По первому весеннему солнышку, едва смочившему талой слезой черноту дороги, собрался Петрович помирать. Нет, сам он ещё не испытывал в смерти своей никакой нужды, но сердце прихватило так, что Петрович счёл необходимым попрощаться со всеми хотя бы заочно и приготовиться к встрече с Богом. Когда его, здорового мужика, с подозрением на обширный инфаркт выносили из дома на носилках в «скорую», пока везли до района под растерянное кудахтанье хозяйки, солнце заглядывало ему в глаза и с ехидцей спрашивало: «Куда ж ты, Петрович? Жизнь только начинается!». И это так было обидно, что Петрович застонал. Не от боли, не от бессилия своего, а именно от того, что пришёлся его смертный час на ту пору, когда всё остальное только начинает оживать.
В больнице Петровичу несколько полегчало, но уже свыкшийся с неизбежностью своей скорой смерти, он отказывался пока менять дальнейшие планы. Справедливо полагая, что всё ещё опять может перемениться и снова придётся привыкать к этой мысли, снова готовиться к неизбежному. А так вроде как уже всё готово, и осталось дело только за самой смертью.
Вот в таком вот готовом виде лежал в одиночестве Петрович первую ночь в палате районной больницы под капельницей. Хозяйка его вынуждена была уехать домой, где остался полон двор скотины, да нетопленая по причине такой оказии печь. Лишь молоденькая сестричка каждые пять минут забегала проверить капельницу да пару раз приходил дежурный врач осмотреть тяжело-больного. Боль помаленьку отпустила, и Петрович, уже готовый к будущему, стал подводить итоги прожитого.
Двое их детей - сын Андрей да дочь Катерина - были его с женой родительской гордостью. Петрович, получивший в армии водительские права, и всю свою жизнь возивший лес, пропадавший в лесу и гараже с утра до вечера, и хозяйка его, маленькая, тихая женщина, не видевшая ничего, кроме колхозной фермы и собственного хозяйства, смогли дать детям высшее образование. Дети, видя, каким родительским потом оплачено их будущее, да и по деревенской привычке к труду, выбились в люди, и нашли-таки каждый своё место в области. И это было особой гордостью родителей, никак и не помышлявших о таком их взлёте. Только вот при мысли о детях что-то снова кольнуло Петровича под лопатку - да так, что на глазах заблестели крупные слезины. Уже отсюда, из района, звонила им мать, рассказывая, что приключилось с батькой, они волновались, расстраивались, переживали. Она просила приехать их, посидеть первую ночь с ним, благо, езды всего час с небольшим от области до района, а они находили это совершенно невозможным из-за своих нескончаемых дел. Обещали сейчас же выслать любые лекарства, приехать, кто - через два дня, кто - через три и сидеть, сколько понадобится, но не сейчас. Рассказывая это, мать утирала слезу.
Что ж, дела есть дела! Петрович понимал это прекрасно. С раннего утра и до позднего вечера, зимой и летом, всю жизнь работал он сначала на дом свой, потом на семью и особливо на детей, улетевших от них слишком рано в районный школьный интернат и приезжавших на побывку только на воскресенье. Давая детям отоспаться за неделю, отдохнуть в родном доме, не тревожили они их с матерью без большой нужды, сами пропадая по делам деревенским, воскресений не ведающим. Потом, уже во время учёбы в институтах своих, наезжали дети только на великие праздники, когда выходных выпадало несколько кряду, да летом ещё, после сессии. И казалось Петровичу, который слушал их разговоры промеж собой и мало что в них уже понимал, что возить навоз из хлева - уже не по их учёности. И снова они с матерью их вместо того, чтобы насмотреться на своих чад, вынуждены были опять и опять уходить управляться на двор.
Хотя и ребяткам доставалось. Особенно летом, с сенокосом. Бывало, целыми днями пропадали они на урочище одни, вороша да загребая сено к приезду отца на казённом лесовозе. А потом метать на машину да отмётывать дома на сеновал. Летом, только вот в такие дни, после долгой работы собирались они все вчетвером за одним столом. А по первой заре уходил Петрович с женою на работу, оставляя ребят отсыпаться.
Вроде, и жили с детьми под одной крышей, да только вот вместе почти не бывали. Пока ребятишки малы были, тянулись к папке с мамкой. А потом исподволь и незаметно разделило их что-то. Жизнь их разделила, работа. Всё время делили их дела да заботы деревенские, которые делай - не переделаешь. Даже когда родился первый внук, не смогли они по своему хозяйству выбраться в город. Так и ждали полгода, когда дочь с семьёй приедут на недельку к ним сами.
И на свадьбе дочкиной тоже погулять не пришлось. Расписывались они на родине у мужа, где-то в Краснодарском крае. Гуляли целую неделю. Ну, на неделю можно было и не ездить, хотя бы на день, но одних дорог пять суток выпадало. А на дворе лето. Как ни привыкли выручать друг друга деревенские, а не та пора – самим некогда. Хорошая свадьба у дочки была! Дочь фотографии потом привозила. Цветные, яркие.
Всё, что за жизнь накопили, тогда на свадьбу потратили. Да и не жалко. Ради детей ведь живём! Ради детей живем, а детей не видим. Сын вон тоже, наконец-то, жениться собрался. Пора бы и остепениться. Под тридцать уже. Только вот, чем мы ему теперь поможем? Сколько придётся ещё на похороны потратить. А и найдёт повод, охламон, чтобы перенести свадьбу, а потом и вообще от неё отнекается. А ведь и так едва собрался. Ох, как некстати помирать приспичило...
-Жаль, - думал Петрович, - что не приедут. Жаль, не повидаю. Так хочется последний раз взглянуть на них, на детей своих, на внука. Попрощаться по-людски, попросить прощенья да наказать, чтобы мать не забывали. Туго ей придётся. Пусть скотину режут – ведь не управиться одной, да и какой ей теперь сенокос будет. Жаль, и с ней не попрощался: если б сказал, что помирать собрался – шагу бы отсюда не сделала.
Да, всю жизнь свою крутился, вертелся, растил, заботился, а помирать вот одному пришлось. Вон хоть доктора несёт (торопливые шаги шлёпали по коридору), сейчас опять про самочувствие спрашивать будет, кардиограмму смотреть да охать.
В распахнувшуюся дверь влетел Андрей:
- Папка, привет! Как ты? Катька утром приедет.
«Ишь ты, помирать собрался. Нет, сначала с матерью Андрюху оженим, на свадьбе погуляем, внукам ножки обмоем. Пора жить начинать. Не только работать», - подумал Петрович, а вслух сказал:
- Что ж ты, на ночь глядя, гнал?! Гололёд-то какой! Приехал бы утром, не торопясь…