Были когда-то такие коньки, которые можно было прикреплять к валенкам. Назывались они снегурочки. Их привязывали к валенкам с помощью веревочек, которые продевались в специальные отверстия по бокам коньков. Веревочки скручивали заправленной под них палочкой, иначе коньки не держались. Такие коньки предназначались для бега именно по снегу. Носки у них были загнуты вверх, а сделаны они были из алюминия. Не знаю, дорого ли они стоили, но в магазине их можно было купить свободно. Но если не было таких специальных коньков, тогда годились любые. Их просто прислоняли к валенкам и лили сверху холодную воду и оставляли на улице. Мороз припаивал их к подошве крепко.
Главное в этом деле – сохранить эту проделку в тайне. Если узнавали родители, они нас по головке не гладили, потому что коньки хоть и держались, но если отрывались, то только с подошвой. Такие валенки хранили на морозе, в сарае, обували их прямо на улице. С теплым носком они не холодили ноги. Но в таком деле нужен был сообщник. В его роли очень часто выступала я. Это я брату приносила валенки на веранду и ставила у входной двери. Брат выскакивал на улицу в носках и сразу обувал валенки с коньками. И, гремя и грохоча железными коньками и замерзшими валенками, спускался с крыльца, а потом делал круг по большому двору и выезжал на улицу.
Город тогда был деревянным, тротуаров у домов не было. По городу ходили автобусы. Было всего два маршрута. Назывались они «Кольцо» и «Кольцо-2». Один автобус ходил от железнодорожного вокзала в центр города и назад, а второй маршрут проходил по двум центральным улицам вдоль Амура. Плата за проезд была большой и зависела от количества остановок. Кондуктор принимал плату и всегда спрашивал, до какой остановки едет пассажир. А потом следил, чтобы на этой остановке пассажир и вышел.
Автобусы ездили с огромными интервалами и были всегда переполнены. Прорваться в автобус на остановке было сложно. На площади при вокзале всегда дежурил постовой милиционер, и он строго следил за посадкой на автобус. И приехавшие в город гости иногда часами терпеливо ждали своей очереди на посадку. А кому было время дорого, шли пешком. И на работу утром народ шел пешком, и с работы вечером. И школьники в школу пешком ходили, и возвращались пешком. И в праздничные дни люди шли пешком в гости. И в воскресные дни народ шел на базар, который был за углом. Шли люди по улице вдоль домов и плотно утаптывали снег. Зимы у нас малоснежные. Из небольшого количества утоптанного снега получались прекрасные тротуары. Они были похожи на асфальтовое покрытие, только весной становились жидкими. Народ ходил в валенках. Плотно утоптанные чистые широкие тропинки придавали городским улицам домашний вид.
-Посторонись! Посторонись! – как извозчики в старину кричали мальчишки, когда мчались на коньках вдоль улицы.
Лучше и придумать было нельзя. Мальчишки иногда брали в руки обыкновенные палки с острыми кончиками, иногда это были черенки от лопат, иногда просто шершавые колья, и, отталкиваясь ими, мчались по улице с приличной скоростью. Мне, как сообщнице, тоже иногда выпадало счастье прокатиться на коньках немножко. Только брат быстро лишал меня такого удовольствия.
-Ну, какая ты косолапая! Уже стоптала правый валенок на один бок! Ставь правую ногу прямее.
-Не получается! Я стараюсь!
-Старается она, как же! Отдавай валенки.
С плачем и горькими причитаниями я менялась с братом валенками. Мы с ним были погодками. Я на целый год была его старше! Обувь у нас была общая.
Брат мой Коля однажды в воскресение услышал, во время такой пробежки на коньках, громкий собачий плач под деревянным мостом через придорожную канаву на соседней улице. Отчаянно скулил щенок! Мимо таких воплей пройти было нельзя!
Коля заглянул под мост и обнаружил смешного маленького рыженького кутька, который так громко жаловался на свою собачью долю, так сильно дрожал от лютого зимнего холода, так беззащитно выглядел, что сердце подростка дрогнуло. Он взял его на руки, потом крепко прижал к себе, защищая от зимнего холода, и примчался с ним домой. У щенка была мятая, плюшевая мордочка бульдога, огромные надбровные дуги, широкий лоб, торчащие ушки с провисающими кончиками, чуть загнутыми вперед. Щенок был чуть больше меховой рукавички. Он был очень трогательный и красивый. Он был рыжий. Поэтому и кличку получил такую – Рыжик.
- Да ему не больше суток от роду, - сказал дедушка, - его еще молоком нужно выпаивать. И слепой еще. Глазки собачата открывают недельки через две.
Щенка поручили мне. Нашла я большую красную резиновую соску, проделала в ней маленькую дырочку, натянула соску на бутылку с теплым молоком, взяла собачку на руки стала поить, неловко повернув его на спинку. Взяла я его, как младенца. Мама поправила меня. Перевернула его вниз животиком. Он поднял свою мордочку, ухватил соску и выдул в один присест почти половину молока!
-Ого! Какой прожорливый! – восхитились все.
Место Рыжику определили в углу большого, длинного коридора. Постелили ему старый мешок, сложенный в несколько раз. Он сразу крепко уснул. Отоспавшись, ровно через три часа наш новый постоялец поднял шум. Я его напоила опять. Успокоился.
Спала я тоже в этом же коридоре. На раскладушке.
Рыжик будил меня каждые три часа. Я его покормила в девять вечера, в двенадцать ночи и в три часа. К утру он стал опять скулить. Я протянула руку и забрала его к себе в постель. От него шел запах псины, но я к этому быстро привыкла. Я его завернула в старое полотенце и устроила рядом с собой. Так этот пес уснул так крепко, что утром я его не добудилась. Осторожно перенесла его на подстилку, разобрала свою постель, свернула раскладушку, чтобы не мешать движению по коридору и пошла в комнаты собираться в школу. Перед уходом я накормила Рыжика опять. Днем щенка кормил мой дедушка, а к вечеру я опять стала о нем заботиться. На третий день щенок заболел.
Все мои друзья и подруги приходили к нам в дом, чтобы выразить сочувствие и мне, и собачке, и только Игорь дал дельный совет.
- А что ты сидишь, плачешь над ним? Давай его в ветлечебницу отнесем и специальному врачу покажем!
Я завернула Рыжика в бабушкину старую клетчатую шаль, и всей толпой мы пошли в нашу городскую ветеринарную больницу, которая размещалась на нашей улице в двух кварталах от нашего дома. Рыжик тоненько скулил у меня на руках, а я вторила ему своими всхлипываниями.
В огромном дворе ветлечебницы был загон для животных. Стояли и ждали помощи заболевшие коровы и кони. Старый дедушка принес больного поросенка.
Ветеринар пригласил нас в здание ветлечебницы. Там пахло очень сильно дезинфицирующими средствами.
- Показывайте своего пациента!
Я положила Рыжика на стол и развернула его. Ветеринар внимательно осмотрел щенка и выслушал его историю.
- Понятно все! Не чистопородным оказался. Вот и выбросили. Похож на смесь бульдога и овчарки. Будет крупным очень. Молоком кормите?
- Да, - пробормотала я, вытирая слезы.
- Да не плачь ты, у него все в порядке, у него просто животик болит. Ему нужно его массажировать. У твоей собачки запор. Сейчас мы ему поможем. Подождите в коридоре.
Мы подождали немного, и минут через пятнадцать нам вынесли щенка. Рыжик стал веселым.
- Он переедает, - сказал ветеринар. – Корми его часто, через три часа, но старайся давать за один прием молока поменьше. И вот так вот массируй ему животик. Десять раз по часовой стрелке и десять – против часовой. Когда они растут с мамами, они им животики вылизывают. Но он – собачья сирота. Так что массировать ему живот придется тебе. Ведь теперь ты ему за маму?
Я кивнула.
- Две недели будешь кормить каждые три часа, а потом ему будет достаточно трех кормлений. И когда станет совсем взрослым – будете кормить два раза в день.
Выноси на улицу и массируй ему животик. Он быстро поймет все и дома будет чисто.
Мы возвращались домой победителями. Игорь чувствовал себя героем дня! Это он дал хороший совет. Я даже поцеловала его в щеку на глазах у всех, что привело его в такое смущение, что он закричал на меня громко, чтобы я не лезла к нему со своими девчачьими нежностями. И потом еще долго кричали мне, десятилетней девочке, вслед мальчишки с нашей улицы.
- Тили-тили-тесто! Игоря невеста. Невеста без места! Села на тесто! Тесто упало! Невеста пропала.
Я долго терпела, но однажды летом все-таки догнала одного дразнильщика и отлупила его тапочком, который сбросила с ноги.
Умный Рыжик ни разу не справил нужду в доме. Однажды, когда его забыли вынести на улицу, он поднял такой шум, что дедушка вынес его во двор сам. Когда у Рыжика открылись глаза - он стал есть из чашки. А когда ему дали косточку из борща, он обхватил её лапами и зарычал на всех, чтобы никто не отнял.
-Ишь ты! Какой собственник. Да затем и дали, чтобы ты зубки точил, а не грыз старые сапоги в прихожей.Никто не отнимет.
Щенок уже к весне вырос в такую большую собаку, что удивлял всех. Спал этот нахал только со мной. С вечера он укладывался на свою подстилку, но ночью обязательно забирался на раскладушку. К утру печки остывали, в доме становилось прохладнее, а мой пес грел меня своим собачьим теплом. Ложился он всегда поверх одеяла, но огромную голову клал на подушку и вытягивался во всю свою длину. Проснувшись, я чувствовала, как стучит его собачье сердце.
Он меня считал, наверное, своей мамой. Ведь выкормила его я, а свою собачью маму он не помнил.
Такой красивой, как он, собаки не было ни у кого в округе. Летом он стал похож на небольшого теленка. Шерсть у него была короткой, рыжей, но с темным отливом. Грудь у пса была широкой. Передние лапы – очень большими и крепкими, но и задние лапы оставляли ясные следы. Уши были небольшие, а кончики их чуть загнуты вниз. Глаза у него были такие же, как у овчарок, и взгляд у него был умный. Его никто не дрессировал, но палку, на которую ему показали, а потом забросили от него подальше, он принес сразу же. Ему показали старую рукавицу, дали её понюхать, а потом занесли подальше и дали команду: «Ищи!» Он оббегал все уголки нашей улицы, обнаружил её, принес мальчишкам и гавкнул довольно. Лапу он давал всем желающим.
Папа построил для нашей собаки необычную будку. Мои бабушка и дедушка были переселенцами из далеких земель. Как память о родных местах они всегда и везде с собой возили огромный сундук. Мне, десятилетней девочке, сундук казался просто великаном. Когда-то в нем хранилась вся одежда большой семьи моей бабушки, а теперь все дети выросли и жили самостоятельно. Бабушке хватало маленького сундука. Вот и отдала она сундук Рыжику под жилье.
Собачья будка напоминала сказочный дворец! Сбоку в сундуке прорезал папа большое круглое отверстие, а крышу будки покрыл гофрированным листом кровельного железа. Сундук был выкрашен яркой бардовой краской и расписан какими-то фантастическими птицами голубого цвета.
- О! Гляньте, люди добрые! А говорят, что Иван у нас плохо живет! – воскликнул старший брат отца, когда пришел к нам в гости. – Да у него собака в расписном дворце живет! И гляньте! Режим соблюдает! По часам встаёт и по часам ложится, и обгавкивает неприятеля тоже по часам. Прямо немец какой-то!
В самом деле, на собачьей будке стоял огромный сломанный старый будильник. Папа его сразу же убрал.
Через весь длинный двор отец натянул проволоку, а цепь Рыжика он одел на проволоку так, что песик мог свободно бегать к калитке и обратно.
Рыжик неволю принял безропотно. Пес имел такой угрожающий вид, что с цепи его отпускали только ночью или днем с нами, чтобы он мог поиграть с детьми.
Одна была беда, пес не гавкал. Нужно научить!
Обучение
Мой отец и дядя Гриша – оба были участниками войны. Дядя Гриша на тринадцать лет был старше своего брата. У него были уже взрослые дети. Но он в обучении молодого пса принимал самое активное участие.
Это было летом. В воскресный день к нам в дом собрались гости. С нами жила бабушка, поэтому проведать её было для сыновей святым делом. Дядя Гриша пришел в гости раньше других. Он то и предложил отцу приступить к обучению собаки.
-Это не дело! Такой пес большой, такой вид у него грозный, а голос все никак прорезаться не может. Куда такое дело годится? Никуда не годится!
Дядя Гриша оделся в вывернутую наизнанку шубу, голову повязал толстой шалью. И в таком виде он залез под веранду. Папа запустил туда Рыжика и прикрыл дверцей выход и держал её. Дядя Гриша стал гавкать и бросаться в полумраке на бедного пса. Папа тоже очень громко гавкал снаружи. Мы с братом присоединились к этому делу и тоже загавкали визгливо.
Потом нам папа рассказал, что умение гавкать очень нужно было каждому ребенку в деревне. Когда они в детстве ходили в лес, они всегда гавкали в глухих местах. Так они отпугивали медведей и волков.
Гавкали братья очень похоже.
Гавкали все, а Рыжик молчал. Только повизгивал. Мы чуть не сорвали голоса! И только через полчаса такого противного лая в хор наших голосов влился настоящий собачий лай.
- Гав! И-и-и-и! Гав! И-и-и-и!
Рыжик гавкал с подскуливанием. И вдруг звуки преобразились.
- Гав! Ры-ры! Р-р-р-ры! Р-р-р-р-р!
И храбрый пес бросился в атаку на чудище, которое пугало его в полумраке. Папа отворил вход под веранду и первым оттуда выскочил дядя Гриша. Он мчался по двору на четвереньках очень быстро, а за ним, вцепившись ему в новые брюки, выкатился и Рыжик, и, не разжимая пасти, мчался за ним следом. Он теребил в зубах штанину и не собирался отпускать. Вид у него был свирепый. Глаза были красными от ярости. Нет! Он был бесстрашным псом и врага этого не испугался!
- Стой! Стой! Ты куда? - кричали все.
Непонятно только к кому мы все обращались. К Рыжику или к дяде Грише, который уже добежал до огорода.
- Держи его! – закричал мне отец.
Я правильно поняла, что держать нужно Рыжика. Я догнала пса, схватила за ошейник, обняла его и осторожно разжала ему зубы.
- Пойдем! Пойдем! – приговаривала я и гладила, гладила Рыжика по голове.
- Испугался, бедный?
Мой пес дрожал. Постепенно хищный блеск в его глазах исчез. Он положил мне голову на колени и заскулил, зарыдал, жалуясь на свою жизнь. Потом вдруг опять встал в боевую позу, огляделся вокруг с угрожающим видом, громко погавкал, а потом опять уткнулся мне в колени.
Дядя Гриша хотел с ним примириться и протянул ему руку, но пес так лязгнул зубами, что ясно было, что он обиделся и надолго.
Во двор вышла бабушка.
- Вот есть у вас ум, или нет его совсем? Что творите, проходимцы? Два взрослых мужика! Кому сказать – засмеют.
И она шутливо замахнулась на моего отца. Лучше бы она этого не делала! Пес встал на защиту своего хозяина. Он громко залаял.
- Вот видите, мама, какой результат замечательный.
Бабушка еще некоторое время стыдила своих сыновей, а Рыжик продолжал громко лаять. Он делал это с таким удовольствием, что видно было, что он и сам рад тому, что у него прорезался настоящий собачий голос.
Прогулки
Рыжик целый день смирно гулял по двору и никуда не рвался, но вечером он требовал положенный час свободы.
Мы брали его с собой играть на улицу. Всем нашим друзьям пес стал тоже другом. Он охранял детскую ватагу. Ни одна посторонняя собака не могла к нам приблизиться. Даже огромный чужой пес ретировался сразу, когда Рыжик встал в боевую позу и громко зарычал на него!
Папа всегда отпускал его на ночь.
- Через час чтобы был на месте!
И пес всегда приходил вовремя. Но однажды кто-то задвинул калитку на огромный тяжелый засов. Обычно калитку для Рыжика оставляли не запертой. Он приходил сам и занимал свое место в будке, а утром его сажали на цепь.
Дом наш весь был погружен в сон. Летняя духота как раз сменилась прохладой ночи. Пришло облегчение. И вдруг дом прямо закачался от страшного грохота. Кто-то стучался в нашу калитку. Мы проснулись все разом. Папа взял палку в руки покрепче и осторожно приоткрыл калитку. И мы облегченно вздохнули. Стучались не враги! Грудью своей бился в калитку наш отважный пес. Как же так? Велели вернуться вовремя, а сами закрыли калитку. Кто посмел?
- Что? До утра под забором не мог поспать? Не зима ведь? – грозно спросил пса отец.
Рыжик так вилял хвостом, так суетился вокруг нас всех, подпрыгивал вверх и лизал мне лицо, садился и подавал по очереди обе лапы с виноватым собачьим видом всем обитателям дома, что я заступилась за него.
- Мы сами виноваты! – сказала я.
Рыжик еще большим повиливанием своего огромного хвоста одобрил мои слова. Он повизгивал, опускал виновато свою огромную голову, и ни минуты не стоял на месте. Он даже открыл свою пасть, высунул язык и тяжело задышал.
- Ладно, - сказал папа, - простим. Ночь на дворе. По местам.
И мы разошлись. Я – в свой коридор на раскладушку. А Рыжик – в свою шикарную будку, которая так напоминала сказочный дворец. Только до самого утра наш пес обиженно тявкал совсем негромко. Должно быть во сне.
Суп для Рыжика
Когда пес подрастал и набирал силу, примерно лет до трех, он очень много ел. Всегда попрошайничал. Если на улице кто-то из детей что-то ел, Рыжик подходил к нему и молча, и пристально смотрел в глаза. Иногда вставал на задние лапы, а передние клал на плечи ребенку. Тогда они уравнивались. И пес смотрел в глаза еще пристальней.
Детское сердце не выдерживало.
- На, так уж и быть, возьми.
Но Рыжик не хватал ничего на лету. Ему клали еду на землю, а он смотрел на дарителя еще пристальней. На еду он только косился.
- А ты от души меня угощаешь? А не передумаешь ли? Это от чистого сердца? – как бы говорил его взгляд.
И только если тот, кто угощал его, говорил заветное слово «можно», Рыжик брал угощение и отходил в сторонку. Есть на виду у всех он стеснялся.
Мама варила Рыжику еду на два дня в большой белой кастрюле. Еда у него была почти человеческая. Картошку для него мама тоже чистила. В суп клали любую крупу и побольше. А перед тем, как подать собаке еду, её поливали подсолнечным маслом. Иногда покупали для него косточки в мясных рядах на рынке.
Однажды мама варила летом суп и для нас, и для пса.
- Мама! – сказала я, - зажарка нехорошо пахнет. Видно масло прогоркло.
- Что же делать? А вылью я её Рыжику. А у нас на обед борщ. Со сметанкой поедим не заправленный.
На том и порешили. Но папа-то ничего не знал. Он пришел на обед, позаглядывал в кастрюли на плите, увидел, что в одной из них еда ничем не заправлена, и он справедливо решил, что она – для Рыжика. И налил себе суп из другой кастрюльки и стал обедать. Тут зашла мама.
- Ванечка, ты не тот суп взял. Этот - для Рыжика!
- А! Для меня, значит, не заправленный, а для Рыжика – заправленный.
Скандал был громкий.
Потом отец подошел к собачьей будке и сказал с обидой:
- Ты у нас в семье главнее. А я – хуже собаки.
Никаких объяснений он не слушал.
Рыжик лизнул ему шершавую щеку, утешая расстроенного хозяина.
Потом отец долго-долго припоминал этот случай. Даже зимой он выходил покурить во двор, устраивался на скамейке, выкуривал папиросу «Севера», потом гасил окурок, клал его в специальную жестянку, гладил ласково пса по голове.
- Что, Рыжулька? Как дела? Хорошо живешь? А я – хуже собаки! Тебе-то суп с маслицем, а мне…
И отец горестно махал рукой. А пес сочувственно смотрел на него.
Отцовские байки
Отец Рыжиком гордился. Брал его с собой на рыбалку и в лес, когда ходил за грибами и за ягодами, и всегда рассказывал об удивительных подвигах пса. То он его защитил от страшного одичавшего пса. То отогнал от него своим лаем рысь, которая собиралась уже прыгнуть отцу на грудь, то не дал украсть снасти рыбацкие злому человеку.
Однажды зимой мы все сидели вечером за общим столом. У нас были дорогие гости. К нам из Польши приехал младший брат отца – дядя Коля, который был военным в высоком чине майора.
В его честь собралась вся родня. Папа рассказывал байки про Рыжика. Все внимательно слушали. Лампочка под потолком горела слабо. Жидковатый желтый свет не проникал в дальние углы огромной кухни большого, старинного дома. В длинной несуразной печке потрескивали дрова. Огромная скамья у стола была выкрашена яркой красной краской, и этот цвет крови придавал скудному убранству кухни жутковатый вид.
- Вот однажды, - понизив голос, говорил мой отец, - пошел я проведать тебя, Шура, поздно ночью. И взял с собой Рыжика.
У слушателей даже не возник вопрос, а по какой такой надобности отправился мой отец к старшей сестре своей зимой темной ночью. Какое срочное дело заставило его предпринять это рискованное путешествие? Жила тетя Шура, нужно вам сказать, совсем недалеко от нас на улице Кожевенной. В трех кварталах от нашего дома. Она нигде не работала. В гостях у нас бывала часто. Была хорошей дочерью и приходила проведать свою стареющую мать. Но этот вопрос никто не задал. Все были зачарованы рассказом отца, который понижал, понижал свой голос и дошел до таинственного шёпота…
Через два квартала от нашего дома на Чигиринской улице был жутковатый мост через реку Бурхановку. Деревянный, скрипучий, поросший кустарником по бокам, он и днем вызывал безотчетное чувство страха. А уж ночью был еще страшнее. Если делать засаду всяким разбойникам где-то, то только здесь, под мостом!
- И вот иду я, иду! Приблизился к мосту. Тьма стоит кромешная…
Вдруг из-под моста выходят три здоровенных мужика и ко мне идут, идут с угрожающим видом. Чувствую – ограбить хотят! Я как крикну: «Рыжик!» А он говорит: «А?»
- Не понял, - сказал дядя Коля, - в каком смысле: «А?»
Полминуты за столом была тишина. А потом раздался такой хохот, что дом закачался из стороны в сторону. Двенадцать человек взрослых и пятеро ребятишек школьного возраста хохотали так, что даже Рыжик загавкал на улице.
- Ой, я не то сказал, - оправдывался отец, - я хотел сказать, что он гавкнул.
Но его уже никто не слушал. Доверие слушателей было утрачено.
Любимец всей улицы
Такой огромный пес должен же быть агрессивным. А он был самым добрым и ласковым из всех собак на свете. Очень любил детей. Маленькой девочкой я возила воду из колонки, которая была далеко от дома. Зимой в бочонке я её возила на санках. По натоптанной тропинке возле домов везти санки было легко. Но был участок возле магазина, который всегда посыпали обильно песком. Всего метров пять. Объехать его было невозможно. Вот и надрывалась я, когда тянула через него санки. Но однажды я почувствовала, как кто-то мне помогает. Это был Рыжик! Он схватил веревку зубами, и двигался задом наперед и упирался изо всех сил. Лапы его огромные даже скользили по снегу, но он упрямо волок санки за собой. И вместе мы справились с продвижением по сложной дороге полегче. Как только мы переехали этот участок, Рыжик выпустил веревку и побежал вперед, повиливая своим огромным хвостом. И я побежала вместе с санками за ним следом. По гладкой дороге они катились без всяких усилий.
У нас был ежедневный обычай. Утром я подходила к нему и обязательно угощала его корочкой хлеба с солью и сахаром. Он ставил мне лапы на плечи, заглядывал в глаза и, если замечал плохое мое настроение, обязательно тыкался своим мокрым носом собачьим мне в шёку. Это был собачий поцелуй. И он умел ободряюще хлопать меня своей огромной лапой по плечу.
Отец мне говорил, что когда я тяжко заболела, и меня на долгие месяцы положили в больницу, он подходил к Рыжику и произносил моё имя вслух. И мой пес поворачивался именно в ту сторону, где была больница, и скулил с такой собачьей тоской, что слушать было жалко. А когда я вернулась домой, он бросился мне под ноги, а потом как-то странно пополз впереди меня так, как будто у него от радости отнялись задние ноги. И я подняла его и обняла, и прижалась к его собачьей морде, и заплакала. А он суетился вокруг по-собачьи, и его преданное сердце громко стучало от восторга.
Был случай, когда летом он дремал на улице, охранял нас. Маленькая девочка, совсем несмышленыш, почему-то взяла камень и стукнула его спящего по голове. Он зарычал, но когда увидел ребенка, лизнул его своим языком, отошел в сторону и улегся под карагач, который давал хорошую тень, и опять задремал.
Когда я уже была вполне взрослой девушкой и каждый день уходила на работу, утром он провожал меня до калитки. Но однажды, весною, не вышел из будки.
Я встревожилась. Подошла к будке. Он вышел из неё в страшном смущении. Он опускал виновато голову, смотрел в сторону, вилял хвостом. И тут из будки его показалась красавица собака, которая была так хороша, что я ахнула. Коричневая, покрытая кудрявой шерстью, с изящными манерами, она располагала к себе.
Рыжик, как-то задом, стал запихивать даму назад в будку. А она не шла. Тогда он стал загораживать её от меня, и смотрел на меня умоляюще.
- Ты хоть не смотри на мой позор. Не устоял. Женился.
Мне казалось, что именно эти слова хотел мне сказать мой пес.
- Ладно! Бывает, - засмеялась я и пошла к калитке. Дама прожила у нас во дворе почти месяц. Потом ушла в неизвестном направлении. У собак браки бывают непродолжительными.
Разлука
Прожил с нами Рыжик двенадцать лет. Я уже уехала в деревню учительствовать. Но когда приезжала домой, встреча наша была радостной.
А потом мне брат в письме написал, что собака наша пропала, что на поиски вышли все. Искала его вся наша улица, но брат написал, что поиски были безуспешными. Когда я приехала домой в отпуск, мы с братом стали искать нашего пса вдвоем. Рядом с нами был Медицинский институт. Мы спросили про Рыжика в виварии. ОН оказался там. Из него сделали собаку Павлова для демонстрации рефлексов. Спасти его уже было нельзя. Он стоял в станке. К нему были подключены капельницы.Я обняла его и зарыдала. Из глаз моей собаки тоже потекли собачьи слезы. Брат выспросил разрешение на то, чтобы наш пес не был выброшен на помойку, а чтобы был отдан нам на погребение, когда все будет кончено.
Они с дедушкой привезли его во двор на тех самых санках, которые пес помогал мне перевезти через трудный участок улицы, и в мерзлой земле выдолбили яму и закопали его.
А я откуда-то знала, что моего пса уже нет на свете.
Брат узнал, что Рыжика продал в виварий пьяница, который жил на соседней улице.
Пес же доверчивый был. Не ждал зла от людей.
А люди разные бывают.