дошёл до объявлений. Увидел знакомый телефон-массаж. Скоро он подни-мался по широкой лестнице старого дома.  Но здесь в полумраке парадной, слышны собственные  гулкие шаги, ему сделалось ещё неприятнее. Если за ним охотились, знали привычки, где  как не в притоне удобно было устроить ло-вушку.
Дверь на цепочке открылась. Безобразная крашенная расплывшаяся старуха выставила в щель крючковатый нос и часть глаза. Настороженный взгляд информационно-оптический щуп её, направленный за спину Валерия, опасливо прощупывавший пространство подъезда. Преобразился в приторно ласковую гримасу. Старуха скинула цепочку, впустила пришельца в тёмный коридор с ободранными обоями. Из полумрака зала выступали три девушки, они смотрели на Валерия, улыбались. Но лишь у двух приветливость походила на искреннюю. Третья, казашка, держалась совершенно отчу-жденно, раскосые глаза её не светились, по тонким губам бегало нервное тревожное выражение, менявшееся короткой еле уловимой судорогой, кривившей угол рта.
Валерия пригласили в большую комнату, служившую гостиной или залом. Он сел на мягкий без подлокотников пуфик. Девушки в неглиже, под совсем короткими халатами расположились на диване напротив. По просьбе Валерия старуха принесла ему кофе и напомнила условия работы. Массаж одной девушкой, в две руки, стоит шестьсот рублей, двумя – в четыре руки – семьсот, тремя – в шесть рук – восемьсот. Валерий давно не посещал подобные заведения. Последний раз более года назад. Хорошо помнил эту тёмную квартиру, с зачатками мебели. Кроме пуфиков, дивана, ма-ленького стола и узкого  серванта с пустыми полками, мебель тут отсутствовала. С потолка отвалилась часть лепнины, толи амура с трубой, толи пионера с горном. Белая краска на подоконниках и рамах осыпалась. Серые от пыли окна сомнительно мыли ли лет пять назад. Помнил Валерий и запах сырости и раздавленного куриного белка, который наполнял воздух. Девчонки же помнили его или делали вид, что помнили. По крайней мере, одна сказала: давненько вы к нам не заходили. От этих слов, произнесённых самой бабкой, высокой  с хорошей фигурой серыми глазами, девушкой ему сделалось приятно и боязно. Пугала неправда, он не верил, что его могли запомнить по единственному приходу год назад. Валерий признался, что был здесь один раз и давно. Девчонки отвечали, что им кажется, он приходил чаще. Он якобы признавался, что работает  в строительном бизнесе. Валерий не стал разуверять. Беседу вели славянки, казашка молчала. Валерий думал, не от того ли казашка грустит, что её редко заказывают. Он решил взять её, вдруг его выбор, его деньги поднимут ей настроение. Валерий спросил, куда делась ещё одна девушка, совершенно некрасивая, с толстыми руками и ногами, и головой как мяч. Ему отвечали, что она ушла. Сами девушки тоже уходили, но потом вернулись. Валерий встал. Он заплатил за казашку и стройную бойкую. Её подруга миниатюрная хохлушка, та якобы узнала его, показалась не привлекательной. Деньги забрала оставшаяся. Валерия провели в кабинет.
Девушки разделись до бюстгальтеров и трусиков. Валерий разделся полностью. Сопровождаемый казашкой, он пошёл по выстланному ковром коридору мыться. В зале он заметил оставшуюся девушку, которой прежде отдал деньги. С пустым ничего не выражавшим лицом она курила, наклонившись к пепельнице. Мимика лица её соответствовала той, что была у казашки десять минут назад. Валерий почему-то подумал, что девушки напоминают заводных кукол, вернее, лживых заводных кукол.
С нервной двусмысленной улыбкой на узких устах казашка помыла Валерия. Он сидел в пенистой чугунной ванне, казашка – на краю. Валерий смотрел на ржавый кран, слушал журчание воды в сливе. Он пытался расслабиться. Обмотав полотенцем вокруг бёдер, казашка снова повела его в так называемый кабинет. По дороге он увидел, что курившая девушка отгородилась от коридора широкой тёмной занавесью, ходившей в петлях по леске у серого пыльного потолка.
Валерий улёгся лицом вниз на высокий кушет. Из магнитофона зазвучала медленная музыка релаксации. Валерину спину девушки смазали маслом, молча начали делать общий массаж. Довольно сильными кистями казашка мяла спину, стройная катала деревянной скалкой по стопам. Горел ночник. Валерий наблюдал отражения девушек в мутном широком зеркале на стене с драными обоями в цветочек.
- Хорошо делаете массаж, - похвалил Валерий, склонив голову на руки.
- Стараемся, - откликнулась стройная.
- Есть медицинское образование?
Девушки засмеялись.
- Я раньше работала медсестрой… в урологии, - призналась ка-зашка.
- Масло пахнуть не будет?
- Оно не пахнет. Проверено. Мы берём масло без запаха… Повернитесь – попросила стройная.
Казашка перевернула кассету. Зазвучала  другая музыка, томная, со вздохами. Девушки перешли к эротическому массажу; изгибаясь, скользили по телу Валерия своим телом.
- Как вас зовут?
- Меня – Надя, - отвечала стройная.
- Меня – Софья, - сказала казашка.
Валерий вздрогнул:
- Софья - странное имя.
- Почему странное. У нас многих так зовут. Это немецкое имя, - сказала казашка, ползая по груди Валерия развитой грудью в просвечивающем чёрном бюсгалтере.
- Нет, оно не немецкое. Это греческое имя, - заметил Валерий.   Просто это имя будто преследует меня. Сегодня ты уже четвёртая Софья.
Казашка надула губы. Она не хотела ничего слышать о других Софьях. Валерий чувствовал, что скоро кончит.
- Кстати, ты не знаешь, Соня – это уменьшительное от Софья?
Из коридора донёсся душераздирающий вопль, потом ещё один, другим, визгливым старческим голосом. Валерий вскочил. Завернувшись в полотенце, вслед за девушками он выбежал из комнаты.
В коридоре они застали такую картину. Поперёк порога входной двери лицом вниз лежала миниатюрная девушка. Полы короткого халата раскрылись, обнажая ноги. По желавшему лучшей чистоты полу раскинулись мокрые волосы. Когда Валерий, Надежда и Софья зашли в массажный кабинет, а старуха скрылась на кухне, миниатюрная Олеся отправилась мыть голову в освободившуюся ванную. Каждый занятый своим делом, девушки и Валерий массажом, сопровождаемым музыкой, старуха приготовлением обеда с обязательным шипением сковороды и бульканьем кастрюль, они не слышали звонка в дверь. Его расслышала за шумом воды склонившаяся над ванной Олеся. Она распахнула дверь, не позаботившись о цепочке.
Валерий, придерживая спадавшее с бёдер полотенце, перевернул девушку на спину. Кожа молодого лица её вспузырилась от выплеснутой в глаза кислоты. Под грудью на полу лежала брошенная опасная бритва, которой перерезали горло. Хлещущая из сонной артерии кровь заполняла коридор, впитываясь в ковёр. Казашка Софья отступила, чтобы не замочить кровью босые ноги. Тело Олеси агонизировало. Валерий подумал, какую дикую картину, наверное, представляли они все вместе. Истекающая кровью с лицом выжженным кислотой проститутка на пороге притона, две другие проститутки – в лифчиках, едва прикрывавших соски, в трусах – спереди листочек, сзади ленточка, врезавшаяся в попу, безобразная расплывшаяся бандерша – сутенёрка с мочалкой седых волос на голове и половником супа в руке, наконец, он сам, оперуполномоченный и клиент в одном лице, со спадавшим махровым полотенцем, обёрнутым вокруг бёдер. « Если меня застанут здесь, мне конец, - подумал Валерий. – Как пить дать, выпрут из органов. » Тем не менее, он спокойно сказал:
-Надо вызвать милицию.
Старуха бросила на Валерия косой взгляд. Нравом видно она обладала скандальным.
- Помогите мне! – сдержано приказала старуха девушкам.
Ухватив за ноги, она с девушками втащила кровоточащий труп глубже в коридор.
- У нас тут своя милиция, объяснила старуха. – Софья, возьми тряпку и ведро, замой пол. Надя, позвони  Эльдару Измаилычу!  А вы одевайтесь, нечего тут стоять, - распорядилась бандерша, оператор на телефоне, владелица блат-хаты, кто там она была.
Валерий возвратился в массажный кабинет. Он посчитал за лучшее послушаться старухи и быстро оделся. Из невыключенного магнитофона лилась расслабляющая музыка. Валерий вышел в коридор. Там его ждала старушенция.
- Вот ваши деньги.
- Зачем они мне?
- Вас же не довели до полного удовлетворения, - сухо резюмировала старуха.
- Ждём вас снова, - произнесла дежурную фразу Надя. Осознав, что сказала глупость, она замолчала.
Чтобы добраться до двери, пришлось перешагнуть через труп. Валерий боялся браться за ручку, чтобы не оставить отпечатков. Старуха открыла ему, тоже перешагнув через труп.
- Это женское преступление. Проверьте девушек, что работали у вас раньше, - пробормотал Валерий.
В ответ он услышал молчание. Дверь хлопнула. Казалось, лифт движется бесконечно долго. Валерий застучал ногами по лестнице, моля бога не встретить ни кого, кто мог бы засвидетельствовать его пребывание здесь.
Стрелка часов приближалась к восьми вечера, домой ехать было рано. Валерий решил заскочить к любовнице, которую не видел пару недель. Наташа, пышнотелая кустодиевская красавица  с пустыми волоокими глазами, шапкой золотистых длинных волос, трудилась продавщицей в одной из булочных на Адмиралтейской набережной. Валерий направил потрёпанный фрегат шестой модели «Жигулей» туда. Моросил мелкий дождик, грязь от встречных машин летела на стёкла. Неистово с отважным скрипом работали перевязанные изолентой щётки. Разглядывая от пыли, копоти, городской нечистоты стёкла, Валерий гадал не пора бы помыть машину. Хотелось явиться к Наташе при минимальном автомобильном параде. Отсутствие времени, мысль,  что непогода может уси-литься, а в дождь машины не моют, отодвинули его санитарную инициативу. Перед Троицким мостом Валерий свернул налево. Наташу он обнаружил стоящей на пороге с сигаретой в зубах. Она жадно затягивалась. Плотную Наташину фигуру вульгарно облегал мятый халат работницы сферы обслуживания. Под левым глазом Наташи семафорил фингал.
-Наташа, бог ты мой, что с тобой?! – воскликнул Валерий.
- Пустяки… Отдыхали… Надо очки надеть. Не обращай внима-ния,- коротко без волнения отвечала Наташа между затяжками.
- Как у тебя сегодня со временем? – спросил Валерий. Его влекло к этой тяжелой монументальной человеческой скульптуре, соединявшей в себе дитя, мать, женщину и тотальное отсутствие добродетелей.
- Могу, - отвечала Наташа, бросая окурок и кобылкой топча его ногой. – Подожди до полдевятого, выручку в магазине посчитаем.


Валерий ждал у магазина условленного часа. Как обещала, в срок впорхнула Наташа. Пассажирское кресло грузно затре-щало под Наташей.
- Тётю Аню возьмём?
- Кто такая?
- С работы. Познакомишься. Очень интересный человек.
Подошла тётя Аня, маленькая пьяная женщина под шестьдесят, села на заднее сиденье. От Наташи и тети Ани пахло свежим перегаром.
- Валер, давай тётю Аню завезём, - попросила Наташа.
Тётя Аня жила у Банковского мостика. Зашли к ней. Наташа достала бутылку водки.
- От  стола осталось у заведующей юбилей.
В маленькой опрятной кухне тёти Ани, со множеством цветов, развешанных на стенах в аляповатых агрессивных обоях, разместились вокруг стола. Тётя Аня нарезала салат. Валерий не пил ничего, тётя Аня пила мало, Наташа набралась быстро. Тётя Аня ругала мужчин, долго рассказывала отвратительные истории о последнем муже.
- Какая вы прекрасная пара! – потом воскликнула она, глядя на совершенно пьяную Наташу и трезвого Валерия. Тётя Аня погрозила Валерию кулаком. – Береги Наташку! Она мне как дочь. Обидишь - убью!!
- Он не обидит. Он хороший, - уже не модулировано сказала На-таша, допивая водку и прижимаясь к Валере. Щёки и скулы её раскраснелись, за краснотой синий фингал почти исчез.
- Ты ещё глупая Наташка! Мне б твои восемнадцать лет… Ой!..
- А вот мать моя никак Валеру не признаёт, - севшим голосом рассказывала Наташа.
- Мать твоя его знает?
- Он у меня на дне рождения был. Восемнадцать роз подарил… Мать говорит, не нашей породы, не пьёт. А он за рулём! – Наташа горячо чмокнула Валерия в подбородок.
- Мать как? Не пьёт?
- Куда там? Опять в запое. Не говори, тётя Аня, это боль моя, - Наташа вытряхнула бутылку. – Сейчас матери инвалидность оформляю.
Наташа положила горячую ладонь на внутреннюю часть Валериного бедра.
- Валер, поедем в баню…
Валера быстро встал. Поехали.
В сауне, поскользнувшись, Наташа упала. Она никак не хотела вставать, пьяно просила оставить её в покое. Валерий позвал банщицу. Вдвоём они подняли Наташу, усадили на скамью, одели. Наташа заплетающимся языком просила извинить их, что с ней  так. Наташа икала.
По дороге из сауны Валерий купил Наташе пива и сигарет. Подъехали к наташиному дому. Наташа не выходила из машины, курила, просила Валерия не бросать её сегодня, предлагала ехать ночевать в гостиницу. Наконец, Наташа ушла.
Валерий с мобильного телефона позвонил жене:
-  Супруга, ты где?
- Сняла квартиру у Александро-Невской Лавры.
- Что так далеко?
- Так получилось.
- Софья не вернулась?
- Нет.
- Еду.
- Можешь не приезжать!
Найдя по адресу новую квартиру, Валерий позвонил в дверь. Открыла жена.
- Явился!! Как от тебя воняет? Если хочешь есть, готовь себе сам…
Жена ушла в спальню. Валерий разглядывал необжитую квартиру. В коридоре стояли чемоданы, сумки, лежали неразобранные, неразвешанные вещи.
Валерий приготовил себе яичницу, выпил чаю. Принял душ, лёг в постель. Чтобы избежать близости, жена спала в пижамных брюках и сорочке.

   Наутро на летучке Данила Евгеньевич строго изучил потрёпанное лицо Валерия:
- Плохо спал, Степанов?... Переживаешь, что в тебя стреляли?
- Да – нет…
- Да или нет, Степанов? В обиду тебя не дадим! Хотя товарищи склоняются, по ошибке ты под пули подвернулся. Кому ты ну-жен?! – Данила Евгеньевич мрачно хохотнул.
Криминалист Евгений одиноким тенорком поддержал шутку на-чальника. Данила Евгеньевич строго кинул в него взглядом. Евгений умолк.
- Извини, охрану тебе, Степанов, приставить не могу. Мы охрану лишь гражданским даём.
Валерий напряжённо ожидал, что начальник заговорит об убийстве в массажном кабинете. Субпроституционная блат-хата в их районе. Однако Данила Евгеньевич об убийстве на блат-хате молчал. Он говорил о другом: на Фонтанке обнаружили труп замерзшего бомжа, на Литейном  пьяный упал под трамвай, на площади Восстания ночью сожгли палатку, владелец которой отказывался платить дань рэкетирам, на стадионе « Зенит» случилась большая драка между болельщиками, перекинувшаяся на Невский. Каждому из оперуполномоченных Данила Евгеньевич давал задание… Возможно массажистки укрыли труп. Как обмолвилась старуха-бандерша, девочки работали под крышей Эльдара Измаилыча, Япончика. Что сделали девочки и старуха с трупом? Расчлени-ли, вывезли за город, бросили под лёд? Ещё одна мать не дождётся дочь-хохлушку, отправившуюся на заработки в Питер.
- Степанов!
- Я, - вздрогнул Валерий, погружённый в свои мысли.
- Бери практиканта и дуй в больницу, там киллер Царя Липецкого показания давать начал.
- Есть!
- Ешь… Практикант за дверьми дожидается.
Дик, которого из псевдокоректности не допускали на оперативки, сидел в коридоре, опустив нос в книгу на английском языке.
- Про любовь читаешь? – поинтересовался Валерий.
- Немножко, - смутился Дик.

    В больнице  смертельно пахло манной кашей и какао, заканчивался завтрак, когда Валерий и Дик поднялись в палату. Киллера охранял молодой заспанный сотрудник. Заметно было, что сотрудник действительно часто бодрствовал всю ночь, он еле держался на ногах. В десять утра ему обещали прислать замену. Вместо замены приехал Валерий с Диком.
- Ну что, заговорила роща золотая? – спросил Валерий у дежу-рившего сотрудника. Перед молодым милиционером и Диком Валерий чувствовал себя начальником.
- Заговорил, - сонно промямлил сотрудник. – Я кое-что записал, не всё, … в диктофоне батарейки сели.
Валерий достал служебный диктофон, щёлкнул кнопками. Кассета не крутилась. Валерий высыпал батарейки на ладонь:
- Дуй! - Что за чёрт! У меня тоже не фурычит!!
- Товарищ старший лейтенант, разрешите сбегать перекусить, раз вы здесь? – попросился сотрудник. – Как заступил, с вечера не ел…
-Дуй!– согласился Валерий, поймав себя на мысли, что невольно перехватил манеру выражаться и лексикон Данилы Евгеньевича. – Купи нам с Диком по беляшу и воды…Дик тебе с газом или без? – уже проще продолжал он.
- Без газа.
- Слушай, подожди… Как ты с ним общаешься?- Валерий смотрел на мертвенно-бледное лицо киллера. Из носа раненого тянулись трубки к банке с мутной жидкостью на подставке.
- Его растолкать надо. Только врачи ругаются, если увидят. Говорят, не жилец он.
- Тебе его он сказал?
- Главного просил. Сказал, надо сделать важное заявление.
- Когда это было?
- Часов в шесть утра. Тогда он проснулся, сейчас опять ему поплохело…
- Не забудь батареек купить. Как купишь, мы братка растрясём…
Сотрудник убежал. Валерий оставил у постели киллера Дика. Сам вышел побродить по коридору.
В больнице царило утреннее оживление. Больнёе шли с завтрака. Медсёстры разносили по палатам термометры. Процедурная раздавала утреннюю порцию таблеток. В конце коридора появилась группа врачей, совершавших обход. Валерий зашёл в туалет, там топором висел табачный дым. Жадно курили астматики и два или три в белых халатах врача, то ли студентов мединститута.
Валерий сделал маленькое дело, вышел в коридор и скорее почувствовал, чем понял, что что-то произошло, и сразу побежал. Метнулся  поперёк движения сестринский халат. В палате выщипывала глаза пороховая гарь. Около кровати киллера  лежал на полу оглушённый Дик. По шее и груди киллера растекалось кровавое пятно. Выхватив пистолет, Валерий выскочил из палаты.
В коридоре визжали. Пробираясь между плеч, спин и колясок больных, возвращавшихся с завтрака, Валерий  видел впереди себя то появлявшийся то исчезавший белый халат. Вот из-за поворота вышла группа студентов, и халат затерялся в толпе. Валерий опрокинул тележку с лекарствами, отодвинул полную медсестру, выскочил в поперечный коридор, соединявший два здания, новое и старое.  Коридор был пуст. Валерий повернул к тому месту, где последний раз видел белый халат,  принадлежавший, по его мнению, стрелявшему.   Он открывал одну за другой двери, попадавшиеся на пути. Везде его встречало безразличие или недоумение. Врачи, занятые заполнением историй болезни, памятками в процедурных листах, вскидывали удивлённые глаза, бросали недовольные беспокойством взгляды.  То строго. То кокетливо смотрели медсёстры, сортировавшие утренние порции лекарств и инъекций. Суматоха улеглась, и едва кто мог вспомнить её причину. Валерия принимали за одного из больных.
Валерий возвратился в палату. На кровати рядом с мёртвым киллером сидел Дик. Он вытирал носовым платком багровое потное лицо, уголки слезящихся глаз.
- Это была женщина, молодая девушка, блондинка. Я не уверен, что она была не в парике. Она вошла с капельницей, будто поменять…Внезапно из-под полы халата выхватила пистолет, выстрелила два раза мне в лицо, потом тому в грудь.… В меня промахнулась, а в него…
Валерий сел на кровать рядом с Диком и трупом, провёл ладонью перед глазами киллера. Зрачки на свет не реагировали. Валерий понюхал воздух.
- Дик, девушка не промахнулась. Тебе повезло, что она в тебя выстрелила два, а не три  раза. Первые два заряда были с перцем, остальные - боевые.
В палату вошёл молодой сотрудник. К груди он прижимал бутылки с водой и пакет с беляшами.
- Я батарейки купил, - сказал он.
Из расспросов юного сотрудника Валерий узнал, что киллер перед гибелью успел сообщить следующее. Операцией по устра-нению Царя Липецкого руководила женщина. Вела она себя осторожно, на общей « стрелке» появилась лишь раз, конкретно описать её киллер не мог. Подробную информацию он собирался дать в обмен на гарантии безопасности, снижение срока возможного наказания и перевод денег, которые он получил за участие в убийстве, с его  счета на банковский счёт матери.



Офицеры не пришли  в ту ночь. Не пришли они и в следую-щую. Трое суток их продержали в дежурстве из-за убийства Государя. Только когда основные злоумышленники были задержаны, и один из них, Рысаков, начал давать показания, называя товарищей, помогая следствию распутывать слаженную сеть конспирации, офицеров усиления распустили, оставив на службе обычное количество. Третье отделение по причине  ли скорби по усопшему правителю, по поводу ли  радости по восшествию нового государя, от которого ожидали, как водится на Руси, жёсткой руки и наведения порядка, сопровождаемых повышением жалованья жандармам, просто так ли от безделья – загуляло. Офицеры пили в трактирах, пили дома. Разгульные толпы наполняли сомнительные и дозволенные публичные дома.  Дом баронессы Элизабет фон Гроденберг открыл двери. Предоставив празднично украшенный зал для всех способных платить.
Наряженная в белое атласное платье, с пунцовыми розами по подолу и груди, алым бантом на шее, россыпью фальшивых брильянтов в высокой причёске, Софья сидела на стуле среди других проституток, с ужасом ожидая, что её выберет кто-нибудь из куражащихся полицейских.  Веселье принимало всё более болезненную форму. Шампанское и водка лились рекой. Непрерывно поднимались тосты  за Александра Александровича, великих князей и полицию.  Едва стоявший на ногах безусый поручик  прокричал про судьбоносность русского народа. Майор с бакенбардами почти кулаками играл польку на белом фортепиано. Капитан-малоросс плясал под польку гопака.  Офицеры выбирали проституток, поили их, тащили на танец, не стесняясь друг друга, отпускали сальности, пощипывая девиц за зады, вели по винтовой лестнице на второй этаж в номера. У лестницы вертелась расфуфыренная баронесса Гроденберг в лиловом платье, огненном парике, серьгами как у цыганки, с копейку мушкой у рта. Баронесса выдавала ключи от комнат и собирала плату. Незаплативший в рай не допускался.
Ужасу Софьи не стало предела, её выбрал  бывший в публич-ном доме тот самый офицер, что проводил обыск  у Гели Гельф-ман. Софья его узнала сразу, как он вошёл. Она всячески отворачивалась, прикрываясь веером, чтобы не встретиться с офицером глазами. Он же не обращал на неё никакого внимания. Разговаривал с офицерами, смеялся, много пил. Ещё когда он вошёл в компании товарищей, Софья заметила, как он хмелён. После добавленных нескольких рюмок взгляд его сделался совершенно мутным, и он вряд ли что уже соображал отчётливо. Выбор им Софьи произошёл случайно. Товарищ офицера, полный коротконогий с залысинками капитан лет тридцати пяти, схватил Лизу из Рязани, сидевшую в голубом платье рядом с Софьей, пустил Лизе леща и указуя на Софью крикнул сослуживцу:
- А ты бери эту! Держи, а то убежит!
Офицер, не глядя, схватил за платье Софью и поволок наверх за собой. Баронесса у лестницы успела снять с обоих товарищей плату. Хитро подмигнув Софье, она высказалась аллегорически:
-  Сегодня рухнут мосты!
Но прежде рухнули не мосты, а сам жандармский офицер. Едва войдя в комнату, он упал на постель и пару минут лежал без движения. Хмель одолел его, Софья решила, что он уснул. Не тут-то было. Офицер зашевелил ногой, потом рукой, при-поднялся и тупо посмотрел на Софью, расположившуюся на оттоманке у туалетного столика.
- А-а-а…- невнятно бормотал офицер. Он встал, схватил Софью за талию и повалил на кровать. Чувства Софьи бушевали, она искала глазами подсвечник, чтобы ударить офицера.
Офицер выпрямился, сел на кровати подле Софьи, стал раскачиваться так, что заскрипели пружины.
- Вот видишь, я пьян, и ты думаешь, я пьян, - тяжело заговорил он. – Но я не так пьян, чтобы не понимать… Ты полагаешь, я пьян из-за.. каких-то государственных причин, Государя…- последовал выразительный жест, - а его сына… - офицер поднял указательный палец вверх, хрипло засмеялся и стиснул талию Софьи до боли. – Нет! Меня бросила любимая женщина. Ты знаешь, как больно, неприятно, когда тебя бросает любимый человек? Ты, проститутка?! Ты торгуешь собой, тебе может всё равно, а у меня душа болит. Не за Россию, чёрт с ней, а за любимую женщину. Она вот такая, как ты. У неё есть руки, ноги, грудь. Лицо, и там, - офицер провёл влажной ладонью по подолу Софьиного платья, - всё как у тебя, и других. Различие, как говорится, в нюансах. Парле франсе? И всё-таки, она любимая, а ты так. Ты можешь полюбить меня, стать мне вер-ной, а я одно буду любить ту, которая отказала. Она выбрала барона, ей маменька сказала, а меня – к чёрту! Я был не прав, я напивался, но я пил меньше, чем буду пить сейчас. Я был груб, я назвал её…сукой. Я. Русский офицер, дворянин, небедный, нет, назвал любимую сукой и …ударил, да, потому что любил, а она меня нет. Она играла мной, требовала подарков, которые не ценила… И я отвергнут. Что делать мне? Застрелиться? – офицер неслушающимися пальцами неловко вынул из кобуры револьвер и бросил рядом на постель, - или жить так, без любви?  - офицер  захныкал, заплакал, уткнув лицо в ладони. – Я турок не боялся, а теперь плачу из-за женщины. Так обидно…
- Мне кажется, что ты плачешь не оттого, что любил, а от оскорблённого самолюбия, - нерешительно подала голос Софья. Момент близости отдалился, и она осмелела.
- Какая разница? Когда любишь не всё ли равно, что в основе любви, любовь, ненависть или честолюбие? У тебя нет шампан-ского?
- Тебе не нужно больше пить, ты итак пьян.
- Ты ещё не видела меня пьяного… Дай мне воды.
Софья налила из графина воды. Офицер пил, проливая себе на грудь.
- Тебя как звать?
- Марина.
- Марина, будем веселиться!! – офицер вскочил с постели, на-сколько это способен сделать чрезмерно выпивший, потащил Софью в какой-то дикой несуразной пляске вокруг кровати, занимавшей середину комнаты. Офицер притопывал, вёл себя как маленький ребёнок, скачущий у ёлки. Софья мягко сопро-тивлялась. Период возбуждения кончился, офицер снова упал на кровать, и уснул теперь уже надолго. Софья села в кресло у окна. Она смотрела на спящего, всё более проникаясь к нему отвращением. Нет, она не готова, отдать офицеру свою честь.
Оглядываясь на спящего офицера, Софья выдвинула ящики комода, достала оттуда постельное бельё, стала связывать в канат. Крайнюю простынь она привязала к трубе водяного отопления, подобное новшество уже существовало в Санкт-Петербурге. Скрипнуло отворяемое окно. Порыв  мартовского воздуха влетел в комнату, зазвенел в горлышке графина. Софья порывисто следила за офицером, по телу которого прокатывался сквозняк. Офицер невнятно забормотал во сне, не просыпаясь. Софья испытывала жутчайшее искушение взять брошенный на постели револьвер, но не решилась. Она полагалась на браунинг. Он лежал в ящике комода под бельём. Софья достала браунинг, спрятала на груди. Натянув простыни, Софья попробовала прочность каната. Узлы затянулись, должен выдержать.




















Перекинув тело через подоконник, Софья, отталкиваясь ногами от стены, спускалась с четвёртого этажа. Ей казалось, никто не заметил, тёмную фигуру, проскользнувшую между освещённых окон борделя. Софья не догадывалась, что в ту  минуту, когда она посчитала себя спасённой, дверь  её комнаты в публичном доме открыла отмычкой женская рука в серой перчатке.
В шляпке с вуалью, в редингтоне в комнату Софьи вошла та женщина, которую Софья именовала Третьей. Осмотревшись, убедившись, что Софья бежала, а офицер спит сном мертвецки пьяного, Третья на секунду скрылась в ванной. Скоро она вышла оттуда, сжимая опасную бритву. Позавчера Софья брила этой бритвой ноги. Третья склонилась над офицером, одним движением перерезав ему горло.

    О случившемся Софья узнала из утренних газет и сразу почувствовала себя больше, чем вне закона. Любой добропорядочный гражданин обязывался указывать на преступницу пальцем, при задержании ничего не возбранялось тому, кто прибил бы её до смерти.
Подремав остаток ночи на Московском вокзале, делая вид, что ожидает поезда, Софья, как только рассвело, отправилась на розыски человека, которого полагала единственным, способным ей помочь. Это был некий мелкотравчатый писатель, служивший смотрителем пушкинского мемориала на Мойке. Там же неподалёку он жил. Писатель вышел из врачей,  и Софья хотела посоветоваться, есть ли возможность через знакомых докторов переменить внешность, а так же – достать необходимые паспорта. Писатель этот краем участвовал в революционном движении. Внешностью он походил на Андрея Желябова и считался его двойником. Однако никаких серьёзных дел ему до сих пор не поручали, он находился в запаснике, во втором эшелоне.
Софья поднялась на второй этаж обычной тёмной петербург-ской пахнущей щами и мочой лестницы, дёрнула за шнурок звонка рядом с медной табличкой, содержащей надпись – Аристарх Титыч Истомин, музейный смотритель.
Софья давно не виделась с Аристархом Титычем. С последней встречи около года назад он похудел, высох. И ранее Истомин отличался сильной субтильностью, сейчас подкожножировая клетчатка покинула его совершенно. Кожа натянулась на кости, мышцы и сухожилия. Аристарх походил на подвижную куклу. Помимо собственных быстрых движений, управляемых мозгом, некие аутохтонные импульсы периодически прокатывались по его нервам, сводя судорогой пальцы рук, шеи, угла рта. С Андреем Желябовым Аристарха вряд ли можно было спутать, и Софья удивилась, почему организация выбрала именно его на роль двойника. После того, как он похудел и сбрил бороду, остатки похожести совершенно улетучились. Что-то неуловимо напряжённое задумчивое и вместе с тем экзальтированное осталось от Андрея, не больше. Любой человек, перед которым поставили бы задачу отличить Андрея и Аристарха, посчитал бы подобное задание странным. Если Андрей был русым в рыжевизну,  волосы Истомина выглядели почти белыми, льняными. Строение аристархова черепа, как  грудного и тазового костяка, отличалось узкостью, изящностью, не желябовской деревенской широтой и плотно-стью. 
На смотрителе была одета коричневая тройка с чётным галстуком-ленточкой. Своим звонком Софья оторвала Аристарха от работы. На бюро лежали разбросанные бумаги, лежало перо, стояла склянка с чёрнилами.
- А вот и Софьюшка пожаловала! – закричал Аристарх, бросаясь навстречу вошедшей. – Давненько нас не баловали посещениями высочайших революционных особ.
-Тише, тише, Аристарх, - отвечала Софья, улыбаясь и подставляя для поцелуев щёки. Ей нравился этот подвижный экспансивный человек.
- Давай свою доху, поухаживаю за тобой, - тараторил Аристарх, помогая Софье раздеться. – Чаю?
Ничего другого у Аристарха не водилось. Софья кивнула, прошла по квартире, положила ладони на горячие изразцы русской печи.
- Ну что разгромили вашу организацию? Доигрались? – спрашивал Аристарх, устанавливая на поднос стаканы, наполняя густой заваркой.
- Когда-то эта организация была и твоей, - нахмурилась Софья.
- Сколько лет, сколько зим! Я теперь в другие игры играю…- Аристарх подошёл ближе, всмотрелся Софье в лицо: - Ты ли это, Софьюшка?
- Кто же ещё?
- Не двойник ли твой?
- Двойник мой в тюрьме.
- Готовится…? – Аристарх сделал жест, изображая повешение. – Хитра и отважна ты, Софьюшка, нельзя тебе поверить. Вот все газеты полны твоими фотографиями, стала ты знаменитостью…
Софья краем взгляда скользнула по первой полосе листка, положенного перед ней Аристархом.
« Задержана Софья Перовская, дочь отставного министра внут-ренних дел, против воли родителей вставшая на путь революционного террора, выдвинувшаяся в руководители запрещённой организации «Земля и Воля». Мстя за арест своего гражданского мужа Андрея Желябова, Перовская устроила гибельное покушение на Государя. Арест Перовской совершён благодаря показаниям, данным полиции Николаем Рысаковым, бомбистом участвовавшим в преступлении…»
Софья отодвинула газету, отхлебнула чаю:
- Я не читаю газет. Там пишут о преступлениях, которые я не со-вершала.
- Конечно, всё чёрное ты полагаешь белым. Ты же, Софьюшка, с полицией антиподы. По их мнению, ты грабишь и убиваешь, а по твоему – защищаешь униженных, а если и воруешь, то у воров…
- Сильно ты переменился Аристарх. Раньше ты по-другому судил.
- Я тебе говорю, что переменился. Я новую книгу творю.
- О чём?
- Это отдельная тема. Я про другое с тобой, Софьюшка, хочу говорить, про то, что ты сейчас не понимаешь, а я раньше не доходил. Про игру.
- Какую такую ещё игру?
- Вот то-то меня и прояснило, что если смысл жизни бедных, богатыми стать, а богатых - богатства приумножить, для нас средних, более-менее довольных положением своим имущественным, главное – поиграться во что-нибудь. При чем, играя в одно, мы частенько недопетриваем, что играем в совсем другое.
- Сложную мысль ты, Аристарх, завернул.
- А мысль такая, ты и Андрей в революцию играли, не ради революции, а чтобы жажду признания свою удовлетворить, стать начальниками, командовать, полагаться самыми умными, учителями человеков, не без вытекающих материальных последствий; потом, играя в эту самую революцию, вы не заметили, как в иную игру заигрались…
- В какую же, Аристарх? – иронично поинтересовалась Софья.
- А вот в ту, по поводу которой ты и пришла ко мне.
- Сейчас уйду.
- Сиди-сиди. Я любя. Так вот, вторая игра, самая главная, незамеченная, но играемая. Игра в двойницизм, своеобразную иерархию.
- Двойницизм. Интересное слово какое.
- Ещё бы. Из-за нужд конспирации, я все заблуждения создаёт жизненная необходимость, вы поделили организацию на тройки, чтобы никто из одной тройки другую не знал, и выдать не мог, а для руководства придумали ещё двойников, верно?
- Аристарх, что у тебя с головой? Я перед тобой сижу.
- А вот если бы в тюрьме сидела не настоящая Софья, её что определить бы не могли? Что и Геля Гельфман, и Рысаков, и Михайлов, и другие могли бы спутать? Не бред?
- Нет, они не могли бы спутать, задумчиво сказала Софья, отхлёбывая чай.
- В том-то и дело! Значит, там, в тюрьме настоящая Софья, дочь бывшего министра. Девушка из хорошей семьи.
- Кто же тогда Я? – улыбнулась Софья.
- Ты не Софья.
- А кто?
- Мы подошли к самому печальному. Следствием вашей жизни-игры, из которой я вовремя вышел, стало то, что ты и сама не знаешь.
- А ты про себя знаешь?
- Человек так устроен, что другие люди ему мало интересны, даже самые близкие, поэтому кто ты, тебе следует самой разобраться, хотя следствием того, что я назвал двойницизмом, явилось, что, повторяю, ты сама не знаешь.
- А у тебя есть мнение?
- Я думаю, что в тюрьме настоящая Софья.
- А я?
- В третий раз сказать? Смешением реальности с продукцией на-шего умо-норма нового времени. И перестав играть в вашу игру, сбрив желябовскую бороду, я окунулся  в другие рас-клады, ещё ужаснее и смелее.
- Есть ли что отчаяннее жизни боевика, когда каждый миг на грани бытия и нет?
- Есть. Я открыл. Это то, что искали монахи. Жизнь при смерти. Загробный мир.
- Как это?
- Ты думала когда-нибудь в кого хотела бы переселиться, существуй метапсихоз!
- Нет.
- Тогда сейчас подумай.
- Я не хочу про это думать. Мне не интересно.
- Ты не веришь?
Софья молчала. Аристарх пожал плечами.
- А мне неинтересно думать о раздвоение личности. Это твои проблемы.
- Не обижайся, Аристарх. Но я, честное слово. Не знаю, что ска-зать. Ты предлагаешь мне думать о каком-то… бреде.
- Удивительно! Поразительно! В бреде меня обвиняет человек. Полностью потерявший идентификацию. Что спрашивать человека, не уверенного, настоящая ли она Софья или её двойник?! Так вот я в загробном мире хотел бы давать людям законы, стать Солоном или Ликургом, - Аристарх выпрямил грудь. – Такая у меня игра. Как автор я хочу её воплотить в новой книге.
- Аристарх, но что происходит со мной, не игра!.. Игра предполагает правила. Ну, скажем. Человеческая жизнь, существование, общество – игра. Там есть правила – законы, конституция, гражданский и уголовный кодексы. За нарушение правил игры – наказание. А тут по-другому. Здесь нет правил. Я не знаю, чего от меня хочет Третья…
- Третья?
- Ну, да! Ты же не выслушаешь меня! Ещё некая третья Софья. Она ходит за мной, совершает за меня преступления, которые приписывают мне.
- Это точно третья, а не вторая?
- Первая или, если ты не веришь мне, вторая Софья арестована, она в тюрьме, её ждёт казнь. Вторая или первая Софья, это я. Но появилась ещё третья.
Аристарх почесал подбородок:
- Это я не предполагал… Впрочем... раздвоение личности. Почему не растроение, расчетверение… Не люди – участники, но сама игра продуцирует качественно новое.
У Софьи на глаза навернулись слёзы, она дрожала.
- Мне страшно, Аристарх. Третья не причинила мне, моему телу, никакого вреда, но я чувствую исходящую угрозу… Что ты про всё это думаешь, Аристарх? Кто она? Чего ей от меня нужно?
Аристарх достал из ящика комода две медные согнутые буквой «Г» проволоки, упрятанные в рукоятки из красного дерева, направил острия на Софью. Концы проволок разошлись.
- Я не знаю ни кто она, ни что ей от тебя нужно, - сказал он, - Но мне ясно, Софьюшка, ты начала мультиплицироваться. Там где появилась третья Софья, жди четвёртой, пятой… до бесконечно-сти.
Софья указательными пальцами сжала стучавшие виски:
- Мы не сходим с ума, Аристарх?
- С ума сходит тот, кто посылает их сюда, всех этих Софий, - лицо Аристарха выражало крайнюю работу мысли. Могу сказать одно – да, меня это занимает. Я не оставлю тебя, Со-фьюшка!
- Что же делать?
- Надо устроить ловушку, схватить эту Третью, допросить, кто она, чего ей от тебя нужно…
Софья держалась за сиденье стула, чтобы не упасть в обморок.
- Как же мы устроим? – сломленным голосом спросили Софья. – Надо загнать её в какое-либо закрытое помещение, откуда ей трудно было бы выбраться, позвать на помощь, вполне возможно, за Третьей кто-то стоит, у неё есть сообщники. Не из электрического разряда в атмосфере она возникла.
- Что ты называешь закрытым помещением?
- Да хоть твой публичный дом.
- Мне вернуться в публичный дом?!
- Отчего же нет? Полиция будет искать тебя где угодно, только не в публичном доме, где они полагают, ты совершила преступление.
- Ты уверен, что старуха Гроденберг пустит меня назад?
-  Сделаем так, что пустит. Мне ещё вот что интересно, как бы нам с тобой, Софьюшка, к партийной кассе пробиться.  После ареста руководителей нашей организации мы, двойники, стали правопреемниками партийных банковских счетов, а там деньги ещё есть, - Аристарх помахал перед Софьей связкой маленьких ключиков от ящиков бюро. – С ноготочек одной из  этих касс хватило бы на операцию схватить Третью и узнать, чего она добивается… А там будем думать, что делать дальше, как жить.
- Надо продолжить революционную работу!
- Вне всякого сомнения, - неопределённо согласился Аристарх.- Кстати, тебе надо переменить внешность и одежду.


    Дик встал с кровати, не в силах оторвать взгляд от мёртвого киллера.
- Валерий, что будем делать? Опрашивать свидетелей?
- Это бесполезно, Дик. У нас в Росси в таких случаях никто ничего не видел, ничего не слышал.
- Почему?
- Потому что боятся. Оставшиеся на свободе преступники вернутся и разберутся с тем, кто указал.
- Что же ты предлагаешь?
- Надо довериться интуиции.
- Куда тебя ведёт интуиция?
- Пока  - в управление.
Валерий и Дик впрыгнули в «шестёрку» направляясь на «базу». Через четверть часа  Валерий  попал на приём к Даниле Евгеньевичу. После короткой содержательной беседы ему удалось убедить босса в необходимости проведения обыска в офисах Царя Липецкого. Две группы сотрудников поехали в фи-лиалы, Валерий и Дик, криминалист Евгений и сотрудник, охранявший застреленного в больнице киллера, его звали Дмитрий, - в главный офис, располагавшийся на набережной напротив Крестов.
Вход в офис был со двора. Облезшую стену двухэтажного особняка пыталась расцветить золочёная вывеска названия орга-низации. « ООО « Возвращение долгов» и ниже « Клуб Русских единоборств». Гладкостриженные боевики Царя, заметив прие-хавшую милицию, оставили бросание ножей в щит в форме человека, и вслед за оперативниками поднялись в помещение второго этажа.
 За столом секретарши сидела тощая длинноногая девица в облегающих узких брюках и короткой блузке, открывающей пупок, проткнутый металлической скобкой. Девушка встала, загородила дверь. Валерий встретил злые карие глаза, перламутровый выкрашенный дырочкой рот, пупсики сильных ушных мочек с подковообразными серебристыми клипсами, чуть прикрытыми модной стрижкой, пугающе огненного цвета.
- Туда нельзя! – объявила девица. За её левым плечом золотыми буквами читались слова « Генеральный директор Тарасов Юрий Викторович». Это и был мёртвый Царь. Сбоку от мирской фамилии усопшего – чёрный двуглавый орёл под зо-лотой короной.
- Дыхни! – со спокойным выражением лица приказал секре-тарше Валерий. Дик, молодой мент из больницы, остальной шпон держались за его спиной.
- Чего дыхни?- покраснела девица.
- Что приняла с утра.
Девица ожесточилась. Расставила ноги, чтобы стоять на каб-лучках покрепче, мышцы на слабых плечах надулись. Валерий отодвинул её в сторону так решительно, что она чудом не упала со шпилек.
Валерий, а за ним все, вошли в кабинет. На месте шефа сидел стриженый детина, тот самый, кто на месте убийства спрашивал, куда отогнать машины. Глубокомысленно выпятив нижнюю губу, положив ноги на стол, он разгадывал кроссворд в мужском журнале. Коренастый охранник с усталыми глазами играл в разноцветные  шарики на компьютере. Похоже, после смерти Царя оба вживались в роли новых начальников, стриженный - формального, коренастый – теневого. Без особого волнения они посмотрели на вошедших милиционеров.
- У вас секретарша пьяная, - пояснил Валерий про секретаршу, которая шла позади, пытаясь вцепиться в рукав.
- Да? – сказал детина. – Лидка, ты что пила?
- Не пила я…- визгливо начала секретарша.
- От тебя алкоголем не пахнет, - сказал Валерий, бросив короткий взгляд в Дика, где читались разнообразные чувства. – Ты, девушка, в состоянии наркотического опьянения. Под иглой, на колёсах или нюхала что-то.
Секретарша отодвинулась от Валерия.
- Уйди! – приказал ей детина, спуская ноги со стола, отбрасы-вая журнал с обнажёнными девушками на обложке.
Секретарше вышла, сдержавшись чтобы не хлопнуть дверью.
- Почему это?  - спросил Валерий про портрет Дзержинского, висевший за креслом шефа.
- Начальник стебался, - вяло ответил детина.
- Прошу встать, выйти, но не уходить,  - сказал Валерий стриженому и коренастому. – Будем обыск делать.
Обыск продолжался часа четыре. Ничего полезного он не дал. Забавным казалось страсть умершего к различного рода визиткам. В столе валялась целая куча. Кем только Тарасов не выдавался, от старшего тренера по русским единоборствам до генерал-майора ФСБ. Тоже с удостоверениями. Здесь и полковник МВД, и ответственный налоговый полицейский. Судя по корочкам, Тарасов состоял в большинстве политических партий и общественных организаций. Обычных загранпаспортов у него тоже было несколько.
- Крут, крут был хозяин! – приговаривал Валерий, просматривая документы.
Настенный шкаф  был доверху нагружен копиями бухгалтер-ской отчётности ведущих коммерческих предприятий центра Санкт-Петербурга.
Валерий приступил к опросам. Дородный детина, откликав-шийся на  Славу, полагал что Царь – жертва пагубной страсти к женщинам. Он менял одну на другую, баловал дорогими подарками и обильным денежным содержанием, платил больше, чем они стоили. « Яб за Царских женщин рубля ломанного не дал»,- подтвердил это мнение о фаворитках Царя бандит с начитанными глазами, Андрей. Глаза у Царя на баб были, что называется завидущие. Ему извращённо нравились женщины других петербургских авторитетов. Фанатично он пытался отбить чужих пассий, переманить к себе. По причине опасного Царского хобби между братвой живали конфликты, сопровождавшиеся драками и потасовками, резнёй и перестрелками. Месяца два, для Царя это было долго, он сходил с ума по некоей  Марине, работнице Эрмитажа. Марина сражала Царя эрудицией, презрительно смеялась над его монархической необразованностью, что он де неинтелегентен, и не способен, к примеру,  сходу отличить Эль Греко от Веласкеса, а последнего от Пикассо. Марина занималась эс-тетическим воспитанием Царя. Она догадывалась, что тот бандит, но у неё имелись на его род деятельности особые взгляды. Современному бандиту, по представлению Марины, следовало быть неким суперинтелектуалом со светскими манерами, гибридом Агента 007 с Достоевским. Чего-то и вправду она добилась, однажды в угоду Марине, Царь, пряча зевоту, полдня прошагал по Эрмитажу, развиваясь. Больше всего его интересовала стоимость полотен и система охраны зда-ния, потом уже содержимое картин, о существовании другого он не ведал. Чтобы умилостивить Марину, Царь засыпал её подарками, дарил золотые цепи, толщиной в палец. Дарёному коню в зубы не смотрят. Негодуя на безвкусие дарителя, Марина принимала подарки, с тяжёлым сердцем носила на себе. По словам Славы, Царь требовал, что бы одариваемая женщина ежедневно носила подаренные украшения. На этот счёт у него тоже была особая мания, его раздражала мысль, что девушки могут продать подаренные золото и бриллианты, дешевле, чем он купил. Так что некоторые Царские пассии жили в требующих капитального ремонта  питерских халупах где-нибудь на Ва-сильевском или в Пулково, без света и тепла, с общим туалетом в конце коридора, зато ходили разряженные золотыми гирляндами, как ёлки. Всё-таки Царь чего-то не поделил с Мариной, или она его окончательно «затрахала» разговорами о живописи. При разлуке  всегда Царь требовал сдать подаренное. Марина  должна была положить на стол в офисе золотые цепи, как раньше при разжаловании клали офицеры фамильные пистолеты. Марину сменила Соня или Софья, которая дала жизни уже не только Царю, но и его братве. Начнём с того, что если Марина была, несмотря на Эрмитаж, девушка, что называется ничья, с улицы, Соня перебралась к Царю от Япончика, понятно что не без скандала.
Уже года полтора Соня переходила от бандита к бандиту, выбирая покруче. Царь положил на неё глаз в ресторане гостиницы «Европейская». Ловко орудуя палочками, Соня наслаждалась суши и мраморным мясом в окружении Япончика и его пацанов. Царь и Япончик, контролировавшие центр, всегда находились в состоянии напряжённо-дружественного нейтралитета. Когда сил не хватало, они объединялись и выполняли крупные операции совместно: прикрывали разгрузку контрабандного груза в порту, сопровождали поставки машин от финской границы, «делали крышу» эшелонам цветных металлов уходившим в Эстонию. Япончик приподнялся навстречу Царю. Бандиты обнялись, поцеловали друг друга в щёки, в общем, всё производило впечатление саммита, встречи на высшем уровне. Япончик пригласил Царя к столу, поговорить о делах.  Мест не хватало, и официанты придвинули ещё один стол.  Накрыли «поляну». Потолковали о том, о сём. Зазвучала медленная музыка. Царь, особенно загоравшийся, когда сознавал, что женщина, которую он хочет, уже  с кем-нибудь спит, с разрешения Япончика пригласил на танец Соню. Та не отказала. В танце Царь дал Соне номер своего мобильного. Соня номер запомнила и позже, выйдя в туалет, вписала его в SIM-карту своего телефона. Япончик обладал острым умом, иначе ему не ходить бы в авторитетах. Он моментально просёк ситуацию, но устраивать сцен не стал. Зато устроила сцену, присутствовавшая за столом Марина, она пришла с Царём. Женская интуиция подсказывала, что её дни у чресл Царя сочтены. Она отказалась танцевать с Япончиком, как предложил сначала Царь, а потом и сам Япончик. Фактически подобное предложение означало обмен любовницами. Царь и Соня на него шли охотно, Япончик – не совсем, Марина – ни в какую. Марина лишь внешне пренебрегала Царём, на самом деле ей хотелось и дальше его перевоспитывать. Весь вечер она говорила мало, а когда Царь второй раз пригласил Соню танцевать, встала и ушла, бросив салфетку и опрокинув бокал с шампанским.  Царь нахмурился. Марину больше никто не видел. На следующий день Соня позвонила Царю, обедали  они  уже  вместе.
Царь ожидал, что Марина в сердцах вернёт подаренные драгоценности, но та не звонила. Царь приказал браткам разыскать Марину и отобрать золото. Братки поехали в Эрмитаж, но Марину не нашли.  В администрации сказали, что Марина позвонила и предупредила, что работать в Эрмитаже с сегодняшнего дня не будет.
Тем временем братва Япончика подзуживала его против Царя. Тут пара кафе свалила из-под «крыши» Япончика, под «крышу» Царя, да и девушку увели. Соня Япончику была по барабану. Человек солидный в годах, имея законную жену и четверых детей, он с прохладцей смотрел на любовниц. Ночью за сто долларов любую можно снять на Невском. Но против Япончика интриговали. Политические интересы требовали разборки. Тогда и случилось то, что так напрягло братву.  В известной степени. Чтобы наказать интриганов с той и другой стороны, Япончик и Царь предложили парням тянуть спички. Кому выпадет короткая, тому и стреляться вместо авторитетов за Соню. Самим Царю и Япончику не по чину друг в друга палить. Честное слово, Соня не по вкусу многим «танкам» пришлась, капризна  очень. Криков и напрягов было много. Никто за Соню калечиться не желал. На другой день после кипича договорились полюбовно, пусть вместо братвы стреляются несостоятельные должники, таких море было у обоих авторитетов. За Япончика выступал неплатёжеспособный китаец, за Царя – не вернувший кредит вьетнамец. Стрелявшимся дали ПМ-ы с полными обоймами и выпустили в песчаный карьер. Пока патроны не кончатся покидать поле боя было не велено. Братва лицезрела поединок сверху в бинокли. Ржачка стояла неимоверная. Вьетнамец всё-таки укокошил китайца, сам, получив пулю в бедро, и ещё камень срикошетил – оторвало пол-уха. В общем, несправедливость восторжествовала. Царь и бабу получил, и вьетнамец его счастливым оказался, и два кафе безнаказанно под его «крышу» свалили. Япончик внешне остался добродушным, товарищески потрепал Царя по плечу, после, как труп китайца камнями забросали, но пацаны полагали, что злобу он затаил, слишком хорошо они командира знали. Царские «танки» тоже не забыли напряга, когда им чуть вместо вьетнамца не пришлось выставиться. Короче, подвёл итог боевой человек Слава, в последнее время у Царя с Япончиком, да и кое с кем из братвы получился не консенсус.
Молчавший пока шла любовная летопись Царя, Андрей, глубокомысленно добавил, что у каждого есть своя суженая, может не одна, и не две, но даже это малое количество мы часто не в силах разыскать за время короткой жизни и узкого пространства деятельности. Когда Андрей сказал такое, Валерий и слава внимательно посмотрели на него, с разными выражениями лица. По-твоему, ни Марина, ни Соня не были сужеными, как ты называешь, Царя? – спросил Валерий. Они не могли ими быть с тех пор как он стал Царём Липецким, отвечал Андрей. Так ты не веришь в возможность искренних чувств между состоятельным человеком и честной, но бедной девушкой? Около богатых быков всегда вертится масса тёлок, кто из них за бабки, а кто просто так, не разберёшь. Честность не правило, а исключение. Если бы они, девушки, были бы честными, у нас не продавали бы презервативы на каждом углу, хотя это ещё Макар надвое сказал. Если есть авторитет при бабках, а рядом девушка без средств, всегда есть место сомне-ниям. И Липецкий, если был не дурак, не мог не прокручивать вариантов.  Зачем же Липецкий держал возле себя девушек, если не верил им? А зачем мы все их держим? Приходится, если ты не педераст. Липецкий, может, не тёлок любил, а себя в них, свою финансовую власть над ними, поэтому он, когда расставался с ними, всегда делал так, что они сами виноваты, в случае Марины можно было выставить, хоть последний случай – не умеет держать себя в компании, и потому справедливо он потребовал вернуть назад подарки. Потом, как Слава сказал, у Царя была страсть, чужие жёны и любовницы. Скорее это на честолюбии замешано. Царь был бывшим спортсменом, бор-цом, а у спортсменов своя психология. Им нужно достигать, вот он и отбивал чужих девушек.
Больше Валерий ничего не знал. Обыск тоже ничего особенного не дал.
Вечером и ещё пару дней кряду Валерий вперемешку то со Славой, то с  Андреем  пробежался по центровым ночным заведениям города. Ни Марину, ни Соню они не нашли. Когда Валерий позвонил Япончику и спросил, что знает тот о судьбе некоей Сони, Япончик выразил крайнее удивление. По его словам, он никогда не знал никакой Сони. Если же Валерия интересуют имена и телефоны девушек, которым  покровительствует Япончик, пусть попросит его секретаря зачитать телефонную книгу на букву «М» - меценатство.
Вернувшись  поздно домой,  Валерий застал супругу привычно спящей. Он прошёл на кухню, чтобы чего0нибедь съесть. Почувствовав дурной запах, залез на антресоли. Запах раздавался из спортивной сумки, той самой, в которой Валерий носил хоронить мёртвого Пинкертона. Валерий расстегнул  сумку. Начавший разлагаться труп собаки лежал там. Кто-то выкопал собаку и положил назад в сумку.
Зазвонил телефон. Наверное, он всегда будет звонить, когда Валерий окажется около трупа собаки.
- Папа? … Это я, твоя дочь, Софья… Первая Софья. Давай я буду называть себя так, чтобы ты не путался…
-Да, я слушаю…- растеряно пробормотал он.
- Слушаешь? … А я думала, смотришь!.. – какое насмешливое это новое поколение! Кто-то сказал, язвительность – оружие дьявола. – Папа, как насчёт субботы?
- Завтра суббота?
- Ты совсем заработался, папочка! Завтра суббота, а потом воскресенье. Я не работаю, мама свободна. Давай встретимся?
Возможно, бывшая жена сидит рядом и слушает.
- Конечно, давай!
Это дочь, я с дочерьми принято встречаться.
- Что ты предлагаешь?
- У тебя справка в бассейн есть?
- Есть.
- Вот и отлично. Встречаемся у главного входа Дворца спорта.
- Подожди… Ты считаешь, в бассейне можно нормально погово-рить?
- А ты что говорить собрался? Достаточно поглядеть друг на друга. Мы так давно не виделись.
Опять та же насмешливость, за ней агрессия.
- Хорошо. Когда?
- Утром в одиннадцать. Не опаздывай, папа!
- Ладно. В одиннадцать у Дворца спорта.
Валерий выключил телефон. Он рассеянно посмотрел в окно, в отражении увидел жену, стоящую в проёме двери. Она как обычно была в брючной пижаме, в которой спала. Он чувствовал, она одевается так, чтобы держать его на расстоянии, отталкивать, не возбуждать, не провоцировать на близость.
- С кем ты говорил?
- С дочерью.
- Где она?
- Это другая дочь.
- У тебя есть ещё дочь?
-  Я тебе говорил, от первого брака.
- Ничего ты мне не говорил!! Как её зовут?
- Софья.
- Как нашу дочь?! Негодяй! – жена была готова расплакаться. Что будет, когда она узнает, что и бывшую жену зовут также, как и её.
- Я всё слышала. Мы тоже пойдём в бассейн! Хорошо. Завтра в одиннадцать у Дворца спорта! Мы будем!!! Я и моя Софья.
- Ты же говорила. Что не знаешь где она?
- Если я спросила тебя, где она, это ещё не значит, что я не знаю где она!
- Зачем ты вырыла собаку? – Валерий кивнул на стоявшую на полу расстеганную сумку.
- Не вырывала я никакой собаки! Ты просто хочешь свести меня с ума!! – жена зарыдала в голос, повернулась к Валерию спиной, пошла в зал, где раздумав спать, демонстративно громко включила телевизор.

И вот на следующее утро, встретив четверых своих Софий, плюс первая  Софья прихватила подругу Соню, Валерий повёл их в бассейн. На кассе он попросил групповую скидку, но ему отказали. Поднявшись на второй этаж, они расстались. Женщины пошли в свою раздевалку, Валерий в мужскую.
Ему выдали жетон, который он показывал контролёрам. Он должен был о
Ставить вещи в шкафу, номер которого соответствовал номеру жетона.
Валерий разделся, положил одежду и обувь в шкаф, попытался закрыть. Замок не работал. Обычная история. Валерий переложил вещи в шкаф рядом, набрал код, попытался закрыть дверь, нажав на кнопку. Этот шкаф тоже не закрывался.  Валерий во второй раз вытащил одежду и ботинки, переложил в третий шкаф, набрал код. Тут он подумал, что по предыдущим ящикам можно определить цифры, которые он набирал. Пришлось вернуться, пощёлкав рукоятками, изменить цифры. Теперь они стали другими, не теми, что на третьем ящике. Ничего ценного у Валерия не было, но не хотелось, чтобы пропало удостоверение. Если бы так случилось, его здорово потрепали бы на работе. Третий ящик тоже не  закрывался, и тогда Валерий. не выдержав, хлопнул дверцей.
- А вот хлопать не надо! – послышался над его ухом спокойный голос.
Валерий повернулся и обнаружил за спиной миловидную обесцвеченную даму средних лет, в халатике контролёрши.
- Как же не хлопать, если у вас шкафы не исправны?! – возмутился Валерий.
- Шкафы исправны, недавно ремонтированы. Надо уметь закры-вать. Первый раз в бассейне? - не повышая голоса спросила женщина.
Валерий не ответил.
- Кладите вещи по номеру, - она имела в виду номер жетона. По взгляду контролёрши Валерий понял, что она хочет видеть жетон, и показал.
- Вот сюда и кладите, - указала женщина, на первый шкаф. – Сейчас придут люди из других Ящиков, а вы их номера займёте.
Валерий послушно преложил вещи в первый ящик.
- Наберите код! – Валерий набрал. Контролерша попробовала закрыть дверцу правильно, дверца не закрывалась. То же с третьим Ящиком. Не закрывался и четвёртый. Пятый издал звук зуммера при нажатии на кнопку. Дверцы всех шкафов в ряду были открыты.
- Сюда!! – сказала женщина.
Валерий перенёс вещи в пятый ящик.
- Да, и не набирайте первую букву имени и год рождения, - предупредила контролёр.
- Почему?
- Все так делают… Легко открыть. Потом вещи пропадают.
Женщина пошла за служебный стол, а до Валерия вдруг дошло. Да, да, да, вот оно важное!! Все женщины, с которыми он сейчас будет плавать, на букву «С». Не могут же они все набрать эту букву? Отчего  не могут? А если наберут? Но если взять фамилии, они тоже на «С», на его фамилию, кроме Сони. Если женщины хотят различаться, они должны взять другие буквы. И вот страшно интересно, какие они выберут? Как навязчивая мысль в голову Валерия Степанова втемяшилось страстное желание узнать, какие буквы на дверцах ящиков для одежды наберут его девушки. Как хотел он невидимкой перенестись в женскую раздевалку!
Валерий вышел к бассейну, встал у трамплинов  и в море плавающих голов пытался разглядеть в воде ли жёны и дети. Наконец он нашёл. Они плыли по одной дорожке друг за другом. Впереди – нынешняя жена , сзади – первая Софья с подругой Соней, они о чём-то оживлённо беседуя плыли почти рядом, не обращая внимания, что мешают другим пловцам, заставляя пропускать их, потом шли бывшая жена и последняя дочь, Новая или Вторая Софья, так что ли её назвать для отличия от остальных. Вторая Софья попыталась завязать контакт с бывшей женой. Чтобы разговаривать, ей приходилось поворачивать голову и кричать. Сняв тапочки, Валерий осторожно прыгнул в воду. В прыжке фотовспышкой замерло ожесточённое лицо нынешней жены. Очевидно она жаждала пикироваться  с ним и бывшей супругой.
-Куда ты дел собаку? – спросила жена, когда Валерий поравнялся с ней.
- Выбросил в мусоропровод.
- Мог бы похоронить по человечески.
- Я её похоронил по-человечески. Ты же её вырыла.
- Я её не вырывала. Надо мне ходить подсматривать, куда ты хоронишь мертвых собак. Соседские дети тебя опознали. Они подумали. Что собака живая и принесли её назад.
Жена подплыла к бортику, ухватилась за край и поджидала приближения бывшей жены. Губы её нервно тряслись. Валерий невольно восхищался природной правильностью линий её лица, но гнев корёжил привлекательность. Валерий обратил внимание, что русые головы детей и жён очень похожи. Женясь, он выбирал женщин одного типа, а те передавали детям гены.  Соня тоже была дочерям как сестра. Валерий различал родственниц в воде по шапочкам и купальникам. На нынешней жене – купальник слитный с вырезом в виде треугольника на пупке, телесного цвета. Намокнув, такой костюм делал почти голой. На голове – белая шапочка. Новая Софья в бордовом раздельном купальнике и красной шапочке. Бывшая жена  в старомодном слитном купальнике синего цвета с жёлтыми цветочками, на голове - прозрачная розовая шапочка, купленная в раздевалке. В бассейне делали замечания тем, кто был без шапочек. Первая Софья и Соня плавали в раздельных  купальниках – бикини, голубых шапочках. Лучшие подруги одевались в одном магазине. Когда бывшая Софья приблизилась, жена, наконец, смогла обратиться к ней прямо:
- Ну и что вы про всё это думаете?
Бывшая Софья не знала что ответить. Она ещё не выбрала тактику. Она неуверенно себя чувствовала в северной столице, недостаточно освоилась, чтобы начать игру: попробовать вернуть мужа, скачать с него денег на обретённую дочь или что-то другое. Казалось, единственный движущий ею мотив – радость наслаждениями большого города. Она не сразу почувствовала агрессию. Переполнявшую через край Нынешнюю почувствовав, пыталась нивелировать, делать вид, что не замечает нападения, свести реплики к шутке.
- Бассейн прекрасный. У нас такого нет.
- Я про другое. Зачем он нас всех здесь собрал?
- Валерий, вы имеете в виду? Насколько я знаю, это инициатива моей дочери.
Валерий, дочери и подруга Соня, не подплывая к бортику, развернулись и поплыли по новому кругу. Нынешняя жены скрипнула зубами:
- Он мне тоже так сказал! Я думала, он врёт. С него станется!
- Вы плохо живёте с Валерием?
- С чего вы решили? Мы очень хорошо живём. Оттолкнувшись от бортика, жена грудью раздвинула воду, Бывшая из вежливости поплыла рядом. – Эта ваша дочь от него?
- Да.
- Точно?
- Можете быть уверены, - смутилась бывшая жена.
- Всякое бывает,… а как вам вся эта затея с Софьями. Вам не ви-дится здесь издёвка? Вы считаете это случайно, я - Софья, вы - Софья, дочери – Софьи? Он что извращенец? У него страсть к имени?
- Не знаю… Валерий не знал, что я дочь назвала Софьей. Когда мы расстались, дочь была совсем маленькой, ей не успели дать имя. Я тогда очень злилась на Валерия, на мужчин вообще, я хотела жить ради дочери, чтобы она стала моим вторым я, вот и назвала её своим именем. Мои родители тоже были против Валерия. У меня было такое разочарование. Некоторое время я на мужчин не могла смотреть. Я хотела, чтобы у моего ребёнка даже в имени не было ничего общего ни с кем другим, кроме меня… Вы верите в астральную магию, переселение душ?
Жена изменилась  в лице:
- Если б я в это верила, моя дочь бы не кололась… Всё это неспроста. И вы сами это прекрасно знаете. У меня лично нет знакомых. У которых двух жён и двоих детей звали бы одинаково. Я в книге Гиннеса про это не читала.  И если в вашем случае Валерий ничего не знал, то в моём – он знал всё прекрас-но!
- Он не знал, как зовут мою дочь.
- Зато он знал, как зовут вас. Его не смутило, когда он знакомился со мной, предлагал вступить в брак, что меня зовут, как бывшую жену?
- Он сам предложил вступить вам в брак?
- Да!
- Странно. На Валерия это непохоже. Я думала, это вы предложили ему вступить в брак?
- Милочка, не экстраполируйте на меня ваши бывшие отношения. Кстати, почему вы расстались?
- Я не хотела бы говорить на эту тему.
- Жаль. Мы могли бы поделиться. Мне он про вас не рассказывал. Вы со своей семьёй как дуб на голову мне свалились. Вы кто по профессии?
- Бухгалтер.
- А я – психолог.
- Где вы работаете?
- Я не работаю… Но это не важно. В отличие от вас, я понимаю ситуацию. Я собираюсь пойти на работу к мужу и поставить в известность о его моральном облике руководство.
- Валерий в милиции работает?
- Где бы он не работал! Он поставил нас в исключительно дикую ситуацию.
- Простите, но мне так не кажется. Вины Валерия тут нет.
- Вы его защищаете?
- Давайте рассудим по справедливости…
- Милочка, признайся, вы приехали в Питер, чтобы своей дочерью интриговать против меня?... Честно, мужика захотелось вернуть?
 Бывшая Софья усиленно загребла руками и забултыхала ногами, чтобы оторваться от жены, избавиться от неприятного  разговора. Но та не отставала:
- Будь моя воля, я утопила б вас в этом бассейне.
- Так утопи!
- Провинциалка, ты уже со мной на ты перешла?
Женщины задрались.
Валерий тем временем разбирался с дочерьми и подругой Соней. Первая Софья плыла энергично, по-спортивному, широко взмахивая кистями, резко поднимая голову из воды для короткого вдоха. Проплыв одну дистанцию подле Сони, она оставила её и стремительно понеслась вперёд. Тройку раз она морским котиком летала мимо Валерия, обдав ливнем брызг. Оставшись наедине с Соней и  Второй Софьей, Валерий не знал о чём говорить. С дочерью всё было выговорено. Какую тактику выбрать в отношении Сони, он не мог определить. От её пухлого тела, вялых трепыханий ладошками, раздвигавших воду, веяло сексом. Валерию хотелось обратиться к ней с какой-нибудь шуткой, но вокруг присутствовало чересчур много свидетелей. Агрессивно настроенные нынешняя жена и последняя дочь могли расценить шутку как заигрывание и тогда немедленных публичных насмешек не избежать.
Первая Софья неожиданно выпрыгнула из-за плеч уверенно, но не быстро плывущего Валерия, обратила к нему разгоряченное дерзкое лицо:
- Папа, а почему милиционеров ментами называют?
- История вопроса долгая.
- Хорошо. Пойдём с другого бока. Что ты сейчас расследуешь?
- Понимаешь, дочь. Оперуполномоченным приходится вести не-сколько дел одновременно. С разным успехом.
- А убийство Царя Липецкого ты ведёшь?
- Откуда ты про него знаешь?
- Я первая спросила.
-Им занимаюсь не я один. Это дело сложное.
- Чем же оно сложное?
- Не совсем обычное преступление. И задействованы крупные интересы.
- Чьи? Япончика?
Валерию становилось всё более не по себе, будто кто-то за-брался внутрь и копался там.
- Дочь, мы так давно не виделись! Неужели у нас нет другой темы, кроме моей не совсем приятной работы?
- Просто я изучаю тебя, папочка. Я же тебя два десятка лет не видела. Мне интересно.
Они поплыли рядом. Периодически приходилось прижиматься к боковым бортикам, чтобы пропустить других плывущих.
- Свою работу ты назвал неприятной?
- У меня ощущение будто я на допросе.
- Можешь не отвечать.
- Чем-то приходится зарабатывать на хлеб.
-Понятно, ты из тех, кто умрёт от голода когда не станет банди-тов… Вообще мама мне говорила, что у тебя более романтиче-ская профессия…
- Какая же?
 - Частный сыщик.
- Это  было давно и неправда. Моя деятельность на этом поприще оказалась мало успешной.
Одну дорожку от другой отделял трос с нанизанными пластико-выми кольцами. Вторая Софья повисла на тросе, поджидая отца с первой дочерью. Глаза её буравили Валерия.  Она слышала обрывки разговора и с вызовом приготовилась вмешаться.
- Папа, ты лучше расскажи, что может ваша милиция!
- Что-то она всё-таки может.
- Может та служба, что засев в кустах, полосатыми палками выбивает деньги из водителей? Я поступала на юридический. Я знаю. Вся ваша служба только и ждёт признательных показаний. Без них никуда.
- Отчего же? Показания – лишь часть доказательств.
- А вот если я, папа, приду в милицию и скажу, что это я убила Царя, что тогда все решат?
- Не дури, Софа, - сделала замечание Софье подплывшая Соня.
- Я лично решу, что это самооговор и направлю тебя к психиатру, - сказал Валерий.
- Зато твоё начальство жадно ухватится. Достаточно заявления, а доказательства найдутся. Через полгода я буду за колючкой!
- Смотрите, мамы дерутся! – закричала первая Софья.
Из мегафона дежурного донеслось:
- Женщины на шестой дорожке в белой и розовой шапочках не-медленно покиньте бассейн!
- Мама, ну что ты! Перестань! – кричали Софьи и Валерий, растягивая дерущихся, колошматящих друг друга по головам. Через пару минут жены стали  успокаиваться; отвернувшись, поплыли на выход.
- О твоём поведении, Степанов, я буду разговаривать с Данилой Евгеньевичем. Я так это не оставлю. То, что случилось, ты спро-воцировал, зазвав нас в бассейн, - объявила Нынешняя.
Все молчали. Совместный поход в бассейн явно не удался.
В раздевалке ящик с одеждой открылся сразу. Валерий уже забывал трудности связанные с его закрытием. Посушив волосы. Он вышел в вестибюль подождать женщин. Когда они уехали, теперешняя жена и вторая Софья – в одну сторону, бывшая жена, первая Софья и Соня - в другую, Валерий сделал вид, что забыл часы. Он вернулся в здание бассейна. Прошёл в женскую раздевалку и, показав удостоверение сотрудника милиции, описав служительнице своих женщин, попросил показать ящики для одежды, которыми они пользовались. Служительница не была уверена, что точно помнит не так давно ушедших посетительниц и их ящики.  Хорошо она запомнила только Соню, у которой ящик был сломан и ей пришлось переносить вещи, и ещё бывшую Софью, которой объясняла, как закрывать дверь. Валерий с запасом переписал коды на внутренних сторонах дверей тех ящиков, куда могли складывать свои принадлежности многочисленные Софьи.

    Данила Евгеньевич смотрел на Валерия строго и неприветливо:
- Ну что, человек, запутавшийся в Софьях, твоя благоверная уехала. Жалуется, что ведёшь ты себя одиозно, издеваешься именами над людьми…
- Женя, перестань. Не лезь в бред, в котором я живу, - вздохнул Валерий.
Данила Евгеньевич ударил ладонью по столу:
- Ну, знаешь! Это не совсем твоё частное дело. Ты тень на плетень бросаешь… Ты сотрудник внутренних органов, или как?!
Валерий счёл за лучшее потупиться.
 - А если она дальше пойдёт! Э-э-э -!! – Данила Евгеньевич махнул рукой. – Мне час как из Смольного звонили. В администрации дело Царя Липецкого тоже на контроль взяли.
- С чего бы?
- Шумно очень. Средь бела дня, в центре города. У тебя сдвиги есть?
- Будут.
- То-то и оно, будут. Как твой практикант, американец кружен-ный?
- Не круженный, тихий он.
- Имя ещё у него собачье. Гир?
- Дик.
- Вот-вот. Не позорь меня перед иностранцами. Завтра же что-нибудь по делу Липецкого на стол мне клади… Иди, специалист по именам!
Валерий вышел. Ему и самому всё больше казалось, что дело в именах.

   Выйдя на проспект, Аристарх нацепил на нос пенсне.
- Вот уж не думала, что ты очки носить станешь, Аристарх! – заметила Софья.
- Слеп, становлюсь, как крот, лишь подле себя вижу, - беззабот-но отвечал Аристарх. – Ты баронессе, Софьюшка, про внучка её, сироту, намекала?
- Нет, не решилась, хоть и знала.
- А зря, может она б с тобой по-другому разговаривала… Я ещё у дел был, когда Центральный Комитет его в Германию отправил. Съезд там прошёл, так что скоро с деньгами или бомбой вернуться должен.
Аристарх и Софья спрыгнули с конки в квартале до весёлого дома баронессы. Софья осталась ждать, а Аристарх, подняв воротник пальто, быстро пересёк улицу.
Накрапывал редкий дождик. Софья устала ждать, зашла в булочную, посидеть, попить чаю. Аристарх разыскал её там. Выглядел он довольным. Заказав и себе чаю, Аристарх, ежась, вытянул руки над плитой шумевшей печи.
- Баронесса сначала ни в какую. Но потом, когда  я намекнул. Что кое о чём про её Серёжу осведомлен, смягчилась. Но злоблива старуха! Чуть не с кулаками на меня набросилась. Как я имя организации, которой ты, Софьюшка служишь, произнёс.… Вытащите оттуда Серёженьку, вытащите, зелёный он! Я пообещал бабульке Серёженьку от криминала удалить, за то она должна тебе крепко помощь оказать. Находиться у неё ты больше не сможешь. Сильно засвечена ты там. Обещала бабуля спрятать тебя в другом тёмном месте, как понял я, в опиатном притоне. Встреча сегодня в девять вечера у памятника Барклаю - де - Толли, у Казанского Собора.  Кстати, можешь порадоваться. Резаный офицер жив. Наврали газеты. Голову на бок будет носить, а так ничего. Дело твоё он ведёт.
-  Аристарх, я всё одно думаю. Чего ей от меня нужно?
- Двойнице твоей?... А что если ничего.
- Она что, сумасшедшая?
- Напротив, очень умна. Понимаешь, чтобы страх ты животный испытала, преследованию следует быть безмотивным. – Ты её раньше у Андрея не видела? – неожиданно спросил Аристарх.
- О чём ты?
- Прости, но, о том, не могла ли она быть любовницей Андрея?
- Сейчас получишь по щекам!
- Я же попросил прощения.
- Если б она была любовницей Андрея, я бы об этом обязательно узнала. Что бы завязать отношения требуется время. Я от Андрея не отходила и никого похожую на неё никогда не видела.
- Последние два-три года… А до этого? Не могла ли она прийти из прошлой жизни. Возможно, она была у Андрея раньше. Узнала о твоём существовании и из ревности взялась мстить.
- Выходит Андрей, будучи представленным Софье, а потом, по-дыскав ей двойника в лице меня, знал уже женщину очень похо-жую на нас обоих?
 -В этом нет ничего удивительного. Мужчина или женщина все-гда ищут один тип партнёра. Одна знакомая рассказывала. Когда родной брат познакомил её с новой женой, она была так похожа на предыдущую, что та подумала, что он не вновь женился, а сошёлся, и еле удержалась, чтобы не поздравить с примирением… Признайся, ты любила Андрея?
На глаза Софьи навернулись слёзы:
-… Любила… и завидовала той… Софье. Но я ничем не выдавала своих чувств. Я знала, у нас великая борьба. И я лишь двойник, моя задача погибнуть вместо руководителей.
Аристарх погрозил Софье пальцем:
- Смотри, так ли Софьюшка?! Хоть и сам я первый сказал, что в тюрьме настоящая Софья и признаться тебя в двойниках потребовал, сомнения у меня остались… Как же получилось, что не сработала ваша  революционная система, арестовали всё-таки настоящую Софью, а не тебя?
- Так получилось, ничего не поделаешь… Хотя настоящая Софья и не была на канале, из-за предательства сумели арестовать именно её…
- И тогда появилась Третья.
- всё-таки она появилась раньше… Теперь мне кажется, ещё до канала я пару раз  видела её. Она будто мелькала в толпе.
- Как она выглядела?
- Она одевалась, как я. Держалась всегда далеко, чтобы сходство казалось полным. Близко я могла бы найти отличия, двойники никогда полностью не идентичны. Чтобы сбить её с толку, я старалась каждый день менять туалеты, но она будто читает мои мысли. Впрочем, в какой-нибудь мелочи она не поспевала за мной.
- Ты кому-нибудь говорила о её появлении?
-Никому. Я хотела сама всё узнать. Мне неловко было спросить у товарищей, вдруг они это специально устроили.
- Зачем?
Софья пожала плечами:
- Теперь я понимаю, что поступила глупо. Надо было спросить.
- Она не пыталась вступить с тобой в контакт?
 - Наоборот. Если я шла к ней, она ретировалась. Как я поняла, задачей её было запугать меня. После покушения на полицейского офицера, открылось, что она пытается скомпрометировать, подставить меня, уничтожить чужими руками.
- Крепко чем-то досаждаешь ты ей, Софьюшка, одним своим су-ществованием, - пробормотал Аристарх.
- Совсем недавно ещё одна мысль поразила меня. Я так страстно не хотела, чтобы офицер, преследовавший меня, оказался мёртв, что слух о его смерти оказался ложным…
- Не обращай внимания. Страх преследования делает тебя мни-тельной.
Подошёл, гнусно улыбаясь, долговязый целовальник с поло-тенцем через плечо:
- Есть важное, что сказать господам…
Аристарх выразительно посмотрел на Софью. Софья раскрыла портмоне, дала целовальнику пятьдесят рублей. Тот взял, оглядываясь по сторонам, и  продолжал молчать. Софья достала ещё две бумажки по сто. Целовальник быстро сгрёб деньги в карман штанов.
- Люди в штатском на входе вами интересуются.
Целовальник дал понять, что нужно следовать за ним. Через пе-карню он вывел Софью и Аристарха на улицу. Минутой позже в булочную вошли два шпика.

     Притон оказался на Васильевском острове в помещении заброшенного арсенала. Многочисленные пустые огромные помещения переходили одно в другое глубоко под землёй. Сверху располагались склады купца Кошкина, фигуры подставной, за которой прятались истинные держатели заведения, люди известные, благородных фамилий. Из складов внизу вела крутая винтовая лестница, преграждаемая тяжелым персидским ковром, отодвинув оный вы попадали в каморку привратника, собиравшего плату. Юный Харон в мятой тройке с наглыми прыгающими глазами. Отказавшись от дурного обыкновения давать сдачи не имел разменной монеты.  Передав оболы, вы, собственно говоря, и переходили Стикс. На грубо сколоченных оттоманках возлежала санкт-петербургская аристократия, предававшаяся курению опиума. Пагубная привычка не делала различия между полами, не выбирала возрастов. Уникумом показывали тут старуху восьмидесяти восьми лет, прокурившую миллионное состояние, взбешённые наследники, внучатые племянники, чуть не придушили бабуленцию прямо в притоне, бросили однако, сообразив что уже нечего взять. Завсегдатаи рассказывали о сумасшедшей мамаше, совавшей мундштук в уста грудного младенца.  Задачей упакованных в жёлтые туники с алой застёжкой на груди служительниц, одной из них временно сделалась и Софья, было подсыпать опиум в дымящиеся плошки, подливать воду в кальяны, сообщать сновавшим харонам, аналогичным привратнику, о дополнительных заказах зелья. Впрочем, пользуясь беспамятством клиентов, здесь не редко обирали до-нага. Проворовавшийся персонал прогоняли, но те что воровали, да не попадались, могли работать вечно.
Преодолевая отвращение, Софья не только трудилась, но и ночевала в притоне. Она ждала не дождалась часа, кода преследование полиции поостынет, и она сможет покинуть злачное место.  Аристарх со дня на день обещал принести хорошо сделанный фальшивый паспорт.
Спокойствие придавало одно, никаких половых притязаний со стороны клиентов курильницы, Софья не испытывала. Моло-дой прыщавый харончик из шестого зала иногда посматривал на неё довольно двусмысленно, но не языка, ни рук не распускал. Софья надеялась, что старуха баронесса Гроденберг, с подачи которой она сюда была помещена, обладала определённым авторитетом, позволявшим ей предостеречь персонал притона в отношении молодой женщины. Софью удовлетворяло, что удовольствие, получаемое клиентом курильного подземелья не требовало партнёра. Путём дыма каждый извлекал веселье из собственного тела без посредников. Использовался физический закон насоса, а не трения, как в физической любви, наиболее Софью отталкивающий. Стыд Софья сознавала, причина стыдливости ей не открывалась. Она не могла выразить её красноречиво. При покушении на её честь мы услышали бы скорее возмущённые междометия, чем речь, достойную образованного человека.
Аристарх явился.
- Паспорт принёс? – торопливо спросила Софья, пробегая мимо с большим куском маковой мякины на фаянсовой тарелке.
- Принёс, - отвечал Аристарх. Софья не заметила, как глаза его как-то странно блеснули.
Когда Софья освободилась, она провела Аристарха в особую маленькую комнату для дорогих гостей, в тот день пустовавшую. На полу стоял низкий диван, на  побеленной стене висел ковёр, поверх скрещенные муляжи сабель. Усевшись на диван, Аристарх достал паспорт, показал Софье. Документ был составлен на имя курганской мещанки Куроедовой  Варвары Саввовны. Софья жадно разглядывала бумагу, способную извлечь её из полицейской погони.
Аристарх  вздохнул:
- Нелёгкое дело выпало с паспортом. Наши фальшивчики под арестом, и уголовных тоже прошерстили. Опять  же вопрос средств … Баронесса опять помогла.
- Не нравиться мне участие этой баронессы.
- Отчего же? Пока её внук в нашем движении, бабка у нас на крючке. Она боится, что мы можем дать информацию о внучке в полицию. Когда же он вернётся из Германии, я обещал уговорить его выйти из организации, де она всё равно раз-громлена.
- Не может у старухи появиться мыслей нанять уголовников уст-ранить нас как знающих внука.
- Вряд ли… Она на такую не похожа. Потом из одного шантажа она сразу попадёт в другой, со стороны тех, кто выполнит её за-каз… Устал я очень, Софьюшка за эти дни с паспортом, так от-дохнуть хочется.
- Отдохни здесь, я тебе чаю принесу.
- Покурить бы мне, Софьюшка…
- Ты куришь опиум?
- Отчего же нет?
- Хорошо. Сейчас кальян принесу, - недоброе предчувствие захолодило у Софьи под сердцем. Она вышла и скоро вернулась с кальяном, круглой коробкой и бледным, как полотно лицом.
-Что случилось, Софьюшка?
- Там опять этот офицер!!
- Что за офицер?
- Тот, что Гелю Гельфман арестовал, потом встретился мне в публичном доме. Теперь он здесь!!!
- Ничего не понимаю, - лихорадочный блеск, что с самого появления в Курильнице сверкал в глазах Аристарха, приобрел необычайную силу, он сцепил пальцы.
- Князь… я слышала, как привратник назвал его князем. Возможно ли, он молодой князь, служащий в полиции? Он затребовал уединенную курильницу, эту. Тебе нужно уйти в общую залу Аристарх.
- Другой нет?
- Нет.
- Послушай, что же делать? – вскочил Аристарх. – Я не могу. Я вхож в литературные салоны, я позавчера был у Стасова.  Меня могут узнать.
- Аристарх, сюда вхожи и более известные люди, которых не то что в литературных салонах знают, но и при дворе. Вот возьми… - Софья протянула Аристарху принесённую круглую коробку.
- Что это?
- Белила. С недавних пор, публике часто, как тебе, неприятно стало находить в курительнице знакомых, ввели обычай предлагать белить лица клиентам общей залы. Если кто друг друга узнал, можно всегда сослаться, что тот обознался.
- Да? Давай, скорей! – Аристарх схватил коробку, подбежал к зеркалу с потемневшим стеклом, висевшему между двумя  драпировками, и густо вымазал лицо.
Софья засмеялась:
- Не хочешь губы помадой накрасить?
- Губы? Зачем?
- Ты очень страшен, на мертвеца похож. С губами я стану веселее? – взяв у Софьи помаду, Аристарх действительно вымазал себе губы. Софья согнулась в беззвучном хохоте.
- Издеваешься, да?
Держа Аристарха за руку, Софья повела его в общую залу номер шесть. Мрачные сводчатые стены уходили к невидимому, терявшемуся в темноте потолку. Один зал  переходил в другой. Звук шагов скрадывали расстеленные ковры. В воздухе витал запах опиума и складской сырости. Пятна плавающих в воде светильников указывали фигуры петербургской аристократии, склонившейся над мундштуками. Кто-то лежал в сюртуке, кто-то во фраке, где-то блистал офицерский эполет, а где-то из-под небрежно откинутого плаща выглядывал церковный крест. Выбеленные физиономии клиентов напоминали жуткие маски средневековых итальянских мистерий. Всюду желтыми гигантскими бабочками мелькали однообразно одетые служительницы, несшие пустые или наполненные кальяны, вазы с шербетом и фруктами.
Мелодично прозвучал гонг. Монотонные жёлтые одежды начали меняться на костюмы маскарадного разноцветья. Софья ярко выкрасила губы и тушью удлинила, сделала раскосыми глаза.  В полумраке притона она мало походила на обычную бледную вымороченую активистку студенческих сходбищ. Софья нагнулась над Аристархом будто бы для того, чтобы по-править подушку:
- Я попросила офицера … князя обслужить другую девушку, - прошептала она.
Аристарх отвечал невразумительно. Под действием выкуренного опиума мысли уплывали в иные, фантастические миры.
- Я видел тут ходил какой-то молодой человек в серой цивильной тройке.
- Высокий, худой?
- Да… и с удивительно пропащими глазами. Ходил тут между оттоманками, будто что-то искал.
- Он меня искал!
Софья отошла от Аристарха и будто бы по делу постаралась проскользнуть мимо кабинета, где обосновался её преследователь. Украдкой отодвинув тяжелый ковер, служивший занавесью, ей удалось заглянуть внутрь. Офицер, это был действительно тот, переодевшийся в штатское, сидел глубоко в кресле спиной  к выходу. В мутном зеркале Софья видела его тонкое лицо с закрытыми глазами. Он посасывал мундштук, с равномерностью маятника выпуская из угла рта длинные струи дыма. Из-под отодвинутого воротника сорочки торчал бинт вокруг пораненной бритвой шеи. Софья опустила край ковра, твёрдо решив, что офицер её не заметил. Само его появление второй раз в тех местах, где она скрывалась, вселяло в неё ужас.
 Обойдя двух трёх клиентов, подсыпав в трубки опиум, вытерев подбородки от слюны, поправив подушки, Софья вернулась к Аристарху.
- Чего он там? – вялым голосом спросил Аристарх.
- Ничего, сидит курит.
- А знаешь, мне лично уже не страшно, что меня здесь кто-нибудь увидит. Наплевать. Я сделался храбрым.
- Аристарх, может хватит тебе курить?
-  Я только начал… Ты сама не пробовала?
-  И не хочу.
- А вот я, если б работал здесь, попробовал бы. Ты же можешь делать это бесплатно. Наш народ любит бесплатно. На халяву и хрен сладок. Попробуй…
- Не хочу я …
- Попробуй.
Нервы Софьи были напряжены до предела. Она заколебалась, не станет ли ей лучше, если она  немного расслабиться. Она сделала одну затяжку, потом другую. Голова её закружилась.
- Затягивайся в себя,… а я тебе свои стихи почитаю, - пробормотал опьяненный Аристарх и начал:
Графиня мне приснились ваши уши,
И чуть полуоткрытый алый рот,
Я помню свечи таяли, но души
          Вверх устремляли резвый свой полёт…
Предупреждаю это элитарно.
Голова Софьи кружилась, она сникла, села рядом.
- Софьюшка, неведомо ли тебе некоей тайны, некоего секрета, что преследуют тебя так все?     - запинаясь, допрашивал её Аристарх.
Уснув, она не слышала. Когда Софья проснулась, она увидела рядом, помимо Аристарха, неясные очертания какого-то безобразного лица. Будто брошенного поверх сутулых плеч. Лицо медленно выявилось. Софья узнала баронессу. Сетку морщин венчал рыжий парик.
- Она знает, она знает, - говорила баронесса.
- Где партийная касса? - спрашивал Аристарх.
- Я не знаю, - монотонно, слабым голосом отвечала Софья.
- Ты должна знать.
- Я не знаю.
- Знает, знает, - твердила старуха.
- Конечно, знает, - согласился Аристарх. – Я тебе подскажу, - расстегнув сюртук, он достал пачку сложенных бумаг. – Земский банк, Дворянский банк…
- У тебя всё есть! – изумилась старуха.
- Тут бумаги на предъявителя. Ценности хранятся в сейфах, но не указаны коды. Она должна сказать нам коды.
- Если у тебя все бумаги, почему ты не знаешь кодов? – старуха  двойник Желябова, но не он сам.
- Желябов знает коды?
- Ещё бы! Он знает всё. Знает всё и Перовская. А между нами, двойниками, на случай провала они разделили тайну.
- Значит, она знает коды?
- Должна знать!.. Говори же!! – ожесточился Аристарх, и что было силы встряхнул Софью.- Желябов, Перовская говорили тебе что-либо?
Софья сначала не понимавшая чего от неё добиваются, нако-нец, вспомнила. Год назад, придя на сходку, она нашла там большинство товарищей. Курили, горячо спорили, она сидела в уголке, прислушиваясь, не участвуя в разговоре. Желябов пред-ложил чай, после которого она почувствовала страшную сонливость, подобную той, что сейчас. Желябов и Перовская отвели Софью в уединённую комнату, там она уснула, что-то сквозь сон она чувствовала: пользуясь с её бесчувственностью, что-то делают с её телом.
Аристарх жёг ей предплечье свечой. Боль пронзила её, соеди-нилась в сознании с той болью.
- Они выжгли мне что-то … там?
- Где там?
Аристарх с баронессой переглянулись. Они поняли где. Ари-старх рванулся к Софье, схватил за подол. Плечом он неловко задел баронессу причинив боль. Баронесса взвизгнула. Рыжий парик слетел. Волосы рассыпались. С ужасом Софья узнала преследовавшую её третью.
Софья лежала не в общей зале, а в одном из маленьких кабинетов на оттоманке. Она не знала, что кабинет свободен, потому что его не обслуживала. Видимо, когда она стала не в себе, её перенесли сюда.
В проеме двери откинули ковер. Софья увидела бледное лицо молодого Харона. Она догадалась, что он тоже связан с происходящим.
- Скорее уходите! – прошептал Харон.- Сюда идет полицейский офицер.
Схватив пятернёй за манишку, Аристарх привлёк к себе Харона:
- Откуда он знает?
- Он выведал!
- Болван!!! - Аристарх развернулся к старухе. Она приобрела прежний вид, и Софья была почти уверена, что из-за опьянения  обозналась, что это баронесса, а не Третья. Опиум совместил их образы.
Аристарх и баронесса быстро вышли из кабинета. Софья не в силах подняться, осталась лежать на оттоманке. Скоро полог от-вернулся, вошёл полицейский офицер  в цивильном платье, с за-бинтованной шеей. В левой руке он сжимал револьвер.
Заглянув во все закоулки комнаты, даже за копию крупной греческой вазы в углу, убедившись, что кроме них двоих никого нет, он подошёл ближе. Софья попыталась подняться.
- Лежите. Лежите, - остановил офицер. Он присел на край отто-манки, сжал руку: - Надеюсь, негодяи далеко не уйдут, квартал оцеплен.
Софья недоверчиво смотрела на офицера.
- Я ваш друг, - сказал он.
- Мои друзья не служат в полиции.
- Не станете же вы утверждать, что ваши друзья – убийцы?
- Мои друзья не убивают, они ликвидируют кровопийц, продаж-ных толстосумов, воровски обогащавшихся, пользующихся вла-стью, платящих трудящимся, которые на них работают, гораздо меньше, чем те того заслуживают.
- А я думал, они убивают людей...Во время взрыва императорского поезда, в деле, где я верю , вы не участвовали, погибли десятки невинных людей, дети… Давайте оставим идеологию. Скажите, кто были и чего хотели, только что бежавшие отсюда эти двое. Согласитесь, они ваши смертельные враги. Ещё минуту, и кто знает, что бы с вами было.
- Ничего со мной не было бы!
- Как вы упрямы!!
Офицер и Софья замолчали, некоторые время молча изучающее разглядывали друг друга. Вдалеке на улице послышались крики и разрозненные выстрелы.
- Они знают, где ваша дочь? – спросил офицер.
У Софьи внутри будто всё опустилось. Конечно же, Аристарх знал!
- Хорошо, я вам расскажу, - покорно сказала Софья.

         После ночной вылазки капитан Борецкий явился на службу на час позже обычного. На Гороховой улице жизнь била ключом. Нося разнообразные бумаги, туда-сюда бегали сотрудники. После вступления на престол нового государя ожидали перемен в руководстве. За отставкой Лорис-Меликова последуют неминуемые чистки сверху донизу, сопровождаемые ревизиями.
Борецкий вошёл в кабинет и застал там другого капитана, Никанора Плюева, известного нам по посещению  публичного дома, где он подстёгивал смелость товарища. Плюев рылся в бумагах, но был остановлен жирной мухой, усевшийся на середину белого листа бумаги. Когда вошёл Борецкий, Плюев остановил его жестом, призывавшим не создавать движений, способных вспугнуть насекомое. Борецкий остановился, а Плюев поднятой мухобойкой нанёс смертельный удар. По листу растеклось кровавое пятно, муху пришлось выбросить вмести с бумагой.
- Опаздываешь, Борецкий, или задерживаешься? – спросил Плюев, опять берясь перебирать бумаги.
-Ни то, ни другое, Никанор Севастьянович. После ночных дел велено на час позже в отделение приходить, - отвечал Борецкий, бросая фуражку и усаживаясь за свой стол.
- Знаю я твои ночные дела! – погрозил пальцем Плюев. Он и Бо-рецкий занимали равное положении на службе, но Плюев всегда держался несколько покровительственно. Он чувствовал себя старше.
- Как улов?
- Взяли девчонку.
- Ту самую, что горло тебе резала?
- Ту самую… - Борецкий сделал невольный жест, будто хотел потереть перебинтованную шею. – Дело очень путаное, не такое простое, как мне сразу показалось.
- Что такое?
- По показаниям задержанной девицы, по паспорту – курганской мещанки Куроедовой Варвары Саввовны, не лучшим образом проявил себя один из наших агентов.
- Некий Аристарх Титыч Истомин, по кличке « Романист». Мы его завербовали пару лет назад после известного случая с взрывом боевиками императорского поезда.  Тогда он числился среди активистов, участвовал в рытье тоннеля под железнодорожное полотно, куда была положена бомба. На Истомина нас вывел ещё один наш прежний агент, позже разоблачённый и умерщвлённый революционерами. Удалось узнать слабую струнку господина Истомина склонность к сочинительству. Твой покорный слуга под видом мецената, поклонника весьма сомнительного творчества, как-то явился к  Истомину, предложил субсидировать издание его произведений. Аристарх Титыч клюнул. На деньги жандармского управления была издана пара истоминских романов, тираж которых вскоре само управление и выкупило, чтобы создать иллюзию успеха. Автор ликовал. Я встретился с Истоминым, показал ему счета на издание книг и их последующее приобретение, где кредитором значилось третье управление. Истомин понял, что если счета увидят товарищи, ему смерть. Жандармерия просто так изда-вать чьи-то книги, я потом скупать их не станет. Господин попался. Он принял единственно верное решение – работать на нас. Информацию Истомин поставлял ценную. Удалось предотвратить несколько терактов, задержать кое-кого из отъявленных смутьянов. Однако романист, был чересчур плодовит. Деньги на издание его произведений требовались не-мереные. Он не верил, что весь тираж скупает третье отделение, действительно ограниченное число экземпляров приобреталось частными лицами. В обмен на информацию Аристарх Истомин требовал увеличения тиражей.  Ему отказали, более того свернули и прежнее финансирование. Появились новые агенты. Романиста отодвинули на второй план. Его ценили всё меньше, считалось, что его информация не представляет особого интереса. Обиженный романист заявил товарищам об отходе от борьбы. На нет и суда нет. Как ни странно, выход из боевой организации оказался для него без последствий. Его оставили на покое. Причиной тому мне кажется позёрство, краснобайство, крикливость. Товарищи предпочитали действовать в тайне, а Истомин на общих собраниях имел обыкновение выставлять революционные планы напоказ…
- К чему ты так долго несёшь мне про какого-то писаку? – спросил  Плюев, уже пытавшийся не раз прервать Борецкого.
- К тому, что, во-первых, если бы Романист до сих пор работал на нас, было бы предотвращено последнее покушение на Государя. Во-вторых, Романист начал собственную игру, непосредственно связанную с тем делом, которым мы занима-емся.
- И всё-таки мне кажется Борецкий, ты слишком много внимания придаёшь персоне продажного Романиста.
- Отнюдь нет. В целях своей безопасности, революционеры для руководителей, членов так называемого Исполкома, подбирали двойников, людей убеждённых, пусть менее пламенных, чем оригиналы. В опасные моменты двойники должны были выступать вместо оригиналов, чтобы путать полицию. Так  вот, Романист – двойник Желябова, лидера боевиков, готовившего устранение Государя. Работай мы с ним до сих пор, мы могли многое заранее узнать и про самого Желябова.
- Но ведь полное сходство невозможно!
- Оно и не нужно. Расследование никогда не обладает полной информацией. У нас обычно есть словесный портрет, рисунок, не всегда хорошая фотография. Ни их основании легко пе-репутать похожих людей, а преступники легко могут создать себе алиби. Или мы задерживаем похожего человека, а он упрямо утверждает, что он и есть тот, кого мы ищем, давая тем самым возможность настоящему виновному уйти от ответственности.
- Не двойник ли и та девица, которую ты взял вчера?
- Двойник Перовской.
- Ух, ты! Тогда поздравляю, славный улов.
Глаза Борецкого погрустнели:
- И представляешь, скажу тебе как другу, я хоть и пьян в хлам был, обратил внимание ещё в публичном доме… Эта девица удивительно похожа на Дашу.
- Дарью Ильиничну Крутогорову, ту самую что ты… Как у тебя с ней?
- Никак.
- Я слышал она выходит замуж.
- Да, за Хлебникова Артёма Артёмыча. Что же , он богат, железнодорожный король… Так вот у задержанной девицы поразительное сходство с Дашей. Если б я не знал ту хорошо, я решил бы, что это одно лицо. Эта отличается лишь родинкой. Так вот, сейчас, когда Рысаков дал показания, а другие задержанные стали показывать ещё и ещё, оставшиеся на свободе, чувствуя крах организации, заняты изъятием партийных средств, весьма значительных. Тебе известно, что боевиков подпитывало и германское правительство, желавшее занять Россию внутренними проблемами вместо угрожаемой Франции.
- Велики ли средства боевиков?
- около двадцати миллионов золотых рублей.
- Неплохой куш. Столько и за сорок лет не проиграешь в карты, - Плюев подмигнул Борецкому.
- Романист, возможно за ним стоит ещё кто-то, объединившись по ещё неясным причинам с баронессой Гроденберг, пытаются найти эти деньги, выудить из банков, поскольку из-за возможных арестов, деньги размещены на предъявителей ак-кредитивов.
- Постой, ты сказал тут замешана баронесса Гроденберг, - рука с занесённой мухобойкой над новой жертвой, опустилась.
- Ты её знаешь?
Плюев улыбнулся.
- А ты её не знаешь? Мы же в её заведении веселились, где тебе горло…- Плюев сделала выразительный жест. – И что же говорит баронесса?
- Баронессу я ещё не допрашивал, а вот задержанной девице боевики нанесли коды сейфов, где лежат партийные деньги татуировкой на одно место…
Капитаны переглянулись.
- Йес! Йес! Йес! – закричал Плюев по английски, со всего размаха колотя мухобойкой по столу.- Так может нам вдвоём, старичок, эти коды посмотреть?! – замигал он глазами на Бо-рецкого.
- Сегодня днем надзирательница из « Крестов», где сейчас задержанная, её и посмотрит.
Зазвенел телефон. Борецкий снял трубку.
- Гороховая? « Кресты»… Соединяю, - послышался голос телефонистки.
- Да. Да. Да. Борецкий у аппарата, - нетерпеливо прокричал Борецкий.
- Арсений Дмитриевич? – услышал он искажённый голос женской надзирательницы.
- Мария Тихоновна? Что у вас с голосом? Простите, простыла. Как вы велели я осмотрела интимные места задержанной…
- Так что же там?! – громыхнул Борецкий.
- Там ничего нет…то есть… там то что обычно.
- Наколки вы видели?
- Татуировки отсутствуют.
- Вы тщательно смотрели?
- куда же тщательней! Мы её обрили.
- Ладно! Отведите подследственную в камеру. Ждите распоряже-ний, - Борецкий бросил трубку, задумался.
Борецкий не знал, что в служебке «Крестов» у телефона стояла не надзирательница Марья Тихоновна, женщина очень похожая на Софью, рядом  с ней неизвестный молодой офицер, а на  стульях связанные спина к спине с кляпами во ртах сидели телефонистка и дежурный тюремщик.


    Валерий собирался поехать в Эрмитаж, чтобы разыскать на работе первую Софью и поговорить, как в дальнейшем поддерживать отношения, раз они оказались в одном городе. Таиться друг друга Валерий считал неприличным, надо бы выяснить, как жить раньше, как встречаться, чем помогать. Совесть не мучила, когда дочь была далеко, сокращённое же расстояние заставило забиться родственный нерв. Лезли мысли об одиночестве, угрюмой старости. Входя  в прохладу подъезда Эрмитажа Валерий думал о пенсии, сколько ещё до неё!, учтут ли выслугу лет, удастся ли выйти хотя бы майором.
Администратор сказала, что Софья в запасниках, объяснила, как туда пройти. Валерий шёл по бывшему до революции кара-ульному помещению и думал, до чего же крепки, тяжелы, основательны тут стены. Ему казалось невозможным, что какой-то  народоволец, много лет назад заложил здесь бомбу, чтобы взорвать царскую столовую, расположенную этажом выше. Вагон взрывчатки требовался, чтобы создать волну хотя бы в шесть балов.
Открыв не ту дверь, Валерий заглянул в Римский зал. Он видел гипсовые головы на пьедесталах, лениво рассматривающих их посетителей. Он будто заглянул в чужую жизнь, она проходила мимо, не затрагивая. Он был лишний, как будет лишним, когда его не станет, и какой – нибудь другой офицер сыска, милиции, полиции вот так  будет зрителем чужого бытия, на минуту вырвавшись из чада бандитов, воров, проституток, фальшивомонетчиков. Неустроенной семейной жизни. Валерий даже затряс головой, чтобы вытряхнуть из неё химерическую метафорическую чушь, что туда лезла. И вдруг он услышал разговор, вернее, напряжённый сдерживаемый спор двух людей, мужчины и женщины, доносившийся из глубины уходящего в даль, ветвящегося коридора с массивными стенами, высоким потолком и множеством белых дверей, скрывавших запасники, реставрационные мастерские и тому подобное.
Скажи ей, может она тебя послушает, - говорил мужской голос.
- Она  меня не слушает, - отвечал женский.
- Ты ей подруга.
- А ты ей больше, чем друг… Она ему хочет доказать.
- Что ему доказывать? Он отживший человек.
- Я ей тоже самое говорю.
- А она.
- Я хочу с ним поиграть.
- Она просто сошла с ума. Она спалит нас всех.
- Для неё нет авторитетов.
- А сама?
- Не знаю.
- Надо брать деньги и лечь на дно.
- Он не отдаёт.
- Сволочь! Часть он дал?
- Те двадцать процентов, задаток.
- А остальные?
- Теперь он говорит надо встречаться.
- Чувствую, придётся и его.
- Главное, что б не в пустую. Надо заставить его вернуть деньги. Он – подонок, я с ним полгода встречалась, я знаю.
- Тихо.
 Валерий  плечом задел статую во весь рост с пращой стоящего Апполона. Лежавший на пьедестале предмет, оказавшийся пыльной папкой, с грохотом упал на пол. Две фигуры, мужская и женская, скрытые колонной, метнулись по коридору.
Валерий прижался к стене, но было поздно. Его заметили. Через минуту откуда-то сбоку вынырнула Соня в очень шедшем ей халатике. Улыбаясь, она направилась к Валерию.
- Я Софью ищу, - сказал он.
- Пойдёмте, я вас к ней  провожу, - просто сказала Соня, она по-краснела: - А вот и моя папка, я её искала.
- У вас тут какие-то проблемы?- спросил Валерий.
- А… здесь вечно одни проблемы… с реставраторами, - отвечала Соня, махнув рукой.– Отреставрируют картину или сделают копию, а потом клянчат больше  чем с администрацией договаривались. Дело до шантажа доходит. Художники забирают картины домой и обещают отдать, когда им заплатят. Дайте нам больше денег мы по материалам и затраченному времени в смету не списались. А музею-то одни средства выделяют. Хоть милицию в таких случаях подключай. Вот вы бы взяли над нами шефство… - повернулась она к Валерию.
Соня провела Валерия в большую залитую электрическим светом комнату, где он увидел первую Софью, рядом с ней моложавую женщину в блузке и длинной юбке и, по-видимому, художника реставратора в синем халате, заляпаном краской. Собравшиеся обсуждали стоявшую перед ними картину или хорошо выполненную копию Симирамидского.
Увидев Валерия, Софья приветливо улыбнулась, вместе с тем, как показалось Валерию, она как-то странно посмотрела на Соню, видимо прочитав нечто в её взгляде.
- Это мой папа, - Софья представила Валерия начальнице.
- Очень приятно. Елена Петровна, - приятно улыбнулась начальница, протянув Валерию увядающую ладонь. – Вот кстати вы, новый человек, может быть подскажете нам. Не кажется ли вам, что лучи света, как и одежда персонажей через чур ярки, я бы сказала, неправдоподобно ярки на этом полотне?
Валерий решил поддержать художника.
- Всё зависит от того, где будет висеть картина. Здесь при ярком электрическом свете краски действительно кажутся неестествен-ными, если вы предпочитаете естество, к чему, извините, не всегда стремится искусство. Они неестественны, как противоестественен сам электрический свет. В каком-нибудь тёмном углу Эрмитажа, Пушкинского музея  или частной коллекции краски могут оказаться квантум сатис. Если же на картину упадёт поток солнечного света, то в любом случае тона сольются, и ничего не разглядишь.
-  Вот-вот, и я тоже самое говорю, - закивал художник.
- Софи, у тебя папа, где работает? – спросила начальница.
- В милиции.
- Какие там талантливее люди пропадают!
- Во-первых, отчего же пропадают, во-вторых. Если пропадают, то не более чем в других местах, в – третьих, где же им ещё пропадать, в – четвёртых, то так им и надо, в-пятых… - стену украшало старинное потемневшее зеркало. В нём Валерий, стоявший, как и все в комнате, спиной к двери, видел человека, осторожно заглядывавшего из коридора. Это был молодой коротко остриженный мужчина в серых брюках и белом блейзере. На секунду его взгляд и взгляд Валерия встретились. Соня и Софья, наверное, тоже увидели его, потому что они вдруг закричали, как если бы перед ними оказался дьявол. Валерий развернулся и бросился из комнаты.


  Наконец, всё закончилось. Истина открылась. Позади страшная история. Борецкий и Софья в рабочей спецодежде шли по крыше фабричной постройки. Вдали виднелась верфь, а внизу в ночи делали  рыбные консервы. Громыхнул взрыв, будто вспыхнул скопившийся газ, но скорее упала с высоты на бетонно-каменный пол бутылка или банка.
- Слышала, взорвалась, точно бомба? Жаль, что не настоящая. Как бы я мечтал взорвать эту проклятую фабрику вместе с её консервами!
- Прекратите, Арсений Дмитриевич! … А я вот полюбила фабрику. Фабрика дала мне друзей, признание простых людей. Я учу их детей грамоте…
- А их самих манерам?
- Нет, их самих учить не получается. Они обижаются, когда их учишь.
- И они так и не поняли, что держать вилку в правой руке неэстетично.
- Борецкий, не ёрничай! – Софья вырвалась вперёд.
Арсений Дмитриевич быстро нагнал её, привлёк к себе:
- Софья, ну как ты не можешь понять, что нет и не будет никогда такого человека, который любил бы тебя, так же сильно, как я?
- А барышня Крутогорова Дарья Ильинична? Ты не любил её?
- Она в прошлом, ты – в настоящем.
- Когда нибудь и я буду в прошлом!
Софья высвободилась из объятий Борецкого и пошла по самому краю крыши. Борецкий заглянул вниз:
- Если бы ты только захотела, я бы обнявшись вместе с тобой, спрыгнул с этой крыши, как птица с птицей крылами, и полный счастья ушёл бы из жизни, чтобы там, в небытии наши души на-вечно соединились и обрели новую, светлую, сказочно счастливую жизнь!
- Чем же тебе эта жизнь не нравится?
- Кошачья жизнь – ловить преступников. Если бы этому был предел!
- Можно родить детей, маленькие нежные существа…
- Которые когда вырастут, вновь разделятся на полицейских и воров.
- Но есть не полицейские, и не воры.
- Есть крестьяне и рабочие, которых обворовывают, когда они сами не воруют. Есть юристы, которые осуждают или защищают воров, в зависимости от того, кто им платит. Есть врачи, которые лечат покалеченных при ограблениях, и есть учителя, что вопреки природе бесполезно пытаются приостановить превращение маленьких злодеев в больших.
- А сыщики?
- Это страсть и бизнес. Отрицание отрицания преступления. Это ещё хуже, чем злодейство, кубическая степень общественного цинизма…- Борецкий замолчал. Опередив на полшага, он заглянул в глаза Софье:
- Но я совсем не знаю, нужна ли тебе моя любовь?! – Борецкий побледнел, отошёл в сторону. Софья молчала, отвернулась. В нём прочиталось отчаянное намерение броситься с крыши.
Борецкого смягчил ровный голос Софьи:
- Безумный, прекрати! Я тебе всё скажу, когда примем фабричный пресс, после митинга,- и она улыбаясь спрыгнула с крыши на высокий козырек цеха. Опершись на свисавшие провода, Софья смеялась, дурачилась:
- Пора идти. Перерыв уже кончился. Моя бригада должна успеть выполнить норму.
Обезьяной, цепляясь за пожарную лестницу, Софья спустилась вниз. Проклиная «хождение в народ» Борецкий полез следом.
Гигантский пресс, созданию которого могли бы позавидовать и титаны, поделённый как в сотах на бесчисленное количество гнёзд для консервных банок, передвигался на кронштейне, тросах и лебёдках через цех к месту установки. Руководил процессом « Романист» Аристарх Истомин, недавно после смерти предыдущего владельца избранный директором предприятия. Когда вскрыли завещание и Аристарх узнал о последней воле усопшего отставного партийного товарища, он втайне возрадовался. Судьба вела его. После отказа третьего отделения субсидировать издание аристарховых книг появилась возможность как истинному утописту писать на деньги руководимых рабочих об освобождении труда.
Пресс достиг нужной точки, он всё ниже. Уже слышны бурные крики одобрения  фабричных служащих и проникших в цех разношерстных зевак, когда лязгнул рельс, выскочило колесо лебёдки, пресс накренился на одну сторону, тросы на глазах разорвались, тяжесть полетела вниз. Жутко закричали женщины и дети. Упавший пресс придавил насмерть и покалечил десятки трудящихся.
Снова цех. Это Аристарх придумал новую покойную церемо-нию, всей фабрике она пришлась по душе. Работники, тунеядцы и зеваки добровольно радостно следуют ей. Они уже не помнят как по-другому, и не хотят. Не убран, но отодвинут раскуроченный пресс. Посередине поставлен двадцатиметровый гроб, куда положены все покойники. Из высоких окон льются прямоугольные чётко очерченные в дисперсной пыли паралепипеды света. По бокам гроба стоят в рабочих блузах близкие и родственники погибших, у каждого в руке по чёрному траурному воздушному шару. Взоры обращены в потолок, где крутится искрящийся шар, выбрасывающий буквы: « Их дело живо».
Шептание и шорох нарушают тишину. Из толпы собравшихся выходит Софья. Она видит в гробу мёртвого Борецкого, чтобы вытащить труп, она лезет на возвышение.
Софья тащит труп через край гроба. Гроб переворачивается, часть мертвых вываливается на пол. Толпа кричит, но не приближается к Софье. Аристарх в чёрном директорском сюртуке смотрит на Софью гневно и осуждающе. Рядом стоят бывшая баронесса Гроденберг и часть её девочек, например Лиза из Рязани. Прежние проститутки работают на фабрике, после того как  в публичном доме открыли публичную библиотеку. Впрочем, злые языки утверждают, девчонок вечерами можно застать стоящими вдоль шоссе. Работая на фабрике, девушки имеют материальный минимум, но стремятся к большему. Глаза девчонок красны от анаши, на которую они тратят заработанные деньги. Девчонки и баронесса счастливы. Пресс не упал на них, хотя и они были на празднике, и успели ухватить его радостей: Аристарх распорядился играть оркестру и продавать дешёвый табак и пиво. Весёлая жизнь продолжится. Лиза из Рязани беременна. Она хочет девочку, которая воспримет привычки матери. Софья встречает взгляд Лизы, где страх перевешивает осуждение.
Взвалив на плечи, как раненого, мертвого Борецкого, Софья спешит из цеха. Это невозможно быстро, труп тяжёл. Машинально зажатый в руке траурный шарик задевает за гвоздь на гробе и лопается. Будто завороженная толпа идёт за Софьей. Никто не решается ни остановить её, ни прикоснуться к ней. Аристарх шепчет на ухо бывшей баронессе, теперь бухгалтерше Гроденберг. Та спешит в дверь вызвать врачей, надежды на которых мало. Врачи едут долго, часто приезжают чтобы констатировать непоправимое.
По пожарной лестнице Софья тащит труп Борецкого на крышу. Нелегко ей даётся такая работа. Работа ли? Подобное не оплачивается. Софья проволакивает труп к краю крыши, пытается усалить. Труп не закоченел и подаётся подобно пла-стилину. Софья дергает труп за плечи, бьет по щекам. Она пытается оживить его. Но Борецкий не оживает. Тогда Софья решается поднять труп на ноги, делает попытку прислонить к себе, чтобы обняв броситься вмести с ним вниз. Поднявшаяся, разделившаяся на две группы толпа выходит из подсобок на крышу. Её члены, преображённые трудом на консервной фабрике люди, наконец, осмеливаются оттащить Софью от коченеющего Борецкого. Софья хватается за  холодные пальцы дорогого человека, бьётся в истерике. Софья скользит по трупу и падает в обморок.
Сквозь обморок Софья видит, что вопреки тщедушной ком-плекции, Романист, теперь и директор, Аристарх поднял её на руки и несёт с крыши. Появившиеся в белых халатах врачи спускают  к общему гробу труп Борецкого. Софью кладут на матрац недалеко от траурного пьедестала.
Баронесса, Лиза из Рязани и другие бывшие проститутки склоняются над Софьей, пытаются её успокоить. Они соглашаются, что смерть неизбежна и предпочтительнее умереть внезапно и молодым, чем мучительно и старым, но просят подождать. Подходит Аристарх. Он прогоняет проституток, будем называть девушек для краткости так, ибо выписывать – бывшие проститутки, а в настоящее время исправившиеся, работницы рыбной фабрики, чересчур долго, а бумага стоит денег. Аристарх называет проституток глупыми, они  не точны, существуют ещё варианты: можно умереть внезапно и старым или мучительно молодым.
 Софья видит над собой блестящие стёкла круглых очков Аристарха, его сухонькую ладошку с рыжими крошеными волосками по тылу, убирающую с её лица рассыпавшуюся причёску. Аристарх продолжает что-то говорить, вероятно, на умный манер, не на манер проституток, а в стиле романиста и директора предприятия, он успокаивает Софью. Софья думает, можно ли устроиться на предприятие Аристарха, не переспав с ним. Она отгоняет мысль как абсурдную и проваливается в небытие сродни сну, возможно, это тот небытие, где Борецкий хотел соединиться с ней. Отчего умерший полюбил её? Он любил другую женщину, она знала, страдал, когда та дала слово другому, чуть ли не собирался стреляться, плакал, рассказывал о случившемся в публичном доме, и вдруг полюбил её, охотник полюбил преследуемою жертву, право-судие - преступницу. О да, я знаю секрет, сказала она, мне говорил Аристарх, он изучал психологию, копался в науках о человеческой душе, Борецкий сам желал быть жертвой. Он пошёл в сыск не по одной любви к делу, а потому ещё, что примерял на себя платье преступника. Вот где собака порыта. Вот где… Она видела сон. И всё уже опять было не в настоящем,  а в прошлом. Опять некий бесталанный Баян засыпал её байками. На митинге Аристарх вручил ей вымпел передовицы или какой-то знак, отмечавший трёхмесячное пребывание на фабрике, а она оправдала доверие, спустилась по ступенькам, с директорского пьедестала, взяла из гроба труп Борецкого и через цех потащила, чтобы поднять на крышу. Волочащиеся ноги оставляли две полосы на пыли пола. Лакированный ботинок соскочил. Аристарх и женский коллектив, из мужчин здесь работали лишь умственно неполноценные, нагнали Софью. Аристарх кричал, лицо его кривилось. Он говорил страшные, крамольные, паскудные слова, от которых немели и жмурились ведавшие виды проститутки. Аристарха бесконечная сцена неоднократного выволакивания из общего гроба трупа доводила до бесконтрольного бешенства. В сцене была гадость, гадость! Возможно, он признался, что всю жизнь трудился нештатаником на Гороховой  и сдавал кого мог с той поры, как себя помнил. Короче, парниша…какая гнусность лезет в голову. В ней кто-то копается. Нет, умственные кроты копаться будут позже… У Аристарха началась истерика. Кроты его сломали. Сперва ещё держался, изображал доктора заглядывал в зрачки, прикладывал уже не сухую, влажную ладошку к узкому лбу, а потом вырвал труп и пытался неуклюже танцевать, вальсировать с мёртвым, по-прежнему заглядывая в глаза Софье, корчил рожи, показывая всю болезненную нелепость того, что Софья делает.
А всем надоело. Когда интенсивность раздражения доведена до предела, на него не реагируют. Работницы завода, помним, кто они, усевшись кругом, разложили домино на покрытом вымпелом бесчувственном Софьином животе.

    Ни в прошлом, ни в настоящем и ни в будущем Софья и Ари-старх стелили постель. Она – в длинной ночной рубашке с длин-ными рыжими волосами на голове, он – в длинных семейных трусах с длинными рыжими волосами на ногах. Аристарх и раньше тяготел к аскетизму, когда изгонял злых духов и за-стилал мебель в квартире белым, кровать на ночь ставили в центре главного фабричного цеха на горки консервных банок. Стены и потолок цеха были из крепкого грязного стекла и ближе к вечеру растворялись в окружающей бесконечности. Перекрытия, трубы, балки, проволока, агрегаты, механизмы и конвейер будто продолжались вовне.
Софья разложила по конопатым плечам волосы, бережно расчесала каждую прядь, сняла парик, открыв лысину. Вытерев полотенцем пот на черепе. Палочкой с ватой она брала мазь из банки, густо увлажняла раздражение на черепе. На обильно смазанную на ночь голову Софья надела целлофановую ша-почку. Парик висел на набалдашнике грядушки. Софья совсем приготовилась ко сну, когда неловким движением, локтем задела Аристарха, уже погружавшегося в сон. Аристарх вскочил ужаленный, инстинктивно двинул кулаком по воздуху, нечаянно попав Софье в глаз. Через мгновение у Софьи красовался красный фингал. Софья не визжала и не набрасывалась, лишь виновато улыбалась, понимая,  что слу-чившееся лишь досадное недоразумение. У Аристарха же после оплошности, покалечившей партнёршу, если вспомнить и истек-ший день, окончательно сдали нервы. Он взял с консервной банки таблетку снотворного. Проглотил накопившуюся слюну, скрестил  по-турецки ноги, пару минут раскачивался взад вперёд, чтобы успокоиться, но затем эмбрионально скрючился, сделался по-настоящему жалким, залился детскими горючими слезами.
- Не плачь, маленький, - сказала Софья, достала сморщенную обвисшую грудь рожавшей женщины, сунула вялый сосок в рот Аристарху.
Аристарх жадно пил молоко, всё больше умиротворяясь, затихая. Сопя. Смешанная с молоком слюна текла по губе. Засыпая, Аристарх прикусил Софье грудь забытыми быть снятыми на ночь протезами.
- Э-э-э, не кусаться. – предупредила Софья.
- И зачем же ты лгала? – вяло, снова засыпая. Спрашивал Ари-старх.
- Чего же я лгала?
- Что ты та Софья? Ты же другая.
- Отчего же, я - та.
- Та была великовозрастно невинна, и в публичном доме Борецкий должен был стать её первым мужчиной, где-то произошла подмена.
- Подмены не было.
- У рожавшей и нерожавшей женщины разная грудь. У девственниц не течёт молоко. Где твой ребёнок?
- Я – Дарья Ильинична Крутогорова, единственная женщина, которую любил покойный  Борецкий.
- Как гордо и нагло! Борецкий должен был быть слеп, причём ещё тактильно, чтобы не заметить разницы.
- Он сразу узнал меня, ещё в парадной у Гели Гельфман, но делал вид, что мы не знакомы, чтобы спасти.
- А в публичном доме?
- Он притворился, что был пьян.
- Врёшь! У той, настоящей Второй Софьи там, - Аристарх указал на лоно, - должна находиться татуировка кодов, банковских шифров революционных вкладов. Давай посмотрим, если ты точно Вторая Софья, а не Третья.
- Я не Софья, Аристарх. Повторяю, я – Дарья Ильинична Крутогорова, возлюбленная Борецкого.
- А Софья?
- Софья – партийная кличка. Чтобы путать ищеек, ради конспирации существовала одна кличка – Софья.
- Вот уж мне про это не знать, двойнику Желябова!
- Ты не мог знать, потому что не Желябов был главный, то есть он был главным формально, лидером была Перовская. Она, а не Желябов, устроила убийство Царя. И Софья Перовская создала уникальную систему защиты, систему Софьи.
Софья особенно стремилась заманивать в сети организации женщин, похожих на неё. Перовская заманила и меня. Из Дарьи я превратилась в Софью.
- Подожди, но тогда после ареста и казни Софьи Перовской, уничтожения организации « Народной Воли», на сегодняшний день по показаниям Рысакова и других под следствием три тысячи человек, неизбежна борьба за лидерство между оставшимися Софьями. Самое важное, кто из вас Софий станет главной.
- Я одна главная. Я – Софья, бывшая Дарья.
- Нет. Ты не одна. Ты сама прекрасно знаешь. А третья? Вас как минимум двое. Ты знаешь о существовании, ненавидишь и смер-тельно боишься ту вторую или третью Софью, как хочешь её на-зывай.
Глаза Софьи вспыхнули.
- И ты не та Софья, у которой на лоне знаки. Если ты Дарья Крутогорова, тебе нужны были шифры революционных сейфов, чтобы обрести состояние и выйти замуж за Борецкого, потому что богачу Хлебникову ты давала слово из-за денег, а не по любви. И вот возможно ты всё объяснила этому Хлебникову, он не решился тебя терзать, ты уговорила его не насиловать твою волю, а помочь  безденежью. Пользуясь знакомствами Хлебникова, проникла в Кресты. Вы связали надзирательницу и захватили ту Софью, что на теле носила знаки. Чтобыло потом я не знаю. Скорее всего, вторая Софья как-то опять улизнула. В общем, там что-то произошло, для меня неизвестное, но хорошо известное тебе. В результате тебе опять пришлось скрываться, теперь на доставшейся мне в руководство фабрике. Борецкий выследил тебя. Ты окрутила его…
- Он и раньше был влюблён в меня!
- Борецкий погиб под прессом и мы имеем то, что имеем.
- И почему же, по-твоему, я в твоей постели?
Аристарх тяжело озлобленно дышал, беззвучно шевелил губами.
- Может, потому что я тебя люблю, извращенец? Или мне спать негде?
- Где твой ребёнок? От кого он, от Борецкого или Хлебникова? – не слушая Софью, весь в себе допрашивал Аристарх.
- По крайне мере, не от тебя, уродливый… Посмотрись в зеркало. Ты сам двойник Борецкого.
Софья протянула Аристарху зеркало. Тот отшвырнул его, не глядя, отвернулся в пустоту цеха. Настала очередь  Софьи поджать под себя ноги. Раскачиваясь, она запела арию из « Дочери фараона». Под кроватью пронеслись сначала крысы, потом кошки.
- А ты думаешь легко построить идеальное общество на рыбной фабрике?
Певшая Софья сочла вопрос Истомина риторическим.

     Валерий на какое-то время потерял преследуемого из виду. Перед ним в светлом просторном коридоре с колоннами предстал ряд белых дверей. Молодой человек в белом блейзере мог скрыться за любой. Валерий рванул за ручку первую попавшуюся дверь. Она вела в залы Эрмитажа. Валерий ныр-нул туда. Посетителей было немного, и Валерий побежал по залам, разыскивая скрывавшегося. Он пробежал с десяток залов. Голландцы сменились испанцами, испанцы англичанами. Открыв высокую дверь, Валерий оказался на лестнице Александра.  Здесь стояли фигуры Торвальдсена и копии греческих оригиналов. У одной из скульптур он схватил за ру-кав и развернул к себе молодого человека. Тот был очень похож на него самого, исключая разницу в возрасте.
- Ну и что ты на это скажешь? – спросил Валерий.
В глазах молодого человека на мгновение мелькнул страх, больше - замешательство.
- А что я должен сказать?
- Ты знаешь, что я имею в виду.
- Если ты про инсценировку моей смерти, то это идея мамы и се-стры. Я был против.
- Зачем вы это сделали?
- Ну… все видели твою отрешённость, что тебе не до семьи. Ты жил какой-то своей, наверное, интересной, но узкой, эгоистиче-ской, лишь для себя жизнью. И мы после долгих дебатов, тут было за и против, задумали проучить тебя. Может быть моя мнимая смерть, похороны всколыхнут тебя, заставят быть чутче, внимательнее ко мне, сестре, маме. Ты же вечно в расследованиях, тете нет дела до нас. Мы хотели, чтобы ты провёл расследование в своей собственной семье. Ты всё принял за чистую монету, ни о чём не догадывался, регулярно приносил на мою могилу цветы. Меня же якобы похоронили, когда ты был в командировке. Лучше и внимательнее после моей смерти ты не стал…
- И вы решили продолжить игру?
- Это как-то само получилось. Мама сказала, что показывать тебе моё воскрешение бессмысленно. Оно не тронет твою чёрствую душу.
- И вы стали  играть в Софий.
- Откуда ты знаешь?
- Я же всё-таки работаю в сыскном отделе… Когда Я повёл всех Софий в бассейн, я потом вернулся туда и проверил коды на ящиках для одежды. Везде стояли цифры 881.
- Да, это – 1881 – год убийства Царя Александра II  , организованного Софьей Перовской.
- Буква же на всех ящиках была набрана – «С». Все набрали первую букву своего имени, а не фамилии или чего-нибудь ещё. Тогда я подумал, что у Сони, подруги первой моей дочери Софьи, возможно, раньше было другое имя. Она либо сменила имя, либо в реальной жизни у неё другое имя, а в вашей выду-манной жизни – Соня.
- Наша игра заключается в  том, что надо принять имя - Софья. Пока мы вмести мы все - Софьи.
- И ты?
- И я - Софья. И ты, отец, если включишься в систему, должен отзываться на Софью, на работе, с другими, останешься Валерием Павловичем Степановым.
- В чём интрига?
- В том, что никто не знает, кто главная, подлинная Софья.
- И что даёт софизм?
- Рассеивает скуку жизни, соединяет прошлое, настоящее и буду-щее.
Взвизгнула пуля. Сын дёрнул Валерия за плечё. Они оба упали на пол. Отбитый кусок скульптуры упал рядом. Откуда стреляли, Валерий не видел.

Софья попыталась приласкаться  к Аристарху, невыносимое желание сближения червём сосало её. Аристарх спал мёртвым сном. Чтобы успокоиться, Софья полоснула лезвием по запястью, показалась кровь. Боль и запах крови не успокаивали, дразнили, кружили голову. Софья со все силы ударила себя по другому, нормальному глазу, не повреждённому неловким движением Аристарха.
Софья на цыпочках спустилась с постели, надела парик, про-кралась через конвейер в манящий глухой тёмный простор цеха к умывальнику, звавшему капелью крана. Послышался шёпот, не испугавший, но удививший несоразмерностью. Множественные мужские глосса, создавали крикливый шум, что производят при игре в карты, домино, другие настольные коллективные игры. Софья не увидела играющих,  на слух она обошла не важно людей или духов. Софья поднялась по винтовой лестнице наверх, туда, где висели мостки, тут тоже откуда-то доносились смех и реплики. Посчитав нелепым прятаться, она топая прошла по множеству коридоров, хлопала дверьми с лязгающими засовами. Теперь её желанием сделалось выявить источник шума. Наверху она не нашла никого, тут гуляло эхо. Тогда Софья спустилась вниз, в сердцах  отворила дверь умывальника. Из помещения выкатилось облако табачного дыма, грубые мужские шутки, прерывающиеся визгливым смехом, нарастили громкость. Софья вошла в комнату, увидела людей. Здесь не было взрослых. Разновозрастные дети резались в карты, пили водку, сплетничали на непристойные био-физио- темы.
- Кто вы? – спросила Софья, стараясь выразить сдержанность и равнодушие.
- Ты спрашиваешь, кто мы? – заговорил грубым голосом один из детей. – Мы души рабочих, которых прибил пресс.
- Почему же вы  мальчики, когда убитые были женщинами кроме одного?
- Не у всех женщин душа девичья, - хрипло засмеялся пьяный подросток. – Выпьешь горькую за наш помин?
- А где душа Борецкого? – спросила Софья.
- Зачем  она тебе?
- Я его любила.
- Любовь – это что? – спросил подросток.
- Любовь – это когда без другого не можешь, - просто отвечала Софья.
- Душа Борецкого – это я, - Вызывающе назвался пьяный подросток.
Софья закрыла глаза, чтобы не видеть отвратительных прыщей на бледном лице мальца, не чувствовать гнусных щупающих взглядов его друзей. Она вырвала стакан и с трясущимися руками пила долго и жадно, пока от водки не онемели губы, не стали ватными ноги. Хмельная Софья упала на кафельный пол.
 Наступило утро. Аристарх проснулся, оправился, откатил кровать с постелью в угол цеха, закрыв в шкаф – купе. Поставив ногу на деталь конвейера, Аристарх раскрыл кожаный портфель, перебрал запылённые бумаги, то ли рукописи, то ли счета. Найдя нужную бумагу, Аристарх поднялся в радиорубку и обычным слабым  женоподобным голосом зачитал поздравление работницам с началом трудового дня. Беременные, лактирующие, менструирующие, овуалирующие и климактеричные труженицы выслушали его речь с тупым равнодушием, смешанным с деланным вниманием.
Задрожал, заскрипел, дернулся, заработал конвейер. Из рук в руки потекли масляные консервные бани с селёдкой, шпротами, хеком, простипомой. Движения работниц доведены до автоматизма, глаза мертвы.
 Дверь раскрывается. Прижав к себе лом, в цех вбегает взлох-маченная заспанная Софья. Она бьёт конвейер, тот не останавли-вается, в немом отчаянии несёт в неведомое консервные банки, чтобы снижать покупательную способность людей. Софья сознаёт бездушное притворство конвейера, со всей силы бьёт по механизму, летят на стороны гайки, болты, шайбы, консервные банки, куски металла. Ошмётки рыбьего мяса. Работницы перестают работать. Она больше не сортируют банки, не клеят наклейки, не промасливают жесть, они смотрят на Софью. Выбившись из сил, Софья бросает лом. Как бешеная собака, она набрасывается на ближайших тружениц, когтями и зубами вцепляется в волосы, одежду, тела работниц, пытающихся её остановить.
Бросив конвейер, он продолжает бессмысленно работать, неотсортированные банки падают на пол, работницы стекаются к Софье, вступаются за подвергшихся нападению подруг. Разворачивается отвратительное по жестокости зрелище женской драки, где не бьют, а царапаются, кусаются, плюются, таскают за волосы, гнусно бранятся. Аристарх наблюдает за происходящим сверху, чувствуя, что он лишний, что контроль власти утерян. Животность бывших проституток Аристарху очевидна, он начинает сомневаться в успехе преподносимых падшим женщинам идеалов. «Что же вы делаете?! Остановитесь!» - кричит он, пытаясь остановить дерущихся. В запальчивости неизвестные бьют Аристарха банкой  с треской по голове. С виска Аристарха спускалась струйка крови. Лиза из Рязани вмешалась в сражение, щёки её горят, в воздухе мель-кают кулаки, она пытается добраться до Софьи, напавшей на неё одной из первых. От движений бремя Лизы колышется, матка реагирует, отходят воды. Сев на пол, раскорячив ноги, сбоку от дерущихся она пытается рожать. Никто не помогает роженице. Увлечение, азарт всех – наказать Софью. На пол цеха падают каловые массы Лизы, - на них сморщенный вопящий плод, затем послед. Поваленный Аристарх, единственный заметил беспомощное положение Лизы, он подползает к роженице, зубами грызёт, чтобы перервать пуповину. Крики младенца отвлекают толпу, женщины, наконец, бросаются к Лизе, впереди – срывая рабочую робу, баронесса. Она заворачивает плод в робу, шлёпает младенца по попе, чтобы тот дышал, требует воды, показывает сноровку опытной повитухи. Вос-пользовавшись замешательством, Софья ускользает из цеха. Она оставила конвейер, надолго ли? Софья скрывается в умывальной.
Там она становится на четвереньки; осматривает, иногда обнюхивает каждую плитку. Ночное знание, открытое в сновидениях, ведёт её. Но настоящее опять уходит вместо про-шлого в будущее. Она не находит не одного следа, ни одного предмета, напоминающего вчерашнее представление или сон. Софья подходит к умывальнику, смывает кровь с разбитого лица, смотрится в зеркало. В зеркале ей чудится неясный образ если  не возлюбленного, то тягостно влекущего человека. Будто ударенная электрическим током, Софья отскакивает от зеркала, срывает верёвку для сушки белья, заходит в кабину туалета. Затягивает туго на трубе верёвку; встав на унитаз, залезает в петлю. Из цеха и подсобок доносятся крики – ищут Софью.
Слыша приближающиеся шаги, Софья спрыгивает с унитаза. Верёвка трещит и рвётся, Софья падает. Бёдра застревают между унитазом и стеной туалета. Одной рукой Софья тянет к себе унитаз, ногти другой руки скребутся о стену. Она никак не может выбраться. Женский таз её чересчур широк для простенка. Софья ложится на спину и мучительными усилиями, отталкиваясь от стебля унитаза, вытягивает тело рывком вперёд. Она свободна, но не свобода приближается. Аристарх  и работницы идут сюда. Шаги всё ближе. Софья бросается к двери умывальника, закрывает дверь через ручку ножной стула. Она мучительно озирается, оглядывает пол, стены, потолок в надежде обнаружить какой-нибудь выход из четырёх угольного, сверху донизу обложенного кафельной плиткой замкнутого про-странства.
Слышатся удары в дверь. Стул накреняется, болтается из сто-роны в сторону, с ножки стула ползут вьющиеся стружки. Стул падает на пол, толпа врывается в умывальную залу. Софья молнией возвращается в кабинку туалета и, совершенно забывшись, сняв с ноги туфлю, безумно отчаянно колотит каблуком псевдо фарфоровую фигуру унитаза. Фарфор трескается, унитаз разламывается на две части, под ним Софья видит люк. Она быстро спускается ногами вниз. Разъяренная толпа срывает с петель дверь кабинки туалета и не обнаружива-ет Софью.
Софья шла в тёмном усыпанном гравием  тоннеле, слабо освещённом электрическими фонарями. Тоннель был настолько узким в ширину и высоту, что там мог поместиться ис-ключительно один человек, продвигающийся наклонившись. В гулкой тишине звуки откликались острым эхом.
В туфлю насыпалась крошка, Софья остановилась и вдруг расслышала слабый, но чистый и необыкновенно красивый голос, доносившийся спереди. Софья напрягла слух. Голос перемещался. Он звучал то совсем близко, то прерывался, то отдалялся. Софья никогда не слышала, что Борецкий пел, но это был явно его голос.  Низкий бархатный, покоряющий. Словно тайная его природа раскрылась в чудесной проникновенной песне. Живые ведут себя как свойственно им. Следователи открывают скрытое, но не чуждое природе. Обаятельному, но суровому Борецкому не шла песня. А раз так подумала Софья, поёт не он, оживший, а его дух.
Тоннель часто поворачивался. Оставаясь одинаковым в серых стенах и узком размере, он раздваивался, расстраивался, множился. Софья, потеряв ориентир, двигалась на манящий голос. В голос вклинились помехи, послышался шорох, неясный ритм движения, кто-то или что-то нарастало преследовало сзади. Софья, спасаясь, побежала вперёд, повернула, оступилась и рухнула в бездну.
Когда Софья очнулась, ища опору она ощупала пол вокруг. Рука увязла в мягком, скользком. На каменном слабоосвещенном  залитом кровью полу,   вперемежку с пучками соломы, лежали свежевырванные органы животных, головы шкуры и хвосты. Посередине грота в луже крови в неловкой позе сидел офицер в мундире, раскачиваясь негромко рыдал. Софья узнала Борецкого, его рыдания она приняла за песню. Как склонен он плакать, подумала она, плачет как в публичном доме.
Открылась дверь, в грот вошла красивая на высоких отточен-ных, как гвозди шпильках, с высокой причёской, в белых перчатках до локтей, в просторном светлом развевающимся на сквозняке, тянувшемся по пещере открытом платье. Отблески пламени факелов на стенах придавали ткани платья багряный оттенок. Софья безошибочно определила в женщине своего двойника или тройника. Чтобы не выдать присутствия, Софья, поджав к подбородку колени, затаилась за коллектором вентиляции.
Вошедшая первая, вторая, N – ная Софья, смотря откуда счи-тать, некоторое время победительницей рассматривала поверженного Борецкого, одетого в парадную форму сыскного отдела жандармерии. Первая-вторая-третья Софья восторженно произнесла:
- Арсений Дмитриевич, если б ты знал, какое эстетическое удо-вольствие доставляет мне эта картина – видеть твои слёзы. Каж-дый раз, когда я вхожу сюда, дух мой ликует! – Софья провела рукой в белой перчатке по шее Борецкого: - И чего ты плачешь, милый?
- Дарья Ильинична, мне больно, - ответил Борецкий, - я палец прищемил.
Борецкий показал палец со странгуляционной полосой, такой как если бы его за палец душили. Третья-вторая-первая Софья долго и вожделенно рассматривала царапину, потом облизала рану языком. Из складок платья она извлекла охотничий нож, поднесла его к горлу Борецкого, поласкала острием грубую мужскую шею. Борецкий оставался безучастным, как смирившееся с закланием животное, только косил глазом. Импульсивно Софья сорвала с мужской груди цепочку с крестиком:
- Не нужно притворяться, что ты ищешь спасения у Всевышнего. Спасения ищут живые, а ты не живое тело, а дух, сотканный из греха. Я давно поняла тайну, почему ты оставался неуязвим, когда я много раз убивала тебя. Золото: зубы и крест, единственно честное неорганическое  вещество, которое у тебя есть!
Спрятавшаяся Софья обливалась слезами, страдания душили её. Она еле сдерживалась, чтобы не ринуться на выручку любимому.
В грот вошли десять мужчин в просторных клеёнчатых халатах, которые бывают у врачей – патологоанатомов на вскрытиях.
- Софья Софьевна, новую партию грехов привезли. Надо работать или рабочий день уже кончился?- спросили мужчины.
- Всем в цех! – приказала Третья-вторая-первая Софья, открыла дверь и, рассекая пол гвоздями шпилек, потащила за руку без-вольного Борецкого вслед развернувшимся «анатомам».
Следующее помещение параллельного мира или завода, как хотите, представляло цех, центр которого занимали сверх каких-либо человеческих пропорций мясорубка и необычной конструкции столь же огромных размеров весы. Люди в просторных клеёнчатых халатах, «анатомы», на чём-то вроде электрокаров, возможно, машины питались другой энергией, подвозили неясные скользкие кровяные массы в плоских сверкающих тазах, поднимали общей ёмкостью наверх и засыпали в мясорубку. Софья Софьевна оставила Борецкого беспомощным медиумом стоять в центре зала,  а сама взялась отдавать приказания рабочим, подходя к некоторым с требованиями и указаниями. Красивые черты лица её искажались до уродства. Чтобы перекричать шум работающих машин, она широко открывала рот, переходила на невразумительный визг.
Внезапно мясорубка забарахлила. Её остановили. Бригада ремонтёров, не отличимых по спецовкам от «анатомов», принялась за почин. Софья и Борецкий стояли, ждали. На подъёмнике они поднялись на смотровую площадку мясорубки. Отсюда хорошо было наблюдать за работами. Тут они встретили множество духов умерших японцев. Японцы фотографировались с видом на сверкавшие на свету детали мясорубки, перекусывали сэндвичами с кофе. Умершие немцы выражением лица показывали, что они другое, чем японцы, но делали то же самое. После починки мясорубка снова заработала. Красивое движение составных частей вызвало единодушные аплодисменты собравшихся. Заплакал ничего не поняв, лишь только младенец еврей. Со смотровой площадки хорошо было видно, как нечто бестелесное, окрашенное солнцем в розовое, прокручивается чрез лезвия механизма. Трущиеся части, хруст разрушаемых костей и раздираемых тканей звучали органом. Хор человеческих голосов складывался из гнусных всхлипываний, сладчайших рыданий и необузданного корявого смеха. Третья-вторая-первая Софья украдкой наблюдала за Борецким. Она надеялась, она надеялась, что зрелище растормошит его безучастность. Но тот пребывал в защитном ступоре, как если бы мёртвому в театре мёртвых пришлось играть роль мертвеца. Не найдя в облике Борецкого признаков жизни, Софья коротко взвизгнула от раздражения и толкнула его вниз. Площадка вымазанная человеческой лимфой оказалась склизкой. Взмахнув руками, Борецкий полетел в жерло мясорубки. Зеваки зашуршали голосами, подбежали ближе, щёлкнул фотоаппарат. Никто не решился подойти к краю площадки. Духи, выставив ноги, со страхом заглядывали вниз. Общее чувство овладело всеми, бывает оказывается и хуже, чем им сейчас. На Софью Софьевну смотрели с испугом, как на чёрную героиню.
Остолбеневшая Софья, подошедшая ближе, смешавшаяся с духами туристов, некоторое время стояла молча, с ужасом ожидая превращения любимого в колбасу. Потом она опомнилась, собралась и в бешенстве набросилась на хо-хотавшую начальницу. Но чем сильнее Софья трясла Софью Софьевну, чем громче кричала о своей любви к Борецкому, тем больше начальницу захватывал смех.
- Глупая, да ведь меня давно саму тошнит от неблагодарной работы администрации Страшного Суда. Думаешь, легко возиться в чужих грехах? А за Борецкого не волнуйся, ему эта процедура на пользу, - и Софья Софьевна снова рассмеялась истерическим смехом, указывая на Борецкого, вылезшего из мясорубки совершенно целым. Борецкий встряхнулся, сбросил с брюк чьи-то налипшие кишки и поправив мундир, полез на весы.
-Видишь? – продолжала начальница. – Ему этот массаж в кайф! Ведь часть грехов остаётся в лезвиях и ножах нашей, увы, несо-вершенной машины. Смотри, как он, довольный пошёл взвеши-ваться! – но едва успела Софья Софьевна договорить, как обезу-мевшая Софья с возгласами « Любимый, я нашла тебя!» - уже пыталась душить в нежных объятиях Борецкого.
Борецкий холодно высвободился и с недовольной гримасой пробубнил:
- Во-первых, мадам,  я не Арсений Дмитриевич Борецкий, а лю-бовник Софьи Софьевны. Лик же Борецкого я принял на два дня для развлечения. Во-вторых, не впутывайте меня в ваши грешки, я от своих отмыться не могу. Я вон палец прищемил! – он как ранее Софье Софьевне протянул Софье палец, на котором гримом была нарисована красная царапина.
 Софья попятилась назад, к выходу. Едва она успела проско-чить в тоннель, как стена анатомов за ней сомкнулась. С призы-вом: « Лови, наш клиент!» - они кинулись следом с фонарями. Лучи света паутиной опутывали Софью. Ей потребовалось два километра изматывающего бега, чтобы преследователи отстали.
Скользнул по стенам тоннеля последний фонарь, стихли прыжки преследователей. Софья отдышалась, но успокоение она обрела не надолго. Она уловила отдалённое шуршание, будто кто-то не открыто гнался, но осторожно полз за спиной. Порой крались так тихо, что о присутствии новых преследователей можно было только догадываться. Бесконечный лабиринт из множества пустых тёмных комнат, диких длинных заброшенных  перекрещивающихся коридоров таил явную угрозу.
Софья открывала и захлопывала множество разнообразных дверей, спускалась и поднималась по причудливым лестницам. Сзади она чувствовала смертельную погоню, переместившийся опять вперёд, влек её любимый голос. Ей казалось, что вот-вот она настигнет источник сладчайшего пения. Но чудящийся зовущий манящий голос всё удалялся, запутывая Софью в лабиринте, придавая мышцам силу, но обволакивая сознание неземной слабостью.
В двухсот первый раз спускаясь по одной из винтовых лестниц лабиринта, Софья набрела на полумрачное помещение, напоминающее винный погребок. К изумлению и радости она скорее ощутила, чем увидела проявление безопасной жизни, не таящей ни угрозы, ни преследования. В погребке стояло множество маленьких ванн, наполненных изумрудной водой. В ваннах сидели хорошо одетые мужчины. Все с шикарными цветными волосами, они, погружённые в  спокойствие, пили пиво.   В середине помещения с десяток склонённых фигур, сидело за столами, трое-четверо занимали место у стойки. Софья хотела и не как не могла разглядеть  лица бармена, это раздражало её, давало почву для неясного, нового ещё малого беспокойства. Софья внимательно обошла столы и ванны, в которых сидели причудливые люди, и обнаружила, что ошиблась, помимо мужчин, тут были и женщины.  В посетителях погребка не чувствовалось агрессии, они не обращали внимания на Софью, занятые еле слышными разговорами друг с другом. Беседы за столами и в ванных не содержали похоти, будто мужчины были ангелам, а женщины -  пацанками с вытравленным полом. Атмосфера не страшила, не отторгала, насыщала умиротворением. Чем ближе подходила Софья к центру зала, тем красивее полнокровнее, развитее становились мужчины и женщины. Это уже были образчики совершенных людей, о которых мечтают мыслители. За благородством и безмятежностью форм, поз, осанок, черт ощу-щалось внутреннее достоинство, знание и покорность неизбежному. Софья никогда не встречала образцов че-ловеческой породы в реальной жизни, и она остановилась заворожённая. Желябов, похожий на него Борецкий, приближались в отвлечённой нематериальности к образцам, здесь прибывал улей совершенных форм. У Софьи мелькнула анафемная мысль, не скрывал ли кто этих людей специально, чтобы миру никогда не даны были ни полная красота, ни безизъянный рассудок, ни сдержанность чистоты, лишь глу-пость, ущербность, эгоистичная скаредность. А если и справедливость, то справедливость палача.

За одним из столов Софья заметила женщину с высоким лбом, правильным носом, полной соразмерностью подбородка, скул и очертаний больших серых глаз. Женщина не влекла и не отталкивала. Она пребывала. Софья узнала здесь себя, вернее, ещё одну Софью, Софью – образец. Софья сидела в чёрном до пят плаще с капюшоном на голове. На коленях  она держала спеленатого младенца. Софья  сразу уверовала, вдруг почувствовав в младенце будущую святую Деву Марию. Заметив Софью, женщина спрятала грудь, которой кормила девочку и заплакала. Женщина привычно вытерла  рукавом платья слёзы и протянула завёрнутого в одеяло ребёнка Софье.
Софья взяла свёрток на руки, откинула одеяльце и обнаружила, что младенец мёртв, рот его залит молоком, которое, давя грудь, пыталась влить в него мать. Испытывая животный ужас, ни сказав ни слова, Софья закрыла скукоженое личико одеялом, протянула ребёнка женщине назад, будто у неё, Софьи, он был мёртв, а у той мог бы и жить. Но женщина не взяла ребёнка. Софья повторила попытку, и тогда женщина в чёрном плаще произнесла:
- Что же ты от своего дитя отказываешься? Забыла, что после ги-бели Борецкого убила его, так и не успевшего родиться на шестом месяце?
- Ты что с ума сошла?! – прошептала Софья.- Ребёнку больше года, считая от зачатия. Это ты нянька его не уберегла.
- А Борецкому он был нужен?
Софья растерялась:
- Не знаю.
« Не знаю, не знаю, не знаю» - эхом разнеслось по тёмным кори-дорам
- Ни чего ты не знаешь, - сказала женщина в чёрном. Она раз за разом безуспешно пыталась навязать Софье мёртвый свёрток.
Софья повернулась спиной и сделанным видом подошла ближе к людям с цветными волосами, которые по-прежнему сидели в ваннах и вокруг столов и вкушали пиво. И вдруг она обнаружила, что в погребке есть окно, завешенное серой холстиной, откуда врывались бурные аплодисменты и крики.
Подойдя ближе, Софья, отодвинув холстину, увидела, что окно выходит на кладбище. В центре кладбища бьёт роскошный фонтан и стоит основательная деревянная трибуна. Всё кладбище меж надгробиями заполнено живыми людьми. В человеке на трибуне Софья без труда определила возлюблен-ного.
Глаза Борецкого горели яростным и жестоким светом, гуляли желваки, грубо оскаливался рот. Он больше походил на Желябова, когда тот спорил с товарищами, чем на самого себя. Борецкий смело держал речь, в его левой руке развивался непонятный флаг, символизирующий нечто, с чём знали собравшиеся. Борецкий призывал народ на кладбище к какой-то свежей, невиданной доселе жизни, которая может быть осуществлена исключительно жестоким террором, путём переворота и захватила власти. В правой руке Борецкий сжимал пистолет, им он периодически показывал  в направлении, где видимо, находилось то, что необходимо было отобрать, поделить между собравшимися. Борецкому рукоплескали, его подбадривали криками.
Один из участников митинга собрался осторожно покинуть кладбище. Борецкий заметил ретировщика и, не колеблясь, убил метким выстрелом в спину.
- Почему он так жесток? – спросил шепотом один из участников митинга другого. Шептавшиеся стояли вплотную к Софье, уже успевшей выпрыгнуть в окно  и теперь тоже бывшей на кладби-ще.
- Говорят, при жизни у него была изнурительная работа, да потом его не любили какая-то женщина, - ответил другой.
Софья успела дослушать окончание фразы второго шептавшегося. Она пошла вперёд, влекомая слепой силой, которой безропотно следуешь и одновременно наблюдаешь за собственным безумием со стороны. Софья раздвигала плечи одного, другого участника митинга, расталкивала локтями толпу, продвигаясь к трибуне, на которой стоял Борецкий. Если бы на трибуне был Аристарх, Софья не поверила бы не одному высказанному им слову, она ненавидела бы его единомышленников. Когда тоже самое говорил Борецкий, Софья верила и любила тех, кого делал вид или на самом деле любил он.
Заметив Софью, искавший врагов Борецкий, машинально на-правил на неё пистолет, но тут рука его дрогнула и безвольно опустилась вниз. В его глазах Софья прочитала страх. Борецкого пугало, что она мёртвая, не боится умереть и по смерти. Его замешательство Софья объясняла любовью. Она протянула руки к Борецкому, но он на её глазах превратился в безликий надгробный камень памятник самому себе.
Софья сжала холодный камень и долго нежно целовала его, не замечая разницы. Обернувшись, она увидела, что от собравшихся на кладбище остались лишь надгробные камни тоже.
Когда стемнело и завыли души шакалов, Софья вернулась в погребок.
Прамадонна с младенцем сидела в неподвижной позе. Спина её была здорово пробита, вероятно крупной пулей. По чёрному плащу текла густая кровь. Люди в ванных разговаривали вполголоса, а откуда-то сверху доносились стоны. Голос стонавшего показался Софье знакомым. Несмотря на то, что она едва держалась на ногах от усталости, Софья пошла вверх по лестнице, хватаясь за перила, чтобы не упасть.  Возле стальной двери погребка лежал на полу директор фабрики рыбных консервов Аристарх Истомин.
Аристарха сотрясала дрожь, он стонал от боли. В скорченном сухом кулачке  он едва удерживал использованную детскую бутылочку из-под молока. В губах, испачканных пеной, торчала детская соска. Заметив Софью, Аристарх вздрогнул ещё сильнее, посмотрел жалобными глазами и слабым хрипом проговорил:
- Умираю. Шёл весь путь за твоим молоком. Покорми.
Софья брезгливо отвернулась. Пять минут она, раскачиваясь, сидела рядом с Аристархом, продолжавшим ныть. Не выдер-жав, Софья достала чахлую грудь. Директор впился в сосок и губами, и зубами, и долго жадно насыщался, вкушая. Набравшись сил, директор рыбной фабрики резко взбодрился.
- Спасибо, Софьюшка, - проговорил он, вытирая клетчатым платком губы, и даже язык, помигивая левым глазом и щупая Софью, не скрывавшую своей к директору гадливости, чуть ниже спины.- А теперь сейчас пойдём со мной, моя спасительница. Я тебе кое-что покажу, интересное.
- Я не хочу, - категорически отказалась Софья, поправляя кофточку.
- Но это то, что ты вечно ищешь, - добавил Аристарх, вставая и всовывая большой ключ из толстой связки на поясе в железную дверь за своей спиной.
Аристарх толкнул скрипнувшую дверь. Софья, ощутив сла-бость, покорно переступила порог. Едва она так сделала, дверь захлопнулась. Аристарх, зловеще улыбаясь, три раза провернул в замочной скважине ключом.
Софья не знала именно этой двери, но вела она всё в тот же рыбный цех, из которого она столько раз пыталась мучительно вырваться.  Выйдя из незнакомой двери, цех предстал перед Со-фьей чуть в ином, чем привычно, ракурсе, но всё та же ржавчина, пыль, застарелость, шумит и грохочет допотопный пресс, выдавливающий банки, скрежеща ползёт, как по нервам замызганный конвейер, Жадно и завистливо  глядят, готовые сожрать работницы, а главное, отвратительно пахнет тухлой рыбой, а в углах шныряют крысы, и жирные коты трутся у ног.
Ища помощи, Софья просительно взглянула на Аристарха. Тот подмигивая,   как  при тике, левым глазом, смеялся и потирал сухие ладошки:
- Ну что стоишь? – проговорил он остолбеневшей Софье. – Проходи, или не родные мы тебе?
Аристарх за плечо подтолкнул Софью вперёд. Теперь Софья лучше разглядела новострой. Вдоль Боковой стены за знакомыми станками выстроили временную сцену, где ярусами расположили судебную кафедру. На кафедре Софья увидела баронессу, Лизу из Рязани, всю бывшую рабочую бригаду и на-чальство.
Громоздкие, одуревшие  от жира и тупой жизни женщины с прикрытой равнодушием ненавистью глядели на отступницу Со-фью. Играя на публику, к Софье ужом подкатился Аристарх и по-джентельменски предложил руку. Софья всем видом выразила ему презрение, и даже тогда, когда он взял её чуть выше локотка, пытаясь сдвинуть с места, не шелохнулась. В ответ Аристарх грубо толкнул Софью в плечо вперёд. Софья подалась, сделала два шага о остановилась. И лишь тогда, когда Аристарх скрутил ей левую руку, так что она завизжала от боли, ему удалось притащить её на возвышение.
Поняв, что директор тащит её на эшафот, Софья ожила, выпрямилась, исполнилась достоинства. Она сразу почувствовала, что давно мечтает принять смерть, как подарок. Софья приостановилась возле верёвки и вдруг к изумлению собравшихся запела волшебную арию, сначала размягчившую, потом покорившую  и заворожившую всех.
- Прекратить! Немедленно! – страшно вращая глазами, закричал, замахал руками Аристарх. Но Софья не замолкла. Голос её окреп и лился волной. Она пела песню Борецкого.
Баронесса и Лиза из Рязани по приказу Аристарха связали Софье кисти и воткнули кляп в рот.
- Итак, хватит с ней церемониться, - сказал Аристарх, - зачитываю приговор. «Наш коллектив рассмотрел дело о попытке работницы нашего цеха, в прошлом передовой  работницы, уничтожить родное предприятие! Данная обвиняемая равно покушалась как на акционерное, так и частное имущество и состояла в заговоре о взрыве консервного завода! – тут Аристарх остановился и с ехидцей поискал реакцию подсудимой. Реакции не было.
Аристарх неистово оглядел подчинённых:
- Кто-нибудь ещё желает высказаться?
- И так всё ясно, - сказала баронесса. – Она хотела погубить завод, который всех нас кормит.
Работницы закивали головами. Лиза из Рязани, на время схватки передавшая своего новорожденного одной из работниц, а сейчас забравшая его, и кормившая грудью, на которую жадно смотрел директор, добавила:
- И дети наших детей будут работать и кормиться этим заводом.
Работницы издали одобрительный гул. Директор жестом вос-становил тишину. Чётко зазвучал его егозливый смех. Успокоив-шись, Аристарх закончил:
- Большое жюри вынесло решение, не выносить этой гражданке смертного приговора и не сажать её в застенок, великодушно простить и для исправления оставить пожизненно трудиться в нашем коллективе. Пусть воспитается трудом.
Подсудимая ещё с минуту оставалась в принятой ею героиче-ской жертвенной позе, ожидая другого исхода, казни. Когда до неё дошло решение жюри, Софья бессильно опустилась на колени и взмолилась:
- Почему вы так жестоки?! Убейте меня. Я хочу к нему!
Толпа заседателей медленно рассасывалась, выбираясь из кресел. Рабочие расползались, как тараканы в щели, в две боковые двери, расположенные по обе стороны трибунала. Софья бросилась в ноги, ища сочувствия, молила о смерти. Она заметила, что люди переродились, видимо процесс длился куда дольше, чем она предполагала. Её подруги народили кого-то, те - ещё, а самые последние одних мальчиков. Вместо тружениц в рабочих блузах, бывших проституток, она находила вокруг себя преимущественно мужчин в строгих чёрных костюмах. Не интересуясь ей, они отстранялись, когда она хватала их за штанины, лакированные ботинки. Цех тоже преобразился. Здесь появилось новое сверкающее чистотой и глянцем искусственного материала оборудование, единственно, здесь по-прежнему производили консервы и не заглушаемо пахло рыбой. Толпа напоминала сборище глухонемых и без внимания обходила рыдающую на полу женщину.
Когда все разошлись, Софья осталась в цеху наедине с Ари-стархом. Он тоже успел облачиться в чёрный костюм и смотрел на Софью бледным нервным лицом. Аристарх включил музыкальный центр на пульте в стене, оттуда понеслась модная эстрадная мелодия. Директор начал делать нелепые корявые движения, медленно двигаясь вокруг сидевшей на полу Софьи.
- Скажи спасибо, Софи, что спас тебе жизнь. Знаешь, при таких уликах, по меньшей мере, полагается пожизненное заключение или вышка. Я один отстоял тебя.
- Всё равно тебе не узнать банковских кодов, вытатуированных на моих половых губах. Я их свела перекисью, - сказала Софья.
Сменилась мелодия. Танец Аристарха напоминал электриче-ские конвульсии. Тело неуклюже выбрасывало вперёд руки, дрыгало ногами. Аристарх стал похожим на отвратительного человекообразного паука.
- Если б я хотел тебя затопить, сделал бы это в одно мгновение. Посмотри, что я имею! – не прекращая танцевать, Аристарх протянул Софье пачку фотографий.
 Софья раскрыла пачку. Там были снимки, где она гуляет  с Борецким по крыше.
-Но я не подлец! – не прекращал танцевать романист-директор, -  и я благодарен за твоё чудесное молоко. Лактирующее, овулирующее, менструирующее чудо, приблизься! – захихикал Аристарх. - У девственниц не бывает молока, верно?
Пока Софья рассматривала снимки, зазвучала  магнитофонная запись последнего разговора Софьи с Борецким на крыше. Аристарх резко нажал кнопку магнитофона.
- Не надо плакать,- смягчился он, вытирая клетчатым платком слёзы, катившиеся из глаз девушки, - не плакай, мой глупенький. Завтра начнётся новая жизнь, - и  гладя по волосам, он стал ласкать Софью, как ребёнка. Я же люблю и всегда любил, мою мышку, и не куда не отпущу. Мы сейчас с тобой кроватку постелем, где ты хочешь? В цеху на консервах или у меня в новом кабинете? Как я мечтаю согреть и защитить своего котё-ночка.
Софья склонила голову Аристарху на плечё, поддаваясь ласке.

    На фоне марсианского пейзажа неба чётким контуром рисуется фабричная крыша. Поверх неё горбятся очертания кровати. В кровати двое – Софья и Аристарх.
- А молоко у тебя действительно необыкновенное! Оно мне даёт такие силы, - говорит Аристарх. – У скольких наших работниц не пробовал, нет лучше твоего.
- Пропало оно у меня совсем, - вяло отвечала Софья.
- Да ты что?! – Аристарх прикасается к груди, давит на неё. Из розовых пор соска выделяется блеклая капля молозива. – Жаль, конечно, - говорит он. Но мне уже всё равно. Я люблю тебя так сильно, как не будет любить ни одон человек на свете.
Софья не слушает слов директора. Она встаёт с кровати и в развивающемся прозрачном пеньюаре до пола, идёт по крыше.
- Софьюшка, ты куда? – спрашивает Аристарх.
- По нужде, сейчас приду, - коротко отвечает Софья.
Полуобнажённая женщина аккуратно обходит трубу, перелезает через перекрытие, легко преодолевает мостик подсобной надстройки, и приподняв пеньюар садится по нужде.  Пописав, она обоими рукам раздвигает бёдра, пытаясь разглядеть, остались ли следы синих цифр банковских кодов. Цифры едва различимы, и Софья уверена, что нельзя  точно расшифровать ни цифры, ни сокращённые названия банков, где спрятано богатство заговорщиков.
Софья встаёт, поворачивается в обратный путь и снова преодолевает всё те же препятствия.
-Софьюшка, ты скоро?! – слышен взволнованный голос Аристарха.
Поднимается солнце. Прикрыв ладонью глаза, Софья любуется восходом. В красном багрянце она замечает идущего по краю крыши Борецкого, сам ли это он, его дух или галлюцинация его духа неизвестно. Бросив взгляд вниз, Софья видит поднявшую голову, смотрящую на неё и Борецкого с неизвестным номером Софью.
   
     Наутро Данила Евгеньевич вызвал Валерия.
- Ну что? – спросил он, живо поднимая глаза от бумаг.
- Пока ничего, - отвечал Валерий. Он вольно уселся за большой стол, где проводились летучки, но по выражению глаз начальника сообразил, что ошибся. Следовало стоять.
- Неужели ничего не раскопал?
- Охранники полагают, что Царя заказал Япончик. Сам Япончик кивает на тамбовских ил  кого ещё, кому Царь дорогу перешёл.
- Доказательства у тебя есть?
- Никаких… Интуиция подсказывает, что в дело замешана женщина или женщины. Возможно, Япончик нанял женщину или женщин, оскорблённых, брошенных Царём Липецким. Они  и исполнили преступление, подключив кого-то из своих друзей, мужчин.
-  « Женщины или женщин» - передразнил Данила Евгеньевич. - С чего ты взял?
- Одну из исполнительниц или оскорблённую организаторшу убийств Царя звали Софья,- задумчиво продолжал Валерий.
Данила Евгеньевич нетерпеливо хлопнул ладонью по начальст-венному столу.
- Интуиция подсказывает, - встрепенувшись, продолжал Валерий.
- Послушай Степанов, мы так далеко зайдём, если не на логиче-ские доказательства будем полагаться, а на интуицию… Иди, ко-пай, чудо!!
Понурившись Валерий побрёл по служебному коридору. Он не замечал, что за нм наблюдает его молодой стажёр, американец Дик. Валерий вышел во двор, подошёл к своей машине, когда Дик догнал.  Дик волновался,  появился акцент:
- Валерий Павлович, хотел поговорить с вами.
- Говори.
- Неудобно.
- чего?
- Ваша жена  к Даниле Евгеньевичу приходила.
- Ты подслушал?
Дик помялся.
- Жаловалась, что я в семейной жизни грубиян и дебошир? – настаивал Валерий.
- Она… как это по-русски… - любовница Данилы Евгеньевича.
Валерий немо смотрел на Дика.
- Дик… как это по-американски.. по-русски это.. иди, проспись!
-Это все знают, - неуверенно сказал Дик и побрёл к отделению.
Валерий включил зажигание.
- Борецкий! – позвал женский голос.
Чтобы развернуться, Валерий включил  заднюю передачу.
- Борецкий!
« Что за Борецкий?» - подумал Степанов, обращались явно к нему. Опустив стекло, он выглянул из машины.