Греби, греби, еврей

Владимир Пастернак
  - Ты подохнешь на этой галере и твои  потроха будут жрать акулы.

  - Заткни свою пасть, крестоносец!  Прежде, чем отправиться на дно, я раскрою тебе череп вот этим веслом.

    Мы выходим в море и, как обычно, играем в галерных рабов. Это наш своеобразный ритуал, сулящий удачу. В этот предрассветный час нас никто не слышит и мы, стараясь грести синхронно, выходим из ашкелонской марины.
 
    Рамунас – чистокровный литовец, а его жена – русская и для меня до сих пор остается загадкой, какими ветрами их занесло в Израиль. Однажды он уже рассказывал о сложном и долгом поиске Катькиных еврейских корней. Только мы тогда здорово перебрали текилы и в памяти у меня отложилась только история с консулом. Передаю ее так, как рассказал мне Рамон.
    Когда Катерина предъявила израильскому консулу единственное доказательство своего еврейского происхождения, тот прослезился. Видимо, вот это самое «прослезился» и включило тогда  мое пьяное воображение: я представил себе плачущего израильского консула и сам чуть слезу не пустил. Поэтому и запомнил этот фрагмент. Оказывается, при вступлении в партию, Катькина бабушка писала автобиографию. Чтобы доказать свое происхождение из угнетенных царизмом народов, она очень красочно описала, как с сестричками спряталась в кукурузе, когда погромщики жгли их дом и убивали родителей. В общем, прочитал израильский консул эту автобиографию, прослезился и сказал, что этого достаточно, чтобы разрешить Катерине и всему ее семейству репатриироваться в Израиль. Видно приспичило им свалить куда-нибудь, куда не важно, хоть в Израиль! Бред какой-то, отправиться в российский провинциальный городишко и в партийном архиве  откопать «путевку» в Израиль?  При случае, обязательно попрошу Рамунаса еще раз рассказать всю эту историю в деталях и подробностях. Наверняка, не обошлось без взятки. Кто в те годы стал бы бесплатно рыться в пыли и помогать литовской гражданке стать еврейкой, чтобы та свалила в Израиль?

    Все друзья и знакомые называют его не Рамунас, а Рамон. Он так же, как и я, успел полюбить эту страну и готов драться за нее с оружием в руках, но здесь героев и без нас хватает. На своём двухъярусном трейлере он каждый день возит дорогие иномарки, в военное время его легко можно приспособить для перевозки военной техники, так что у Рамона есть шанс повоевать. Я же со своей специальностью  инстолятора, так здесь называют сантехников, вообще армии не нужен, не говоря уже про возраст. То, что во время наших совместных выходов в море Рамон позволяет себе некоторые «антисемитские выпады», так это – игра, правила которой  известны лишь нам двоим. Было бы иначе – мы никогда не оказались бы по доброй воле в одной лодке.

    Я знаю, что Рамон улыбается за моей спиной и мне не нужно оборачиваться, чтобы убедиться в этом, мы достаточно времени провели в море с тех пор, как у нас появилась эта лодка. Взятый в аренду рыбацкий каяк австралийского производства,  стал нашей «галерой». Мы так привязались к ней, что стали воображать себя галерными рабами. Собственно, игру в галерных рабов придумал я, когда первый раз вышли в море. Мы гребли, как умели, единственное, что нас больше всего заботило в то время – не перевернуться. Обливаясь потом, мы тратили кучу усилий на то, чтобы нос лодки  не швыряло из стороны в сторону. Поэтому я представлял себе прикованных к веслам людей и огромного голого по пояс  негра с длинным бичом в руке. Этот бич время от времени опускался на плечи несчастных галерных рабов, и на наши с Рамоном спины. Видимо, и без того полная неожиданностей израильская жизнь показалась нам недостаточно экстремальной, и мы решили восполнить это. Теперь мы, нарушая святость шабата, каждую субботу выходим в море и предаемся любимейшему нашему занятию – рыбалке. Рамунасу простительно, он литовец, а я, как здесь говорят - "еврей по паспорту". А это значит, что мы оба в глазах правоверного еврея – "понаехавшие сюда русские". Сказать по правде, в многоэтажке, где мы с Рамоном живем, даже "евреев по паспорту" можно сосчитать по пальцам, кого здесь только не понаехало за последние годы. Так что, если бы мы вышли сейчас на своем каяке не на рыбалку, а как крейсер "Варяг", навстречу вражеской эскадре и геройски погибли за эту страну, то и в этом случае в глазах ортодокса мы останемся гоями. Если в двух словах постараться объяснить, кто такие «гои», то это те, кто вроде нас с Рамоном, между синагогой и рыбалкой выбирают второе.
 
  - Ты что заснул, ВладимИр, или опять замышляешь что-то?

     Он всегда произносит мое имя на израильско-литовский манер с ударением на последнем слоге. Мне не хочется продолжать играть в нашу игру, я еще пребываю в полудремном мечтательном состоянии, когда окружающая нас реальность растворилась в предрассветном тумане, а наша самая прекрасная на свете "галера" с торчащими по бортам спиннингами, похожими на антенны, превратилась в космическую тарелку. Сидя впереди, я воображаю себя: то аргонавтом, то испанским конкистадором, то командиром космического корабля…

  - Опять строишь козни, еврей?

  - Почему опять?

  - Вы всегда что-то замышляете против нас, хотите сжить со света.

  - Против литовцев?

  - Против всех христиан.

  - Это мы хотим сжить вас со света, крестоносец?! Ты мне лучше ответь, инквизитор гребаный, за что вы нас жгли на кострах?

  - За то, ВладимИр, что вы нашего Христа распяли.
 
  - Ты хочешь сказать, что мы распяли вашего литовского Христа?

  - Ну почему литовского?

  - Ты же сказал "нашего", вот я и подумал грешным делом.

  - Хоть Христос и звучит, как литовское имя, но скорее всего, Он был греком.

  - Вот, ты, Рамон, считаешь себя католиком. Верно?

  - Да, ВладимИр, я католик.

  - А что празднуют католики 1 января?

  - Рождество?

  - Ошибаешься. Рождество празднуют 25 декабря. А вот, Обрезание Господне отмечается через семь дней, то есть - 1 января.
 
  - Ну, и что?

  - А то, мой невежественный друг, что на восьмой день после рождения, как требовала иудейская традиция, младенец был обрезан и получил имя Иисус. Смекаешь, крестоносец? А еще, при первой же возможности я сдам тебя в полицию, и тебя вышвырнут из страны в 24 часа. Антисемит проклятый!
 
  Видимо, Рамон задумался и до первой "точки" мы идем молча. Точка – это риф, на который мы выходим с помощью спутниковой навигации, но до него еще грести и грести. Временами нашу галеру догоняет волна и мы плавно взлетаем к едва различимым сквозь туман звездам, а потом так же плавно скатываемся вниз. Кажется, это не мы, а звезды то удаляются, то приближаются к нам, становясь более крупными и заметными.
 
  Пока Рамон молчит, я размышляю о том, что судьба не случайно свела нас вместе и усадила в одну лодку. Может, никакая не судьба, а Всевышний посадил нас сюда литовца и еврея, чтобы мы выполнили какую-то важную миссию. Может, мы должны сказать друг другу что-то очень важное? И тут я, сам не пойму, как это у меня вырвалось,  спрашиваю:

  - Кто-то из твоей родни принимал участие в расстрелах евреев?

  Чувствую спиной,  как Рамон напрягся, даже грести перестал. Видимо, он понял, что это уже не игра. Неожиданный, не только для него, но и для меня самого вопрос, ввел моего друга в состояние ступора. Чтобы  как-то разрядить обстановку, я вернулся к нашей игре:

  - В следующий раз ты сядешь спереди. Мой бич истосковался по твоей жалкой плоти. Ты меня слышишь, крестоносец?

Наконец, Рамон заговорил:

  - Ты знаешь, могу тебе с чистой совестью сказать, что никто из всей моей родни не повинен ни в одной капле пролитой в Литве еврейской крови. Мама, они всю жизнь прожили на хуторе в 100 километрах от Вильнюса, рассказала мне однажды, как их сосед прятал в погребе одного жида. Ты не обижайся, ВладимИр, в литовском языке нет слова "еврей", в Литве их называли "жидас". Так вот, этот мамин сосед спас одного еврея. А тот, когда пришли русские, пожаловался на своего спасителя оккупационным, ну в смысле, советским властям. Простые люди, как мои родители, и тех и других считали оккупантами. В общем, побежал тот еврей в новую администрацию и настучал, что за время сидения в погребе, литовец его жестоко эксплуатировал.
 
  - Не понял, - перебил я Рамона, - тот его спас, а он, сука паршивая, побежал жаловаться в сельсовет?

  - Ну, да. Маминого соседа за это чуть не посадили.

  -  За что?!! - снова не выдержал я.

  - Понимаешь, ВладимИр,  литовец заставлял еврея плести веревки.
   
  - Какие веревки?! Тот же ему жизнь спас! Да и своей жизнью небось рисковал.

  - Конечно, рисковал и не только своей. И мама, и соседи знали, что он прячет еврея.

  - Скажи, Рамон, а на кой хрен тому нужны были веревки?

  - Ну, ты даешь, ВладимИр, я думал, что ты умный, как все евреи. Продать, разумеется, или обменять на что-нибудь, например, на еду. Кормить твоего еврея надо?

  - Надо, - согласился я.

  Несколько минут мы гребли молча. История про  литовца и еврея меня сильно огорошила и я пытался найти хоть какое-то оправдание поступку моего соплеменника. Поразмыслив, я спросил:

  - Рамон, а плести веревки тяжело?

  - Еще как! Ото льна руки чернеют, а кожа стирается в кровь. Посиди  год в темном сыром подвале, да поплети веревки.

  - Что-то я не понял, дружище. Ты пытаешься оправдать еврея?

  - Ну, оправдать не пытаюсь, а понять могу. А вот ты мне  скажи. А если бы все было наоборот?

  - В каком смысле, наоборот?

  - Ну, если бы не литовец, а твой еврей прятал беглеца?

  - Ну, во-первых, никакой он не мой, а во-вторых…

  Тут я задумался. Сказать по правде, я не знал, что ответить. Я стал примерять ситуацию на себя. Стал бы я, с риском для своей жизни, прятать беглого литовца?  Не знаю, не знаю. А с риском для жизни моих близких?
Бррр… меня даже передернуло.

  - Отомри, ВладимИр. Ты что, расстроился?

  - Да, как тебе сказать? Не то, что расстроился, но осадок остался.

  - Так ты мне все-таки ответь. Если бы все было наоборот?

  - Не знаю, ей богу, не знаю. Может быть,  еврей собрал бы еще пару-тройку литовцев и открыл бы подпольный цех, - пошутил я, но от собственной шутки мне почему-то стало не по себе.

  Мы гребли к первой точке, стараясь соблюдать синхронность. Туман начал рассеиваться и рассвет вернул всему реальные очертания и цвет. Наша прекрасная галера уже не казалась мне космическим кораблем, скорее, наоборот, она стала напоминать затерявшуюся среди волн, жалкую банановую шкурку, могущую в любой момент отправиться на дно. Этот реализм мигом выветрил из моих мозгов остатки сюрреалистично-ироничного восприятия действительности. Обидевшись, неизвестно на кого и на что, я со злостью вгонял лопасти весел в воду, забыв о синхронности. Я тупо греб, думая лишь об одном – о тысячах расстрелянных литовских евреях и о том, какую роль сыграли в этом местные жители. Как же такое могло произойти?! Столько лет прожили вместе! Забегали друг к другу за солью или за спичками. А потом … сдавали поштучно и целыми семьями, получая за каждого премию. Все, хватит. Надоела мне эта дурацкая игра  в галерных рабов! Не буду в нее играть никогда!

  Опомнился я, когда лодку начало разворачивать бортом к волне и нас чуть не перевернуло.
 
  - Может тебя огреть плетью, грязный еврей?!

  Окрик Рамунаса заставил меня улыбнуться. В одно мгновение я, кажется, понял замысел Всевышнего. Ну, да, конечно! Наша лодка - это ковчег, в который посадил нас ОН и хочет, чтобы мы, литовцы и евреи, обнялись и простили друг друга. На сердце у меня сразу стало тепло и спокойно, и я сказал, наверняка, удивившемуся моим словам, литовскому другу:

  - Не бойся, Рамон, я не сдам тебя никакой полиции.