Привет, Душа моя Hеприкаянная!
Вот, не взирая на весь стремительный технический «прогресс», на всю цифровую реальность современности, решил написать тебе на бумаге. Ибо цифра не даёт ощущения жизни, она не может передать твой голос, его интонацию и волнительную вибрацию случайной встречи, она не может передать твой взгляд, твой запах… Цифра плоска и мертва, холодна и конкретна, как конкретна может быть смерть, лишь «один-ноль-один-ноль-ноль…», без оттенков и полутонов. А, как хочется живой встречи… Потому и на бумаге.
Хоть сейчас уже нет той, действительно живой, как нет и чернил, и перьев гусиных, но всё же и эта сохранила жизнь в достаточной мере, чтобы передать живое слово, способное родить образы в полумраке закопчённых квартир.
Есть ещё причина, которая заставила вновь обратиться к полузабытому эпистолярному стилю – страх онеметь. Мы разучились говорить, слушать, писать, скоро разучимся читать, и будем получать информацию в виде цветных картинок, которые не смогут передать чувства и мысли, где нет междустрочий и многоточий, и разум умрёт, а с ним и мы.
Собственно, я слегка затянул в своих оправданиях, и дабы не пришлось оправдываться за оправдания перейду к сути, а суть банальна – я скучаю. Скучаю по тебе, Душа мая, по разговорам «ни о чём» поздними вечерами, когда за лесом гаснет закат словно огни рампы, и мир погружается в тёмную и мягкую тишину июльской ночи. Лишь изредка стрекот сверчков нарушает благоуханную тишину, да филин ухнет в бору через дорогу, и пискнет комар за ухом, где-то крякнет потревоженная утка, и залает, вдруг, пёс на другом конце деревни у пруда, и вновь всё стихнет под чёрным бархатом Ночи. На веранде прохладно и покойно, и слышно ровное дыхание твоё, и голос твой становится тёплым и нежным, на небе тревожно мерцают звёзды, и всё становится не реальным.
Помнишь ли эти вечера?
Вот, и я почти забыл. Но, порой, проснёшься от шелеста дождя за окном, и видишь, вдруг, вдали огонёк, и промелькнёт странная мысль: « У Кононовых горит. Что-то рановато сегодня… Неужели проспал?!». И словно душем холодным окатит – пригрезилось. С сожалением возвращаешься из далёкого прошлого в настоящее, а сердце бьётся в сладкой истоме – в детство окунулся. По инерции сопротивляясь всеми фибрами души, все же с небес спускаешься в реальность бытия, но в чёрной стене заброшенного парка за окном ещё долго продолжаешь видеть деревню, давно ушедшую в небытие.
Вот так, откликаясь на шум за окном, сталкиваются две реальности, вырываясь из подсознания, и разрушая с трудом построенный мир, нарушая равновесие души. Интересно, может ли что-то спровоцировать встречу с той реальностью, когда меня ещё не было?
В прочем, не обращай внимания на моё брюзжание, сие есть результат затянувшейся разлуки со Срединной Русью, и тобой, Душа моя. Здесь, находясь вдали, разлуку чувствуешь ярко, выпукло и зримо, как нечто живое, и касание её шершаво и жёстко.
Уехать? Вернуться в родные Палестины?
Ну, во-первых, это сложно чисто технически, ибо сопряжено с массой трудностей не сопоставимых с жизнью (как пишется в протоколах и историях болезни). Во-вторых, здесь имеются свои обязательства, которые бросить на произвол я не в праве. А, в третьих, что это меняет? Натура моя широка настолько, что позволяет вместить в себя всю мою необъятную Родину без остатка, и, покидая этот, поражённый чумой безрассудства край, всё едино буду чувствовать рваные раны и ноющую боль. Я слишком чувствую единство мира, который огромен, и который мой.
Единственно о чём сожалею, что нет возможности по желанию своему поставить на веранде самовар, старые чашки на блюдце, и колотый сахар, который колешь старинными щипчиками, и пьёшь горячий чай до седьмого пота, растекаясь мыслью по древу, ощущая связь времён, и слышишь голоса сидевших тут до тебя. Чай в прихлёбку, сахар в прикуску, и мыслью в бескрайнюю даль уходя.
А помнишь «Три сестры» - три липы вросшие у основания? Остатки парка то ли барской усадьбы, что по легенде была сожжена во времена лихолетья рэволюционного безумия масс, то ли управляющего помещичьей, или казённой деревни. Я так и не нашёл действительную историю деревни Маруино, Вахтинского прихода, что в Ярославской губернии, Даниловского уезда. Похоже, что она интересна только мне… Липы то были огромные ( или я был маловат), на них гнездились стаи ворон, а раскидистая крона их создавала обширную тень, где в жаркий полдень было легко и прохладно. А ещё качель, и мяч привязанный к шесту, и крик доярок по утру… Вот сколько сразу всплывает наружу, что нужно писать отдельную главу короткой повести с названием «Жизнь».
А, знаешь, пожалуй я так и сделаю когда то, возьму и напишу главу «Деревня Маурина, что близ Борискова на Ухре реке»
Пока же, прощай Душа моя. Не стану тяготить тебя более старым ворчанием потерявшегося в пути странника, ибо:
Хуже нет чужой тоски
В час полуденного зноя,
Как похмелье не с руки
От недельного запоя.
Не предавайся грусти, Душа, и радостью пусть наполняется чаша, но только не пей эту чашу до дна.
За сим буду заканчивать. До следующей встречи.
Числа 24, месяца июня, года 2013 от р.х. или 7521-го по нашему.