Наверное, в моей памяти навсегда останется этот знаменательный день. Нет, лучше скажу проще: Я никогда не забуду этот день. Маршал Твонга вызвал меня к себе в резиденцию и без всяких церемоний и помпезности, которых он никогда не любил, сообщил мне: «Марсело, назначаю тебя генералом. Принимай командование нашей новой дивизией Красных львов (не правда ли, крутое название для новой дивизии!), служи нашей республике верой и правдой, да направит Всевышний твою крепкую руку!» После чего похлопал меня по плечу, и вручил мне соответствующий документ с подписью президента республики. Я, как и положено, громко произнес: «Служу отечеству и делу нации!».
Трудно было скрыть волнение, ноги стали просто ватными, а сердце так колотилось, что того гляди выпрыгнет из груди. Не помню, как вышел из дворца маршала, помню лишь как я, еще спускаясь по ступенькам, услышал откуда-то сверху, будто бы с неба, голос Твонга: «Не забудь сегодня заглянуть к моему портному». Конечно же, голос был не с неба, а просто с балкона, но в тот момент было всё едино. Не теряя времени, я сразу направился к портному, домик которого был недалеко от резиденции его босса. Жена портного, которого звали, кажется, Гуштаву, сидела на лавочке перед входом и общипывала курицу. Я вежливо поздоровался, после чего она одарила меня дежурной улыбкой и позвала мужа. Как оказалось, мне предстояла не только банальная примерка, но и более интересное занятие – выбрать себе из предложенных портным эскизов модель будущего мундира и, главное, погонов. Не удивляйтесь, наша республика была очень молодая, и еще не было разработано ни одного стандарта или устава, в котором бы было прописано какой мундир и погоны должны быть у генерала. Я был вторым человеком получившим звание генерала республиканской армии, вполне возможно будут еще такие же счастливчики, но пока равняться было не на кого. Мигел Нкозана – так звали нашего первого генерала, командующего первой республиканской дивизией – не мудрствуя лукаво, просто нацепил форму английского полковника, переделав лишь погоны, которые тоже были английскими, нашив на них огромную звезду, окруженную лавровым венком. Теперь же, видимо, руководству республики все ж захотелось, чтоб новое армейское командование имело некоторую самобытность и неординарность, хотя бы во внешности. Потому маршал Твонга поручил своему портному разработать эскизы новой формы для генералов и старших офицеров свободной республики. Гуштаву, прозванный в народе «марабу», видимо, за его важную походку, когда-то был портным самого Рейнальду ди Сантуша – бывшего губернатора африканской колонии, коей когда-то являлась наша ныне независимая республика. Губернатор уехал, а портной остался, и теперь обшивает новое руководство, исключая президента, который предпочитает традиционные африканские наряды. Гуштаву был из местных, но хвастался, что учился в Лиссабоне и Лондоне, и вообще слыл человеком очень образованным, потому держался очень важно – ей богу, марабу!
Все представленные эскизы мне понравились, хотя имели явное сходство с английскими и португальскими мундирами. Что касаемо погон, тут Гуштаву раскрыл весь свой художественный талант! Трудно было выбрать из всего этого великолепия узоров и знаков что-то одно, тем не менее, мне больше приглянулись те на которых, помимо традиционных звезд и венков, были еще перекрещенные сабли, они мне показались более солидными и внушительными – я ведь не какой-то там унтер, а генерал свободной демократической республики! Генерал… в голове всё же пока не укладывается… стать генералом в 26 лет – это круто! Но почему я? Чем я заслужил? За какие подвиги руководство молодой республики меня так выделило? Размышления унесли меня в прошлое.
Родился я в Амеркуне, которая была тогда западноафриканской колонией Португалии. Нашу страну португальцы еще называли «Долиной золотой реки». Со временем сюда пришли еще и англичане, которые забрали у португальцев большую часть колонии, оставив им лишь небольшой торговый порт и немного земли вдоль реки Мваны. Появился я на свет в семье местного знахаря и был пятым из шести детей. Так как свое ремесло по традиции отец передавал лишь старшему сыну, мне было суждено стать каким-нибудь пастухом или в лучшем случае портовым рабочим, обслуживающим португальские суда. Правда, судьба распорядилась несколько иначе и меня отдали на обучение в португальскую миссионерскую школу при монастыре святого Мартина. Жить приходилось тоже при монастыре, соблюдая все их писаные и неписаные уставы, которые поначалу меня очень угнетали. Но потом я привык и даже начал делать некоторые успехи в учении. Потому, когда я подрос и учиться как бы стало нечему, наш настоятель рекомендовал меня в писари начальнику портовой таможни сеньору Томашу Жозе Фернанду Муньосу, или просто сеньору Томашу. Он приходился дальним родственником нашему настоятелю, потому с такой рекомендацией я быстро нашел относительно непыльную работу в порту. В мои обязанности входило записывать под диктовку всякие предписания, составлять списки, каллиграфическим почерком выводить официальные приказы, ну и, ко всему прочему, убирать комнату моего босса, а также бегать для него в лавку за местным портвейном, который он очень ругал, но не переставал пить. Сеньор Томаш был добрым толстяком, который никогда не бил меня, как это принято у других белых господ по отношению к черным подчиненным. Под хмельком он часто выбирал меня своим задушевным собеседником, и рассказывал про свою прежнюю распрекрасную жизнь в португальском городке Риу-Тинту, откуда его дернул черт приехать сюда, в богом забытую колонию, а также проводил со мной краткий курс политинформации, ругая вероломных англичан, оттяпавших большую часть Амеркуны, которую теперь именовали «Землей принца Георга». В общем, работа меня особо не напрягала, особенно если сравнить ее с тем, что мне предстояло бы делать, окажись я пастухом или портовым грузчиком. Хотя были и свои трудности: порой было очень нелегко в конце рабочего дня волочить пьяную тушу начальника из конторы к нему в дом, который располагался через два квартала. Так как сеньор Томаш практически каждый день был в «не в состоянии стояния», то и мне приходилось почти ежедневно на целый час превращаться в портового грузчика, или даже хуже, ведь такого груза портовые грузчики тут еще не тягали. Но и к этому со временем я привык, ведь чем я становился взрослее, тем больше силы прибавлялось в моем теле.
Ночевал я в небольшой хозяйственной комнатке при таможенной конторе, а в свободное от работы время ошивался в порту: глазел на прибывающие суда, играл в портовых забегаловках с рабочими в макао и кости, или крутился возле местных молоденьких торговок, стараясь им понравиться. В целом дни проходили однообразно, хотя скучать было некогда. Так длилось до тех пор, пока между португальцами и англичанами чуть не случился еще один вооруженный конфликт. Страсти накалились до такой степени, что португальское руководство издало приказ о мобилизации местного населения в вооруженные силы португальской республики, для защиты целостности африканских колоний. Мне было тогда 19 лет, и я тоже попал в армию. А так как я был очень образованным – просто профессором, по сравнению с остальными новобранцами, не умеющими даже читать и писать – то мне сразу дали чин капрала. Это предполагало, что в отличие, от простых босоногих рядовых мне выдадут еще и сапоги. Что ж, есть чем гордиться, я теперь даже круче, чем мой старший брат Фаушту, который к тому времени стал деревенским знахарем вместо покойного отца.
Но никакой войны не случилось, португальцы с англичанами решили дело миром, солдат распустили по домам, но меня все же оставили служить – как-никак капрал! Правда, служить мне пришлось опять в прежней конторе у моего прежнего босса, к которому я вернулся прежним писарем, но уже в должности капрала португальской армии.
В общем, всё вернулось в старое русло, и продолжалось бы и дальше, не объяви вдруг вначале Британия, а затем и Португалия нашу Амеркуну свободной, отказавшись от старой колониальной политики. Прошли первые демократические выборы, в ходе которых наша страна обратилась республикой, получила первого президента и стала называться Кимале или точнее Свободная Демократическая Республика Кимале (СДРК). Правда демократия продлилась недолго – в стране произошел военный переворот и первого местного президента сверг наш местный первый генерал, который установил в стране военную диктатуру. В вооруженные силы объявили первый национальный призыв, и я, к тому времени едва успевший снять португальскую военную униформу, был вынужден вновь поступить на службу. Так как я был одним из немногих местных, которым уже довелось служить в армии, то мне сразу дали чин лейтенанта и поручили командовать сотней новобранцев, на которых даже автоматов не хватало, потому большая часть была вооружена в лучшем случае охотничьими ружьями. Мне же выдали автоматическую винтовку английского образца, которой я, честно говоря, не умел пользоваться, а научить было некому. Но, тем не менее, я гордо дефилировал с ней, одетый в свою старую форму португальского капрала, перед строем моих солдат, которые были больше похожи на какую-то банду оборванцев, чем на солдат регулярной армии республики.
Диктатура просуществовала недолго: генерала Мобезу сверг полковник Санту, а полковника, после переворота объявившего себя императором, а нашу республику империей, сверг майор Донго, который объявил в стране вторые демократические выборы, на которых сам же и победил, получив 99 целых и 9 десятых процентов голосов избирателей. Благодарный народ Кимале провозгласил его не только президентом, но и Великим отцом нации, а республиканская армия предложила ему чин генералиссимуса, от которого он поначалу скромно отказывался, но потом согласился принять. Великий отец нации, генералиссимус и президент республики в одном лице сразу завел дипломатические отношения со многими странами мира, а также провел важные реформы в стране: ввел новую национальную денежную единицу «лонг», вместо португальского эскудо и английского фунта, доселе имевших хождение в стране, а еще национализировал всю немногочисленную промышленность и более-менее крупную частную собственность, которой доселе владели в основном португальцы и англичане. Биография этого человека была очень насыщена, и пусть в ней не было отмечено блестящее образование или военные подвиги, но один важный факт меня обрадовал сразу: Луиш Донго был женат на моей двоюродной сестре, а это в наших краях решающий фактор для карьерного роста. Но, все же, я верю в то, что своей головокружительной военной карьерой (с лейтенантов в генералы) я обязан в первую очередь не родственным связям, а своему уму, образованию, усердию, безупречной службе и прочим несомненным природным достоинствам, коими меня наделил Господь.
Если бы и пошив мундира оплачивала республика, я был бы счастлив еще больше, но, как выяснилось, за мундир я должен был заплатить из собственного кармана и почему-то не в лонгах, а в английских фунтах или американских долларах, которые появились в нашей стране намного быстрее национальной валюты и, в отличие от нее, были более популярны. За лонги можно было купить разве что гнилых бананов на местном рынке. Ну, что ж, надеюсь, жалование генерала позволит приобрести мундир, хотя, почему-то, кажется, что платить жалование мне будут тоже в лонгах. Может, предложить кому-то там в правительстве закон, запрещающий хождение зарубежной валюты в стране? Поживем-увидим. А доллары и так раздобуду, я как-никак генерал!
На следующий день меня ждал еще больший сюрприз: ко мне наведался назначенный моим заместителем полковник Ндоби, и без каких-то там объяснений стал уговаривать идти за ним. Не зная, что за сюрприз меня ожидает, я все же оделся и отправился вместе с полковником к особняку, некогда принадлежавшему богатому португальскому землевладельцу. Особняк располагался почти в центре города и когда-то являл собой шедевр неоколониального стиля. Теперь же, после бегства хозяина и нашествия мародеров, более напоминал какие-то руины, хотя основное здание было, вроде еще целым. Как пояснил мне полковник, это теперь мой дом, а внешний вид – пустячное дело, сегодня же пришлет мне роту солдат и те всё отремонтируют, а мебель обещал прислать сам маршал. Но это еще не всё, полковник вставил два пальца в рот и громко засвистел. После его свиста откуда-то из-за особняка в облаке пыли появился Фиат 124, автомобиль был не новый, но судя по всему в отличном состоянии. «Это сеньор маршал велел пригнать» – отрапортовал полковник. Классная тачка! Хотя у самого маршала был американский Джип, и, кажется, не один, но для начала и Фиат подойдет. Автомобиль был светло голубого цвета, но тоже не беда – велю перекрасить в камуфляж, я ведь не гражданское лицо.
Еще через три дня я раздобыл нужную сумму в долларах, (не буду рассказывать, как и откуда достал их) и выкупил свой парадный генеральский мундир с новыми погонами на которых золотой нитью были вышиты звезды, венки и перекрещенные сабли. В этот же день (как всё удачно сошлось) меня на приеме ожидал сам президент республики с высшим командованием вооруженными силами. Специально для меня была построена целая рота почетного президентского караула, все были в новой не английской форме и, что главное, обутые в новые сапоги. Была устроена торжественная церемония, во время которой я принес присягу президенту страны и народу, пообещав защищать независимость республики до последней капли крови. После этого был пышный банкет, на котором присутствовали некоторые иностранные дипломаты. Кажется, президент собирался поразить всех чванливых иностранцев, и выставил такие блюда, коих те не видывали даже в дорогих ресторанах. Хотя, кто знает – что они там видывали?! Да и стремно как-то было видеть такой банкет в стране, где голод и нищета всегда были обыденностью для основного населения, где даже относительно обеспеченный горожанин ел курицу только на праздники. Но этого никто вслух не произнес. А о чем там думали эти французы, австрийцы, японцы и прочие – одному Богу известно, ведь выражались они строго по протоколу.
Потом начались мои служебные будни. Поначалу, я стремился как-то преобразовать свою дивизию, чтоб Красные львы действительно походили на львов, а не на сборище ободранных собак; выбивал им обмундирование и нормальное оружие, заставлял офицеров проводить строевые, а также всякого рода учения и обучения. Но со временем понял, что, кроме меня, всем на это плевать и в первую очередь самим солдатам, вся служба которых в итоге заключалась в обрабатывании офицерских полей, в выпасе офицерского скота, в строительстве офицерских домов и генеральских усадеб. Думаю, правильнее было дивизию назвать «красные волы», так хотя бы она соответствовала своему названию.
Но всё изменилось после того, как президент Донго поссорился вначале с британцами, которые требовали от него компенсаций за национализированное имущество, а потом, непонятно почему, и с американцами, которым отказал в строительстве военной базы. Американцы стали группировать свои войска у наших границ и казалось, что ничто не остановит их вторжение, как вдруг президент нашел неожиданных союзников или «друзей республики», как он их называл – русских.
В один прекрасный день маршал Роберту Твонга вызвал меня к себе в резиденцию, вместе с генералом Нкозаной и еще одним новым генералом Жилберту Обо. Там нам предстояло знакомство с советской делегацией во главе с военным атташе – господином, или вернее, товарищем Соколовым. Там я впервые встретил Юрия Иванова, которого в мою дивизию назначили военным консультантом. С ним были три помощника: товарищ Иващук, товарищ Иваненко и товарищ Иванидзе. Генералам Нкозана и Обо достались свои специалисты. В тот день нас угощали русской водкой, которая после местного крепкого бананового пива, казалось просто адской жидкостью, от нее горело всё внутри. Я выпил рюмку и сильно закашлял, дыхание перехватило так, что, казалось, сейчас задохнусь. Юрий похлопал меня по спине и сказал: «Ничего, освоишься. Держись, генерал!».
А еще через день Иванов со своими замами прибыл в расположение моей дивизии. Осмотрев казармы, склад оружия, ангары с техникой (которая в них отсутствовала), а также, узнав сколько солдат находится действительно в дивизии, а сколько занимается выпасом скота, строительством и проч., Юрий нахмурил брови, но произнеся странную фразу «где наша не пропадала», велел своим помощникам приниматься за дело. Какое это было дело – я узнал чуть позже. Оказалось, что эти люди имели неограниченные полномочия от президента республики, и выданный им мандат содержал в числе прочих пункт: «Расстрел на месте за невыполнения приказа военного инструктора». Юрию удалось навести в моей части невиданный доселе порядок: всех солдат вернули с полей и строек, отмыли, одели, обули и каждому выдали по автомату АК 47, или по «Калашу», как его называли русские. Хотя Юрий так и не расстрелял никого за неподчинение или за невыполнение приказа, но все в части уяснили – с ним шутки плохи. Впервые тут прозвучало странное и зловещее слово «ди-сци-пли-на». Получилось, в общем, хоть я и был официальным командующим, но при Иванове, выполнял ту же роль, что когда-то в таможне при синьоре Муньосе, разве что не приходилось его каждый день волочь пьяного домой. Но это не потому, что Юрий совсем не пил, просто он каким-то странным образом ухитрялся твердо стоять на ногах даже после выпитого литра русской водки, по сравнению с которой португальский портвейн Томашу Муньоса был просто виноградным соком для детей. Водку русские привезли в ящиках вместе с военным оборудованием. Что это было за оборудование, я узнал позже, когда в мою дивизию прибыли еще русские «спецы» в составе целой роты! Они развернули целую радиолокационную станцию и несколько зенитно-ракетных установок. После чего стали обучать офицеров и более-менее толковых солдат пользоваться этой техникой, для чего нам пришлось выучить несколько русских слов и выражений. Некоторые запомнились особо, ибо звучали чаще: «Стоять, *ля!», «куда нах*й руки суешь!», «ё* твою мать!», «давай быстрей! в рот тебя чих-пых» и др.
Конечно самоуправство русских меня возмутило; в конце концов, кто тут генерал! Кто тут командующий! Но... кажется, моё мнение, мои возражения и вообще мой авторитет для Юрия были так же весомы, как обезьяньи какашки для леопарда. Ну, или что-то другое - я не силен в сравнениях. Маршалу я так и сообщил: «Меня не устраивает должность почетного командующего» и вообще «какого хрена эти русские тут всем заправляют?». На что Роберту Твонга мне, вздохнув, ответил: «Так надо, Марсело». М-да, просто так надо, и всё тут. Утешало меня лишь одно: они тут временно.
Ну и еще, конечно, невозможно было отрицать тех потрясающих результатов, которых добились «друзья республики». Буквально через три месяца Иванов со своими подручными сотворил чудо – превратил ободранных собак в настоящих красных львов. Кстати, слово «красные» ему очень понравилось, как он объяснил, «красными» у него на родине называют истинных патриотов, а еще их называют коммунистами, но что означает это странное слово «коммунисты» я так и не смог выяснить, понял лишь, что у русских они очень важные люди. От генералов Нкозана и Обо я узнал, что в их частях произошло нечто подобное и теперь там тоже царит наведенная русскими «ди-сци-пли-на».
Вот еще что запомнилось. Когда первый раз Юрий увидел мой «Фиат 124», перекрашенный в нечто камуфляжное, он усмехнулся и назвал его «копейкой». Так и сказал : «Оп-па, родимая копеечка!». «Что такое копейка?» – спросил я у него, на что он мне ответил: «У меня дома такая же тачка». Позже я случайно узнал, что подобные Фиаты тогда производили в СССР, но называли их почему-то Жигули, а иногда «Копейка».
Хотя еще два месяца пролетели почти незаметно в пыли и поте армейских будней, всё же начинали мучать вопросы: «Для чего всё это было нужно?» и «Надолго ли тут русские?». Ответ на первый вопрос не заставил себя долго ждать, когда одним ранним январским утром нас всех подняли по тревоге, которая оказалась совсем не учебной. Американцы перешли границу, а перед этим организовали авианалет на расположение военных частей. Наши зенитчики сработали «на ура» – были сбиты целых четыре истребителя-бомбардировщика «фантом». Но радоваться было рано, так как впереди была еще и наземная операция: предстояло как-то остановить американскую пехоту, поддерживаемую танками «Абрамс». У нас не было тяжелого вооружения, потому останавливать врага нам предстояло советскими «калашами» и гранатометами «РПГ 7». Иванов объездил всю округу, прилегающую к реке Мвана, которая, по его словам станет нашим основным фортификационным элементом, и приказал рыть окопы.
В одной из таких поездок я сопровождал его, с нами в козле (так русские называли свой «джип») ехали также Гоги Иванидзе и мой адъютант Бернарду Нкое. Мы пересекли мост, который, накануне был заминирован на случай прорыва абрамсов, и отправились к дальнему блок-посту. Но, не успели мы проехать по грунтовке и километра, как над нами показался американский вертолет «Хьюи», попробовали повернуть, но… в общем, до моста добраться мы так и не успели. Из-под обстрелянного перевернутого «козла» мы с Юрием достали вначале Гоги, а потом в сторонке нашли Бернарду – оба были уже мертвы. Юра тоже был ранен в плечо, на мне же лишь несколько царапин. Где-то позади послышался гул танковых двигателей – американцы обошли нас и выходили уже к реке. Раздался взрыв – наши взорвали мост. «Не проедут» – я попробовал улыбнуться. Иванов посмотрел мне в глаза и, как-то горько ухмыльнувшись, сказал: «Да брось, Максимка, эта мелкая речушка для танков не преграда – проедут и без моста». «А для чего же мы мост минировали?» – с тревогой спросил я. «Чтоб на мосту парочку Абрамсов подорвать, когда по нему поедут», – пояснил товарищ Иванов. «Ясно», – произнес я, и еще спросил: «А почему ты меня назвал Максимкой? Что это означает?». «Да так, ничего» – ответил он, – «Где твой автомат?». Я поднял с земли выпавший из автомобиля «Калаш», и протянул Юрию. Он передернул затвор и вернул мне: «Порядок». После чего проверил свой пистолет и подобрал с земли автомат Гоги. Отступать было некуда и мы, спрятавшись за перевернутым «козлом», стали ждать американцев.
Внезапно Юрий перестал глядеть на дорогу, лег на спину и тяжело задышал. Мне показалось, что он умирает – из раны не переставая текла кровь. Куда подевалась аптечка? – уже не найти. Когда я разорвал свою гимнастерку и попробовал его перевязать, вдруг услышал, как Юрий поёт. Пел он поначалу хрипло и тихо, но потом на всю рощу зазвучал его звучный русский бас: «Чёрный в-о-о-рон, чёрный во-о-о-о-рон, что ты вь-ё-ё-ё-шься надо мной?».
Я прилег рядом и пробовал подпевать, хотя не знал ни русского языка, ни эту песню. А высоко-высоко в вечернее небо неслось: «Ты доб-ы-ы-чи не дождешься, чёрный в-о-о-рон, я не твой!»