(вторая редакция)
В ресторанчике, куда он зашел совершенно случайно, народу было немного, и зал вовсе не поражал изысканной отделкой, но что сразу понравилось, это живая камерная музыка; за роялем сидел спиною какой-то молодой человек, рядом — молодая девушка контрабасистка, а с другой стороны стоя играла скрипачка. Играли они какую-то тягучую незнакомую ему музыку, но она вовсе не раздражала. Алексей сел за столик у стены и принялся рассматривать странное трио. Что-то было в нем неклассическое, и он сперва даже не мог понять, что. Наконец, присмотревшись к контрабасистке, понял, в чем дело: она сидела, неприлично широко раздвинув ноги, между которыми и помещался контрабас. Дело в том, что не раздвинуть их она не могла, иначе бы массивная нижняя дека инструмента просто не поместилась бы. Девушке было лет 25, у нее были длинные мелированные волосы, и грустное выражение лица. Отдаленно она напоминала Галину, его прежнюю подругу. Он невольно обратил внимание, что черная юбка у нее тоже слишком короткая и поэтому ноги, хорошо сложенные, в простых черных чулках были так отчетливо видны. Он подумал, а как она должна была бы быть одета в полном классическом стиле? Наверное, все же в длинной юбке, или даже на ее месте должен бы быть мужчина, и тогда ничего бы не отвлекало публику. И действительно, кто это придумал, чтобы такие молодые девицы играли на контрабасе? Им что, больше нечем заняться? Ведь это же сугубо мужской инструмент! Стоящая рядом девушка-скрипачка, лет 27-и, тоже вся в черном, но в длинной юбке, и смотрелась очень хорошо: высокого роста, с неплохой фигурой, с русыми волосами, собранными сзади в очень скромную и милую прическу, и сама она была достаточно мила, но играла она с таким трагическим выражением лица, с таким изломом красивых длинных бровей, что это скорее подошло бы для похорон, чем для ресторана… Впрочем, играли они хорошо, и тем обиднее было, что их никто не слушал: народу в зале почти не было, а если б и были, то занимались бы скорее едой и беседой, чем музыкой.
Чрез минуту к нему подошла официантка, очень молодая, в сине-черно-белой, как флаг Эстонии, униформе и предложила длинную папку с меню. Алексей хотел было серьезно его изучать, но, увидев, что оно очень длинное, закрыл, решив положиться на вкус официантки:
— Знаете что? Принесите мне какой-нибудь салат вкусный, ну типа оливье… икры красной, только свежей, рыбки какой-нибудь красной, маслин, и вина красного, полусладкого типа Хванчкары… лучше марочного… или крымского какого-нибудь, есть у вас?
Девушка сказала, что есть, но только немного другое, чем он назвал.
— А горячее что-нибудь будете? — вдруг спросила она напоследок.
— А что у вас есть вкусного?
— Есть цыпленок по-французски, запеченная форель, соте из баранины, рябчики по охотничьи…
— Ну, не знаю… Принесите запеченную форель. Пусть это будет рыбный заказ…
Девушка улыбнулась и отошла. Алексей машинально подумал, что он, поклонник черного цвета, тем не менее, сделал какой-то неожиданно красный заказ, и еще он подумал, что в последнее время ему почему-то не везет. Не везет в знакомстве с хорошими подругами, а годы проходят, и все лучшие годы, как сказал Лермонтов…
Ему было уже 45 лет, и хотя выглядел он гораздо моложе, это не особо утешало. Ни семьи, ни жены у него не было — сперва он сам этого не хотел, весь посвященный учебе и литературе, а в 30 лет началась последняя стадия Перестройки и затем период раннего капитализма, а значит — сокращения в том Вузе, куда он устроился после Университета и полная неопределенность. Сперва он пытался встроиться в новую рыночную среду — продавал книги от кооператива на Сенном рынке, где тогда был центр частной торговли, и примерно год это его кормило, но потом товар закончился, да и кооператив разорился. И для него началась настоящее безвременье. Работы не было, хотя он особо ее и не искал, занимаясь литературой и историей философии, но не пытаясь ничего напечатать. Он и сам теперь не понимал, почему. То ли не знал где, то ли считал, что у него еще мало произведений... Когда же он познакомился с Галиной, и денег на особое ухаживание не было, он как-то выкручивался случайными заработками, но зато чисто литературно-журналистского свойства.. Правда, встречались они редко, да из этого так ничего и не вышло. Но самое главное — тогда он был действительно счастлив, не подозревая об этом, более того, ему почему-то казалось, что настоящее счастье впереди. Но впереди не было ничего! То есть, впереди было только хуже, — по крайней мере, в отношениях с Галиной. В нее он влюблялся постепенно, но зато потом полюбил так, что и теперь это осталось, и как он не старался заглушить это чувство, оно не проходило… Хотя все это время он вовсе не бездельничал: за эти несколько лет прозябания он все же написал несколько повестей и рассказов (без компьютера, на пишущей машинке!), и составил два курса лекций, не считая других более мелких систематизаций и периодизаций по литературе и философии. Он не мог ничего не делать! Если он не писал стихов, то писал прозу. Если не писал прозу, писал эссе или статьи. Если не писал вообще ничего — значит, читал и изучал что-то новое или составлял очередную периодизацию или классификацию. И так продолжалось до того момента, пока не умерли один за другим родители. И тогда ему пришлось искать постоянную работу...
Невольно он вспомнил своих последних женщин, или — девушек? Как их точно назвать? Нет в нашем языке точного определения… Первая, вернее последняя из них — другая Галина, затем — скрипачка Галина… Потом предыдущая, Марина. Затем — кто? Так, мимолетные знакомства 90-х годов, в том числе и пляжные… А до этого — студенческая неразделенная любовь к красавице Элеоноре. Но теперь, когда его литературная жизнь более-менее наладилась, он с удивлением и обидой не обнаружил рядом с собой ни одной достойной девушки, с которой он мог бы быть счастлив! И вот теперь эта девушка-музыкантка… Вернее, две девушки. Он вдруг поймал себя на мысли, что хочет познакомиться с ними с обеими. Но из этого, скорее всего, ничего не выйдет. Хотя, как представиться… Но у них наверняка ведь кто-то есть! А эта скрипачка ему явно кого-то напоминает! Но кого? Быть может, она играет в других оркестрах, и он видел ее в Филармонии? Возможно даже, но это память более глубинная… Быть может, еще раньше? Уж не в школе ли, в старших классах он ее видел? Может быть, может быть! У них тогда была такая текучка, каждую четверть кто-нибудь приходил или уходил…
Дождавшись перерыва в их игре, когда они сошли со сцены, он подошел к скрипачке и похвалил ее игру. И еще он сказал, что обидно, что их почти никто не слушает. Она быстро взглянула на него и поблагодарила. Он тут же задал несколько вопросов по репертуару и сказал, что любит сам, и затем уже — что хотел бы с нею познакомиться и только тогда представился. Дело в том, что если бы он сделал это с самого начала, то это походило бы на хвастовство, и было бы уместно лишь в том случае, если бы его имя было бы очень известно. Он спросил, можно ли пригласить ее за свой столик, и она сказала, что можно, но у них маленький перерыв и что они должны еще играть два часа, а затем она поедет к себе домой. Он тут же хотел, было, ее угостить, но посчитал это сразу неуместным, а она заказала себе стакан виноградного сока и легкий салат.
После окончания выступления он вызвался проводить ее до ближайшего метро. Они медленно шли вдоль проспекта и машинально разговаривали о чем-то хорошем… Он изредка взглядывал на ее профиль и он ему нравился еще больше, чем анфас, так она еще больше напоминала Галину, и ему в надвигавшихся сумерках иногда казалось, что это и есть Галина в новом воплощении… Прежде чем расстаться, они обменялись телефонами, так как сразу назначать свидание было бы с его стороны самонадеянностью, а она этого тоже не предложила. Раньше, в пору первой молодости, он все время совершал в подобном ошибки, давая девушкам свой телефон, а нужно было именно брать их телефоны, ибо в противном случае он должен был бы целиком полагаться на женскую прихоть и случайность настроения. Но многие девушки тогда не давали своего телефона, и хорошо еще, если записывали его. Но это-то и было явным сигналом к тому, чтобы не надеяться на дальнейшие отношения и тут же прекратить их! А он, как дурак, ждал, на что-то надеялся! Но теперь Светлана безо всякого жеманства дала ему свой телефон, и уже это было неплохо.
Теперь нужно было какое-то время выждать, поскольку конкретно о ближайшей встрече они не договорились, хотя он явно этого хотел. Но не стоило слишком уж это показывать. Если бы Светлана также хотела в ответ, то обязательно бы сказала. Поэтому надо немного подождать. Но сколько? Ясно, что одним днем дело не ограничится. Но и неделю ждать не стоит. Значит — дня три? Пожалуй. Или — четыре. А потом непременно позвонить, если до этого не будет встречного звонка.
Встретились они в городе, на выставке современной петербургской живописи в Манеже. Выставка ему в целом не понравилась, хотя они добросовестно обошли ее всю. Большинство картин напоминало вообще какую-то мазню, и Светлана с этим согласилась. Но, правда, было несколько талантливых и оригинальных работ, он даже записал имена художников... После — пошли гулять по Александровскому саду. Была ранняя весна и почки едва только распустились, но дубы и клены стояли еще безлиственные… Дошли до Дворцовой площади, беседуя о пушкинской эпохе, кавалергардах и декабристах, о том, какие парады здесь проходили и о том, как все это бесславно и нелепо закончилось. Он всякий раз замечал, что исторический центр невольно провоцирует на такие разговоры, и что сперва ты совершенно не знаешь, с какой эпохи начать, если не с самого начала, и как трудно бывает в двух словах выразить все, что хочется сказать, или — может не поддаваться на это искушение и не говорить об этом вообще, а отделываться лишь намеками? Но это зависит от собеседника и от стиля общения, а он еще не знал толком, какой стиль выбрать со Светланой и поэтому был вынужден действовать методом проб и ошибок...
Затем, на следующий раз, он пригласил ее к себе. Сперва он показал ей некоторые файлы и слайды на компьютере по истории живописи и архитектуры, которой она интересовалась и старые планы западных городов, потом — вообще, что есть у него ценного и интересного в разных разделах. Потом он открыл шампанское, и они стали разглядывать его семейный фотоальбом, в котором были фотографии их семьи с 1903 года, и вдруг выясняется, что ее лучшая подруга Елена, с которой они сейчас редко видятся, училась с ним в одном классе с 7-го по 10-й, — она случайно узнала ее на одной общей школьной фотографии, которые тогда делали после окончания весенней четверти. И он тоже вспомнил ее, что даже был, вроде, влюблен в нее в 8-м классе, хотя до этого давно не думал об этом, но и не забывал, как вообще не забывал всех важных или интересных событий в жизни, хотя в школе их было немного. Поговорили о школе, что особенно в ней запомнилось, особенно в старших классах; Светлана рассказала несколько запомнившихся ей школьных историй, а он, слушая, пришел к выводу, что ее школьная жизнь была гораздо интересней…
Но главная интрига заключалась в том, что сама Светлана вдруг узнала себя в одной старенькой фотографии, где он, третьеклассник, был изображен с родителями и с одной девочкой, когда она вместе с мамой гостила у них. Оказалась, что она его двоюродная сестра, с которой он расстался еще в детстве и потерял с нею всякую связь, т.к. ее родители уехали в другой город, и теперь она сильно изменилась, и поэтому он не узнал ее!
Когда они это действительно поняли, то невольно обнялись и поцеловались, восклицая, как тесен мир! И он теперь как-то совершенно по-новому взглянул на Светлану, не зная, как к ней относиться. Ведь до этого он планировал с нею дальнейшее сближение, но теперь она оказывалась его родственницей, и он не знал, что делать! Но, поразмыслив, он успокоился и вспомнил пример Иоганна Баха, который второй раз женился на своей двоюродной сестре, а он вовсе не собирался жениться на Светлане, да они еще и не были интимно близки! И он решил положиться на волю судьбы и не забегать вперед.
Потом Светлана рассказала ему о Марине, контрабасистке, с которой вместе училась в консерватории и теперь вместе выступала. Они были подругами, но не особо близкими, и вообще, как ни странно, но после той самой Елены В., с которой Алексей учился в старших классах, у нее не было близких подруг.
— А молодые люди? — осторожно поинтересовался Алексей.
— Так, — отвечала очень скромно Светлана, — были, но немного, — и вскоре он узнал, что у нее было всего двое мужчин, что для ее возраста очень мало. «Как она похожа в этом на меня!» — с какой-то грустью подумал он.
— К тому же они не особо любили меня, а второй даже все время критиковал! — призналась она. Но тут же, словно спохватившись, стала уверять его, что на самом деле знакомых мужчин–друзей у нее было довольно много.
— Да что ты, ничего страшного! Это и хорошо, что мало. Зато теперь я буду тебя по-настоящему любить! — невольно вырвалось у него, но это даже хорошо, что вырвалось.
— Правда? — воскликнула Светлана и доверчиво взглянула на него, потому что считала, что такими словами не шутят.
— Да, конечно, правда! — ответил он, и тут же пожалел, что так обнадежил ее. Откуда он знал, полюбит ли ее действительно или нет! Пока она ему нравилась, но это была еще не любовь. Но что поделать! Сказанного не воротишь. Он лишь добавил, что правда в том случае, если она не разочарует его. И Светлана ответила, что постарается.
— И я постараюсь! — сказал он уже искренне и привлек ее к себе. И тут они впервые крепко поцеловались, а затем — еще, словно пробуя вкус и намерения друг друга.
Затем Алексей спросил, знает ли она такую скрипачку, Галину К.? Оказывается, Светлана ее знала! Более того, они вместе учились в консерватории, но на разных потоках. Он попытался еще расспросить о Галине, но Светлана отвечала, что они не особенно дружили, и даже скорее не дружили, а так, были лишь дальними приятельницами, и еще она заметила, что Галина уже тогда была очень замкнутой и мало с кем общалась. "Да, это именно так!", — подумал Алексей, но на вопрос Светланы, какие у него были отношения с этой Глиной, сказал, что они тоже были дальними приятелями, и все. Наконец, он осторожно спросил о молодом человеке-пианисте, насколько он хорошо играет, и как она к нему относится. Светлана отвечала, что он тоже ее приятель, но тоже дальний, что играет хорошо, но все же не как профессионал высшей категории, и что у него есть какая-то женщина и она ему не интересна. «Странно, — подумал Алексей, — что же, у него есть кто-то лучше?» На его взгляд, Светлана была очень даже выгодной партией во всех отношениях. Но это его устраивало.
В конце-концов, Светлана пригласила его к себе, а жила она тоже на Петроградской стороне, недалеко от Кронверкского проспекта, в большой двухкомнатной квартире вместе с матушкой. Она, оказывается, сама еще играла на пианино, и по просьбе Алексея сыграла небольшие пьесы, как то: Турецкий марш Моцарта, К Элизе Бетховена, Музыкальный момент №3, Баркаролу и Вечернюю серенаду Шуберта. И когда она играла, время, как всегда в таких случаях, словно двинулось вспять и свежий ветер немецкого романтизма ворвался в комнату... Играла она очень старательно, правильно расставляя акценты, без умышленного замедления или убыстрения темпа, что всегда раздражает, без какого-либо манерничанья и позерства. Иные бы нашли такое исполнение слишком школярским, но его оно вполне устраивало, поскольку четко излагало само произведение безо всякого лишнего пафоса. Это то же самое, как прочитать одно и то же стихотворение просто искренне и — в дурацком стиле концертного исполнительства, с ненужной декламацией и длиннотами..
— Ты знаешь, мне так жалко Шуберта! — сказала вдруг Светлана после игры, — он ведь второй после Моцарта, кто мог писать фактически без черновиков и переделок, а его при жизни почти не издавали и гонораров не платили, а когда, вроде, пришла известность — то он вскоре взял и умер. И был ему всего 31 год! Всю жизнь работал, преподавал, сочинял и всегда нуждался… Его едва признавали за композитора-песенника, а ведь он тоже написал 9 симфоний, мессы, много камерных произведений и музыки к зингшпилям, операм! Но его при жизни целиком заслонял Бетховен… К тому же он был внешне весьма неказистым — маленького роста, в очках, стеснительный. Только внушительная шевелюра в бетховенском стиле его украшала. Бетховен же не был стеснительным и умел импонировать аристократам, в домах которых играл или давал уроки, а Шуберт этого не умел! И даже на концертах в салонах его едва замечали, хотя как автор, он сам иногда сидел за фортепиано, но вся слава доставалась исполнителям, например, знаменитому Фоглю, с которым он дружил. А настоящая слава пришла к нему только с середины того века, через 30 лет после смерти! И партитуры его симфоний вообще сперва были утеряны! Одну или две нашел Шуман, другие — его поклонники в подвале какого-то венского издательства…
— Да, я помню, что он познакомился с Бетховеным, когда тот уже лежал на смертном одре. До этого он послал ему несколько своих песен, и Бетховену они понравились, он предрек ему большую славу и пригласил к себе. Но Шуберт стеснялся, чего-то тянул, а когда все-таки пришел, то Бетховен уже был при смерти…
— Но зато похороны Бетховена были очень хорошие, не то, что у Моцарта, за гробом шла, говорят, двадцатитысячная толпа, и Шуберт был в числе почетных факелоносцев, — добавила Светлана так серьезно и искренне, как будто они произошли неделю назад. Но его это не удивляло, он и сам относился к некоторым великим, словно они были его друзья и жили еще вчера.
— Да-да! Я читал об этом у Корганова и Эррио… И еще, что после похорон он зашел с двумя друзьями в один из венских ресторанчиков и предложил два тоста — один в память великого Бетховена, а второй — за того, кто первым последует за ним, не зная, что это будет он сам!.. Я ценю Шуберта за тот искренний и мужественный лиризм, который он внес в немецкую музыку. И которого не было в нашей…
Поговорили о похоронах Бетховена и о последующем перезахоронении его и Шуберта. Затем Алексей поинтересовался, а сможет ли Светлана сыграть серьезные сонаты того же Бетховена или Шуберта. Она отвечала, что сможет, но только по нотам, и к этому надо готовиться.
— А как же пианисты, которые играют наизусть?
— Что ты! Это профессионалы экстра класса, они только этим и занимаются, и поэтому их немного!
— А ты могла бы стать скрипачкой экстра-класса?
— К сожалению, нет, — печально ответила Светлана, — это совсем другая школа, и педагоги…
Получалось, что еще в самом раннем возрасте какие-то особенные, никому не известные, но очень авторитетные в своем узком кругу педагоги, специально отбирали из общего числа детей именно тех, кто мог бы стать исполнителями такого класса и затем специально их обучали и продвигали, и единственным критерием здесь служило их собственное профессиональное мнение!
— Да это просто какая-то каста! — воскликнул Алексей
— Да, конечно, а ты разве не знал? Постороннему или даже просто умелому музыканту туда не пробиться…
— Ну а если ребенок просто талантлив?
— Нет, этого мало! — безапелляционно заявила Светлана. — То есть, хорошо, конечно, что талантлив, но если с ним не заниматься, если рядом в свое время не окажется нужного педагога, то ничего не получится. То есть — он станет просто хорошим музыкантом, и все. И потом — и раньше, а теперь особенно, очень многое решают связи и деньги. Ведь занятия с таким педагогом очень дорого стоят!
— Да, я невольно представляю, что такие правила царят и во всех прочих сферах искусства! — произнес Алексей.
— Наверное, я не знаю. А как у вас, в писательском мире?
— Да не совсем так, мы же не исполнители-виртуозы... Нас логичнее сравнить с композиторами... У нас многое зависит не от раннего развития и обучения, а от изначального таланта, жизненного опыта и хорошего издателя. То есть — связи тоже нужны. Ты можешь быть хоть трижды гениальным, но если тебя не будут издавать, или покупать, ты не сделаешь себе имя. И никакие журналы теперь не помогут!
— Да, сложно, — заметила машинально Светлана. — Впрочем, как везде... А у тебя лично есть имя? — вдруг спросила она.
— Да как тебе сказать? Меня, конечно, знают, но в узко-широких кругах. Конечно, вровень с большими и тем более с великими я не встал… И не потому, что глупее их, а потому именно, что в любого писателя нужно вкладывать деньги, его нужно не только издавать, но и рекламировать! Почти как в шоу-бизнесе. Да потом — нужно просто много и талантливо писать, а я не могу сказать, что пишу регулярно. Иногда у меня целые месяцы простоя. Ну, и так далее…
В заключении, Алексей попросил Светлану разучить для него несколько бетховенских сонат, например, Аврору, Аппассионату и последнюю, 32-ю. И еще он предложил собраться втроем с контрабасисткой Мариной, тогда они смогут сыграть сонату для скрипки и фортепиано того же Бетховена, на что Светлана возразила, что вряд ли это получится, что это нужно специально репетировать, а проще сыграть какую-нибудь часть сонаты; и потом профессионального пианиста среди них нет, не приглашать же этого молодого человека! На что Алексей заметил, что можно и пригласить, если он согласится, тогда у каждой девушки будет по кавалеру, но Светлана сказала, что вряд ли он согласится, потому что это просто развлечение, а не выступление за деньги. Вот если бы они были близкими друзьями, тогда другое дело...
Дома он попытался установить название этого ресторанчика, куда заходил Шуберт с друзьями, он точно знал, что где-то в тех монографиях, которые он читал или просматривал, оно есть. И действительно: у Корганова, на 788-й странице он нашел его название — Mehlgrube, а в 3-и томе проф. Саккетти Истории западноевропейской музыки — имена друзей Шуберта, которые здесь приводить бессмысленно. Оставалось только выяснить маршрут, по которому шла процессия. Но для этого нужно было знать точный адрес дома, в котором умер Бетховен, а никто из авторов его почему-то не называл, он нашел только простую его гравюру и указание на то, что до наших дней он не сохраился. Зато Алексей знал название кладбище, где первоначально был захоронен Бетховен — Веринг, и на картах Вены, которые у него были из Интернета, он нашел его, но как Верингер-парк, в округе Dobling на севере левобережной Вены. Затем, сопоставив название некоторых улиц, он пришел к выводу, что находился этот дом в районе Alsengrund где-то рядом с Альзерштрассе, что чуть южнее от Вединга к центру старого города... И вообще, Бетховен, живя в Вене, сменил около 80 адресов, и именно поэтому никакой мемориальной квартиры там нет, хотя дом, в котором он умер, могли бы сохранить! Но с точки зрения архитектуры — он был вообще никаким — простой, четырехэтажный, безо всякого декора с полуголландской кровлей... А как было бы здорово, посетив Вену, пройти с лучшими друзьями по этому маршруту, и за ними чтоб шел небольшой духовой оркестр и исполнял траурные марши из произведений Бетховена или просто немецко-австрийские марши... А потом посетить Центральное Венское кладбище, основанное лишь в конце XIX века, где теперь покоятся останки Бетховена, Шуберта, Брамса, Штраусов и Зуппе, только Моцарта там нет — один символический памятник, а затем — поехать в Гейлигенштадт (Хайлигенштадт, теперь северо-западное предместье Вены), где так любил гулять Людвиг, пройтись по его аллее, которая, говорят, сохранилась, увидеть простой двухэтажный домик, где он жил летом в 1802-1804 годах, где написал знаменитое Завещание, 2-ю и 3-ю симфонии! А после — налегке пойти вдоль Дуная по высокому берегу в сторону монастыря Клостернойбург, зная, что все тропинки здесь исхожены и Бетховеном, и Шубертом, и вообще всеми мало-мальски значимыми деятелями искусства, или — к югу, углубляясь в предместья Венского Леса, когда-то действительно леса, а теперь — аристократического предместья Вены, с небольшими микрорайонами, застроенными особняками, ланд- и таунхаузами... Он, к сожалению, пока не мог себе этого позволить. Зато Галина с оркестром была и в Австрии, и в Германии, и даже в США.
Через некоторое время Светлана сдержала свое обещание, и они встретились у нее втроем с Мариной. Алексей сперва поинтересовался, как это она выбрала контрабас, а Марина ответила, что так уж получилось, и что еще она может играть на виолончели, альте и скрипке, на что он сказал ей специальный музыкальный комплимент, затем он читал разные стихи, и свои, и Блока, Мандельштама и Пастернака, пили много полусладкого шампанского Абрау-Дюрсо и беседовали об истории и географии виноделия, а потом девушки сыграли в четыре руки начало очень длинной Фантазии фа минор Шуберта, которую обычно играл Гилельс. Алексей специально попросил Светлану сыграть Чакону Баха из Партиты №2, а закончилось все тем, что они разговорились о жизни и любви и он, с разрешения Светланы, стал целоваться с Мариной, а потом Светлана — с Мариной, а Алексей обнимал их обеих. Если бы они были знакомы больше, то, возможно, этим б дело не ограничилось, он, например, хотел бы с ними помыться под душем, а затем ласкать их обеих в разных стилях и направлениях под музыку Гайдна, Вивальди или Аббу… Но — все закончилось как обычно, и они отправились провожать Марину до метро.
Потом они еще раза два встречались втроем, но дальнейшего сближения не получилось — Марина держалась на незримом расстоянии, и как понял Алексей, ничего особенного не планировала, да и он предполагал это чисто гипотетически, поскольку у него в жизни фактически не было такой игры. Зато в одну из таких встреч они все же спели вместе Баркаролу и Вечернюю серенаду Шуберта — сперва по-русски, а затем по-немецки. Светлана аккомпанировала на пианино, Марина на скрипке, а Алексей пел по листу с текстом Штольберга (который, как известно, значительно отличается от упрощенного перевода Плещеева), но без нот, поскольку и так знал мелодию по слуху. Затем то же самое спела Марина, а потом они попробовали дуэтом. Марина шутила, что теперь они могут выступать вместе, но он после этого вновь понял, как трудно все-таки быть настоящим певцом! Мало иметь голос, надо еще помнить текст наизусть, и давать свою интерпретацию! А в опере еще и играть как актер и помнить мизансцены! С ума можно сойти. Ему, чтобы исполнить это произведение, нужно было сперва прочитать текст про себя, затем вслух, затем пропеть некоторые места, и затем уже все целиком. И то он кое-где сбился. И хотя он пел иногда некоторые арии, но так, для разминки и для себя. Но совсем другое дело делать это регулярно и на сцене. Хорошо все-таки, что он всего лишь писатель!
Их отношения со Светланой тоже развивались довольно странно, как именно, он не хотел бы подробно рассказывать, но, по крайней мере, бурного романа не получилось. Быть может, это объяснялось тем, что они все же были двоюродными братом и сестрой, хотя они с тех пор никогда не говорили об этом и не обсуждали. Они встречались как друзья, гуляли, разучивали для себя и играли некоторые песни Шуберта, например Erlkonig, которую в свое время долго не принимали и не понимали сами венцы из-за трудностей исполнения; ходили вместе по музеям, ездили иногда в Павловск, который оба любили с детства, в Царское Село, в Гатчину; на пляж; а одной из любимых их традицией стало посещение того самого ресторанчика на Петроградской стороне, в котором они познакомились и в котором Светлана периодически играла с коллегами... И еще им нравилось гулять в этом районе (но не зимой), заходить в Петропавловскую крепость, в которой все время что-то реставрировалось, обходить ее извне, и даже посещать Артиллерийский музей, с которым у него были связаны интересные воспоминания отрочества и ранней юности; а затем по Троицкому мосту переходить в Летний Сад, который еще не был затронут последней реставрацией…
Август 2012
(все замеч. орф. ошибки в начале рскз. исправлены 11.05.13 и 02.08.13)