Трилогия "Затонувшая Земля", часть Первая ("Страна Белых Птиц")
Продолжаю публиковать избранные главы.
Глава 23 здесь http://www.proza.ru/2015/07/18/76
Глава 24
БЕГСТВО
После изуверской отцовской расправы рубцы и синяки на теле Роу заживали долго. Как видно, потому, что молодой Великий мастер предпочитал отгородиться от мира стеной своей боли и не спешил вставать на ноги навстречу неизбежному выбору, который ему предстояло сделать. Он чувствовал себя разорванным надвое и безнадежно опустошенным, и его растерзанное, избитое, тупо ноющее тело как нельзя лучше соответствовало этому состоянию внутреннего тупика.
Едва опомнившись от своей ярости, Хэл сделался с сыном безразличен и холоден, как могила. Отчуждение, исходящее от отца, стало еще сильнее, чем прежде, до болезни. Теперь Хэл смотрел на сына как на пустое место, вернее, смотрел сквозь него, вовсе не удостаивая презренного предателя своего внимания. И на Роу это действовало именно так, как хотел отец…
Часы и целые дни напролет проводил молодой Великий мастер, отвернувшись к стене и вперившись в нее взглядом. Теперь, когда на смену робкому мимолетному счастью, которому он едва успел поверить, пришла непоправимая беда, все прежние надежды казались ему тщетными, все жертвы – лишенными смысла. И даже внутреннее созерцание не приносило облегчения: Роу теперь только и мог, что мысленно просить прощения у Великого Духа, чувствуя всем существом, что молитва его остается без ответа. Собственно, именно этим он и был занят непрестанно, и днем, и ночью, почти не отвлекаясь даже на Раду во время ее целительских посещений и лишь улыбаясь ей виновато, но отрешенно.
Акробаты тем временем занимались под руководством мастера Соха и терпеливо ждали. После неудачной попытки вразумить Хэла через посредничество Верховного жреца каста вовсе не отказалась от намерения спасти Великого мастера Роу от отцовской тирании. В самый первый день горбуну пришлось встретиться в храме Равновесия с весьма красноречивыми взглядами и даже словесными угрозами. Особенно удивил его всегда смирный и миролюбивый Сох.
- Если ты еще когда-нибудь тронешь своего сына хоть пальцем, мастер Хэл – пеняй на себя! – бросил белокурый акробат ему в лицо при встрече, прямо посреди коридора, ничуть не стесняясь и не опасаясь быть услышанным другими. Хэл так опешил, что даже не нашелся, что ответить.
А Соху меж тем стоило немалых усилий сдержать гнев на собственную дочь, которая из дружеских чувств явилась к молодому Великому мастеру в спальню и честно рассказала ему о замысле касты против Хэла. Теперь акробатам ничего не оставалось, как искать обходных путей. И решение пришло само, прежде чем о нем успели всерьез подумать.
Встреченная на пороге храма Равновесия Радой и отправленная ею восвояси Гея, в свою очередь, в тот же день встретила Фану, до которой уже дошли слухи о ночном происшествии. Все давнее возмущение духа женщины-орлицы против одержимого злобой ревнивого горбатого чудовища вскипело новой волной. Выслушав рассказ Геи, она сделала то, чего не удалось Соху, причем сделала это одна, утаив свой замысел даже от молодой Великой целительницы, ибо опасалась, что и та, подобно акробатам, чересчур почитает волю не в меру смиренного Хэлова сына.
- Рассуди сам, мудрейший из мудрых, слыханное ли дело, когда отец готов убить сына за то, что он осмелился обнять девушку, будучи в тех летах, когда Великий Дух и Мать Создательница благословляют любовью его сердце и саму его плоть! И Хэл убьет его в другой раз, вне всякого сомнения! Роу и теперь чуть жив. Неужели мы так и будем ждать, сложа руки?
Как и десять лет назад, Верховный жрец был само спокойствие.
- Мы ведем с тобою все тот же давний разговор, – заметил старец. От себя прежнего он отличался разве что удвоившимся количеством морщин. Даже ручей его мягкой белой бороды почти не обмелел.
- С той разницей, что маленький мальчик вырос в мужчину! – веско напомнила Фана.
- Тем более! Все в его руках. Как прежде, так и ныне никто не осудит его, ели он пожелает расстаться со своим отцом. Но я вижу, что на это нет его воли.
- А я вижу, что этот паук привязал его к себе и не отпустит, пока не выпьет из него всю кровь! – воскликнула Фана, сверкая глазами в праведном гневе жрицы Великой Матери. – Роу бездарно погибнет в расцвете лет, так и не дерзнув воспротивиться отцовскому произволу! Потом о нем сложат легенды, и акробаты, самая патриархальная из всех каст, еще будут ставить его своим сыновьям в пример для подражания.
- У меня нет предчувствия, что его ждет именно такой конец, – медленно произнес старик Торн, прикрыв глаза и задумчиво покачивая головой. – Но говори, с чем ты пришла на этот раз. Я надеюсь, обсуждать Право отца мы с тобой уже не будем.
- Не будем, Великий Торн! – согласилась Фана. – К счастью, кроме Права отца в Ландэртонии есть еще и другие обычаи, такие, как Право невесты выбрать себе жениха. Хэл застал сына с сестрой Геи. Я уверена, что, получи Роу предложение стать мужем Ли, он ей не откажет. Надеюсь, ее Посвящение пройдет успешно, и вскоре ей светит путешествие в Нижний Мир. Тогда Роу, конечно, не отпустит ее одну. А, зная его религиозное благочестие, если он получит от тебя благословение на путешествие в одной труппе с актерами, это дело можно считать решенным. Акробаты же первые будут благодарить тебя за спасение своего Великого мастера: они любят его так сильно, что готовы отказаться от него ради его счастья.
- Как хорошо ты все это придумала! – не мог удержаться Торн от иронической улыбки, впрочем, тотчас утонувшей в дебрях его бороды. – Ведь, чего доброго, все так и будет! И мне тогда в самом деле ничего не останется, как благословить его все из того же послушания.
Фана сделала вид, что не заметила стариковской иронии.
- Значит ли это, что на сей раз ты склонен со мной согласиться? – уточнила она на всякий случай.
- Мое благословение Великий мастер Роу получит вне зависимости от того, каково будет его решение, – успокоил ее учитель посвященных.
По всем признакам Торн говорил вполне серьезно. На этом Фана с ним и распрощалась. И старец, глядя ей вслед, подумал, что эта женщина, пожелай она только, способна женить хоть его самого, жреца и мужа безбрачия. Такой игривой мыслью неловко попытался он покрыть недоброе предчувствие.
Затея Фаны пришлась ему совсем не по сердцу. Великий Торн подозревал, что она слишком сильно желает свести с Хэлом свои старые счеты. Горбун ведь нездоров, и оставшись один, без сына, имеет все шансы насильно угодить в ненавистные ему руки целительницы, если снова сляжет.
Между тем идея Фаны уже пришла в голову и Гее, чья сестрица на другое же утро после Хэловой расправы с сыном рыдала и вопила, что она хочет за Роу замуж.
- В таком случае я бы на твоем месте занималась и днем, и ночью, дабы выдержать все предварительные испытания и принять Посвящение в нынешний Праздник. Тогда ты станешь членом труппы тетушки Амэды, мы попросим Великого мастера сопровождать тебя в Нижний Мир и отправимся туда все вместе, – не упустила случая вразумить сестру Гея.
Слова ее воодушевили влюбленную девицу с неожиданной силой. Мысль о том, что она способна избавить своего возлюбленного от отцовской тирании, увести его с собой от ужасного мучителя, пробудила в ней совершенно неслыханное усердие.
К своему восторгу она обнаружила, что Роу действительно в некоторой степени удалось передать ей свой дар видящего. Правда, в его отсутствие уйма времени у девушки уходила на то, чтобы сосредоточиться и войти в созерцание. Но она делала большие успехи и в музыке, и в духовных упражнениях, и пока Роу лежал наедине о своим бессилием, с удовольствием применяла на деле все, чему успела у него научиться. И даже пленительные чары его серебристого голоса не мучили ее, и захватывающий образ его ни разу не смутил ее мысленного взора.
Зато отвратительная сцена пережитого ночного ужаса вставала в памяти не раз. Ведь, ко всему прочему, Ли впервые в жизни увидела горбатое чудовище так близко, и теперь к ее ревности добавились ненависть, отвращение и неудержимое желание отомстить Хэлу, отняв у него сына. О самом же Роу она боялась даже подумать. Она слышала от сестры, что отец, может быть, изуродовал его, но подавляла в себе всякое представление о том, что стоит за этими словами.
Сам Хэл вернулся к своим таинственным занятиям. Акробаты стали поговаривать вслух о том, что горбун, верно, уединяется в облюбованном им зале с целой толпой озлобленных духов, которых он вытащил из недр пропасти Гоэ и впустил в себя, как в нарочно приготовленное убежище.
Однажды ранним вечером, в то время, когда Хэл как раз заперся на ключ, очевидно, с теми самыми духами, в спальню к его сыну пожаловали вчетвером Гея, Фана, Элга и Сох. Лицо Роу уже приняло человеческий вид, и он мог, почти не стыдясь, повернуться к вошедшим. Впрочем, синяк под его правым глазом все еще отчетливо желтел при свете настенного светильника, смущая гостей, которые изо всех старались притвориться, что ничего не замечают. И все же они испытали огромное облегчение, ибо опасались найти молодого Великого мастера в куда более плачевном состоянии. Поклонившись, гости так и встали перед ним у входа вплотную друг к другу в тесной комнате.
Поняв, что Гея чувствует себя перед Роу невольно виноватой и не решается начать разговор первой, мастер Сох пришел ей на помощь.
- Видишь ли, Великий мастер, сватать тебя пришли, – заговорил он тихо и мягко, тоже как бы извиняясь. – Великая целительница Гея тебя просит стать мужем ее сестры…
- И Великий Торн велел мне передать тебе свое благословение, – не преминула тотчас же объявить Фана.
- И наша мать, Великая мастерица Сэрта, заранее благодарит тебя, – обратилась к нему, наконец, и Гея, пытаясь скрыть волнение.
Одна только Элга молчала. Как любящая мать, в эту минуту она не могла не думать о собственной дочери, которая лучше других понимала, что женитьба на актрисе и путешествие с актерской труппой в Нижний Мир – лучшее, что можно придумать для освобождения Роу, но не нашла в себе сил явиться просить его стать чужим мужем.
Роу поднял глаза на мастерицу Элгу, и ей показалось, что он прочел ее мысли, потому что взгляд его стал еще мрачнее и безнадежнее. Но ему вдруг вспомнилось раскрасневшееся, распухшее, слоеное от слез личико, милые, по-детски полные губки Ли. А как испугалась она в первый миг при появлении Хэла, как сжалась и задрожала, похожая на нахохлившегося от холода воробушка, как крепко и с какой мольбой в глазах прильнула к нему, своему единственному защитнику! Разве мог он отвергнуть ее мольбу? И тогда, и теперь у него не оставалось выбора…
Роу точно ото сна очнулся. Как и в прошлый раз, во время болезни Хэла, словно во власти колдовского наваждения, поглощенный мыслями об отце, он совершенно забыл о бедняжке Ли, а теперь горько устыдился. В эту минуту выбор между в упор не желающим видеть его Хэлом и плачущей от разлуки влюбленной в Роу девушкой казался ему совершенно очевидным. Лицо Великого мастера прояснилось, и в глазах его отчетливо отразился сердечный порыв. Но Гея вдруг как будто испугалась.
- Не отвечай сразу! Подумай. Я бы не хотела, чтобы ты потом пожалел о своем решении, – удивив всех, а саму себя – особенно, остановила она его. – И приходи к нам, когда поправишься.
С этим напутствием гости его и оставили.
Благословение Великого Торна и вновь проснувшиеся в сердце Роу нежность и чувство долга тотчас же буквально поставили его на ноги. Он встал с постели и обнаружил, что уже вполне способен не только ходить, но и заниматься, к искренней радости своих собратьев по искусству.
Теперь Роу сам не мог взять в толк, как это он столько времени провел в унынии, отчаянии и жалости к себе – ведь прежде с ним такого не случалось! Он все больше думал об ожидающей его девушке, и душа его все шире раскрывалась ей навстречу, словно цветок – навстречу встающему солнцу. Еще пару дней Роу усердно занимался косметическими процедурами, маялся и стеснялся того зрелища, что открывалось ему в настенном зеркале на кухне храма Равновесия, пока вечером третьего дня добрая мастерица Элга, застав юношу врасплох за этими муками, не успокоила его с присущей ей убедительностью:
- Да ведь уже совсем ничего не видно, Великий мастер! Твое лицо прекрасно, как прежде, скажи спасибо новому бальзаму Рады!
Роу, разумеется, по своему обыкновению покраснел как мак, но поверил совершенно (со стороны ведь действительно виднее) и тотчас побежал к актерам. А там сама Гея встретила его едва не на пороге, подтверждая на этот раз свою славу ясновидящей:
- Я ждала тебя сегодня, Великий мастер! Идем!
Она взяла Роу за руку и отвела в тот самый Главный репетиционный зал, где прежде давала ему уроки музыки. Общие репетиции проходили здесь по утрам, а после ужина в зале, по обыкновению, хозяйничали дочери Великой мастерицы Сэрты. Вот и теперь Ли предпочла уединиться именно в этом с детства излюбленном ею месте подземных покоев актерской касты.
Как и в Главном зале дворца Актеров в Толэнгеме, здесь стояли прекрасные мраморные статуи Праматери Ары и ее избранника, Праотца Родо. Юноша был изображен обнаженным, и всегда привлекал к себе взор Ли статью и мощью. Застывшая в камне пленительная песнь его мускулов захватывала ее так, что пол уходил вниз, и под ногами разверзалась бездна, еще когда она была маленькой девочкой. А на его ничем не прикрытый громадный детородный орган Ли даже не смела взглянуть, ибо в непостижимой красоте его формы крылась какая-то дивная и страшная тайна. Изредка на нее находили состояния неизъяснимого восторга, когда она могла часами созерцать статую вместо Огня Великого Духа и даже вслух молиться перед нею, словно перед святыней. И в тот миг, когда Роу, ведомый Геей, явился в зал, она как раз была поглощена такой молитвой:
- Дай мне его, Великий Родо, ибо я хочу, чтобы он вошел в меня, как жрец в Храм! Дай мне его так, как сам ты отдал себя нашей Праматери, излив в ее лоно благодать своего семени!
Услышав эти слова, явно не рассчитанные на его уши, Роу остановился было у входа в зал, но Гея решительно втолкнула его через порог и захлопнула за ним дверь так громко, что Ли испуганно вздрогнула и обернулась. При виде того, кого она так страстно вымаливала у Праотца перед его статуей, девушка вскрикнула и задрожала. По ее нежному личику волнами пронеслись друг за другом и слились воедино ужас, стыд, счастье и неверие в происходящее.
Чувствуя необходимость ответить немедленно и с такой же прямотой на столь откровенные, хоть и не к нему обращенные слова, Роу заговорил.
- Прости меня, наследница Великой Праматери Ары, что я не могу сейчас одарить тебя моим семенем, – произнес он почтительно и, не таясь, взглянул ей в глаза. – Ты ведь знаешь, что прежде, чем я стану твоим мужем, тебе надлежит принять Посвящение. Но не печалься, я постараюсь тебя утешить!
Слова родились прямо из Внутреннего Огня и сами слетели с языка. Еще миг – и Ли уже была в его объятьях. Обхватив руками шею возлюбленного, трепеща всем телом, заливаясь румянцем и слезами, целуя его лицо, смеясь и всхлипывая одновременно, она лепетала, лепетала, лепетала как малое дитя, пока он не скрепил ее уста глубоким, долгим поцелуем, и его самого не залила через край печаль об этой милой, хрупкой девочке и осторожная, почтительная нежность. Податливая, наивно требовательная и совершенно беззащитная, она вдруг напомнила Роу о трепете разорванных крыльев маленького однодневного мотылька в его ладонях, и ему стало страшно и мучительно непонятно, куда она спешит и почему так нетерпеливо желает, чтобы он поскорее сделал ее женщиной. Дабы невольно не поддаться ее желанию и не утонуть в ней без остатка, он оторвался от ее уст. Ли снова залепетала ему о своей любви и о том, какое ужасное чудовище – его отец. На сей раз Роу отчетливо разобрал ее слова.
- Он верит в наше родовое проклятье и не хочет, чтобы я женился, заботясь о тебе же, так что не суди его строго, – вступился он, и, чувствуя, что в ней поднимается протест, словно в воду нырнул в созерцание и, захватив внимание девушки, увлек ее с собой. И Ли почти осознала, что его абсолютная власть над нею доставляет ей наслаждение.
Домой Великий мастер явился поздно ночью. Горбуна еще не было в постели, и сыну пришлось его дожидаться.
- Отец, – начал Роу разговор, к которому готовил себя не один час. – Выслушай меня, отец, молю тебя!
Хэл пронзил сына ледяным взглядом.
- Ты, верно, затем стал Великим мастером Равновесия, чтобы жениться на актриске и сбежать от меня с нею в Нижний Мир? – ошеломил он Роу своей прозорливостью. – Можешь катиться, куда тебе вздумается, но знай, что если оставишь касту, ты мне не сын! – отрезал горбун и, не глядя на него больше, принялся укладываться.
- Но отец…
- Если сбежишь от меня с нею, я прокляну тебя, понял? Желаю, чтобы в Нижнем Мире ты сломал себе шею! – прибавил Хэл, отворачиваясь от сына и с головой накрываясь одеялом.
- Смилуйся, отец!
- Я все тебе сказал.
Роу видел, что все его мольбы останутся без ответа, но от последнего отцовского напутствия его охватила дрожь. Он опустился на колени возле постели Хэла и, боясь вызвать на свою голову новые громы и молнии, оставшиеся полночи беззвучно взывал к отцу и к Великому Духу одновременно, прося сжалиться над ним и снять проклятье. Роу чувствовал, что и без того не дерзнул бы пойти против отцовской воли и исполнить уже данное девушке обещание.
Он снова довел себя до полного отчаянья. Рядом со своей невестой – взрослый и сильный, а возле отца – беспомощный как в детстве, он не мог балансировать бесконечно и был обречен на падение. И хоть на первый взгляд казалось очевидным, что для того, чтобы повзрослеть по-настоящему, Роу должен был оставить отца, в очевидности этой тоже таился обман. Под звуки сонного отцовского дыхания юноша с ужасом понимал, что, как ни поступи, какой выбор не сделай, он все равно оказывался предателем и не находил себе оправдания.
И, как когда-то в детстве, он не мог смотреть в скорбное лицо спящего Хэла без слез. А тот, в конце концов пробудившись и обнаружив сына перед собой на коленях, возмутился не на шутку:
- Да собираешься ли ты снова заняться своим делом, или так и будешь размазывать сопли и бегать по актрискам? Сдается мне, лучше бы уж ты плясал на канате с нашей девчонкой!
Эти отцовские слова помогли Роу придти в себя. Ведь они прежде всего означали отмену запрета на парные танцы. А Роу и вправду уже довольно долго не занимался как следует. Времени до конца зимы оставалось совсем немного.
Акробатика всегда была для Роу, как и для Хэла, единственным спасением от неразрешимых вопросов. Молодой Великий мастер как послушный сын не упустил своего шанса и с того же дня вместе с Фэлой с головой ушел в репетиции своего нового танца Равновесия. И у его подруги хватило и самообладания, и чувства такта не задавать ему лишних вопросов.
Время пролетело незаметно. Роу и Фэла едва успели восстановить и привести в порядок уже созданное ими. И вот уже в Ландэртонию пришел Юго-Восточный ветер и очередной Праздник Освящения Огня.
В ночь перед Первым Днем Праздника Посвящение в Храме приняли трое кандидатов, успешно прошедшие предварительные испытания в своих культовых искусствах: Сиор, сын мастера Бо; Ли, дочь Великой мастерицы Сэрты, и Аст, сирота, сын мастера Уле и мастерицы Арды, сгинувших в Нижнем Мире с труппой Великого мастера Фибо. Главы обоих каст, будучи видящими, на этот раз были удостоены особой чести: вместе со жрецами сопровождать своих подопечных в их духовном путешествии молитвой и созерцанием. Девушку и обоих юношей положили в центре Храма, в Святая святых, теменем к темени. Ложе, на котором покоилась Эла Рон, оказалось между Астом и Ли, так, что Великий мастер Равновесия, сидевший в кругу посвященных, у ног ученика, не мог видеть лица своей матери. И все время, пока длилась церемония, он ни разу не посмел взглянуть в ту сторону даже украдкой. Ему казалось, он стоит на пороге рокового выбора, и если ошибется, то ему уже больше не на что будет надеяться.
Все эти годы Роу в тайне от самого себя верил, словно маленький мальчик, что однажды придет такой волшебный день, когда его отец встанет с постели новым человеком, стройным и здоровым, а мама очнется от своего странного сна такой же молодой, какой он ее знал в своем детстве. Роу не раз видел это в счастливых снах, которых никогда не помнил. И вот теперь все в нем замирало от смутного страха совершить непоправимое и окончательное преступление против собственной веры. Это чувство не давало ему должным образом сосредоточиться на молитве и созерцании, которыми он был обязан помогать ученику.
Великая мастерица Сэрта также сидела в кругу жрецов, у ног дочери, и, закрыв глаза, старалась созерцать Огонь сквозь сомкнутые веки, подспудно боясь встретиться взглядом с сыном бедной Элы, которому она вознамерилась отдать свое капризное сокровище. Невнятные предчувствия смущали материнское сердце Сэрты, и ей казалось – спящая подруга, не живая и не мертвая под белыми покровами, словно мать-земля под снежным одеялом, силится сказать ей что-то из своего правидческого сна. Порой ей чудилось даже, что Эла (а быть может, и не только Эла) зовет ее по имени слабым и печальным стоном. Тихий, но бесконечно горестный стон отчетливо звучал среди зыбкого храмового безмолвия, и Сэрта не смела разомкнуть век. Да, Великая мастерица не раз наблюдала, как страждут ученики во время Посвящения в Храме. Она заранее знала, что бедняжке Ли предстоит пройти через мучительные видения, и старалась, как могла, сохранять бесстрастие.
Тела инициируемых под действием священного напитка онемели. Словно поверженные статуи, лежали они в длинных белых одеждах, с отяжелевшими языками и одеревеневшими гортанями. И вдруг в ушах Роу раздался пронзительный крик.
Словно сполох молнии вспыхнула перед ним и исчезла страшная картина: будто он сам лежит на месте Сиора, бездыханный и бледный, словно солнце – лучами, окруженный струйками темной крови, вытекающими на мрамор из множества ран. Роу догадался, что вошел в кошмарный бред своего ученика, и тотчас обнаружил его самого у себя на руках, мертвым и истерзанным, обезображенным до неузнаваемости. Но нет, это не Сиор, это высокий худенький Аст, с волосами, слипшимися от крови, с синим лицом и черными губами, и все его тело – сплошная кровоточащая рана; Роу держит его, ощущая на ладонях теплое, мокрое и липкое.
«Прости меня, Великий Дух! Благослови их, Великая Мать! Да не будет этого, да не будет никогда!» – взмолился Роу без голоса, выныривая из-под толщи тяжелого черного ужаса и уже не помня увиденного, лишь чувствуя на губах холодный смертный привкус.
Когда новопосвященные очнулись, они оказались в объятьях своих наставников, и Сиору досталось от молодого Великого мастера едва ли не больше нежности, чем малютке Ли – от ее собственной матери, которая считала своим долгом в столь торжественную минуту разделить внимание между дочерью и сиротой Астом: она сердечно благословила юного музыканта и, согласно старинному обычаю, назвала «дорогим сыном», чем однако немало его смутила.
- Береги себя, Великий мастер, брат! – услышал Роу от Сиора странные слова, еще более удивительные оттого, что задиристый сын мастера Бо произнес их с еще мокрыми от слез щеками. И когда оба обнимали друг друга в горячем порыве единодушия и предчувствии скорой разлуки, Роу вдруг впервые ощутил всем существом, от чего ему предстоит отречься.
Но он уже слышал за своей спиной жалобный голосок Ли: «Не оставляй меня, Роу! Я больше уже не смогу без тебя!»
Почудилось ли ему, или она в самом деле, не стыдясь, сказала это в Храме, при жрецах, только слова тяжело и больно впечатались Великому мастеру в сердце, и сердце его отныне знало, что обратной дороги нет…
На другой день Ли впервые в жизни участвовала в культовой мистерии. Она выступала с группой танцовщиц, представляющих стихию океана, и выступала, по всеобщему мнению, весьма достойно. Ли понимала не хуже своей тетки: приемлемый компромисс состоит в том, чтобы участвовать в действе вместе с сестрой и матерью, но не позориться с инструментом в руках и, конечно, не раскрывать при них рта. Теперь же, обретя свое вдохновение и первое публичное признание в танце, юная актриса была вне себя от счастья. Она сожалела лишь о том, что Великий мастер Роу «по дурацкому обычаю» весь день мистерии молился в Храме вместе со своими акробатами и не видел ее успеха. Он закончил молитву лишь вечером, когда культовое действо на площади уже завершилось. Однако его радостные поздравления, прозвучавшие так живо, будто он все время был рядом и видел каждое ее движение, утешили девушку, хоть она и не могла удержаться от упрека, принявшего, впрочем, неожиданную форму.
- Я понимаю, что ты – Великий мастер Равновесия, и у тебя свои заботы. Но твой отец, верно, и вовсе не чтит Великого Духа. Впрочем, для нас же будет лучше, если он не явится завтра посмотреть и на твой танец.
Лишь высказав свое недовольство, Ли осознала, насколько велика ее досада на злобного горбуна, обозвавшего ее столь обидными словами: он не видел ее сегодняшнего успеха и не узнал, какая она на самом деле хорошая актриса! Это было такое глупое тщеславие, такая детская досада, но поделать с собой Ли ничего не могла.
Великий мастер Равновесия терпеливо перенес укол в свою больную рану.
- Ты ведь знаешь, что ему лучше не видеть нас вместе, – ответил он невозмутимо. Ли и в голову не могло придти, что стояло за этим тихим голосом и мягкой улыбкой.
- Как он любит меня! – окончательно умиротворенная, подумала девушка. – Дался же мне его папаша!
На опустевшую Храмовую площадь опустились сумерки, и у Ли голова кружилась все сильнее от упоения свежестью весеннего воздуха, от счастья просто быть вдвоем с любимым. Ей хотелось спуститься с ним в Нижнюю Ландэртонию, погулять по только что восставшим из-под снежного гнета лугам, собрать букет первых весенних Ниби. Ей было жаль до слез, что в это время года темнеет так рано и так быстро, а завтра ее избраннику предстоит культовое служение, и он нуждается в отдыхе. Последнюю здравую мысль влюбленной актрисе предусмотрительно позаботилась внушить старшая сестра.
Роу проводил девушку до дворца Актеров. Молодые немного прошлись по саду, среди раскрывающих благоуханные почки фруктовых деревьев. Было несколько сладких, головокружительно бездонных поцелуев, но они показались Ли лишь преддверием того, чего она пока еще не смела потребовать от возлюбленного со всей полнотой власти. Так и бутоны лишь манят обещанием неизреченной нежности цветка…
Ли знала от сестры-целительницы про строгий пост и воздержание мастеров Равновесия перед культовым служением, знала и… почти сердилась на своего избранника за его бережную сдержанность, за его неодолимое самообладание. Теперь, когда Ли, наконец, узнала вкус его губ, ей приходилось остаться одной, лелея ожидание чего-то большего наедине с черным ночным ветром и звездным небом.
- Спокойной ночи! – сказал ей Роу, уста в уста, и поцелуй его был почти как поцелуй сестры и даже матери.
На другой день, после долгих покаянных молитв, Великий мастер танцевал вместе с Фэлой танец Равновесия. Все свидетели их служения говорили потом, что никогда не видели ничего прекраснее и печальнее. Более чем безупречно слаженная пара, Роу и Фэла были так взаимно чутки и отзывчивы, так проникновенны и самоотверженны, так благородно сдержанны и так искренни, что сущность их танца не могла укрыться за красотой формы: на языке своих ошеломляющих трюков акробаты благодарили и благословляли друг друга, прощались и просили прощения за боль разлуки. Это был танец-плач, и глубине выраженного в нем чувства могли бы позавидовать достойнейшие из танцоров актерской касты.
Ли, бледня от нестерпимой ревности к белокурой подружке своего суженого, кусая губы, пыталась утешиться злорадной мыслью о том, что подружка, тем не менее, уступает ей свое счастье обреченно и безвольно, а если так, то достойна ли подобная соперница большего, чем презрение? И все же, к чести Ли, сильнее, чем от этой мысли, огонь ревности затухал от страха за возлюбленного, отделить которого от партнерши в этом танце было невозможно. Ревность и вовсе исчезала из сердца Ли, когда оно замирало и падало при виде леденящей кровь игры со смертью, которую вели акробаты в поднебесной вышине. Прежде она и не подозревала о том, сколь жестоко искусство Равновесия может быть к чувствам своих зрителей и как, оказывается, трудно любить Великого мастера Равновесия. Это главное, что вынесла Ли из культового действа и чем ей не терпелось поделиться с возлюбленным.
После поклона Благодарения она терпеливо дождалась, пока площадь опустеет, но акробаты не расходились долго. Белокурая подружка Роу стояла вместе со своими отцом и матерью, и все втроем пытались его утешить. Ли слышала, что речь шла о Хэле: горбун впервые не явился на Праздник Равновесия, не пожелав почтить вниманием труд сына. Ее собственные вчерашние легкомысленные слова встали у нее поперек горла, и она порадовалась лишь тому, что мать, тетка и старшая сестра уже ушли и не видят теперь лица ее жениха, который опять куда больше озабочен полоумным отцом, чем ею, своей невестой. И это – накануне свадьбы! Акробаты, наконец, ее заметили и тактично оставили своего Великого мастера.
Молодые обнялись. Одно прикосновение его губ – и Ли уже не помнила своих упреков. Она опять самозабвенно купалась в лучах его улыбки, и все существо ее трепетало в ожидании обещанного.
- Сегодня, Великий мастер Роу… Пойдем!
Она решительно взяла его за руку, как мать – ребенка, и повела, не чуя под собой ног. Бесшумным шагом шел за нею, чутко и послушно, ее избранник. И как вчера, в саду актерской касты, остановилась Ли под цветущей яблоней, вдохнула дух весны, замерла, закрыв глаза… Без слов любимый угадал ее желание, и все сильней кружилась голова и все сильней – земля, и звезды под ногами. И где-то далеко, как будто в Нижнем Мире, заливался соловей. Вдруг перед ней разверзлась бездна. И он перед возлюбленной, как перед бездной замер. Тогда от уст его она оторвалась устами:
- Не здесь, любимый мой! Войдем скорей, нас ждут!
По мраморным ступеням парадного входа поднялись молодые во дворец Актеров. Ли повела возлюбленного прямо в покои своей матери. Великая мастерица Сэрта с порога вышла им навстречу. Она была в том самом праздничном платье, на котором Эла Рон еще до рождения сына своей рукой вышила веточку жасмина. Статная, золотоволосая и зеленоокая, как и ее дочери, казалось, непобедимая ни вдовьим горем, ни временем, наследница Праматери Ары встретила сына прекрасной вышивальщицы как родного. В мыслях своих она уже породнилась с ним, о чем с радушием и спешила ему поведать.
- Ты сын моей любимой Элы, Великий мастер Роу, и ты так похож на нее, что мое сердце поет от счастья, – сказала Сэрта. – Когда-то мы были с твоей матерью так близки, как только могут слиться души двух матерей. И я знаю, что Эла радуется теперь вместе со мной, что наши дети соединяют свои судьбы, что ты, ее сын, и моя дочь полюбили друг друга. Дочери – самое дорогое, что у меня есть. И мне не страшно доверить мое сокровище тебе, Великий мастер Равновесия. Ты юн годами, но зрел и крепок духом. Тебе не занимать ни мудрости, ни мужества. Я верю, что ты можешь дать счастье моей дочери, и буду молиться, чтобы ты был счастлив с нею. Сегодня ночью мы празднуем вашу свадьбу, а завтра труппа моей старшей сестры Амэды вместе с обеими моими дочерями отправляется в Нижний Мир. Позволь познакомить тебя с членами труппы.
Сэрта повернулась и вошла в свои покои, приглашая молодых следовать за нею. В комнате каменный пол был устлан мягкими узорчатыми коврами. Члены новой труппы поднялись навстречу вошедшим из удобных глубоких кресел. Кроме Геи, одарившей сестру и ее избранника приветливой, хоть и печальной улыбкой, тут была только лишь пожилая супружеская пара. У мастерицы Амэды, главы труппы, на висках уже показалась седина, на лбу – морщины, а в строгих глазах – усталость. Ее муж Хид по виду был и вовсе старик, седой как лунь, довольно жилистый и крепкий для пожилого человека своей касты, но по меркам акробатов его пришлось бы признать дряхлой развалиной.
- Мы рады приветствовать тебя, Великий мастер Роу! – произнесла степенная актриса и в самом деле с небывалой для нее приветливостью, вопреки всему ее внушительному и суровому виду. – Да поможет Великий Дух всем нам стать добрыми друзьями! – прибавила глава труппы, состоящей из двух молоденьких девушек и пожилой супружеской четы, ясно давая понять, что такой состав был подобран с расчетом на него, молодого, сильного мужчину.
Что же ему оставалось? Не мог ведь он не оправдать такого доверия!
- И да благословит нас всех Великая Мать Создательница! – по очереди поклонившись каждому из членов труппы, в тон Амэде ответил акробат, и все остались довольны его манерами.
- Вы отправляетесь завтра на рассвете. А сегодня нас всех ждет подобающий случаю праздничный пир! – с огромным облегчением произнесла прекрасная Сэрта, лучше других ощутившая напряженность минуты и теперь взиравшая на Роу с нескрываемой благодарностью в сияющих, словно море в лучах рассвета, широко распахнутых глазах. – Прошу всех следовать за мной. И позволь мне позаботиться о тебе, Великий мастер Роу. Ведь не каждый день любящая мать отдает свою дочь в руки главы самой близкой, братской касты!
Амэда и Хид еще раз одобрительно улыбнулись, видя, как Великий мастер Равновесия учтиво и чуть смущено склоняет перед Сэртой голову. Его учтивость нравилась им все больше и больше, опровергая предвзятое актерское мнение об акробатах как о неотесанных грубиянах, слишком захваченных телесной жизнью из-за своего «плотского» искусства. А готовность главы «самой близкой, братской касты» склонять свою голову перед ней, главой этой маленькой труппы, впечатлила мастерицу Амэду особенно.
В большом пиршественном зале Роу ожидал сюрприз: здесь за длинными столами, покрытыми белыми скатертями и уставленными серебреными блюдами с самыми разнообразными кушаньями, собрались вместе почти в полном составе обе касты, и актеры сидели вперемежку с акробатами, чтобы хозяевам удобнее было ухаживать за гостями. Многие уже успели найти общие темы и оживленно беседовали. В зале звенели голоса и струны, среди актеров по рукам гуляли арфы и лютни.
Появление виновников торжества мгновенно приковало к ним всеобщее внимание. Собратья по Искусству прочли на лице своего молодого Великого мастера неподдельное удивление. Еще бы, ведь ему казалось – праздничное действо закончилось только что! Всего несколько шагов рука об руку, всего один поцелуй – а за это время актеры и акробаты уже успели вспомнить, что когда-то были одной кастой, и, похоже, уже заждались молодых.
- Прости нас, Великий мастер! – прозвучал среди наступившей тишины бархатный голос Соха, и Роу не сразу догадался, что он извиняется за тех своих товарищей, которые не дотерпели до прихода главы касты и, искусившись роскошными фруктовыми блюдами, завершили свой пост раньше, чем их молодой учитель. – Великая мастерица Сэрта передала нам свое приглашение на эту совместную братскую трапезу еще сегодня утром. Мы решили, что, коль уж актеры хотят лишить нас нашего Великого мастера на время вашего странствия, то пусть общий прощальный пир в день твоей свадьбы станет для тебя приятной неожиданностью, а для нас – хоть малым утешением в нашей утрате. Мы пришли сюда раньше, чем на небе зажглась первая звезда, и не переставали слушать величальные свадебные песни в твою честь. Вкуси же теперь вместе с нами, как велит обычай, сладких плодов ради здоровья и красоты твоей невесты.
Сох говорил – словно под ноги жениху стелил слово за слово. А Роу меж тем слушал лишь в половину уха. С первого мига он тщетно обводил глазами лица собравшихся в поисках отца. Молодой Великий мастер и сам не знал, не была ли его безумная надежда увидеть Хэла за этой трапезой лишь обратной стороной страха. Роу чувствовал, что отец не изменит своего решения, и его появление здесь непременно закончилось бы скандалом, проклятьями и испорченным праздником. И, тем не менее, отсутствие Хэла сегодня во время представления, а теперь – и на этом брачном пиру, приводило Роу в отчаянье: он ощущал себя одновременно и предателем, и преданным, и обманутым, и обманщиком…
Но не даром прошел Великий мастер суровую отцовскую школу. Как бы не давила ему на сердце непомерная тяжесть, его искренне благодарная и слегка извиняющаяся улыбка порадовала Соха, согрела душу ревнивой невесте и умиротворила даже чуткую Фэлу.
Великая мастерица по обычаю осыпала молодых цветами, которые актеры с молитвой собирали на рассвете в своем саду едва ли не всей кастой. Это были по большей части голубые садовые Ниби, любимые невестой с детства. Ли пришла в восторг. Ей казалось, волосы, платье, сама кожа ее пропиталась тонким благоуханием. А гора нежных мохнатых соцветий на полу перед ней, похожая на голубой снежный сугроб, манила зарыться в нее с головой. Ли спряталась бы туда от всех прямо теперь со своим возлюбленным, но в глазах Сэрты было что-то такое, что дочь все же не стала этого делать. И когда мать вместе женихом сыпали ей на голову пшеничные зерна, и через ворот они попадали под платье, щекоча грудь, Ли уже не могла удержаться от счастливого смеха. Ей хотелось прыгать, кричать, танцевать, дурачиться и вытворять сумасбродства, и подумалось даже, что ради такого веселья она бы каждый день выходила замуж, и как жаль, что это невозможно.
Третьим и последним ритуальным благословением плодородия было вкушение плодов, которые жених и невеста принимали из рук матери, а затем вручали друг другу. Молодые сели за стол, и каждый старался накормить другого из рук, словно они уже были только вдвоем, не стесняясь бурной радости собравшихся. Сливовый и грушевый сок бежал по губам жениха и невесты, и им ничего не оставалось, как умывать друг друга поцелуями ко всеобщему ликованию. Одна лишь Фэла отчетливо видела, насколько неловка и даже груба невеста в сравнении с женихом. А ведь ему выпало на долю так мало нежности, думала Фэла не без горечи. Правда, акробатка пыталась уверить себя, что ей, вероятно, грызет сердце червь предубеждения против невесты своего дорогого друга, и это почти ей удалось.
Наконец, настал черед напутственных песен и хмельного напитка, которым стала обносить собравшихся Сэрта, ибо пир этот был прощальным. Великий мастер Равновесия с поклоном принял из ее рук тяжелую чашу, но лишь пригубил и бережно передал невесте.
Сэрта замерла и с внутренним трепетом следила за ними. С того самого рокового пира, когда она провожала в Нижний Мир своего незабвенного Фибо, из года в год во время этой церемонии перед ее глазами неизменно вставала одна и та же картина, и прогнать ее Великая мастерица была не в силах.
Сэрта свято верила в действенность этого ритуала и старалась исполнять его как можно более осознанно. Видя, как ее младшая дочь прильнула к чаше и сделала большой, жадный глоток, она мысленно послала ей материнское благословение от имени Самой Великой Матери. А горячий пряный вкус был так ярок и так захватывал чувства, что Ли не могла не пожадничать, зная, что попробовать что-либо подобное ей, быть может, не придется уже никогда в жизни. Мать своевременно подхватила чашу из ее рук и передала Гее. Напиток продолжил свой путь по кругу, в которой, на этот раз, были включены почти целиком две касты, а у невесты голова закружилась так, что она и сама начала покачиваться в разные стороны. Фигуры людей вокруг нее стали расплываться, превратились в пятна света.
- Роу! Я вижу Огонь! Все люди из него сделаны! – радостно сообщила она, но тотчас поняла, что не слышит своего голоса. Не услышал его и Роу. Он лишь поддержал свою невесту за плечи, не дав ей рухнуть лицом на стол и угодить прямо в блюдо с салатом из всех фруктов, какие только нашлись в закромах актеров в это время года. Великая мастерица Сэрта на свое счастье не смотрела на младшую дочь, будучи занята гостями, а иначе сгореть бы ей со стыда. А ведь она настойчиво предупреждала свое чадо о крепости напитка, искренне надеясь, что после Посвящения Ли почувствует себя взрослой и уж во всяком случае перестанет ребячески воспринимать материнские предостережения как приглашение похулиганить.
Амэда и ее муж первыми заметили, что их племянница перебрала. По ее позеленевшему лицу они поняли, что дело плохо, а тут и Гея, взявшаяся было за арфу Кано по просьбе мастерицы Элги, нечаянно перевела взгляд на сестру и вскочила с места.
- Помоги мне скорее, Великий мастер! Если мы сейчас не приведем ее в чувства, то потом можем не догнать ее дух!
Взволнованный Роу подхватил на руки свою невесту и понес вслед за целительницей вон из зала в мгновенно наступившей напряженной тишине. Если хмель и ударил в голову кому-либо еще, то теперь его точно ветром унесло вслед за бесчувственным телом злополучной виновницы торжества. Кое-кто из акробатов подумал и о том, что не хорошо все же играть свадьбу без родительского благословения одной из сторон, а некоторые во всем винили дурманящий напиток, лишний раз убедившись в мудрости своих кастовых традиций: мастера Равновесия трезвились и упорно не перенимали у актеров обычая этого прощального хмельного благословения. И сегодня большинство из них, как и их Великий мастер, лишь пригубили зелье из вежливости, чтобы только почувствовать его вкус, и в самом деле восхитительный, но весьма коварный, в чем теперь все и убедились.
Гея и Роу поспешили с бесчувственным одеревеневшим телом Ли в купальню, где раздели и окунули его в холодную воду.
- Прости нас, Великий мастер! Она ведь всего два дня назад принимала Посвящение, – извинялась и оправдывалась Гея. – Сиадэ еще гуляет в ее крови. Ей вообще не следовала сегодня брать в рот Элмут, ни единой капли. Я говорила матери, но… Обычай! Мать все надеялась, что белые одежды прибавят ей ума, будто такое когда-нибудь бывало!
Роу бессознательно кивал, не отводя глаз от своей несчастной невесты. Та, наконец, очнулась, заплескалась в воде и тотчас громко возмутилась:
- Что вы со мной сделали? Вынимайте меня отсюда немедленно! Мне холодно! – И она в самом деле задрожала.
Подавив в себе желание отругать хорошенько непослушную девчонку, Гея помогла Великому мастеру вытащить ее из воды и надела ей платье прямо на мокрое тело. Это были те самые белые одежды, полученные Ли в Храме от Верховного жреца.
- А вы почему оба голые? – опять возмутилась юная ревнивица. – Чем это вы тут без меня занимались?
Последний вопрос был настолько в характере Ли, что Гея не смогла удержаться от смеха. Хохотала она громко и гулко, казалось – вот-вот в купальне по воде побегут волны.
- Что же, по-твоему, нам следовало купаться в одежде? – спросила старшая сестра, однако при этом натягивая на себя платье, да и Роу тоже принялся поспешно одеваться. – Скажи спасибо Великому мастеру – это он нырял за тобой в потусторонний мир, куда ты столь легкомысленно отправилась. Еще немного, и никто бы уже не догнал тебя. Ладно, пойду, успокою мать, да и всех остальных. Ты сама испортила свою свадьбу!
Гея оставила сестру наедине с женихом. От последних слов, таких обидных и безжалостных, у Ли искривились и задрожали губы. Вся она продолжала трястись мелкой дрожью, сидя на полу купальни.
- Роу, мне холодно! – снова повторила она плачущим голосом. С ее рыжих волнистых волос еще стекали ручейки воды, бежали по спине и груди под платьем. Роу, поискав вокруг и найдя какое-то полотнище, какие обычно оставляют для этих нужд в купальных комнатах, принялся вытирать ей волосы.
- Нет, не надо! Отнеси меня в мою комнату. Я буду говорить тебе, куда идти.
Роу взял ее на руки. Она тряслась, словно осенний лист. Он отнес ее, куда она велела, раздел и уложил в постель, не замечая ничего вокруг, весь поглощенный сочувствием и печалью.
- Иди ко мне. Ляг рядом.
И только после того, как она положила голову ему на грудь, ее дрожь стала понемногу униматься.
Снова Роу нежно гладил ее медно-золотые волосы. Мокрые пряди высыхали от тепла его руки, дыхание успокаивалось, становилось ровнее и глубже. Она еще что-то лепетала, а он что-то отвечал ей в тон, бессознательно, но с единственным желанием – утешить, успокоить. В какой-то момент Роу показалось – Ли говорит ему о чудовищах, будто бы она увидела под действием напитка неописуемо ужасных существ. Ему тотчас вспомнился собственный давний детский сон, а трепещущая и лепечущая невеста стала еще милее и роднее, такая беззащитная и такая сокровенная. Если бы у него были крылья, он обнял бы ее ими, заслонил от всех страхов! Роу попытался представить, как он делает это, и как по волшебству лепет замер, сменившись глубоким сонным дыханием. И только тут молодой Великий мастер почувствовал, что в глазах у него стоят слезы.
Печаль, огромная, как ночное небо, накрыла его с головой. И тем больше и глубже становилась она, чем дольше не хотел он осознавать ее, думать о ее причинах.
Сколько пролежал он так в постели со своей спящей невестой, так отчаянно требовавшей, чтобы он сделал ее женщиной и все еще не готовой ею стать? Миг или час пролетел в этой отчаянной молитве, что звучала в нем, не смолкая: «Отец, отец! Неужели все так навсегда и останется между нами, отец?»
Роу не помнил, как он осторожно высвободился из сонных объятий Ли, как выбрался из дворца Актеров, как будто даже никем не замеченный, как мчался, сначала – по залитому лунным светом городу, потом – по подземным лестницам и галереям. Казалось, спало все, включая ветер и его собственный разум. Он очнулся уже дома, в храме Равновесия, перед отцовской постелью.
Скрючившись на боку, Хэл крепко спал. Он дышал неслышно, не нарушая глубокого ночного безмолвия, брошенный в него, словно семя – во мрак чернозема. Впервые за долгие годы Роу почудилось в этом искореженном теле странное сходство с зерном, разорванным невидимым ростком. Взгляд сына скользил по скорбным складкам отцовского лица. Сколь глубоки они стали теперь! Роу как будто только сейчас заметил серебреные ниточки седины на висках старика. Да, это было старческое лицо с кожей грубой, обветренной, как сухая почва, испещренной сеткой морщин.
Роу вглядывался в него с недоумением, не узнавая, и силился понять, как такое могло случиться: ему казалось, отец состарился за один день! Еще вчера в глазах сына он почти не отличался от того Хэла, что когда-то учил его держать себя, как подобает настоящему мужчине. Тот Хэл предупреждал, что однажды придет время отправиться в Нижний Мир на верную смерть. И вот, завтра Роу предстояло это сделать, но не мысль о смерти сжимала ему сердце. Молодой Великий мастер стоял у постели старика и чувствовал себя садовником, бросающим на произвол судьбы среди засухи и зноя едва проросшее зернышко. И сквозь горькое, сквозь ядовитое и соленое, сквозь старческое и изможденное, сквозь отчаявшееся и обреченное, слой за слоем, словно через наносные оболочки, чем дольше вглядывался, тем яснее видел Роу в отце другого человека, смутно и странно знакомого, и чем гуще слезы застилали ему глаза, тем чище и роднее вставал перед ним заветный образ поистине волшебным ростком из расщепленного зерна. То был образ одинокий и недосягаемый, угаданный в поднебесной вышине, рожденный восторженным детским воображением и покоривший его раз и навсегда, образ, от которого Роу не мог отречься и к которому снова взывал, как в отважных и отчаянных молитвах своего детства:
- Я вижу тебя, отец! Я вижу, каков ты на самом деле! Как безмятежен твой взгляд. Ты смотришь так, словно ждал меня в одиночестве целую вечность! Твои ноги легче и стройней, чем у горного оленя. Я знаю твою походку, такую летящую, такую стремительную, что с ней может сравниться лишь танец ночного ветра. Ты смотришь на меня с надеждой. Ты всегда смотрел на меня с надеждой и ожиданием, все эти годы, так долго и терпеливо… А мне всегда чего-то не хватало, чтобы помочь тебе освободиться. Мне и теперь не хватает силы. Прости, отец! Прости, что ухожу, прости, что оставляю и предаю тебя снова. Отец, я знаю, как тебе нужен рядом тот, кто видит тебя таким, каков ты на самом деле. Прости, отец, прости!
Роу опустился на колени и припал губами к отцовской руке, что покоилась поверх одеяла. Безумная надежда завладела им в этот миг: если отец проснется от его прикосновения, решил Роу, это будет знаком. Тогда он останется со стариком здесь, дома, в храме Равновесия, и никуда не поедет! Но Хэл спал, не чувствуя на своих пальцах ни поцелуев, ни горячих слез. Верно, Сам Великий Дух благословил его ровное дыхание, оставляя молодого акробата перед неизбежным выбором. Хэл спал так крепко и спокойно, словно был абсолютно убежден в верности своего сына. А быть может, он просто слишком устал, целый день изматывая себя упражнениями, запершись наедине со своим чудовищным мучителем?
И тут, как когда-то в детстве, в самую первую ночь под этим кровом, Роу отчетливо понял, что видит на отцовском лице следы страшной битвы. Следы свежие, глубокие и неизгладимые, как ущелья, разверзшиеся после землетрясения, как сквозные кровоточащие раны. Нет, не почудилось Роу: отцовское лицо в самом деле состарилось за этот день сильнее, чем за все минувшие десять лет! И эти серебреные струны нечеловеческое страдание протянуло к его вискам лишь сегодня. Сегодня, в то время, когда Великий мастер Роу, опечаленный отсутствием отца, танцевал со своей партнершей над Храмовой площадью танец Равновесия, Великий мастер Хэл, удалившись от людских глаз, совершал иное служение. То был танец-битва, и Великий мастер Хэл с честью одержал победу ради своего сына. Вот почему так безмятежно покоилось теперь в постели скорченное старческое тело, и даже жар сыновних слез не мог его потревожить.
- Отец!..
Контуры паучьей фигуры, мягко укутанной шерстяным пледом, затуманились, расплылись от слез и вдруг исчезли. Роу увидел прямо перед собой сгусток желтоватого света. Тут кто-то мягко коснулся его плеча, и перед ним появился тот, кого он звал.
С восхищением взирал Роу на эту гордую, несломленную стать, словно медом упивался силуэтом стройных мускулистых ног, могучих и упругих, никогда не знавших немощи и увечья. Таким видел Роу отца в детских снах и мечтах, когда в серых глазах Хэла еще не сверкал колючий белый лед.
- Беги, сынок, пока он спит. Я задержу его, – услышал Роу голос знакомый и незнакомый, и звучал он то ли внутри, то ли рядом. А в отцовской постели спало гигантское чудовищное насекомое, и жутко было взглянуть в ту сторону.
- Я хотел помочь тебе, отец, но так и не сумел… И сам принимаю от тебя помощь… Я оставляю тебя ему на растерзание… Пожалуйста, прости! – теперь уже вовсе беззвучно взмолился Роу и очнулся, отрывая, наконец, солено-горькие губы от жестких отцовских пальцев. Он поднялся на ноги с бессознательной обреченностью и вышел.
Не замечая ничего вокруг, в коридоре он почти в упор столкнулся с Сиором.
- Великий мастер! А я так и знал. Так и велел передать твоей невесте… Она там проснулась, а тебя нет, ну, и весь дворец Актеров уже с ног на голову перевернули! Этого длинноносого (как его звать? Аст, вроде) к нам сюда прислали. Так я ему и сказал по чести, чтоб до рассвета тебя не тревожили. А наши-то уже все, поди, спят. Вот только Фэла разве…
- Фэла? – смущенно прервал Роу поток не менее смущенных, словно в спешке украденных слов.
- Она все проститься с тобой хотела, да не дождалась. Ушла к себе только что.
Сиор замялся. Его яркие, смелые глаза, привыкшие смотреть прямо, всегда готовые бросить вызов правды, как бы не была она горька, в лицо даже самому близкому другу, как будто искали что-то на полу, притворно и бессмысленно. Но Роу знал, что они сказали бы ему, если бы посмели, и от этого знания обоим было никуда не деться. Оба акробата потоптались на месте друг перед другом, на миг замерли и вдруг крепко-накрепко стиснули один другого в объятьях. Ни Роу, ни Сиор не заметили, прозвучали слова прощания в тишине коридора или только лишь родились в их общих мыслях:
- Скажи ей, чтобы она берегла себя, брат!
- Не беспокойся ни о чем! Мы все будем ждать тебя, брат! Возвращайся!
Обнимая литые плечи Сиора, Роу прощался с каждым из своих собратьев по Искусству и у каждого просил прощения. Но только синие как небо глаза Фэлы, не отступая, стояли перед ним до самого конца, пока он шел по пустому коридору. И даже выйдя из храма Равновесия, он все еще не мог отрешиться от их ясности, уйти от которой было почти немыслимо, но и остаться Роу уже не мог. Он лишь благодарил Великого Духа за все: и за испорченный свадебный пир, и за неудавшуюся брачную ночь, и за всеобщую усталость и крепкий сон, смеживший веки всем, кого он обнял и благословил в своем сердце. Теперь Роу уходил от них прочь, в тишину и одиночество. Родные горы! Только у них одних хотел он искать силы и опоры.
Уверенно, без сомнений ноги сами выбирали дорогу. Большая полная луна уже укатилась далеко на запад, и черные как бездны тени предательски скрывали от глаз настоящие провалы и расселины в скалах, но тело Роу знало эту тропу едва ли не лучше, чем себя самое. Здесь, над ущельем Готаэм, в слезах отчаянья, оно впервые познало леденящий страх смерти, и горечь бессилия перед этим страхом долго отравляло его дни. И вот настало время исполнения сурового отцовского пророчества: Роу бесстрастно опускал взгляд с головокружительных круч в черные бездны, а мысль о Нижнем Мире со всеми его легендарными ужасами не приводила молодого акробата в трепет. Напротив: чем выше он поднимался, тем заманчивей и желанней становилась высота, тем очевиднее – тщета всех сожалений и терзаний, словно все, кто держал Роу за душу там, внизу – Сиор, Фэла, Ли, и даже отец – отпускали его на свободу один за другим с каждым новым шагом, так что, шагая над головами каменных людей и зверей, он чувствовал себя уже почти невесомым.
Призрачны и неясны, таились в ночи причудливые титанические силуэты. Они шевелились, дышали и беззвучно перешептывались. Спиной и затылком Роу чувствовал на себе их пристальные, но дружественные взгляды – они осязаемо вливали в него свою силу и то невыразимое чувство, которое всем существом переживает лишь горец наедине с родными горами.
У пропасти Гоэ, на скале Созерцания остановился молодой Великий мастер, и в ответ ему, казалось, все вокруг застыло, даже воздух.
Молчали и каменные чудовища, и хищные ночные птицы. Завороженный, Роу не знал еще, что там, куда ему предстояло отправиться сегодня, не бывает такой тишины, ибо только лишь горы способны родить ее, горы, где все сущее умеет замирать друг перед другом и слушать, слушать… Сидя над бездной, полной призраков, которые так захватывали его в детстве, Роу нравилось сознавать, что Нижний Мир, изменчивый и суетный, еще далеко-далеко, дальше, чем усеянное костями дно Гоэ, а предстоящее путешествие представлялось ему чем-то похожим на прыжок в ее черные недра, как это не раз случалось с ним во снах, когда он вылетал по ту сторону земли и попадал снова все в те же неизменные горы, пусть даже с нездешним небом.
Воистину, горы неизменны, не в пример небу или морю. Не раз слышал Роу рассказы о том, как они рождались из пламенного земного сердца, как тряслись и сдвигались, пока не застыли навеки. И вот Мать Земля, Великая мастерица Равновесия, накручивает свои бесконечные сальто вокруг живого Храма-Солнца, и пока длится Вселенский Танец, в священных фигурах которого принимает участие все сущее от мала до велика, одни лишь горы будут оставаться неизменными, и никакие бури и смерчи не сотрут печать вечности с их суровых невозмутимых лиц.
Счастлив горец, ибо с детских лет горы являют ему воочию высокий образ стойкости и постоянства, неведомый жителям равнин. Горы, неизменные, как сама Любовь, дают горцу пример верности, западающий в душу глубже, чем все справедливые и мудрые наставления матери и отца, учителей и жрецов. И они же, родные горы, бесстрастные и неподкупные, словно время, никогда не проклянут и не осудят истинного горца: уходя из-под их безмолвной защиты, ощутит он словно крылья за спиной их могучее благословение, а возвращаясь, будет принят, как заново рожденный.
Когда горец идет к родным горам, они обнимают его огромными руками, протянутыми от самых земных корней, и все горные духи готовы качать колыбель его сердца, словно свое дитя. Потому-то сердце горца лишь в горной тишине раскрывает ему свою сокровенную правду.
Настороженно и чутко прислушивался Роу. Он уже не чувствовал себя беглецом и предателем. Стук в груди спокойно говорил ему о предстоящей дороге, без дурных предзнаменований, без страха боли и смерти, говорил, наполняя грудь обещанием простора необъятного и неведомого. Далеко-далеко внизу молочно белый предрассветный туман уже полз по дну ущелья Готаэм, карабкался по склонам громадным косматым зверем, а море мерцало робко и таинственно, заранее готовое развернуть перед странником свой темный плат. Там затаился простор, и лишь присутствие родных гор спасало Роу от головокружения при взгляде с этой громадной высоты в зовущую даль, подобную проему в отворенной двери.
Горы, бесстрастные как время и неизменные как сама Любовь, держали его сердце в крепких объятьях своего молчания. И, в унисон с ними, Роу затаил дыхание, словно готовясь исполнить новую сверхсложную акробатическую фигуру.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Рукопись окончена 18\II\2011.