Суворовский алый погон. Глава седьмая
СУВОРОВСКИЙ АЛЫЙ ПОГОН
Роман
…Мы унесём с собою небо голубое,
Детства безоблачный летний сон,
Суворовский алый погон
Из песни 18-го выпуска
Калининского суворовского
военного училища (1966 г)
Глава седьмая
Первое увольнение в город
И вот оно, первое увольнение. Составили списки ещё в четверг, утвердили во взводе в пятницу, подали командиру роты в субботы. И на протяжении всего этого времени все счастливчики очень волновались. Только бы не вычеркнули.
Никому никаких предпочтений не делалось. Хоть Калининцы, хоть иногородние могли записаться в увольнение либо на субботу, либо на воскресенье. Могли и на оба дня сразу. Но никаких ночёвок дома. Это гораздо позднее стали отпускать после обеда и генеральной уборки в субботу до вечера в воскресенье. А в те годы увольнительную давали в субботу после уборки – уж как рота управится, не кто-то один, а вся роты – и до 22.20 и в воскресенье после обеда и до 22.00.
Словом, порядки в то время, когда учился в училище Костя Николаев, были гораздо жёстче.
У командира отделения Толи Козырева к Николаеву претензий не было, не было претензий и заместителя командира взвода Володи Корнева. Офицер-воспитатель майор Степан Семёнович Соколов посмотрел журнал, бросил взгляд на Николаева через очки и сказал только:
– Двоек нет, троек – тоже. Так держать. Отпускаю на субботу и на воскресенье.
Уборку в тот день делали особенно споро. В увольнение записались многие. Кто-то просто хотел погулять по улицам или в кино сходить. В училище кинофильмы показывали предостаточно – и в субботу, и в воскресенье, а одно время даже в среду был дополнительный сеанс, но, кажется, как поощрение для тех, кто хорошо успевал по всем предметам и быстро справлялся с учебными заданиями.
На построение все вышли в отглаженных брюках, начищенных до блеска ботинках. В мундирах с золотистыми галунами смотрелись суворовцы как-то очень необычно, форма стариной отдавала, но именно такой она особенно нравилась суворовцам. В ту пору не очень афишировали и ту фразу, что была написана в постановлении Правительства о создании суворовских училищ по типу старых кадетских корпусов, и то, что Сталин приказал сохранить форму кадет.
Наверное, у каждого суворовца, ну или во всяком случае у многих, хранилась либо в дневнике, либо в одном из учебников открытка или вырезка из журнала с изображением знаменитой в ту пору картины Решетникова «Прибыл на каникулы».
Вот он радостный миг – суворовец предстаёт перед домашними уже как настоящий воин, и докладывает дедушке, судя по выправке, отставному офицеру, о прибытии. Всё чин по чину, всё, точно так, как положено по уставу докладывать командиру в училище.
Косте, конечно же, хотелось и в школу свою заглянуть, да только поздно, в субботу в такое время никого не застать, и во дворе погулять с друзьями и особенно с девчонками повидаться, но и по маме, и по сестрёнке соскучился. Какой уж тут выбор? Отпустили в 18.20, а в училище надо быть уже через четыре часа. Да не через четыре, а поменьше – пока дежурному по училище доложишь, пока в роту поднимешься.
Конечно, мама с отчимом и с сестрёнкой приезжали в училище, конечно, в форме его видели ещё в день мандатной комиссии и переодевания, которое более походило на перевоплощение. Но уж больше месяца прошло.
И вот Костя отправился по знакомому маршруту из училища домой – по тому маршруту, по которому прошёл 15 августа, только в обратном порядке.
Осень медленно наступала на город. В гор-саду, мимо которого проходил Костя и через который даже срезал немного свой путь, уже тронула желтизна листву деревьев.
Уже то там, то здесь зажигались фонари, темнело. Осень. С моста открывался великолепный вид на Речной вокзал, стоящий на самом слиянии Тверцы и Волги, точнее всё-таки на месте впадения Тверцы в Волгу. Тверца по сравнению с величавой Волгой, сравнительно небольшая речка.
Вот и Первомайская набережная. И знакомый двор, и стайка мальчишек и девчонок, расположившаяся шумной компанией на опустевшей в этот час детской площадке.
– Костя, Костик, Костян! – с такими радостными криками обступили его ребята.
– Надо же, всё-таки добился своего! – говорил один.
– Молодец! – вторил ему другой.
– Я тоже на будущий год поступлю! – уверенно заявил третий.
Этот третий, Игорь Кобзев, сын офицера, командира полка в мотострелковой дивизии, что дислоцировалась в Калинине.
Когда суворовцев возили в дивизию на показ техники, отец Игоря узнал Костю, который не раз бывал в гостях у приятеля, ну и сказал тогда, что своего лоботряса обязательно на следующий год отправит в училище.
Начались расспросы, как там, что там, трудно ли?
А Костя искал глазами Танечку, соседку свою, или Наташу из соседнего дома. Не было в компании ни той, ни другой.
Поговорили, но пора и честь знать. Мама уже увидела его из окна и вышла на балкон. Не торопила, просто смотрела на шумную компанию, которая засыпала вопросами Костика.
И вдруг… пока ещё вдалеке, возле своего подъезда показалась Наташа. Она редко бывала в дворовых компаниях, обычно гордо обходя их стороной.
А в том момент, заметив столь бурное оживление, присмотрелась повнимательнее, и наверняка узнала в мальчишке, что «как офицерик был одет», своего недавнего вздыхателя.
Ну, ка же не подойти, как же не посмотреть, в кого же этот вздыхатель превратился, а самое главное – не утратил ли он свои мальчишеские чувства, которые, хоть ещё и скромно, но старательно демонстрировал весной этого года.
Подошла. Ребята притихли. Поняли, что тут уж в соперничестве они явно уступают. Конечно, вовсе не каждая девчонка так уж клюнет на суворовскую форму. Некоторым всё это совершенно безразлично. Впрочем, теперь так кажется, что безразлично. В ту пору армия имела колоссальный авторитет. Ведь на дворе было начало шестидесятых. И как бы ни старалась хрущёвская банда подорвать авторитет армии и интерес к офицерской службе, сделать в ту пору это было очень сложно, даже почти бесперспективно. Недавно окончилась жесточайшая война. Советская Армия показала чудеса храбрости, показала, что она единственная непобедимая армия мира. Какие уж тут наветы? Они никого не трогали.
Костя слышал рассказы о том, что в сельской местности и вовсе за мужчину не считали того, кто не отслужил срочную службу. Да и фильмы способствовали таким вот веяниям. Вспомним «Максима Перепелицу» и «Ключи от неба» – фильмы по сценарию Ивана Фотиевича Стаднюка, «Солдат Иван Бровкин» и «Иван Бровкин на целине» – фильмы сценариста Георгия Мдивани и режиссёра Ивана Лукинского.
Наташа подошла этак независимо, поздоровалась, поздравила с поступлением. А Костя растерялся. Что делать то? Вот бы сейчас пригласить прогуляться, но как компанию оставишь. И перед ребятами показалось неудобным таким образом преимущества формы использовать. Где-то в глубине души он всё же понимал, что отличается от них пока лишь тем, что на нём суворовская форма, что не стал он ещё настоящим суворовцем. И важничать и кичиться, пока нечем. Всё впереди. Да и в будущем не нужны кичливость и зазнайство. Просто человек, когда он начинает ощущать не только чисто внешнее своё превосходство, ему уже нет нужды как-то показывать его. Во всяком случае, нет нужды демонстрировать свою гордыню тому. Тот, кто действительно становится настоящим человеком, никогда не опустится так.
И Костя понял, что очень и очень прав, что не поспешил демонстративно увести куда-то Наташу. Ребята убедили в этом своим действительно человеческим поступком. Вдруг кто-то вот этак внезапно вспомнил о каких-то делах в соседнем дворе, и всё гурьбой, извинившись, что оставляют Костю и Наташу одних, умчались в другой двор, что за огромным зданием Политехнического института.
Костя и Наташа оказались одни на площадке. Постояли, глядя вслед исчезнувшей компании, и не сговариваясь, пошли по двору.
– Ты, наверное, ещё и дома не был. Родители ждут? – спросила Наташа.
– Да у меня и завтра увольнение. Дома успею побывать. Прогуляемся немного?
– А вот меня ждут. Гости сегодня. Так что долго не могу, – ответила Наташа, тем не менее, продолжая идти рядом с Костей. – Как тебе в училище, не тяжело? Форма красивая, – она дотронулась до рукава мундира. – И воротник, как в старину.
– Мундир с галунами, – пояснил Костя.
– С чем?
– Так, стихотворение вспомнилось. Из детской книжки. «А с ней был маленький кадет, как офицерик был одет, и хвастал перед нами мундиром с галунами…»
– Хвастаем, значит? – улыбнулась Наташа.
– Ну, зачем же? И перед кем? Это ж мои друзья.
– А я? – и она хитро посмотрела ему в глаза.
– Как тебе сказать, – начал он и, прищурившись, прибавил – Не от меня зависит, не только от меня зависит, как тебя называть.
– Понятно, товарищ суворовец, всё с вами понятно. Ну, мне пора. Маме обещала быть дома к семи часам, а уж восьмой час пошёл. Это с вами задержалась, товарищ суворовец. Цените!
– Ценю, конечно, ценю – ответил Костя, осторожно взяв за руку Наташу.
Он старался немножко хотя бы затянуть время, чтобы придумать, как назначить встречу. И вдруг вспомнил. В училище готовился вечер рот девятого класса. Вечер и художественной самодеятельности, и танцев. Старались командиры как-то содействовать налаживанию дружбы между одноклассниками, столь разными – «семилетками» и «трёхлетками». Конфликтов удалось избежать, но теперь надо было добиться, чтобы действительно сдружились ребята. Ведь им вместе не только здесь учиться, им предстоит вместе идти в военные училища, им предстоит вместе шествовать по службе, долгой офицерской службе.
Вечер, как же это здорово! Да и приятно, как же приятно появиться на вечере в училище с такой красивой девочкой. А Наташа была действительно красива, недаром все мальчишки окрестных дворов были влюблены в неё, недаром, как слышал Костя, на неё даже старшеклассники заглядывались. И вот она стоит рядом с ним, и по тому, как ведёт себя, видно, что ей это нравится – нравится быть в его обществе.
– Ты знаешь, – начал он осторожно. – У нас в училище вечер намечается.
– Танцевальный? – с интересом спросила Наташа.
– Не совсем. У нас не бывает таких вечеров, чтоб только одни танцы. Обязательно всякие там номера, песни, стихи. Но и танцы, конечно, – пояснил Костя.
– А ты хорошо танцуешь? – спросила Наташа.
Костя ответил уклончиво:
– Нас учат. У нас уже начались уроки танцев.
– Даже так? И девочек приглашают? Ну, на уроки? Я читала где-то, что в кадетских корпусах девочек приглашали.
– Нет, девочек пока не приглашают. Обещают.., – и что бы не отвечать на вопрос, хорошо ли умеет танцевать, Костя поспешил спросить: – Ты придёшь?
– А ты меня приглашаешь?
– Конечно.
– Ну, тогда приду. Когда же вечер?
Костя назвал дату.
– Ну что, тогда прощаемся? – спросила Наташа. – Мне действительно пора. Погуляем в другой раз, когда тебя отпустят.
– Завтра?
– Нет, завтра мы с мамой идём в театр. Ну, решим. Заглянешь, как в увольнение отпустят.
И она, мило помахав ручкой, быстро скрылась в своём подъезде. Костя медленно пошёл к своему дому, ещё не веря в то, что произошло. Неужели Наташа, та Наташа, которая на своих сверстников и смотреть не хотела, которая его, Костю, просто не воспринимала, вдруг не только постояла и поговорила с ним достаточно долго, но и согласилась и на вечер прийти, и прогуляться.
В ту пору просто прогуляться – уже кое-что значило. Особых то развлечений не было. Да и просторных квартир у кого-то из друзей, где бы собраться компанией, тоже не было.
Прежде Костя с друзьями частенько заходил в гости к Алке из соседнего двора. Квартира у неё была маленькая, однокомнатная. Жили они там вдвоём с мамой, но мама часто дежурила, кажется, медсестрой была, ну вот и собирались.
Он шёл к дому и думал, как же быть, ведь танцевать-то он по существу ещё и не умел.
Минувшей весной Костя опростоволосился на танцевальном вечере, на который и пошёл-то непонятно зачем. Танцы тогда устраивали на втором этаже Речного вокзала – не в ресторане или какой-то забегаловке, а просто в зале, типа красного уголка.
Друзья вытащили его туда. Стоял в сторонке, не ведая, зачем он здесь. И вдруг подошла высокая, статная девушка, явно старше Кости, и пригласила на дамский танец, а был этот танец каким-то несуразным, во всяком случае, не таким, во время которого можно было под музыку просто без всяких правил потоптаться на месте. А тут, кажется, Чарльстон…
Не отвертелся. Она взяла его за руки и они кое-как попрыгали… Тогда даже песенка была: «Бабушка, отложи ты вязанье, заведи старый свой грамофон. И моё ты исполни желанье: научи танцевать Чарльстон…»
В штатах придумали этот танец, ещё до войны, впрочем, там постоянно придумывали новшества, неклассического характера, наверное, заботясь о том, чтобы можно было исполнять их без обучения, без подготовки – своеобразная борьба с наукой, сначала не слишком важной для страны, а потом и с наукой серьёзной.
В то время Костя и его друзья уже танцевали, но танцевали у кого-то дома, выключив свет и запустив медленную музыку. Ну а настоящие танцы – это совсем другое. Вот как училище. Вечера проводили в актовом зале главного корпуса на четвёртом этаже.
Так ни до чего и не додумался. Решил попросить кого-то из друзей показать хоть некоторые приёмы быстрых танцев. Потоптаться-то под медленную музыку, наверное, и так бы смог.
И вот сцена! Почти что «прибыл на каникулы». Только прибыл он в увольнение, да не в шинели, а в мундире с галунами и фуражке.
– Ну, ну, – сказал отчим. – Вижу, время зря не теряешь. Наблюдали мы с мамой твои успехи. Наблюдали. А соседка Таня, стало быть, забыта?
То, что он минувшей весной встречался с Танечкой с третьего этажа, конечно, не ускользнуло от внимания родителей.
– Да это я так, просто, поговорил. А Татьяны сегодня во дворе не было.
– Всё, всё, – прервала мама. – Пора за стол.
Прибежала сестрёнка, восхищённая тем, что брат стал суворовцем и ходит в такой красивой форме, гордая этим. Уже всем друзьям во дворе рассказала. Она была на шесть лет моложе, и потому друзьям её Костя казался, наверное, ужасно взрослым.
Сели за стол. Времени оставалось, действительно, совсем мало. Увольнительная до 22.20, идти до училища быстрым шагом 20-25 минут, ну и доклад дежурному, как предупредили на инструктаже суворовцев, которые ещё ни разу не ходили в увольнение, определённое время занимает.
За столом говорили об училище, о порядках там, об учёбе. Когда стрелки часов приблизились ко времени, которое установил для себя Костя, и он встал из-за стола, мама принесла свёрток с кухни:
– А это ребятам возьми.
В пакете всякие крендельки, пирожки, булочки, которые мама пекла так, что пальчики оближешь.
Костя Николаев шёл в училище, нагруженный всякими сладостями и вспоминал книгу Куприна «Кадеты». Мама принесла ему эту книжку из институтской библиотеки по его просьбе. Уж очень много он услышал о ней в первые дни в училище.
Теперь шёл и вспоминал, как вот так же возвращался из первого увольнения в училище главный герой повествования Буланин. Точно так же мама собрала Буланина в военную гимназию, сложила десяток яблок, несколько домашних сдобных лепёшек, банку малинового варенья… Напутствовала, мол, будешь варенья с чаем понемножку есть, и товарищей обязательно угощать. На неделю до следующего выхода в город и хватит. В гимназии надо было явиться к дежурному воспитателю, доложить о прибытии и показать всё, что принёс из дому.
Ну и дальше идти прямо в спальное помещение. Вот там-то, у самых дверей и встретили Буланина человек двенадцать второклассников. Старшие! Значит – всё дозволено.
Костя представил себе сцену из книги. Куприн описал её ярко, видно, врезалась в память на всю жизнь. Крики: «Новичок, угости! Новичок, поделись! Дай гостинчика, Буланка!..»
Началась свалка, но тут налетел старшеклассник, и с криком «на шарап», ударил ногой по свёртку, который взлетел вверх и рассыпался. А ведь Буланин вовсе не собирался прятать что-то, он хотел угостить ребят и уже успел сунуть кому-то в руку яблоко. Ну и вот итог: «Яблоки и лепешки разлетелись из него во все стороны, точно из лопнувшей ракеты, а банка с вареньем треснула, ударившись об стену. Свалка тотчас же закипела на полу, в темноте слабо освещенной спальни. Старички на четвереньках гонялись за катящимися по паркету яблоками, вырывая их один у другого из рук и изо рта; некоторые немедленно вступили врукопашную. Кто-то наткнулся на разбитую банку с вареньем, поднял ее и, запрокинув голову назад, лил варенье прямо в свой широко раскрытый рот. Другой заметил это и стал вырывать. Банка окончательно разбилась в их руках; оба обрезались до крови, но, не обращая на это внимания, принялись тузить друг друга.
На шум общей свалки прибежало еще трое старичков. Однако они быстро сообразили, что пришли слишком поздно, и тогда один из них, чтобы хоть немного вознаградить себя за лишение, крикнул:
– Куча мала, ребята!.. Повергнутый сильным толчком на землю, Буланин почувствовал, как чье-то колено с силою уперлось в его шею. Он пробовал освободиться, но то же самое колено втиснуло его рот и нос в чей-то мягкий живот, в то время как на его спине барахтались еще десятки рук и ног».
Но и это, как оказалось, не всё. Подоспел Грузов, который ещё перед походом Буланина домой велел принести ему гостинцев. В результате главный герой повествования был избит за то, что старшие отняли у него все гостинцы.
За такими вот думами Костя незаметно дошёл до училища, не зная, куда спрятать пакет с гостинцами для ребят. Если Буланину его мама собирала все пирожки, лепёшки, яблоки, варенье и для него, и для товарищей. То тут о Косте и речи не было. Всё предназначалось ребятам. Только им, потому что он и так в увольнении поел вволю всех кулинарных чудес, приготовленных к его приходу. Но оттого, что он нёс всё ребятам, у которых не было такой как него возможности, Косте особенно хотелось доставить всё в целости.
В вестибюле училища – всё на виду. Небольшая очередь в комнату дежурного, доклад о прибытии. И бегом в роту. Только вот путь в свою роту, находившуюся на третьем этаже, пролегал через расположение роты выпускной.
Теперь-то там хозяйственные помещения, поскольку ещё один корпус построен в училище. А тогда в коридоре были двери в классы выпускников, да и умывальник с туалетом были, как бы доступны всем, кто проходил мимо, а оттого работы у дневальных добавлялось значительно.
Костя пробежал по коридору. Вот и лестница, широкая, с большими пролётами. Он перевёл дух – пронесло. Стал подниматься по лестнице. Впереди ещё одна засада. Параллельная рота, но рота – «семилеток», которые тоже пока ещё представляли опасность. Но и здесь никто не проявил никакого к нему внимание. Идёт «кутузовец» из увольнения, ну и ладно, несёт, что-то ребята, ну так что ж. Хуже, если бы ничего не нёс.
Ну а в своей роте другое дело. Тут все свои. На часы глянул. Боже, считанные минуты остались. А тут ещё пакет. Пробегая мимо спального помещения своего взвода, открыл дверь. Там собрались ребята, которые не были в городе. В суворовском училище в спальном помещении можно было и среди дня посидеть, почитать, вот только валяться на койках не позволялось.
Костя открыл дверь и, радостный от того, что без приключений добрался, крикнул:
– Держите гостинцы от моей мамы, – и бросил пакет на ближайшую кровать.
Когда после доклада ответственному офицеру-воспитателю зашёл в спальное помещение, от гостинцев ничего не осталось.
– Ну вот, Костян, – проговорил виновато Вовочка Орлов, упитанный паренёк, любивший поесть. – А тебе не оставили.
– Да это ж всё вам прислали. Я и так вон наелся дома – пузо, как барабан, – и он как бы в доказательство, да что бы снять неудобство, похлопал себя по животу.
Так и повелось. Мама обязательно собирала пакет с гостинцами для товарищей Кости, и они, эти товарищи, так привыкли к домашним сладостям, что те из них, кто оказался вместе с Костей в Московском высшем общевойсковом командном училище, тоже первое время ждали его прихода. Но, увы, носить уже было нечего… Мама была в Калинине… А в Москве – отец и старенькая бабушка.
Бабушка только на свои именины пекла много пирогов, и тогда он, если отпускали в город, брал их с собой, а так… ничего приносить уже не удавалось.
Отец же присылал посылки ещё в суворовское училище – фруктовые посылки. Яблоки, груши, что-то ещё, что могло дойти по почте.
За посылками суворовцев отпускали в город, на почту. Конечно, в первый год учёбы возвращались в училище с опаской. Старшие, как говорили, могли отнять. Но Костя так и не запомнил ни одного случая, чтобы отняли у кого-то посылку. Ну а во взводе тоже установился особенный порядок.
Обычно посылки получали уже после самоподготовки или, в крайнем случае, отпускали за ними с последнего часа. Приносили в класс в личное время и тут же всё делили поровну между суворовцами. Хозяину дозволялось взять себе побольше, хотя, для чего? Ведь никто бы не стал есть что-то в одиночку. Присланным делились с товарищами все без исключения. Делились с удовольствием – таков был настрой, таковы традиции. Никакие старшие, никакие силачи-гузовы ничего не отнимали и себе не забирали. Присылали посылки практически всем, ну разве что не получали из дому ничего те, кто поступил в училище из детдома или воспитывался без родителей, ну, то есть у кого не было родственников, способных что-то прислать. Но никто и не интересовался, кому присылают, кому нет – единая суворовская семья!
Как-то осенью, когда Костя уже учился в Московском ВОКУ на втором курсе (суворовцы, поступали сразу на второй курс высших общевойсковых училищ), его приехал навестить отец. Дело было в субботу вечером или в воскресенье. Рота ушла в кино, а Костя отправился в комнату посетителей. Ну и потом принёс в класс целый пакет фруктов.
В суворовском обычно раскладывали гостинцы по столам, всем поровну. Но здесь Костя сел за свой стол, взял, себе немного, а всё остальное высыпал на преподавательский стол, чтобы полакомиться могли все, кто захочет.
И вот в коридоре послышался шум – рота вернулась из клуба. Зашёл в класс первым Петя Никулин и с удивлением уставился на фрукты.
– Это что? Откуда?
– Отец привёз, – равнодушно ответил Костя.
– Так ты чего разложил? Спрячь в свой шкаф, а то сейчас налетят и расхватают.
– Для того и положил…
– А мне можно взять?
– Конечно, бери, только помни, что здесь на всех…
Прошло первое субботнее увольнение. А впереди ещё было воскресенье. Утром, после завтрака – в воскресенье был один завтрак, объединённый, второй не делали, чтобы не дробить день – так вот после завтрака были спортивные мероприятия, всякие соревнования на стадионе, не очень обременительные, скорее просто игровые.
И снова всё по вчерашнему кругу… Но Костя ещё не предполагал, что это увольнение будет последним перед долгим и очень своеобразным карантином по «заболеванию» с весьма неординарным названием.
(Продолжение следует)