Анат Леви была счастлива! Во-первых, с первого числа она докторант Тель-Авивского университета. Во-вторых, её пригласили работать на семейном канале телевидения. В третьих, они с Рони сняли квартиру в престижном районе, и там будут жить в гражданском браке.
Анат была счастлива первые два месяца совместной жизни. Потом появилось беспокойство, необъяснимое и потому неприятное. Она стала замечать чужих детей, одни ей нравились, другие не очень. Она боролась с желанием привести к себе ка-кого-нибудь малыша, кормить его, играть с ним, учить его чему-то полезному, и, в конце концов, решила, что ей нужен свой ребёнок.
Сказала об этом Рони, но он не согласен, его желание всегда быть свободным. Конечно, он любит Анат, но если она родит, он уйдёт, чтобы не быть третьим лишним. Анат удивилась, но не кричала, не спорила, сказала: «Дай мне забеременеть и уходи».
Весной она родила мальчика и назвала его Дани, так звали её босса на телевидении.
Нелегко растить ребёнка незамужней женщине, даже когда есть деньги, чтобы платить няне за полный рабочий день. Анат стала хорошей мамой, баловала, но была строгой. Когда мальчик подрос, няня стала водить его в бассейн и на уроки рисования. А отец Анат, господин Леви, водил внука на уроки к своему другу, известному пианисту Юлию Миллеру.
Дани рос как принц, окружённый вниманием и заботой. В шесть лет он читал на иврите и на английском, исполнял на старом черном рояле маленькие пьесы Шопена и свободно, с достоинством держался в обществе взрослых друзей матери. Анат гордилась успехами сына больше, чем своими, ведь и сама к тридцати трём годам достигла многого – теперь она доктор социологии, читает лекции в университете, руководит программой на телевидении.
Беда явилась внезапно. Мальчик стал жаловаться на головную боль, засыпал дома, в школе, на улице, не мог есть, а то, что ел, уходило с рвотой. Отвезли его в городскую больницу. Когда Анат получила результаты анализов и заключение врачей, долго и безутешно рыдала.
Пришёл Рони, стоял в дверях палаты, смотрел на Анат, на мать и отца, державших её за руки, и на спящего мальчика. Молча стоял и молча ушёл.
Всегда есть надежда. Как только открыли «Онкологический центр Давидов» в Тель-Авиве, мальчика перевезли туда. Время шло, после некоторого улучшения стали неметь руки и ноги, отказали кишечник и мочевой пузырь. За восемь месяцев у Дани не осталось мышц, а кости ломались от резкого движения.
Ни днём, ни ночью Анат не покидала палаты. Плакать не могла, кончились слёзы. Она боялась думать, что будет через месяц или через два. Зачем тогда ей жизнь, если сына, если её жизненную силу унесут в могилу.
Отец Анат законченный атеист, но среди его знакомых оказался очень странный раввин из России, старичок, небольшого роста. Он завораживал любого, кто слушал его, слушаешь и забываешь о времени. С ним можно было говорить о музыке и литературе, о путешествии Рериха по Гималаям, о животном мире Африки.
Он пришёл проведать Дани, взял его руку и долго что-то шептал. Видит Анат, что её мальчик успокоился, перестал дрожать. У ребёнка маленькая рука и у раввина маленькая. Говорит он ей:
– Молиться надо, дочка, освободи себя от боли, поговори с Богом.
– Какой Бог! Где Бог и где мой мальчик! Не верю в небылицы.
– Тебе больно?
– Ещё как больно!
– Где болит, в душе? Загляни в свою душу, пока мальчик спит. Твоя душа тоже спит, разбуди её вспомни всю себя, от первых дней до этого дня. Говоришь – не верю, но чтобы поверить, надо много сил приложить, чтобы душа и разум в унисон работали. Тебя не убудет, если станешь просить о милосердии, попытайся из любви к сыну. Милосердию в мире нет преграды. Представь, что перед тобой Тот, кто любит тебя, жалеет тебя и поможет, когда простит.
Я уйду, но ты позвонишь мне, обязательно позвонишь.
Достал старик ручку, написал на бумажной салфетке номер телефона и ушёл.
Анат повела плечами: «Молиться. Как молиться? Никогда не видела, как женщины молятся. Мужчин, «досов», видела, стоят они, укрытые белыми платками и раскачиваются. А у меня нет такой книги, откуда они читают свои молитвы, и слов молитвы не знаю».
Подошла к окну, видит, что жёлтый листок целтиса ползёт по стеклу и исчезает, и пришла ей в голову мысль: «Так и душа моего Дани, отвернусь – исчезнет. Врачи не могут одолеть его страшную болезнь, что будет с ним? Что будет со мной? Может действительно есть что-то такое, что выше нашего понимания и наших возможностей?»
Закрыла лицо руками и говорит: «Боже, я не знаю, как к Тебе обращаются евреи, и не знаю, как надо молиться и просить, но я люблю своего мальчика, и нет моих сил, видеть его страдания, он моя жизнь, если умрёт, зачем тогда мне жить? Если бы я знала, что от меня требуется, кроме того, что уже сделала! Я на всё согласна, только бы он жил! Если бы знала... Кто научит?»
Плакала она, плакала, опустила руки с лица и успокоилась, вернулась надежда. Сделал несколько глотков из бутылочки с водой и набрала номер, который оставил ей старый раввин.
Он пришёл в тот же вечер, вручил ей несколько книг, а сам сел рядом с Дани и вложил его маленькую ручку в свою. Он опять что-то шептал, потом повернулся к Анат и говорит:
– Иногда, чтобы изменить судьбу, приходится менять имя и место жительства. Живи пока там, где живёшь, но имя твоё пусть будет не Анат, а Хана.
–Я должна поменять имя? Почему? Я – Хана? Хана, Хана… Впрочем, мне нравится это имя, помню, что в давние времена была в нашей истории женщина с таким именем.
– Да, была Хана, мать пророка Шемуэля.
Она открыла одну из книг, что лежали у неё на коленях, и склонила голову, а рав сидел около мальчика, пока она читала. Не заметила, когда он ушёл, читала всю ночь, вернее всё то время, пока не было процедур, и пока Дани спал. Так было днём и снова ночью.
Теперь она уже знала правила еврейской жизни, как вставать и ложиться, как есть и пить, как слушать и разговаривать с людьми и как их надо любить. Когда мальчик стонал, его голос напоминал ей каждое её лживое слово в прошлом. Было стыдно и больно за свою прежнюю жизнь, за то, что обманывала своих студентов, обманывала тех, кто смотрел её программы, обманывала себя.
Старым друзьям, которые приходили её проведать, трудно понять эту женщину, они с ужасом обсуждали то, что с ней происходит. Изменился её голос, жестикуляция, одежда. Роскошные волосы Анат исчезли под чёрным платком, её прекрасная грудь, её стройное тело, её изумительно красивые ноги скрыты под нелепым коричневым балахоном. Даже имя она поменяла, теперь она – Хана.
Женщины не обязаны читать молитву раскаяния, но с Ханой особый случай. За свою прежнюю работу она должна расплачиваться. Так она узнала, что такое раскаяние и что такое молитва.
Хана с ужасом смотрела, как умирает Дани, и потому у неё были две просьбы: чтобы Всевышний избавил мальчика от страданий, и чтобы простил её за то, как жила раньше.
Дани умер осенью. Хана стояла во дворе клиники около машины с сумкой, с вещами, которые уже никому не нужны, и серый дождь стекал по её лицу и по плечам. «Умер сын, зачем же я его родила, растила, учила? Чтобы он страдал, и я страдала?»
Она опустила сумку на мокрый асфальт и пошла к выходу. Мать сидела и плакала в машине, а отец бросил сумку на сиденье и медленно поехал следом.
Прошёл год. Хана переехала из Тель-Авива в Бет-Эль, что около Иерусалима. Словно уехала из своей прежней жизни. Устроилась в местной школе учительницей английского языка и стала жить как еврейская женщина.
Её родители сердятся, боятся навещать дочь за «зелёной чертой», а сама она редко приезжает. Нет времени, каждый день уроки, а в субботу сидит дома. Однажды вечером во второй день недели она приехала к ним, сидит, пьёт кофе, а говорить не о чём.
Когда возвращалась, уже было темно, на выезде из города, за Гиват Шапира, притормозила, там, на тремпиаде, всегда кто-нибудь стоит. Машина у неё, хорошая, вместительная, подобрала попутчиков, двух женщин и молодого мужчину. Женщины сели сзади, а он справа от неё.
На ночной дороге машины встречаются редко, то, что впереди, видно, но по бокам темно, словно чёрная стена справа и слева. Недалеко от поворота на Рамаллу из этой тьмы засверкала автоматная очередь.
Хана нажала на педаль, но разве от пули убежишь. Слышит справа от себя стон, включила свет и видит, что её пассажир левой рукой зажимает рану на правом плече, а по локтю течёт кровь. Женщины, что сидят сзади вызывают по телефону солдат, скорую помощь. На полной скорости Хана домчалась до Бейт Эля.
На следующий день родители раненого взяли Хану с собой в больницу. Его звали Бени, он не женат, тридцать пять лет прожил, а жизнь свою не устроил, не было времени, днём работал, ночью учился. Наверное, ждал, пока пуля не ударит в пле-чо. Теперь увидел Хану и решил: «Мин hа-шамаим!» То есть, послана небесами.
Сидят они, родители Бени, сам он и Хана, смотрят друг на друга и улыбаются, такая добрая встреча, что можно сидеть без слов.
Потом, после осенних праздников, была их свадьба, а обряд проводил старичок, раввин и наставник Ханы, который её к жизни вернул. Когда прочитали все благословения, друзья Бени усадили жениха и невесту на стулья, стулья подняли на стол и понесли по залу. Страшно Хане на этой высоте, но Бени держит её за руку. Поняла, что он всегда будет её держать, чтобы не упала.
И потом, в своё время, когда начались роды, пока не доехали до больницы, он держал её за руку, и когда родила, вошёл в палату, сел на пол рядом с ней и держал, боялся отпустить. Хана родила двойню, двух девочек. Медсестра говорит, что это первая серия, а в следующий раз будут мальчики. Вполне возможно.
Спустя неделю после того, как Хана вернулась домой, пришёл раввин, наставник её, принёс большую сумку подарков. Открыла она, достала из этой сумки детские вещи, посмотрела и вспомнила тот день, когда прощалась с Дани, когда его накрыли простыней и увезли. Заплакала и говорит:
– Три года, как три дня, нет моего мальчика. Он отмучился, а боль моей души не ослабла.
Ответил рав:
– Хана, твой мальчик не напрасно пришёл и не напрасно ушёл, его святая душа вытащила тебя из гнусного мира. Она была послана, чтобы привести тебя к Творцу, благословен Он.