Семья на одну ночь
или
Новый год, не суливший радости
___________________________________________________________
Предыдущее: http://www.proza.ru/2015/08/10/37
Завтра новый год. Пациентам, кто может обойтись хотя бы несколько часов без медицинской помощи, разрешено уехать домой. Пациенты были отпущены неофициально. Каждый был предупреждён, чтобы в случае малейшего ухудшения самочувствия, он немедленно возвращался в свою палату. Перед этим были долгие дебаты. Многие врачи боялись взять на себя такую ответственность. А их коллега Вера Васильевна Миллионщикова убедила главврача такими словами:
- Наша больница - не дом смерти. Мы работаем с живыми людьми. Только они очень больны. Мы с вами здесь для того, чтобы лечить и облегчать боль и страдания как физические, так и душевные. Мы мало можем сами по себе и только вместе с пациентом мы сможем найти огромные силы и возможности. Встретить новый год вне этих стен для них ещё важнее, чем нам с вами. А чтобы никто из вас не нёс за них ответственность, я возьму её на себя. Я буду дежурить все эти праздничные дни, не выходя их клиники.
Дежурить вместе с Верой Васильевной вызвался и я. Разве мог я пойти на какую-то дружескую вечеринку, если здесь в больничных стенах после тяжёлой операции находилась она, моя любимая, моё Солнце?
Она была ещё совсем слабенькая, хотя её уже перевели в обычную палату. Сейчас самое лучшее лекарство - сон и участие. Каждую свободную минуту я стремился проводить с любимой, стараясь не утомить её. Тридцать первого декабря пришлось много побегать, чтобы помочь в организации праздника, в этот день я редко забегал к ней.
День шёл своим чередом. Я выполнял свои обязанности обычного санитара больницы: ухаживал за лежачими больными, мыл полы в палатах и коридорах. Как и обычно я был в курсе всего происходящего. Так в одной палате я обнаружил рыдающую Татьяну. Целое утро она завивала свои непослушные как солома волосы, румянила бледные щёки, рисовала глазки, делала маникюр, ждала, что муж приедет и заберёт её домой. А он так и не приехал. Татьяна, не выдержав неизвестности, пошла звонить. В свою палату после этого разговора она вернулась зареванная.
- Деточка! Таня! Что ты, милая? Что ты? – стала успокаивать её пожилая соседка по палате Евфросиния Ивановна.
Я хотел было ретироваться назад, но Евфросиния Ивановна сделала знак остаться. Увидев меня, Татьяна засмущалась, и это помогло ей взять себя в руки.
- Кто обижает? Кого вызвать на дуэль? – спросил я.
- Свекровь сказала, что я их замучила. А я ведь даже не прошу, чтобы они меня навещали. Они ведь ко мне ни разу не приехали. Здесь ехать-то всего пятнадцать минут на машине. Я так домой хотела. А она мне сказала, что я просто с врачами договорилась, а на самом деле здорова, и просто живу у любовника. Теперь эту свою выдумку она всем соседям расскажет, и будут на меня все как на ненормальную смотреть. Что люди-то обо мне подумают!
- Хорошо подумают! Радоваться нужно! – весело ответил я.
Евфросиния Ивановна укоризненно взглянула на меня, обняла Татьяну за плечи и вымолвила:
- И-и-и-и! Деточка! Нашла о чём расстраиваться! Плохо о тебе люди думать будут. Они кто? Господь Бог? Ты так живи, чтобы Господь тебя одобрял. Бога не обманешь. Вот как все говорят: «Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть!» А это, мне думается, ошибка. Наоборот, пусть они все говорят о тебе, что хотят, главное ты честно ходи перед Богом. И тогда он тебя сам защитит. И они попадут сами в такую ситуацию, когда на себе испытают несправедливость и обиду, какую тебе причинили.
Были у меня любимые сестры. Как я их любила, все удивлялись. Ради них всё готова была сделать. Времена были такие – ничего не купишь, раздобыл мне муж юбку красивую, а отец мой и скажи: отдай её старшей сестре, она говорит, что ей надеть нечего на работу. А ты всё равно пока дома сидишь с детьми. Тебе муж другую юбку потом купит, лучше этой. Я в семье младшая была и всегда послушная. Я согласилась: сестре важнее. Она обрадовалась, взяла. Да недолго ту обнову носила, потому что ей всё быстро надоедало. Отдала она юбку нашей маме, а той она не нравилась почему-то. Так юбка в шкафу и провалялась. После маминой смерти сестра отдала все её вещи соседке. На ней я её и увидела, ни катышков, ни пятен, ни дырочек. Хорошая. Совсем новая. А я помню, на работу вышла в куда более старой и страшной юбке, только я ведь никогда ничего ни у кого не выпрашивала. Нечего надеть, и ладно. Надела то, что до свадьбы носила, и пошла. Обнаружила дырку – взяла нитки, цветочек вышила. Ох, как за моей спиной потешались наши финтифлюшки над моими цветочками, да над старомодной обувью.
- Финтифлюшки? А это кто такие? – спросила Татьяна.
- Дамочки разодетые, дочки обеспеченных родителей. Сами-то они иголки никогда в руках не держали, трудностей не знали. Над всеми насмешничали, кто одет не по моде. Ну вот. Это я всё про тряпки-то к слову. А суть вот в чём. Когда отец наш умер, мать в больницу попала и говорит мне, чтобы я дурой не была, а приняла у неё дом в дарственную. Я не хотела сестёр обижать, а мать своё: «У них всё есть. А ты - нищая». Я ни в какую. А мать мне говорит: «Они даже твоё новое постельное бельё, что ты привезла в прошлом году для своих детей, и то себе забрали. Пойди и возьми». А тут входит сестра. Мать ей и говорит, чтобы она мне отдала все мои вещи. И стала перечислять. Память у неё была хорошая. Это я всё забыла, привезла и привезла. Пошли мы с сестрой домой. Ругала меня сестра всю дорогу. А я ругаться не умею, молчу да плачу. Пришли домой каждый в свою комнату, слышу, сестра громко-громко своей семье рассказывает, да не рассказывает, а криком кричит, чтобы и я слышала: «Змея подколодная. Всё молчком делает. Отца на тот свет спровадила, вот и мать решила спровадить. А самой-то что? Опять проморгается!» Это она мне в упрёк поставила, что я весь год проболела, в онкологической больнице лежала, а отец и мать ездили меня навещать, да переживали, конечно, очень. Но разве я виновата в том, что заболела? А сёстры-то брезговать стали мною, детей своих к нам не пускали, и меня в гости звать перестали. Мол, она же раковая больная. Крики сестры из соседней комнаты удивили меня настолько, что я сразу плакать перестала. Вот как? Она огорчена, что я смогла выкарабкаться из моих болезней? Интересно. Ладно. Запомним. Эти её слова навсегда исцелили меня и от всех обид на неё.
Любовь к ней осталась, но исключительно на расстоянии. Молиться о ней не прекращаю, но с тех пор не встречаюсь. Она предпринимала ещё какие-то попытки давить на меня, командовать мною, а потом…
Потом она заболела, позвонила мне, и я посоветовала ей сходить перед операцией на исповедь, она хохотнула: «Что это ты меня хоронишь. Я ещё пожить хочу. Приходи навещать». А на улице мороз пятнадцать градусов. Я в те годы даже при нуле градусов задыхалась, а тут минус пятнадцать, да метель, страшный ветер. Я, конечно, никуда не пошла. Тут другая сестра звонит и в командном тоне заявляет: «Ты дома? Быстро иди в храм, закажи ей молебен!» Отвечаю: «Мои подруги уже заказали». А я действительно попросила об этом всех моих подруг, и молебны были заказаны в разных храмах Москвы. Но сёстры обиделись на меня и с тех пор больше не звонили мне. На всю жизнь я запомнила это словечко моей сестры «проморгается», и оно мне помогало жить. Если бы мне кто о подобном рассказал, то я ни за что бы не поверила, а жизнь доказала мне: и такое бывает - иногда и обида помогает выживать. Вот ты обиделась сейчас, Таня. А ты поверни дело так, чтобы эта обида вместо того, чтобы разрушать тебя, созидала, стала движущей силой к исцелению.
- А как теперь живут сёстры?
- Не знаю. Говорят, что у них всё хорошо. А вот это слово «проморгается» меня с тех пор много раз поднимало из праха. В мозгу всегда звучал приказ проморгаться, и я выживала. И у тебя всё хорошо будет! Поверь мне, деточка.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/08/10/54
Полная версия: http://www.proza.ru/2010/12/23/244