Наша соседка Александра Ивановна была не только соседкой, не только бывшей секретаршей педучилища - многолетней сотрудницей бабушки-учительницы и дедушки-директора, незаменимой помощницей в приготовлении банкетов, няней нашим детям и внукам, скромной гостьей за праздничным столом. Она была, можно сказать, членом семьи. Дети звали ее «бабой», взрослые – «тетей» Шурой.
Я помню Александру Ивановну Новикову высокой дородной старухой с хорошей осанкой. Ходила она медленно, скрипела протезами. В войну подалась на фронт семнадцатилетней девчонкой, наврав, что ей девятнадцать. На молодых фотографиях, сделанных до войны, выглядела старше своих лет, с открытой улыбкой на широком лице.
Поставили ее служить стрелочницей железной дороги на военных перегонах. По неопытности что-то там не так она перевела, и отрезало ей эшелоном обе ноги, почти по колено… На том и закончилась ее незадачливая служба Родине.
Александра не вышла замуж, и мужчин у нее не было.
Однако, как-то рассказала мне, что лет в 40 ухаживал за ней один инвалид войны, и они даже катались на снежных горках в ледяном городке под Новый год. Рассказывая, она удивлялась, как же так можно было легкомысленно веселиться в их-то состоянии и в годах?!
«Ты не смотри, Женя, что мы старики! Даже в нашем возрасте можно предаваться глупостям».
Инвалид предлагал ей руку и сердце, но она почему-то отказала.
Она не была такой затейницей на сказки, как бабушка Галя, однако, и у нее были свои способы напичкать детей, загибая длинные, сухие костлявые пальцы на руках, считая съеденные ложки.
- Смотри-смотри, этот пальчик просит кушать! – совала баба Шура указательный палец тебе под нос, - Ну-ка, давай его накормим?..
Палец оказывал гипнотическое действие. Он дрожал, нетерпеливо вертелся перед глазами, и отвязаться от его навязчивого присутствия можно было только заглотнув очередную ложку. Однако, вслед за ним тут же появлялся другой, такой же назойливый, старческий, сухой палец, и тоже просил есть… И так далее. Собственно этим простым деревенским способом баба Шура умудрялась скормить больше, чем бабушка Галя со всеми своими фантазийными историями.
Другой Шурочкин способ заключался в умении снимать икоту. Я хочу вам сказать, что ни один современный терапевт до такого не додумался.
Однажды, перепробовав все известные способы борьбы с икотой, как то - задержка дыхания, глотание воды с запрокинутой головой, скороговорка про Федота, Якова и Всякого, тяжело рухнув на стул и отчаявшись побороть назойливый недуг, я пожаловалась бабе Шуре, «что, все, больше не могу! замучала ик-кота проклятая!»
Шура сидела за столом и невозмутимо раскладывала пасьянс.
Несколько минут прошли в тишине, иногда прерываемой судорожными спазмами моей диафрагмы.
- Скажи-ка мне, - не отрывая взгляда от пикового короля и пристраивая его в спину пиковой даме, вдруг, спросила она, - с каким это мальчиком ты вчера вечером целовалась?
От неожиданности я чуть не подавилась. Мысли стремительно заметались в разные стороны…
- Мальчиком?!.. Каким мальчиком?..
- Да я видела тебя вчера из окна вечером, уже смеркалось, ты целовалась с каким-то мальчиком. Или может это было не вчера, а позавчера, я уже не помню... Не бойся, я никому не расскажу, можешь мне открыться… - и Шурочка принялась за поиск пары для следующего короля.
- Ни с к-каким … мальчиком …я не целовалась, - отчаянно отрицала я.
…"Неужто и правда она видала, как меня вчера Ринат до дома провожал? Но целовались мы в подъезде, а не под ее окнами! Она не могла нас видеть! Да и «мальчиком» дембеля двадцати лет сложно назвать"...
Несколько минут прошли в напряженном молчании и в накатывающих на меня волнах жара, заливавшего уши и щеки.
- Ну что, прошла твоя икота? – держа на весу последнего, трефового короля, и не находя ему места, спросила Шура поднимая на меня глаза.
- Ой! А ведь и правда прошла, Александра Ивановна! – ошеломленно воскликнула я. – Я даже не заметила!
- Это моя бабушка-покойница так нам икоту снимала. Надо человека внезапно удивить или напугать. И икота сама пройдет.
- Так это Вы меня разыграли?! – я вдвойне радуюсь, что в пылу удивления, умудрилась все же не сболтнуть лишнего про поцелуи в подъезде.- А я-то было подумала, что Вы и вправду что-то видали… то есть я хочу сказать, что… Ну вобщем даже… ладно неважно…- и беспомощно умолкаю, обругав себя в душе за болтовню.
Александра укоризненно качает головой, трясет в руке трефовым королем и сокрушается:
- Вот, видишь, опять этому места в пасьянсе не нашлось. Испортил мне весь расклад! А все потому что король, мужик – вечно все из-за мужиков не складывается в жизни. Это они во всем виноваты!
Было мне тогда пятнадцать лет, и жила я с дедом. Он к тому времени уже давно овдовел, и баба Шура скрашивала его последние годы.
Трапезничали они всегда вместе, по вечерам играли в карты, ходили в магазин или на прогулку. Она ходила, скрипя протезами, а он – хромая, с палочкой. Александра шутила, что у них на двоих одна здоровая нога, и та его. Зимой оба боялись гололеда, выходили из дому только если была жесткая необходимость. Приготовления к выходу начинались за несколько дней. Дед подколачивал к своей и александриной обуви шипчики на подошвы, клеил на них кусочки наждачной бумаги. Потом шли они, пошатываясь и держась друг за друга, медленно и неуверенно.
Все так и было, если только они были не в ссоре.
А ссоры у них случались часто.
Сядем, бывало, в карты играть. Втроем. В «мизера», или в «покера», или в «кинга», или еще в какие-то игры, которые сегодня забыты. И течет наш зимний вечер неторопливо, и тепло, и семечки щелкаем за игрой или чайком балуемся. И смотрит на нас с портрета на стене покойная бабушка Галя, которая тоже была большая любительница в карты поиграть. Смотрит, и кажется будто даже завидует, и сама присоединиться хочет. А за окном темно-темно, а в доме – по-зимнему тихо и уютно.
…И уходят из головы горькие мысли о дембеле, который вдруг женился по залету.
И забываются его поцелуи, и тело остывает постепенно и грустно, и жизнь незаметно возвращается в свою привычную колею.
- Мне ни в любви, ни в игре не везет, - жалуется Шура, перекладывает что-то в веере карт с места на место, стучит по столу длинными пальцами.
- Ходи давай уже! Вот думает и думает! Сколько уже можно тянуть?! – теряет терпение дед и горячится.
- А чего ты, шишига, разорался? Сам тузов себе понабрал, а мне одних шестерок подкинул. Зажульничал?
- Это я-то зажульничал?! Да это ты играть не умеешь!
…И пошло поехало! Кончилась идиллия.
Дед кидает карты об стол, встает, с грохотом отодвигается из-под него назад тяжелый стул, кричит, размахивает руками.
Александра вскакивает прямая, как палка, гневно звеня ключами и скрепя протезами, удаляется к себе в квартиру, хлопает входной дверью, бескомпромиссно.
Дед сопит раздосадовано и гневно. Теперь дня три будет есть один, а по вечерам пялиться в телевизор. Тосковать и ждать повода для примирения.
А мне придется письмами развлекаться да магнитофоном подружки.
Как мирились они - мне неизвестно. Но происходило это всегда как-то тихо. Иногда вдруг дед исчезал из квартиры незаметно, а возвращался уже с Александрой. Оба приходили довольные, с умиротворенными лицами, о чем-то тихо хлопотали и переговаривались на кухне.
Иногда она звонила и говорила, что больна, и что нужна ей помощь. Притом, всегда казалось, что болезнь ее преувеличена. Дед спешил к ней, забыв обиды.
Александра первая, кто учила меня гадать на картах. Подруги иногда приходили к ней искать утешения в предсказаниях любовных разговоров, случайных встреч, дружбе. Это от нее первой я схватила значения карт и научилась связывать их интерпретации.
Сидели мы с нею, две девы, старая и молодая, разбирали значения карт, раскладывали пасьянсы, переживали каждая с собой, мужские обиды.
Потом я практиковалась в гадании на «челночницах» нашего рынка, которые трудолюбиво топтались за рядами разложенных на земле турецких товаров, и в дождь, и в зной, и в зимнюю стужу. В жизни хлопотливых торговок с базара никогда не прекращалась любовная «санта-барбара». А значит, всегда был спрос на гадания, внимательного слушателя, сочувствующего собеседника. За эту свою первую практику брала я небольшими, но ценными, подарками: лаками, колготками, косметикой, заколками и прочей девичьей ерундой. Тридцати – сорокалетние тетки плакались мне, делились секретами, молились, описывали подробности флирта с любовниками и дрязги с любовницами их мужей. А я получала свой первый профессиональный опыт.
На третьем этаже нашего дома жила еще одна соседка, Настасья Павловна. Полная солидная вдова, большая рукодельница. Когда-то она работала частной белошвейкой на богатых номенклатурных господ, шила изящное нижнее белье для их жен, невест и любовниц. Дом ее был устлан красивейшими тонкими ажурными подушками,увешан шторами,украшен покрывалами, которые она вышивала сама.
Александра Ивановна и Настасья Павловна называли друг друга исключительно как «Настенька» и «Шурочка». Притом имена друг друга произносили со сладкой улыбкой и зловещим присвистом.
Настасья умела играть в одну единственную картежную игру «девятку». И когда она появлялась в нашем доме, а бывало это примерно раз в месяц, дед предлагал своей бывшей секретарше отложить все остальные игры. Становился очень любезным и вежливым и осведомлялся, не желает ли уважаемая соседка сыграть с ним "и с Шурочкой" в партию ее любимой игры? Настенька снисходительно соглашалась.
Иногда и я присоединялась к ним. Во время этих партий Шурочка играла, молча, с лицом мрачнее тучи, как всегда проигрывала, но терпела. А дед вел себя галантно, подыгрывал Настеньке, и она в конце уходила, позвякивая мешочком с выигранной мелочью.
- Деду твоему Настенька нравится, - шипела мне на ухо Шурочка, - Он в нее влюблен. Только вот он не видит и не понимает, что она слишком занята для него! Даже супа не сварит, в хозяйстве не поможет. Мужики они все такие - слепцы, когда влюблены.
И все-таки однажды Шурочка их застукала!
С видом правомочной хозяйки положения она зашла к нам в квартиру (дверь никогда не закрывалась, но даже если такое случалось,, то ключи от нее Александра носила на одном кольце со своими).
Ее взору представилась следующая картина:
Бывшая вдова-белошвейка, развалившись тучным телом, сидит в кресле, а наш гордый и непреклонный перед Шурочкой дед, покорно делает Настеньке массаж стоп. Оба - почти мурлыкают от удовольствия.
Повисла мучительная пауза.
Даже я оторвалась от чтения какого-то очередного уличного гороскопа и подняла глаза на участников этой сцены, которая до сей минуты меня ничуть не интересовала.
Через несколько секунд, не сдержавшись, я прыснула от смеха.
Очнувшись от оцепенения, Александра сделала резкий разворот на сто восемьдесят градусов вокруг оси, и вскоре раздался оглушительный грохот входной двери, захлопнувшейся вслед за ней.
Настенька, поспешно опустила ноги и смущенно оправила задравшийся подол. Дед рассеянно и виновато озирался.
- Ладно, пойду и я…. а то у меня там.. компот на плите! - раскрасневшись, ретировалась к себе Настя.
Когда она ушла, дед беспомощно спросил:
- А что я такого сделал?..
Я прыснула второй раз…
Александра пережила деда на несколько лет.
В последние годы, когда он уже закончил свою "Негероическую биографию" в стихах, она спрашивала его:
- Ну а мне-то, мне? ты посвятил в ней хотя бы пару строчек?.. Ну, Гале понятно, детям, внукам… А мне?
Дед кряхтел и виновато отводил глаза.
Александра Ивановна упоминается в его стихах вскользь:
«…Лишь внимание близких друзей
И, особенно, добрых соседок
Украшает течение дней,
Тех, что жизнь отвела напоследок»…
Вот собственно и все.
- Это кто тут "добрая соседка"? - раздосадованно язвила Шурочка. Она не могла ему простить, что в своей автобиографии он соединил её вместе с Настенькой.
***
Александра Ивановна умерла, когда я была уже в Израиле. Она пережила и Настеньку, и самого деда - её последнюю любовь.
Я никогда не забуду нашего расставания.
- Женя, мы с тобой больше никогда не увидимся, - сказала она и разрыдалась.- Знай всегда, что я очень люблю тебя.
…И вот после смерти, мне она снится особенно часто. Чаще, чем сам дед, и гораздо чаще, чем ролные покойники.
И я знаю - это именно потому, что при жизни Александре Ивановне Новиковой, бабе Шуре, бессемейной старой деве, не досталось того признания, которого она не только все время жаждала и добивалась, но и вполне заслужила.