Росинка и Ортия
10. Сон.
...Это было не здесь и не сейчас. Скорее уж когда-то давно, много лет назад. Судя по набору странных, непривычных, почти бредовых элементов визуального окружения, это все-таки сон. Но Диана видит это все как наяву, так, как будто она сама незримо присутствует именно там, в этом удивительном месте.
Обставленный старинной мебелью небольшой зал, где вокруг овального стола расселись дамы в викторианских платьях, как будто на дворе все еще XIX век. На стенах странные лампы. Электрические, но горящие каким-то непривычным, чрезмерно ярким белым светом чуть призрачно-голубоватого оттенка, как от электрической дуги. А ведь все верно, это и есть самые современные на то время электродуговые лампы. Свет от них действительно странный, совершенно непривычный, но явно необходимый, поскольку за окнами темно. Скорее всего, здесь, в этом «прошлом» мире сейчас поздняя осень, или зима, уж очень густая темень стоит за окнами, прикрытыми изящными кисейными занавесками. Настенные часы показывают девятый час. Значит, уже вечер. Поздний вечер, который собрал всех этих эффектных дам на сие странное заседание. Интересно, а кто же возглавляет столь высокое собрание?
А во главе всего этого собрания весьма эффектная, да что там эффектная, откровенно красивая дама лет тридцати, с легкой проседью в темно-каштановых волосах. Она восседает на почетном, председательском, месте во главе стола. И лицо ее Диане Ортии до боли, до ужаса знакомо. Потому, что это именно она, ее «недоброжелательница» (и это мягко сказано!).
Клара Федотовна Вострецова.
Да, это ее лицо. Вот только привычного «пожилого» оттенка сейчас на нем нет, и морщинки которые в реале выдают возраст математички, у ее глаз напрочь отсутствуют. Да, сейчас Диане почему-то кажется, что именно это ее лицо истинное. А то, что она, Диана, к своему раздражению, видит чуть ли не каждый Божий день, это просто странная маска, или «вуалетка», скрывающая подлинный облик математички.
Вот так вот. Уже и во сне к нам являются наши кошмарики, подстерегающие, достающие, клюющие нас исподтишка наяву. Подчеркивать что-то из перечисленного бессмысленно, поскольку все это в жизни Дианы присутствует разом и одновременно. Вот как-то так...
Да, это сон. Точно сон. Сон про давние-давние времена, про то, что было тогда, давно. Еще в XIX веке...
Ну что же, сон, так сон. Расслабимся и получим удовольствие от сновидения. Ну, если получится. Кто же их знает, призраков Яви, как они могут поиздеваться над человеком в ином, сновидческом пространстве!
Кстати, странно, но сейчас присутствие Вострецовой Диану почти не раздражает. Да, умом она осознает, что эта женщина чем-то ей неприятна. Но эмоций такого плана она к ней больше не испытывает. Сейчас у нее совсем другие чувства и мысли по поводу той, кто явно возглавляет это «собрание викторианских дам». Она почему-то ощущает ее, Вострецову, не сама по себе, а именно чувствами всех этих симпатичных женщин в старинных одеяниях.
Любопытно, что они относятся к ней отнюдь не плохо. Нет, их эмоции вполне себе позитивные.
Уважение, интерес и даже странная симпатия. А от самых молодых из присутствующих дам исходит нечто вроде смеси восторга и восхищения.
Интересно получается! Здесь, в этом «виртуальном» пространстве, отражении старинной эпохи, эту самую Вострецову, похоже, скорее любят, причем, чуть ли не все подряд. Все, кроме нее, Дианы Ортии. Кстати, интересно, почему? Действительно, интересно...
- Милостивые государыни! – с легкой покровительственной улыбкой говорит Клара Федотовна. – Я собрала Вас здесь, чтобы обсудить один вопрос, касающийся воспитания наших девочек. Это вопрос о применимости к ним традиционных телесных наказаний, каковые многими почитаются важнейшим практическим методом, как в наших, так и в европейских педагогических системах. Вопрос стоит о том, применять их у нас или не применять. А если применять, то, как именно, при каких обстоятельствах и с какими ограничениями. И это действительно очень серьезный момент, вызывающий в наше просвещенное время ожесточенные споры среди педагогов и моралистов. И результаты этих споров касаются, в принципе, каждой из нас.
- Странный вопрос, - пожимает плечами сухопарая дама возрастом явно далеко за сорок. Волосы у нее сильно тронуты сединой, даже сильнее, чем у госпожи председательницы. Ее карие глаза смотрят на мир снисходительно и доброжелательно. Образ мыслей и действий у нее сугубо консервативный. Но это консерватизм точного знания, опыта прошлых успехов и ошибок. Консерватизм мягкий, вовсе не отрицающий пресловутых «новых веяний», но стремящийся сделать так, чтобы они ни в коем случае не повредили всему лучшему, что было создано раньше. Она сидит по правую руку от председательского места. Зовут ее Зинаида Сергеевна Аксакова, и она явно превосходит опытом практического воспитания если не всех остальных «викторианских дам», присутствующих в этом уютном зале, вместе взятых, то, во всяком случае, каждую из них в отдельности. – По-моему, здесь и обсуждать-то нечего! «Пожалеешь розги – испортишь ребенка». Старая истина, не нами придуманная, и проверенная поколениями педагогов до нас. Естественно, воспитательнице не следует злоупотреблять нашими правами телесного наказания воспитанниц, и вообще, ей не следует быть чрезмерно суровой. Не стоит применять ивовую лозу, или пучок березовых виц слишком часто. Но учить ребенка вовсе без розог... Нет, это решительно невозможно!
Странно, но Ортия откуда-то точно знает их имена. Вернее она узнает имена участниц этого собрания, как только они заговорят. Просто, Диана как бы «изнутри» себя «вспоминает» фамилию, имя, отчество каждой из присутствующих дам. И еще, как ни странно, она при этом получает четкую информацию-воспоминание о профессии, о характере, склонностях и иных проявлениях внутренней сути тех, кто собрался в этом небольшом зале. Она даже знает, какие существуют между ними личные взаимоотношения. Иной раз весьма непростые! Кто кому симпатизирует, и кто кого почему-то воспринимает с некоторым непониманием… Кстати, это место почему-то зовется на морской манер «кают-компанией». Это Ортия тоже «вспомнила».
- Как можно-с? – возмущенно произносит Эльвира Георгиевна Костышева, самая молодая из воспитательниц. Эта юная блондинка, с голубыми глазами и нежным цветом лица, устроилась за овальным столом по левую руку от председательницы этого «высокого собрания». – Как можно-с, в наше просвещенное время и... истязать ребенка! Это недопустимо! Это попросту... отвратительно!
- Так уж и истязать! – сторонница применения розог улыбается молодой и горячей собеседнице вполне себе доброжелательной улыбкой, и Ортия понимает, что дама-консерватор отнюдь не жестока, и ее руки наверняка куда чаще мягко обнимают воспитанниц, и гладят их по растрепанным головушкам, чем берутся за хлесткие прутья. - Кого это, к примеру, лично я истязала? Мне, за все эти месяцы, что мы с Вами вместе здесь Служим (она произнесла именно это слово!), ни разу не приходилось брать в руки лозу. И Слава Богу! Но, по моему глубочайшему убеждению, девочки должны точно знать, что в случае существенной провинности, они могут получить приличествующую их случаю порцию боли.
- Но Вы готовы! - не сдается убежденная противница телесных наказаний. – Вы, любезнейшая Зинаида Сергеевна, морально готовы сечь наших девочек! Вам дай только повод, и эти высокие своды вместо счастливого детского смеха наполнятся криками боли и ужаса!
Ее визави мягко, даже как-то покровительственно ей улыбается, всем своим видом намекая на то, что у девушки, так горячо восстающей против «традиционной метОды», просто не было возможности убедиться в ее исключительной эффективности. Дескать, «молодо-зелено»! :-)
- Ну что же, - как-то даже удовлетворенно заметила Вострецова, - вот и обозначились исходные позиции. Позиции, прямо скажем, полярные, почти исключающие друг друга. И с этих позиций наши уважаемые коллеги вряд ли сойдут.
Обе спорящих дамы, и юная воспитательница, и женщина-педагог «в летах», одновременно утвердительно покачали головами. Ну, что же, хоть в чем-то они согласны!
- Тогда давайте примем во внимание мнение Высших, по сравнению с нами Лиц, - чуть улыбнулась Госпожа Председатель и показала всем присутствующим какую-то книжечку «ин-кварто», новую, в красивом кожаном переплете. – Вот передо мною наш основной источник руководящих Истин, которым мы все с Вами обязаны подчиняться. То, что даст нам и пищу для размышлений, и поводы для споров в ходе исполнения всего, предписанного здесь нам, педагогам-воспитателям Академии.
- Что это? – спросила с несколько преувеличенным интересом одна из дам, достаточно снисходительно выслушивавшая тех, кто до этого спорил, и явно имеющая по поводу оспариваемого какое-то свое мнение, отличное от озвученных диаметрально противоположных позиций. Эта молодая, примерно одних лет с председательницей сего высокого собрания, женщина, шатенка с очень внимательными, все замечающими серыми глазами, восседала напротив нее, с другой, противоположной месту председательницы, стороны стола. Звали ее Светлана Дмитриевна Игнатьева, была она умеренных взглядов и скорее тяготилась всеми этими эмоциональными рассуждениями, «сечь или не сечь?»
И еще. Ортия почему-то сразу поняла, что дама эта весьма непростая, и педагогика отнюдь не основное поле ее деятельности. Чувствовалось, что она в курсе всего того, что сейчас будет обсуждаться. И более того, было ясно, как Божий День, что она является своеобразной партнершей госпожи председательницы, в части организации и проведения этого собрания, которое больше напоминает тонко режиссированный спектакль, с заранее просчитанным финалом.
- Наши Правила, - с сугубым уважением произнесла Вострецова. – Правила нашей Академии, где Те, кто создал наше Заведение, выдали нам ряд недвусмысленных предписаний. В том числе в части того, что нам дозволено в отношении девочек, которых мы обязаны воспитывать.
- И что там нового? – каким-то слегка раздраженным тоном, спросила пожилая сторонница телесных наказаний.
- В нашей Стране постепенно смягчаются нравы. Соответственно, грубые и жестокие методы обучения должны быть выведены из обихода, - каким-то особенно внушительным тоном произнесла Госпожа Председатель. - В целом, по учебным заведениям предполагается полностью отменить телесные наказания. Не сразу, постепенно, в течение десяти лет. Приучая и учеников, и учителей к иным методам их взаимодействия при обучении, достойным современного взгляда на вопросы воспитания.
- Как интересно! – «любительница розог» как-то раздраженно покачала головою. – Может быть, Вы сразу прикажете мне уволиться? Я не готова вести себя с девочками иначе, чем прежде. Прошу прощения, но я по-другому не умею, просто не могу.
- Не спешите, достойнейшая Зинаида Сергеевна! – Вострецова сочувственно кивнула представительнице консервативного крыла педагогики и как-то мягко улыбнулась. – Все гораздо сложнее! Я сказала сейчас лишь о прочих учебных заведениях, помимо нашего. Для нас устанавливается совершенно особый порядок, отличный от общепринятого.
- И в чем же он будет выражаться? – с интересом спросила юная дама-оппонент сторонницы телесных наказаний.
- Господин Павлов, счел возможным определить нам, и Государь изволил согласиться, - многозначительно произнесла Вострецова, - с тем, что ввиду особенностей нервного склада детей, которых мы обучаем, лоза, ремень или иные орудия телесного наказания останутся в нашем педагогическом арсенале, как сказано в Правилах, отныне и до полного исчерпания в них какой бы то ни было необходимости. То есть, как я понимаю, очень надолго.
- Непостижимо! – Эльвира Георгиевна вся изменилась в лице. – Я не верю! Государь, с его благородной душою, не мог одобрить подобную жестокость!
- Ну... Наши девочки действительно сложные натуры, - пожала плечами ее визави. Кстати, вовсе не было заметно, что она как-то рада победе той точки зрения, которую только что так горячо защищала. – Возможно, в этом что-то и есть... Но вот как они воспримут для себя такое... мрачное исключение... Не знаю, право не знаю.
- Mesdames! – вмешалась госпожа Игнатьева, которая явно отличалась спокойным и рассудительным характером. – Давайте все же дослушаем то, что нам имеет сообщить госпожа Лесгафт! Полагаю, мы с Вами что-то упускаем, нечто весьма важное. И эта тонкость обязательно будет нам сейчас разъяснена.
Лесгафт? В голове Дианы мелькнули визуальные образы, страницы из старых учебников по педагогике ментатов, которые она, естественно, в свое время читала. Старинные фотографии Павлова и его сподвижников. Да, на страницах этих книг, среди тех, кто помогал великому Просветителю, упоминалась некая Лесгафт, занимавшаяся организацией преподавания в Павловской Академии. И действительно, ее фотографии немного напоминают лицо Вострецовой.
Хм... Неужели они родственницы? И Вострецова действительно потомок той самой Лесгафт, сподвижницы самого Павлова? Как интересно... А, кстати, как ее звали, ту самую «госпожу Лесгафт», жившую тогда, давно, еще в XIX веке?
- Спасибо, дорогая Светлана Дмитриевна, - поблагодарила свою «нейтральную» собеседницу госпожа председатель. – Я, с Вашего общего позволения, продолжу.
- Да-да, конечно! – закивали все присутствующие «викторианские дамы», и госпожа председатель продолжила свои объяснения.
- Так вот, милостивые государыни, - сказала она, - прежде нам было предоставлено право применения телесного наказания воспитанниц, сугубо на наше с Вами усмотрение. И этим своим правом мы с Вами, откровенно говоря, фактически не пользовались. Даже Зинаида Сергеевна, которая так желает казаться суровой (она мягко, адресно, с откровенной симпатией улыбнулась пожилой воспитательнице), все время избегала реальных строгостей подобного рода. Отныне, увы, все меняется. Настоящие Правила обязывают нас без снисхождения применять телесные наказания к нашим любимым девочкам. Да-да, моя дорогая Эльвира Георгиевна, именно любимым! Я полагаю, что применение любых, я подчеркиваю, любых наказаний к детям в принципе невозможно без любви к ним. Вы ведь их любите?
- Конечно! – горячо подтвердила ее молодая собеседница. – Но я вовсе не собираюсь применять к ним этот ужас! Это жестоко и отвратительно! И попросту бессмысленно!
- Полагаю, это уже не в Вашей власти, - грустно сказала госпожа председатель. – Боюсь, что рано или поздно Вам все-таки придется применить столь нежеланное для Вас суровое обращение к тем милым девочкам, которых Вы воспитываете. И здесь Вас спасет только любовь к ним, к маленьким детям, которые Вам так доверяют.
- Никто не принудит меня причинять им боль! – произнеся эти слова, юная воспитательница побледнела и сжала губы от возмущения. Наконец, овладев собою, после короткой паузы, она решительно заявила. – Если это вот так вот необходимо надо, Вы можете меня вместо них подвергнуть всем этим гнусным истязаниям. Но я не допущу, чтобы моих девочек коснулась лоза!
- Даже если они сами того захотят? – мягким тоном спросила Вострецова (или Лесгафт?).
- Да разве такое возможно! – рассмеялась ее пожилая визави. – Да разве хоть одна из шальных бестий, играющих в чехарду на заднем дворе, пожелает, чтобы ее высекли? Глупости какие!
А ее юная педагог-оппонент уже второй раз за этот вечер закивала в знак полного согласия с нею. Надо же, они второй раз подряд нашли для себя точки соприкосновения в обоюдном общении!
- Кто же его знает, как все это получится на самом деле, - задумчиво произнесла госпожа Лесгафт (Диана все же решила именно так обозначать ту даму, которая и походила, и не походила на столь неприятную ей математичку). А потом она снова мягко улыбнулась и обвела медленным внимательным взглядом всех присутствующих, молчаливо потребовав от них оставить эмоции в стороне и уделить ей минутку сугубого внимания. – Дорогие мои коллеги и подруги! Позвольте уж мне обращаться к Вам именно так. Я потратила почти год, чтобы лично отобрать для Академии и учителей предметников и, главное, Вас, воспитателей для наших любимых девочек. Я Вас всех горячо люблю и искренне уважаю, всех Вас вместе и каждую из Вас в отдельности. Вы лучшие, несмотря на то, что Ваши подходы к воспитанию разнятся, и не все из Вас еще научились принимать особенности друг друга спокойно, как должное.
С этими словами госпожа Лесгафт чуть укоризненно взглянула на юную воспитательницу, добивающуюся для воспитанниц сугубого гуманизма. Девушка смущенно потупила взор. Странно, но ее пожилая оппонент, при виде этого смущения, как-то понимающе и даже сочувственно улыбнулась.
- Коллеги и подруги! – продолжила секундой позже госпожа председатель. - Все Вы для меня ценны, каждая по-своему. Поймите, сейчас мы участвуем в особом эксперименте. Мы с Вами обретаем уникальный, небывалый педагогический опыт. Само существование нашей Академии это нонсенс, с точки зрения традиционных подходов к сути образования, поскольку тех, кого мы с Вами должны обучать, по мнению представителей обычной, традиционной науки, как бы и вовсе нет. Для большинства ученых наших подопечных, как неких особых субъектов, попросту не существует. Везде, во всех других странах Мира, таких детей игнорируют или понуждают забыть об их особости и быть «как все». И только мы с Вами, по воле Императора Николая, делаем нечто иное. Мы собираем этих странных детей, с их весьма необычными способностями, вместе, прежде всего пытаясь избавить наших воспитанниц от жестокого обращения со стороны темных и невежественных людей, составлявших их первоначальное окружение. Кроме того, порою мы даже спасаем их от преследований. Вы ведь знаете, что такое, к великому нашему сожалению, тоже бывает! Не далее, как неделю назад, мы со Светланой Дмитриевной, буквально тайком вывезли из отдаленной сибирской деревни одну девочку. Толпа односельчан сочла ее ведьмой, и эти ужасные люди хотели совершить над девочкой самосуд. Ее собирались сжечь заживо! И мы с Вами, в этом нашем Учреждении, находясь под Высоким Покровительством Государя (Она многозначительно выделила это слово), противостоим вековым предрассудкам, страхам людей перед теми, кого господин Павлов обозначил словом «ментат».
Госпожа Лесгафт сделала небольшую паузу в своей пространной речи, и вновь обвела собравшихся цепким взглядом, желая проверить, все ли из них прониклись должным вниманием, и поняли, что им предстоит понять нечто особое, что не вписывается в их прежнее понимание педагогики. Наконец, оценив степень внимания присутствующих дам к ее словам, она продолжила.
- Так вот, настоящие Правила, которые вступают в силу со следующей недели, меняют наши права в отношении воспитанниц. Отныне мы, первыми из педагогов, должны отказаться от использования нами для наших девочек произвольных практик телесного наказания. Мы обязаны всецело сосредоточиться на их моральном вразумлении и поучении. Со следующей недели мы не вправе давать им пощечины, не можем напяливать на них унижающие их достоинство, или просто смешные одежды, вывешивать им на грудь позорящие таблички, оскорблять их как-то иначе, как словесно, так и действием. При этом, любые прочие унижения их достоинства также недопустимы. Добавлю, что мы не вправе лишать их пищи, ну, разве что сладкого и то, ненадолго. Не можем сажать под замок или подвергать условным «медицинским» процедурам, вроде пития касторки или принятия клизмы...
- Извините, уважаемая госпожа Лесгафт, но давайте не будем городить всю эту беспросветную чушь! - по ходу выступления госпожи председателя, ВСЕ воспитательницы выразили лицами свое недоумение и неприятие оглашаемого. Но, как ни странно, именно пожилая воспитательница первая не выдержала перечисления со стороны начальницы столь «изысканных» издевательств над детьми, права на которые они, видите ли, именно «отныне» были лишены. - Уж Вы меня простите, но никто из нас, здесь присутствующих, не опустится до наказания ребенка постановкой, пардон, клизмы! Да, в лазарете, наверняка, найдется все необходимое для столь отвратительного «лечебного представления». Но знайте, я сама, лично пресеку любые поползновения кого бы то ни было наказывать ребенка средствами медицины, которые, по моему глубочайшему убеждению, должны детей лечить, а не мучить! Прочие глупости, которые Вы столь подробно описали, вроде бы тоже совсем не про нас. Да, я согласна, мне за двадцать пять лет учительства и воспитания, как моих собственных детей, так и обычных подконтрольных учениц, несколько раз приходилось прибегать к пощечинам. Но исключительно для быстрого прекращения истерики, когда, увы, иного выхода просто не было. Я не хвалюсь этими неприятными эпизодами моей педагогической практики, но и не скрываю их. Однако давать ребенку пощечины в порядке наказания... Что за бред! Зачем такие оскорбления? Поверьте, розги от моей руки, выданные мною наедине и без огласки, унизят любую из наших воспитанниц куда меньше.
- Я согласна с Зинаидой Сергеевной! – юная воспитательница, Эльвира Георгиевна, с искренней благодарностью смотрела на ту, кто прервал этот поток перечисления педагогических практик, которые ВСЕ присутствующие явно не одобряли. Надо же, в третий раз за один вечер эти оппонентки нашли общий язык, кто бы мог раньше, хотя бы и этим днем, предположить такое! - Никто из нас ничего подобного и близко не практикует! И мы не понимаем, чего же все-таки нас лишили в этих Правилах, а что нам оставили, в части возможностей воспитывать наших девочек?
- Я рада Вашей искренней реакции! – госпожа Лесгафт отнюдь не рассердилась на то, что ее речь оборвали столь бесцеремонным образом. Она с улыбкой оглядела своих подчиненных и продолжила:
- Ну, что же, Вы не обманули моих ожиданий, остановили меня именно там, где надо, и задаете правильные вопросы. Так вот, мои милые подруги, единственное, чего нас по-настоящему лишили, это права сечь воспитанниц по нашему усмотрению. Остальное, то, что все равно предполагается изжить во всех наших учебных заведениях, нам и так не особенно нужно.
- Ничего не понимаю, - пожала плечами сторонница телесных наказаний. - Зачем же Вы пугали бедняжку Эльвиру той грустной перспективой, что ей обязательно придется применять розги? Ну, раз уж нам это в любом случае запрещено?
- Запрещено применять по нашему усмотрению, - многозначительно произнесла госпожа председатель. – В то же время, Правила предписывают нам быть строгими с воспитанницами, в случае, если они пожелают избрать для себя альтернативное наказание, и сами попросят наказать их телесно.
- Сами? – удивленно переспросила Эльвира. – Но... Зачем им об этом просить? Какой смысл подвергать себя боли?
- Это альтернатива моральным страданиям, которые они, возможно, сочтут для себя неприемлемыми, – спокойно ответила ее начальница. – Если они осознают, что телесное наказание для них будет легче, пусть сами сделают свой выбор. Строго добровольно.
- Альтернативное наказание? - иронично произнесла, улыбнувшись, госпожа Аксакова. – Господи, ну кому могла прийти в голову столь странная идея? Не верю я, ну ни секунды не верю в такую историю, что провинившаяся девчонка способна попросить о столь странном варианте.
- Вы просто привыкли к тому, что воспитатель и воспитанник, в ходе обучения, противостоят друг другу, - вполне серьезно пояснила госпожа Лесгафт.
- А разве это не так? – удивилась ее пожилая собеседница. – Разве может быть как-то иначе?
- Конечно! – тон госпожи председателя был достаточно серьезен. – Наш способ воспитания и обучения предполагает совершенно иные, особые, доверительные отношения между Вами, воспитателями, и нашими девочками. Вы должны, Вы просто обязаны добиться ситуации, когда они будут бояться отнюдь не Вас, и уж конечно не боли, которую Вы, чисто теоретически, им можете причинить. Девочки должны бояться просто огорчить Вас, и получить, в связи с этим, от Вас неодобрение и неудовольствие. Ибо для них Вы, именно Вы должны стать высшими авторитетами в области морали. И вот тогда для девочек, подвластных Вам, вполне может возникнуть ситуация, когда страдания от Вашего недовольства будут им мучительнее физической боли. Для того, чтобы надлежаще воспитывать наших девочек, Вы должны знать о них все. Знать, о чем каждая Ваша воспитанница размышляет, что она любит, и чего опасается, что для нее приятно, а что неприемлемо. И много чего еще в этом же роде. И вот тогда, когда наши воспитанницы почувствуют с Вашей стороны искреннюю доброжелательность и понимание, они будут искренне готовы выбрать эту альтернативу. Даже зная точно и без сомнений, что Вы причините им боль, возможно сильную, прямо пропорционально степени их проступка, которую придется оценивать лично Вам! Определение их вины, доброжелательное поучение и, в довершение всего, исполнение наложенного на них наказания, все это тяжкий труд Вашей Души! И здесь, увы, нет никаких гарантий безошибочности принимаемых решений. Все будет зависеть только от Вас, от Вашей Совести! Но только так мы с Вами сможем воспитать из этих странных девочек тех, кто станет опорой для нашего Государя, который искренне желает воспользоваться этим шансом, помощью ментатов, чтобы изменить наш весьма несовершенный Мир к лучшему.
- И как же это все предполагается делать? – спросила, с чуть преувеличенным интересом, госпожа Игнатьева.
- Согласно этим Правилам, - сказала госпожа председатель, - девочка, которая выбрала для себя альтернативное наказание, сама же избирает из числа воспитательниц кандидатуру той, кому она доверяет. И она сама просит ту, кого избрала, исполнить над собою это самое альтернативное наказание.
- То есть... – юная Эльвира была почти в шоке. – Девочки могут избрать любую из нас? Даже меня?
- Именно, - госпожа Лесгафт посмотрела на нее как-то сочувственно, - И что самое грустное, в этом случае Вы, моя нежная Эльвира, не вправе отказать девочке, которая выказала Вам столь искренне расположение, в исполнении этого наказания. Вам придется взять в руки розги или ремень и быть строгой… Строгой и справедливой.
- То есть, сейчас я сама решаю, сечь ли мне их или нет, а со следующей недели... Они меня могут к этому... принудить? – потрясенная девушка покачала головой.
- Ну, уж так-таки и принудить! – рассмеялась госпожа Аксакова. – Вряд ли Вас, добрейшая Эльвира Георгиевна, выберут в Исполнительницы! Вы же справляетесь с ними одной улыбкой! Полноте! Не переживайте! Все будет хорошо!
- И как все это будет происходить? – юная воспитательница никак не может привыкнуть к мысли о том, что столь нежелательная для нее «болевая метОда» все равно может стать частью ее педагогических практик, причем совершенно вне зависимости от ее собственного на то желания.
- Прежде всего, - наставительно произнесла госпожа Лесгафт, - Вам, Эльвира, не стоит считать это чем-то ужасным и принципиально неприемлемым для себя.
- Но это... – Эльвира была почти в слезах. – Это же бесчестие! И не для девочки, что с нее, глупышки, возьмешь! Сечь беззащитного доверчивого ребенка, это же бесчестие для меня!
- Ну, почему же сразу бесчестие? – как-то мягко разъясняет госпожа Игнатьева. – С чего Вы взяли, что это столь дурно? Поймите, дорогая Эльвира, все обстоит совсем наоборот! Я считаю, что для Вас это скорее честь!
- Какая в этом честь?! – юная воспитательница была так огорчена, как будто прямо за дверью уже выстроились в ряд провинившиеся воспитанницы, жаждущие этого странного «болевого искупления», причем именно от нее и немедленно!
- Высокая честь! – безо всяких шуток, даже без улыбки, произнесла Светлана Дмитриевна. – И я полагаю, что Вы должны быть достойны чести исполнить наказание в отношении девочки, которая выказывает Вам, именно Вам сугубое доверие! Значит, девочка принимает именно Вас как Даму, достойную это делать!
- И что, я должна буду при всех девочках, прямо в классе, обнажить несчастную и исхлестать ее в кровь? – Эльвира, похоже, была вся во власти своих страхов.
- Вовсе нет! – Госпожа Лесгафт мягко и ободряюще ей улыбнулась. – У каждой из Вас есть свой рабочий кабинет. Вот там, при необходимости и проведите исполнение. А насчет крови...
Она покачала головой.
- Я считаю, что, безусловно, права госпожа Аксакова, - сказала госпожа председатель. - Вы, Эльвира, вряд ли способны по-настоящему жестоко поступить со своей воспитанницей. Но ведь мы и не ставим перед собою цели причинить им особенно сильную боль. Полагаю, в случае, если Вам придется выступить в роли Исполнительницы, Вы сами найдете золотую середину между строгостью и милосердием, пропорционально степени вины обратившейся к Вам девочки. Я категорически советую Вам быть строгой. Все-таки то, что девочки изберут для себя, это отнюдь не игра, а наказание. Но, со своей стороны, я не стану взыскивать с Вас, если Вы проявите относительную мягкость. Полагаю, Вы сможете добиться от девочки понимания нежелательности повторения проступков и без серьезной боли. Я Вам полностью доверяю.
- А как же быть с тем фактом, что весь класс будет знать о том, что девочка избрала для себя такое странное наказание? – спросила до этого молчавшая воспитательница, Некрасова Аглая Петровна, женщина лет тридцати, с приятной улыбкой и какими-то грустными и задумчивыми глазами.
- Полагаю, нам действительно стоит определиться с этим вопросом, - кивнула ей в знак понимания госпожа Лесгафт. – Я считаю, что нам следует воздерживаться от публичного общения с девочками на эту тему. Пусть обращаются к нам с подобными просьбами наедине, не смущая своих подруг. Полагаю, исполнения таких наказаний следует обставлять таким образом, чтобы другие девочки, по возможности, об этом и вовсе не знали. Кстати, совсем не обязательно осуществлять исполнение в тот же день. Вполне допустимо сделать паузу, в день или два, особенно, если Вы чувствуете в отношении провинившейся гнев или раздражение. И пусть сам факт наказания одной из воспитанниц не станет для других девочек поводом смеяться над той, кто выбрала именно такую альтернативу обычным нравоучениям или наказанию путем возложения на нее каких-нибудь обязанностей. Давайте мы все вместе, общим нашим решением, сейчас определим, что никто, кроме нас, воспитателей, о готовящемся или состоявшемся наказании знать не должен. И подробности наказания пусть, по возможности, остаются в тайне. Впрочем, я оставляю за собою право уточнять у Вас спорные моменты, но только по мере необходимости. В целом, я полагаю, мы все вместе будем принимать меры к тому, чтобы никто кроме Вас и самой провинившейся не знал всех обстоятельств наказания.
- Я согласна с тем, что девочки не должны, по возможности, догадываться о том, что случилось. И уж во всяком случае, не должны это обсуждать. Пусть это будет педагогической тайной, - высказала согласную с нею позицию госпожа Игнатьева.
- В колледжах Англии наказание одной провинившейся воспитанницы считается профилактической мерой для всех остальных, - как-то спокойно, даже слишком спокойно заметила госпожа Аксакова. – Поэтому там, напротив, стараются сделать наказание достоянием гласности и проводят сечение публично. И очень жестко, иногда до крови.
- Как можно! – возмутилась Эльвира, - И это цивилизованные люди! Но... может быть, Вы все же преувеличиваете?
- Нисколько! – как-то холодно, со знанием дела усмехнулась Зинаида Сергеевна. – Скорее уж преуменьшаю. Знаете, у них вместо розог в ходу ротанговые трости. Ну, это из тропического дерева, вроде бамбука, только гибче. От них остаются весьма яркие и болезненные следы. Очень эффектные, красно-синие, с первого раза. Розгами такого с одного удара никак не добиться. И рассечения кожи при серьезном наказании не редкость.
- Я... – Эльвира как-то неприязненно посмотрела на свою визави, как будто подозревала ее в том, что она рассказывает о собственном опыте применения этого жестокого орудия. – Я полагаю, мы не станем перенимать худших образцов педагогики, и практик столь жестокого вида?
- Конечно! - как-то многозначительно улыбнулась госпожа Лесгафт. - Кстати, я лично знаю одну добрую женщину, которая, столкнувшись с подобной жестокостью, сорвала столь суровое исполнение, изломав сие орудие истязания. Да еще и крепко нахлестав по щекам ту «экзекуторшу», что повела себя с воспитанницами столь отвратительным образом!
- Вот это истинное благородство! – восхитилась Эльвира. – Хотела бы я пожать руку той, кто отличается столь добрым сердцем!
- Госпожа Аксакова! – усмехнулась госпожа председатель. – Подайте руку нашей юной коллеге! Пускай она незамедлительно исполнит то, что пожелала!
- Вы??? – Эльвира была поражена. – Вы и... так???
- Строгость не равнозначна жестокости, - протягивать руку госпожа Аксакова не стала. Похоже, ей вовсе не были приятны те воспоминания. Однако Эльвира сама порывисто протянула ей руку через стол. Ортии даже показалось, что юная воспитательница готова была расцеловать свою пожилую коллегу. Зинаида Сергеевна чисто символически пожала кончики ее тонких пальцев и тяжело вздохнула.
- К сведению всех здесь присутствующих, - тихо сказала она. – За этот демарш я, откровенно говоря, поплатилась педагогической карьерой. Меня выгнали из колледжа «британского образца», оставили без гроша в кармане, да еще и ославили на всю Москву. Директриса колледжа грозилась засудить меня за оскорбление действием. Это все случилось нынче весной. Откровенно говоря, с тех пор за мною тянется весьма скандальный шлейф. Во мнениях чиновников педагогического ведомства нашей исторической столицы, я теперь значусь как опасная бунтовщица, прекословящая воле начальствующих лиц, чуть ли не нигилистка и террористка. Уж и не знаю, почему меня пригласили сюда на службу, когда я, откровенно говоря, уже и не ожидала для себя ничего хорошего.
- Простите, - как-то мягко, очень мягко произнесла госпожа Игнатьева, многозначительно переглянувшись со своей начальницей, - это не тот ли колледж на Остоженке, в красивом двухэтажном особняке, которым заведовала некая миссис Джексон?
- Миссис Элизабет Джексон, - с откровенной неприязнью произнесла госпожа Аксакова, уточнив имя той, кто руководил тем заведением, - да, это она. И не «заведовала», а заведует до сих пор. Не исключено, что она все же возбудила против меня дело в полицейском департаменте, и я в любой момент могу оказаться на старости лет в роли подсудимой. Поверьте, я не скрываю своего «темного прошлого», и если по этому поводу у госпожи Лесгафт есть претензии...
- Вы спешите, Вы все время спешите с выводами и суждениями, дорогая моя Зинаида Сергеевна! - укоризненно улыбнулась госпожа председатель и кивнула госпоже Игнатьевой:
- Светлана Дмитриевна, Вы хотели нам что-то пояснить про эту историю?
- Разумеется! – отозвалась ее заместитель и вновь обратилась к пожилой воспитательнице. – Зинаида Сергеевна, Вы не помните, был ли там, в колледже, у госпожи Джексон некий помощник, если мне не изменяет память, некто Арчибальд Стоун?
- Был, - голос госпожи Аксаковой стал совсем мрачным. – Омерзительный тип. Я уверена, что он имел какие-то виды на воспитанниц. Что же, в чем-то его даже можно понять. Там подобрались исключительно видные, красивые девушки, особенно в старшем классе. Мне он не нравился именно по этой причине, очень уж плотоядно сей помощник директрисы на них поглядывал. Но при мне никаких попыток чрезмерного сближения с девочками с его стороны не было. Полагаю, он просто меня боялся.
- Конечно, боялся, - подтвердила Эльвира, которая, судя по выражению ее лица, явно перешла из стана противников госпожи Аксаковой в число ее сторонников, - ведь Вы, естественно, стояли на страже интересов этих девочек!
- Эльвира права, - улыбнулась Светлана Дмитриевна, - этот тип действительно побаивался госпожи Аксаковой. Зато после ее увольнения...
- Вы хотите сказать... – нахмурилась пожилая воспитательница.
- Месяц назад в этот колледж «британского образца» была назначена новая, вполне русская администрация, - лицо госпожи Игнатьевой стало очень серьезным. – Причина проста, миссис Элизабет Джексон и господин Арчибальд Стоун были взяты под стражу за, мягко говоря, предосудительные деяния в отношении своих воспитанниц. Полагаю, теперь им обоим вовсе не до того, чтобы преследовать Вас, дорогая наша Зинаида Сергеевна, за пресловутое оскорбление действием. Я полагаю, у них теперь достаточно их собственных проблем. И я почему-то уверена, что они Вас больше ничем не потревожат.
- Подождите, - пожилая воспитательница явно была озадачена столь странными новостями, - а что они натворили?
- В фотографических салонах Москвы появились несколько специфические снимки со сценами телесных наказаний очаровательных девушек. Весьма натуралистичные, - заметила госпожа Игнатьева. – Кое-кто узнал на снимках воспитанниц этого колледжа. Девушек из лучших благородных семей.
- Какой ужас! – воскликнула эмоциональная Эльвира. Другие воспитательницы тоже отреагировали на столь странное известие сугубым возмущением. – Он фотографировал все эти... истязания?!
- И продавал фотографические материалы за границу, - добавила Светлана Дмитриевна. – Так что наша доблестная полиция раскрыла весьма некрасивую историю.
- Merde*, - выругалась по-французски госпожа Аксакова, и тут же задала вопрос, который ее явно весьма заинтересовал:
- Но простите, Светлана Дмитриевна, откуда Вы все это знаете?
- Я заместитель госпожи Лесгафт, - напомнила о своем должностном положении госпожа Игнатьева. - И я занимаюсь проверкой тех, кто поступает к нам на службу, прочими вопросами, связанными с безопасностью воспитанниц, а также обеспечиваю взаимодействие нашей администрации с органами правопорядка. В прошлом я гвардионка, и имею некоторый навык решения подобных проблем.
- Вы... были телохранительницей самой Государыни?! – госпожа Аксакова была явно поражена. – Но... что Вы делаете здесь? Ведь гвардионки никогда не уходят в отставку! Впрочем, я слышала, что они вправе выйти замуж, Императрица отнюдь не воспрещает им «дела сердечные» и семейные радости. В этом случае, они просто испрашивают для себя длительный отпуск. Но при этом они всегда остаются на службе, и возвращаются в строй по первому призыву со стороны Императрицы!
- Мое нынешнее место службы ЗДЕСЬ, в Академии, - многозначительно произнесла госпожа Игнатьева. – Я помогаю госпоже Лесгафт обеспечивать безопасность обучения наших девочек. К Вашему сведению, Академия является одним из самых защищенных мест в нашей Стране. У нее несколько уровней силового прикрытия. И любой персонаж, который попытается пробраться сюда незамеченным, имеет все шансы получить множество неприятностей на свою голову и иные, не менее значимые части тела.
- Но здесь все так... спокойно, - удивилась Эльвира. – Никаких постов, никакой охраны... Только посменно дежурящие пожилые мужчины на входе, которые все время читают... Причем, кажется, читают в основном, пардон, французские фривольные романы! С одним из этих «фривольников» я даже успела поругаться… Ну, по поводу книги, которая была у него в руках... И особенно по поводу иллюстраций! – смущенно добавила она, опустив взгляд.
- С кем же это? – как-то мягко улыбнулась заместитель госпожи Лесгафт по вопросам безопасности.
- С этим… - девушка замялась, явно не желая неприятностей для своего оппонента по спорам о нравственности его чтения.
- С господином Веселовым? – понимающе улыбнулась уже сама госпожа Лесгафт. Казалось, она вовсе не склонна осуждать ни саму случайно проговорившуюся девушку, ни ее собеседника.
Девушка смущенно промолчала и покраснела от смущения.
- И что же он Вам сказал в ответ на Ваши замечания? – улыбка госпожи Лесгафт стала еще откровеннее.
- Он… - Эльвира на секунду запнулась, а потом, все же решившись, продолжила:
- Он отреагировал как-то странно. В начале посмеялся, эдаким странным смехом. «Гы-гы-гы!» Да-да, именно так! А потом спросил меня так сочувственно, как будто я ничего подобного в жизни еще не видала: «Бяда?» Вы знаете, госпожа Лесгафт, мне не нашлось, что ему ответить, и я просто убежала в полном смущении!
Госпожа председатель и ее заместительница переглянулись и расхохотались в голос.
- Дядя Ваня в своем репертуаре! – произнесла, отсмеявшись, председатель сего собрания. Впрочем, безо всякого осуждения в адрес «читателя фривольностей». Похоже, его своеобразные манеры были ей вполне знакомы, и не вызывали никаких возражений.
- Не волнуйтесь, моя нежная Эльвира! – понимающе улыбнулась госпожа Игнатьева. – Я Вас понимаю, столь удививший Вас «фривольник», как говорится, еще тот кадр! Но, с другой стороны, почему бы нашему коллеге из Старой Гвардии и не поиграть в небольшой маскарад? И зачем лично Вам, дорогая госпожа Костышева, знать точное количество покушений на жизнь Августейшей Фамилии, которое он и его коллеги в свое время предотвратили? Меньше знаешь – крепче спишь!
- Так что, все настолько серьезно? – юная воспитательница была просто поражена открывшейся ей реальной картиной Мира.
- Конечно, серьезно, - госпожа Лесгафт произнесла это без тени улыбки на лице. – Девочки, которых мы воспитываем, залог безопасности и перспектив на будущее не только нашей Страны, но и всего Мира! Поэтому, на каждой из нас лежит огромная ответственность за результаты нашего труда. Соответственно, каждая из присутствующих в этом зале была отобрана по огромному спектру привычек и профессиональных навыков. Каждая из Вас это уникальная личность, которая обязательно обогатит наших девочек своими нравственными свойствами. Каждая из Вас находится на своем месте, и место это согласовано на самом Высшем уровне!
- Неужто Высшим властям есть дело до того, кто служит здесь, в Академии, на месте простого воспитателя? – госпожа Аксакова произнесла это как-то одновременно иронично и неуверенно. – Зачем им это нужно?
- Каждая из девочек, которых мы воспитываем, может стать или огромной проблемой для Общества, или великим благом, - эти слова, несмотря на кажущуюся напыщенность, прозвучали в устах госпожи Лесгафт вполне естественно. – Так говорит господин Павлов, и лично я ему безоговорочно верю. Кстати, насчет согласований назначения на Ваши должности. Ваше досье, дорогая Зинаида Сергеевна, лично изучала сама Императрица. Эпизод Вашего бунта против жестокого обращения с воспитанницами пансиона, откровенно говоря, привел ее в восхищение. Императрица имела серьезный разговор с Государем, который дал поручение Обер-Прокурору. И, как Вы видите, сие Высочайшее поручение было надлежаще исполнено.
- Не знала, - растроганно произнесла Зинаида Сергеевна. – Я думала, что мое назначение это Ваше личное решение.
- Естественно, и мое тоже, - госпожа Лесгафт многозначительно улыбнулась. – Каждую из Вас я искала, как говорится, долго и с приключениями, но я весьма довольна результатами этих поисков. И у меня к Вам, мои драгоценные коллеги, будет одно важное предложение.
- Какое? – улыбнулась госпожа Игнатьева. Чувствовалось, что она в курсе того, что сейчас будет сказано.
- В нашей кают-компании (она действительно произнесла это слово!), и во всех иных случаях, когда мы с Вами наедине, естественно, не при девочках или посторонних лицах, я предлагаю обращаться друг к другу просто по имени. – Госпожа председатель улыбнулась им всем улыбкой, внушающей полное доверие. - Я полагаю, мы достаточно близки по своим душевным свойствам, чтобы позволить себе быть в таких обстоятельствах «без чинов».
- Рада поддержать! – по виду Светланы Дмитриевны было видно, что с ней это все согласовано, и она сейчас как бы «поддерживает» установление особой традиции. – Но есть одно обстоятельство. Все мы знаем Вас как госпожу Лесгафт. По имени-отчеству нам никто Вас не называл. Как мы можем именовать свою начальницу в столь неофициальной обстановке?
- Клэр! – улыбнулась госпожа председатель. – Зовите меня просто Клэр!
- Клэр... – повторила за ней госпожа Аксакова, а потом мягко, доверительно улыбнулась своей начальнице. – А я все думала, как звучит имя той, что спасла меня. Клара, «Светлая»… Символично...
- Я люблю воздавать добром за благородные поступки! – улыбнулась госпожа Лесгафт. – Кстати, имейте ввиду, Государь прекрасно помнит, кто дал ему свой платок тогда, много лет назад, в женской гимназии при Московском Университете, которую он, будучи наследником престола, посетил вместе со своим отцом, императором Павлом.
- Он помнит?! – восхищенно вздохнула госпожа Аксакова.
- Конечно! – госпожа Лесгафт кивнула в знак подтверждения. – Он прекрасно помнит, кто утешал его, десятилетнего мальчишку, когда он поскользнулся на лестнице и разбил себе нос. Так что поверьте, по Вашей кандидатуре сомнений ни у кого не было. Впрочем, и по всем остальным тоже.
Госпожа Аксакова чуть не прослезилась.
- Mesdames! – обратилась к присутствующим госпожа Лесгафт. – Я счастлива тому обстоятельству, что Вы здесь, рядом со мною. И мы с Вами вместе делаем важнейшее дело. Я верю, мы с Вами сможем воспитать из наших девочек истинно благородных Людей, которые своими особыми нравственными свойствами позволят улучшить и нашу Страну, и Человечество. Я понимаю, что многое из того, что мы обсудили, сейчас кажется странным. Но непривычное не значит невозможное. Главное это помнить, что сами по себе наказания, хоть прежние, традиционные, от которых мы должны отказаться, хоть те, что нам еще предстоит ввести, важны не сами по себе. Значение имеет исключительно наше доброе отношение к воспитанницам. Между нами и нашими девочками должно установиться полное доверие, именно это залог нашего с Вами успеха. Лично я полагаю, что воспитание девочек с применением этих странных альтернативных наказаний вполне возможно. И я уверена, мои дорогие коллеги и подруги, у нас с Вами все получится!
- Утопия! – покачала головой госпожа Аксакова. И почему-то улыбнулась какой-то светлой улыбкой. – Я вовсе не уверена в том, что все это возможно... Но мне почему-то очень хочется в это верить. И сделать так, чтобы сказанное Вами не осталось пустым звуком.
- Давайте попробуем, - тихо произнесла молчаливая воспитательница средних лет, хранившая молчание на протяжении всего этого спора. Она сидела рядом с Игнатьевой и явно все время размышляла над происходящим, обдумывая каждую реплику из тех, что были произнесены в тот вечер за этим овальным столом. – Я, откровенно говоря, всю жизнь мечтала сделать нечто подобное, создать, наладить учебную систему иного рода, отличную от общепринятой. Построить вокруг обучения и воспитания такой особый, доверительный порядок, когда не нужно давить на ребенка, когда он сам, без страха в глазах доверит тебе все свои тайны. А ты никогда и не помыслишь о том, чтобы оттолкнуть его от себя грубостью и жестокостью.
- Я согласна! – глаза юной воспитательницы просто сияли. Новое благородное дело ее явно увлекло.
- Что же, я, кстати, тоже вовсе не против этого, - примирительным тоном отозвалась ее оппонент. – Давайте все вместе попробуем все это осуществить на практике. Попытаемся осуществить для наших девочек столь оригинальный вариант воспитания. Вдруг наш труд и в самом деле не окажется напрасным?
- Ну что же, Mesdames, - сказала госпожа Лесгафт (о нет, конечно же, Клэр!) - полагаю, мы с Вами заслуживаем небольшой награды за все наши волнения!
С этими словами, она нажала на кнопку электрического звонка, расположенную на столе, возле ее председательского места. Спустя полминуты вошел слуга.
- Степан Петрович! – вежливо обратилась к нему председательствующая. – Пусть подадут чай!
Последующее чаепитие, с самоваром, вареньем и пряниками, Ортия видела как-бы слайдами. Улыбающиеся приятные лица дам той, прошедшей эпохи, изысканные манеры угощающихся...
Когда, наконец, чаепитие подошло к концу, часы на стене уже показывали девять вечера. Ортия смотрела, как расходятся участницы этого странного собрания, и отмечала для себя при этом, что из кают-компании выходят совсем другие люди. Те, кто в начале этого вечера, в молчаливом напряжении, слушали выступление госпожи Лесгафт, так похожей на эту жуткую Вострецову, этот ее доклад о своих непростых перспективах, сейчас уходили от Клэр подругами и единомышленницами. В душе каждой из них теперь горел этот странный огонек. Тот, что присутствует на педагогических значках и обозначает творческое начало.
Внезапно, Диана почувствовала, что теряет контроль за этим ярким сновидением. А это значит, что она просыпается.
Странно, но ей, всегда относившейся к любым мистическим переживаниям с сугубой осторожностью, сейчас хочется продолжения этого сна. Но, кажется, именно сейчас, увы, наступает подходящий момент для этого монотонного сказочного голоса из древней экранизации сказки Шварца: «Ваше время истекло. Кончайте разговор».
Диана пытается бороться со странной силой, почти «выталкивающей» ее из сновидческого пространства. Ее хватает совсем ненадолго. Всего-то на странный финальный диалог, звучащий на фоне слайдов-планов, стоп-кадрами, как в слайд-шоу или диафильме, показывающих лица собеседниц. Ими были сама председатель, госпожа Лесгафт, и ее заместитель, госпожа Игнатьева, проводившие всех гостей, как говорится, за порог, и оставшиеся потом в зале. То ли с тем, чтобы проконтролировать прислугу, то ли, возможно, чтобы чуть-чуть, тихим таким междусобойчиком, немного посекретничать.
Лесгафт: Ну, и как тебе сей спектакль? Понравилось играть в «theatre de moralite»?
Игнатьева (улыбается): Вышло неплохо, очень неплохо. Кажется, ты действительно умеешь разыгрывать нравоучительные комедии!
Лесгафт (смеется): Да, на фоне шуточек нашего «гвардейского дяди Вани», все прошло куда как веселее, чем я ожидала. Кстати, насчет этой истории, ну с госпожой Аксаковой. Света, ma cherie, ты просто умница! Ты отыграла просто блестяще! Твой пассаж неплохо смягчил раздражение наших коллег. Хотя, относительно новых Правил, они все равно остались в сугубом удивлении. По-моему, их отнюдь не порадовала перспектива введения «исполнений» по выбору самих девочек.
Игнатьева: Клэр! Ты уж меня прости, но я, почему-то, тоже не очень верю во все эти сложности. Ну, в то, что кто-то из девочек всерьез захочет их избрать! Так что, давай уж по честному. Примем, что со следующей недели в Академии отменяются розги. Вот и все.
Лесгафт (задумчиво): Не знаю, не знаю... По мне, так это было бы не так уж плохо. Если нам вовсе удастся обойтись без лишней боли для девочек... Ты знаешь, я буду только рада!
Игнатьева (сочувственно): Все никак не можешь забыть ту историю? Ну, с подвалом того дома, на Вознесенском проспекте?
Лесгафт: И ее... И все то, что было после. Ты ведь помнишь, как меня восстанавливали?
Игнатьева: Еще бы! Сама ведь вам помогала. Я все помню, я помню, как тебе было больно... Тогда... Но пойми, Клэр, господин Павлов был вынужден...
Лесгафт: Я знаю. Я помню, как это было. И я благодарна ему за все, что он для меня сделал. Он спас меня и, похоже, тогда никак нельзя было поступить иначе! И все равно, вся эта боль... Уж лучше без нее. А если без боли никак не обойтись, то будет куда как лучше, если девочки примут решение сами, каждая для себя. Я думаю, наши Дамы прониклись чувством ответственности, и не превысят меры необходимого. Даже госпожа Аксакова.
Игнатьева (с улыбкой): Не думай так плохо про нашу милую «русскую англичанку». В конце концов, образ мыслей этой ревнительницы «старой метОды», говорит скорее за мягкость ее отношения к девочкам, чем за чрезмерную суровость.
Лесгафт: Наверное. Ну, раз уж даже наша нежная Эльвира приняла ее как должно.
Игнатьева: Между прочим, ты красиво их помирила! Так изящно усадила их друг напротив друга, а потом заставила пожать руки и вместе выпить чаю. Похоже, теперь и остальные наши Дамы вполне убеждены в том, что все это в целом придумано правильно, пусть и несколько экзотично.
Лесгафт: И все же ты не веришь в то, что девочки это примут? Что стыд перед той, кого они рассердили или огорчили, заставит их выбрать эту альтернативу?
Игнатьева: Ну, вот когда примут, выберут и, самое главное, не пожалеют об этом... Вот тогда и поговорим. В любом случае, я не думаю, что нам слишком часто придется прибегать к сечению. Все-таки ты подобрала очень добрых педагогов. И работая с девочками, они вряд ли ошибутся.
Последние слова собеседницы госпожи Лесгафт, Диана слышала почти на грани пробуждения. Странный светлый вихрь закружил ее и «вынес» на своих заботливых руках обратно в Явь. Ортия не почувствовала никакой дурноты, нет, просто она снова стала частью этого, обыденного Мира. Который, почему-то, показался ей несколько... пресноватым, что ли... Даже ее собственный кабинет, со
всеми этими «научно организованными тематически обособленными частями», показался ей банальным рейсовым сухогрузом на фоне романтичного фрегата тех, давних времен.
*Обычно переводят с французского как «дерьмо», хотя знатоки сленга XIX века уверяют, что это слово использовалось в значении нынешнего «f.k» из американского английского языка. – прим. Автора.