Знаменитый русский писатель и мыслитель, публицист, участник обороны Севастополя, просветитель, основатель нового религиозно-нравственного учения толстовства. Это то, что известно, что проходят в школе. А вот что Лев Николаевич был ещё и редким сластолюбцем особо не афишируется. Между тем, из песни-жизни слов не выбросишь. Да и как можно, если сам же Толстой в своих дневниках плотские радости-горести описывал весьма подробно. Не сам процесс, конечно, а душевные метания. Наверное, нет в России более открытого писателя, каким был Лев Николаевич, оставивший после себя дневники с откровенными мыслями и описанием своих поступков, за которые самому было стыдно. Но в этом и есть величие гения.О двух сторонах любви, чувственной и возвышенной, и пойдёт этот рассказ...
«Здесь почИет в мире сладострастия мудрец»
А.С. Пушкин
Рано лишённый материнской нежности (мама Толстого, княгиня Мария Волконская, умерла от горячки, когда сыну было полтора года), Лев искал её в других. Вот только чувственное влечение очень быстро накрыло его с головой.
"Одно сильное чувство, похожее на любовь, я испытал, когда мне было 13 или 14 лет, - пишет он в дневнике 29.11.1851. - Но мне не хочется верить, чтобы это была любовь, потому что предмет была толстая горничная (правда, очень хорошенькое личико). Притом же от 13 до 15 лет - время самое безалаберное для мальчика (отрочество): не знаешь, на что кинуться, и сладострастие в эту пору действует с необыкновенною силою".
Лев Толстой был человеком влюбчивым. Ещё до женитьбы у него случались многочисленные связи блудного свойства. Сходился он и с женской прислугой в доме, и с крестьянками из подвластных деревень.
Потерял невинность с помощью проститутки в 16 лет, что было обычным явлением в 19 веке. Было в его жизни и такое…
В том числе было и то, чего писатель даже дневнику доверить мог с трудом. Попав в 19 лет в больницу, он делает такую запись в нём: "Вот уже шесть дней, как я поступил в клинику, и вот шесть дней, как я почти доволен собой... Главная же польза состоит в том, что я ясно усмотрел, что беспорядочная жизнь... есть не что иное, как следствие раннего разврата души". Сами понимаете, что лечил, конечно, не насморк.
В дневнике он однажды записал: "Рассматривай компанию женщин как неизбежное социальное зло и всячески избегай ее". Он, впрочем, не очень-то прислушивался к своим собственным советам. Как-то признался Антону Чехову, что был "ненасытен".
В 1849 году, когда Толстой жил в своем имении, он соблазнил одну их своих служанок, черноглазую девственницу по имени Глаша. Когда девушка забеременела, хозяйка её выгнала, а родственники не захотели принять. И, наверное, Глаша погибла бы, но её взяла к себе сестра Толстого. Именно этот случай лёг в основу романа «Воскресенье». После этого он с отвращением спрашивал самого себя: "Прекрасно или ужасно то, что со мной произошло?»
Десятилетия спустя, когда Лев Николаевич создавал "Воскресение", жена упрекнула его за главу, в которой он описывал обольщение Катюши. "Ты уже старик! Как тебе не стыдно писать такие гадости?!" - возмущалась Софья Андреевна. Толстой же пояснял присутствовавшей при этом дочери московского профессора фармакологии, преподавательнице, подруге дома Марии Шмидт: "Вот она нападает на меня, а когда меня братья в первый раз привели в публичный дом и я совершил этот акт, я потом стоял у кровати этой женщины и плакал!.. Таков же весь свет: этим занимаются все!"
Чуть позже у него была связь с еще одной служанкой. Когда ему было 69 лет, он опять вспомнил о ней: " Красота и молодость Дуняши... ее сильное женское тело. Где все это? Давно уж нет ничего, одни кости остались".
Его одинаково тянуло и к светским дамам, и к простым крестьянкам.
Молодой граф в 1857 году отправился в Швейцарию, где бурно проводил время. В поэтической обстановке швейцарской весны на берегу Женевского озера он впервые сошелся с дальними родственницами – графинями Елизаветой и Александрой Толстыми. Обе служили при дворе великой княгини Марии Александровны.
Толстой влюбился в Александру. Он страстно желал ее и даже мечтал жениться. Александра обладала приятной внешностью и великолепным голосом. Толстой с удовольствием кокетничал, считая милую «бабушку» на голову выше всех женщин, которых когда-либо встречал. Но это сближение не пошло дальше простой дружбы. Графиня была старше, на ее лице он подметил первые морщинки и не раз в дневнике, восторгаясь родственницей, с грустью восклицал: «Если бы она была на десять лет моложе!..»
Впоследствии они разошлись на почве религиозных несогласий. Но даже в год своей смерти Лев Николаевич, перечитывая долголетнюю переписку с графиней Толстой, говорил окружающим: «Как в темном коридоре бывает свет из-под какой-нибудь двери, так, когда я оглядываюсь на свою долгую, темную жизнь, воспоминание об Alexandrine – всегда светлая полоса».
Став процветающим, удачливым и знаменитым, Толстой начал искать себе жену, хотя и не был уверен в том, что нравится женщинам: у него были широкий нос, беззубый рот, толстые губы и полузакрытые глаза.
Образование в университете не закончил, но успел полечиться от «дурной» болезни. Повоевал во время Крымской войны, написал трилогию, которой зачитывалась вся Россия.
А еще «полюбил как жену» крестьянку, муж которой работал в городе, зарабатывая Толстому оброк. Крестьянка родила классику сына…
Необыкновенно хорошенькая собой, соблазнительная, хитрая и лукавая, Аксинья кружила мужчинам головы, с легкостью их завлекала и обманывала. «Идиллия», «Тихон и Маланья», «Дьявол» - все эти произведения написаны Толстым под впечатлением от чувств к Аксинье.
С замужней пышногрудой Аксиньей Базыкиной (её благоверный промышлял извозом и дома бывал редко) у Толстого была нешуточная связь. Из дневника: "Видел мельком Аксинью. Очень хороша. ...Я влюблён, как никогда в жизни. Нет другой мысли. Мучаюсь".
Связь с Аксиньей продолжалась какое-то время и после женитьбы. Она приходила в господский дом, чтобы мыть полы и, возможно, не только за этим... Отдельные записи дневника дают представление о характере этой связи:
"Чудный Троицын день. Вянущая черемуха в корявых рабочих руках; захлебывающийся голос Вас[илия] Дав[ыдкина]. Видел мельком А[ксинью]. Очень хороша. Все эти дни ждал тщетно. Нынче в большом старом лесу. Сноха. Я дурак, скотина. Красный загар, глаза... Я влюблен, как никогда в жизни. Нет другой мысли. Мучаюсь. Завтра все силы" (Дневник. 10-13 мая 1858 г.)
Через месяц: "Она мне постыла" (Дневник. 15-16 июня 1858 г).
Через год после этого: "Об А. вспоминаю только с отвращением, о плечах" (Дневник. 3 мая 1859 г).
Еще через полгода: "А. продолжаю видать исключительно" (Дневник. 9 октября 1859 г).
После этого спустя полгода: "Ее не видал. Но вчера... (Многоточие в подлиннике) мне даже страшно становится, как она мне близка" (Дневник. 25 мая 1860 г)
"Ее нигде нет - искал. Уже не чувство оленя, а мужа к жене. Странно, стараюсь возобновить бывшее чувство пресы-щенья и не могу. Равнодушие трудовое, непреодолимое - больше всего возбуждает это чувство" (Дневник. 26 мая 1860 г).
Аксинья забеременела примерно тогда, когда Лев Николаевич сватался к Соне Берс. Новый идеал уже вошел в его жизнь, но разорвать отношения с Аксиньей он был не в силах: по поместью бегал его первый сын. Позже Софья Андреевна признавалась в письмах к сестре, что по натуре очень ревнива и ей хотелось этого ребенка разорвать.
Взрослея, сын выбирался старостой в деревне, работал кучером у сыновей Толстого, потом спился, как это часто бывало с внебрачными детьми помещиков. Софья дико ревновала, хотя ещё сильнее любила, признаваясь: "Для меня всё мертво без тебя".
Прежде желание распространялось на многих женщин, которых случайно встречал, и, несмотря на упорную мысль о близком, полном духовного смысла браке, несмотря на возвышенный идеал будущей жены, оно доходило иногда до физической боли. Теперь же обычная безответственная связь помещика с крестьянкой постепенно достигает такой силы, что начинает поглощать все внимание, сосредоточивать всю силу страсти на одном объекте, не вызывая прежнего негодования и протеста совести. Раньше, сознание пыталось осуществить идеал целомудренной любви, а непосредственные проявления инстинкта были в полном противоречии с этим стремлением. На этот раз сознание не ставит перед собой больших задач. Оно готово рассматривать случившееся, как один из эпизодов холостой жизни.
И он бросил свою любовницу, простую крестьянку, с которой жил три года, и которая родила от него сына.
Толстой после этого дал себе обещание: «У себя в деревне не иметь ни одной женщины, исключая некоторых случаев, которые не буду искать, но не буду и упускать».
Несмотря на то, что Лев Николаевич никогда не был красавцем, он обладал приличными деньгами, хорошо подвешенным языком и тем, что теперь называют мудрёным словом "харизма". Многие женщины не прочь были заполучить в мужья графа, и он постоянно отвечал на их томные взгляды.
А впервые Лев, серьёзно влюбился в 22 года в Зину Молоствову, лучшую подругу его сестры Маши. И… невесту другого. Они много общались, перетанцевали немало мазурок.
Современники говорили о ней: «Она была не из самых красивых, но отличалась миловидностью и грацией. Была умна и остроумна. Ее наблюдения над людьми всегда были проникнуты юмором, и в то же время она была добра, деликатна по природе и всегда мечтательно настроена».
В возрасте 23 лет Толстой отправляется на Кавказ с братом Николаем и по пути живет в Казани неделю. Тогда он в последний раз встречается с Зинаидой. Об этом пишет своей сестре:
«Госпожа Загоскина устраивала каждый день катания в лодке. То в Зилантьево, то в Швейцарию и т.д., где я имел часто случай встречать Зинаиду… так опьянен Зинаидой».
Позже он упоминает в дневнике:
«Я жил в Казани неделю. Ежели бы у меня спросили, зачем я жил в Казани, что мне было приятно? Отчего я был так счастлив? Я не сказал бы, что это потому, что я влюблен. Я не знал этого. Мне кажется, что это – то незнание и есть главная черта любви, составляет всю прелесть ее<…>. Помнишь Архиерейский Сад, Зинаида, боковую дорожку? На языке у меня висело признание, и у тебя тоже… Мое дело было начать, но, знаешь, отчего, мне кажется, я ничего не сказал? – Я был так счастлив, что мне нечего было желать».
Лев Николаевич ставит перед собой неотложную задачу - женитьбу - и объектом выбирает Валерию Арсеньеву, опекуном которой он стал и к которой воспылал страстью ... Старшая дочь дворянина Арсеньева, двадцатилетняя Валерия, показалась ему тем самым долгожданным идеалом.
В течение нескольких месяцев Толстой почти ежедневно виделся с Арсеньевой и записывал: «Ездил со сладострастными целями верхом, - безуспешно». «Наткнулся на хорошенькую бабу и сконфузился».
Валерия с удовольствием кокетничала с молодым графом, мечтала выйти за него замуж, но уж очень разное у них было представление о семейном счастье. Толстой мечтал, как Валерия в простом поплиновом платье будет обходить избы и подавать помощь мужикам. Валерия мечтала, как в платье с дорогими кружевами она будет разъезжать в собственной коляске по Невскому проспекту.
Когда различие это разъяснилось, Лев Николаевич понял, что Валерия Арсеньева не тот идеал, который он искал, и написал ей почти оскорбительное письмо, в котором заявил:
«Мне кажется, я не рожден для семейной жизни, хотя люблю ее больше всего на свете».
Целый год Толстой переживал разрыв с Валерией, на следующее лето поехал снова ее увидеть, не испытав никаких чувств: ни любви, ни страдания. В дневнике он записал:
«Боже мой, как я стар!.. Ничего не желаю, а готов тянуть, сколько могу, нерадостную лямку жизни...»
Этот роман дальше разговоров о женитьбе не дошёл.
В Петербурге Лев Николаевич "сох" по Александре (в девичестве - Дьяковой), сестре своего друга, которая была замужем за Оболенским, но при встрече чувство вновь захватывает Толстого.
«...Я не ожидал ее видеть, поэтому чувство, которое она возбудила во мне, было ужасно сильно... Потом она нечаянно проводила меня до дверей. Положительно, со времен Сонечки (Софья Павловна Колошина - детская любовь Л. Н. Толстого), у меня не было такого сильного чувства». Толстой не забыл Оболенскую. И позднее новые встречи опять волновали его. 6 ноября 1857 года Толстой отметил в дневнике: «А. прелесть. Положительно женщина, более всех других прельщающая меня. Говорил с ней о женитьбе. Зачем я не сказал ей все». «А. держит меня на ниточке, и я благодарен ей за то. Однако по вечерам я страстно влюблен в нее и возвращаюсь домой полон чем-то, счастьем или грустью, - не знаю».
Хватало светских дам, заставлявших трепетать сердце Толстого.
"Тютчева, Свербеева, Щербатова, Чичерина, Олсуфьева, Ребиндер - я во всех был влюблён", - записал он. К этому списку следует прибавить... и сестер Львовых.
Например, о княгине Екатерине Львовой: "Она мне очень нравится, и, кажется, я дурак, что не попробую жениться на ней... Был у Львовых, и как вспомню этот визит - вою. Я решился было, что это последняя попытка женитьбы, но и то ребячество".
Через несколько месяцев он делится своими переживаниями с А. А. Толстой:
"Я был в наиудобнейшем настроении духа для того, чтобы влюбиться... Катерина Львова красивая, умная, честная и милая натура; я изо всех сил желал влюбиться, виделся с нею много и никакого!.. Что это, ради Бога? Что я за урод такой? Видно, у меня недостает чего-то…”
В дневнике мы встречаем еще новые имена, например, имя княжны Екатерины Трубецкой...
О дочери Ф. Тютчева он пишет: "К. Тютчева была бы хорошая, ежели бы не скверная пыль и какая-то сухость и не аппетитность в уме и чувстве... Иногда я езжу к ним и примериваю свое 30-летнее спокойствие к тому самому, что тревожило меня прежде, и радуюсь своим успехам" (Апрель 1859 г.).
Стремление Толстого к личному счастью всякий раз, как приближается оно к осуществлению, не вызывает живого непосредственного отклика в сердце. На своем пути он не встречает женщины, которая дала бы ему иллюзию любви, благодаря совпадению жизненных целей. И это различное мировосприятие помогает Толстому разобраться в его отношении к Е. Ф. Тютчевой. Она "слишком оранжерейное растение, слишком воспитана на "безобязательном наслаждении", чтобы не только разделять, но и сочувствовать моим трудам. Она привыкла печь моральные конфетки, а я вожусь с землей, с навозом. Ей это грубо и чуждо, как для меня чужды и ничтожны стали моральные конфетки", - через несколько лет написал о ней Лев Николаевич (Письмо А. А. Толстой, 14 мая 1861 г).
Что же это за чувство, которое постоянно обуревало гения? Обратимся к словарю Ушакова:
«СЛАДОСТРА;СТИЕ, сладострастия, мн. нет, ср. (книжн.). Повышенная чувственность, сильное влечение к удовлетворению полового чувства, похоть».
"Вчерашний день прошёл довольно хорошо, исполнил почти всё; недоволен одним только: не могу преодолеть сладострастия, тем более что страсть эта слилась у меня с привычкою". "Сладострастие сильно начинает разыгрываться - надо быть осторожным". "Я чувствовал себя нынче лучше, но морально слаб, и похоть сильная". "Мне необходимо иметь женщину. Сладострастие не даёт мне минуты покоя". "Девки сбили меня с толку!". "Весна сильно действует на меня. Каждая голая женская нога, кажется, принадлежит красавице".
Как вам такой набор признаний-бичеваний, сделанных Толстым с 24 до 26 лет?
А вот чуть более позднее: "Это уже не темперамент, а привычка разврата… Шлялся по саду со смутной, сладострастной надеждой поймать кого-то в кусту. Ничто мне так не мешает работать. Поэтому решился, где бы то и как бы то ни было, завести на эти два месяца любовницу»… «Женщину хочу - ужасно. Хорошую».
«...О, срам! Ходил стучаться под окна К. К счастью моему, она меня не пустила». «Ходил стучаться к К., но, к моему счастью, мне помешал прохожий». «Я чувствовал себя нынче лучше, но морально слаб, и похоть сильная» (1852 год).
«Мне необходимо иметь женщину. Сладострастие не дает мне минуты покоя». «Из-за девок, которых не имею, и креста, которого не получу, живу здесь и убиваю лучшие годы своей жизни».
«Это насильственное воздержание, мне кажется, не дает мне покоя и мешает занятиям...» (1853 г.).
«Два раза имел Кас. Дурно. Я очень опустился». «Ходил к К., хорошо, что она не пустила»...
...«Приходила за паспортом Марья... Поэтому отмечу сладострастие». «После обеда и весь вечер шлялся и имел сладострастные вожделения». «Мучает меня сладострастие, не столько сладострастие, сколько сила привычки».
«Добрая тетушка моя, – рассказывает Толстой, – чистейшее существо, всегда говорила, что она ничего не желала бы так для меня, как того, чтобы я имел связь с замужнею женщиною».
Внук бывшего губернатора Казани был желанным гостем во многих знатных домах. Повеса со страстной натурой он вел жизнь «золотой молодежи» – выезжал в свет, кутил, танцевал, фехтовал, ездил верхом, часто бывал у цыган, пение которых любил. Даже перевез в родовое поместье, Ясную Поляну, целый табор. Песни, романсы, кутежи до утра. Цыгане поселились в оранжерее, которую построил его дед Волконский, и с удовольствием ели оранжерейные персики, предназначенные на продажу. Молодой граф едва не женился на цыганке, даже выучил цыганский язык. Преодолеть искушение плоти он не мог. Однако после сексуальных утех всегда возникало чувство вины и горечь раскаяния.
Будучи сам не идеалом, к будущей жене он предъявлял высокие требования ума, простоты, искренности, красоты. Вместе с тем его жена должна быть здоровой матерью его детей, на все смотреть глазами мужа, во всем быть его помощницей. Обладая светским лоском, она обязана забыть свет, поселиться с мужем в деревне и целиком посвятить себя семье.
Только сильная страсть могла заставить его поверить, что он встретил олицетворение такого идеала. И это случилось.
Любовь
А пока будущего гения так штормило, подросла та, которая стала его единственной женой… Летом 1861 года, вернувшись в Россию из второй поездки за границу, Толстой заехал к семейству Берс. Хорошенькие дочери кремлевского доктора Берса суетились, накрывая на стол. Вечером в Москве Толстой писал в дневнике: «Что за милые, веселые девочки». За пять лет «милые девочки» выросли в красивых барышень. Две старшие уже сдали экзамены, носили длинные платья, прически. Лев Николаевич стал частым гостем в их доме. С сентиментальной Соней Толстой играл в четыре руки, сидел с ней за шахматами. Как-то принес с собой повесть Тургенева «Первая любовь», прочитав ее вслух, назидательно сказал: «Любовь шестнадцатилетнего сына, юноши, и была настоящей любовью, которую переживает человек лишь раз в жизни, а любовь отца – это мерзость и разврат».
В августе 1862 года все дети семьи Берс поехали навестить деда в его имение Ивицы и по дороге остановились в Ясной Поляне. И вот тогда 34-летний граф Толстой вдруг увидел в 18-летней Соне не прелестного ребенка, а прелестную девушку... Девушку, которая может волновать чувства.
Был пикник в Засеке на лужайке, когда расшалившаяся Соня взобралась на стог и пела «Ключ по камешкам течет». И были беседы в сумерках на балконе, когда Соня робела перед Львом Николаевичем, но ему удалось ее разговорить, и он с умилением ее слушал, а на прощание восторженно сказал: «Какая вы ясная, простая!»
Когда Берсы уехали в Ивицы, Лев Николаевич выдержал всего несколько дней в разлуке с Соней. Он ощущал потребность снова увидеть ее. Он поехал в Ивицы и на балу вновь любовался Соней. Она была в барежевом платье с лиловыми бантами.
В танце она была необыкновенно грациозна, и хотя Лев Николаевич твердил себе, что Соня еще ребенок, потом эти свои чувства он описал в «Войне и мире», в эпизоде, когда князь Андрей Болконский танцует с Наташей Ростовой и влюбляется в нее.
«Он обнял этот тонкий, подвижный, трепещущий стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову».
Внешне Наташа была списана с Сони Берс: худенькая, большеротая, некрасивая, но совершенно неотразимая в сиянии своей юности.
«Я боюсь себя, что, ежели и это желанье любви, а не любовь. Я стараюсь глядеть только на ее слабые стороны, и все-таки это оно», - писал Толстой в дневнике.
Когда Берсы вернулись в Москву, он поехал вслед за ними. Андрей Евстафьевич и Любовь Александровна поначалу думали, что Толстой заинтересовался их старшей дочерью, Лизой, и с радостью его принимали, надеясь, что он вскоре посватается. А Лев Николаевич мучился бесконечными сомнениями:
«Каждый день я думаю, что нельзя больше страдать и вместе быть счастливым, и каждый день я становлюсь безумнее».
Наконец он решил, что необходимо объясниться с Соней. 17 сентября Толстой приехал к ней с письмом, в котором просил Соню стать его женой, и вместе с тем умолял при малейшем сомнении ответить «нет». Соня взяла письмо и ушла в свою комнату. Толстой в маленькой гостиной находился в состоянии такого нервного напряжения, что даже не слышал, когда старшие Берсы обращались к нему.
Наконец Соня спустилась, подошла к нему и сказала: «Разумеется, да!» Только тогда Лев Николаевич официально просил ее руки у родителей.
После объяснения с Софьей Андреевной Лев Николаевич настаивал, чтобы свадьба была назначена через неделю 23 сентября.
Теперь Толстой был абсолютно счастлив: «Никогда так радостно, ясно и спокойно не представлялось мне мое будущее с женой». Но оставалось еще одно: прежде чем венчаться, он хотел, чтобы у них не оставалось никаких секретов друг от друга. У Сони и секретов не было, вся ее простая юная душа была перед ним как на ладони. Зато у Льва Николаевича они имелись, и прежде всего - отношения с Аксиньей.
Толстой дал невесте прочесть свои дневники.
В них было все: карточные долги, пьяные гулянки, цыганка, с которой ее жених намеревался жить вместе. Было там и о девках, к которым ездил с друзьями, яснополянская крестьянка Аксинья, с которой проводил летние ночи. И, наконец, барышня Валерия Арсеньева, на которой три года назад чуть не женился.
Соня была в ужасе. Об этой стороне жизни она знала только понаслышке. Но и предположить не могла, что все ЭТО мог делать любимый, уважаемый ею человек. Прийти в себя Соне помог разговор с матерью: Любовь Александровна хотя и была шокирована выходкой будущего зятя, но постаралась объяснить Соне, что у всех мужчин в возрасте Льва Николаевича есть прошлое, просто большинство женихов не посвящают невест в эти подробности.
Соня решила, что любит Льва Николаевича достаточно сильно, чтобы простить ему все, и Аксинью в том числе. Но тут Толстой снова начал сомневаться в правильности принятого решения, и в самое утро назначенного венчания, предложил Соне еще раз подумать: быть может, она все-таки не хочет этого брака? Не может же и правда она, восемнадцатилетняя, нежная, любить его, «старого беззубого дурака»? И опять Соня рыдала. Под венец в кремлевской церкви Рождества Богородицы она шла в слезах.
Вечером того же дня молодые супруги уехали в Ясную Поляну. Толстой записал в дневнике: «Неимоверное счастье... Не может быть, чтобы это все кончилось только жизнью».
Женитьба
Она не только полюбила Толстого, но и семейную жизнь представляла так же, как и он: папА, мамА, дети. ПапА работает, занимается хозяйством, мамА воспитывает детей. И все это происходит в деревне. Они венчались.
Реальная жизнь оказалась сложнее придуманных планов. В толстовском поместье Ясная Поляна господа спали без постельного белья на соломе, а в тарелках с обедом им иногда попадались насекомые. Однако дочь кремлевского врача ничего не испугалась, навела в доме порядок и доказала, что достойна быть подругой гения.
С первого дня семейной жизни они оба взяли за правило ежедневно показывать друг другу свои записи в дневниках. Высшая степень доверия! Однако нужно уметь не только слушать, но и услышать друг друга. А этого-то и не получилось! В подсознании благородного чувства открытости лежала… бравада удачливого самца.
Лев женился на Соне, которая была горда тем лишь, что становится женой известного писателя. Их первая брачная ночь превратилась в арену борьбы между развратником и юной невестой-девственницей. На протяжении всей совместной жизни с Толстым Соня так и не научилась получать удовольствие от секса. Но невинность жены и ее холодность лишь воспламеняли сексуальную страсть мужа.
Плакать ей с Толстым пришлось много. Искушённый в половых страстях муж натолкнулся на прохладность, а то и брезгливость новоявленной супруги в интимных вопросах. "Так противны все физические проявления!" - запишет она в своём дневнике вскоре после свадьбы. А спустя полгода: "Лёва всё больше от меня отвлекается. У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно; у меня - никакой, напротив".
Из ее дневника:
«...Все его (мужа) прошедшее так ужасно для меня, что я, кажется, никогда не помирюсь с ним. ...Он целует меня, а я думаю: «Не в первый раз ему увлекаться». Я тоже увлекалась, но воображением, а он - женщинами, живыми, хорошенькими...»
Но Лев Николаевич сходил с ума от страсти к молодой жене, сердился на нее за то, что не получает отклика. Однажды во время брачной ночи у него даже случилась галлюцинация: графу почудилось, что в объятиях у него не Соня, а фарфоровая куколка, и даже край рубашечки отбит. Он рассказал о видении жене - Соня испугалась. Но изменить своего отношения к телесной стороне супружества не смогла.
Толстой, конечно, тоже почувствовал что-то неладное: «Ночь, тяжелый сон. Не она». Неудивительно, что первые ссоры произошли уже во время медового месяца. Примирение было быстрым и страстным, но идиллическая картина навсегда исчезла.
Надрезы любви
«Ты знаешь, Соня, - сказал как-то Толстой, - мне кажется, муж и жена — как две половинки чистого листа бумаги. Ссоры — как надрезы. Начни этот лист сверху нарезать и… скоро две половинки разъединятся совсем…» Эти надрезы любви с каждым днём появлялись всё сильнее.
Семейная жизнь доставляла ему, человеку, совратившему в своей жизни немало простых девушек, огромное наслаждение. Он прославил и возвеличил семейную гармонию и стабильность в первом из своих шедевров, романе "Война и мир". Толстой был настоящим тираном, и был твердо убежден в том, что женщина должна полностью посвятить свою жизнь созданию условий, необходимых для того, чтобы ее муж был всегда счастлив. Соня делала все, чтобы понравиться мужу. Она занималась домашними делами и воспитанием детей, а также всячески помогала в работе, например, полностью переписала его роман "Война и мир" семь раз, пока его окончательно не удовлетворил текст рукописи, встречалась с царем, сама писала книги. Он охладевал к хозяйству – она подхватывала все дела. Постепенно стала и казначеем и премьер-министром семьи. «У тебя идеальная жена!» – заметил как-то Толстому приехавший погостить в Ясную Поляну Афанасий Фет. Толстой только пожал плечами.
Левушка не замечал все старания супруги. Он был занят поиском смысла жизни: то откажется от мяса, то решит распустить крепостных, а от всего своего состояния отказаться, то запретит детей учить иностранным языкам… Софья Андреевна едва успевала удерживать его, чтобы семья не осталась на грани разорения. Он думал обо всех, только не о ней. А Софья Андреевна не просто любила, она своего Левушку боготворила, но постоянно мучилась и страдала от его нелюбви. Мало кто понимает, как нелегка была ее ноша: жена и помощница гения, управительница огромного поместья, многодетная мать. Софья Андреевна потеряла троих детей подряд. С ней случился нервный припадок. На похоронах сына ей вдруг почудилось, что он дышит, что в гроб кладут живого младенца. Всю жизнь с тех пор ее преследовала галлюцинация: трупный запах.
Он считал, что мать должна сама выкормить своих младенцев. От этого брака Льва Николаевича с Софьей Андреевной родилось тринадцать детей (с 1863 по 1888г.), в живых осталось восемь, трое умерли в младенчестве, два младших сына в возрасте пяти и семи лет. Не самая счастливая материнская и отцовская доля… Однажды Софья Андреевна написала, что хорошо жил Левочка, делал, что хотел. Попробовала бы она так, что бы было с семьей.
Она ломала себя. От постоянной усталости впадала в депрессию. И однажды, когда он духовно переродился и предложил перечеркнуть двадцать лет жизни и отдать все имущество крестьянам, а у нее в это время на руках было девять детей от грудничка до невесты на выданье, она не выдержала, заболела душевной болезнью. Не сразу и не явно, но…
Чем старше становился Толстой, тем чаще высказывал свое мнение о женщинах. «Женщин узнают только мужья (когда уже поздно). Только мужья видят их за кулисами. …Они так искусно притворяются, что никто не видит их, какие они в действительности, в особенности, пока они молоды». Взгляды Толстого на женщин не помешали его сыновьям вступать в брак; последний из них венчался в 1901 году. Да и дочери, когда пришел их час, вышли замуж: Мария Львовна в 1897 году за князя Оболенского, а Татьяна Львовна в 1899 году за помещика Сухотина.
Толстой остался с женой и младшей дочерью. 31 марта 1888 года в сорок четыре года Софья Андреевна родила последнего ребенка, Ванечку, который через шесть лет умер. Вынести этого она не смогла.
«Ты перестала быть мне женой! – кричал граф. – Кто ты? Мать? Ты не хочешь больше рожать детей! Подруга моих ночей? Даже из этого ты делаешь игрушку, чтобы взять надо мной власть!»
В своем дневнике в конце 1899 года, он писал: «К браку приманивает половое влечение, принимающее вид обещания, надежды на счастье, которое поддерживает общественное мнение и литература; но брак есть… страдание, которым человек платится за удовлетворенное половое желание. Главная причина этих страданий та, что ожидается то, чего не бывает, а не ожидается то, что всегда бывает». «Брак скорее пересечение двух линий: как только пересеклись, так и пошли в разные стороны».
Помимо призраков прошлого, омрачавших жизнь Софьи Андреевны, ее сильно мучило чувство ревности ко всем женщинам.
16 декабря 1862 года есть такая запись в дневнике С. А.:
«Мне кажется, я когда-нибудь себя хвачу от ревности. Влюблен, как никогда. И просто баба, толстая, белая - ужасно. Я с таким удовольствием смотрела на кинжал, ружья. Один удар - легко. Я просто как сумасшедшая»…
До сих пор существует легенда, что он пахал и косил лишь для одиноких молодух и вдов, да и то для тех, у кого были дочери, за первую ночь с ними! И в деревне его ненавидели за то, что половина детей были на него похожи.
Но мне чужды эти сплетни, поскольку знаю, как умеет злая молва из мухи делать слона, и самые невинные поступки извращаются в устах завистников и недоброжелателей.
Так разрушали они друг в друге последние остатки любви. Софья Андреевна в автобиографии недоумевает: «Когда именно мы с ним разошлись – уследить не могу. И в чем?..».
Хотя Толстой написал жене около 300 писем, полных дружелюбия, заботливости, беспокойства. «Оставила ты своим приездом такое сильное, бодрое, хорошее впечатление, слишком даже хорошее для меня, потому что тебя сильнее недостает мне. Пробуждение мое и твое появление – одно из самых сильных, испытанных мной, радостных впечатлений, и это в 69 лет от 53-летней женщины!..». Как понять его метания от любви до ненависти?
Чуть позже Толстой заявит супруге, что хочет с ней развестись и уехать в Париж или Америку. «Нашел на меня столбняк, ни говорить, ни плакать, все хотелось вздор говорить, и я боюсь этого и молчу, и молчу три часа, хоть убей – говорить не могу. Тоска, горе, разрыв, болезненное состояние отчужденности – все это во мне осталось. За что?»...
В 1889 году Толстой обратился с призывом к людям прекратить все сексуальные отношения и принять обряд безбрачия. Тогда же его жена обнаружила, что в очередной раз беременна. Она была вне себя от сексуальной неутолимости мужа, который так и не сумел убедить себя следовать собственным советам и отказаться от секса.
Самым сложным человеком среди крупнейших людей XIX столетия» с полным для того основанием считал Толстого Максим Горький. Наиболее ярко эта сложность проявилась во взаимоотношениях с женой, Софьей Андреевной. Софья Андреевна не раз на коленях со слезами настаивала на прекращении супружеских отношений. Лев Николаевич категорически был против.
Первый большой скандал произошёл после того, как в феврале 1871 года у Толстых родился пятый ребёнок - дочка Маша. Софья Андреевна заболела родильной горячкой, была при смерти. Возможность повторных физических страданий при следующих родах вселяла в неё ужас. Появилось неистребимое желание любой ценой избежать новой беременности.
Разлад в супружеских отношениях привёл Льва Николаевича в конце концов к болезни. Он впал в депрессию. Пришлось даже отправиться лечиться «на кумыс».
К этому же времени относится и начало конфликтов в семейной жизни Толстого. Фактических причин было две. Первая: после рождения 13 детей и нескольких выкидышей Софья Андреевна категорически отказалась от физической близости со Львом Николаевичем. Вторая: Толстой в соответствие со своим новым мировоззрением решил кардинально изменить жизнь своей многочисленной семьи, сведя её к аскетизму. Разумеется, и жена, и дети, старшие из которых только начали «выходить в свет», не поняли отца и решительно этому воспротивились. Брат Софьи Андреевны, гостивший в Ясной Поляне, нашёл у Толстого «нравственную перемену к худшему» и сказал, что «боится за его рассудок».
Толстого всё чаще стали посещать мысли о смерти. Об этом писал в своих воспоминаниях и уроженец Воронежа Гаврила Андреевич Русанов: «Так уж получилось, что в семью Русановых Толстой попадал в основном в моменты тревог и волнений. В такие, о каких он пишет в своей «Исповеди»: «Со мной сделалось то, что я, здоровый, счастливый человек, почувствовал, что я не могу более жить, какая-то непреодолимая сила влекла меня к тому, чтобы как-нибудь избавиться от жизни. Нельзя сказать, чтоб я хотел убить себя. Сила, которая влекла меня прочь от жизни, была сильнее, полнее… Мысль о самоубийстве пришла мне так же естественно, как прежде приходили мысли об улучшении жизни».
Те же самые чувства испытывала и Софья Андреевна. Не раз она пыталась покончить жизнь самоубийством - лечь под идущий на полной скорости поезд. И только случайность предотвращала этот финал.
После первой попытки самоубийства за Софьей Андреевной стали следить. Отобрали у нее опиум, перочинный нож, тяжелое пресс-папье. Но она повторяла, что найдет способ покончить с собой.
Жена всячески пыталась наладить отношения, но рецидивы недовольства с его стороны проявлялись вновь и вновь. Однажды в ярости Софья Андреевна заявила: «Я подам Государю прошение, чтоб он... отдал бы тебя мне под опеку, как ненормального человека!»
Вместе - врозь
В конце жизни Толстой пережил крах. Рухнули его представления о семейном счастье. Лев Николаевич не смог изменить жизнь своей семьи в соответствии со своими взглядами. «Крейцерову сонату», «Семейное счастье» и «Анну Каренину» он писал на основе опыта собственной семейной жизни.
Через семь лет после публикации "Крейцеровой сонаты" в семье Толстого разразился очередной кризис: Соня влюбилась в Сергея Танеева, давнего друга их семьи, пианиста и композитора. Девические знаки внимания, которые она стала оказывать Танееву, привели Толстого в ярость. Он назвал их отношения "старческим флиртом", а саму Соню "старой каргой, посещающей концерты".
Отношения графини и Танеева были платоническими, но духовная измена жены доставляла Толстому огромные страдания. Он говорил и писал ей об этом неоднократно, но она только обижалась: «Я – честная женщина!». И продолжала принимать Танеева или ездила к нему сама. На вопросы о том, что же происходит между супругами, Софья Андреевна с усмешкой отвечала: «Да ровным счетом ничего! Даже совестно говорить о ревности к 53-летней старой женщине».
Толстой требовал объяснений, его жена Софья Андреевна умилялась. Герой семейной размолвки композитор Танеев язвил: «Что вы все заладили: Толстой, Толстой! Видел я вашего Толстого в бане. Очень нехорош». Великий писатель знал, почему все семьи счастливы одинаково, а вот несчастливы каждая по-своему.
Все догадывались о влюбленности Софьи Андреевны, кроме самого Танеева. Любовниками они так и не стали. В дневнике Софья Андреевна писала: «Знаю я это именно болезненное чувство, когда от любви не освещается, а меркнет божий мир, когда это дурно, нельзя – а изменить нет сил».
Через год их роман стал сам собой увядать. Толстой униженный и оскорбленный, воспринял это с чувством огромного облегчения, но постепенно стал доверять Соне все меньше. Она начала осознавать, что он уже не воспринимает ее как жену, и она нужна ему лишь для удовлетворения его сексуальных инстинктов. Он обвинил Соню в том, что только из-за нее он впадает в грех, поскольку именно она заставляет его желать ее столь страстно. Соне же были отвратительны как его ухаживания, так и его лицемерие. Сам Толстой так однажды описал Максиму Горькому те угрызения совести, которые мучили его при появлении его сексуальных желаний: "Мужчина может пережить землетрясение, эпидемию, ужасную болезнь, любое проявление душевных мук; самой же страшной трагедией, которая может с ним произойти, остается и всегда будет оставаться, трагедия спальни".
Вот какой совет дал Толстой в своем дневнике человеку, желающему выйти победителем в его борьбе с сексуальными страстями: "Самое лучшее, что можно сделать со своим сексуальным желанием, это 1) полностью уничтожить его в себе самом; следующее, самое лучшее, это 2) жить с одной женщиной с целомудренным характером, разделяющей твою веру, воспитывать вместе с ней детей и помогать ей так же, как она помогает тебе; далее, похуже, это 3) отправляться в публичный дом всякий раз, когда тебя мучает желание; 4) иметь короткие связи с разными женщинами, не оставаясь ни с одной из них; 5) иметь сексуальные отношения с юной девушкой и оставить ее; 6) иметь сексуальные отношения с женой другого мужчины, что еще хуже; и, наконец, самое ужасное, это 7) жить с неверной и аморальной женщиной".
Непосредственный свидетель Александр Гольденвейзер писал: «С годами Толстой всё чаще и чаще высказывает свои мнения о женщинах. Мнения эти ужасны».
«Уж если нужно сравнение, то брак следует сравнивать с похоронами, а не с именинами, – говорил Лев Толстой. – Человек шёл один – ему привязали за плечи пять пудов, а он радуется. Что тут и говорить, что если я иду один, то мне свободно, а если мою ногу свяжут с ногою бабы, то она будет тащиться за мной и мешать мне.
– Зачем же ты женился? – спросила графиня.
– А не знал тогда этого.
– Ты, значит, постоянно меняешь свои убеждения.
– Сходятся два чужих между собою человека, и они на всю жизнь остаются чужими. … Конечно, кто хочет жениться, пусть женится. Может быть, ему удастся устроить свою жизнь хорошо. Но пусть только он смотрит на этот шаг, как на падение, и всю заботу приложит лишь к тому, чтобы сделать совместное существование возможно счастливым».
В семье Лев Николаевич был домашним тираном, хотя по-своему и любил жену и детей. Тем не менее, он директивным методом заставлял окружающих подчиняться его воле. Их частые ссоры иногда заканчивались угрозами Сони покончить жизнь самоубийством. Несмотря на чувство вины, переполнявшее Толстого, самое гармоничное и счастливое время наступало утром после ночи сексуальных забав.. Лишь в 82-летнем возрасте Толстой признался одному из своих друзей в том, что его больше не охватывают сексуальные желания.
Домашний ад
В доме Толстых появился Чертков. Кутила, картёжник, бабник, узнав о новой философии писателя, «образец всех толстовских добродетелей» приехал к нему. Легко войдя в доверие стареющего писателя, глава издательства «Посредник» Чертков мало-помалу сделался полным хозяином творений Толстого. Софья Андреевна не могла смириться с тем, что семейные капиталы шли на обогащение чужого им человека. Около дряхлевшего Толстого образовались два воюющих лагеря, которые разрывали его на части.
Начался ад. Несчастная женщина потеряла над собой всякую власть. Она подслушивала, подглядывала, старалась не выпускать мужа ни на минуту из виду, рылась в его бумагах, разыскивая завещание или записи о себе и Черткове.
Когда Соня заподозрила мужа в том, что он с помощью своего любимого ученика Черткова составляет завещание, по которому права на все его литературные произведения передаются народу, она устроила страшную сцену с истерикой. Обвинила Толстого, которому был уже 81 год, в гомосексуальной связи с Чертковым, чем навсегда отвернула супруга от себя.
Толстой все настойчивее думал о том, чтобы уйти из этого «дома сумасшедших», от людей, разменявших его на рубли. Софья Андреевна решительно обещала мужу покончить с собой в день его ухода.
Семья, которую больше всего на свете любила Софья Андреевна, состояла уже (со всеми внуками) из 28 человек. Наступил момент, когда здоровье графини не выдержало волнений. 22 июня 1910 года Толстой, гостивший у Черткова, получил тревожную телеграмму и вернулся в Ясную Поляну. Он застал жену в ужасном состоянии. Она была нервно больна. Софье Андреевне шел шестьдесят шестой год. Позади было 48 лет супружеской жизни и тринадцать родов.
Судьба словно издевалась над ней: умер ее внук, у двоих замужних дочерей один за другим случались выкидыши. А муж все дальше от нее отдалялся. Он искал совсем иной, высокодуховной жизни, был сосредоточен только на себе. А ведь он был уже не молод, стал сильно болеть. Софья Андреевна следила за его здоровьем и гигиеной, тайком готовила ему вегетарианские блюда на мясном бульоне. Ему казалось, что она душит своей любовью, шпионит за ним, не дает жить. В ночь с 27 на 28 октября 1910 года Софья Андреевна встала, чтобы проверить у мужа пульс: он тяжело дышал во сне. Он проснулся и, увидев ее в своей комнате, пришел в бешенство. Разразилась ссора. Их последняя ссора.
Дневники
Толстой в последний период своей жизни беспокоился о дневниках молодости. Раньше, вследствие интимности их содержания, он не давал их никому читать, и был близок к тому, чтобы уничтожить. Доверие между супругами исчезло, а когда-то Софья Андреевна, переписывавшая в то время Дневник молодости Толстого, отметила в своей тетради: «Левочка начинает тревожиться, что я переписываю его дневники. Ему хотелось бы старые дневники уничтожить и выступить перед детьми и публикой только в своем патриархальном виде».
Софья Андреевна боялась остаться в памяти потомков недостойной своего гениального мужа. И потому старалась вычёркивать из дневников Толстого все нелестные упоминания о ней.
« Написать, рассказать весь трагизм моей жизни и моих сердечных отношений, моей любви к Л. Н. невозможно, особенно теперь», пишет в своём дневнике супруга писателя.
Толстой завёл «тайный» дневник, а потом «дневник для одного себя», который хранил в банковском сейфе.
«...Думал о своих дневниках старых, о том, как я гадок в них представляюсь, и о том, как не хочется, чтобы их знали, то есть забочусь о славе людской и после смерти»,— записал он 20 июля 1890 года.
27 ноября 1903 года Толстой писал П. И. Бирюкову: «Дневники мои я не даю кому попало переписывать, потому что они слишком ужасны по своей мерзости. Но зато особенно интересны, и я сообщу их вам. Среди бездны грязи там есть признаки стремления на чистый воздух» (т. 20 наст. изд., с. 558). Но вскоре Толстой решил отбросить «заботу о славе людской» и полностью сохранить эти дневники, поскольку и они, по его мнению, могут послужить людям в их нравственном самосовершенствовании.
«Дневники моей прежней холостой жизни,— записал он в завещании 1895 года,— выбрав из них то, что стоит того, я прошу уничтожить... Дневники моей холостой жизни я прошу уничтожить не потому, что я хотел бы скрыть от людей свою дурную жизнь,— жизнь моя была обычная, дрянная, с мирской точки зрения, жизнь беспринципных молодых людей,— но потому, что эти дневники, в которых я записывал только то, что мучало меня сознанием греха, производят ложно-одностороннее впечатление и представляют... А впрочем, пускай остаются мои дневники как они есть. Из них видно, по крайней мере, то, что, несмотря на всю пошлость и дрянность моей молодости, я все-таки не был оставлен богом и хоть под старость стал немного понимать и любить его» (запись от 27 марта).
Бегство от любви
Софья Андреевна знала, что рано или поздно он от нее уйдет, и боялась этого. Последние полгода она спала, держа дверь в свою комнату открытой, чтобы малейший шум разбудил ее. И не уследила. О побеге Толстого в ту ночь знали все – и слуги, и дети. Не сказали только ей. Как это подло и унизительно! Софья развернула его записку: «Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе… Прощай, милая Соня, помогай тебе Бог!»
Толстой жалкий, слабый, пошатывающийся ударился в бега. Он заехал в Шамордино к своей сестре, монахине, оттуда пешком отправился в Оптину пустынь, но войти в скит, где жили старцы, не решился, боясь, что они не захотят с ним разговаривать. Сел в поезд, простудился и заболел. Начальник станции Астапово уступил больному свою квартиру.
«Пустили меня к нему доктора, – вспоминала Софья Андреевна, – когда он едва дышал, неподвижно лежа навзничь, с закрытыми уже глазами. Я тихонько на ухо говорила ему с нежностью, надеясь, что он еще слышит, – что я все время была там, в Астапове, что любила его до конца... Не помню, что я ему еще говорила, но два глубоких вздоха, как бы вызванные страшным усилием, отвечали мне на мои слова, и затем все утихло».
Софья Андреевна давно уже обещала мужу покончить с собой, если он уйдёт. Когда она узнала о бегстве Толстого, плакала не переставая, била себя в грудь то тяжёлым пресс-папье, то молотком, колола себя ножами, ножницами, хотела выброситься в окно, бросалась в пруд.
Она считала уход мужа своим позором, что он растоптал 48 лет их совместной жизни, которые была наполнены её самопожертвованием. Многие впоследствии обвинят супругу Толстого в том, что она изводила гения скандалами, припадками, постоянной слежкой за ним ("И днём, и ночью все мои движенья, слова должны быть известны ей и быть под её контролем", - жаловался он). Мол, именно потому в ночь на 28 октября 1910 года 82-летний старик бежал из Ясной Поляны, был простужен в поезде, получил воспаление лёгких и умер на маленькой станции Астапово. Немногие примут во внимание, что писатель отправил жене письмо: "Не думай, что я уехал, потому что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе, чем поступаю".
Софья Андреевна записала в дневнике: «Невыносимая тоска, угрызения совести, слабость, жалость до страданий к покойному мужу… Жить не могу».
Софья Андреевна пережила мужа на 8 лет и умерла в 74 года. Высокая, немного сгорбленная, сильно похудевшая, она каждый день проходила версту до могилы мужа и меняла на ней цветы. Льва Николаевича похоронили в Ясной Поляне на краю оврага в лесу, где в детстве он вместе с братом искал «зеленую палочку», хранившую «секрет», как сделать всех людей счастливыми. В конце жизни Софья Андреевна призналась дочери: «Да, сорок восемь лет прожила я со Львом Николаевичем, а так и не узнала, что он за человек… Любила я одного твоего отца».
Она была идеальная «языческая жена», как писал Толстой. В одном из последних писем Толстой написал: «Ты дала мне и миру то, что могла дать, дала много материнской любви и самоотвержения, и нельзя не ценить тебя за это…. Благодарю и с любовью вспоминаю и буду вспоминать за то, что ты дала мне».
Через три года она издаст письма своего мужа за все годы их супружеской жизни и выразит надежду, что «люди снисходительно отнесутся к той, которой, может быть, непосильно было с юных лет нести на слабых плечах высокое назначение – быть женой гения и великого человека».
Я ни в коем случае не хотела осудить ни Льва Николаевича, ни Софью Андреевну, а старалась понять, как любящие супруги с возрастом отходят друг от друга, живя в разных измерениях. Он – весь в творчестве, в исканиях Истины, она – в сохранении своего гнезда и материальном обеспечении потомства. И кто знает, не будь её рядом, смог бы Толстой написать удивительные строки своих произведений… Для меня они пример великого чувства – ЛЮБВИ.
БЕРЕГИНЯ
Ты была ему женой и другом.
Вдохновеньем, музыкой, весной.
На тебе всё замыкалось кругом,
Но Вселенной был супруг Толстой.
Ты его талант оберегала,
И в тени у гения жила.
Славы громкой вовсе не искала
Берегиня, графская жена.
Он роман творил, ты создавала
Мир покоя, теплоту, уют.
И друзей его обогревала,
Находивших у тебя приют.
Секретарь, советчица и критик…
Столько разных лиц в одной судьбе.
Мудрая София и политик…
Мир его принадлежит тебе.
Материал подготовлен на основе информации из открытых источников. В нём использованы выдержки из писем и дневников писателя, воспоминания его друзей и близких.
Благодарю авторов, чьи материалы я включила в своё исследование: Андрея Питонова, Ларису Синенко, Николая Кофырина, Александра Шифмана, Павла Басинского.