Красное стёклышко

 

                Не возвращайтесь  в прошлое:
                вас ждёт разочарование.

    Я сидел за компьютером, когда в комнату с криком "Деда!" вбежала моя пятилетняя внучка.
    – Что случилось, моё золотко?
    – Деда, смотри, что я нашла!
    Протянула руку и разжала кулачок. На её маленькой ладошке лежал осколок красного стекла. Увидев его, я почувствовал, как что-то кольнуло в груди. Едва удержался, чтоб не схватиться за сердце.
    – Деда, - сказала внучка, совсем недетскими глазами всматриваясь в моё лицо, – хочешь, я подарю его тебе?
    – Спасибо, радость ты моя!
    Устроилась на моих коленях, словно маленькая мышка, что было совсем неестественно для неё. "Неужели такое возможно?" – подумал я, рассматривая  красный осколок стекла. А в голове неожиданно зазвенел другой голосок - голосок, прорвавшийся сквозь годы из детства:  "Хочешь, я подарю тебе красное стёклышко? Через него можно смотреть даже на солнышко".
    Спокойное дыхание внучки, словно лёгкое облачко, унесло мою память в далёкие годы, чтобы собрать воедино все осколки  "того", красного стекла.
    Легко сказать: - собрать воедино. Мысль, собрать в одну повесть всё, что написано, давно витает в голове. Остаётся сосредоточиться, определиться, сесть и …
    Сел. С чего начать, как связать между собой раскиданное во времени.

    Среди разномастных солдатских теплушек один вагон как символ мирной жизни  выделяется яркой зеленью и чистыми окнами. Его пассажиры (кто с пачкой папирос, кто с бутылкой и стаканами) запросто входят и выходят из купе в купе с устоявшимся запахом сапожной ваксы и пота. В конце вагона слышен перебор гитары, приятный баритон поёт о печурке в землянке, о любимых глазах. Дорога дальняя, дорога в неизвестность…
В одном из купе офицерского вагона едет молодая женщина с ребёнком лет пяти. Для бывалых офицеров она как напоминание о том, что и у них есть (была) семья. Для молодых же, горячих ребят, в новенькой форме, общение с красивой женщиной - подарок судьбы.
    Малыш (так называет ребёнка мама) уже много дней смотрит на мир из окна качающегося из стороны в сторону вагона. Ему давно наскучили разговоры взрослых, блеск медалей, улыбки незнакомых людей и шоколад, от которого  уже тошнит.
    Бегут и бегут застилаемые то чёрным, то белым дымом поля, перелески. Мелькают телеграфные столбы с бесконечными проводами на них. Малыш мог часами простаивать у окна, вцепившись в поручень, и слушать бесконечный перестук колёс. Когда неожиданно налетали мосты, оглушая быстро бегущим грохотом, испуганно отпрыгивал от окна и прижимался к трясущейся стене. Днём не так тоскливо, как ночью. Сейчас же за окном темно, совсем как на хуторе, только там по ночам трещат цикады и небо усыпано яркими звёздами. Малыш любил  смотреть на звёздное небо, когда выскакивал ночью во двор.   Стоит лишь протянуть руку - и можно звёздочки потрогать. Из окна вагона звёзд не видно, одна чернота, а вместо треска цикад - тревожный посвист паровозов.
     Надоедливо стучат колёса. В купе то и дело заходят молодые  смешливые ребята в распахнутых не по уставу кителях и гимнастёрках. По всему вагону шум, порой заглушающий стук колёс, и от этого в тесном купе никуда не спрячешься. Малыш забрался на верхнюю полку, отвернулся к стене и закрыл глаза. Он устал, ему скучно. Зачем они уехали? Разве там, на хуторе у тётки  Христи, им было плохо? Чтоб не разреветься, закрыл руками уши и под размеренное постукивание колёс и покачивание вагона не заметил, как уснул. Это был тот самый благодатный сон, который приходит как спасение в трудную минуту. В который раз за долгую дорогу он  вновь на хуторе у тётки Христи.

                ***

     По смазанному глиной полу разбросана полынь с чабрецом. Дух свежеиспеченного кукурузного хлеба заполняет горницу. На подоконниках пламенеет герань, отгоняя от распахнутых окон мух. Мухи в хате так же естественны, как связки лука, кукурузы и перца под застрехой, как солнце, задавшееся целью испепелить степь.
     Сидя за столом, Малыш пьёт молоко с кукурузным хлебом. Тётка Христя, шлёпая по полу босыми ногами, принесла с улицы полную корзину кукурузных початков, вывалила на пол. Р-р-аз, р-р-аз, и два золотистых початка превращаются в горку жёлтых  "верблюжьих зубов". Отставив  в сторону кружку, Малыш провёл рукой по губам, и, не сводя глаз с быстро уменьшающейся кукурузной горки, встал из-за стола. Тётка Христя посмотрела на него с улыбкой, продолжая проворно щелучить початки. Малыш посмотрел на горку уже очищенных початков, тётка Христя топит ими печь, когда варит борщ или печёт кукурузный хлеб. Посмотрел на недопитое молоко, на кусок хлеба, на проворные руки тётки Христи, со вздохом выбрал из кучи самые крупные початки и принялся тереть их друг о дружку, но как ни старался ни одно зёрнышко не выпало из своего гнёздышка. Скользкие, они так и норовили выскочить из рук. Тётка Христя дощелучила свои, и  со словами: "Беги, диточка,  сама управлюсь", - отобрала у него непослушные початки. Довольный таким исходом дела, Малыш, не особо расстроившись, допил молоко.
      Едва переступив порог, на мгновение ослеп от яркого света, ударившего по глазам. Куры, толпившиеся у порога, с заполошным криком разбежались по сторонам.  Верблюд стоявший у плетня, медленно поднял голову, чтоб посмотреть на возмутителя спокойствия. Поддёрнув помочи на плече, Малыш важно, стараясь не смотреть на грозного петуха, прошёл через двор мимо летней печки, спрятавшейся от солнца под хворостяным навесом на четырёх столбиках. Со стороны ставка слышен смех купающейся детворы. Малышу тоже хочется побарахтаться вместе с ними, но мама почему-то не разрешает ему купаться. Просто так стоять скучно, а чем заняться он ещё не знал. Они совсем недавно живут на хуторе. В детском садике, куда его привела мама, ему не понравилось, с тёткой Христей лучше.
     С горки, где стоит Малыш хорошо виден ставок, и тропинка, по которой мама ходит на работу в совхозный сад, зелёным разливом выделяющийся среди посеревших от зноя холмов. 
     Малыш с мамой идёт по саду. Среди цветущих яблонь стоят ульи. К ним подходят тётки в белых халатах, останавливаются, спрашивают, как его зовут, но, кроме жужжащих пчёл, он ничего не видит и не слышит. Вдруг  откуда-то появился сердитый дед в широкой соломенной шляпе. Мама что-то стала ему говорить, а он не слушал её, молча смотрел на  мальчонку с голубыми, как небо, глазами. Тыльной стороной руки поправил обвислые усы, снял с головы огромную соломенную шляпу и, подняв жёлтый прокуренный палец, неизвестно кому сказал:
     - Ну вот, ещё один пчеловод пришёл. Попомните моё слово. А раз так, пойдем, хлопчик, угощу тебя медом. А ты, мать, иди, работай: пчёлки не будут ждать. И без того задержалась. Э, так не пойдёт, - засмеялся дед, увидев, как Малыш прячется за мать. - Пчёлок не надо бояться. Они умные, хороших мальчиков не жалят. Дай-ка руку. Малыш поднял голову и увидел рыжие усы и добрые смеющиеся глаза. Его маленькая рука утонула в широкой  шершавой ладони старика.
Они шли мимо цветущих яблонь, осыпающих землю бело розовыми лепестками. Несколько шагов – и мальчишка забыл обо всех своих страхах. Расширенными от удивления глазёнками смотрел на ульи, стоящие среди деревьев, на снующих меж ними людей, на струйки дыма, сливающиеся с цветом яблонь. Старик то и дело говорил: "Смотрите, веду будущего пчеловода". И все смотрели на них, улыбались и вновь наклонялись над раскрытыми ульями, чтобы через секунду поднять облепленную пчёлами тяжёлую рамку. Рамку окуривали  дымом, и пчёлы, с недовольным жужжанием разлетались в стороны, припадали к  цветкам, чтоб слизнуть с них капельку нектара. Тяжеловесные, запечатанные воском рамки женщины относили в полутёмную избушку. Здесь с утра не смолкало жужжание неутомимой медогонки. В дальнем углу, за медогонкой, куда не доставал свет из распахнутой настежь двери, желтели белыми боками бочки, в которых дозаривался только что откачанный мёд. Возле избушки, под старой раскидистой яблоней, - длинный стол из толстых досок. По бокам - такие же скамейки. И стол, и скамейки, и всё вокруг  усыпано бело-розовыми лепестками, словно только что выпал снег. Сквозь густую крону пробиваются разноцветные солнечные лучики.    Старик снял шляпу, достал из широченных шаровар платок и, основательно вытерев им лицо с крупным носом, сказал:
     - Вот и пришли. Уморил я тебя? Ничего, сейчас отдохнёшь. Подхватил будущего пчеловода подмышки и усадил на скамейку.  Постоял, посмотрел, как тот устраивается за столом, поправил большим пальцем рыжий ус, поддёрнул за широкие поля шляпу и ушёл в избушку. А Малыш остался один. В разных концах сада слышится смех. Вот кто-то затянул песню: "Та колы ж твоё доброе сэрдце, тай скажешь…"  На мгновение смех и разговоры смолкли. Казалось, пчёлы и те притихли, но песня как началась, так и оборвалась внезапно.
     Сидит Малыш за столом, болтает ногами да посматривает по сторонам. Не колыхнётся листочек на яблоне. Солнышко так слепит глаза, что нельзя голову поднять, чтоб посмотреть  на жужжащих пчёл, а они здесь повсюду, как и люди, снующие туда-сюда. На столе ломти белого хлеба, глиняная миска с мёдом, а над всем этим кружат огромные жёлтые осы. Столько мёда Малыш ещё никогда не видел! Оглянулся  по сторонам - никто на него не смотрит. Недолго думая, забрался с ногами на скамейку, отломил кусочек хлеба и потянулся к миске. Но едва хлеб коснулся мёда, как солнечные лучики, плавающие в миске, ухватились за него.  Пальчики испуганно разжались… и кусочек прямо у него на глазах стал медленно погружаться в мёд, словно кто-то невидимый, сидящий в миске утягивал его. Ещё немного… и он захлебнётся! Малыш посмотрел по сторонам, ожидая помощи, но, как это часто бывает, никого поблизости не оказалось. Только осы бесцеремонно садились на готовый исчезнуть кусок. Не долго думая, Малыш взобрался на стол и ухватился за хлеб.
     - Ага! Попался! - услышал он чей-то голосок прямо над ухом.
Вздрогнув, Малыш оглянулся и увидел улыбающуюся во всё веснушчатое лицо девочку. Она была в такой же, как у деда, соломенной шляпе.
     - Эх ты! В меду утонул! – девочка так и залилась смехом, глядя, как он пытается выпростать руку из миски с мёдом.
     – Ой, я больше не могу! - Насмеявшись вдоволь, с серьёзным видом  проговорила: - Сейчас будем тебя спасать. Девочка помогла малышу вынуть руку из плошки.
     - Вот так.- Капли мёда упали на стол, чем не преминули воспользоваться осы. Девочка махнула рукой, отгоняя их:
     – Пусть едят. Не жалко. Знаешь, сколько мёда  в избушке! - Посмотрела, как Малыш облизывает пальчики, и сама с удовольствием облизала ложку. Обошла стол, присела на скамейку и подперла головку кулачками. В её волосах и глазах  играли солнечные зайчики, и вся-то она была словно соткана из солнечного света.
      - Тебя мой дед привёл?
      Малыш  молча кивнул головой, продолжая  облизывать всё ещё липкие пальчики.
       - А я сама прихожу, - девочка тряхнула головой так, что косички разлетелись в разные стороны.- Правда, красивые? А у моей мамы ещё красивее. А хочешь, я  научу тебя есть мёд? Не дожидаясь согласия, отломила кусочек хлеба, потянулась к миске и, слегка коснувшись мёда, тут же подняла руку. Солнечные зайчики едва успели ухватиться за хлеб и теперь тянулись, поднимаясь нитями вверх, пока не оборвались.
       - Вот так нужно есть мёд. Попробуй сам, - назидательно проговорила девочка, протянув Малышу,  кусочек хлеба, и тут же совсем по - взрослому всплеснула руками: – Ой, да у нас же нет воды! Сейчас принесу. Вспорхнула из-за стола и убежала.
       Малыш посмотрел ей вслед, посмотрел на солнышко, играющее в миске с мёдом, поднял голову - и там играло солнышко, переливаясь всеми цветами радуги. Только листья на яблоне почему-то были чёрные. Опустил голову: на ветке, склонившейся до самого стола, - листья зелёные. Ухватившись руками за край скамейки, болтал ногами и, кивая головой, повторял: "Чёрные – зелёные, чёрные - зелёные"… И тут его словно прорвало - засмеялся заразительно, взахлёб. Что его так рассмешило? Он и сам не знал. Смеялся и всё. Не потому, что листья вверху чёрные, а внизу - зелёные. Малыш  впервые осознал, что в этом мире не всё одинаково. Ещё бессознательно он начинал познавать мир.
      А в саду бесшумно опадали лепестки, без устали гудели пчёлы

    ***
       Проснулся Малыш от тишины. Вагон не качало, не трясло. Было темно и немного страшно. Позвал маму, но она не ответила. В ночной рубашке, босиком, вышел из купе. Мама стояла в окружении незнакомых мужчин. Кондуктор с фонарём в руке что-то объяснял им. Мама тоже пыталась что-то говорить, но, похоже, её не хотели слушать. Малыш подошёл ближе и прижался к ней.  Скорее инстинктивно мать провела рукой по головке сына. Босые ступни холодил пол, но Малыш не замечал этого. Единственное, что разобрал из разговора взрослых, - "Белая". В это время мама, словно очнувшись, подхватила его на руки и прижала к себе.
      - Вот мы и приехали, - сказала она срывающимся на крик шёпотом.
А поезд продолжал отмерять бесконечные километры. Малыш спал, когда к ним  по-стучался кондуктор. Слабый свет фонаря осветил купе. Вошедший кондуктор поднял фонарь, всматриваясь в спящего на верхней полке мальчика.
      - Как сладко спит. -  Постоял, прикрутил и без того еле коптящий язычок пламени и сочувственно сказал: - А ты так и не прилегла. Зря.  Надо бы соснуть хоть немного. Да что уж теперь… Скоро станция. Ты не волнуйся, я помогу с вещами.
      Молодая женщина сидела в оцепенении. Из головы не выходил один вопрос: "Как же так? Почему? Какой пропуск?" Страха не было ни за себя, ни за сына. Одна чёрная, беспросветная пустота. А колёса продолжали выстукивать: "Как же так? Как же так?" Под этот стук она, кажется, задремала. За окном уже брезжил рассвет, когда поезд прогрохотал по мосту. Раздался стук в дверь. Как ни странно, несколько минут сна её взбодрили. Привычно поправила причёску, посмотрела на спящего сына, на кондуктора. Состав, замедляя ход, лязгал тарелками буферов. Вагон последний раз судорожно дёрнулся и застыл. Женщина встала, взяла на руки ещё не проснувшегося сына. Не понимая, зачем его так рано разбудили, тот тёр ручонка-ми глаза.
      - Поезд стоит всего полминуты, - предупредил  кондуктор. Взял вещи и вышел из купе. Стоя на перроне, подхватил мальчика на руки и опустил  рядом с чемоданом. Женщина нерешительно спускалась по крутым ступеням. Всё её внимание было приковано к маленькой станции, буквально прилепившейся к крутому обрыву. На последней ступеньке задержалась, не решаясь( или не желая?) ступать на незнакомую, чужую для неё землю, но кондуктор поторопил её. Едва раздался звон станционного колокола, состав дёрнулся.  Кондуктор поспешно вскочил на подножку. Он что-то прокричал, но никто его уже не слышал. Медленно поплыли вагоны с сонными, безразличными лицами.  Мать и Малыш остались одни на перроне, таком же сером, как само утро, в которое они ступили. А кондуктор долго ещё стоял на подножке,  всматриваясь в  быстро уменьшающиеся фигурки. Ему было по-человечески жаль молодую женщину. За долгую дорогу он хорошо узнал её нелёгкую судьбу. Вечерами, когда уставшие пассажиры расходились по своим купе, они сидели за чашкой чая, который он, как настоящий амурский водохлёб, любил и умел заваривать. Чай получался ароматный, и нередко к ним на огонёк заглядывали страдающие бессонницей соседи. Чаепитие иногда затягивалось надолго.  Мальчик, просыпаясь, видел весёлое лицо матери, едва освещённое светом фонаря, стоящего на маленьком столике.  Она поправляла одеяло, и он вновь проваливался в убаюкивающее покачивание вагона.   


                ***

      Молодцеватый, по-военному подтянутый мужчина в форме железнодорожника убрал в сумку флажок, которым  только что дал сигнал отправления пассажирскому поезду. Посмотрел на висящие у входа в вокзал  круглые часы с чёрным циферблатом.  До прибытия литерного ещё оставалось время. "Можно бы сходить перекусить, - подумал он. - Верушка  с дочуркой, вероятно, заждались, бегают вокруг стола с тарелками да ложками. Представил эту карти-ну, и на душе стало светло. Снял фуражку, протёр платочком блестящую от пота подкладку. - С утра парит. Что же будет днём? Сейчас бы на Белую, да с удочкой. Говорят, чебак славный берёт. Да какое там – с удочкой?! Река рядом, а не то чтоб порыбачить, искупаться нет времени! Что делать! Работа такая – не отпускает. Война закончилась, а  составы  день и ночь идут один за другим мимо станции.
Скорый всего-то на минуту остановился, а сколько шума от выскочивших из вагонов пассажиров. Молодые офицеры в новенькой форме щёголями ходят по дощатому перрону, свысока  посматривая на Фёдора . "Тоже мне, щёголи! Много ли вас останется щеголять? Когда-то и я так же красовался, да вот пришлось боевому лётчику, офицеру, надеть другую форму", - пронеслось  в голове. Он  с тоской смотрел на блестящие рельсы, убегающие за косогор. Что-то его тревожило.  Смутно, неуютно  на душе. Конечно же, не из-за этих  ребят, весёлой гурьбой вывалившихся из вагонов, словно ехали они не на войну, а на увеселительную прогулку. Что-то другое…  И это другое было рядом. Такое с ним уже было перед последним вы-летом, после которого попал в госпиталь на целый год, и как результат - эта станция.
Не так и велик перрон, выстланный досками, ещё не почерневшими от времени. Двор-ник, недовольно размахивая  метлой, сметал окурки на  шпалы. Фёдор машинально бросил взгляд на стрелку часов, взялся за ручку двери, но прежде чем распахнуть её, обернулся, словно кого-то ожидал или кто-то его окликнул. В дальнем конце перрона, на самом краю платформы, среди чемоданов и узлов увидел женщину с ребёнком. Странным  было то, что сразу не заметил.  (Видимо, здорово зацепили его офицерские погоны). Насколько живым и любопытным был взгляд ребёнка, настолько отрешённым и безразличным было лицо женщины. Весь вид её говорил о безмерной усталости и безразличии. По щекам катились слёзы, но она не замечала их. Только когда мальчик потеребил её за подол, женщина словно очнулась. Поспешно поднесла к глазам платочек и  прижала к себе белокурую головку сына, словно пытаясь защитить его от неизвестно откуда взявшегося человека в  форме железнодорожника. Казалось, женщина старалась  понять, что "им" ещё нужно от неё. Неужели того, что случилось, "им" мало?
       - Ну, чего нюни распустила? – дошли, наконец-то, до её сознания слова железнодорожника. – Откуда вы такие красивые? - Мужчина протянул руку.– Фёдор.
Его слова заглушил грохот набежавшего состава. Воздушный вихрь, перемешанный с дымом, готов  был смести их с платформы, затянуть под сверкающие колёса, смешать со шла-ком и мазутом. Фёдор инстинктивно прикрыл их своим телом. Через какое-то время грохот прекратился. И только последний вагон ещё долго выстукивал на стыках  да постанывали рельсы под непосильной тяжестью. Невдалеке тоненько свистнул паровоз, и на какое-то мгновение установилась тишина.
      - Будем считать, что познакомились, - успокаивающе проговорил  Федор. Когда же женщина подняла на него свои огромные глаза, он по-мальчишески засмущался, что окончательно выбило его из колеи. На него плеснуло такой горькой тоской, перемешанной с болью, что вся его утренняя душевная смута улетучилась, как утренний туман. Фёдор поправил фуражку и деловито, оценивающе посмотрел на багаж.
      В утреннем сумраке, за рельсами, за паровозом с высокой трубой, едва виднелись дома, такие маленькие, что трудно рассмотреть. Сон как рукой сняло. Малыш переводил взгляд с одного на другое, словно стараясь запомнить только что увиденное, но  его детский разум был ещё не в силах всё это впитать.
 
       ***
      Утро постепенно наполнялось звуками. Со стороны домов, всё ещё затянутых мглой, послышался собачий лай. От моста по шпалам шёл человек, постукивая по рельсам молоточком на длинной ручке. " Ш-ш-шик", - услышал Малыш за спиной и, вздрогнув, оглянулся.  По перрону, размахивая из стороны в сторону метлой, шёл старик. Мальчик посмотрел на метлу, на круглые часы над дверью, на тоненькие ножки цветов под большими окнами вокзала,  и у него защипало глаза. Точно такие же цветы росли у тётки Христи под окнами. Хотел подойти, потрогать их, но мама взяла его за руку. Малыш посмотрел на дядьку, который всё ещё что-то говорил, на маму и снова на цветы. Цветы  качались, словно здороваясь с ним. Малыш улыбнулся и шмыгнул носом.
     - Тогда так. Вещички оставьте здесь. Да не бойтесь, не пропадут.  Дворник присмотрит. Да и некому здесь красть ваше добро. Сойдёте… А вот и моя дочурка бежит. Она вас проводит, - сказал Фёдор.
 Женщина, только что стоявшая с отрешённым  лицом, вдруг вспыхнула, в глазах её  что-то блеснуло.
      Девочка подбежала, обхватила руками отца. - Пап, мама зовёт завтракать!
      - Хорошо, доча. Проводи наших гостей в дом, и скажи маме, скоро буду.
 Девочка словно только сейчас увидела женщину и белокурого мальчика в такой же, как и у неё, матроске. Не удержалась, потрогала его шелковистые локоны. Мальчик сердито дёрнулся и спрятался за мать.
      - Совсем как у меня. Правда, пап? Только у него почему-то совсем белые.
      - Какие же они белые, доча? У мальчика светлые волосы, а у тебя, как у нашей мамы,  каштановые. Веди-ка, хохотушка, гостей в дом, я тоже скоро приду и вещички принесу, лишь только скорый встречу,- сказал Фёдор, чувствуя, как оттаяла душа.
      Посмотрев на часы, он торопливо зашагал по перрону, а перед глазами  стояло смеющееся лицо счастливой дочери и улыбающееся сквозь слёзы лицо молодой женщины.
     Женщина, не двигаясь с места, смотрела ему вслед. "Доча", - звенело у неё в голове. Муж очень хотел дочь, а когда родился сын, всю нерастраченную любовь к дочери перенёс на сына. Иначе как "доча" не называл. И вот сейчас это слово, с такой любовью произнесённое незнакомым человеком, больно ударило её в самое сердце. Пришлось немного постоять, чтоб перевести дыхание. Мутная пелена застилала её глаза. Машинально проверила "корону" на голове, осмотрелась и пошла по перрону вслед за детьми.
     Стучат сандалики по деревянному настилу. Сыпятся вопросы как из рога изобилия:
      - А вы откуда? А как тебя зовут? Меня Карелия, а все зовут Лерой. Мою маму зовут Вера, а папу – Фёдор. Он самый лучший папа на свете. А ещё он был лётчиком. Он здесь самый главный. - Лерочка, то, забегая вперёд и останавливаясь, то, шагая рядом с Малышом, не переставала говорить: – А вон там - мост через речку, а там…
       Малыш только успевал следить за её рукой.
Со стороны деревни, всё ещё окутанной утренним туманом, донесся крик петуха, перебивая его, фистулой свистнул паровоз.
      - Не бойся, - успокаивала то и дело оглядывающегося мальчика Лера. - Это дядя Миша на своей "Овечке". Так паровоз  называется. Потом я тебя познакомлю и с паровозом, и с дядей Мишей. Он очень добрый машинист. А ещё у него вот такие усы! - Лерочка широко раскинула в стороны руки. Малыш хотел сказать, что таких усов не бывает, но не успел. - Не бойся, твоя мама не потеряется, - вновь старалась успокоить Малыша девочка  и, неожиданно остановившись, с таинственным видом продолжила: – Моя мама даже в тайге не терялась. Правда-правда.
Фёдор догнал их уже около квартиры.
     - Что же вы стоите? Заходите,
     Вошли в просторную прихожую. Фёдор поставил чемоданы, привычным жестом бросил фуражку на вешалку и, мимоходом заглянув в зеркало, пригладил по-мальчишески торчащие вихры. В дверном проёме кухни появилась миловидная женщина. Ситцевый сарафан в мелкий горошек только подчёркивал её лёгкую полноту. Увидев незнакомую женщину с ребёнком, она неожиданно засмущалась и, спрятав руки под  передник, пытливо посматривала то на улыбающегося мужа, то на неожиданно свалившихся гостей. Прислонилась к косяку, не решаясь спросить у мужа, кого он привёл в дом. Фёдор подошёл к жене, обхватил руками её обмякшие плечи.
      - Верочка! Люди только что с поезда. Так что особо не расспрашивай. У меня скорый на подходе. Вернусь, всё обговорим. Хорошо?
   Вера кивнула головой.
      - Что ж вы стоите? Проходите.
   Антонина вошла в комнату, подошла к дивану, провела рукой по его коричневой мягкой коже и присела на краешек. Осмотрелась. Те же окна. Тот же высокий дощатый потолок. "Три богатыря" на стене и фикус, с огромными блестящими листьями. Не поворачивая головы, могла сказать, где дверь в спальню. Точно в такой же квартире она когда-то жила. Когда-то… И вдруг нахлынуло так, что защемило сердце. Прикрыла глаза, пытаясь успокоиться. Послышался приглушенный стенами шум проходящего состава. В буфете зазвенела посуда.
      - Вот так мы и живём, - услыхала она. – Ничего… Это вначале непривычно, а потом не замечаешь. Если же долго не гремит, начинаешь ждать. Вздрогнув от неожиданно прозвучавших слов, Антонина открыла глаза. Прислонившись к косяку, стояла хозяйка. Стопка тарелок в её руках мелодично подрагивала. Вот она прошла к столу и стала расставлять тарелки. 
      - Она не намного младше меня, - подумала со щемящей тоской Антонина, и ей вдруг так захотелось, хоть на мгновение, поменяться ролями с этой счастливой женщиной. А то, что она счастлива, было заметно во всём. – Господи, о чём я думаю! - пронеслось в голове.
      В комнате воцарилась такая тишина, что стало слышно, как на путях посвистывает маневровый. Вера окинула взглядом хозяйки стол (не забыла ли чего?). "Осталось принести хлеб… Но это сделает Лерочка, - подумала она и замерла с ложкой в руке. Тишина действовала на неё гнетуще. Она привыкла к тому, что в её доме всегда шумно и весело. А тут вдруг… - Неужели Фёдор?..  Нет, нет. Выбрось из головы", - пыталась успокоить она себя, переведя бессмысленный взгляд на ложку в руке.  Вдруг резко повернулась и увидела глаза сидящей на диване гостьи. Ложка выпала из рук и зазвенела по полу.
      - Мамочка, - Лера с криком  влетела в комнату, держа мальчика за руку. - Посмотри, ка-кой он… Не успев договорить,  девочка так и замерла с широко открытыми глазами. Её мама и мама мальчика сидели на диване и плакали. Она ещё никогда не видела свою маму плачущей, а Малыш, опустив голову, исподлобья смотрел на свою маму. Она  чему-то улыбалась сквозь слёзы.
      Вечером, когда вернулся Фёдор, пили чай под большим абажуром. Желтый, с кисточками, он высвечивал блестящий самовар, руки, берущие то пирожок, то варенье, то стакан с чаем. Порой в его круг попадало чьё-то жующее или смеющееся лицо. Вся остальная часть комнаты оставалась в уютной полутьме. От сытного обеда, запаха давно забытых пирогов, от света абажура Малышу было спокойно и уютно за столом, а главное - не было слышно этого противного стука под полом.  Малыш прикрыл и без того слипающиеся глаза. Ему показалось, что они с мамой никогда и никуда не ехали, а глаза слипаются оттого, что за день набегался  с мальчишками по хутору. Неожиданно он почувствовал, как на него пахнуло полынью. "Это тётка Христя топчет траву, приминая её босыми ногами. Ходит от печки к столу, от стола в распахнутую настежь дверь и гремит чугунками, - подумал он, уже засыпая.
      Дети спят, Фёдор ушёл на службу, а женщины всё ещё сидят за столом. Самовар давно остыл, но ни одна из них не встала, чтоб подживить его. Прижавшись друг другу головами, они молчат,  каждая с думой о своём.

      Прошло несколько дней. Женщины целый день хлопотали по дому. Антонине как никогда, пригодились навыки портнихи, и теперь комнаты были наполнены весёлым стрёкотом швейной машинки.  Женщина  теперь не чувствовала себя иждивенкой, к тому же Фёдор обещал помочь и с работой, и с жильём, а пока лишь отшучивался, выслушивая её извинения: "Живите, места всем хватит".
      В тот день за столом, как обычно, было шумно и весело. Вера принесла компот и, разливая  его по стаканам, шутила:
      - Конечно, наш компот не сравнить с настоящим, украинским, но такого вы ещё не пробовали.
      - Это точно, - подтвердил Фёдор, передавая стакан Антонине. - У нашей мамы свой секрет.
      - Да нет никакого секрета, - Вера, сдерживая довольную улыбку, посмотрела на Антонину. - Здесь все варят с бояркой. И вкусно, и полезно. Ну, кому добавки?
      Малыш вспомнил, какой компот пил у тётки Христи. В сенях, в большой глиняной бочке, никогда не переводился узвар. Пей, сколько хочешь. Малыш посмотрел на блестящий крашеный пол, который Лерочка каждый день моет, а "там" не моют, а мажут глиной. Когда глина высохнет, набросают на него травы и можно ходить по полу, как по лугу". За воспоми-наниями он и не заметил, как выпил весь компот. Лерочка тоже выпила свой компот и, подойдя к Малышу, дёрнула его за рукав матроски, затем с  видом заговорщицы предложила:
     - Хочешь, я покажу, где растет боярка? У неё вот такие колючки. - Лера закатила под лоб глаза. - Правда, она ещё зелёная…
Фёдор засмеялся:
      - Успеешь ещё показать, пусть поспеет. - Посмотрел на часы и встал из-за стола. -  Вы тут сидите, а мне пора на службу. – И уже из прихожей крикнул: -  Девочки, я ушёл. Лера подбежала к матери и, чмокнув в щёку, прощебетала:
      - Спасибо, мамочка. А можно мы пойдём на перрон?
      - Можно, можно, - в один голос сказали обе мамы и, посмотрев друг на друга, весело рассмеялись.
      Проводив детей, Вера принялась собирать со стола посуду. Антонина, не поднимая глаз, нервно вертела в руке чайную ложку. Первой не выдержала Вера.
      - Тоня, - как стон, вырвалось у неё из груди.
      Антонина вскинула голову, рука непроизвольно дёрнулась. Звон ложечки по стакану прогремел как станционный колокол. Она вспомнила недавний разговор с Верой, которая, желая облегчить её положение, предложила оставить Малыша у них с Фёдором, хотя бы на время.
      - Нет, нет и нет! И не смотри на меня такими глазами. Родному отцу не оставила. Как ни грозил, как ни уговаривал. Давай больше не будем об этом, Вера. Я благодарна вам с Фёдором за всё. Не знаю, что с нами было бы…
Антонина закрыла лицо руками. Плечи её начали вздрагивать в беззвучных рыданиях.
      - Прости, милая, – проговорила Вера, держась за краешек стола. – Понимаю тебя. Ты - мать. Прости. Не хотела тебя обидеть… Фёдор так мечтает о сыне, а я,  как только увидела твоего… - Вера резко повернулась к Антонине с глазами полными слёз. Провела ладонью по щеке, вспыхнувшей румянцем, и неожиданно предложила, решительно подойдя к буфету: - Знаешь что, подруга, давай по маленькой. Фёдор не пьёт: контузия, да и … работа. Сама видишь. А у тебя всё уладится, утрясётся. Мы ещё замуж тебя отдадим. Вон, какая ты у нас  певунья-красавица.
 
 6
      Ярилось сибирское лето. Истекали зноем рельсы. От шпал наносило перегретым мазутом и шлаком. По перрону, вымытому ночной грозой, всё так же методично шаркала метла. За рельсами, в долине, исходила маревом пойма  реки, а сама река сверкала серебром, словно в неё, как в большое корыто, высыпали только что выловленных карасей. По берегу рассыпались серые домики деревни, и уж совсем далеко виднелись то ли горы, то ли голубые холмы.
      Тяжеловесный состав давно скрылся за поворотом. Клубы чёрного дыма медленно сползали по пологому скату в долину. Пуская пар из тоненькой трубки, прилепившейся к большой, чёрной, с широким раструбом трубе, отдыхает маневровый "ОВ". Опершись локтем о поручень, машинист, как настоящий капитан, попыхивает трубкой, посматривая свысока на станцию, на детей, спешащих через рельсы. С дочкой начальника станции он в приятельских отношениях, а вот мальца видит впервые. Усмехнулся в усы: "Знакомить пришла. - Повернулся в кабину, поманил пальцем кочегара: – Живо на тендер, свали, пока стоим". Сверкнув белками глаз, парнишка скрылся в проёме, ведущем на тендер.
      Для того чтоб подойти к паровозу, нужно было пройти несколько путей. Лера, уверенно шагая по шпалам, перешагивала через блестящие рельсы, а Малыш никак не мог приноровиться к высоким рельсам и широко положенным шпалам. Ноги то и дело соскальзывали со шпалы на чёрную гальку. Он впервые так близко подошёл к паровозу.
      Машинист навалился грудью на подлокотник, расправил усы и с улыбкой посмотрел на детей.
      - Здравствуйте, дядя Миша! – прокричала Лера. В ответ машинист помахал зажатой в руке трубкой. - Дядя Миша, это - мой друг. Зовут его так же, как и меня. А жить они будут у нас!
      - Слышал, слышал. Так вот какой он, твой друг! Машинист повернулся в кабину, и в то же время из трубы пыхнуло тяжёлым клубом чёрного дыма. Паровоз тяжело задышал. Клуб белого пара окутал завизжавших детей, но их тут же заглушил такой пронзительный гудок, что дети присели, зажав  уши руками. Когда пар развеялся, они вновь увидели улыбающегося машиниста. Вот он потянул за кольцо, давая два предупредительных свистка. Колёса прокрутились на месте и остановились, чтобы начать медленно-спокойное движение длинного чёрного туловища поезда к виднеющейся неподалёку стрелке. Малыш как зачарованный смотрел на удаляющийся паровоз.
      - Идём  быстрей,  - дёрнула его за руку девочка. – Сейчас скорый подойдёт. Знаешь, ка-кой он красивый! – И  вдруг, словно что-то вспомнив, остановилась. Малыш едва не упал, наткнувшись на неё. Лера придержала его руками, посмотрела внимательно и спросила: - А ты разве раньше не видел паровоз? А как же вы сюда приехали? Разве не на паровозе?
Получив вместо ответа лишь кивок головой, она посмотрела на своего спутника так, словно уличила его в чём-то нехорошем. Малыш опустил голову. Конечно, он видел паровозы, но так близко ещё не подходил к ним. А почему молчал, он и сам не знал. Паровоз ему понравился. И дядька на нём добрый.
А Лерочка никак не успокоится:
     - А разве там, где вы жили, паровозов нет? - Малыш пожал плечами.
     - Странно, - совсем по-взрослому сказала Лера и посмотрела на отдувающуюся паром "Овечку". - А-а-а  куда же они у вас подевались? - Она забыла, что всего несколько месяцев назад сама не знала, что такое паровоз. – А-а-а, - начала, было, Лера, но так и осталась стоять с открытым ртом, не успев договорить. Малыш, молчавший столько дней, вдруг вскинулся, от-бежал в сторонку. Глаза его наполнились слезами. И тут произошло чудо: он заговорил.
      -Зато у нас есть быки!  Они возят рогатую телегу. А ещё…  ещё… верблюд!
Всё это он выдал на одном дыхании и, гордо, с вызовом подняв голову, посмотрел прямо в расширенные от удивления глаза девочки.  До самого перрона Лерочка шла молча, искоса посматривая на своего нового друга.

**
      В ожидании поезда по перрону прохаживаются немногочисленные пассажиры.  Лера сидит на скамейке, подперев кулачками подбородок. Сегодня  она увидела Малыша совсем другим. Каким? Она и сама ещё не могла понять.

***
      Задолго до моста показался белый дымок, послышался протяжный гудок, и вот на первый путь подходит паровоз с красной звездой на груди и белыми буквами на кабине  "ИС". Тонкие ободья высоких колёс окрашены в красный цвет. Первым по крутому трапу спускается помощник машиниста. Неспешно обходит машину, осматривая её. Маленьким молоточком на длинной рукоятке простукивает каждую деталь. Следом за ним, скользя по поручням, слетел помощник кочегара. На бегу тыкает длинным носиком маслёнки в блестящие детали, и жёлтые струйки стекают на чёрные  шпалы.
      На перроне своя, не менее интересная жизнь. Пассажиры шумно выходят из вагонов, осматриваются, закуривают. Тихая, спокойная станция наполняется шумом голосов, сверканием золотых погон, неимоверно широкими галифе и блеском хромовых сапог, так что дамам, и летом не снимающим с плеч чернобурок, приходится изгибаться в талии. Каждый день (всего-то на три минуты) останавливается пассажирский, но и этого хватает, чтобы пассажирам отдохнуть от долгого пути.
      - Посмотри, милый, на этих прелестных деток, - сказала дама. – Верно, брат с сестрой. Офицер - вся грудь в орденах - неспешно затянулся, выпустил в сторону струйку дыма и с улыбкой посмотрел на даму, а уже потом на детей.

***
      Тройной удар колокола - и шумная толпа спешит в вагоны. Паровоз с облегчением вздыхает, выбрасывая из трубы клубы дыма. Тонкие спицы колёс сливаются в сплошной  красный круг, а движения нет. Чёрно-зелёная гусеница даже не дрогнула, не сдвинулась с места. Удивлённые колёса лишь на мгновение замерли и, словно осознав свою ошибку, начали медленно ощупывать рельсы сантиметр за сантиметром. Лишь убедившись, что всё в порядке, стали прокручиваться быстрее и быстрее, навёрстывая упущенные секунды - километры. И вот уж красный огонёк мелькнул за поворотом. В небо взвился белый дымок, и чуть позже донёсся приглушённый расстоянием протяжный свисток. Малыш запомнил взгляд дамы. Она стояла у окна и смотрела  из него.
Уходил поезд - оставались дети. Они под впечатлением только что увиденного вставали друг за дружкой и, работая локтями, топали по перрону. Чуфыкали, гудели, стараясь подражать паровозным гудкам.

***
      - Малыш, - почему-то прошептала Лера, – папа идёт.
Широко улыбаясь, по перрону шёл Фёдор.
      - Что, понравился? – обращаясь скорее к Малышу,  спросил Фёдор. - Красивый паровоз. "ИС" – "Иосиф Сталин". Насмотрелись? Теперь марш обедать. - Взлохматил Лерочкины кудри и прижал к себе Малыша. - Жаль, скоро расстанетесь: Антонина нашла работу. Поправил фуражку, и словно тень упала на его загорелое лицо. Лера посмотрела на опустившего голову Малыша и сказала:
      - Ну и что, будешь приходить к нам в гости. - Потеребила отца за рукав кителя и неожиданно спросила: – Можно мы после обеда сходим в овраг? Малыш ещё не видел его. Жаль, земляники уже нет. Сколько её там было! Видимо- невидимо! Мы с мамой собирали. Правда, пап?  Лера от восхищения закрыла глаза.
      - Вот с мамой и пойдёте. Без неё - ни-ни. Поняла?!
      -Ладно. Лерочка хотела надуть губки, но посмотрела на Малыша и рассмеялась.

8
      Вера шла на колодец, когда увидела бегущую дочь. Ведро зазвенело, покатилось по земле. Ноги подкосились.  Едва удержалась, чтоб не опуститься вслед за ведром на землю.
      - Мама, мамочка! - недобежав несколько шагов до неё, прокричала Лера. - Увидев, как покатилось ведро, и, какие у мамы испуганные глаза, остановилась и на одном дыхании выпалила: - Мама! Малыш заговорил! Вера на ватных ногах подошла к дочери, обняла, прижала к себе.
      - Глупенькая ты моя. Разве можно так пугать маму? Я уж думала… 
Лерочка обиделась, что мама не дала ей договорить,  и замолчала.
Вера слушала, как бьётся сердечко дочери, и такое тепло разливалось по телу, что слёзы сами по себе потекли по щекам. Не отпуская от себя дочь, провела рукой по лицу и, улыбнув-шись, спросила:
      - А где Малыш?
      - Цветочки рассматривает, - не поднимая головы, - ответила Лера. - Сначала мы ходили к дяде Мише, а потом… - Оборвав себя на полуслове, неожиданно спросила: - А что такое верблюд?
      - Какой верблюд? - удивилась Вера, осматриваясь по сторонам.
      - Малыш сказал, что у них "там", - подчеркнула Лерочка, - есть верблюд.
Вера провела рукой по голове дочери, поправила непокорную  прядь.
      - Вот у него и спроси. Это очень хорошо, что наш Малыш заговорил. Значит, успокоился. Просто ещё не привык, потому и стесняется. Ты его, доченька, не оставляй одного. И больше так не делай. Хорошо? Господи, как же я напугалась, даже ведро потеряла, а мне обед нужно приготовить. Чем буду кормить семью?

  9
      В руке у Малыша осколок жёлтого стекла. На что бы он ни посмотрел, всё становилось жёлтым. Он так увлёкся игрой со стёклышком, что не заметил, как подошла Лерочка.
      - А хочешь, я подарю тебе стёклышко красное? - предложила она. - Через него можно смотреть даже на солнышко, и ничего не будет.
 Малыш взглянул на Леру, протягивающую ему красное стеклышко. Он ещё не совсем отошёл от увиденного через своё, желтое стеклышко, а она предлагает ему другое - большое, красное! Он  нерешительно протянул ладошку, чтобы взять драгоценный подарок. И надо же было в эту минуту тяжёлому составу промчаться на всех парах  мимо станции и стоящих не-неподалёку детей! У кого первого дрогнула рука?! Грохот смолк, а они стояли и смотрели на мелкие, как капли крови, стеклышки, рассыпавшиеся на чёрной от шлака и мазута гальке.
      Первой пришла в себя Лера. Она прижала к себе Малыша и, совсем как взрослая, стала его успокаивать:
      - Ну и пусть. Я знаю, где  таких красных стёклышек много-много. Я подарю тебе их, Малыш!
                Эпилог.
      Осень в Сибири сравнима с последней любовью. Яркая, жаркая. Природа как бы готовит всё живое к долгой суровой зиме. Пылают золотом берёзы, «горят» кусты боярки, а небо голубое-голубое, и нет ни облачка на нём. Уснула степь до будущей весны, не спят лишь суслики да  ветер-непоседа гоняет серые шары.

                ст. Белая 1945-49год