Что ты видела, что ты видела?
Можешь вспомнить, можешь вспомнить?
- Я… - поднимает голову, смотрит прямо перед собой. Боится моргнуть, боится увидеть, боится встретиться взглядом с тем, кого застала на месте преступления несколько дней назад.
Что ты видела? Что ты видела?
Кружат, заглядывая в лицо: говорите же, свидетель, говорите.
- Поверьте, Вам ничего не грозит, - улыбается сереброусый судья со свой трибуны, щурит щёлочками добрые глаза.
Не грозит… Ну как же. Она вспыхнет, как только переступит порог зала заседания: каждый, кто вздумает ему перечить – сгорит.
Мы взяли его около недели назад: поступил звонок, всхлипывающий голос жаловался на крики из подвала. Отреагировали моментально: мы заранее знали, что найдём посреди каменных стен, такие находки в последнее время стали не редкостью. Вот и тогда: выбив дверь и пробежав полпролёта вниз, мы рубанули светом фонаря по сгустившейся в подвале тьме и выхватили из мрака фигуру, склонившуюся над распластанном на плите телом.
- Ни с места! – хлестнуло мне по ушам: напарник был первым, кто повалил задержанного на землю и защёлкнул браслеты у него на запястьях. Он же стал первой жертвой трагической случайности: мысль о преднамеренности была бы слишком очевидной и спустя трое суток после первых похорон последовала вторая смерть. Кажется, я по-прежнему остаюсь единственным, кто уверен, что случайности не случайны: Красный Человек (как окрестили его редкие свидетели) был причиной и тех первый смертей, и многих последующих. Как я докажу это? Никак. Я уверен, что, если бы он сам не захотел, мы бы никогда не смогли ни застать его на месте преступления, ни, тем более, задержать.
- Говорите же, - мы все разом притихли: первый живой свидетель, - говорите же, милая. Вам нечего бояться, - прокурор вышагивал перед креслом, в котором съёжилась всхлипывающая девушка, - я гарантирую Вам это.
Мне стоило усилий подавить смешок: как только приговор будет вынесен, этот сморчок забудет про все свои гарантии, оставив своего ключевого свидетеля на растерзание «случая», унёсшего уже несколько жизней. «Живой свидетель» в контексте настоящего дела звучит почти угрожающе: все, кто мог бы опознать подсудимого – мертвы. Вызванный на место преступления наряд остался цел, косить каждого было бы слишком подозрительно, нельзя сеять слишком много зёрен сомнения. Сегодня в зале только я, да уцелевшая свидетельница знали наверняка, кто стоит за всякой «случайной смертью», за каждым «несчастным случаем», произошедшем в нашем городе с весны. С того самого дня, как Красный Человек, выпрямившийся сейчас на скамье подсудимых, пересёк границу нашего городка.
Девушка не смотрит на него: промакивая платочком уцелевший глаз, она выглядывает исподлобья на прокурора и произносит, едва слышно:
- Той ночью я слышала крик.
«Той ночью мы слышали крик», - на этом обыкновенно показания обрываются. «Кричала женщина», - всегда женщина, - «хотели спуститься, но побоялись», - всегда боятся. Теперь, глядя на подсудимого и трёх его защитников, можно догадаться, отчего люди, обыкновенно с готовностью приходящие ближнему на помощь, трусили и не сразу соображали позвонить в полицию. Что-то поднималось от него, что-то гудело и растекалось по залу заседания из тёмного угла, где сидел, выпрямившись и расправив плечи, человек в чёрном костюме-тройке, до блеска начищенных ботинках, с волосами, зачёсанными назад, с лицом, непроницаемым, невозмутимым. Что-то кипело и бурлило в воздухе: от трёх его сопровождающих веяло неявной, воспринимаемой на уровне инстинктов, опасностью. Вон тот, взъерошенный, улыбающийся, сканирующий комнату глазами, казалось, вот-вот цокнет раздвоенным копытом и, пережёвывая пластинку табака, выйдет к скамье присяжных, чтобы проблеять суду свои аргументы в защиту подсудимого.
Второй, серо-белый, молча и пристально оглядывающий всех присутствующих, искрящий мелкими завитками голубых молний: стальная крыса в круглых очках, принюхивающаяся, анализирующая, наблюдающая. Казалось, если коснуться его, испачкаешься едко-белым, так краска липнет к пальцам и мутнеет, стоит только провести рукой по окрашенной поверхности.
Третий – неподвижный, угрюмый. Не покидало ощущение, что если он поднимется со скамьи и обопрётся о стол, тот треснет пополам. Чудилось, будто ножки скамьи разъезжаются под ним, будто доски паркета скрипят под напором тихой, бурлящей мощи. Высокий и жилистый, он создавал впечатление человека невиданной силы, силы, которая была при нём с самого рождения, силы, направленной лишь на то, чтобы гнуть и крушить, ломать и рвать, крошить в щепки, перетирать в пыль…
Эти трое, окружившие обвиняемого, представляли его интересы на суде. И я готов был ручаться головой: именно они стояли за всеми приключившимися смертями. Что-то подсказывало, что подозреваемый не стал бы сам марать руки. Красный Человек лакал кровь, пока его верные подданные выжимали жертву досуха.
Судья тем временем тянул из свидетеля показания: в котором часу, в котором примерно часу, какая погода была на улице, сколько времени заняла дорога от квартиры до дверей парадной и от парадной до подвала?
- Кого Вы увидели, когда распахнули створки и заглянули внутрь?
Девушка внезапно выпрямилась, подняла голову, усмехнулась, молча обвела присутствующих взглядом.
Что-то выстрелило из единственного глаза: то ли отвага, то ли отчаяние. Она провела по пересохшим губам языком и произнесла надломленным голосом:
- Я увидела петуха.
*
Мы все куда-то всё не туда глядим. Смотрим сквозь этого красного, а надо в него смотреть, самого его взглядом пронзить и этот взгляд в нём догнивать оставить.
Чёрный кол из вспыхнувшей груди.
Что говорит эта женщина? Петух, вышагивал по крыльцу, а потом в воздух поднялся, о землю ударился и, вспыхнув, исчез. Крик бьётся о закрытую дверь подвала, и она торопится наверх, в свои комнаты, чтобы вызвать полицию и «это безумие прекратить».
Что же остальные ничего не слышали? Где же прочие показания? Глухо: «не слыхали», «не в курсе», «да разве за всем уследишь…». И единственная свидетельница – полоумная и одноглазая.
- А ведь знаете, - лепечет она, утирая кончиком платка уголок покрасневшего века, - когда-то у меня было два глаза. А потом эти! – она указывает пальцем в угол подозреваемого и его защитников, - приходят в город и честные люди слепнут, как ироды! Мне бояться нечего! – она переходит на визг, всё ещё не глядя в сторону Красного Человека, - я всё скажу! Всё!! Он – убийца! Потому что больше некому в этом городе убивать! И всё, что до этого было, и всё, что после произойдёт, - её уже уводят, подхватив под руки к дверям, - тоже их, ИХ рук дело! Вы что, слепые, вы что, не видите?! – голос уже едва различим сквозь плотно прикрытые двойные двери зала суда, - у него копыта!
*
Каждый раз, когда распахивались двери подвала, на месте преступления оставался лишь труп, да таящая в свете фонарей тень. Свидетели готовы были клясться, что ещё мгновение назад, до того, как распахнутые двери впустили в промёрзлую темноту свет солнца или фонаря, они слышали шаги и голоса, доносящиеся снизу. Все готовы были клясться и клялись, что что-то видели-слышали-чувствовали, но ничего конкретного ни от кого из них добиться было нельзя. Внизу был человек, - заявляют категорически, но куда он в итоге делся, предположить не могут. Мы тщательно проверили каждый квадратный сантиметр каждого подвала каждого дома нашего города, но ни в одном не было и намёка на потайной выход или запасную дверь. Мы опечатали каждое брошенное и неэксплуатируемое помещение, но люди продолжали гибнуть, а таинственный убийца продолжал исчезать с места преступления. Это ли не чудо, господа? Это ли не чудо?
Каждый раз, выезжая на очередной вызов, срывая очередной замок, распахивая очередную дверь, мы застаём одну и ту же картину. И не важно, где произошло убийство: в пресловутом подвале жилого дома или в заколоченном по окнам и дверям здании бывшей городской больницы: рассыпается, выхваченная лучом света, чёрная тень, и нашим глазам предстаёт привычное уже зрелище: распластанная на столе-плите-пружинной кровати обнажённая девушка и лужа крови, растекающаяся под ней. Сложно было отделаться от мысли, что всё это разыгрывается специально для нас; как заметил однажды мой напарник, устало качая понурой головой: «Этот ублюдок их даже не насилует».
Вот уже много недель продолжается эта бессмысленная беготня: кто-то кричит в подвале и спустя несколько минут мы срываем замок.
«Издевается он что ли?» - сокрушённо спрашивал напарник за несколько дней до смерти, а я только кивал согласно: как же иначе, издевается, конечно.
Он не пытает их, не насилует и не бьёт. Он их ест, протыкает соломинкой у сердца и пьёт, пока не услышит тяжёлых шагов за запертой дверью. Спустя мгновение он рассыплется серым туманом и потухшей золой, оставляя нам ворох бесполезных улик и очередное бездыханное тело. Красный Человек не оставлял ни следов, ни запаха, но, когда мы повязали нашего единственного подозреваемого, собаки едва не охрипли от непрекращающегося лая.
Как только подозреваемый переступил порог камеры, прекратились и убийства: милое, до смешного нелепое совпадение, о котором открыто говорил один из адвокатов. Ничего, мол, не знаю, пищит стальная мышь, мой подзащитный кровью не питается. А меня так и подначивало возразить, что и к обыкновенной еде он за всё время заключения не притронулся.
Весь процесс походил больше на театральное представление, разыгрываемое подозреваемым и шайкой его адвокатов: они кривлялись и паясничали перед судом, но собравшиеся нарочно делали вид, что не замечают происходящего. Я невольно улыбнулся: мы ничего не могли доказать, но и погибать раньше времени никому не хотелось. Допрос следующего свидетеля: акт второй, сцена первая.
*
Над залом повисла тишина, слышался только мерный, негромкий перестук когтей по столу.
- Сторона обвинения вызовет другого свидетеля? – Красный Человек едва заметно улыбнулся, крыса поправила очки в металлической оправе.
Фыркает и усмехается козёл, чёрная горилла выдыхает носом пар: Красный Человек в окружении своей свиты и под надёжной её защитой. Надо ли ещё что-то говорить, господин судья? Если Вы выпустите этих людей из комнаты, то следующим кладбищенская земля проглотит вас.
Они не ослабляют хватки. Они приходят в город и сжирают его. Они не оставляют за собой ни улик, ни следов: «кого Вы видели, госпожа свидетель?». «Никого ровным
счётом, разве что [мышку]?». И теперь эта ощетинившаяся мышь наблюдает, как ведут к свидетельскому креслу озирающегося по сторонам юношу: он, как и все мы, что-то [знает], что-то [подозревает], но не может заявить открыто, не может набраться смелости и ткнуть пальцем в закипающую в тихом гневе обезьяну: «Он вспорол её, чтобы [тот] насытился!». Мы все знаем и все молчим: Красный Человек не пачкался кровью, мы ничего не сможем доказать.
Очередной свидетель занимает своё место рядом с трибуной судьи. «Готовы ли Вы?». «Кажется, готов». Враньё, он трясётся от страха. Стоит ему посмотреть в угол, где расположился за столом подсудимый и его защитники, как последние крупицы отваги покинут его и конвою придётся выводить юношу под руки так же, как вывели девушку пять минут назад. Он начнёт выкрикивать бессвязные обвинения, верещать про огненного петуха, расхаживающего около трупа и козла, ухмыляющегося из тени.
- Клянётесь ли Вы говорить правду, правду… - и так далее, по тексту. Свидетель во всём клянётся, на всё, кажется, готов: лишь бы те четверо, буравящие его взглядом, больше никогда не покинули этого здания.
- Вы утверждаете, что видели, как подозреваемый покидал место преступления? – в зале нарастало напряжение; поднимающееся от человека в чёрном, оно взмывалось вверх, ударялось о потолок и расплёскивалось по стенам, - Вы уверены, что видели именно его?
Молодой человек не рискнул взглянуть в тёмный угол:
- Да.
Гудит и кипит котёл, заваривается очередной «несчастный случай». Пару часов и будет готово, будете ждать, сэр?
- Я видел… - юноша уже догадывается, чем придётся расплатиться за своё откровение, - как этот человек, - ну, хоть пальцем на него укажи, - выходил из подвала больницы.
- Он был один? – судья тоже невольно отводит от подсудимого взгляд.
- Один, - кивает свидетель, - но отбрасывал три тени.
*
Спокойствие, господа, спокойствие! Введите обвиняемого в зал! Чинно и почти благородно вышагивает между рядов петух. Пылает жаром алый хвост, кивает острым гребнем налево и направо: здраааавствуйте, господа присяжные, здраааавствуйте.
Что Вы можете сказать в своё оправдание? – почти робко спросит судья.
Снова с готовностью кивает: ничего, господин судья, ничего. Я виновен, но Вы этого не докажете. Следующий дурацкий вопрос?
Распахивается дверь, цокает копытами чёрный козёл, трясёт грязной бородой: не докаааажете, не докаааажете, - ударяет в нос запах жёваного табака: какие Ваши доказательства?
Они следуют один за другим: стальная крыса, отражающая свет и горилла, этот свет впитывающая. Мощь и спокойствие: каждый шаг – удар грома, каждый взгляд – испепеляет. Вы уверены, что хотите продолжать заседание? Одумайтесь, - крыса обнажает резцы, - у Вас же семья и дети. Молчание за её спиной угрожает вполне красноречиво, одного удара достаточно, чтобы переломить Вас надвое, господин судья. Мы все здесь знаем, что наш подзащитный будет оправдан, к чему же продолжать этот фарс? – крыса водит носом, принюхиваясь к нашему страху, - как считаете?
Спокойствие, господа, спокойствие: но мы и так притихли на своих скамьях. «Три тени идут вслед за ним, катится чёрное за красным, подчищает следы». Выходи, следующий свидетель, и скажи нам, что застал подсудимого с рогами и хвостом и мы охотно этому поверим: слава тебе, Красный Человек, пожирающий наш город. Пощади!
Уже с домов капает липким и вязким: ой, смотрите, Ваша дочка следующая. Ну, доброго Вам вечера, - будто бы и не ускоряет шаг, а только, - топ-топ-топ, - поспешно до своей двери, так больше и не обернувшись. Теперь от Вас лучше держаться подальше. И в самом деле: вдруг это заразно?
Луна с тучи на тучу перекатывается, лопаются ей вслед звёзды, хохочет заплывшее за горизонт солнце: он даже не охотится – просто подходит к жертве сзади и приподнимает над землёй за воротник. Пройдёмте, дамочка, в помещение, Вас велено подать первым блюдом. Дамочка не противится и не кричит.
Только один раз, - как по расписанию, по какому-то хиленькому, посредственному плану, - она гаркнет, выплёскивая горлом остатки жизни из холодеющего тела, привлекая к себе внимание запоздалых прохожих и жителей соседних домов. Ей, распластанной на каменной плите, прикованной по ногам и рукам собственным страхом, будет дозволено, - или велено? – в последний раз выкрикнуть о себе миру. В следующее мгновение её густеющая кровь будет вылакана из тела. «Велите подавать вино».
Мы находим её быстро, - как ОН и ожидает. Мы выламываем дверь, срываем с петель, топчем щепки, спускаясь вниз: никто не заходил? никто не выходил? Вызвавший наряд только руками разводит: кто же туда полезет? «Там же девушка орёт».
Правильно делают, всё правильно делают: осторожничают, чтобы не навлечь на себя беду, чтобы не стать следующими, кого протащат за ногу вниз по каменным ступеням, чтобы не попасться на глаза тому, кто рассекает вдоль бледнеющую кожу и запускает лапу в горячее тело. «Главное, что мы здесь совершенно не при чём». Верно. «Ну, мы пошли». Идите. Расходитесь все, здесь не на что, не на кого, незачем больше смотреть. Что вы, покойников не видели?
Прокатывается с воем луна по небу, оставляя за собой кровавый след. А почему, собственно, мы? Что, поблизости городов, что ли, мало? Горилла поднимает тяжёлый чёрный взгляд: а с чего Вы взяли, что вокруг ещё остались города?
Звёзды лопаются с гулким хрустом и с каждой ночью на улицах всё темнее. Козёл прицеливается и посылает камнем по небу из рогатки: вот и ещё одной звезды не стало. Всё не так печально, - мёртвая девушка отрывает голову от плиты и шарит провалами пустых глазниц по склепу, - зато мне нечего больше бояться, - улыбается, растягивая окровавленные губы. Главное в нашем деле – не начать завидовать мёртвым.
Потухло за горизонтом солнце: последние лучи врезались в стёкла, но в зал не проникли. ОН не пустит тепло и свет.
Мы помалкиваем каждый над своим предчувствием: оправдают - не оправдают? Что значат эти путаные показания? Что значат эти трое, окружившие подсудимого? Что значит его непробиваемая уверенность: неужели не страшно? Казалось, стоит только переступить порог зала суда и всех свидетелей сегодняшнего заседания перехлопают, как мух. Ещё двое свидетелей, с которыми не успел расправиться «злой рок». Оба перепуганные, оба «ничего не знающие». Один с переломанной ногой. Второй просто прихрамывает: «А ведь ещё вчера со мной всё было в порядке». Да-да, парень, мы все знаем, чьих рук (лап/когтей/копыт) это дело. Уж прости: сегодня не так сложно оказаться «не в том месте, не в то время». Когда зло приходит в город, надо сильно постараться, чтобы не стать случайным свидетелем его работы. Крики из подвалов и растерзанные девушки на каменных плитах – только начало.
Мы все это знаем.
Можно сколько угодно выводить свидетелей к трибуне. Можно до утра слушать их показания, можно заполнять протоколы страницу за страницей, но, как только заседание закончится, эти четверо покинут зал. Подсудимый будет оправдан, петух ударится о землю и рассыплется красными углями, крыса, горилла и козёл разойдутся в разные стороны, и на следующее утро мы найдём в подвале очередной труп. Зло прогуливалось мимо нашего городка и решило зайти: когда здесь больше нечем будет поживиться, оно нацелится на следующий. Мы можем сколько угодно выслушивать, делать выводы и судить: ему не обязательно быть на свободе, чтобы убивать. Наш городок обречён, мы все это знаем. Остаётся надеяться, что у меня хватит здравомыслия покинуть его до того, как я услышу крики из подвала уже своего дома.