Прощение.
Горный серпантин, который опоясывает массивы камня, вздымающиеся вверх к небесам, такие грозные и решительные, такие мудрые и красивые. Серпантин, обвивая камень, ниспадает по нему к самому низу, будто лениво и с опаской спускаясь по склону. Из-под колес велосипеда, дымкой тысячи мелких пылинок, струится земля, протектор оставляет след, рама блестит на солнце, воздух наполнен запахом моря, запахом кристальной чистоты, запахом лета, запахом счастья. Внизу, расстелился город тысячами домов, какие-то, словно пытаясь увидеть что-то впереди соседа, возвысились над ним парой десятков этажей, другие же довольны тем, что просто прочно стоят на земле, выросли всего в один – три этажа. Все такие разные по размерам, форме и цвету, но все вместе создающие прекрасное полотно местной жизни.
Вот новый виток серпантина, новый поворот, Мэтт снизил скорость, чтобы войти в него гладко и успеть увидеть, если кто-то едет навстречу. Город остался за спиной, солнце скрылось вместе с ним, прохлада и ветер приятно холодят изрядно подпекшееся тело. Глаза тоже рады тени, они чувствуют постепенно спадающее напряжение. Мышцы лица расслабились, и уже не нужно щуриться, снова можно рассмотреть все детали мира без болезненного давления яркого света. Этот отрезок пути, можно назвать спокойным и расслабленным. Воспользовавшись передышкой и комфортными условиями, глаза забегали по всему простору обозримого пространства. Жадно впиваясь в объекты своей фокусировкой, они облагораживали причудливые формы до удобоваримой информации, которой питался счастливый и любопытный мозг. Перелетая с объекта на объект, работа глаз была похожа на опыление цветов двумя шустрыми и точными пчелками, которые, действуя сообща, проделывали работу вдвое быстрее. Благо работы этой было предостаточно. Местная природа изобиловала красками и причудливостью форм, не было ни одной похожей линии, глазам было за что уцепиться, и они с радостью это делали. Даже скала, вырастающая стеной по правую руку, была уникальна в каждом сантиметре своего существа.
Ощущение того, что Мэтту эта дорога знакома, определялось точной уверенностью в направлении движения, в раскованности хода велосипеда, в отсутствии тревоги, он точно знал куда едет. Но та жадность, с которой он поглощал пространство, поселял также четкое понимание того, что он впервые находится в этой местности. Да, общие черты морского побережья и горных вершин были знакомы, но ничего конкретного в памяти не всплывало, все было в новинку. Концентрируясь на одном из ощущений, он чувствовал, как противоположное сдает позиции, практически улетучивается. Мэтт принимал контрастный душ из эмоций и чувств, то окунаясь в теплое ожидание чего-то прекрасного и родного, то обдавая себя холодным и пугающим осознанием того, что он не знает где он и почему здесь. Все эти противоположности не боролись в нем, они просто существовали, как прошлое, будущее и настоящее. Мэтту нужно было разобраться, со всем по отдельности. Но с чего начать? Окунуться с головой в прорубь сомнений и полного непонимания или же раствориться в беспричинной нежности, которая согревала и в которую хотелось верить?
«Сначала в прорубь, потом отогреюсь», - решил Мэтт. Каменная стена вдруг нависла над ним, будто стремясь раздавить, не то своим весом, не то своим грозным видом. Приятный ветерок и прохлада тени, вдруг стали покалывать, будто шел невидимый мокрый снег. Деревья внизу стали угрюмыми и беспокойными. Мэтт потерял уверенность в своем велосипеде, он стал неприятно вилять в сторону обрыва. Мэтт замедлил ход и попытался осмотреться вокруг, всмотреться в изменения. Все казалось таким же, как и было, но чувствовалось по - другому, он подмечал не те детали, что раньше. То, что завораживало, стало пугать, то что нравилось, стало раздражать, то, что было интересны, стало обыденно. Не было ни сил, ни желания вспомнить и разглядеть что-то другое. Ноги буквально онемели и перестали крутить педали, дорога показалось бесконечной и бессмысленной, потому что он не понимал, куда едет и зачем. Поворот, к которому он катился уже по инерции, казался зловещим обрывом, на котором все кончится. Если Мэтт даже и сможет вырулить из него, то непременно навстречу машине. Оцепенение охватило все тело. Руль, а точнее руки, не хотели менять направление движения, колеса медленно, будто издеваясь, катились к обрыву.
Мэтту нужно было, что-то делать не физической оболочкой, она была сейчас бесполезна, а душой, сердцем. Он чувствовал, что этот холод практически уничтожил то беспричинное и непостижимое тепло, как вдруг, его лица коснулась не то рука, не то лучик солнца, не то нежная ткань, спустилась к рукам и вернула им жизнь, а точнее, нежно обхватив их, повернула руль и вывела его к свету, который струился из-за поворота. Снова все заиграло красками, внизу разноцветное покрывало города, вдали блеск моря, под ногами золотистая дорога, по правую руку теплый и надежный камень горы.
Это оказался последний виток серпантина, финишная прямая перед въездом в город, тепло струилось по венам, тепло было в душе и тепло на сердце, тепло снаружи и внутри, приятная гармония. Вернулась уверенность в управлении, уверенность в направлении, Мэтт даже поддал скорости, встав с седла и надавив на педали. Он чувствовал, что мчится к самому прекрасному, что есть у него в жизни, это придавало силы ногам. Пространство летело мимо, прекрасное и радующееся за себя и за всех вокруг. Мэтт знал все повороты, все ямки и ловко вписывался и преодолевал их.
И где-то ближе к окраине, такого родного и милого городка, Мэтт остановился у небольшого дома, рядом с которым стояла девушка, она развешивала белоснежные одежды на бельевую веревку. Как только он увидел ее, сердце, как GPS-навигатор, подало сигнал, что он прибыл к месту назначения, к месту покоя, тепла и уюта, к месту любви, нежности и заботы, к главному месту в его жизни, к главному человеку его жизни. Девушка была боса и одета в летний легкий сарафан, ее руки с легкостью и ловкостью управлялись с работой. Мэтт осознал, что именно они спасли его, тепло которое струилось внутри него было ее теплом, а нежная ткань, прикосновение которой он почувствовал на лице, была ее сарафаном. Эта девушка спасла его от неминуемой гибели, все это была ее любовь, он чувствовал ее. Мэтт не видел лица, но чувствовал улыбку, чувствовал исходящее от нее счастье. Он не смел подходить к ней, нарушать ее танец движений, просто смотрел издалека, даже не хотел, чтобы она разворачивалась, не хотел, чтобы она заметила его, просто любовался и радовался ее жизни, всей ею. Ему не было интересно увидеть лицо, он и так знал, кто это. Впервые за все это время, он знал что-то наверняка, знал это всей душой, сердцем и разумом, чувствовал ее и знал, что она чувствует его. На самом деле, он знал все это, когда катился сюда знал все это с самого начала, но боялся признаться себе, боялся встречи, боялся и так хотел этой встречи, что уже и думать не мог о ней, потому что промотал и предположил все развития этой встречи, проговорил все монологи и диалоги, в нем больше не осталось сил на эту встречу, желание затмила усталость.
Она повернулась, Мэтт испугался, хоть внутри все говорило о том, что нечего боятся, что все замечательно. Увидев ее ангельское лицо, почувствовав на себе ее взгляд и улыбку, Мэтт радовался и был взволнован, но не мог улыбнуться в ответ, хотя внутри улыбался и был счастлив. Это же она смотрит на него, без гнева и презрения, без обиды, смотрит и улыбается. Как Мэтт мог быть несчастлив? И по его щекам покатились слезы. Хоуп рванулась к нему, было ощущение, что ее душа вырвалась из тела, чтобы скорее прильнуть к его и успокоить. Мэтт уже чувствовал всеисцеляющее тепло ее души внутри себя, когда она подошла к нему и обняв, собирала его скупые слезы. Хоуп сбрасывала их на землю, легким движением, сбрасывала такие горькие и тяжелые слезы, наполненные днями и ночами сомнений и отчаяния. Все это выходило из Мэтта и исчезало в земле, растворялось. Она знала, о чем он плачет, не пыталась ничего сказать. Мэтт, тоже не хотел слов, хотя сказать ей мог многое, но слова были не нужны, они чувствовали друг друга, понимали. Потом Хоуп строго, но с любовью посмотрела на него и поцеловала. Это был поцелуй прощения, самый главный поцелуй в его жизни.
Потолок, диванная подушка, долгие и ленивые моргания, звуки жизнедеятельности внутри квартиры. Мэтт осознал, что все это было сном, кроме любви, слез и вкуса любимых губ. Теперь ему нужно искупить слезы и почувствовать вкус любимых губ наяву, а для этого нужно заслужить прощение.
Цена жизни.
Из отверстия вылезла новехонькая купюра достоинством в пятьдесят долларов, вылезла так резко, но в тоже время будто бы нехотя, казалось, что если слегка промедлить, то уползет обратно, в недра банкомата, а на экране появится смайлик, показывающий язык, и какая-нибудь дурацкая надпись будет насмехаться над ними. Что было бы совсем некстати, ведь, это были практически все сбережения, что у них оставались. Да и шутить они не были настроены. Благо все обошлось, Хоуп вынула карточку и взяла купюру. Мэтт тем временем уже держал для нее дверь, как подобает джентльмену.
Парочка вывалилась на холодную улицу. В этом году снег уже валил во всю, хотя была еще ранняя осень. Нельзя было сказать, что на улице холодно, зато с уверенностью можно было сказать, что балом правила слякоть. До медицинского центра, в который они направлялись, было рукой подать, поэтому разговор начинать не имело смысла, да и вряд ли им хотелось говорить, они томились в ожидании, в слепом неведении, что же их ждет. Мэтт пытался всеми фибрами души, аурой, внутренним монологом успокоить Хоуп, проявить заботу и передать тепло как сигнал Wi-Fi по воздуху. Он не знал работают ли его методы, но очень хотел, чтобы это было так. Неожиданно, Хоуп повернулась и подмигнула ему, этим она будто бы сказала Мэтту: "Все хорошо, я чувствую твою поддержу и тоже люблю тебя". Хотя, она возможно просто хотела разрядить обстановку, таким шутливым образом, но Мэтту хотелось верить, что это не так.
Медицинский центр находился в здании, вмещающем в себя: спортзал, продуктовый супермаркет, несколько магазинов одежды и обуви, так же парочку мастерских и еще много чего. На входе несколько медицинских работников стояли и курили, молча, ничего не обсуждая, будто команда хирургов, только что потерпевшая неудачу в спасении чей-то жизни. Их вид сгущал и без того темные краски настроения. В вестибюле стояли две большие пластмассовые бочки, на одной было написано "Чистые бахилы", на другой "Грязные бахилы". Та, что была с чистыми, была наполнена доверху, а вот грязных бахил было немного. «Значит очереди не будет», - подумал Мэтт. Они присели и стали надевать, этот неотъемлемый атрибут любого медицинского заведения. Хоуп быстро управилась с бахилами и сняла куртку, перекинув ее через руку, и смотрела, как Мэтт, ковыряясь, пытался поспеть за ней. Ему всегда, такая, казалось бы, простая процедура доставляет кучу хлопот. Дело в его неуклюжести, но в его оправдание, можно сказать, что это действительно нелегко, когда размер ноги тринадцатый по американским и сорок седьмой по европейским стандартам, посему они либо не налезают вовсе, либо очень быстро рвутся, не говоря о том, что Мэтт, всегда пачкает руки, пока натягивает их на подошвы.
С бахилами было покончено и уже немного вспотев, они направились на нужный этаж, попутно вглядываясь в указатели на стенах, оглашающие список услуг, предоставляемых на том или ином этаже. Добравшись до надписи «УЗИ», они вошли в коридор, ничем не отличающийся от любого другого, в котором расположены какие - либо кабинеты, узкий, с лавочками по обеим стенам. Но в отличии от общественных поликлиник, тут по середине красовался ресепшн, за которым сидела молодая девушка азиатской внешности. В данный момент она перекладывала какие-то бумажки и судя по всему, тщетно пыталась что-то отыскать.
Мэтту и Хоуп было назначено, они пришли даже раньше времени, что естественно, ведь они волновались и были заинтересованы в том, чтобы ничего не сорвалось. Однако, со здешними правилами приема они не были знакомы и сразу же направились к девушке на ресепшн, чтобы узнать, готов ли доктор принять их. Девушка спросила фамилию, получив ответ, она попросила подождать, доктор подойдет и заберет Хоуп в кабинет. Все это было сказано с улыбкой, но как только Хоуп и Мэтт отошли, улыбка сошла на нет, и девушка продолжила поиски у себя на столе.
Напротив ресепшена, красовался уютный на вид и, казалось, очень мягкий синий диван, в цвет синеве, господствующей в здешнем интерьере. Диван не обманул ожиданий Мэтта и был, пожалуй, даже чересчур мягким и удобным, он буквально поглощал тело и заставлял расслабиться. Через мгновение расслабление начинало перетекать в сонливость. Хоуп села рядом, они оглядывали помещение, их взгляды блуждали, но уже долгое время не пересекались и как только это произошло, Хоуп взяла Мэтта за руку и еще пару секунд смотрела в его глаза. В ее взгляде не было страха, было переживание и, наверное, если бы не уверенность в их любви, страх мог бы обуять ее, но их чувства были крепки уже долгое время и будут таковой вечно, в этом они оба были уверенны, и именно это придавало сил, в этом не было никаких сомнений.
Справа от Мэтта в абсолютной безмятежности и отрешенности сидели два мальчика, лет четырех, может быть шести. Один играл в игру на телефоне, второй заглядывал игроку через плечо, попутно комментируя действия и советуя, что предпринять в следующее мгновение. Поблизости не было взрослых, стало понятно, что ребята ждут кого-то, кто сейчас находиться в одном из множества кабинетов. Играли они в симуляцию паркура, в которой герой будто бы убегал от невидимого преследователя, который на деле, оказывался им из прошлого, его предыдущей попыткой, преодолеть эти препятствия. Игра показывала погоню в профиль, что значительно облегчало понимание того, как именно безошибочно пройти дистанцию. Мэтт гладил руку Хоуп и не спускал глаз с экрана мобильного. Если бы не полное вовлечение в процесс, мальчики давно бы уличили его в невежестве и гнусном подглядывании, хотя и вряд ли отнеслись бы к этому плохо. Тот, что был ближе к Мэтту, при ближайшем рассмотрении казался младше игрока. Он вертелся на диване как юла, выдавая накал внутреннего переживания, как за игрока, так и за его протеже на экране. Второй же с чувством превосходства, опыта и авторитета играл не дрожа и мускулом. Выверенные движения, без суеты, ничего лишнего, лишь своевременные прыжки и уклоны, всем своим видом он давал понять, что заслуженно владеет телефоном, так как доверить столь сложные этапы в прохождении игры нельзя его другу (брату), ведь тот, даже наблюдая за игрой, вертится и не может держать себя в руках.
Диван, поглаживание руки любимой и эта беготня на экране, создали подобие транса, полусна, в котором уже Мэтт бежал на экране и на него смотрело строгое и спокойное лицо ребенка, которое внушало покой и уверенность в том, что Мэтт не сорвется и не будет настигнут невидимым преследователем, копией себя из прошлого. Это был мнимый, но столь приятный покой, покой достигнутый впервые за этот день, день полный переживаний, ожидания и неведения. Чувствовалось, что все его внутреннее я, искало этот покой повсюду, и, наконец, обрело его в этом безумном сновидении.
Вдруг рука Хоуп выскользнула, и Мэтт очнулся. Хоуп позвал к себе доктор. Мэтт даже не успел разглядеть его, он пытался рассмотреть лицо любимой. Все произошло внезапно и застало Мэтта врасплох. Такое томительное ожидание, полный контроль и сосредоточенность, коту под хвост, а ведь слабину Мэтт дал всего на пару минут, и именно тогда, все и произошло. Пытаясь вспомнить затуманенное спросонья лицо Хоуп, в момент, когда она уходит в кабинет, он не то, чтобы терпел фиаско, скорее ощущал, что память водит его за нос, то показывая спокойное и умиротворенное лицо, а при следующей попытке на том же лице поблескивают слезы. А еще глубже он понимал, что, скорее всего, память и вовсе не запечатлела этот момент. Момент, несомненно, важный, ведь сегодня он мог узнать, что будет папой, а Хоуп мамой. Негоже было проспать такое событие и не запомнить лица любимой, перед судьбоносным УЗИ.
Уже почти десять дней длилась “задержка” они оба были на взводе, ведь пока не планировали детей. Всевозможные мысли по этому поводу, были приняты во внимание, рассмотрены и отвергнуты. Весь интернет был изучен, память была перелопачена, как сотка земли, на которой предположительно зарыт клад, в поисках допущенной ими оплошности и невнимательности, но все было тщетно. И уже было не то что несмешно, а даже страшно. Мэтт пытался сохранить спокойствие, так как, если бы он потерял контроль, это окончательно бы сломило Хоуп, поэтому он держался и был оплотом здравого смысла и уверенности. Но уже и он сам не мог больше ждать, и они приняли решение сделать УЗИ, дабы иметь, наконец, ясность в вопросе, зачали они ребенка или нет. Все это попахивало сюрреализмом. Его уверенность, факты, самокопание в течении всех этих дней, слезы Хоуп и его убеждения, что все хорошо, тогда как он сам не был в этом уверен, все это превратило жизнь в что-то очень нереальное.
Взор, наконец, прояснился, Мэтт начал прислушиваться к пробуждающемуся телу, и оно дало сигнал к тому, что нужно бы размяться, что оно затекло и требует движения. Это было удивительно, ведь задремал он, всего на пару минут. Все это от усталости, тело уцепилось за эти две минуты мертвой хваткой, отключившись полностью, ведь не спал он уже почти сутки. Медленно поднявшись на ноги, Мэтт потянулся и размял шею, что сразу же дало понять, что только сейчас он окончательно проснулся, нервные импульсы от позвоночника растеклись по телу, и он чувствовал себя живым и бодрым. Ребята по-прежнему играли в игру, в коридоре было безлюдно.
Ресепшн опустел, и Мэтт решил подойти к нему и просмотреть брошюрки, дабы занять себя чем-то, чтобы время текло быстрее. Его внимание привлекла книжечка, которая гласила, что внутри, находится перечень услуг, оказываемых медицинским центром, и цены за оказание этих услуг. Мэтт дошел до раздела «УЗИ» и наткнулся на тот самый вид УЗИ, который сейчас, тут рядом, делали Хоуп. Пропустив сказанное в скобках, он удивился двойной цене, указанной через дробь. Вернувшись к названию процедуры, он решил вчитаться в надпись, что была заключена в скобки и там через дробь была написано, «без обнаружения плода и с обнаружением плода». Мэтт несколько раз перечитывал и глядел на цифры 35 \ 50 и ни как, не мог разобраться, а точнее, наверное, переварить и принять информацию. Мало того, что ребенок тут именовался, как плод, что, в принципе, было нормально для медицины, так еще его наличие или отсутствие, меняло цену процедуры так, как будто плод стоял пятнадцать долларов, так, как будто в этом медицинском центре определили цену жизни, и она стоила пятнадцать баксов, так, как будто его ребенок (если он есть) внутри Хоуп, для них стоит пятнадцать баксов. Мэтт, недоумевая, смотрел на поезд из букв и цифр, но этот состав для него не представлял никакого значения, будто бы все эти знаки стояли вперемешку и нужно было самостоятельно из них составлять слова, подходящие по смыслу и каждый раз, составляя единственно правильные слова и предложения из этих слов, он понимал, что ничего менять и не нужно, но спустя мгновение опять видел этот бессмысленный набор и все повторялось по кругу. Нельзя сказать, что он злился и был взбешен такой высокомерностью и пренебрежением к самому дорогому, скорее был растерян и пытался понять причины существования данной ему части реальности, пытался примириться с ней.
И ему это удалось, он даже нашел для себя практическое применение этого знания. Ему теперь, достаточно увидеть момент оплаты услуги и по наличию или отсутствию сдачи, он поймет стал он папой или нет. Вот так все кощунственно, цинично и просто. Не успел Мэтт удивиться своей находчивости и пропитаться в связи с такими мыслями к себе и миру отвращением, как из кабинета вышла Хоуп. В руках она держала лист А4, на котором, очевидно, был написан результат УЗИ. Ее лицо сейчас могло сказать о сразу двух диаметрально противоположных чувствах и эмоциях внутри нее, ведь оно выражало растерянность, облегчение, несколько слезинок не то счастья, не то печали, причиной которых могли являться, как новость о том, что она станет мамой, так и о том, что она не будет мамой, что внутри, что-то дало сбой. Мэтт подошел к дивану и взял кофту Хоуп и быстренько напялил на себя свой балахон, пропустив тот момент, когда Хоуп подошла к ресепшену и расплатилась. Мэтт обнял ее и помог ей одеться, положил бумажку с результатами к себе в портфель, и они вышли на улицу.
Какое-то время, они шли молча, Мэтт ждал, пока Хоуп заговорит первая, так как и сам боялся услышать ответ, а расспросы только приблизили бы его. Да и, очевидно, оправдывал он свою трусость тем, что говорить на улице было неудобно, до дома рукой подать, там то все и выяснит. Они проходили мимо магазина, и неожиданно Хоуп остановилась и, с прояснившимся улыбкой лицом, сказала, что хочет чего-нибудь вкусненького и протянула Мэтту пятнадцать баксов.
Горькое тепло.
Мэтт искал второй носок. С Мэттом всегда такая беда, не получается сыскать пару. Обычная комната, минимум мебели, минимум всего. Ноутбук лежал на матрасе, который являлся и рабочим столом, и местом для сна, и местом для еды. По сути, кроме матраса и рейла с вешалками в комнате не было ничего. Рядом с матрасом лежал портфель, пара книг, блокнот и тетрадь формата А4. Все остальное пространство занимала пустота, пыль и яркий свет февральского заходящего солнца.
Сев на матрас, Мэтт еще раз обновил и проверил расписание, не хотелось стоять и мерзнуть на вокзале, а где-то глубоко в душе, была надежда, на то, что все поезда отменят и не нужно будет ехать, вовсе. Все оказалось без изменений. Выдохнув и откинувшись назад, он ударился о бутылку Джима Бима и опрокинул ее. Бутылка была оставлена его друзьями после вчерашнего празднования, по поводу выигранного им тендера на сценарий к рекламному ролику известного бренда. Это была его первая победа в подобном деле. Резкий запах горького тепла ударил в нос. "Горького тепла”, где-то я это слышал...", - сказал он задумчиво и вполголоса, попутно вытирая виски с пола вырванными листами из тетрадки и держа матрас, так чтобы лужа не добралась до него.
Эта процедура как нельзя лучше подходила для того, чтобы погрузится в воспоминания и попытаться извлечь тот момент, в котором он слышал эту фразу. Он уже с минуту тер чистый пол, уставившись в него самым отрешенным взглядом, которым смотрел не только сквозь пол, сквозь квартиры, что находились под ним и даже сквозь землю в целом, его взгляд летел через года, через километры дорог, тысячи лиц, слов и мыслей, чтобы добраться до осеннего вечера, в котором он встретил ее. "Точно, мой двадцатый день рожденья, лавочка и сувенирная бутылочка, мой монолог в ее диктофон. Интересно, она послушала?!", - неожиданно, он вспомнил все, что хотел, и даже больше. Вспомнил ее лицо, вспомнил, во что она была одета, вспомнил их задержавшийся друг на друге взгляд и то, как глупо они разбежались тогда, как его буквально утащила толпа друзей. Она, вроде бы, его на два или три года младше, но школа одна и та же, может удастся встретится сегодня...
Ему жутко захотелось ее увидеть. Он почему-то не сомневался, что и она вспомнит их мимолетное знакомство, что будет рада видеть его, а то, что она стала только прекраснее, чувствовалось всем сердцем. "Глупо на это надеяться, я сам впервые иду. И то, потому что позвал друг, и выигранный тендер, позволяет пару дней безделья, но чтобы совпало, и она пришла, это вряд ли" - убеждал себя Мэтт, убеждал, чтобы не разочароваться. В глубине души, он надеялся на это чудо так сильно, что даже захотел порадовать ее. Взял остатки Джима Бима, нашел маленькую бутылочку жгучего соуса вылил его, вымыл бутылочку, содрал этикетку и налепил на двусторонний скотч бумажку, на которой написал "Джим Бимм, горькое тепло", перелил туда виски, поставил на пол и какое-то время любовался своей поделкой, она казалось очень милой и теплой.
Фантазии унесли Мэтта, он прокрутил все возможные варианты их встречи, от самого ужасного, в котором она не вспомнит его, даже когда он напомнит в деталях их знакомство, до самого нереального и поэтому самого привлекательного, в котором они уйдут из школы вместе, а дальше фантазировать, ему стало стыдно. Прямо как тогда стало стыдно за то, как про нее сказал его друг, тогда захотелось ударить его, чтобы защитить ее честь, а сейчас себя, по той же причине. Мэтт открыл ноутбук и захотел поискать ее в социальных сетях, но краем глаза увидел время, нужно было бежать. Фантазии сильно затянули его, понадобилось какое-то время, чтобы прийти в себя, окончательно одеться и выдвинуться в путь.
Ехать нужно было на окраину города, добираться решил поездом, чтобы не терять время, а там по дорогам детства и отрочества минут пятнадцать и он на месте. Почти всю дорогу Мэтт думал о ней, вспоминал мельчайшие детали ее внешности. Моделировал то, как она изменилась за это время, прикладывал разные прически, наряды, к сохранившемуся у него в памяти образу. Это было увлекательно, похоже на составление фоторобота или создание персонажа в компьютерной игре. Он чувствовал ее, в глубине души знал, как примерно она будет выглядеть, как будет говорить, что он будет чувствовать рядом с ней. Раньше, он бывало думал: "А может вот она, любовь с первого взгляда?!". Но всегда что-то мешало, что-то внешнее, а иногда и собственные сомнения, и трусость.
Очнулся он, как только спустился на платформу и увидел знакомый силуэт родного района. Он встретил Мэтта тихо падающим крупным снегом. Казалось, будто снег и не падал вовсе, а завис в воздухе, как и все вокруг зависло и не двигалось со своих мест с последнего его приезда. Уснувшая местность, тихая и размеренная жизнь спального района, без устремлений, без доли приключения, изученная с малых лет, впитавшаяся в подкорку. Эта картина напомнила ему, почему он решил покинуть родные края, покинуть знакомых и некоторых друзей, покинуть и ту самую любовь с первого взгляда. Тут нужно было доживать, а не жить, тут можно было отдыхать от суеты, растить детей, но не развиваться и расти. Нет, его детство и отрочество здесь было великолепным: огромные компании, веселые прогулки, дикие вечеринки, всего этого было сполна, ему удалось и обрести настоящих друзей, с которыми он по сей день идет по жизни. Но здесь не было перспектив, здесь не было у кого учится, кем восхищаться и к чему стремится. Все, что могли дать ему родные края, это работу за гроши, которая убивала в нем желание творить, отнимала все силы.
Каждый шаг по знакомому маршруту отдавался вибрацией в памяти, будоража рассудок, наливая слезы за глазами, щипля ими нос, растягивая лицо в ностальгической улыбке, устремляя взгляд сквозь время и пространство. Сколько всего тут было, сколько раз пьяным и трезвым он возвращался по этому маршруту, как много глупостей было сделано, еще больше сказано и бесконечно много задумано. Эта дорога вдохновляла его на стихи и песни, вдохновляла на поступки, замедляла бешеный ритм ночи, давала передышку, время на то, чтобы увидеть рассвет, подумать, почувствовать жизнь вокруг, жизнь в себе, жизнь во всем и полюбить ее. Проходя мимо родительских окон, он, как бывало раньше, послал им воздушные поцелуи, отдельно папе, маме, старенькому коту и зачем-то послал его и той о ком были все его мысли в данный момент, во всех четырех направлениях, чтобы наверняка. Он решил, если будет не поздно, то обязательно зайдет в родной дом, посидит и выпьет чая, а сейчас, нужно было спешить, он не любит опаздывать.
Они с другом договорились встретится на крыльце, но оно было пустым, постояв пять минут, Мэтт решил позвонить. Достав телефон, он увидел смс, что его друг не приедет, семейные дела. Он почувствовал одиночество, ставшее для него привычным, ставшее для него опорой, ставшее стимулом. В одиночестве его силы активизировались, пропадало желание пожаловаться кому-то, поныть, было понятно и чувствовалось каждой клеточкой тела, что держаться придется самому, рассчитывать нужно только на себя.
Вот он на месте, все в приподнятом настроении, судя по тому, как выглядят, надели лучшие наряды, достали все свои лучшие качества, манеры, что смогли найти, и улыбаются во все зубы. Как и раньше, он не особо вписывается в общий порядок вещей, в их порядок. Шкафчики с вещами были заменены на новые блестящие и разноцветные, но в них все равно чувствовался старый дух школы. Мэтт вспомнил, как он с друзьями обчищал их, выгребая все деньги, на которые после покупался дешевый алкоголь и распивался за углом.
Вспомнился и выпускной. Мэтт на костылях, многие подходят к нему сфотографироваться, эдакий экспонат - эксцесс, умудрившийся сломать колено, за три дня до выпускного. Многие впервые заговорили с ним именно ради этой фотографии. Девушки, которые никогда не баловали его вниманием, хотели фото с ним, он, смущенный и чувствующий себя дураком, соглашался, до конца не понимая, то ли ему правда просто не хочется их обижать, то ли он настолько жалок, что даже такое внимание ему приятно, а может ему просто все равно. В любом случае, он был не против. Вспомнил мамины слезы, когда та, помогала ему натянуть брюки на загипсованную ногу. Как с ее слезами, падающими на белое новехонькое полотно гипса и превращающими бинт и белоснежную поверхность в серую штукатурку, он становился сильнее и сам начинал верить в свои слова утешения, верить, что все будет хорошо и не такая уж это беда, а даже прикольно. Как, не теряя духа, он улыбался и шутил за столом, хотя нога отекла так, что разрывала туфель, надетый на нее, и даже выпитый алкоголь не помогал. Вспомнил того самого друга, от которого он как раз и получил сегодня смс, который буквально весь выпускной провел с ним, лишь изредка отлучаясь. Почувствовал снова тот огонь благодарности, который буквально жег его грудь теплом и признательностью к жертвенному поступку. Вместо веселья и танцев сидеть с унылым инвалидом, подавать ему костыли, когда тому приспичит в туалет или посмотреть, что твориться в актовом зале, не самый лучший выбор, как провести последний день в школе. Вспомнил ту силу, неосознанную силу, которую излучала его простая и чистая душа, глупый и потому сильный мальчик, позволяющий себе плакать, только когда никто не слышит, только под одеялом, только ночью, ударяя по чертовой ноге, что подвела его.
Парочка разговоров не о чем с одноклассниками и параллелью дали понять, что все сильно изменились, как минимум изменилась их жизнь: работа, заботы, многие стали семейными, даже те, от кого этого ожидали в меньшей степени. Их дружелюбие к нему не было наигранным, они правда рады его видеть, рады вспомнить старые приколы и случаи из школьной жизни. С ними приятно поболтать, разговор имеет, именно ту самую нужную глубину, позволяющую собеседникам наслаждаться друг другом, не особо вдаваясь в подробности жизни собеседников. Скорее, им даже приятно общаться с прошлым, которое они олицетворяют. Прикоснуться к беззаботной школьной жизни, уйти от повседневной суеты и проблем. Он не против такого использования друг друга.
Учителя постарели, да и в школе их осталось не так уж и много, именно тех, кто учил его. Мэтту стало интересно, какая реакция будет у учителя литературы, если он скажет, что пишет прозу и сценарии, всерьез увлекся книгами и старается много читать? Она была бы в шоке, ведь Мэтт никогда, ничего не читал из школьной программы. Мог только весь урок философствовать и размышлять над поступками персонажей, над их глубинной мотивацией. Жаль и ее не видно, хотелось бы может даже, дать ей прочитать, что-то из своей писанины, услышать критику или слова одобрения.
Зато, есть любимый учитель химии, которая буквально спасла его жизнь, взяв его на испытательный срок, в биохимический класс, хотя в тесте по химии он не дал ни одного правильного ответа. Узнав свои результаты, он тогда развернулся и пошел прочь да побыстрее, чтобы не выслушивать нравоучения, мол, зачем он сюда сунулся, если ни черта не смыслит в химии. Если честно, он и сам не знал ответа на этот вопрос. Его окликнул учитель биологии и пригласил пройти в кабинет химии, с ним хотел поговорить лично учитель химии. «Ну вот, не успел. Все же придется выслушать о себе», - подумалось ему тогда с досадой, злобой и безразличием. Зайдя в кабинет, он услышал:
- Зачем ты в эту школу пришел?, - тон учителя был строгий, но без намека на насмешку.
- Учиться хочу... в той школе... я больше туда не вернусь...
- Точно учиться? Не фигней маяться?!, - ее тон из строгого, перерос в строгий доверительный.
- Да, а то я вообще учиться не буду, туда я не вернусь точно.
- Ну ладно, возьмем тебя на испытательный срок.
- Но я же ни одного правильного ответа в тесте не дал, как я учиться то буду?!, - его удивление было неподдельным, он не хотел сыграть на жалости, он понимал, что лучше было бы молча согласиться, но искренность была сильнее его.
- Ничего, с этого года начинается органическая химия, она мало перекликается с неорганической, все начнут с нуля вот и ты, а в последний год подтянем тебя и по неорганике, теперь все от тебя зависит.
- Да, хорошо, я буду стараться, спасибо вам!
- Не за что, ты только учись.
Вспомнил, как он был удивлен такому великодушию незнакомого человека. Почувствовал ответственность за данный ему шанс и решил оправдать доверие и сдержать обещание. В первые дни, он пребывал в спутанной реальности: в какой школе его ждут, в какую школу идти, может все это глюк, он мозгами поехал, какой еще био-хим класс?! Возвращаясь со школы, он садился за домашнюю работу, зубрил все и даже забегал вперед, чтобы проявить себя на следующем уроке, лишь бы испытательный срок выдержать, лишь бы не упасть в грязь лицом, лишь бы не возвращаться обратно.
Мэтт еще раз поблагодарил учителя за шанс, который она ему дала, который, так круто поменял его жизнь, и даже приобнял ее. Чувства и воспоминания захлестнули его. Он вдруг неожиданно понял, что она может знать имя той самой девушки. Извинившись и перебив учительницу, он в лоб спросил ее об этом. Хоуп, ее звали Хоуп! Она так же добавила, что Хоуп здесь, правда уже поднялась в актовый зал.
Он извинился еще раз и взбежал по лестнице, попутно быстро пожимая руки знакомым, глаза которых робко просили их узнать, рождая чувство смущения и неловкости. Он не хотел их расстраивать.
Открыв дверь актового зала, он искал глазами только ее, не обращал внимание на все происходящее вокруг. Он чувствовал, что она не будет сидеть в первых рядах, будет держаться последних. Так же, вряд ли сядет по середине, скорее с краю. Это значительно сузило периметр поиска, что позволяло ускориться. Все дальние ряды он уже обыскал, никого похожего не было. Значит, вообще, стоит у стены, возможно не успела занять место и не стала никого беспокоить.
У дальней от входа стены, он увидел ее. Увидел ее волосы, узнал ее по движениям, по ее собственной грации тела. Ее фигура почти не изменилась, стала еще более женственной, стиль одежды прежний, его любимый: джинсы, рубашка и свитер. Он поспешил через толпу, подошел сзади и дождавшись, когда она вынырнет из видоискателя, протянул ей через плечо свою «самодельносувенирную» бутылочку. Она обернулась и улыбнулась ему, опустив глаза, тихонько засмеялась, прочитав надпись, а затем вытащила из-под свитера тот самый диктофон, протянула ему наушники, и он услышал себя из прошлого.
Хоуп.
Хоуп предстоял не легкий выбор, какую из десятка маленьких, сувенирных бутылочек, с элитным и не очень алкоголем, выбрать для прогулки. Подойдя к стеклянной дверце шкафчика, где на полке в несколько рядов выстроились алкогольные войска, она решила сперва, всмотревшись, разглядеть свое лицо. Лицо как обычно спокойное и невозмутимое, взгляд ее темно-карих глаз вдумчивый и вкрадчивый, носик, похожий на носик ежика, на месте, как и родинки, создающие на ее лице свой неповторимый космос, светло-каштановые волосы раскиданы по плечам, на шее весит шнурок, который на уровне груди заканчивается диктофоном. Приоткрыв дверцу так, чтобы ее тоненькая ручка смогла дотянутся до бравого сержанта Джима Бима, стройного красавца с темно-бронзовой кожей, передислоцировала его в кармашек своего полосатого тканевого портфеля. Это не была волнительная кража с опасностью раскрытия: руки не тряслись, дыхание не участилось, никаких признаков выработки адреналина. Да, раньше бывало, что подворовывая привезенные отцом-летчиком бутылочки, взятые из минибара очередного гостиничного номера, где ему пришлось ночевать, руки не слушались, уши настороженно прислушивались, к мерному и ритмичному дыханию спящего немолодого седовласого отца, а сердце, буквально выпрыгивающее из груди, казалось так громко билось, что не скрип половиц или дверцы шкафчика, звук открывающейся молнии, а именно эти гулкие удары разбудят родителя и провалят всю операцию. Так же был страх, что папа заметит пропажу и тогда нужно будет выкручиваться. Она не могла расстроить отца, признавшись, поэтому, пришлось бы на ходу придумывать ложь, а в крайнем случае наигранно обидеться на такую нелепую мысль, что, мол, она могла взять алкоголь, дескать, зачем он ей вообще нужен. К слову, она почти точно знала, что второй вариант сработает, ведь отца часто не бывает дома, она предоставлена сама себе и не плохо со всем справляется, не дает ему поводов злиться и надавив на это, она, скорее всего, сможет пристыдить его за такую глупую и абсолютно оскорбляющую ее достоинство мысль. Но прибегнуть к такой психологической атаке-уловке, пришлось бы только в крайнем случае, слишком она уважает и любит своего отца. Как оказалось, волноваться не о чем. Полка пополнялась новобранцами так стремительно, что, как и на войне, командир не замечал потери бойцов. Со временем рекрутские компании Хоуп участились, но полка оставалась заполненной. Отец, судя по всему, и не подозревал о деятельности своей дочери. Поэтому волнения при очередном посягательстве на имущество взрослого у Хоуп не было.
Хоуп не была школьницей-алкоголичкой, ей, по сути, не очень то и нравилось пить. Просто как-то раз отец принес очень необычную маленькую бутылочку лимонного ликера, она так ей понравилась, что было решено присвоить ее себе. Долгое время Хоуп просто любовалась ей, периодически вытаскивая из портфеля, медленно прокручивая ее в руках, ощущая рельефную поверхность этикетки и тепло солнца от ее желтого цвета. Как-то раз рассказала о ликере подруге, точнее, пришлось рассказать. Та поинтересовалась, что такого интересного Хоуп рассматривает в глубине портфеля. Было решено попробовать. Он оказался вкусным, а то ощущение теплого солнца вместе с глотками перебралось ей в душу и тело. Когда Хоуп возвращалась домой, мир казался ей более интересным и непредсказуемым, он будто бы стал ближе и родней. Хоуп подумала, что греет его, именно она и ее тепло. Подумав, высказала эту мысль в слух, поднеся ближе ко рту свой нагрудный диктофон, далее было решено говорить все, что приходит в голову, пылко и с чувством. Все всегда странно на нее смотрели, когда она изредка шла и бормотала себе под нос, но сейчас, когда она улыбаясь произносила целые монологи в полный голос, ее это не волновало. Было ощущение приятного одиночества на виду у всех и чувство благодарности по отношению к диктофону, единственному другу, который всегда мог внимательно выслушать и запомнить ее мысли.
Через несколько месяцев, когда осень окончательно вступила в свои права, выкрасив все в свои яркие цвета, а местами уже сорвав листву с деревьев, наводнив город, заполнив его моросью и непроглядной дымкой, Хоуп, переслушивая записи с диктофона, вывела закономерность, что в те дни, когда стеклянные солдаты, сняв перед ней шляпы, отдавали свое содержимое, вместе с этим и свой боевой дух, записи получались пылкими, интересными и незаурядными и сильно контрастировали с унылой застенчивой бубнежкой. Поразмыслив, Хоуп перестала носить на шее диктофон, если за спиной не было алкогольного помощника.
Многие считали Хоуп странной. Плюс, ее красота не была явной и очевидной, манера одеваться только подчеркивала ее непохожесть, при этом гармонируя с ее внешностью. В общем, все делало Хоуп особенной, не такой как все. Поэтому многие ее не понимали, а некоторые даже побаивались и их страх диктовал им неприязнь к Хоуп, которая могла выражаться агрессией. Саму Хоуп, эта агрессия мало задевала, она даже наоборот подстегивала ее оставаться прежней, убеждая ее в своей правоте, что другим ее не понять. Что она другая. У Хоуп была одна единственная подруга, они дружили с самого детства, но в последнее время их дружба скорее напоминала дань памяти прежней близости, дань уважения друг к другу, в общем, дружили они обе скорее из чувства долга, нежели привязанности и любви. Что касается мальчиков, Хоуп о них не думала, точнее, не думала ни о ком конкретно и не хотела думать. Даже не хотела замечать их вокруг, то, как они на нее смотрят или не смотрят, ее это совершенно не волновало.
Промозглая погода заставила Хоуп открыть Джима Бима раньше обычного. Было холодно, морось мелкой надоедливой пеленой окутала город, было действительно мерзко внутри и снаружи. Мелкие капли влаги, казалось проникали между ниточек ее куртки, даже в водоотталкивающем верхнем слое, эти мелкие Капитошки находили брешь, холодя ее тело. Устроившись на лавочке, втянув шею в плечи, положив ногу на ногу, сгруппировавшись в компактный и уютный комок, она сняла крышку и резкий запах виски обдал ее своим горьким теплом. Первый глоток, всегда дается нелегко, поэтому Хоуп слегка выдохнула и опрокинула бутылочку решительно и резко. Обоняние не обмануло. Горечь и тепло - то из чего состоял бравый солдат Джим Бимм. Она тут же произнесла это вслух, диктофон уже был включен. С соседней скамейки сначала послышался шум поворота тела, лишь потом она разглядела само движение. Рядом, в метрах трех, сидел парень, она по обыкновению даже не заметила его присутствия. Поворот в ее сторону не сулил ничего хорошего, начнутся глупые расспросы и насмешки, но она решительно была готова к дерзостям и наглым подкатам.
Парень придвинулся ближе, вынырнув на свет, падающий от фонаря:
- Повод есть или просто так?, - спросил он тихо и, слегка улыбаясь, кивнул на бутылочку.
- Это я не тебе сказала, а ему..., - процедила через зубы Хоуп, пальцем указав на диктофон.
- Хорошо, а на мой вопрос ответишь?
- Скорее просто так.
- А, можно мне тоже? У меня даже повод есть.
- Держи, только не много, мне еще весь вечер гулять.
- Мне тоже, день рожденья, как никак.
- Поздравляю.
- Спасибо! Присел подумать перед тем, как влиться в веселье.
- О чем же?, - она пригубила еще из бутылочки и слегка поморщилась.
- А, давай, я ему это расскажу, а ты потом послушаешь? Хочу попробовать, как ты.
- Ну ладно, только недолго...
- Мне еще весь вечер гулять, я помню, - закончил он фразу за Хоуп, улыбнувшись доброй и светлой улыбкой.
Хоуп сняла диктофон с шеи и медленно протянула его незнакомцу. Она была удивлена и растерянна своей неожиданной податливостью и своему согласию отдать диктофон парню. Хоуп не могла объяснить свое поведение, но почему-то чувствовала, что так нужно сделать. Он взял его и пошел вдоль рядов скамеек, описывая круги вокруг них, иногда присаживаясь, потом слегка походил по бордюру, пытаясь словить равновесие, а потом стал метаться из стороны в сторону, совершая небольшие челночные движения взад-вперед, будто решаясь на какой-то поступок. Вернувшись, он повесил ей на шею диктофон, смущенно взглянул на нее и выпалил: "Обещай, что не будешь слушать это, пока я не уйду.". "Хорошо", - робко ответила Хоуп, слегка недоумевая от его вдруг застенчивого вида.
Он продолжил разговор:
- Ну вот и отлично. А вообще, прикольно это.
- Ты о чем?
- Говорить, то что думаешь вслух. Будто бы мысли обретают свое тело.
- И выходят из тебя, дают простор для новых.
- Да. Давно ты ведешь запись?
- С тех пор, как папа подарил мне диктофон, он сказал, что это не просто диктофон, это друг, который всегда выслушает, пока его нет рядом. Сначала я боялась говорить, потом даже понравилось.
- С дружбой так всегда, - улыбнулся он ей.
Возникла небольшая пауза, в которой они пристально смотрели друг на друга, не решаясь ее прерывать, одновременно осознавая, что пауза эта затянулась и уже становится неловко.
- Вот ты где, именинник проклятый!, - послышался крик позади скамейки, доносящийся из компании молодых девушек и ребят.
- О, вы гляньте на него, нашел уже с кем выпить! А мы его ждем..., - буквально прокричал большой и бородатый детина, заводила этой компании.
- Да иду я, не ори, просто присел подумать...
- Ладно, пофиг, пошли уже, мы все купили, стынет все, погнали!
Буквально подхватив на руки, детина потащил незнакомца в толпу, попутно приговаривая, как мол не стыдно, променять их на странную незнакомку с этой детской бутылочкой, когда вон целый пакет алкоголя, и все ждут его одного.
Толпа скрылась во тьме, периодически выныривая из нее на тусклый свет фонарей. Каждый такой момент, она видела, что незнакомец, оборачивается и ищет ее взглядом. В свете фонарей она так же заметила, что морось превратилась в ливень и только сейчас ощутила, что промокла до нитки. Тем временем компания скрылась из виду, и даже звука их присутствия не было слышно, хотя компания была шумная.
Хоуп накинула капюшон, выпила остатки горячительного залпом и двинулась в сторону дома молча. Диктофон записывал лишь стук ее зубов на пронзительно холодном осеннем ветру, хлюпанье кед по лужам и звук пролетающих по дороге машин.
Помешательство.
Мэтт отковыривал штукатурку от подоконника, это занятие приносило ему удовольствие, в отличии от разговора, точнее речи его друга. Она уже на столько затянулась, что казалось, Мэтт отковыривая штукатурку, хочет проделать дыру в стене и сбежать. А друг, все не унимался:
-Вот смотри, какая идет, класс, наверное, восьмой или девятый, а уже готова принять меня полностью и даже этого хочет, конечно, где-то глубоко в душе, - ехидно хихикая и подмигивая, продолжал тот.
-Они сами, будто бы просят: "Трахни нас Вик, мы уже готовы и ждем такого опытного и взрослого старшеклассника как ты, не с одноклассниками же нам быть", - глупо и клишейно пародировал он девушек, обильно приправляя речь недвусмысленными вздохами.
-И правда, вон глянь, какие дети, в упор не видят, как среди них созревают девичьи бутоны, как они жаждут, чтобы их сорвали, а эти дома, наверное, еще в солдатиков играют или в машинки, - указывая на группу парней помладше, с отвращением и презрением в голосе выпалил Вик.
-Лучше в солдатиков играть и быть ребенком, чем таким, как ты извращенцем, - не отрываясь от штукатурки, спокойно сказал Мэтт.
-Да ты просто сам еще не вкусил этот блаженный дар, который даровал нам Бог или кто другой, не важно. Ты не трахался, поэтому и разводишь тут мораль. И вообще, технически, это не запрещено, нам обоим нет восемнадцати, оба согласны и хотим этого, Young, Wild and Free, - с гордость и энтузиазмом продекламировал Виктор.
-Ооооо, вот и отряд "Ээээээ", яркое подтверждение моих слов, я бы всех их узнал поближе и даже, поглубже, - протянул Вик, с зашкаливающей долей пошлости в голосе и приправил это все подлым смехом.
Мэтт резко развернулся, оставив штукатурку в покое, в надежде увидеть ее. Надежда оправдалась. В Мэтте неожиданно начала закипать злость, невиданная доселе злость, настолько сильная, что он перестал слышать, а его область обзора сузилось до размера небольшой точки, все остальное было размыто, как будто он мчался с нереально огромной скоростью вперед, но картинка оставалась статичной. Звук ехидного смеха отражался от стен гулким эхом, казалось, что от него сотрясается стекло в раме, даже оторванные куски штукатурки, аккуратно сложенные на подоконнике вибрируют. Смех Виктора стал последней каплей, Мэтт тихо, почти прошипел: "Хватит, заткнись." Виктор не унимался: " Реально всех бы трахнул, даже ту тихоню...". Не успел тот договорить фразу, как Мэтт со всей силы ударил его по лицу. Виктор недоумевая заорал: "Ты че, совсем охуел?!". Но Мэтт был удивлен еще сильнее, поэтому он не мог ответить на этот вопрос даже себе. Он будто впал в транс, а в голове звучало одно: " Даже тихоню ту... ".
Мэтт не понимал ни себя, ни ситуации, не знал, что делать, поэтому просто развернулся и пошел в сторону выхода. Впереди по коридору шел отряд "ээээ" и действительно, все, как на подбор красавицы, все выглядят старше, чем есть на самом деле, и будто бы манят парней, всем свои видом заигрывая с ними. Все, кроме нее, той самой тихони. Она была загадкой, была скрытна, была скромна и застенчива, но нисколько не уступала в красоте, а наоборот, благодаря своему образу, своей чистоте, отсутствию показухи, своей искренностью во всем, казалась самой достойной и красивой из всех. Он давно заметил ее, каждый день ходил в школу, во многом только, чтобы увидеть ее. Ходил со всеми по нужным им делам, чтобы за день побывать во всех уголках школы, дабы увеличить шанс увидеть ее и желательно не раз. День проходил зря, если она не попадалась на глаза. Он начинал волноваться: "Вдруг заболела или что-то случилось?". Странно, но он чувствуя все это, не замечал, как влюбляется, не хотел себе в этом признаться, а, скорее, даже просто, не понимал, как это «влюбляться», ведь с ним это было впервые.
И вот, уже почти обогнав их, он захотел извинится за своего друга, хотя, те вряд ли слышали его речь и даже вряд ли заметили их. Он уже почти развернулся, чтобы остановить их, но вмиг осознал, как тяжело будет сказать, что - либо при ней, да и вообще, как глупо он будет выглядеть. Замешка, он врезался, именно в нее, отряд не заметил потери и продолжил двигаться в шумной беседе.
Она была удивлена и подняла глаза. Мэтт увидел так близко ее впервые, дыхание перехватило, рука болела, напоминая о том, ради чего он здесь. Они просто стояли и смотрели друг на друга. Мэтт не мог ничего сказать, все слова вдавило внутрь. Их можно было только выкрикнуть, выпалить одной стройной очередью и это непременно должны были быть слова признания, в том: какая она красивая, как она волнует его, что ей чаще нужно улыбаться и что им нужно быть ближе. Но слова застряли. Раскоряками они упирались в глотку, хватались за небный язычок, вызывая позывы рвоты. Мутило и крутило желудок, бабочки начали поедать его изнутри, но на душе было так тепло.
Он хотел стоять и любоваться космосом родинок на ее лице целую вечность. А она была в недоумении и просто изучала незнакомца, который так вероломно преградил ей путь и не дает пройти. Но вот она опустила глаза в пол, Мэтт понял, что смущает ее, и тут же отступил.
Провожая ее взглядом, он надеялась, что она обернется, но она буквально побежала к подругам. Мэтт проклинал себя за свою нерешительность. Он мог заговорить с ней здесь и сейчас, ему почти удалось. Так близко к ней, он не был ни разу, все из - за глупого чувства вины перед ними за слова Виктора, нужно было воспользоваться помешательством. Хотя бы сказать привет, дальше легче было бы, дальше она бы сказала, что-то и он бы услышав ее голос... Но гадать не было смысла. Мэтт отошел к окну и поклялся себе, что если еще раз он встретит ее, то точно заговорит. Если представится возможность, то не упустит ее. Этот самообман, прекратил его самобичевание, стало менее грустно и противно за то, как он трусливо стоял как истукан и, наверняка, напугал ее.
Он развернулся и пошел к Вику. Почему он ударил его? Почему не толкнул, почему не накричал? Ответов на эти вопросы он не знал.
Виктор стоял и обсасывал губу, так чтобы кровь не капала на одежду и пол. Мэтт подошел к нему и просто смотрел. Можно было бы подумать, что он собирается с мыслями, но мыслей не было. Он просто пытался разобраться в себе, выходило плохо. Вик начал первый:
- Ну и какого *** ты меня ебнул?!, - с болью и непониманием в голосе спрашивал тот.
- Ты не должен был так про нее говорить..., - смотря строго вперед, ответил Мэтт, но это были слова его злости.
- О ком? Ты вообще нормальный, блять? Можно было просто сказать, я же не ****, что ты в кого-то из них втюрился, псих, - продолжал возмущаться Вик.
- Я сказал тебе заткнутся, но ты еще и добавил, даже тихоню ту..., - оправдываясь и одновременно чувствуя свою правоту, отрезал Мэтт.
- А, вот оно что, такую же девственницу выбрал, как и ты сам, - будто бы повеселев, отозвался Виктор.
- А, это уже не твое дело, я вообще никого не выбирал, просто она... Наверное... Мне... Ну, нравится что ли, - краснея и запинаясь, признался Мэтт.
- Это она, типа, тебе просто нравится, и ты уже друзей по морде херачишь, а что будет, если влюбишься, убьешь кого-нибудь? Ты либо псих, либо уже втюрился в нее по полной программе, - авторитетно заявил Вик, снова обретя свою привычную манеру говорить возвышенно и будто бы со знанием дела.
- Да нет, я же ее даже не знаю, мы с ней не знакомы, просто симпатичная она и все, - оправдывался и убеждал себя Мэтт.
- Вот та, тоже вроде симпатичная, я ее тоже бы поимел, - указывая на проходящую девушку, ехидно играя с огнем, протянул Виктор.
- Да вот только за нее ты не хочешь мне уебать как следует, - снова с обидой сказал Виктор, пригладив разбитую губу.
- Так что, втюрился ты самым опасным образом, на расстоянии, теперь тебе во век к ней не подобраться, вечно будешь рядом с ней говно жевать и слова не вымолвишь, может только если бухнешь, - Вик залился смехом, приобняв Мэтта за плечо.
Эпилог. Монолог Мэтта, в диктофон Хоуп.
Привет! Меня зовут Мэтт и мы уже встречались пару лет назад, но ты навряд ли вспомнишь это. А я помню это очень хорошо, помню звездную карту твоих родинок, помню, как было приятно провести в них пару минут. Я тогда не смог произнести ни слова, просто стоял как истукан. Но этот день стал знаменательным, я, вроде как, понял, что люблю тебя. Странное это чувство, похоже на помешательство. Я тогда поклялся сам себе, что если еще раз встречу тебя, то обязательно расскажу тебе все, что во мне есть. Расскажу тебе о себе, расскажу тебе о тебе, помечтаю вслух о нас. И вот я сидел и думал, что было бы круто увидеть тебя вновь сейчас, а потом заметил тебя. Ох, как я дико растерялся, я буквально утонул в беспомощности. Ведь это нереально, это самый лучший подарок, всамделишное исполнение желания. И я ведь обещал. Я ведь так долго ждал этой встречи, по - разному ее представлял, но так ни разу. Мне не хочется уходить, но, наверное, мне придется, ведь все это выглядит странно, и ты не разделишь моего настроения. Я, кажется, тебе противен что ли. Ну еще бы, наглец который начал заигрывать и пить твой виски. Второй раз врываюсь в твою вселенную и второй раз не знаю, что делать и даже сказать все это могу только твоему диктофону. Спасибо ему за это. А тебе спасибо за тебя. С днем рождения меня! Ха...