Отблеском жаркого лета горят кусты боярки: от самого светлого - до карминно-красного, эффектно выделяясь на фоне белоствольных красавиц, обильно осыпающих пожухлую траву сусальным золотом листвы.
У каждого, кто в лес пришёл с корзинкой, есть заповедное местечко. Он ходит здесь неторопливо, он знает, где и что растёт, и, ежели заметит вдруг "припухлость" (землица листья подняла), – знак верный: быть грибочку, ради которого пришёл. Уж тут не полениться, землице поклониться. Корзинка - обочь, чтоб ненароком не придавила бы грибка, и начинается священодейство. Идут в ход только руки. Глаза следят за ними и вокруг. "Смотри, - тихонько шепчут, - вон там, чуть дальше, ещё "припухло". А там – ещё… и там… и там". Торопятся глаза, не торопны лишь руки. С грибочком нужно осторожно, вот так вот. Аккуратненько траву стряхнул, землицу, тряпицею огладил - и в корзинку. Глядишь, и полная она, а с места не сходил.
Вокруг покой и тишина. Лес стоит задумчивый, усталый, а осень - полновластная хозяйка в нём.
Уж дома грибочки вымоешь, уложишь в бочки из сосны сибирской, посолишь, укропчику, смородинки добавишь, а сверху – гнёт, и в погреб, на покой.
Зимой, под завыванье вьюги, при свете лампы "трёхлинейки", ломтями зачернеет хлеб и, паром исходя, картошка забелеет. А в центре, на почётном месте, - дар осени сибирской – вобравшие в себя все запахи земли и леса, холодные и скользкие, хрустящие груздочки.